25 сентября боярину Морозову царь вернул все его огромные земельные владения и многие тысячи душ. Но в Москву Алексей Михайлович один вернулся.
Насторожившиеся было бояре успокоились. Царь занимался подсчетом убытков от пожара, от грабежей.
Сгорело в Москве 24 тысячи домов, 30 миллионов пудов хлеба стоимостью в 375 пудов золота.
Сгинули несметные сокровища московских купцов и бояр, у одного Шорина убытку на 150 тысяч рублей. Никите Ивановичу Романову мятеж обошелся в несколько бочек золота. Сгорело в огне две тысячи человек.
Патриарх Иосиф разослал во все концы Московского царства грамоты о молебствии и двухнедельном посте.
Бед и напастей – гора, но жизнь без радостей не бывает.
В ночь на 22 октября, под праздник Пресвятой Богородицы, во славу ее иконы, именуемой Казанская, царица Мария Ильинична разрешилась младенцем.
26 октября к царю в гости приехал Борис Иванович Морозов. Алексей Михайлович пожаловал ему наследника ради из дворцовых коломенских вотчин, под деревней Ногаткиной, луг в четыре десятины – для сокольников.
29 октября Морозов был в Кремле на крестинах Дмитрия Алексеевича. На пиру случился скандал. Князь Яков Куденетович Черкасский не пожелал пить заздравные чаши за одним столом с Борисом Ивановичем. Зело рассердившись, самочинно покинул государев праздник. Яков Куденетович был судьей Иноземного приказа. А это офицеры и солдаты из Европы. Сила грозная. Тотчас последовал указ, и немецкие полки перешли под руку Ильи Даниловича Милославского.
Полгода не продержалось у власти правительство старого боярства. Один из авторов «Уложения», князь Прозоровский, по возвращении в Москву Бориса Ивановича Морозова поехал воеводой в Путивль, другие авторы: Федор Волконский – в Олонец, Никита Иванович Одоевский – в Казань, боярин Василий Борисович Шереметев – в Тобольск. Судья Земского приказа Михаил Петрович Волынский – в Томск. Не тронули Якова Куденетовича Черкасского да Никиту Ивановича Романова.
Борис Иванович канул было на край земли, но тот край оказался по соседству с Москвой. В июне свергли, а в конце октября Морозов уже слушал составителей «Уложения» и ставил подпись под статьями.
А вот Глеба Ивановича от дел горе отвратило. Овдовел.
Автодья Алексеевна на грабителей с кочергой ходила, а как гиль угас, и она угасла. Но река жизни мчит, берега моет. Из вод бытия острова поднимаются. Черемуха весной цветет, осенью яблоки с яблонь падают…
Царица Мария Ильинична нашла себе увлекательное дело: невестам мужей приискивать.
А тут свой горемыка, деверь родной сестры, одиночеством болен. Отчего же не устроить судьбу Федосьи Соковниной да и всего семейства Прокопия Федоровича.
Глеб Иванович моложе брата, стать у него молодому на зависть, богат, среди бояр не последний.
Когда Прокопий Федорович и Анисья Никитична подступили к дочери, Федосья все уже знала, – слез не было. Дуня порадовалась за сестру.
– Помнишь, как продавали украшения, чтоб хлеб купить для голодных крестьян? Теперь у тебя всего будет много. Много доброго сделаешь.
На свадьбе Анна Ильинична посмотрела Федосье в глаза, обняла.
– Одна у нас стезя. Кой-чему научу потом.
Учиться у Анны Ильиничны Федосья Прокопьевна не захотела. Забеременела в медовый месяц.
И еще одно событие, для судеб русского народа ахти великое, случилось в то зело шумное лето 7156-е, в 1648 год от Рождества Христова.
Престарелый митрополит новгородский Афоний по немощи и старости своей стал просить патриарха, чтоб отпустил его на покой.
Просьба митрополита Афония совпала с горячим желанием царя Алексея Михайловича поставить архимандрита Новоспасского монастыря в митрополиты.
Никон посетил Афония в Хутынском монастыре.
Когда-то митрополит посвящал Никона в игумены, теперь ему надлежало посвятить своего ученика на пастырскую деятельность в сане святителя.
Произошла обычная игра, столь любезная в среде монахов. Никон просил благословения у старца Афония, старец Афоний в смиренческом порыве пророчествовал:
– Благослови мя, патриарше Никоне!
