Возвратились мы на аэродром, и я объяснил ему ошибки, недостатки, но и похвалил его, ибо, повторяю, он владел самолетом отлично».
* * *
   – Хороший летчик должен летать и в плохих условиях. А я хочу быть хорошим летчиком или не буду летать совсем. Лучше быть хорошим шофером, чем плохим летчиком, – горячо говорил Валерий.
   И это были не только слова. Совершенствуя свое мастерство, он не жалел ни времени, ни сил. Зато выходил победителем из трудных, казалось бы, безвыходных положений. Показателен такой факт.
   В осенних маневрах Балтийского флота принимала участие и Ленинградская истребительная эскадрилья. Она действовала на стороне «красных», обслуживала морские силы. На третий день условных боев разведка «красных» обнаружила «противника» и готовящийся десант. Следовало немедленно передать донесение флагману эскадры «красных» – линкору «Марат», но радиосвязь оборвалась. Командир эскадрильи получил приказ послать донесение самолетом. Погода была совсем не летная: низкие темные облака и густая сетка дождя. В море разыгрался сильный шторм. Опасность полета увеличивало еще и то, что все самолеты эскадрильи были сухопутные.
   Найти флагмана в открытом море, когда видимость по горизонту слабая и над водой стелется туман, было задачей крайне трудной. Командир эскадрильи сделал все от него зависящее: он послал сразу и Чкалова и другого смелого летчика – Леонтьева. Павлушев был назначен в резерв.
   Чкалов и Леонтьев одновременно поднялись в воздух и ушли на поиски. Погода совсем испортилась. Ветер грозно гудел и рвал свинцовые облака. Шел проливной дождь. Сильно волнуясь, Антошин ожидал летчиков на аэродроме. Несмотря на резиновый плащ и высокие сапоги, он весь промок.
   Через два часа вернулся Леонтьев. В баках его самолета остались только капли горючего; сам он был измучен бесплодными поисками и тяжелым, смертельно-опасным полетом.
   У обоих летчиков запас горючего был одинаковый, и командир эскадрильи с тоскою думал: «Неужели Чкалов разбился?»
   Сумерки уже плотно легли на аэродром, когда совсем подавленного Антошина вызвали к телефону. Он шел уверенный, что его ждет сообщение о катастрофе. Вдруг он услышал в трубке голос Чкалова. Летчик докладывал, что задание выполнено, – вымпел на «Марат» сброшен.
   – Откуда же ты взял бензин?! – крикнул восхищенный командир эскадрильи.
   – Решил искать флагмана до тех пор, пока у меня в баках останется бензина ровно столько, чтобы добраться до берега. Не мог же я вернуться, не выполнив задания! – убежденно заявил Валерий.
   На другой день узнали, что из-за отсутствия видимости в море Чкалов долго разыскивал линкор «Марат». Он летал на высоте 20—30 метров и читал надписи на бортах всех кораблей. Обнаружив флагмана и сбросив на его палубу вымпел, летчик с трудом, на последних каплях бензина дотянул до суши и благополучно посадил машину в нескольких километрах от Ораниенбаума (ныне город Ломоносов).
   На самолете не оказалось ни одной царапины. Валерий гордился этим, – он очень бережно относился к имуществу эскадрильи.
   Теперь командир эскадрильи окончательно убедился, что Валерий Чкалов – летчик высокого класса.
   В тот же вечер он писал в донесении, что Чкалов в этом полете проявил все наилучшие качества боевого летчика: силу воли, настойчивость, сознание ответственности за порученное дело, умение ориентироваться в любой обстановке, отличное знание материальной части и способность взять от самолета все, что только он может дать.

Глава пятая. Нехожеными путями

   И В Сталин, Л. М. Каганович и Г. К. Орджоникидзе встречают на Щелковском аэродроме экипаж «NO-25», возвратившийся после перелета Москва – остров Удд (10 августа 1936 г.).
 
   1925 год отмечен в истории советской авиации знаменательными событиями. В этом году состоялись первый выпуск слушателей Академии Воздушного Флота имени Н. Е. Жуковского, первый испытательный полет с авиационным мотором, построенным на ленинградском заводе, дальний перелет по маршруту Москва – Улан-Батор – Пекин.
