Страница:
Барн и Муллок успешно выполнили съемки гористой местности южнее утеса Мина-Блаф вплоть до склада «В» в условиях скверной погоды и мороза, когда температура падала до -70 °C. Засечками было определено положение более чем двухсот вершин, на что потребовалось десять недель. Ройдс и Берначчи в маршруте по шельфовому леднику Росса получили ценные характеристики магнитного поля, но мало что сделали для выяснения его природы и происхождения самого шельфового ледника – уже просто потому, что решение этой проблемы требовало существенно больше времени, чем ожидалось. Оба эти отряда не выходили за пределы 80° ю. ш.
Отряд Скотта на Земле Виктории действовал в гораздо более сложных условиях и, главное, успешно – и уже поэтому заслуживает более подробного описания. Скотт, сам возглавивший первую группу, покинул судно 9 сентября, чтобы найти новый путь для подъема по леднику Феррара и оставить там склад на высоте около 700 м, несмотря на сильный мороз с падением температур до -50 °C. Повторный выход состоялся 12 октября тремя группами. Первую возглавил Скотт, которого сопровождали Скелтон, а также боцман Федер и двое матросов. Вторая группа состояла из геолога Феррара с двумя матросами в качестве помощников. Замыкала шествие группа из трех человек во главе с Дэйли. Уже 14 октября они достигли мыса Баттер в бухте Нью-Харбор. Мыс получил свое название по двум банкам масла, оставленным здесь, чтобы воспользоваться ими при возвращении. Еще спустя двое суток эти люди были у склада, сделанного Скоттом в сентябре. Местный климат, характерный для так называемых сухих долин, поразил Скотта, что он и запечатлел на страницах дневника: «Трудно представить, что мы в полярной области. Если забыть, что у нас под ногами лед, а это нетрудно сделать, ибо он очень темного цвета, а кругом много валунов, то можно представить себе, что находишься в совершенно иных климатических условиях. К тому же вокруг повсюду виднеются темные голые скалы. Мы в глубоком ущелье, но оно не узкое, так как в этом месте ширина ледника достигает, вероятно, четырех-пяти миль. Но скалы по обе стороны ущелья столь высоки и величественны, что обширная поверхность ледника не производит в сравнении с ними никакого впечатления. Мы находимся на южной стороне долины, и над головами у нас вздымаются на высоту трех-четырех тысяч футов освещенные солнцем остроконечные вершины гор Катедраль (от англ. «собор». – Прим. авт.). Эрмитедж выбрал для них хорошее название, ибо эти остроконечные пики вполне могли бы быть шпилями». Когда к 18 октября люди достигли высоты около 2000 м, начались неприятности. Оторвалась металлическая оковка саней, исправить ее в условиях маршрута было невозможно – очевидно, возникла необходимость возвращения, которое произошло в кратчайшие сроки, когда 87 миль участники смогли преодолеть за трое суток.
Только 1 ноября удалось вернуться к организованному Скоттом складу, где люди могли наблюдать последствия урагана, частично уничтожившего оставленные там вещи. Скотт был особенно огорчен потерей руководства путешественникам, выпущенного Королевским географическим обществом для участников экспедиционных исследований. «Силу этого удара, – отметил он, – невозможно преувеличить. Хотя я сознавал значение случившегося, ничто не могло меня заставить вернуться на судно второй раз. Однако я решил посоветоваться со спутниками и <…> получил ответ, укрепивший меня в решении идти вперед, невзирая на риск».
Край ледника Феррара
Очередные испытания от налетевшего урагана ожидали их на высоте более 2000 м, когда угроза жизни вынудила людей ставить палатки в самой опасной ситуации. Как пишет Скотт, «только опыт спас нас сегодня от катастрофы, ибо я совершенно уверен, что на открытом воздухе мы протянули бы не более часа». Ураган бушевал на протяжении пяти суток, не выпуская людей из палаток, так что к его завершению они лишились сна и, по Скотту, «находились в таком состоянии, когда человеку безразлично, что с ним произойдет; все наши помыслы были направлены к тому, чтобы выбраться из этой проклятой местности». В лагере отчаяния они потеряли неделю. Только 13 ноября на высоте почти трех тысяч метров они добрались до мест, впервые достигнутых Эрмитеджем и представлявших окраину ледникового покрова Антарктиды. Скотт отчетливо понимал значение этого открытия и потому намеревался с оставшимся пятидневным запасом продовольствия исследовать новое пространство. Хуже было другое: в условиях суровых морозов на сильном ветру куртки и спальные мешки оказались насыщенными снежной пудрой и даже при температуре тела легко превращались в ледяные доспехи. При морозах, и днем, и ночью державшихся на уровне -40 °C, они теряли теплозащитные свойства, и это становилось очередной проблемой, тем более на пронизывающем ветру. Определенно, на грани неизвестного складывалась далеко не лучшая ситуация, которая повлияла на автора дневника, больше внимания уделявшего не научным проблемам, а поведению людей. Страница за страницей Скотт фиксирует происходящее на границе известного с неизвестным:
«Не думаю, чтобы кого-либо могла ожидать более мрачная перспектива, чем та, перед которой оказались мы, когда, очутившись на этом высоком пустынном плато, оставили за собой последнюю из горных вершин. Впереди нас ожидало неведомое.
…Что за дети эти люди! Но какие чудесные дети! Они не сдаются. Пока не свалятся с ног, а когда это происходит, сгорают от стыда. У боцмана очень болит спина. Так как пребывание в одной упряжке рождает известную симпатию, то я узнал о нем всё, однако он ни разу не пожаловался и, когда ощущает на себе мой взгляд, выпрямляется и делает вид, что ему всё нипочем.»