– Ни, отче святый! – приятно удивлялся Никон. – Аз грешный – митрополит, а не патриарх.
– Будешь патриархом, благослови мя!
И Никон знал, что будет он патриархом, коль стал митрополитом. Три года был игуменом, три года архимандритом, а сколько быть ему в митрополитах – зависело от числа лет и дней, отпущенных дряхлому патриарху Иосифу.
Тотчас по вступлении в должность новгородского митрополита Никон в своей епархии ввел единогласие и портесное пение, любезное сердцу Алексея Михайловича.
«Уложение»
Царь, за все три года никого не обидевший, увидел вдруг, что в стране нет такого сословия, которое было бы довольно жизнью. Крестьяне стремились сбить с ног своих невыносимую колоду крепостничества, посадские люди рвали путы тягла, дворяне косились на бояр и монастыри – крестьяне, пускаясь в бега, искали сильного хозяина, – бояре, местничаясь, были в вечном своем недоверии и недовольстве, и уж конечно они были против того, чтоб вернуть посаду земли, а прежним владельцам – работников.
Складывая с себя ответственность за все неправды, проистекающие от всеобщего брожения, царь Алексей Михайлович указал быть Земскому собору, а «доклад написати» самым ученым боярам да дьякам.
Князья Одоевский, Прозоровский, Волконский и дьяки Леонтьев и Грибоедов в 1649 году предложили собору на рассмотрение и утверждение 967 статей, разбитых на 25 глав.
Собор доклад утвердил, и отныне каждая статья его стала законом, а весь свод их – «Соборным уложением царя Алексея Михайловича».
Начиналось оно главой «О богохульниках и церковных мятежниках» и завершалось «Указом о корчмах».
Авторы «Уложения», князья и думные дьяки, показали себя знатоками духа, быта и народной жизни.
«А будет который сын или дочь… отца и мать при старости не учнет почитать и кормить… и таким детям за такие их дела чинить жестокое наказание, бить кнутом же нещадно и приказать им быти у отца и у матери во всяком послушании безо всякого прекословия, а извету их не верить. А будет который сын или дочь учнут бити челом о суде на отца или матерь, и им на отца и на матерь ни в чем суда не давати, да их же за челобитие бить кнутом».
Авторы «Уложения» выказывают себя справедливыми. Вот, к примеру, статья 279: «А буде у кого на дворе будут хоромы высокие, а у соседа его блиско тех высоких хором будут хоромы поземныя. И ему из своих высоких хором на те ниския хоромы соседа своего воды не лить и сору не метать. А будет он на те ниския хоромы учиет воду лить или сор метать… и у него те хоромы (высокие) отломати, чтобы впредь соседу от него никакова насильства не было».
Но стоит заглянуть в статьи «Суда о крестьянах» или в статьи «О посадских людях», сразу же становится ясным: князья-законники пишут законы, удобные себе, крестьяне для них всего лишь имущество: «Беглых крестьян и бобылей, сыскивая, свозити на старые жеребьи, по писцовым книгам, с женами и с детьми и со всеми их крестьянскими животы без урочных лет».
Столь же суров княжеский закон и к посадским людям: «А которые московские и городовые посадские люди были в посадском тягле и стали в пушкари, и в затинщики, и в воротники, и в кузнецы, и в иные во всякие чины, и тех, по сыску, всех имати в тягло».
Триста пятнадцать подписей скрепило новое русское право, и право это было крепостническое.
«Уложение», по которому надлежало жить, уместилось на свитке длиною в 434 аршина.
Закон собором утвержден, Богом и всем миром: трудитесь, плодитесь, любите Господа и самих себя. Народ затаился, но толки о царе, о его любимцах шли опасные. «Алексей молодой! – говорили люди, которые и сами не знали, чего хотят. – Царь глядит в рот Морозову и Милославскому. У Борьки с Илюшкой вся власть, они всем владеют, и царь это знает. Знает и молчит».
Бориса Ивановича Морозова стрельцы сговаривались утопить на Крещенье в Иорданской проруби.
Заговор открылся. Якова Куденетовича Черкасского и Никиту Ивановича Романова от всех дел отстранили. Шустрых стрельцов отправили охладиться в Сибирь.
Но московский гиль, как летучую заразу, разнесло по Русской земле во все стороны.