   Перелет этот называли тогда великим. Советские летчики летели над обширными пространствами, разнообразными по своим географическим и климатическим условиям. Все шесть летчиков великолепно выдержали строгий экзамен, а вместе с ними выдержали испытание также почтовые и пассажирские самолеты советской конструкции.
   На самолетах «Р-1» пилоты М. М. Громов и М. А. Волковоинов дополнительно перелетели из Пекина в Токио. За три дня они покрыли расстояние почти в 2800 километров и фактически поставили авиационный рекорд высокого международного класса. Этот рекорд не был зарегистрирован только потому, что Советский Союз тогда еще не входил в Международную Авиационную Федерацию (ФАИ).
   Все советские летчики восхищались бурным ростом отечественной авиации, успехами своих товарищей. Чкалова волновало, что сам он еще не работает в полную меру своих сил и способностей. Строгий устав истребительной авиации не допускал воздушных экспериментов; летчики должны были ограничиваться узаконенными фигурами высшего пилотажа. С этим Валерию трудно было примириться. «Кому нужен летчик-истребитель, который не умеет драться по-настоящему?» – думал он и жадно расспрашивал И. П. Антошина о воздушных боях в гражданскую войну. Ему надо было знать все: какие применялись эволюции, когда противник имел превосходство в горизонтальной скорости, и что нужно делать, если твой самолет уступает самолету противника в маневренном отношении?
   Валерий убежденно говорил:
   – Враг может к земле прижать. Тогда как? Если я не научусь делать фигуры на малой высоте, враг меня уничтожит. А я не хочу погибнуть. Я хочу побеждать!
   Командир эскадрильи успел полюбить Чкалова, оценить его природную одаренность. И в душе он был согласен с ним. Но воздушные эксперименты вызвали бы подражание, которое могло кончиться аварией. Виртуозное мастерство Чкалова было не по плечу многим летчикам.
   Командиру оставалось одно: дружески уговаривать своего питомца, а если тот все же нарушал дисциплину – взыскивать с него.
   Пять суток гауптвахты за фигурный пилотаж на старом «Ньюпоре» только открыли список взысканий.
   Требовательный командир не прощал нарушений устава, но в то же время он понимал стремление талантливого пилота к новаторству, страстную его любовь к авиации. Чкалов чувствовал моральную поддержку командира эскадрильи даже в тех случаях, когда тот давал ему очередной нагоняй или отправлял на гауптвахту.
   Каждый полет Чкалова, выходивший из обычных рамок, вызывал у командира серьезный интерес. Он старался вникнуть в причины нарушения устава. Так поступил он и после полета под аркой Троицкого моста в Ленинграде. Этот исключительный воздушный эксперимент не был случайным, он имел свою историю.
   Ленинградская истребительная эскадрилья славилась учебно-боевой подготовкой. Ее летчики безукоризненно выполняли сложные фигуры высшего пилотажа. Единственно, что им плохо удавалось, – это правильно рассчитывать скорость и угол планирования при посадке самолета с выключенным мотором на точность.
   С таким важным пробелом в боевой подготовке не хотели мириться ни командир, ни летчики. Для тренировки командир приказал поставить на аэродроме легкие ворота из тонких шестов. Взамен верхней перекладины висела полоса марли. Высота этих ворот равнялась десяти, а ширина – двадцати метрам. Планирующий на аэродром самолет должен был пройти в ворота, не задев марли.
   Теперь могут показаться чересчур примитивными и даже смешными и самодельные ворота на военном аэродроме и марля, но по тем временам это никого не удивляло, а, напротив, говорило о находчивости и сметке людей эскадрильи, о горячем их желании сделать все для повышения своего летного мастерства. Чкалову очень нравилось это упражнение. Он проделывал его много раз и всегда с успехом.
   Тренировочный полет через ворота навел Чкалова на мысль о чрезвычайной важности искусства точного маневра для будущих воздушных боев. Чтобы проверить себя, он и решил пролететь под аркой Троицкого моста. Малейшая ошибка в управлении машиной грозила здесь гибелью.
   На этот полет Чкалов решился не сразу. Летая в районе Троицкого моста, он снижался над Невой так, что колеса его самолета почти касались воды. Не раз ходил он по Троицкому мосту и, делая вид, что гуляет, время от времени заглядывал через перила вниз. Опытный, зоркий глаз летчика отмечал и ширину пролета и высоту над водою. Чкалов улыбался удовлетворенный. Ворота на аэродроме были еще уже. «Пролечу!» – уверенно думал он.