Именно в этом походе Скотт оценил достоинства других своих спутников – механика Лэшли и старшины Эдгара Эванса, достоинства, которым суждено было проявиться позднее. «Благодаря этим двум морякам сани пошли как живые, и в редкий день мы проходили мало. Мы не считались с тем, какая перед нами местность, ровная или пересеченная, и долгие часы терпеливо тащили сани, лишь изредка перебрасываясь словом и устраивая привалы, чтобы поесть. Много было бед и лишений, и мы могли лишь догадываться о том, насколько продвинулись вперед, но знали, что если проявим упорство – будем вознаграждены. Ветер – наш бич. Он рвет нас на части. Ноздри и щеки сильно потрескались, губы тоже покрылись трещинами и стали шершавыми, а наши пальцы приходят в ужасное состояние. У Эванса на одном из пальцев <…> образовалась рана, настолько глубокая, как если бы ее нанесли ножом. С этим ничего нельзя сделать, пока не уляжется ужасный ветер». Некоторые участники похода оставили довольно натуралистичные описания чисто гигиенического мероприятия, недостойного упоминания в повседневной цивилизованной жизни, но в условиях Антарктиды требовавшего сил, а порой и риска.
Поход втроем по ледниковому щиту Антарктиды у Скотта в компании двух моряков продолжался девять дней, когда они одолели 200 миль, выйдя, видимо, на какой-то местный ледораздел, достижение которого он описал в следующих выражениях:
«Я поднимался по этому склону, исполненный надежды, и ощутил определенное разочарование, когда, достигнув вершины, мы не увидали впереди ничего, кроме продолжения нашего страшного плато.
Итак, сегодня мы достигли предела, дальше которого не пойдем, но установили лишь одно – что эта обширная равнина необъятна. Кругом такой же ландшафт, какой мы видели много дней кряду и будем дальше видеть на протяжении многих дней, – ландшафт настолько дикий и пустынный, что не может возбуждать ничего, кроме мрачных предчувствий. Мы видим лишь несколько миль снега с застругами, замыкающегося неясным, расплывчатым горизонтом, но мы знаем, что за ним на сотни или даже тысячи миль тянется все та же пустыня, где негде отдохнуть глазу. Представляешь себе, что там нет ни дерева, ни куста, ни единого живого существа или даже безжизненной скалы – ничего, кроме пугающе беспредельной снежной равнины. А мы, маленькие разумные насекомые, ползли вперед по этой ужасающей пустыне и теперь собираемся ползти назад. Можно ли представить что-либо более страшное, чем эта молчаливая, обдуваемая ветром беспредельность.» Отметим, что Скотт и двое его спутников стали первыми, кто собственными глазами убедился в существовании ледникового покрова Антарктиды – для ученого мира это было важнее, чем пребывание двоих из них спустя восемь лет на Южном полюсе, где они наблюдали аналогичную картину.
1 декабря 1903 года началось возвращение к морю по рыхлому снегу, когда удавалось за час одолеть напряжением всех сил менее мили. В этих условиях пришлось пойти на мероприятия противоположного характера – одновременно увеличить суточную продолжительность переходов и сократить ежедневный рацион. На десятый день возвращения по курсу обозначились признаки прибрежных гор на Земле Виктории, по которым определить собственное местоположение при скверной видимости было невозможно. На эти попытки ушло несколько дней, и тогда возникла дилемма: оставаться в лагере под угрозой гибели от голода или же согласиться на перспективу смертельного риска при движении вперед в условиях ограниченной видимости и бесконечной пурги? Было решено продолжить возвращение, которое вскоре привело их в зону трещин и к участкам крутого льда, где сани то и дело пытались обогнать «тягловую силу», угрожая нанести людям травмы. Это было неожиданно, но тем не менее прокладка маршрута Скоттом в роли опытного штурмана оказалась верной – они вышли в истоки ледника Феррара. Впечатление от этого открытия Скотт описал так:
«Придя в себя, я огляделся вокруг и, к своему удивлению, убедился, что мы находимся поблизости от входа на наш ледник; впереди и по обе стороны от нас появились хорошо известные приметы. В неровной ледяной стене, по которой мы катились, я теперь узнал самый высокий ледопад нашей долины. День выдался солнечный и ясный, и мы переводили свой взор с одного знакомого ориентира на другой, пока не увидали далеко на востоке дымившуюся вершину Эребуса.
Не могу не удивляться столь резкому изменению нашего положения. Получасом ранее мы не имели представления о том, где находимся; я не мог бы сказать, приближаемся ли мы к нашему леднику или совсем к другому, отделяют ли нас от склада десять или пятнадцать миль; ведь прошло больше месяца с тех пор, как мы видели хоть одну знакомую примету. А теперь занавес вдруг поднялся самым необычным образом.»
В этом описании отметим независимое совпадение двух характерных моментов. Первый – штурманские качества Скотта в работе на неисследованной местности, и второй – смену метеообстановки на границе двух физико-географических ландшафтов Антарктиды – самого ледникового щита и полосы сквозных долин, по которым проходил прорыв выводных ледниковых языков к морю. Скотт первым описал ситуацию, с которой спустя пять лет Шеклтон столкнулся на леднике Бирдмор, а еще через три года Амундсен на леднике Акселя-Хейберга.
Таким образом уже полученная им природная информация начала работать на будущее, что дано немногим исследователям. Достижение этого выдающегося результата тем не менее оставило в душе участников тяжелый след, прежде всего у самого Скотта: «Что до меня, то я молю Провидение, чтобы будущие мои странствия никогда не привели меня снова в самую высокую точку Земли Виктории». Через девять лет именно так и случилось, но уже с трагическим исходом, о чем будет рассказано ниже.
А пока не меньшего успеха достиг Феррар, что подтверждается свидетельством специалистов по прошествии более чем полувека: он «с целью геологических исследований в невероятно трудных условиях собрал геологические образцы… Эти редкие находки в краевой части восточной Антарктиды пролили свет на ее сложное геологическое происхождение и резко разошлись с господствующими представлениями о Земле Виктории как о целиком вулканической области». Удостоиться такой оценки десятилетия спустя на фоне последующих достижений – немалая честь для исследователя, тем более что Феррар больше не посещал Антарктиду.