Бунт полыхнул в Сольвычегодске, потом в Устюге. Уж очень все по-русски деялось.
Стольник Приклонский собирал в Сольвычегодске деньги на содержание ратников царя. Посадские люди по обычаю дали стольнику взятку, чтоб поменьше заплатить. А тут гиль в самой Москве, царь казнил тех, на кого народ указал.
У Приклонского взятку отняли.
В Устюге московского сборщика податей убили. Грабить так грабить. Разорили дворы богатых людей, очистили от добра дом воеводы. Воеводой в Устюге был родственник Ильи Даниловича Милославского.
Из Москвы со стрельцами явился князь Иван Ромодановский. Зачинщиков мятежа повесил, посад прижал, брал взятки – и немалые.
В Новгороде бунтарей утихомиривал митрополит Никон. В Софийском соборе проклял зачинщиков гиля. Народ толпами пошел на митрополичий дом. Никон бесстрашно вышел к людям с уговорами, но его ударили в грудь и поучили кулаками и палками.
Остался жив.
Всполошный колокол Пскова в 1650 году поднял народ на великое несмирение. Несколько месяцев город-крепость жил по своей воле, не по царской. С царевым воеводой бился насмерть.
Но война не жизнь – геройство, а люди жить хотят. Город выдал своих героев царским воеводам. Мир воцарился.
Чтоб не казниться, обелить собственную подлость, героев назвали злодеями. Злодеев на виселицу – они плохие, хорошие стали жить-поживать, добра наживать. Ну а то, что не так хочется, а как царь велит… Что поделаешь, отцы тоже так жили.
Неведомо, отвечают ли цари Богу за царствование, за рабство православного народа. Что для царя – грех?
Но вот как жизнь распорядилась. На другой год после бунта, названного в Москве Соляным, царь с царицей и с младенцем царевичем Дмитрием Алексеевичем – а ему года не было – на корабле ходили молиться в Кириллов-Белозерский монастырь.
Мамка на сходнях пошатнулась, уронила младенца в реку. Младенец захлебнулся.
Уж не запретное ли имя Дмитрий для престола русского царства?
Княгиня Урусова
Насторожившиеся было бояре успокоились. Царь занимался подсчетом убытков от пожара, от грабежей.
Сгорело в Москве 24 тысячи домов, 30 миллионов пудов хлеба стоимостью в 375 пудов золота.
Сгинули несметные сокровища московских купцов и бояр, у одного Шорина убытку на 150 тысяч рублей. Никите Ивановичу Романову мятеж обошелся в несколько бочек золота. Сгорело в огне две тысячи человек.
Патриарх Иосиф разослал во все концы Московского царства грамоты о молебствии и двухнедельном посте.
Бед и напастей – гора, но жизнь без радостей не бывает.
В ночь на 22 октября, под праздник Пресвятой Богородицы, во славу ее иконы, именуемой Казанская, царица Мария Ильинична разрешилась младенцем.
26 октября к царю в гости приехал Борис Иванович Морозов. Алексей Михайлович пожаловал ему наследника ради из дворцовых коломенских вотчин, под деревней Ногаткиной, луг в четыре десятины – для сокольников.
29 октября Морозов был в Кремле на крестинах Дмитрия Алексеевича. На пиру случился скандал. Князь Яков Куденетович Черкасский не пожелал пить заздравные чаши за одним столом с Борисом Ивановичем. Зело рассердившись, самочинно покинул государев праздник. Яков Куденетович был судьей Иноземного приказа. А это офицеры и солдаты из Европы. Сила грозная. Тотчас последовал указ, и немецкие полки перешли под руку Ильи Даниловича Милославского.
Полгода не продержалось у власти правительство старого боярства. Один из авторов «Уложения», князь Прозоровский, по возвращении в Москву Бориса Ивановича Морозова поехал воеводой в Путивль, другие авторы: Федор Волконский – в Олонец, Никита Иванович Одоевский – в Казань, боярин Василий Борисович Шереметев – в Тобольск. Судья Земского приказа Михаил Петрович Волынский – в Томск. Не тронули Якова Куденетовича Черкасского да Никиту Ивановича Романова.
Борис Иванович канул было на край земли, но тот край оказался по соседству с Москвой. В июне свергли, а в конце октября Морозов уже слушал составителей «Уложения» и ставил подпись под статьями.