   День для полета был выбран ясный, безветренный. Река отражала голубое небо и темные контуры моста. В последний раз Валерий проверил свои расчеты: машину надо было провести точно посредине пролета под аркой, не задев ни устоев, ни ферм, ни воды.
   …Оглушающее эхо от грохота мотора обрушилось на летчика в ту долю секунды, когда он промчался в теснине между устоев моста.
   Полет под мостом был совершен среди бела дня, в многолюдном районе большого города, на глазах у сотен зрителей. Естественно, что молва о нем распространилась быстро. Особенно бурно обсуждалось это событие в Ленинградской истребительной эскадрилье. Большинство летчиков восхищалось блистательным авиационным мастерством Чкалова. Но нашлись и такие, что расценили этот полет как бессмысленное трюкачество. Валерий принимал поздравления и одновременно отшучивался от нападок.
   – Чего вы от меня хотите? – говорил он. – Французский летчик за большие деньги взялся пролететь под Эйфелевой башней. Полетел и разбился. А я под мост даром слетал.
   – Вовсе не даром, Валерий, – дружелюбно-иронически заметил один из летчиков. – Ты еще получишь за этот полет… суток пятнадцать гауптвахты.
   На этот раз, однако, командование части ограничилось тем, что вынесло Чкалову за неуставные действия строгое предупреждение.
   И. П. Антошина в то время не было. Вернувшись в Ленинград, он вызвал Чкалова и долго беседовал с ним. Валерий был еще молод, недостаточно опытен и не все, что чувствовал, умел передать собеседнику. Но Антошин понял и оценил по заслугам искреннее стремление Чкалова доказать, как далеко может шагнуть мастерство пилота, соединенное с мужеством и волей советского человека.
   «Этот полет, – пишет И. П. Антошин в своих воспоминаниях, – отнюдь не был воздушным лихачеством, как кое-кто называл смелые полеты Чкалова, – здесь был трезвый, уверенный расчет…»
   Такая оценка не помешала Антошину побранить Чкалова за слишком большой риск. Положение командира эскадрильи обязывало его осторожно относиться ко всему, что выходило за рамки дозволенного уставом.
* * *
   Особая Ленинградская истребительная эскадрилья вела свою историю от 11-го авиационного отряда, которым в последний год своей жизни командовал знаменитый Нестеров.
   Как-то раз, доказывая Антошину вредность чрезмерных ограничений в высшем пилотаже, Валерий для большей убедительности сослался на Нестерова.
   – Его тоже на гауптвахту хотели посадить за то, что летал не по уставу, – упрямо напомнил он.
   – Так ведь это же было до революции, и это был Петр Николаевич Нестеров! – возразил Антошин. – Его приоритет признал даже известный французский летчик Пегу, которого во всех газетах мира, в том числе и русских, называли тогда «творцом мертвой петли».
   А Пегу сделал на самолете только французскую букву S, и то позже Нестерова.
   – Про Пегу я знаю, – сказал Валерий. – Читал, как он провозгласил тост за талантливых русских летчиков и поздравил Нестерова с его первой в мире мертвой петлей. Что ж, видимо, порядочный человек был этот французский летчик, не захотел чужих лавров. Но все-таки далеко ему до нашего Нестерова! Пегу ездил по белу свету, торговал авиационным мастерством. А Нестеров отказался от полетов в Европе, как его ни заманивали иностранные предприниматели, каких золотых гор ни сулили.
   – Да, великий патриот был Нестеров, – задумчиво проговорил Антошин. – Он и погиб со славой. Первым в мире таранил врага…
   После минутного молчания Валерий заявил с горячностью:
   – Не подумайте, что я равняю себя с Нестеровым. Но, поверьте мне, в авиации я пустым местом не буду. Добьюсь своего!
   Разговоры между командиром эскадрильи И. П. Антошиным и пилотом Валерием Чкаловым возникали нередко. Темой обычно служила авиация – ее прошлое, настоящее и будущее, а предметом спора – полетные нормы и правила воздушного боя.
   – Без риска не бывает достижений, – настаивал Чкалов.
