Страница:
Владимир Губарев
Тайны Гагарина. Мифы и правда о первом полете
От автора
Мифов и легенд о Юрии Гагарине и его полете уже и не счесть! Они начали рождаться уже с первых минут после Сообщения ТАСС о старте первого человека в космос. Одна из них гласила: Юрий Гагарин – это отпрыск (незаконный, конечно!) одного из князей Гагариных, которым принадлежали земли на Смоленщине, где родился космонавт. И хотя сам Юрий сразу же высмеял это утверждение, но потомки рода Гагариных, обосновавшиеся во Франции и Аргентине, утверждали, что это именно так…
Позже пошли уже менее «благородные» легенды.
Мол, Юрий Гагарин не был первым в космосе, до него летали другие, но все они погибли…
Мол, выдержать испытание космоса невозможно, а потому Гагарин был «погружен в летаргический сон, из которого он был выведен уже после возвращения»…
Мол, Юрий Гагарин «лишился разума» и конец своей жизни провел в сумасшедшем доме…
У последней легенды были основания: действительно, после 12 апреля 1961 года в психологических клиниках число «Гагариных» резко возросло. Потом к ним присоединились «Титовы», «Николаевы» и «Терешковы»… В общем, «космонавтов» – из-за популярности, конечно! – стало больше, чем «Наполеонов», «Сталиных» и «инопланетян»…
Мифы и легенды продолжают плодиться, и новому поколению подчас трудно определить, где вымысел и где правда.
Мне довелось быть свидетелем тех событий, которые происходили до, во время и после полета Юрия Гагарина. Посчастливилось встречаться и с ним самим, с учеными и конструкторами, которые готовили полет в космос. С некоторыми участниками тех великих событий я был в друзьях, а потому знал о них не понаслышке. Да и судьбу мою во многом определил выход человечества в космос – будучи инженером по образованию, я стал журналистом и писателем по призванию. Работа в «Комсомольской правде», а затем и в «Правде», дала мне возможность бывать на космодромах и в Центрах управления полетами, встречаться с великими людьми, проложившими дорогу в космос.
Правда намного интересней, взволнованней и фантастичней, чем любая легенда.
Была ли некая «тайна», связанная с полетом человека в космос и с самим Юрием Гагариным?
Безусловно! И об этом рассказывает данная книга…
Позже пошли уже менее «благородные» легенды.
Мол, Юрий Гагарин не был первым в космосе, до него летали другие, но все они погибли…
Мол, выдержать испытание космоса невозможно, а потому Гагарин был «погружен в летаргический сон, из которого он был выведен уже после возвращения»…
Мол, Юрий Гагарин «лишился разума» и конец своей жизни провел в сумасшедшем доме…
У последней легенды были основания: действительно, после 12 апреля 1961 года в психологических клиниках число «Гагариных» резко возросло. Потом к ним присоединились «Титовы», «Николаевы» и «Терешковы»… В общем, «космонавтов» – из-за популярности, конечно! – стало больше, чем «Наполеонов», «Сталиных» и «инопланетян»…
Мифы и легенды продолжают плодиться, и новому поколению подчас трудно определить, где вымысел и где правда.
Мне довелось быть свидетелем тех событий, которые происходили до, во время и после полета Юрия Гагарина. Посчастливилось встречаться и с ним самим, с учеными и конструкторами, которые готовили полет в космос. С некоторыми участниками тех великих событий я был в друзьях, а потому знал о них не понаслышке. Да и судьбу мою во многом определил выход человечества в космос – будучи инженером по образованию, я стал журналистом и писателем по призванию. Работа в «Комсомольской правде», а затем и в «Правде», дала мне возможность бывать на космодромах и в Центрах управления полетами, встречаться с великими людьми, проложившими дорогу в космос.
Правда намного интересней, взволнованней и фантастичней, чем любая легенда.
Была ли некая «тайна», связанная с полетом человека в космос и с самим Юрием Гагариным?
Безусловно! И об этом рассказывает данная книга…
Весна 1934-го…
Первый день весны выдался солнечным, теплым. Снег сразу же размяк, посерел, и возница, уставши понукать измученную лошаденку, слез с саней и пошел рядом с Алексеем Ивановичем.
– К вечеру надо управиться, – сказал он, – председатель велел.
– Я знаю, – согласился Алексей Иванович, – но видишь, прихватило Анну… Довезти бы…
Анна, накрытая тулупом, тихо стонала.
– …Сын будет, – продолжал Алексей Иванович, – перед мужиком так мучаются… Довезти бы. – Он привык разговаривать сам с собой, немного глуховат был, потому и не брали его в бригаду плотники, хотя мастер был отменный. – Уж больно сильно ночью кричала, – продолжал Алексей Иванович, – перепугала всех… А председатель так и сказал: «Только быстрее, лошадь в хозяйстве нужна, а вы тут рожать начали…»
Алексей Иванович замолчал. Теперь уже надолго. До самого Гжатска не проронил ни слова. В городе сдал жену в больницу и сразу же отправился в Клушино – ведь там дети малые одни остались.
Ждали сына. Старшему, Валентину, уже было десять, Зое – семь.
Тридцатые годы… Они остались в памяти поколений по-разному. В том числе и как великих начал, необыкновенных свершений, вдохновенного труда.
Многое, чем мы по праву гордимся сегодня, берет начало в тридцатых годах.
Это была предпоследняя весна Циолковского. Одна из самых счастливых.
Калужский райком партии вместе с «Комсомольской правдой» организовал колхозный лекторий. Выступить первым пригласили знаменитого земляка – о нем слава по всей стране гремела, каждую неделю из столицы гости наведывались. Но не зазнался Константин Эдуардович, выступить перед крестьянами согласился сразу, хотя звали его теперь для лекций часто, а он отказывался – негоден уже стал к поездкам.
«Как человек научился летать» – тему лекции предложил сам Циолковский. Правда, засомневался: поймут ли его? Это ведь не о посевах, не о трудной зиме, пережитой в этом году, не о засухах, а полетах, дальних и близких… Поймут ли?
Он рассказывал неторопливо, хотя и непросто. Увлекся, начал ссылаться на специалистов, даже расчеты привел, но слушали знаменитого ученого – его слава и до этой деревушки докатилась – внимательно. Никто в зале не шумел.