С возвращением Скотта и его людей к «Дискавери» 24 декабря экспедиция приблизилась к своему завершению. На судне в это время оставались только Кётлиц и два матроса остальной экипаж, свободный от полевых работ, во главе с Эрмитеджем пытался проложить канал к кромке зимнего припая, поскольку были опасения, что лед может сохраниться и летом, когда возникнет необходимость покинуть «гостеприимные» воды залива Мак-Мёрдо. С учетом опыта предшественников (например, Амундсена и Кука на «Бельгике» несколькими годами раньше) трудно было оценить результативность подобной деятельности. Однако по возвращении на судно после краткого отдыха Скотт выбрался с Уилсоном на припай и отменил эти работы, а сам вместе со своим другом решил понаблюдать за поведением кромки льда. Результат этого наблюдения превзошел все ожидания.
Выглянув 5 января из палатки, они обнаружили на горизонте силуэт неизвестного судна. «Это было настолько неожиданно, – отметил Скотт в своем дневнике, – что я едва не протер глаза, прежде чем решился сообщить
об этом, но мгновение спустя в палатке началась суматоха и мы принялись искать свои сапоги. В это время Уилсон случайно поднял голову и сказал: «Да там и второе.» И действительно, на горизонте <…> виднелись теперь два корабля. Мы, разумеется, решили, что первый из них – это «Морнинг», но, во имя фортуны, что означает появление второго?» Все выяснилось через несколько часов и вызвало у слушателей самые различные эмоции, в основном положительные. Оказалось, что главной причиной отправки в антарктические воды сразу двух спасательных судов стали опасения за «Дискавери», если – как это было в предыдущем году – припай сохранится в заливе Мак-Мёрдо. На то имелись основания, поскольку ширина этого ледового пояса на момент появления «Морнинга» и «Терра Новы» достигала двадцати миль, и прогноза на дальнейшее развитие ледовой обстановки не мог дать никто – такой методики еще не существовало. Тем не менее большинство зимовщиков были настолько уверены в своей способности преодолеть любую сложившуюся ситуацию, что сомнения руководства на родине они восприняли с чувством досады. 16 февраля все разрешилось само собой – протаявший припай разрушился, его остатки вынесло ветром, и корабли подошли друг к другу.
«Морнинг», ««Дискавери» и «Терра Нова»
Главным результатом экспедиции 1901–1904 годов под руководством Скотта с точки зрения будущего достижения Южного полюса стало выявление целой совокупности факторов, определивших вероятность подобного события. Были обнаружены три различных участка ледниковых поверхностей на пути к полюсу: а) шельфовый ледник Росса; б) ледники сквозных долин; в) высокое приполюсное ледниковое плато.
Теперь можно было заранее знать, с какой погодой встретятся участники полюсного маршрута, исходя из условий на побережье, где зимние температуры падали до -70 °C, а скорости ветра достигали десятков метров в секунду.
Волей-неволей возникал вопрос о способности участников маршрута преодолеть подобные экстремальные условия, в которых им предстояло не просто выживать, а активно действовать.
По-прежнему стояла и явно требовала своего решения проблема транспорта.
Наконец, определилось наиболее короткое направление к полюсу через сектор моря Росса.
Оставалось найти любителя острых ощущений, способного в полной мере воспользоваться этой информацией. Пока можно было утверждать определенно: без сведений, полученных экспедицией Скотта, достижение полюса не могло состояться. Другое дело, что информации все еще не хватало, и это вносило определенный риск в будущие полюсные экспедиции. Свести его до минимума и было главной задачей их руководства.
Показательно, что ни одна из других антарктических экспедиций, созданных по результатам VI Международного географического конгресса в Берлине (Дрыгальского, Норденшельда, Шарко), подобных задач не выполняла. Это определяет исключительное значение экспедиции Скотта 1901–1904 годов для будущего решения полюсной проблемы, в которой национальная принадлежность (первостепенная для политиков и представителей прессы) имела для ученых лишь подчиненное значение. Вместе с тем по результатам исследований Норденшельда и Шарко уже возникли предпосылки для решения проблемы гипотетического пролива, соединяющего моря Уэдделла и Росса, который в любом случае мог проходить только в районе полюса. Уже поэтому сводить результативность открытия Южного полюса лишь к чисто спортивному или национальному достижению означало обесценить его как научное событие общемирового уровня.
По исследованиям начала ХХ века вырисовывалась какая-то странная Антарктида, причем очень разная в своих наиболее изученных областях. Согласно тому, что было известно по результатам экспедиций на «Гауссе» и их предшественников в секторе Индийского океана, намечалось существование некой огромной однородной глыбы со спокойным монотонным рельефом оледенения, которая по-настоящему напугала Скотта своими условиями. А по ее периферии на Земле Виктории и особенно на Антарктическом полуострове существовали настоящие горные системы, неизвестно как связанные друг с другом. Проблема гипотетического пролива между морями Уэдделла и Росса также не снималась с повестки дня для ученого мира. Наконец, стоял вопрос: что общего у вулканизма Террора с Эребусом на одной стороне и целой серии островов-вулканов, отходящих от Антарктического полуострова, на противоположном краю континента? Определенно, интересы ученых все больше фокусировались на районе Южного полюса, где предполагалось найти ответы на все эти вопросы. Для других было важнее – кто первый, но это уже из области «каждому – свое». Казалось, Скотт подобрал ключик решению этих загадок. В любом случае переоценить значение результатов экспедиции Скотта для будущих событий на пути к Южному полюсу в 1908–1912 годах невозможно.
Теперь несколько слов о том, как результаты экспедиции были восприняты на родине. Уже по прибытии в Литлтон, что в Новой Зеландии, 1 апреля 1904 года Скотт получил поздравления от короля Эдуарда VII и узнал о том, что его наградили медалью Королевского географического общества. Возвращение первопроходца в Англию в сентябре того же года «Таймс» отметил следующими строками: «Как моряк он вел “Дискавери” с величайшим уменьем и мужеством в самых трудных условиях; как исследователь он временами покидал судно и совершал походы, проявляя блистательную предприимчивость, терпение и идя на риск, но без малейшей бесшабашности. Решение поручить капитану 2-го ранга Скотту руководство экспедицией в целом следует признать удачным». Такая аттестация ведущей газеты страны сама по себе была показательной для общего настроения в массах, в чем предстояло убедиться людям, вернувшимся с другого конца планеты в так называемый цивилизованный мир с его непростым восприятием событий у полюса.