   Однажды во время такого спора командир пошутил:
   – Молод ты еще! Посмотреть бы на тебя, когда ты семьей обзаведешься. Наверно, не захочешь рисковать.
   – Никто и ничто никогда не помешает моим полетам! – страстно ответил Чкалов.
* * *
   Чкалов любил мир чисел и строгих формул. Мир, где сначала все кажется сложным и запутанным, а после решения задачи становится логичным, ясным. Объяснял он отрывисто, коротко, но всегда понятно и четко.
   В детстве Валерий охотно помогал своим товарищам-школьникам решать арифметические задачи. А когда был в летной школе, часто занимался с курсантами, отстававшими по математике.
   В эскадрилье Чкалов нашел пытливых и внимательных учеников. В свободные часы он занимался с красноармейцами своим любимым предметом. В общеобразовательных кружках преподавали не только летчики, но и учащиеся Педагогического института имени Герцена. Институт шефствовал над истребительной эскадрильей.
   Молоденькие веселые студентки уже одним своим присутствием вносили оживление в размеренную жизнь военной части. Летчики под разными предлогами заглядывали в клуб, где происходили занятия кружков. Но девушки держались обособленно и после занятий, торопливо уложив книги и тетради, спешили к трамвайной остановке.
   Валерий с интересом приглядывался к тому, как ведут себя студентки в роли учительниц. Вскоре он сосредоточил все свое внимание на одной из них. Ему понравилась невысокая, гибкая девушка, со спокойными и в то же время решительными, быстрыми движениями. Внешность у нее была привлекательная: большие серые с синим отливом глаза, светлые пушистые волосы, нежный и здоровый цвет лица. Валерий успел подметить ее манеру смотреть собеседнику прямо в глаза и говорить убедительно просто. Ему почему-то стало досадно, что смотрит она не на него и говорит не с ним. Но подойти к ней он не решался.
   Он узнал, что девушку зовут Ольгой, что Ольга Орехова учится на литературном факультете, и стал ждать счастливого случая.
   Этот случай скоро представился. В клубе Педагогического института имени Герцена встречали новый, 1925 год. Шефы пригласили летчиков-истребителей на вечер с концертом и танцами. В концерте участвовали студенты.
   Чкалов сидел в зале и нетерпеливо искал глазами ту, из-за которой он сегодня отказался от веселой товарищеской компании. Ольги не было, и Валерий начал волноваться.
   После третьего звонка он почувствовал глубокое разочарование и подумал: «Не уйти ли?» Сидеть одному в новогоднюю ночь было обидно. Присоединиться, потерпев неудачу, к товарищам не позволяло самолюбие. Валерий решил остаться.
   Он любил музыку, но на этот раз даже хорошее исполнение не доставляло ему удовольствия.
   Ольга появилась на сцене после того, как он окончательно потерял надежду увидеть ее. Взволнованный, счастливый, он жадно слушал пение Ольги. Мысль, что он для нее только лишь «незнакомый летчик», показалась Валерию нестерпимой. Повинуясь внутреннему порыву, он встал и пошел за кулисы.
   В ярко освещенный зал Валерий Чкалов вернулся вместе с Ольгой. В тот вечер они не расставались. Навсегда запомнились им праздничные огни и музыка новогодней ночи.
   Удивительно быстро нашелся у них общий язык. Чкалов рассказывал Ольге о своих радостях и тревогах, удачах и разочарованиях. Ольга не разбиралась в технике, а тем более в авиационной. Но Валерий так красочно и с таким чувством рассказывал ей о своих летных делах, о своих замыслах, что она слушала с большим интересом и сочувствием.
   Это было начало большой дружбы и настоящей любви.
* * *
   Знакомство с Ольгой Ореховой пробудило в Чкалове новую энергию, и он с еще большей настойчивостью продолжал свои творческие поиски. Изучив до мельчайших деталей свой самолет, Валерий испытывал его в самых необычайных положениях. Мастерство и железное здоровье давали ему возможность резко выходить из пикирования и набирать высоту в перевернутом полете. В такие минуты его сильно прижимало к сидению или, наоборот, толкало вон из кабины.