А вот Глеба Ивановича от дел горе отвратило. Овдовел.
Автодья Алексеевна на грабителей с кочергой ходила, а как гиль угас, и она угасла. Но река жизни мчит, берега моет. Из вод бытия острова поднимаются. Черемуха весной цветет, осенью яблоки с яблонь падают…
Царица Мария Ильинична нашла себе увлекательное дело: невестам мужей приискивать.
А тут свой горемыка, деверь родной сестры, одиночеством болен. Отчего же не устроить судьбу Федосьи Соковниной да и всего семейства Прокопия Федоровича.
Глеб Иванович моложе брата, стать у него молодому на зависть, богат, среди бояр не последний.
Когда Прокопий Федорович и Анисья Никитична подступили к дочери, Федосья все уже знала, – слез не было. Дуня порадовалась за сестру.
– Помнишь, как продавали украшения, чтоб хлеб купить для голодных крестьян? Теперь у тебя всего будет много. Много доброго сделаешь.
На свадьбе Анна Ильинична посмотрела Федосье в глаза, обняла.
– Одна у нас стезя. Кой-чему научу потом.
Учиться у Анны Ильиничны Федосья Прокопьевна не захотела. Забеременела в медовый месяц.
И еще одно событие, для судеб русского народа ахти великое, случилось в то зело шумное лето 7156-е, в 1648 год от Рождества Христова.
Престарелый митрополит новгородский Афоний по немощи и старости своей стал просить патриарха, чтоб отпустил его на покой.
Просьба митрополита Афония совпала с горячим желанием царя Алексея Михайловича поставить архимандрита Новоспасского монастыря в митрополиты.
Никон посетил Афония в Хутынском монастыре.
Когда-то митрополит посвящал Никона в игумены, теперь ему надлежало посвятить своего ученика на пастырскую деятельность в сане святителя.
Произошла обычная игра, столь любезная в среде монахов. Никон просил благословения у старца Афония, старец Афоний в смиренческом порыве пророчествовал:
– Благослови мя, патриарше Никоне!
– Ни, отче святый! – приятно удивлялся Никон. – Аз грешный – митрополит, а не патриарх.
– Будешь патриархом, благослови мя!
И Никон знал, что будет он патриархом, коль стал митрополитом. Три года был игуменом, три года архимандритом, а сколько быть ему в митрополитах – зависело от числа лет и дней, отпущенных дряхлому патриарху Иосифу.
Тотчас по вступлении в должность новгородского митрополита Никон в своей епархии ввел единогласие и портесное пение, любезное сердцу Алексея Михайловича.
«Уложение»
Царь, за все три года никого не обидевший, увидел вдруг, что в стране нет такого сословия, которое было бы довольно жизнью. Крестьяне стремились сбить с ног своих невыносимую колоду крепостничества, посадские люди рвали путы тягла, дворяне косились на бояр и монастыри – крестьяне, пускаясь в бега, искали сильного хозяина, – бояре, местничаясь, были в вечном своем недоверии и недовольстве, и уж конечно они были против того, чтоб вернуть посаду земли, а прежним владельцам – работников.
Складывая с себя ответственность за все неправды, проистекающие от всеобщего брожения, царь Алексей Михайлович указал быть Земскому собору, а «доклад написати» самым ученым боярам да дьякам.
Князья Одоевский, Прозоровский, Волконский и дьяки Леонтьев и Грибоедов в 1649 году предложили собору на рассмотрение и утверждение 967 статей, разбитых на 25 глав.
Собор доклад утвердил, и отныне каждая статья его стала законом, а весь свод их – «Соборным уложением царя Алексея Михайловича».
Начиналось оно главой «О богохульниках и церковных мятежниках» и завершалось «Указом о корчмах».
Авторы «Уложения», князья и думные дьяки, показали себя знатоками духа, быта и народной жизни.
«А будет который сын или дочь… отца и мать при старости не учнет почитать и кормить… и таким детям за такие их дела чинить жестокое наказание, бить кнутом же нещадно и приказать им быти у отца и у матери во всяком послушании безо всякого прекословия, а извету их не верить. А будет который сын или дочь учнут бити челом о суде на отца или матерь, и им на отца и на матерь ни в чем суда не давати, да их же за челобитие бить кнутом».