Между тем, по оценкам прессы, встреча экспедиции Скотта оказалась несколько странной. Тут же по прибытии «Дискавери» экспедиционный комитет во главе с Маркхэмом организовал в одном из складских помещений на берегу завтрак в честь возвратившихся, на котором присутствовало всего около 150 человек, на что «Дэйли экспресс» отреагировала с определенным сарказмом: «Городские власти Лондона не оказали гостеприимства людям, достойно поддержавшим репутацию английских моряков как смелых исследователей. Флот гордится ими, однако и Первый лорд, и остальные лорды Адмиралтейства блистали отсутствием. Лорд-мэр прислал шерифа, который сказал несколько слов». «Дэйли мэйл» продолжила тему встречи сходным образом, предлагая «устроить церемонию общенационального масштаба, показав тем самым, что наша нация ценит и уважает жертвы, которые принесли эти люди во имя науки и во славу родины. Жаль, что мы дадим кануть их подвигам в Лету только потому, что они вернулись живыми и здоровыми». Общественность Англии оказалась неготовой к восприятию всего нового, что привезла с собой экспедиция, хотя обстановка стала меняться очень быстро.
Уже вечером Королевское географическое общество организовало встречу в ресторане, где за столами разместилось до 300 человек, включая офицеров и научных сотрудников экспедиции. Присутствовавшие – как сами полярники, так и гости разного ранга – начали догадываться о вкладе экспедиции в изучение Антарктиды по отзывам своих коллег по антарктическим исследованиям: немца Дрыгальского, шведа Норденшельда и шотландца Брюса. Постепенно имидж полярника-первопроходца и полученные результаты стали в глазах общества приобретать реальное значение, далеко выходящее за пределы повседневной жизни.
Когда в ноябре Антарктическую выставку в галерее в самом центре Лондона открывал президент Королевского географического общества Клемент Маркхэм в присутствии Скотта, Ройдса, Барна, Скелтона и Уилсона и других, интерес к результатам экспедиции, по свидетельству «Дэйли экспресс», превзошел все ожидания: «Помещение было настолько переполнено, что пришлось закрыться на четверть часа раньше официального открытия. По обеим сторонам Братон-стрит и Нью-Бонд-стрит выстроились вереницы машин и экипажей. Странное впечатление представляют собой мужчины и женщины – а среди них находились люди, весьма известные в свете, – которых полиция выстраивала в длинные очереди, словно завсегдатаев театров и галерей.
Толпа не уменьшалась до вечера. Не успевала какая-нибудь модно одетая дама сойти с экипажа, как путь ей преграждал хладнокровный констебль. Напрасно ссылалась она на то, что у нее есть билет. «У них у всех есть билеты», – отвечал полисмен, указывая на очередь». По свидетельству владельца галереи, в первый же день выставку посетило 10 тысяч человек. Уже на следующий день после ее открытия Роберт Фалкон Скотт стал членом закрытого мужского клуба «Сэвидж».
7 ноября Скотт в присутствии команды «Дискавери» читал лекцию в Альберт-холле, вмещавшем до 7 тысяч человек, после которой Маркхэм вручил ему золотую медаль Королевского географического общества. Серебряными медалями были удостоены остальные участники экспедиции. И снова какое-то очередное несоответствие, по свидетельству одного из присутствующих: «Любопытно отметить, что огромная аудитория без всякого энтузиазма встретила человека, имя которого будет жить в истории географических исследований. Вежливые хлопки никак не спасли положения».
Затем начались поездки по стране. Одна из первых – в Эдинбург, Глазго и Данди, куда Скотта пригласил Шеклтон. Пресса проявляла избыток внимания, пытаясь определить характер отношений последнего со Скоттом, тем более что активность Шеклтона на общественном поприще (в частности, на посту президента Шотландского географического общества) наряду с выступлениями и публикациями позволяла ожидать от него неожиданных решений. Однако первые встречи обоих полярников не дали повода любителям сенсаций. Скорее наоборот. Сам Скотт старательно подчеркивал заслуги Шеклтона в Антарктиде, рассказывая о его мужестве и стойкости в походе на юг. Точно так же Скотт отверг попытку противопоставления его экспедиции достижениям экспедиции Брюса, объяснив присутствующим, что они решали разные задачи и уже поэтому скорее дополняют друг друга по различным научным направлениям, чем противостоят. Особенно горячий прием был оказан Скотту в Манчестере, где визит в местный университет начался с вручения адреса от профессуры, а закончился поездкой в экипаже, из которого студенты на радостях выпрягли лошадей и с приветственными кликами возили своего кумира по городу.
Шеклтон, Скотт и Вилсон на пути в Англию
В целом же Адмиралтейство оказалось настолько экономным, что вскоре продало «Дискавери» компании Гудзонова залива за смешную цену. Скотт постарался согласовать все свои действия с Адмиралтейством во избежание недоразумений, причем в очень осторожной форме: «Мне было бы крайне неприятно совершить какой-либо поступок, который, с точки зрения Адмиралтейства и вообще службы, не подобает офицеру военно-морского флота».
Заслуги Скотта в Антарктиде были высоко оценены учеными обществами различных стран. Исследователя наградили золотыми медалями Королевского датского географического общества, Императорского русского географического общества и целого ряда других. Аналогичные награды пришли из Соединенных Штатов.
Офицерский состав с завершением экспедиции получил отпуск на полгода, а рядовой – на два месяца, правда, с половинным жалованьем. Это время Скотт надеялся использовать для написания книги о своей первой экспедиции на берега Антарктиды, которая увидела свет во второй половине 1905 года. После ее издания Скотт был принят королем во дворце Балморал и провел там целых пять дней, будучи произведен при встрече их величеством в кавалеры ордена Виктории. Сам принц Уэльский демонстрировал ему приемы охоты на куропаток. Хотя Скотт был вынужден уделять немало времени светским мероприятиям, уже с января 1906 года он приступил к службе в Адмиралтействе в качестве помощника начальника военно-морской разведки, отвечая за подготовку судов торгового флота на случай возникновения угрозы войны. Вскоре он был назначен командиром линейного корабля, и тем самым перед ним открывались перспективы будущего производства в адмиралы, чему, правда, помешали два обстоятельства. Первое – авария вверенного ему корабля в феврале 1907 года, вторая – возвращение интереса к антарктическим исследованиям после заявления Шеклтона о его планах в отношении Южного полюса. Определенно, на ледяном континенте самым непредсказуемым образом возникала новая ситуация с далеко идущими последствиями.
Отряд Скотта на Земле Виктории действовал в гораздо более сложных условиях и, главное, успешно – и уже поэтому заслуживает более подробного описания. Скотт, сам возглавивший первую группу, покинул судно 9 сентября, чтобы найти новый путь для подъема по леднику Феррара и оставить там склад на высоте около 700 м, несмотря на сильный мороз с падением температур до -50 °C. Повторный выход состоялся 12 октября тремя группами. Первую возглавил Скотт, которого сопровождали Скелтон, а также боцман Федер и двое матросов. Вторая группа состояла из геолога Феррара с двумя матросами в качестве помощников. Замыкала шествие группа из трех человек во главе с Дэйли. Уже 14 октября они достигли мыса Баттер в бухте Нью-Харбор. Мыс получил свое название по двум банкам масла, оставленным здесь, чтобы воспользоваться ими при возвращении. Еще спустя двое суток эти люди были у склада, сделанного Скоттом в сентябре. Местный климат, характерный для так называемых сухих долин, поразил Скотта, что он и запечатлел на страницах дневника: «Трудно представить, что мы в полярной области. Если забыть, что у нас под ногами лед, а это нетрудно сделать, ибо он очень темного цвета, а кругом много валунов, то можно представить себе, что находишься в совершенно иных климатических условиях. К тому же вокруг повсюду виднеются темные голые скалы. Мы в глубоком ущелье, но оно не узкое, так как в этом месте ширина ледника достигает, вероятно, четырех-пяти миль. Но скалы по обе стороны ущелья столь высоки и величественны, что обширная поверхность ледника не производит в сравнении с ними никакого впечатления. Мы находимся на южной стороне долины, и над головами у нас вздымаются на высоту трех-четырех тысяч футов освещенные солнцем остроконечные вершины гор Катедраль (от англ. «собор». – Прим. авт.). Эрмитедж выбрал для них хорошее название, ибо эти остроконечные пики вполне могли бы быть шпилями». Когда к 18 октября люди достигли высоты около 2000 м, начались неприятности. Оторвалась металлическая оковка саней, исправить ее в условиях маршрута было невозможно – очевидно, возникла необходимость возвращения, которое произошло в кратчайшие сроки, когда 87 миль участники смогли преодолеть за трое суток.
Только 1 ноября удалось вернуться к организованному Скоттом складу, где люди могли наблюдать последствия урагана, частично уничтожившего оставленные там вещи. Скотт был особенно огорчен потерей руководства путешественникам, выпущенного Королевским географическим обществом для участников экспедиционных исследований. «Силу этого удара, – отметил он, – невозможно преувеличить. Хотя я сознавал значение случившегося, ничто не могло меня заставить вернуться на судно второй раз. Однако я решил посоветоваться со спутниками и <…> получил ответ, укрепивший меня в решении идти вперед, невзирая на риск».
Край ледника Феррара
Очередные испытания от налетевшего урагана ожидали их на высоте более 2000 м, когда угроза жизни вынудила людей ставить палатки в самой опасной ситуации. Как пишет Скотт, «только опыт спас нас сегодня от катастрофы, ибо я совершенно уверен, что на открытом воздухе мы протянули бы не более часа». Ураган бушевал на протяжении пяти суток, не выпуская людей из палаток, так что к его завершению они лишились сна и, по Скотту, «находились в таком состоянии, когда человеку безразлично, что с ним произойдет; все наши помыслы были направлены к тому, чтобы выбраться из этой проклятой местности». В лагере отчаяния они потеряли неделю. Только 13 ноября на высоте почти трех тысяч метров они добрались до мест, впервые достигнутых Эрмитеджем и представлявших окраину ледникового покрова Антарктиды. Скотт отчетливо понимал значение этого открытия и потому намеревался с оставшимся пятидневным запасом продовольствия исследовать новое пространство. Хуже было другое: в условиях суровых морозов на сильном ветру куртки и спальные мешки оказались насыщенными снежной пудрой и даже при температуре тела легко превращались в ледяные доспехи. При морозах, и днем, и ночью державшихся на уровне -40 °C, они теряли теплозащитные свойства, и это становилось очередной проблемой, тем более на пронизывающем ветру. Определенно, на грани неизвестного складывалась далеко не лучшая ситуация, которая повлияла на автора дневника, больше внимания уделявшего не научным проблемам, а поведению людей. Страница за страницей Скотт фиксирует происходящее на границе известного с неизвестным:
«Не думаю, чтобы кого-либо могла ожидать более мрачная перспектива, чем та, перед которой оказались мы, когда, очутившись на этом высоком пустынном плато, оставили за собой последнюю из горных вершин. Впереди нас ожидало неведомое.
…Что за дети эти люди! Но какие чудесные дети! Они не сдаются. Пока не свалятся с ног, а когда это происходит, сгорают от стыда. У боцмана очень болит спина. Так как пребывание в одной упряжке рождает известную симпатию, то я узнал о нем всё, однако он ни разу не пожаловался и, когда ощущает на себе мой взгляд, выпрямляется и делает вид, что ему всё нипочем.»
Именно в этом походе Скотт оценил достоинства других своих спутников – механика Лэшли и старшины Эдгара Эванса, достоинства, которым суждено было проявиться позднее. «Благодаря этим двум морякам сани пошли как живые, и в редкий день мы проходили мало. Мы не считались с тем, какая перед нами местность, ровная или пересеченная, и долгие часы терпеливо тащили сани, лишь изредка перебрасываясь словом и устраивая привалы, чтобы поесть. Много было бед и лишений, и мы могли лишь догадываться о том, насколько продвинулись вперед, но знали, что если проявим упорство – будем вознаграждены. Ветер – наш бич. Он рвет нас на части. Ноздри и щеки сильно потрескались, губы тоже покрылись трещинами и стали шершавыми, а наши пальцы приходят в ужасное состояние. У Эванса на одном из пальцев <…> образовалась рана, настолько глубокая, как если бы ее нанесли ножом. С этим ничего нельзя сделать, пока не уляжется ужасный ветер». Некоторые участники похода оставили довольно натуралистичные описания чисто гигиенического мероприятия, недостойного упоминания в повседневной цивилизованной жизни, но в условиях Антарктиды требовавшего сил, а порой и риска.