А потом вопросы начались. О жизни на Марсе, об авиации, о космических путешествиях.
Циолковский был растроган. После лекции признался:
– Сорок лет преподавал, а таких мудреных вопросов не слышал. Как выросли интересы народа!
Запомнилась встреча в деревне. Константин Эдуардович вспоминал о ней часто. А потом раскладывал на столе свои книги – те, самые первые и совсем недавние – и долго смотрел на них. Видно, чувствовал, что жить осталось недолго.
Сначала видна только светлая точка. На черном фоне она постепенно увеличивается. И вот уже можно различить стыковочный узел «Аполлона». Корабль приближается быстро.
– Есть касание! – это голос Леонова.
В «Союз» вплывает Стаффорд.
– Здравствуй, Алексей!
– Здравствуй, Том!
– Стаффорд, – официально представляется астронавт.
– Леонов, – отвечает командир «Союза».
В космосе – первая международная орбитальная станция «Союз» – «Аполлон».
В программе полета есть строка: «В случае экстренной расстыковки необходимо сделать следующее…»
И в перечне экстренных дел, связанных с герметизацией переходного отсека, включениями двигателя и других жизненно важных дел для экипажей кораблей, есть одна странная запись: «Оставить автографы на трех книгах». Это книги, вышедшие в Калуге. Это книги Константина Эдуардовича Циолковского.
Они вернулись на Землю. И теперь хранятся в музее Калуги. Символический акт, конечно. Но он закономерен, потому что скромный учитель из Калуги не только указал, как идти в космос, но и этап за этапом рассчитал пути проникновения во Вселенную.
И чем дальше мы идем по этому пути, тем зримей, величественней и… непонятней нам подвиг Циолковского. Непонятней?
Да. Потому что трудно, а тем более с высоты сегодняшнего дня, понять, как мог человек сделать такое. Казалось бы, жизнь поставила для него непреодолимые препятствия, обрекла его на жалкое существование, а Человек смог подняться над обыденностью, он презрел ее и перенесся в будущее. В нем он жил и творил.
Современникам он казался несчастным и сумасшедшим. Для нас он – гений, величайший ученый и мыслитель.
Помните возвращение Юрия Гагарина? Его первая пресс-конференция в Доме ученых.
Космонавту задали вопрос: «Отличались ли истинные условия полета от тех условий, которые вы представляли себе до полета?»
– В книге Циолковского очень хорошо описаны факторы космического полета, и те факторы, с которыми я встретился, почти не отличались от его описания, – ответил Ю.А. Гагарин. – Я просто поражаюсь, как мог правильно предвидеть наш замечательный ученый все то, с чем только что довелось встретиться, что пришлось испытать на себе. Многие, очень многие его предположения оказались совершенно правильными.
В декабре 1977 года Георгий Гречко выходит в открытый космос. Съемку ведет Юрий Романенко.
– Удивительная красота, – говорит Гречко, – на стыковочном узле станции вижу какие-то искорки… Постойте, но ведь это же грозы… Да-да, те самые грозы, которые полыхают далеко внизу…
– Допустим, что Циолковский мог предвидеть самый первый этап проникновения в космос, – говорит Георгий Гречко, – конструкцию ракеты, ее многоступенчатость – свои «ракетные поезда»? Ну, наконец, корабль и ощущения человека, попавшего в невесомость. Такое предвидение я допускаю… Но меня он поражает другим: глубиной своего проникновения в будущее. Да-да, именно глубиной! Четверть века космического уже прошло, а пока каждый этап космонавтики идет «по Циолковскому». Все, что сделали и у нас в стране, и американцы, – продолжает Гречко, – Циолковский не только предвидел, но и рассчитал до мелочей. И это не может не поражать… В истории цивилизации я не знаю такого же примера проникновения в будущее. И чем больше проходит времени, тем лучше мы понимаем Циолковского. Уверен, что до конца он еще не раскрыт…
Калуга. Музей Циолковского. Сотни людей, приходящих сюда.
И нет равнодушных. Этот великий Циолковский продолжает удивлять.
Его современники, точнее, большинство из них, пожалуй, имели право считать его безумцем. У них были для этого основания, и трудно их осуждать. Они были намертво прикованы к Земле, слишком много сил, энергии и знаний они тратили, чтобы добыть кусок хлеба и не умереть от голода и холода.
В Вятке, где прошло детство Циолковского, случилась первая в его жизни трагедия.
В семье Циолковских – Марии Ивановны и Эдуарда Игнатьевича – заболел сын Костя. Скарлатина. И тяжелое осложнение – малыш оглох.
«Это самое грустное, самое темное время моей жизни» – так напишет позже Константин Эдуардович.
И следствие глухоты – одиночество. Сначала отчаяние, а затем дерзкая мысль: «Искать великих дел, чтобы заслужить одобрение людей и не быть столь презренным».
Потом он оправдает свою глухоту. Более того, скажет, что именно ей обязан самостоятельностью мышления. Не будем спорить с самим Циолковским, как ни трудно согласиться с ним. Наверное, все-таки иное: условия, в которых рос мальчик. Не хватало книг, его любознательность не могла быть удовлетворенной. Он напишет: «Я стал интересоваться физикой, химией, механикой, астрономией, математикой и т. д. Книг было, правда, мало, и я больше погружался в собственные мои мысли… Я, не останавливаясь, думал исходя из прочитанного. Многое я не понимал, объяснить было некому и невозможно при моем недостатке. Это тем более возбуждало самодеятельность ума…»
Он умел еще читать, а это немалое искусство.
В архиве Академии наук СССР есть несколько листков с рисунками и пометками Циолковского. Он только что познакомился с «Математическими началами натуральной философии» Ньютона. Его первый астрономический урок.
На одном из листков пометка: «8 июля 1878 г. Воскресенье. Рязань. С этого времени стал составлять астрономические чертежи».
Вот он, первый шаг к космосу, к Вселенной. Здесь истоки великого учения о преобразовании мира.
Он еще не знает, что предложить. Он знает лишь, что это обязательно надо сделать.
Тетрадка озаглавлена: «Вопрос о вечном блаженстве». Одновременно пишет такие строки: «Я вам показываю красоты рая, чтобы вы стремились к нему. Я вам говорю о будущей жизни».
Он не «чистый» мечтатель. Он проводит опыты. Самые первые опыты по космической медицине.