Авторы «Уложения» выказывают себя справедливыми. Вот, к примеру, статья 279: «А буде у кого на дворе будут хоромы высокие, а у соседа его блиско тех высоких хором будут хоромы поземныя. И ему из своих высоких хором на те ниския хоромы соседа своего воды не лить и сору не метать. А будет он на те ниския хоромы учиет воду лить или сор метать… и у него те хоромы (высокие) отломати, чтобы впредь соседу от него никакова насильства не было».
Но стоит заглянуть в статьи «Суда о крестьянах» или в статьи «О посадских людях», сразу же становится ясным: князья-законники пишут законы, удобные себе, крестьяне для них всего лишь имущество: «Беглых крестьян и бобылей, сыскивая, свозити на старые жеребьи, по писцовым книгам, с женами и с детьми и со всеми их крестьянскими животы без урочных лет».
Столь же суров княжеский закон и к посадским людям: «А которые московские и городовые посадские люди были в посадском тягле и стали в пушкари, и в затинщики, и в воротники, и в кузнецы, и в иные во всякие чины, и тех, по сыску, всех имати в тягло».
Триста пятнадцать подписей скрепило новое русское право, и право это было крепостническое.
«Уложение», по которому надлежало жить, уместилось на свитке длиною в 434 аршина.
Закон собором утвержден, Богом и всем миром: трудитесь, плодитесь, любите Господа и самих себя. Народ затаился, но толки о царе, о его любимцах шли опасные. «Алексей молодой! – говорили люди, которые и сами не знали, чего хотят. – Царь глядит в рот Морозову и Милославскому. У Борьки с Илюшкой вся власть, они всем владеют, и царь это знает. Знает и молчит».
Бориса Ивановича Морозова стрельцы сговаривались утопить на Крещенье в Иорданской проруби.
Заговор открылся. Якова Куденетовича Черкасского и Никиту Ивановича Романова от всех дел отстранили. Шустрых стрельцов отправили охладиться в Сибирь.
Но московский гиль, как летучую заразу, разнесло по Русской земле во все стороны.
Бунт полыхнул в Сольвычегодске, потом в Устюге. Уж очень все по-русски деялось.
Стольник Приклонский собирал в Сольвычегодске деньги на содержание ратников царя. Посадские люди по обычаю дали стольнику взятку, чтоб поменьше заплатить. А тут гиль в самой Москве, царь казнил тех, на кого народ указал.
У Приклонского взятку отняли.
В Устюге московского сборщика податей убили. Грабить так грабить. Разорили дворы богатых людей, очистили от добра дом воеводы. Воеводой в Устюге был родственник Ильи Даниловича Милославского.
Из Москвы со стрельцами явился князь Иван Ромодановский. Зачинщиков мятежа повесил, посад прижал, брал взятки – и немалые.
В Новгороде бунтарей утихомиривал митрополит Никон. В Софийском соборе проклял зачинщиков гиля. Народ толпами пошел на митрополичий дом. Никон бесстрашно вышел к людям с уговорами, но его ударили в грудь и поучили кулаками и палками.
Остался жив.
Всполошный колокол Пскова в 1650 году поднял народ на великое несмирение. Несколько месяцев город-крепость жил по своей воле, не по царской. С царевым воеводой бился насмерть.
Но война не жизнь – геройство, а люди жить хотят. Город выдал своих героев царским воеводам. Мир воцарился.
Чтоб не казниться, обелить собственную подлость, героев назвали злодеями. Злодеев на виселицу – они плохие, хорошие стали жить-поживать, добра наживать. Ну а то, что не так хочется, а как царь велит… Что поделаешь, отцы тоже так жили.
Неведомо, отвечают ли цари Богу за царствование, за рабство православного народа. Что для царя – грех?
Но вот как жизнь распорядилась. На другой год после бунта, названного в Москве Соляным, царь с царицей и с младенцем царевичем Дмитрием Алексеевичем – а ему года не было – на корабле ходили молиться в Кириллов-Белозерский монастырь.
Мамка на сходнях пошатнулась, уронила младенца в реку. Младенец захлебнулся.
Уж не запретное ли имя Дмитрий для престола русского царства?
Княгиня Урусова
В 1651 году пришло время выдавать замуж Дуню Соковнину. Шестнадцать лет девушке.