   Подобной фигуры не было не только в учебной программе истребительной эскадрильи, – ее не существовало и в арсенале высшего пилотажа. Чкалов первым доказал на практике возможность подобных эволюций и для машины и для пилота. Тренируясь в учебные часы, он ставил свой самолет в небывалые положения, а потом обосновывал эти положения теоретически. Так рождались новые фигуры высшего пилотажа.
   Летчики восторженно встречали каждое достижение Чкалова. Но тогда чкаловекие фигуры высшего пилотажа еще входили в рубрику «неуставных полетов».
   Попрежнему с отеческой строгостью и порой с излишней осторожностью относился к воздушным опытам Чкалова командир эскадрильи И. П. Антошин. Но нетерпим он бывал только в тех случаях, когда риск не оправдывался необходимостью, а сам полет не представлял ценности для боевой подготовки.
   До глубины души возмутился командир эскадрильи, узнав, что Чкалов почти два часа подряд делал мертвые петли.
   – К чему такой трюк? – гневно спрашивал он. – В каком это воздушном бою придется так петлять?!
   Его возмущение только усилилось, когда виновник чистосердечно признался:
   – Товарищ командир! Это полет на пари. Поспорил с летчиком Козыревым, что сделаю подряд пятьдесят мертвых петель. А потом вошел во вкус и сделал больше.
   С Ольгой был особый разговор. Валерий уже привык делиться с ней своими сокровенными мыслями. И в этот раз, отсидев несколько суток на гауптвахте, он явился к Ольге с повинной головой. Девушка узнала и насчет пари с товарищем и о том, в чем он не покаялся Антошину, – о желании Валерия показать свое мастерство гостившей в Ленинграде сестре Анне.
   Валерий не щадил себя. Он признался, что иногда его тянет в полет ради полета. Но он старается не поддаваться соблазну. Несколько десятков мертвых петель – самое большое его прегрешение. Наказали его справедливо. Но почему ему запрещают совершенствовать тактику воздушного боя?
   И Валерий повторял Ольге то, что постоянно твердил командиру:
   – В воздушном бою летчику приходится прижиматься к самой земле и делать фигуры. Если не научишься этому в мирное время, на войне враг тебя убьет. А мы не хотим умирать, мы хотим побеждать!
* * *
   Более года прошло с тех пор, как Чкалов познакомился с Ольгой Ореховой. Обычно резкий и даже грубоватый в проявлении чувств, он относился к своей невесте с бережной, хотя не совсем умелой нежностью. Был такой случай: в цветочном магазине он купил для Ольги большой красивый букет. Итти с ним по улице Валерию показалось неудобным, и он старательно прятал букет под шинелью. А когда вынул, – на поломанных стеблях вместо пышных и свежих цветов болтались только жалкие, помятые их остатки.
   – Если б ты только видела, Лёлик, какие они были чудесные! – растерянно повторял он смеющейся девушке.
   Хотя Валерий и не умел обращаться с цветами, он их все-таки очень и очень любил.
   Помимо своей родной авиации, он любил также поэзию, живопись, музыку.
   Он подолгу не отпускал Ольгу от пианино. Она играла все, что приходило ей в голову: «Лунную сонату» Бетховена, романсы Глинки и Чайковского. А Валерий сидел прямо и неподвижно, сильный, плечистый, с литыми мускулами, проступавшими через тонкую гимнастерку. Голова его была откинута назад. Резкие черты смягчала задумчивость.
   – Хорошо! – говорил он Ольге, когда она решительно закрывала крышку пианино. – Слушаю, и кажется мне, что каждая клеточка моего тела поет.
   И все же, о чем бы они ни беседовали – о музыке, о новых книгах, о спектакле, который видели накануне, – разговор в конце концов сводился к авиации. Авиационные перспективы были увлекательны, и Валерий говорил о них страстно.
   Однажды он ворвался в квартиру Ореховых.
   – Ты только послушай, Лёлик! – крикнул он, даже забыв поздороваться. – Климент Ефремович Ворошилов заявил, что за последние шесть лет Советский Союз умножил количество самолетов в четыре раза. Значит, скоро мы будем летать только на своих, отечественных машинах!
   Ольга заставила Валерия снять шинель и пройти в комнату. Однако он не успокоился до тех пор, пока не прочел торжественно вслух выдержку из речи К. Е. Ворошилова, произнесенной им 23 февраля 1926 года, в День Красной Армии:
   «Наши летуны, наши академики-специалисты, весь летный состав достигли таких пределов своей специализации и подготовки, что мы сейчас смело взираем будущему в глаза…»
   – «Смело взираем будущему в глаза». Чувствуешь, Лёлик? – Валерий крепко сжал руки девушки. – Теперь я добьюсь своего!