«Я делал опыты с разными животными, подвергая их действию усиленной тяжести на особых, центробежных машинах, – напишет Циолковский. – Ни одно живое существо мне убить не удалось, да я и не имел этой цели, но только думал, что это могло случиться. Вес рыжего таракана, извлеченного из кухни, я увеличил в 300 раз, а вес цыпленка – раз в 10; я не заметил тогда, чтобы опыт принес им какой-нибудь вред».
Именно с десятикратными перегрузками встретились при посадке Гагарин, Титов, все первые космонавты, которые летали на «Востоках», «Восходах», «Меркуриях».
1880 год. В городе Боровске новый учитель арифметики и геометрии. В августе у него свадьба. Сразу после венчания учитель едет покупать… токарный станок.
Сумасшедший…
Безумный вдвойне, потому что он начинает сочинять научные трактаты! Это в городе, где больше половины жителей не умеют расписаться, не могут читать и писать; в этом забытом богом городке, где книги есть только у следователя.
А учитель – опять-таки в воскресенье! – начинает писать дневник «Свободное пространство».
В этой работе он представил Землю именно такой, какой ее увидели с Луны астронавты.
Циолковский точно описал ощущения Алексея Леонова, вышедшего в открытый космос: «Страшно в этой бездне, ничем не ограниченной и без родных предметов кругом: нет под ногами земли, нет и земного неба».
Стоп! Воображение Циолковского пока бессильно. Он еще не может представить, как именно можно передвигаться в этом свободном пространстве, летать в нем. И Циолковский пишет: «Я заканчиваю пока описание явлений свободного пространства».
Когда бессильна наука, властвует фантастика. Она впереди науки, как мечта, которая всегда опережает действительность. Способность фантазировать, воплощать в реальное свои мысли, пока не подтвержденные точными расчетами, – необходимость и особенность (кстати, счастливая) человека, занимающегося наукой.
Итак, мечта ведет…
Вспомните: Жюль Верн и Герберт Уэллс, Ломоносов и Дарвин.
Наука и мечта.
Циолковский пишет повесть «Вне Земли».
А теперь сравним его представление о первом путешествии на Луну и рассказ экипажа «Аполлона-11».
Циолковский: «Это был удивительный сон… Над ними было черное небо. Безводная пустыня. Ни озерца, ни кустика…»
Армстронг: «Из лунной кабины небо казалось черным, а снаружи Луна была освещена дневным светом, и ее поверхность была коричневого цвета. Свет на Луне обладает какой-то странной способностью изменять естественные цвета предметов…»
«Сейчас мне трудно сказать, что я думал о значении этого полета, – напишет Олдрин, ступивший на Луну через 20 минут после Армстронга. – Человеку судьбой было предначертано рано или поздно высадиться на Луне. Этот вызов стоял перед ним с тех пор, как человек впервые взглянул на Луну, и он неизбежно должен был принять его…»
Вызов?
Безусловно. Мечтали о Луне многие люди всех поколений, которых знает наша цивилизация. Но именно простому учителю, глухому и задавленному нуждой в провинциальном российском городке, К.Э. Циолковскому предстояло определить и рассчитать, как именно и на чем можно добраться до этой самой Луны. И он принял вызов.
Но до ракеты еще далеко. Учитель в Калуге изобретает. Он все старается делать своими руками. Делал модели – их было около сотни! – а затем тщательно исследовал их. Модели обычно изготавливались из рисовальной бумаги и поэтому до наших дней не дошли.
К счастью, Константин Эдуардович увлекался и фотографией. Некоторые снимки, сделанные им, мы можем увидеть.
На одном из них надпись: «Москва. Чистые пруды, Мыльников пер., д. Соколова. Его превосходительству Николаю Егоровичу Жуковскому». Естественно, что результаты своих исканий Циолковский сообщает человеку, открывшему путь в небо.
Циолковский увлекается металлическими дирижаблями. До сегодняшнего дня его предложения лежат в основе любых расчетов этих аппаратов. Конечно, нынче век авиации, но кто знает, не суждено ли нашим детям столь же широко использовать дирижабли, как нам сегодня самолеты?!
В Калуге, как и в других городах России, в те годы гастролировали воздухоплаватели. Их полеты видел Циолковский. И он начинает увлекаться «ближним космосом». Впрочем, иначе поступить и нельзя: мир потрясен первыми шагами в небо.
«Этажерки», воздушные шары, разнообразные аппараты…
Приближается эпоха авиации.
Новая сенсация: раз земляне могут летать, значит, и марсиане тоже. Оказывается, на Землю регулярно прилетают… дирижабли с других планет. Их много раз видели над американскими городами.
Мир потрясен. Люди только и разговаривают о пришельцах.
Так вновь возродились истории о «летающих тарелках» и космических пришельцах, которые не утихают и сегодня.
Циолковский уверен во множественности разумных миров. Но, как и подобает ученому, свои размышления он основывает на реальных данных.
Иные миры? К ним нужно лететь. И Циолковский вновь склоняется над рукописью. Теперь он уже готов снова вернуться к продолжению работы над главной своей книгой. Той, что потом будет летать на борту станции «Союз» – «Аполлон» и на которой оставят автографы астронавты и космонавты.
У него нет денег на переписку на машинке. И Циолковский пишет карандашом под копирку. Небольшую дощечку кладет на колени – так удобнее.
«Исследование мировых пространств реактивными приборами»…
«Эта моя работа, – пишет Циолковский, – далеко не рассматривает со всех сторон дела и совсем не решает его с практической стороны относительно осуществимости, но в далеком будущем уже виднеются сквозь туман перспективы, до такой степени обольстительные и важные, что о них едва ли теперь кто мечтает».
Выходит эта книжка в Калуге. А на Украине, под Петербургом, в Москве, в далекой Сибири рождаются люди, которым суждено сделать мечту Циолковского явью. Королев, Келдыш, Пилюгин, Глушко, Янгель, Исаев…
Ракетный двигатель, многоступенчатая ракета – именно ей отдает предпочтение безумец из Калуги.
Циолковский ждет, как оценят его труд специалисты, ученые. И полное молчание. Никто не замечает книги, изданной автором на собственные средства.
Да, ее будут читать очень внимательно. Но спустя много лет – те самые мальчики, которые только что вступили в мир, научатся читать и смогут по достоинству оценить великое предсказание мечтателя из Калуги.