Мария Ильинична сама жениха искала. Предложила Прокопию Федоровичу для его дочери княжеское достоинство. Князь, правда, не русский, но корни имеет царские, молод, хорош собой, человек православный и царю угодный: кравчий Петр Семенович Урусов.
Федосья Прокопьевна не поленилась, изучила древо рода Урусовых.
Ласкала сестру, радуясь за нее.
– Твой Петр Семенович – птица с золотыми крыльями. Его род от Едигея – мангытского эмира. Едигей – основатель Ногайской Орды, начальник войска хромоногого Тимура. Побил Тохтамыша и литовского князя Витовта, а Тохтамыша нашел в Сибири и убил. Русским городам от Едигея тоже крепко досталось. Сжег Серпухов, Дмитров, Ростов, наш с тобой Переславль, Нижний Новгород, а вот Москву не сумел одолеть. Царем не был, но Золотая Орда ему покорилась.
– А ты говоришь – Урусовы царского рода! – У Дуни память цепкая.
– Царского. У старшего сына Едигея, у Акиз-мурзы, было три сына. Его первенец Муса-мурза родил восьмерых сыновей. От третьего сына, от Кутука, пошли князья Кутуковы, от пятого, Юсуфа, – князья Юсуповы, от седьмого, Шийдяка, – князья Шийдяковы, а от последыша, от Измаила-мурзы, – Урусовы. Сын Измаила Урус-мурза поступил на службу к царю Борису Годунову. Царь Борис дал Урус-мурзе город Касимов и наградил титулом царя. Урус-мурзу убил Лжедмитрий Второй – Тушинский вор, а Тушинского вора зарезал внук убиенного Урус-мурзы – Петр Арсланович. Касимовский царь Петр Арсланович родил шестерых сыновей. Твой Петр Семенович происходит от третьего сына касимовского царя, от Сатый-мурзы. Сын Сатыя Андрей был воеводой Нижнего Новгорода при царе Михаиле Федоровиче, сын Андрея Симеон ныне воевода Алексея Михайловича.
– Господи! – ужаснулась Дуня. – Как ты все это запомнила?!
– Мозги такие…
– Выходит, я буду татарской принцессой.
– Ты будешь царицей ногайской, – серьезно сказала Федосья.
Положила перед Дуней рукописную книгу. Дуня открыла и ахнула – не по-нашему писано.
– Это сказание ногайцев, называется «Едигей». Я нашла учителя. Он научит тебя чтению и прочитает тебе эту книгу. Ты к тому же выучишь язык твоего мужа.
– Но зачем? Он же православный!
– Князь Петр православный. Я с ним знакома. Он – добрый человек. Но твои дети будут Урусовы, татарские князья нашей Русской земли. Твой муж полюбит тебя и полюбит русских, если ты полюбишь его народ и научишься говорить на его языке. Я тоже учусь татарскому языку.
– Ради меня! – вырвалось у Дуни.
– Но это так хорошо – знать. – Федосья всматривалась в вязь арабской рукописи. – Красиво и таинственно. Но если не знаешь букв – не прочитаешь слов. Не осилишь книги – останешься чужда народу, пусть не русскому, но живущему в царстве царя, который твой и его, живущего на земле, которая твоя – и его.
Слуга привел учителя. Это был драгоман Посольского приказа. Учитель сказал:
– Я нынче видел себя во сне маленьким мальчиком и почему-то очень горько плакал. Плакать во сне – к радости. И у меня радость: я буду обучать татарскому языку достойных уважения сестер.
– Тоже сон вспомнила! – Дуня стала озабоченной. – Наверное, мой сон был нехороший… Будто дождь ливнем и дом наш до потолка наполнился, но не водой, а пылью.
– Это сон замечательный! – обрадовал сестер учитель. – Сон говорит о том, что блага земные и средства к жизни будут в вашем доме в изобилии.
Начал урок драгоман улыбкой. Улыбался, глядя на страницу, заполненною вязью арабских букв.
– Без солнца этого не было бы, – учитель показал на книгу, – но это – чудо. Одно из чудес жизни.
Теперь учитель улыбался ученицам.
– Запомните одну простую истину: «Человек совсем еще не человек, покуда он потворствует своим желаниям, покуда он алчен, склонен к раздражению, покуда он хулит других людей».
Слушать учителя было интересно, а Дуня терпение потеряла, ей хотелось узнать арабскую букву «аз».