Поход втроем по ледниковому щиту Антарктиды у Скотта в компании двух моряков продолжался девять дней, когда они одолели 200 миль, выйдя, видимо, на какой-то местный ледораздел, достижение которого он описал в следующих выражениях:
«Я поднимался по этому склону, исполненный надежды, и ощутил определенное разочарование, когда, достигнув вершины, мы не увидали впереди ничего, кроме продолжения нашего страшного плато.
Итак, сегодня мы достигли предела, дальше которого не пойдем, но установили лишь одно – что эта обширная равнина необъятна. Кругом такой же ландшафт, какой мы видели много дней кряду и будем дальше видеть на протяжении многих дней, – ландшафт настолько дикий и пустынный, что не может возбуждать ничего, кроме мрачных предчувствий. Мы видим лишь несколько миль снега с застругами, замыкающегося неясным, расплывчатым горизонтом, но мы знаем, что за ним на сотни или даже тысячи миль тянется все та же пустыня, где негде отдохнуть глазу. Представляешь себе, что там нет ни дерева, ни куста, ни единого живого существа или даже безжизненной скалы – ничего, кроме пугающе беспредельной снежной равнины. А мы, маленькие разумные насекомые, ползли вперед по этой ужасающей пустыне и теперь собираемся ползти назад. Можно ли представить что-либо более страшное, чем эта молчаливая, обдуваемая ветром беспредельность.» Отметим, что Скотт и двое его спутников стали первыми, кто собственными глазами убедился в существовании ледникового покрова Антарктиды – для ученого мира это было важнее, чем пребывание двоих из них спустя восемь лет на Южном полюсе, где они наблюдали аналогичную картину.
1 декабря 1903 года началось возвращение к морю по рыхлому снегу, когда удавалось за час одолеть напряжением всех сил менее мили. В этих условиях пришлось пойти на мероприятия противоположного характера – одновременно увеличить суточную продолжительность переходов и сократить ежедневный рацион. На десятый день возвращения по курсу обозначились признаки прибрежных гор на Земле Виктории, по которым определить собственное местоположение при скверной видимости было невозможно. На эти попытки ушло несколько дней, и тогда возникла дилемма: оставаться в лагере под угрозой гибели от голода или же согласиться на перспективу смертельного риска при движении вперед в условиях ограниченной видимости и бесконечной пурги? Было решено продолжить возвращение, которое вскоре привело их в зону трещин и к участкам крутого льда, где сани то и дело пытались обогнать «тягловую силу», угрожая нанести людям травмы. Это было неожиданно, но тем не менее прокладка маршрута Скоттом в роли опытного штурмана оказалась верной – они вышли в истоки ледника Феррара. Впечатление от этого открытия Скотт описал так:
«Придя в себя, я огляделся вокруг и, к своему удивлению, убедился, что мы находимся поблизости от входа на наш ледник; впереди и по обе стороны от нас появились хорошо известные приметы. В неровной ледяной стене, по которой мы катились, я теперь узнал самый высокий ледопад нашей долины. День выдался солнечный и ясный, и мы переводили свой взор с одного знакомого ориентира на другой, пока не увидали далеко на востоке дымившуюся вершину Эребуса.
Не могу не удивляться столь резкому изменению нашего положения. Получасом ранее мы не имели представления о том, где находимся; я не мог бы сказать, приближаемся ли мы к нашему леднику или совсем к другому, отделяют ли нас от склада десять или пятнадцать миль; ведь прошло больше месяца с тех пор, как мы видели хоть одну знакомую примету. А теперь занавес вдруг поднялся самым необычным образом.»
В этом описании отметим независимое совпадение двух характерных моментов. Первый – штурманские качества Скотта в работе на неисследованной местности, и второй – смену метеообстановки на границе двух физико-географических ландшафтов Антарктиды – самого ледникового щита и полосы сквозных долин, по которым проходил прорыв выводных ледниковых языков к морю. Скотт первым описал ситуацию, с которой спустя пять лет Шеклтон столкнулся на леднике Бирдмор, а еще через три года Амундсен на леднике Акселя-Хейберга.
Таким образом уже полученная им природная информация начала работать на будущее, что дано немногим исследователям. Достижение этого выдающегося результата тем не менее оставило в душе участников тяжелый след, прежде всего у самого Скотта: «Что до меня, то я молю Провидение, чтобы будущие мои странствия никогда не привели меня снова в самую высокую точку Земли Виктории». Через девять лет именно так и случилось, но уже с трагическим исходом, о чем будет рассказано ниже.
А пока не меньшего успеха достиг Феррар, что подтверждается свидетельством специалистов по прошествии более чем полувека: он «с целью геологических исследований в невероятно трудных условиях собрал геологические образцы… Эти редкие находки в краевой части восточной Антарктиды пролили свет на ее сложное геологическое происхождение и резко разошлись с господствующими представлениями о Земле Виктории как о целиком вулканической области». Удостоиться такой оценки десятилетия спустя на фоне последующих достижений – немалая честь для исследователя, тем более что Феррар больше не посещал Антарктиду.
С возвращением Скотта и его людей к «Дискавери» 24 декабря экспедиция приблизилась к своему завершению. На судне в это время оставались только Кётлиц и два матроса остальной экипаж, свободный от полевых работ, во главе с Эрмитеджем пытался проложить канал к кромке зимнего припая, поскольку были опасения, что лед может сохраниться и летом, когда возникнет необходимость покинуть «гостеприимные» воды залива Мак-Мёрдо. С учетом опыта предшественников (например, Амундсена и Кука на «Бельгике» несколькими годами раньше) трудно было оценить результативность подобной деятельности. Однако по возвращении на судно после краткого отдыха Скотт выбрался с Уилсоном на припай и отменил эти работы, а сам вместе со своим другом решил понаблюдать за поведением кромки льда. Результат этого наблюдения превзошел все ожидания.
Выглянув 5 января из палатки, они обнаружили на горизонте силуэт неизвестного судна. «Это было настолько неожиданно, – отметил Скотт в своем дневнике, – что я едва не протер глаза, прежде чем решился сообщить
об этом, но мгновение спустя в палатке началась суматоха и мы принялись искать свои сапоги. В это время Уилсон случайно поднял голову и сказал: «Да там и второе.» И действительно, на горизонте <…> виднелись теперь два корабля. Мы, разумеется, решили, что первый из них – это «Морнинг», но, во имя фортуны, что означает появление второго?» Все выяснилось через несколько часов и вызвало у слушателей самые различные эмоции, в основном положительные. Оказалось, что главной причиной отправки в антарктические воды сразу двух спасательных судов стали опасения за «Дискавери», если – как это было в предыдущем году – припай сохранится в заливе Мак-Мёрдо. На то имелись основания, поскольку ширина этого ледового пояса на момент появления «Морнинга» и «Терра Новы» достигала двадцати миль, и прогноза на дальнейшее развитие ледовой обстановки не мог дать никто – такой методики еще не существовало. Тем не менее большинство зимовщиков были настолько уверены в своей способности преодолеть любую сложившуюся ситуацию, что сомнения руководства на родине они восприняли с чувством досады. 16 февраля все разрешилось само собой – протаявший припай разрушился, его остатки вынесло ветром, и корабли подошли друг к другу.
«Морнинг», ««Дискавери» и «Терра Нова»
Главным результатом экспедиции 1901–1904 годов под руководством Скотта с точки зрения будущего достижения Южного полюса стало выявление целой совокупности факторов, определивших вероятность подобного события. Были обнаружены три различных участка ледниковых поверхностей на пути к полюсу: а) шельфовый ледник Росса; б) ледники сквозных долин; в) высокое приполюсное ледниковое плато.
Теперь можно было заранее знать, с какой погодой встретятся участники полюсного маршрута, исходя из условий на побережье, где зимние температуры падали до -70 °C, а скорости ветра достигали десятков метров в секунду.
Волей-неволей возникал вопрос о способности участников маршрута преодолеть подобные экстремальные условия, в которых им предстояло не просто выживать, а активно действовать.
По-прежнему стояла и явно требовала своего решения проблема транспорта.
Наконец, определилось наиболее короткое направление к полюсу через сектор моря Росса.
Оставалось найти любителя острых ощущений, способного в полной мере воспользоваться этой информацией. Пока можно было утверждать определенно: без сведений, полученных экспедицией Скотта, достижение полюса не могло состояться. Другое дело, что информации все еще не хватало, и это вносило определенный риск в будущие полюсные экспедиции. Свести его до минимума и было главной задачей их руководства.
Показательно, что ни одна из других антарктических экспедиций, созданных по результатам VI Международного географического конгресса в Берлине (Дрыгальского, Норденшельда, Шарко), подобных задач не выполняла. Это определяет исключительное значение экспедиции Скотта 1901–1904 годов для будущего решения полюсной проблемы, в которой национальная принадлежность (первостепенная для политиков и представителей прессы) имела для ученых лишь подчиненное значение. Вместе с тем по результатам исследований Норденшельда и Шарко уже возникли предпосылки для решения проблемы гипотетического пролива, соединяющего моря Уэдделла и Росса, который в любом случае мог проходить только в районе полюса. Уже поэтому сводить результативность открытия Южного полюса лишь к чисто спортивному или национальному достижению означало обесценить его как научное событие общемирового уровня.
По исследованиям начала ХХ века вырисовывалась какая-то странная Антарктида, причем очень разная в своих наиболее изученных областях. Согласно тому, что было известно по результатам экспедиций на «Гауссе» и их предшественников в секторе Индийского океана, намечалось существование некой огромной однородной глыбы со спокойным монотонным рельефом оледенения, которая по-настоящему напугала Скотта своими условиями. А по ее периферии на Земле Виктории и особенно на Антарктическом полуострове существовали настоящие горные системы, неизвестно как связанные друг с другом. Проблема гипотетического пролива между морями Уэдделла и Росса также не снималась с повестки дня для ученого мира. Наконец, стоял вопрос: что общего у вулканизма Террора с Эребусом на одной стороне и целой серии островов-вулканов, отходящих от Антарктического полуострова, на противоположном краю континента? Определенно, интересы ученых все больше фокусировались на районе Южного полюса, где предполагалось найти ответы на все эти вопросы. Для других было важнее – кто первый, но это уже из области «каждому – свое». Казалось, Скотт подобрал ключик решению этих загадок. В любом случае переоценить значение результатов экспедиции Скотта для будущих событий на пути к Южному полюсу в 1908–1912 годах невозможно.
Теперь несколько слов о том, как результаты экспедиции были восприняты на родине. Уже по прибытии в Литлтон, что в Новой Зеландии, 1 апреля 1904 года Скотт получил поздравления от короля Эдуарда VII и узнал о том, что его наградили медалью Королевского географического общества. Возвращение первопроходца в Англию в сентябре того же года «Таймс» отметил следующими строками: «Как моряк он вел “Дискавери” с величайшим уменьем и мужеством в самых трудных условиях; как исследователь он временами покидал судно и совершал походы, проявляя блистательную предприимчивость, терпение и идя на риск, но без малейшей бесшабашности. Решение поручить капитану 2-го ранга Скотту руководство экспедицией в целом следует признать удачным». Такая аттестация ведущей газеты страны сама по себе была показательной для общего настроения в массах, в чем предстояло убедиться людям, вернувшимся с другого конца планеты в так называемый цивилизованный мир с его непростым восприятием событий у полюса.