   И он добивался. Ходил на бреющем полете у самой земли, проделывал на малой высоте фигуры высшего пилотажа, стрелял без промаха при самых невероятных положениях: и вниз головой и на боку.
   Созданные им новые фигуры – замедленная «бочка», выход из пикирования и набор высоты в перевернутом полете, восходящий штопор – поражали точностью и красотой рисунка.
   Чкалов охотно делился своим опытом с другими летчиками.
   Он готов был сделать все для усиления могущества советской воздушной армии. Так в Ленинградской истребительной эскадрилье зародилась чкаловская школа советского летного искусства.
* * *
   15 апреля 1926 года в деревне Сализи, недалеко от Гатчины, опустился дирижабль «Норгэ». Летела на Северный полюс экспедиция норвежского полярного исследователя Руаля Амундсена.
   Зарубежных гостей встретили советские воздухоплаватели. Дирижабль искусно ввели в помещение для стоянки воздушных шаров – эллинг, и он находился там в течение трех недель. За это время его внимательно осмотрели, проверили моторы, пополнили запасы горючего и водорода. Геофизическая лаборатория организовала для экспедиции метеорологическую службу.
   5 мая Амундсен отправился в дальнейший путь на Шпицберген. Тысячи ленинградцев провожали глазами дирижабль, когда он, пролетев совсем низко мимо Исаакиевского собора, взял курс на север.
   Среди зрителей был и Валерий Чкалов. Он успел побывать в Сализи и вернулся оттуда неразговорчивый, неспокойный.
   – Уж не задумал ли ты, Валерий, слетать в Арктику? – подшучивали товарищи. – Мы ведь истребители. Нам на Северном полюсе делать нечего.
   – Неверно, – возразил Чкалов. – Наша авиация – как песня раздольная, и петь ее надо полным голосом. Кто знает, может, и я слетаю туда, где еще никто не бывал!
   – Ты, друг, уже опоздал, – вмешался в разговор высокий белокурый летчик с бронзовым от загара, худощавым лицом и густыми светлыми бровями. Серые глаза летчика смотрели слегка насмешливо и вместе с тем мечтательно.
   – То-есть как это опоздал? – нахмурился Валерий.
   – Очень просто. Военный летчик капитан Иван Нагурский еще в 1914 году, когда искал экспедицию Седова, пять раз летал над Северным Ледовитым океаном. Первенство за ним. Он открыл историю полярной авиации.
   – Ты, кажется, думаешь, будто я от тебя первого слышу про Нагурокого? – перебил Чкалов. – Знаю, какой это был замечательный полярный летчик и горжусь, что он русский.
   Наступил обеденный час, и летчики поспешили в столовую. Остались только Валерий и загорелый блондин, увлеченные разговором.
   – Ты помнишь, конечно, интервью Нагурского?[3] – спросил Валерия его собеседник. – По-моему, он был не совсем прав. Хотя летчик он бесспорно талантливый и смелый. Живи Нагурский сейчас, он больших дел натворил бы. А в те времена ему даже со стосильным мотором, и с провизией на два месяца, и с тремя арктическими окладами бензина и масла все равно не добраться бы до полюса. А вот в рапорте своем он, между прочим, очень верно написал, что единственная возможность достигнуть Северного полюса – это обратиться к авиации.
   – Правильно! – воскликнул Валерий. – Тем более это возможно сейчас, когда наша авиационная техника шагнула далеко вперед. Ты слышал о двенадцати полетах Бориса Чухновского? Как он разведывал льды в Карском и Баренцовом морях? Знакомый полярник говорил мне, что Чухновский дал такую картину состояния льдов на громадных участках моря, какой не смогли бы дать экспедиции на десяти ледоколах. Вот что значит авиация! Теперь в Арктике самолеты большую научную работу ведут и новые воздушные трассы прокладывают. Все ближе и ближе к полюсу подбираются… А Бабушкин! Слыхал, конечно, как он на льдины в океане садится? Не каждый хороший летчик так на аэродром сядет.