– Эта буква называется «алиф», – показал учитель, не дожидаясь вопроса, будто прочитал Дунины мысли. – Потерпите. Я расскажу вам одну притчу. Пророк увидел сидевших на заборе вдоль дороги понурых людей. Спросил: «О чем скорбите?» Ему ответили: «Страх перед адом томит наши сердца». Пророк пошел дальше и увидел других безутешных. Спросил: «О чем скорбите?» Ему ответили: «Жажда рая обуревает нас». Пророк снова отправился в путь и встретил сельчан, лица которых светились радостью. Спросил: «Что сделало вас счастливыми?» Ему ответили: «Дух Истины. Мы рады, что живем, остальное – обычные заботы».
– Буква «алиф» – это дверь, за которой Истина? – спросила Федосья Прокопьевна.
– Это так, госпожа! – порадовался за учениц учитель.
Увы! Немного букв арабской вязи познали сестры. Дуня пошла под венец и стала княгиней Урусовой. На другой год она родила наследника своему князю Петру Семеновичу. Васеньку-княжича.
Соковнины без интриг, без подсиживаний, без затейливого поиска женихов стали родом благополучным и значительным. Прокопий Федорович в именины царя 1650 года марта 17 дня был пожалован в окольничие, сопровождал царя в загородных походах, служил у царицы дворецким, нес государственные службы: встречал мощи патриарха Иова; увенчанный титулом калужского наместника, вел переговоры с литовскими послами.
Его дочери стали у царицы приезжими боярынями. Федосья среди самых близких – шестая. Евдокия обзавелась титулом княгини. Брат Прокопия Федоровича Иван поехал на воеводство в Вятку. Сын Федор – стольник царя, сын Алексей – стольник царицы.
Соковнины почитались в Москве семейством добрым, покойным, благополучным. А вот Милославских в Москве не любили. Илья Данилович явил себя человеком корыстным, властолюбец, взяточник, кичлив и глуп.
Вся Москва знала, царь собственной рукою бил по морде Илью Даниловича – уж очень вороват тестюшка.
Грехи, грехи!
Но, слава богу, бурю Соляного бунта пережили. Потишало на Русской земле.
Мария Ильинична сама жениха искала. Предложила Прокопию Федоровичу для его дочери княжеское достоинство. Князь, правда, не русский, но корни имеет царские, молод, хорош собой, человек православный и царю угодный: кравчий Петр Семенович Урусов.
Федосья Прокопьевна не поленилась, изучила древо рода Урусовых.
Ласкала сестру, радуясь за нее.
– Твой Петр Семенович – птица с золотыми крыльями. Его род от Едигея – мангытского эмира. Едигей – основатель Ногайской Орды, начальник войска хромоногого Тимура. Побил Тохтамыша и литовского князя Витовта, а Тохтамыша нашел в Сибири и убил. Русским городам от Едигея тоже крепко досталось. Сжег Серпухов, Дмитров, Ростов, наш с тобой Переславль, Нижний Новгород, а вот Москву не сумел одолеть. Царем не был, но Золотая Орда ему покорилась.
– А ты говоришь – Урусовы царского рода! – У Дуни память цепкая.
– Царского. У старшего сына Едигея, у Акиз-мурзы, было три сына. Его первенец Муса-мурза родил восьмерых сыновей. От третьего сына, от Кутука, пошли князья Кутуковы, от пятого, Юсуфа, – князья Юсуповы, от седьмого, Шийдяка, – князья Шийдяковы, а от последыша, от Измаила-мурзы, – Урусовы. Сын Измаила Урус-мурза поступил на службу к царю Борису Годунову. Царь Борис дал Урус-мурзе город Касимов и наградил титулом царя. Урус-мурзу убил Лжедмитрий Второй – Тушинский вор, а Тушинского вора зарезал внук убиенного Урус-мурзы – Петр Арсланович. Касимовский царь Петр Арсланович родил шестерых сыновей. Твой Петр Семенович происходит от третьего сына касимовского царя, от Сатый-мурзы. Сын Сатыя Андрей был воеводой Нижнего Новгорода при царе Михаиле Федоровиче, сын Андрея Симеон ныне воевода Алексея Михайловича.
– Господи! – ужаснулась Дуня. – Как ты все это запомнила?!
– Мозги такие…
– Выходит, я буду татарской принцессой.
– Ты будешь царицей ногайской, – серьезно сказала Федосья.