Между тем, по оценкам прессы, встреча экспедиции Скотта оказалась несколько странной. Тут же по прибытии «Дискавери» экспедиционный комитет во главе с Маркхэмом организовал в одном из складских помещений на берегу завтрак в честь возвратившихся, на котором присутствовало всего около 150 человек, на что «Дэйли экспресс» отреагировала с определенным сарказмом: «Городские власти Лондона не оказали гостеприимства людям, достойно поддержавшим репутацию английских моряков как смелых исследователей. Флот гордится ими, однако и Первый лорд, и остальные лорды Адмиралтейства блистали отсутствием. Лорд-мэр прислал шерифа, который сказал несколько слов». «Дэйли мэйл» продолжила тему встречи сходным образом, предлагая «устроить церемонию общенационального масштаба, показав тем самым, что наша нация ценит и уважает жертвы, которые принесли эти люди во имя науки и во славу родины. Жаль, что мы дадим кануть их подвигам в Лету только потому, что они вернулись живыми и здоровыми». Общественность Англии оказалась неготовой к восприятию всего нового, что привезла с собой экспедиция, хотя обстановка стала меняться очень быстро.
Уже вечером Королевское географическое общество организовало встречу в ресторане, где за столами разместилось до 300 человек, включая офицеров и научных сотрудников экспедиции. Присутствовавшие – как сами полярники, так и гости разного ранга – начали догадываться о вкладе экспедиции в изучение Антарктиды по отзывам своих коллег по антарктическим исследованиям: немца Дрыгальского, шведа Норденшельда и шотландца Брюса. Постепенно имидж полярника-первопроходца и полученные результаты стали в глазах общества приобретать реальное значение, далеко выходящее за пределы повседневной жизни.
Когда в ноябре Антарктическую выставку в галерее в самом центре Лондона открывал президент Королевского географического общества Клемент Маркхэм в присутствии Скотта, Ройдса, Барна, Скелтона и Уилсона и других, интерес к результатам экспедиции, по свидетельству «Дэйли экспресс», превзошел все ожидания: «Помещение было настолько переполнено, что пришлось закрыться на четверть часа раньше официального открытия. По обеим сторонам Братон-стрит и Нью-Бонд-стрит выстроились вереницы машин и экипажей. Странное впечатление представляют собой мужчины и женщины – а среди них находились люди, весьма известные в свете, – которых полиция выстраивала в длинные очереди, словно завсегдатаев театров и галерей.
Толпа не уменьшалась до вечера. Не успевала какая-нибудь модно одетая дама сойти с экипажа, как путь ей преграждал хладнокровный констебль. Напрасно ссылалась она на то, что у нее есть билет. «У них у всех есть билеты», – отвечал полисмен, указывая на очередь». По свидетельству владельца галереи, в первый же день выставку посетило 10 тысяч человек. Уже на следующий день после ее открытия Роберт Фалкон Скотт стал членом закрытого мужского клуба «Сэвидж».
7 ноября Скотт в присутствии команды «Дискавери» читал лекцию в Альберт-холле, вмещавшем до 7 тысяч человек, после которой Маркхэм вручил ему золотую медаль Королевского географического общества. Серебряными медалями были удостоены остальные участники экспедиции. И снова какое-то очередное несоответствие, по свидетельству одного из присутствующих: «Любопытно отметить, что огромная аудитория без всякого энтузиазма встретила человека, имя которого будет жить в истории географических исследований. Вежливые хлопки никак не спасли положения».
Затем начались поездки по стране. Одна из первых – в Эдинбург, Глазго и Данди, куда Скотта пригласил Шеклтон. Пресса проявляла избыток внимания, пытаясь определить характер отношений последнего со Скоттом, тем более что активность Шеклтона на общественном поприще (в частности, на посту президента Шотландского географического общества) наряду с выступлениями и публикациями позволяла ожидать от него неожиданных решений. Однако первые встречи обоих полярников не дали повода любителям сенсаций. Скорее наоборот. Сам Скотт старательно подчеркивал заслуги Шеклтона в Антарктиде, рассказывая о его мужестве и стойкости в походе на юг. Точно так же Скотт отверг попытку противопоставления его экспедиции достижениям экспедиции Брюса, объяснив присутствующим, что они решали разные задачи и уже поэтому скорее дополняют друг друга по различным научным направлениям, чем противостоят. Особенно горячий прием был оказан Скотту в Манчестере, где визит в местный университет начался с вручения адреса от профессуры, а закончился поездкой в экипаже, из которого студенты на радостях выпрягли лошадей и с приветственными кликами возили своего кумира по городу.
Шеклтон, Скотт и Вилсон на пути в Англию
В целом же Адмиралтейство оказалось настолько экономным, что вскоре продало «Дискавери» компании Гудзонова залива за смешную цену. Скотт постарался согласовать все свои действия с Адмиралтейством во избежание недоразумений, причем в очень осторожной форме: «Мне было бы крайне неприятно совершить какой-либо поступок, который, с точки зрения Адмиралтейства и вообще службы, не подобает офицеру военно-морского флота».
Заслуги Скотта в Антарктиде были высоко оценены учеными обществами различных стран. Исследователя наградили золотыми медалями Королевского датского географического общества, Императорского русского географического общества и целого ряда других. Аналогичные награды пришли из Соединенных Штатов.
Офицерский состав с завершением экспедиции получил отпуск на полгода, а рядовой – на два месяца, правда, с половинным жалованьем. Это время Скотт надеялся использовать для написания книги о своей первой экспедиции на берега Антарктиды, которая увидела свет во второй половине 1905 года. После ее издания Скотт был принят королем во дворце Балморал и провел там целых пять дней, будучи произведен при встрече их величеством в кавалеры ордена Виктории. Сам принц Уэльский демонстрировал ему приемы охоты на куропаток. Хотя Скотт был вынужден уделять немало времени светским мероприятиям, уже с января 1906 года он приступил к службе в Адмиралтействе в качестве помощника начальника военно-морской разведки, отвечая за подготовку судов торгового флота на случай возникновения угрозы войны. Вскоре он был назначен командиром линейного корабля, и тем самым перед ним открывались перспективы будущего производства в адмиралы, чему, правда, помешали два обстоятельства. Первое – авария вверенного ему корабля в феврале 1907 года, вторая – возвращение интереса к антарктическим исследованиям после заявления Шеклтона о его планах в отношении Южного полюса. Определенно, на ледяном континенте самым непредсказуемым образом возникала новая ситуация с далеко идущими последствиями.