Неистовый Циолковский не может успокоиться. В очередной своей брошюре он обращается к неизвестным своим читателям: «Интересующиеся реактивным прибором для заатмосферных путешествий и желающие принять какое-либо участие в моих трудах, продолжить мое дело, сделать ему оценку и вообще двигать его вперед так или иначе должны изучить мои труды, которые теперь трудно найти: даже у меня только один экземпляр… Пусть желающие приобрести эту работу сообщат свои адреса. Если их наберется достаточно, то я сделаю издание с расчетом, чтобы каждый экземпляр… не обошелся дороже рубля».
Но желающих нет. До космического века еще далеко. Да и Россия переживает бурный период.
Приходит Великий Октябрь. Он изменил и жизнь народа, и жизнь каждого человека. И, конечно же, Циолковского. А пока трудно: голод, разруха.
Циолковский полон надежд, хотя удары судьбы обрушиваются на него один за другим.
Его работы не признаны. Один сын покончил с собой, второй умирает. На брошюре «Богатства вселенной (мысли о лучшем общественном устройстве)» он пишет: «Выпуская в свет эту статью, считаю своим долгом вспомнить моего сына Ивана, сознательного и дорогого моего помощника… Умер 5 октября 1919 года в тяжелых мучениях в связи с недоеданием и усиленным трудом…»
Новое правительство всеми силами пытается сохранить ученых, писателей, деятелей искусства. Это была борьба за будущее.
За Циолковского начинают хлопотать друзья: «Гибнет в борьбе с голодом один из выдающихся людей России, глубокий знаток теоретического воздухоплавания, заслуженный исследователь-экспериментатор, настойчивый изобретатель летательных аппаратов, превосходный физик, высокоталантливый популяризатор…»
В Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС хранился протокол распорядительного заседания малого Совета Народных Комиссаров: «Ввиду особых заслуг ученого-изобретателя, специалиста по авиации К.Э. Циолковского в области научной разработки вопросов авиации назначить К.Э. Циолковскому пожизненную пенсию в размере 500 000 руб. в месяц с распространением на этот оклад всех последующих повышений тарифных ставок».
Протокол подписан Владимиром Ильичом Лениным.
Теперь К.Э. Циолковский может полностью себя посвятить науке: «Училище я оставил, это был непосильный по моему возрасту и здоровью труд. Могу отдаться теперь наиболее любимой работе – реактивному прибору…»
36 лет проработал Циолковский в училище.
Еще в 1918 году Константин Эдуардович почувствовал заботу новой власти о себе. Он получает из Москвы письмо: «Социалистическая академия не может исправить прошлого, но она старается хоть на будущее оказать возможное содействие Вашему бескорыстному стремлению сделать что-нибудь полезное для людей. Несмотря на крайние невзгоды, Ваш дух не сломлен. Вы не старик. Мы ждем от Вас еще очень многого. И мы желаем устранить в Вашей жизни материальные преграды, препятствовавшие полному расцвету и завершению Ваших гениальных способностей».
Ученому предлагают переехать в Москву: там ему будут созданы все условия для работы. Но Циолковский отказывается: он врос в эту землю, ему тяжело покидать ставшую родной Калугу, где сделано так много.
И тогда люди идут к Циолковскому.
Наступает то долгожданное время, когда заканчивается одиночество. У него очень много последователей, учеников, сподвижников. И что самое главное – его идеи распространяются, они увлекают молодежь.
В начале тридцатых годов – новая сенсация. Имя Циолковского становится на ее фоне популярным, хотя он всячески противится этой славе.
«Величайшая загадка Вселенной», «Картины жизни на небесном корабле», «Самая мощная машина в мире» – каждый день такие аншлаги появлялись на первых страницах газет.
В МГУ конная милиция наводит порядок: слишком много желающих попасть на диспут «Полет на другие миры».
Интерес к загадкам в космосе огромен. Еще бы: профессор Годдард якобы сообщил, что он собирается послать ракетный снаряд на Луну.
И вдруг от человека, казалось бы, впрямую заинтересованного в популярности подобных идей, доносится предостережение: «Все работающие над культурой – мои друзья, в том числе и Оберт с Годдардом. Но все же полет на Луну, хотя и без людей, – пока вещь технически неосуществимая. Во-первых, многие важные вопросы о ракете даже не затронуты теоретически. Чертеж же Оберта годится только для иллюстрации фантастических рассказов. Ракета же Годдарда так примитивна, что не только не попадет на Луну, но не поднимется и на 500 верст».
Нет, это не пессимизм. Почти в то же время Циолковский отмечает на конверте письма из Ленинграда: «Глушко (о ракетоплане). Интересно. Отвечено».
Создается ГИРД. И сразу же письмо в Калугу: «После преодоления всех трудностей, после упорной и большой работы… организация наконец приняла признанные формы. В состав группы входят представители и актив ЦАГИ, Военно-воздушной академии, МАИ…»
О каждом шаге работы ГИРДа Циолковский знает:
– идет строительство бесхвостового ракетоплана;
– начались опыты по реактивному самолету-ракетоплану;
– в работе ракетный двигатель инженера Ф.А. Цандера;
– пилотировать первый ракетоплан будет инженер С.П. Королев…
Всенародное признание, а не только специалистов и последователей, согревает последние годы жизни Константина Эдуардовича.
Михаил Иванович Калинин вручает ему орден Трудового Красного Знамени.
Алексей Максимович Горький присылает трогательную поздравительную телеграмму.
Сохранился черновик ответа Циолковского: «Я пишу ряд очерков, легких для чтения, как воздух для дыхания. Цель их: познание Вселенной и философии, основанной на этом познании. Вы скажете, что все это известно. Известно, но не проникло в массы. Но не только в них, но в интеллигентные и даже ученые массы…»
Энергии Циолковскому не занимать.
Одно небольшое отступление. До сих пор многие биографы К.Э. Циолковского удивляются его огромной работоспособности даже в глубокой старости. Ответ дал в своей книге «О психологии научного творчества» академик А. Мигдал. Он пишет, что, «как только научный работник перестает работать «своими руками», делать измерения, если он экспериментатор, делать вычисления, если он занимается теоретической физикой, начинается «старение» независимо от возраста и чина; теряется способность удивляться и радоваться каждому малому шагу, исчезает желание учиться, появляется чванство и важность».
Циолковский экспериментировал в своей квартире до последних дней жизни. И встречался с людьми. Не только с теми, кто приезжал в Калугу, чтобы отдать дань уважения великому ученому. А прежде всего с теми, кто решил посвятить себя межпланетным сообщениям.
В 1934 году Сергей Павлович Королев дарит Циолковскому свою книгу «Ракетный полет в стратосфере».
«Книжка разумная, содержательная, полезная», – отзывается Циолковский.
Есть предположение (точно установить так и не удалось!), что Сергей Павлович приезжал в Калугу. Воистину – историческая встреча.
В одной из книг автор воспроизводит рассказ Сергея Павловича о встрече: «Запомнились удивительно ясные глаза, крупные морщины. Говорил Циолковский энергично, обстоятельно. Минут за тридцать он изложил нам существо своих взглядов. Не ручаюсь за буквальную точность сказанного, но запомнилась мне одна фраза. Когда я с присущей молодости горячностью заявил, что отныне моя цель – пробиться к звездам, Циолковский улыбнулся и сказал: «Это очень трудное дело, молодой человек, поверьте мне, старику. Это дело потребует знаний, настойчивости, терпения и, быть может, всей жизни…»
Верил ли Циолковский, что то будущее, которое он предсказывал, наступит так скоро?
Безусловно. Ведь к нему по-прежнему приходили письма из ГИРДа: «Работаем не покладая рук; на днях поступило несколько опытных ракет на высоту порядка 1–2 километра для проверки некоторых выкладок и конструкций. Сейчас широко развертываем экспериментальные работы на стендах и на полигоне. Получаем неплохие результаты, жаль, что Вы живете не в Москве…»
На снимке Циолковский и Тихонравов. Конструктор рассказывает о своей работе. Тот самый Михаил Клавдиевич Тихонравов, который по праву считается одним из пионеров космоса. Его ракеты поднялись ввысь первыми в нашей стране, его проекты имеют самое непосредственное отношение к старту Юрия Гагарина.
– К вечеру надо управиться, – сказал он, – председатель велел.
– Я знаю, – согласился Алексей Иванович, – но видишь, прихватило Анну… Довезти бы…
Анна, накрытая тулупом, тихо стонала.
– …Сын будет, – продолжал Алексей Иванович, – перед мужиком так мучаются… Довезти бы. – Он привык разговаривать сам с собой, немного глуховат был, потому и не брали его в бригаду плотники, хотя мастер был отменный. – Уж больно сильно ночью кричала, – продолжал Алексей Иванович, – перепугала всех… А председатель так и сказал: «Только быстрее, лошадь в хозяйстве нужна, а вы тут рожать начали…»
Алексей Иванович замолчал. Теперь уже надолго. До самого Гжатска не проронил ни слова. В городе сдал жену в больницу и сразу же отправился в Клушино – ведь там дети малые одни остались.
Ждали сына. Старшему, Валентину, уже было десять, Зое – семь.
Тридцатые годы… Они остались в памяти поколений по-разному. В том числе и как великих начал, необыкновенных свершений, вдохновенного труда.
Многое, чем мы по праву гордимся сегодня, берет начало в тридцатых годах.
Это была предпоследняя весна Циолковского. Одна из самых счастливых.
Калужский райком партии вместе с «Комсомольской правдой» организовал колхозный лекторий. Выступить первым пригласили знаменитого земляка – о нем слава по всей стране гремела, каждую неделю из столицы гости наведывались. Но не зазнался Константин Эдуардович, выступить перед крестьянами согласился сразу, хотя звали его теперь для лекций часто, а он отказывался – негоден уже стал к поездкам.
«Как человек научился летать» – тему лекции предложил сам Циолковский. Правда, засомневался: поймут ли его? Это ведь не о посевах, не о трудной зиме, пережитой в этом году, не о засухах, а полетах, дальних и близких… Поймут ли?
Он рассказывал неторопливо, хотя и непросто. Увлекся, начал ссылаться на специалистов, даже расчеты привел, но слушали знаменитого ученого – его слава и до этой деревушки докатилась – внимательно. Никто в зале не шумел.
А потом вопросы начались. О жизни на Марсе, об авиации, о космических путешествиях.
Циолковский был растроган. После лекции признался:
– Сорок лет преподавал, а таких мудреных вопросов не слышал. Как выросли интересы народа!
Запомнилась встреча в деревне. Константин Эдуардович вспоминал о ней часто. А потом раскладывал на столе свои книги – те, самые первые и совсем недавние – и долго смотрел на них. Видно, чувствовал, что жить осталось недолго.
Сначала видна только светлая точка. На черном фоне она постепенно увеличивается. И вот уже можно различить стыковочный узел «Аполлона». Корабль приближается быстро.
– Есть касание! – это голос Леонова.
В «Союз» вплывает Стаффорд.
– Здравствуй, Алексей!
– Здравствуй, Том!
– Стаффорд, – официально представляется астронавт.
– Леонов, – отвечает командир «Союза».
В космосе – первая международная орбитальная станция «Союз» – «Аполлон».
В программе полета есть строка: «В случае экстренной расстыковки необходимо сделать следующее…»
И в перечне экстренных дел, связанных с герметизацией переходного отсека, включениями двигателя и других жизненно важных дел для экипажей кораблей, есть одна странная запись: «Оставить автографы на трех книгах». Это книги, вышедшие в Калуге. Это книги Константина Эдуардовича Циолковского.
Они вернулись на Землю. И теперь хранятся в музее Калуги. Символический акт, конечно. Но он закономерен, потому что скромный учитель из Калуги не только указал, как идти в космос, но и этап за этапом рассчитал пути проникновения во Вселенную.
И чем дальше мы идем по этому пути, тем зримей, величественней и… непонятней нам подвиг Циолковского. Непонятней?
Да. Потому что трудно, а тем более с высоты сегодняшнего дня, понять, как мог человек сделать такое. Казалось бы, жизнь поставила для него непреодолимые препятствия, обрекла его на жалкое существование, а Человек смог подняться над обыденностью, он презрел ее и перенесся в будущее. В нем он жил и творил.
Современникам он казался несчастным и сумасшедшим. Для нас он – гений, величайший ученый и мыслитель.
Помните возвращение Юрия Гагарина? Его первая пресс-конференция в Доме ученых.
Космонавту задали вопрос: «Отличались ли истинные условия полета от тех условий, которые вы представляли себе до полета?»
– В книге Циолковского очень хорошо описаны факторы космического полета, и те факторы, с которыми я встретился, почти не отличались от его описания, – ответил Ю.А. Гагарин. – Я просто поражаюсь, как мог правильно предвидеть наш замечательный ученый все то, с чем только что довелось встретиться, что пришлось испытать на себе. Многие, очень многие его предположения оказались совершенно правильными.
В декабре 1977 года Георгий Гречко выходит в открытый космос. Съемку ведет Юрий Романенко.
– Удивительная красота, – говорит Гречко, – на стыковочном узле станции вижу какие-то искорки… Постойте, но ведь это же грозы… Да-да, те самые грозы, которые полыхают далеко внизу…
– Допустим, что Циолковский мог предвидеть самый первый этап проникновения в космос, – говорит Георгий Гречко, – конструкцию ракеты, ее многоступенчатость – свои «ракетные поезда»? Ну, наконец, корабль и ощущения человека, попавшего в невесомость. Такое предвидение я допускаю… Но меня он поражает другим: глубиной своего проникновения в будущее. Да-да, именно глубиной! Четверть века космического уже прошло, а пока каждый этап космонавтики идет «по Циолковскому». Все, что сделали и у нас в стране, и американцы, – продолжает Гречко, – Циолковский не только предвидел, но и рассчитал до мелочей. И это не может не поражать… В истории цивилизации я не знаю такого же примера проникновения в будущее. И чем больше проходит времени, тем лучше мы понимаем Циолковского. Уверен, что до конца он еще не раскрыт…
Калуга. Музей Циолковского. Сотни людей, приходящих сюда.
И нет равнодушных. Этот великий Циолковский продолжает удивлять.
Его современники, точнее, большинство из них, пожалуй, имели право считать его безумцем. У них были для этого основания, и трудно их осуждать. Они были намертво прикованы к Земле, слишком много сил, энергии и знаний они тратили, чтобы добыть кусок хлеба и не умереть от голода и холода.
В Вятке, где прошло детство Циолковского, случилась первая в его жизни трагедия.
В семье Циолковских – Марии Ивановны и Эдуарда Игнатьевича – заболел сын Костя. Скарлатина. И тяжелое осложнение – малыш оглох.
«Это самое грустное, самое темное время моей жизни» – так напишет позже Константин Эдуардович.
И следствие глухоты – одиночество. Сначала отчаяние, а затем дерзкая мысль: «Искать великих дел, чтобы заслужить одобрение людей и не быть столь презренным».
Потом он оправдает свою глухоту. Более того, скажет, что именно ей обязан самостоятельностью мышления. Не будем спорить с самим Циолковским, как ни трудно согласиться с ним. Наверное, все-таки иное: условия, в которых рос мальчик. Не хватало книг, его любознательность не могла быть удовлетворенной. Он напишет: «Я стал интересоваться физикой, химией, механикой, астрономией, математикой и т. д. Книг было, правда, мало, и я больше погружался в собственные мои мысли… Я, не останавливаясь, думал исходя из прочитанного. Многое я не понимал, объяснить было некому и невозможно при моем недостатке. Это тем более возбуждало самодеятельность ума…»
Он умел еще читать, а это немалое искусство.
В архиве Академии наук СССР есть несколько листков с рисунками и пометками Циолковского. Он только что познакомился с «Математическими началами натуральной философии» Ньютона. Его первый астрономический урок.
На одном из листков пометка: «8 июля 1878 г. Воскресенье. Рязань. С этого времени стал составлять астрономические чертежи».
Вот он, первый шаг к космосу, к Вселенной. Здесь истоки великого учения о преобразовании мира.
Он еще не знает, что предложить. Он знает лишь, что это обязательно надо сделать.
Тетрадка озаглавлена: «Вопрос о вечном блаженстве». Одновременно пишет такие строки: «Я вам показываю красоты рая, чтобы вы стремились к нему. Я вам говорю о будущей жизни».
Он не «чистый» мечтатель. Он проводит опыты. Самые первые опыты по космической медицине.
«Я делал опыты с разными животными, подвергая их действию усиленной тяжести на особых, центробежных машинах, – напишет Циолковский. – Ни одно живое существо мне убить не удалось, да я и не имел этой цели, но только думал, что это могло случиться. Вес рыжего таракана, извлеченного из кухни, я увеличил в 300 раз, а вес цыпленка – раз в 10; я не заметил тогда, чтобы опыт принес им какой-нибудь вред».
Именно с десятикратными перегрузками встретились при посадке Гагарин, Титов, все первые космонавты, которые летали на «Востоках», «Восходах», «Меркуриях».
1880 год. В городе Боровске новый учитель арифметики и геометрии. В августе у него свадьба. Сразу после венчания учитель едет покупать… токарный станок.
Сумасшедший…
Безумный вдвойне, потому что он начинает сочинять научные трактаты! Это в городе, где больше половины жителей не умеют расписаться, не могут читать и писать; в этом забытом богом городке, где книги есть только у следователя.
А учитель – опять-таки в воскресенье! – начинает писать дневник «Свободное пространство».
В этой работе он представил Землю именно такой, какой ее увидели с Луны астронавты.
Циолковский точно описал ощущения Алексея Леонова, вышедшего в открытый космос: «Страшно в этой бездне, ничем не ограниченной и без родных предметов кругом: нет под ногами земли, нет и земного неба».
Стоп! Воображение Циолковского пока бессильно. Он еще не может представить, как именно можно передвигаться в этом свободном пространстве, летать в нем. И Циолковский пишет: «Я заканчиваю пока описание явлений свободного пространства».
Когда бессильна наука, властвует фантастика. Она впереди науки, как мечта, которая всегда опережает действительность. Способность фантазировать, воплощать в реальное свои мысли, пока не подтвержденные точными расчетами, – необходимость и особенность (кстати, счастливая) человека, занимающегося наукой.
Итак, мечта ведет…
Вспомните: Жюль Верн и Герберт Уэллс, Ломоносов и Дарвин.
Наука и мечта.
Циолковский пишет повесть «Вне Земли».
А теперь сравним его представление о первом путешествии на Луну и рассказ экипажа «Аполлона-11».
Циолковский: «Это был удивительный сон… Над ними было черное небо. Безводная пустыня. Ни озерца, ни кустика…»
Армстронг: «Из лунной кабины небо казалось черным, а снаружи Луна была освещена дневным светом, и ее поверхность была коричневого цвета. Свет на Луне обладает какой-то странной способностью изменять естественные цвета предметов…»
«Сейчас мне трудно сказать, что я думал о значении этого полета, – напишет Олдрин, ступивший на Луну через 20 минут после Армстронга. – Человеку судьбой было предначертано рано или поздно высадиться на Луне. Этот вызов стоял перед ним с тех пор, как человек впервые взглянул на Луну, и он неизбежно должен был принять его…»
Вызов?
Безусловно. Мечтали о Луне многие люди всех поколений, которых знает наша цивилизация. Но именно простому учителю, глухому и задавленному нуждой в провинциальном российском городке, К.Э. Циолковскому предстояло определить и рассчитать, как именно и на чем можно добраться до этой самой Луны. И он принял вызов.
Но до ракеты еще далеко. Учитель в Калуге изобретает. Он все старается делать своими руками. Делал модели – их было около сотни! – а затем тщательно исследовал их. Модели обычно изготавливались из рисовальной бумаги и поэтому до наших дней не дошли.
К счастью, Константин Эдуардович увлекался и фотографией. Некоторые снимки, сделанные им, мы можем увидеть.
На одном из них надпись: «Москва. Чистые пруды, Мыльников пер., д. Соколова. Его превосходительству Николаю Егоровичу Жуковскому». Естественно, что результаты своих исканий Циолковский сообщает человеку, открывшему путь в небо.
Циолковский увлекается металлическими дирижаблями. До сегодняшнего дня его предложения лежат в основе любых расчетов этих аппаратов. Конечно, нынче век авиации, но кто знает, не суждено ли нашим детям столь же широко использовать дирижабли, как нам сегодня самолеты?!
В Калуге, как и в других городах России, в те годы гастролировали воздухоплаватели. Их полеты видел Циолковский. И он начинает увлекаться «ближним космосом». Впрочем, иначе поступить и нельзя: мир потрясен первыми шагами в небо.
«Этажерки», воздушные шары, разнообразные аппараты…
Приближается эпоха авиации.
Новая сенсация: раз земляне могут летать, значит, и марсиане тоже. Оказывается, на Землю регулярно прилетают… дирижабли с других планет. Их много раз видели над американскими городами.
Мир потрясен. Люди только и разговаривают о пришельцах.
Так вновь возродились истории о «летающих тарелках» и космических пришельцах, которые не утихают и сегодня.
Циолковский уверен во множественности разумных миров. Но, как и подобает ученому, свои размышления он основывает на реальных данных.
Иные миры? К ним нужно лететь. И Циолковский вновь склоняется над рукописью. Теперь он уже готов снова вернуться к продолжению работы над главной своей книгой. Той, что потом будет летать на борту станции «Союз» – «Аполлон» и на которой оставят автографы астронавты и космонавты.
У него нет денег на переписку на машинке. И Циолковский пишет карандашом под копирку. Небольшую дощечку кладет на колени – так удобнее.
«Исследование мировых пространств реактивными приборами»…
«Эта моя работа, – пишет Циолковский, – далеко не рассматривает со всех сторон дела и совсем не решает его с практической стороны относительно осуществимости, но в далеком будущем уже виднеются сквозь туман перспективы, до такой степени обольстительные и важные, что о них едва ли теперь кто мечтает».
Выходит эта книжка в Калуге. А на Украине, под Петербургом, в Москве, в далекой Сибири рождаются люди, которым суждено сделать мечту Циолковского явью. Королев, Келдыш, Пилюгин, Глушко, Янгель, Исаев…
Ракетный двигатель, многоступенчатая ракета – именно ей отдает предпочтение безумец из Калуги.
Циолковский ждет, как оценят его труд специалисты, ученые. И полное молчание. Никто не замечает книги, изданной автором на собственные средства.
Да, ее будут читать очень внимательно. Но спустя много лет – те самые мальчики, которые только что вступили в мир, научатся читать и смогут по достоинству оценить великое предсказание мечтателя из Калуги.
Неистовый Циолковский не может успокоиться. В очередной своей брошюре он обращается к неизвестным своим читателям: «Интересующиеся реактивным прибором для заатмосферных путешествий и желающие принять какое-либо участие в моих трудах, продолжить мое дело, сделать ему оценку и вообще двигать его вперед так или иначе должны изучить мои труды, которые теперь трудно найти: даже у меня только один экземпляр… Пусть желающие приобрести эту работу сообщат свои адреса. Если их наберется достаточно, то я сделаю издание с расчетом, чтобы каждый экземпляр… не обошелся дороже рубля».
Но желающих нет. До космического века еще далеко. Да и Россия переживает бурный период.
Приходит Великий Октябрь. Он изменил и жизнь народа, и жизнь каждого человека. И, конечно же, Циолковского. А пока трудно: голод, разруха.
Циолковский полон надежд, хотя удары судьбы обрушиваются на него один за другим.
Его работы не признаны. Один сын покончил с собой, второй умирает. На брошюре «Богатства вселенной (мысли о лучшем общественном устройстве)» он пишет: «Выпуская в свет эту статью, считаю своим долгом вспомнить моего сына Ивана, сознательного и дорогого моего помощника… Умер 5 октября 1919 года в тяжелых мучениях в связи с недоеданием и усиленным трудом…»
Новое правительство всеми силами пытается сохранить ученых, писателей, деятелей искусства. Это была борьба за будущее.
За Циолковского начинают хлопотать друзья: «Гибнет в борьбе с голодом один из выдающихся людей России, глубокий знаток теоретического воздухоплавания, заслуженный исследователь-экспериментатор, настойчивый изобретатель летательных аппаратов, превосходный физик, высокоталантливый популяризатор…»
В Центральном партийном архиве Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС хранился протокол распорядительного заседания малого Совета Народных Комиссаров: «Ввиду особых заслуг ученого-изобретателя, специалиста по авиации К.Э. Циолковского в области научной разработки вопросов авиации назначить К.Э. Циолковскому пожизненную пенсию в размере 500 000 руб. в месяц с распространением на этот оклад всех последующих повышений тарифных ставок».
Протокол подписан Владимиром Ильичом Лениным.
Теперь К.Э. Циолковский может полностью себя посвятить науке: «Училище я оставил, это был непосильный по моему возрасту и здоровью труд. Могу отдаться теперь наиболее любимой работе – реактивному прибору…»
36 лет проработал Циолковский в училище.
Еще в 1918 году Константин Эдуардович почувствовал заботу новой власти о себе. Он получает из Москвы письмо: «Социалистическая академия не может исправить прошлого, но она старается хоть на будущее оказать возможное содействие Вашему бескорыстному стремлению сделать что-нибудь полезное для людей. Несмотря на крайние невзгоды, Ваш дух не сломлен. Вы не старик. Мы ждем от Вас еще очень многого. И мы желаем устранить в Вашей жизни материальные преграды, препятствовавшие полному расцвету и завершению Ваших гениальных способностей».
Ученому предлагают переехать в Москву: там ему будут созданы все условия для работы. Но Циолковский отказывается: он врос в эту землю, ему тяжело покидать ставшую родной Калугу, где сделано так много.
И тогда люди идут к Циолковскому.
Наступает то долгожданное время, когда заканчивается одиночество. У него очень много последователей, учеников, сподвижников. И что самое главное – его идеи распространяются, они увлекают молодежь.
В начале тридцатых годов – новая сенсация. Имя Циолковского становится на ее фоне популярным, хотя он всячески противится этой славе.
«Величайшая загадка Вселенной», «Картины жизни на небесном корабле», «Самая мощная машина в мире» – каждый день такие аншлаги появлялись на первых страницах газет.
В МГУ конная милиция наводит порядок: слишком много желающих попасть на диспут «Полет на другие миры».
Интерес к загадкам в космосе огромен. Еще бы: профессор Годдард якобы сообщил, что он собирается послать ракетный снаряд на Луну.
И вдруг от человека, казалось бы, впрямую заинтересованного в популярности подобных идей, доносится предостережение: «Все работающие над культурой – мои друзья, в том числе и Оберт с Годдардом. Но все же полет на Луну, хотя и без людей, – пока вещь технически неосуществимая. Во-первых, многие важные вопросы о ракете даже не затронуты теоретически. Чертеж же Оберта годится только для иллюстрации фантастических рассказов. Ракета же Годдарда так примитивна, что не только не попадет на Луну, но не поднимется и на 500 верст».
Нет, это не пессимизм. Почти в то же время Циолковский отмечает на конверте письма из Ленинграда: «Глушко (о ракетоплане). Интересно. Отвечено».
Создается ГИРД. И сразу же письмо в Калугу: «После преодоления всех трудностей, после упорной и большой работы… организация наконец приняла признанные формы. В состав группы входят представители и актив ЦАГИ, Военно-воздушной академии, МАИ…»
О каждом шаге работы ГИРДа Циолковский знает:
– идет строительство бесхвостового ракетоплана;
– начались опыты по реактивному самолету-ракетоплану;
– в работе ракетный двигатель инженера Ф.А. Цандера;
– пилотировать первый ракетоплан будет инженер С.П. Королев…
Всенародное признание, а не только специалистов и последователей, согревает последние годы жизни Константина Эдуардовича.
Михаил Иванович Калинин вручает ему орден Трудового Красного Знамени.
Алексей Максимович Горький присылает трогательную поздравительную телеграмму.
Сохранился черновик ответа Циолковского: «Я пишу ряд очерков, легких для чтения, как воздух для дыхания. Цель их: познание Вселенной и философии, основанной на этом познании. Вы скажете, что все это известно. Известно, но не проникло в массы. Но не только в них, но в интеллигентные и даже ученые массы…»
Энергии Циолковскому не занимать.
Одно небольшое отступление. До сих пор многие биографы К.Э. Циолковского удивляются его огромной работоспособности даже в глубокой старости. Ответ дал в своей книге «О психологии научного творчества» академик А. Мигдал. Он пишет, что, «как только научный работник перестает работать «своими руками», делать измерения, если он экспериментатор, делать вычисления, если он занимается теоретической физикой, начинается «старение» независимо от возраста и чина; теряется способность удивляться и радоваться каждому малому шагу, исчезает желание учиться, появляется чванство и важность».
Циолковский экспериментировал в своей квартире до последних дней жизни. И встречался с людьми. Не только с теми, кто приезжал в Калугу, чтобы отдать дань уважения великому ученому. А прежде всего с теми, кто решил посвятить себя межпланетным сообщениям.
В 1934 году Сергей Павлович Королев дарит Циолковскому свою книгу «Ракетный полет в стратосфере».
«Книжка разумная, содержательная, полезная», – отзывается Циолковский.
Есть предположение (точно установить так и не удалось!), что Сергей Павлович приезжал в Калугу. Воистину – историческая встреча.
В одной из книг автор воспроизводит рассказ Сергея Павловича о встрече: «Запомнились удивительно ясные глаза, крупные морщины. Говорил Циолковский энергично, обстоятельно. Минут за тридцать он изложил нам существо своих взглядов. Не ручаюсь за буквальную точность сказанного, но запомнилась мне одна фраза. Когда я с присущей молодости горячностью заявил, что отныне моя цель – пробиться к звездам, Циолковский улыбнулся и сказал: «Это очень трудное дело, молодой человек, поверьте мне, старику. Это дело потребует знаний, настойчивости, терпения и, быть может, всей жизни…»
Верил ли Циолковский, что то будущее, которое он предсказывал, наступит так скоро?
Безусловно. Ведь к нему по-прежнему приходили письма из ГИРДа: «Работаем не покладая рук; на днях поступило несколько опытных ракет на высоту порядка 1–2 километра для проверки некоторых выкладок и конструкций. Сейчас широко развертываем экспериментальные работы на стендах и на полигоне. Получаем неплохие результаты, жаль, что Вы живете не в Москве…»
На снимке Циолковский и Тихонравов. Конструктор рассказывает о своей работе. Тот самый Михаил Клавдиевич Тихонравов, который по праву считается одним из пионеров космоса. Его ракеты поднялись ввысь первыми в нашей стране, его проекты имеют самое непосредственное отношение к старту Юрия Гагарина.