Положила перед Дуней рукописную книгу. Дуня открыла и ахнула – не по-нашему писано.
– Это сказание ногайцев, называется «Едигей». Я нашла учителя. Он научит тебя чтению и прочитает тебе эту книгу. Ты к тому же выучишь язык твоего мужа.
– Но зачем? Он же православный!
– Князь Петр православный. Я с ним знакома. Он – добрый человек. Но твои дети будут Урусовы, татарские князья нашей Русской земли. Твой муж полюбит тебя и полюбит русских, если ты полюбишь его народ и научишься говорить на его языке. Я тоже учусь татарскому языку.
– Ради меня! – вырвалось у Дуни.
– Но это так хорошо – знать. – Федосья всматривалась в вязь арабской рукописи. – Красиво и таинственно. Но если не знаешь букв – не прочитаешь слов. Не осилишь книги – останешься чужда народу, пусть не русскому, но живущему в царстве царя, который твой и его, живущего на земле, которая твоя – и его.
Слуга привел учителя. Это был драгоман Посольского приказа. Учитель сказал:
– Я нынче видел себя во сне маленьким мальчиком и почему-то очень горько плакал. Плакать во сне – к радости. И у меня радость: я буду обучать татарскому языку достойных уважения сестер.
– Тоже сон вспомнила! – Дуня стала озабоченной. – Наверное, мой сон был нехороший… Будто дождь ливнем и дом наш до потолка наполнился, но не водой, а пылью.
– Это сон замечательный! – обрадовал сестер учитель. – Сон говорит о том, что блага земные и средства к жизни будут в вашем доме в изобилии.
Начал урок драгоман улыбкой. Улыбался, глядя на страницу, заполненною вязью арабских букв.
– Без солнца этого не было бы, – учитель показал на книгу, – но это – чудо. Одно из чудес жизни.
Теперь учитель улыбался ученицам.
– Запомните одну простую истину: «Человек совсем еще не человек, покуда он потворствует своим желаниям, покуда он алчен, склонен к раздражению, покуда он хулит других людей».
Слушать учителя было интересно, а Дуня терпение потеряла, ей хотелось узнать арабскую букву «аз».
– Эта буква называется «алиф», – показал учитель, не дожидаясь вопроса, будто прочитал Дунины мысли. – Потерпите. Я расскажу вам одну притчу. Пророк увидел сидевших на заборе вдоль дороги понурых людей. Спросил: «О чем скорбите?» Ему ответили: «Страх перед адом томит наши сердца». Пророк пошел дальше и увидел других безутешных. Спросил: «О чем скорбите?» Ему ответили: «Жажда рая обуревает нас». Пророк снова отправился в путь и встретил сельчан, лица которых светились радостью. Спросил: «Что сделало вас счастливыми?» Ему ответили: «Дух Истины. Мы рады, что живем, остальное – обычные заботы».
– Буква «алиф» – это дверь, за которой Истина? – спросила Федосья Прокопьевна.
– Это так, госпожа! – порадовался за учениц учитель.
Увы! Немного букв арабской вязи познали сестры. Дуня пошла под венец и стала княгиней Урусовой. На другой год она родила наследника своему князю Петру Семеновичу. Васеньку-княжича.
Соковнины без интриг, без подсиживаний, без затейливого поиска женихов стали родом благополучным и значительным. Прокопий Федорович в именины царя 1650 года марта 17 дня был пожалован в окольничие, сопровождал царя в загородных походах, служил у царицы дворецким, нес государственные службы: встречал мощи патриарха Иова; увенчанный титулом калужского наместника, вел переговоры с литовскими послами.
Его дочери стали у царицы приезжими боярынями. Федосья среди самых близких – шестая. Евдокия обзавелась титулом княгини. Брат Прокопия Федоровича Иван поехал на воеводство в Вятку. Сын Федор – стольник царя, сын Алексей – стольник царицы.
Соковнины почитались в Москве семейством добрым, покойным, благополучным. А вот Милославских в Москве не любили. Илья Данилович явил себя человеком корыстным, властолюбец, взяточник, кичлив и глуп.
Вся Москва знала, царь собственной рукою бил по морде Илью Даниловича – уж очень вороват тестюшка.
Грехи, грехи!
Но, слава богу, бурю Соляного бунта пережили. Потишало на Русской земле.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента