Страница:
— А она хорошенькая? — спросил Бычков. — Для шоу-бизнеса ведь одного голоса мало, главное — внешность иметь.
— Ну, с этим у нее все в порядке, — гордо сказал Биомицин. — Такая девочка, что просто пальчики оближешь. На Наташу Королеву похожа. Фигуристая — все при ней. Тоже хохлушка, только светловолосая, глаза голубые, в самом соку — ни один мужик мимо спокойно не пройдет. Такой и петь не надо, лишь бы рот умела открывать.
«Не станет она звездой», — подумал Глеб, но вслух ничего не сказал.
Катя с Денисом лежали на траве около озера под склонившейся над водой плакучей ивой, словно сошедшей с изображенного на шелке китайского пейзажа. К вечеру жара спала, и народу было немного. Отдыхающие в основном кучковались на песчаном пляже, расположенном на противоположном берегу.
— Знаешь, это даже странно, — сказал Денис. — Мне безумно нравятся работники магазина.
— Что же в этом странного? — удивилась Катя. — Мне они тоже нравятся. На редкость милые люди.
— Милые? — недоверчиво посмотрел на нее Зыков. — Ты называешь их милыми?
— А чем, интересно, тебя не устраивает такое определение?
— Да ведь добрая половина сотрудников «Лотоса» — это психи, бандиты, воры, бывшие зэки, алкоголики, или деды, даже убийцы есть. Дерутся, жульничают, тащат все, что плохо лежит, покупателей обвешивают. И развлечения у них те еще — Шайбу вешают, фанеру Гляделкину пробивают, крыс жрут. Ты считаешь, что к ним применимо слово «милые»?
— Но ведь они тебе нравятся?
— В этом-то все и дело. Именно это меня и пугает.
— Пугает? Почему?
— Даже не знаю. Все это как-то неправильно. Эти люди словно выворачивают все наизнанку. У них совершенно другие представления о морали, этике, гуманности. Этот магазин дурно влияет на меня. Я проработал в ТОО «Лотос» всего несколько дней, а у меня уже начался необратимый сдвиг в шкале моральных ценностей. Еще немного — и я вообще перестану понимать, что хорошо, а что плохо.
— Так ведь это апокалиптический магазинчик, — усмехнулась Серова. — Он особенный. Не удивительно, что он меняет тебя. Он ломает сложившийся у тебя стереотип восприятия мира.
— Как это? — удивился журналист.
— Очень просто. Что тебе внушали с детства? Преступники плохие, добропорядочные граждане хорошие. Жулики плохие, честные люди хорошие. Алкоголики плохие, трезвенники хорошие. Бандиты плохие, менты хорошие.
— А разве это не так?
— Теоретически оно, может быть, и так, но посмотри, что происходит на практике. В магазинчике ты проработал всего пару дней, а тебе уже кажутся симпатичными бандиты, алкоголики и бывшие зэки. Ты вырос среди преподавателей и научных работников, заложивших в тебя принятые в этой среде представления о морали и аморальности, об этике и гуманности, но ты понятия не имел о том, как живут и какими правилами руководствуются люди из других слоев общества. Скажи, только честно, разве мир научных работников такой уж честный и моральный?
— Лучше не спрашивай! — вздохнул Денис. — Мой отец возглавляет кафедру в институте. Послушала бы ты его!.. Преподаватели вымогают у студентов деньги за хорошие оценки, научные руководители втихаря толкают кавказцам научные работы своих аспирантов, а потом говорят: «очень жаль, но по аналогичной теме только что прошла защита там-то и там-то, но ничего, вы молоды, у вас все впереди, новую диссертацию напишете». Конечно, и у них в институте, как и везде, есть порядочные люди, но от них, к сожалению, почти ничего не зависит.
— Вот видишь. Представители твоей среды тоже далеко не ангелы. Только, нарушая закон, они попадаются реже, чем бандиты или работники торговли, а если и попадаются, то общество снисходительнее к их проступкам, все-таки это солидные люди с высшим образованием, а не какая-то синяевская шпана.
— Но они по крайней мере не дерутся, не убивают.
— Потому что не умеют. Они выросли в другой среде, и для достижения своих целей используют другое оружие: доносы, клевету, интриги, анонимки. Это оружие не производит столько шума, как гранаты, пистолеты и автоматы, поэтому средства массовой информации, за редкими исключениями, вообще не уделяют внимания разборкам в научной среде.
В Испании во времена Франко Жозе Пла, самый известный каталонский писатель при помощи доносов уничтожил на корню всех своих потенциальных конкурентов. Благодаря его стараниям, писателей, которые могли бы затмить его, сгноили в тюрьме или расстреляли. Расстреливал, конечно, не Пла, но в итоге он стал выдающемся деятелем культуры, а имен уничтоженных им соперников уже никто давно и не помнит. Так чем он лучше Психоза? Чем он лучше Глеба Бычкова? Таких примеров тысячи, но никому до этого нет дела. Вокруг престижных литературных и научных премий разыгрываются такие закулисные игры с шантажом и рэкетом, что даже синяевские бандиты могли бы позавидовать. Так, по-твоему, если человек образован, если он не дерется и не стреляет, значит, он хороший?
— Но если так рассуждать, выходит, что мир полон мерзости.
— А разве лучше считать, что он совершенен? Добро и зло, грязь и красота не могут существовать друг без друга, потому что они познаются только в сравнении. Приняв этот факт, ты поймешь, что существуют два способа восприятия мира: ты можешь выискивать грязь, расстраиваясь от того, как мир несовершенен, или же ты можешь наслаждаться расцветающей в этой грязи красотой. В этом случае даже грязь перестанет вызывать у тебя отвращение, и ты станешь относиться к ней, как к фону, оттеняющему красоту.
Название апокалиптического магазинчика глубоко символично: ТОО «Лотос». Цветок лотоса — это красота, расцветающая в грязи. Тебе хорошо в компании бывших зэков и алкоголиков именно потому, что в среде, которую люди твоего круга относят к категории грязи, ты смог разглядеть красоту. Ты хоть понял, чем именно тебе нравятся работники магазина?
— Даже не знаю, — пожал плечами Денис. — Они какие-то… живые, что ли. Искренние. И отношения у них человечнее. Ссорятся, мирятся, дерутся, матерятся, пьют за дружбу и мир во всем мире, но остаются при этом самими собой, не лгут, не лицемерят, изображая из себя праведников. Рядом с ними я чувствую, что совсем не знаю жизни. Все оказывается совсем не так, как я полагал, учась в университете.
— Ты просто избавляешься от наивности. То, что по идее должно быть хорошим, неожиданно оказывается не таким уж хорошим, а плохое, как ни странно, оказывается не настолько плохим.
— Наверное, ты права.
— Со мной тоже так было. Меня учили верить в определенные истины, а потом я убедилась, что эти истины не соответствуют действительности. С самого рождения членов общества учат во что-то верить. Люди верят в родителей, в друзей, в правительство, в партнера по браку, в систему правосудия, в богов, в справедливость и так далее. Само существование общества подразумевает коллективную веру в некие общепринятые ценности, законы и идеалы. Именно поэтому управляющие обществом структуры стараются выдавать рядовым гражданам лишь ту информацию, которая питает веру, поддерживающую структуру общества, и тщательнейшим образом скрывают факты, которые могут эту веру подорвать.
Тоталитарные режимы для манипуляции человеческим стадом традиционно воздействуют на религиозные и националистические чувства, призывают следовать традициям, искусно разжигают ксенофобию. [4]
Демократические правительства прибегают к тем же самым испытанным рычагам управления, но действуют они более мягко, не навязывая гражданам нужную точку зрения при помощи силы, а мастерски формируя у населения через средства массовой информации так называемое «общественное мнение». Народу не диктуют, как именно он должен думать, его лишь с навязчивой периодичностью информируют о том, как думают наиболее уважаемые граждане, выдающиеся деятели науки или культуры, именующиеся «лидерами общественного мнения».
Верующих учат верить в Бога, атеистов учат в Бога не верить, американцев учат проявлять инициативу и быть предприимчивыми, в Японии, наоборот, предприимчивость и инициатива считаются постыдными, главное там — не выпячивать свои сильные качества, ни в коем случае не проявлять индивидуальности и ничем не выделяться в коллективе.
Когда я начала дрессировать собак, я неожиданно поняла, что люди очень похожи на них. Знаешь, например, в чем разница между собакой, работающей по взрывчатке и собакой, работающей по наркотикам?
— На разные запахи реагируют? — предположил Денис.
— Нет. Собака может искать предмет с любым запахом. Разница заключается в том, что собака, работающая по взрывчатке, ни в коем случае не должна брать в рот и приносить хозяину предметы. Она никогда не играет с палкой или с мячиком, она вообще не имеет права хватать что-либо зубами. Собака, работающая по наркотикам, поступает в точности до наоборот. Для первой собаки жизненное кредо — ни в коем случае не брать ничего в рот, кредо второй собаки — отыскать предмет и принести его хозяину. У пса, сторожащего заключенных, свой набор догм, у собаки-поводыря — свой. Их проблема в том, что этот набор догм ограничен, и они уже не способны выйти за его пределы.
Средства массовой информации искусно манипулируют сознанием людей, закладывая в него выгодные для правящего социума программы. Они могут превратить вора и бандита в героя, а героя представить ничтожеством. Грязь они выдают за красоту, а красоту превращают в грязь. В зависимости от того, что выгодно определенным структурам, они учат людей или приносить палку или не брать ничего в рот. Иногда, когда в обществе назревает кризис, оно может разделиться на два или несколько лагерей, и между теми, кто приносит палку, и теми, кто и не берет ничего в рот, даже может начаться гражданская война. К сожалению, общество не учит своих членов главному искусству — умению сознательно выбирать способ реагирования, то есть действовать разумным и осознанным образом, при необходимости выходя за ограничительный барьер догм.
Адольф Гитлер, гениальный манипулятор общественным мнением, ухитрившийся, эксплуатируя идею сверхчеловека, превратить целую нацию в жестоких и фанатичных убийц, писал в «Майн Кампф»: «Народ с большей легкостью поверит в большую, а не в маленькую ложь. Если эту ложь повторять достаточно часто, рано или поздно люди поверят в нее».
Когда государственная система не удовлетворяет потребности ее членов, когда направленная на создание поддерживающей государство веры ложь перестает воздействовать на определенные группы населения, в обществе начинают возникать замкнутые социумы, живущие по своим собственным законам и удовлетворяющие потребности своих членов лучше, чем это делает официальная власть. Именно такими социумами являются мафия, религиозные общины, секты, тайные кланы и секретные объединения. Это своеобразные «государства в государстве». Некоторые из них становятся настолько могущественными, что даже начинают диктовать свои законы официальной власти.
Социумы чем-то напоминают племена, считающее соплеменников своими, а представителей других племен — чужими. Поэтому беспощадность или непорядочность по отношению к «чужакам» может не ассоциироваться у членов социума с проявлениями аморальности.
Российская милиция по сути своей уже давно сама превратилась в мафию, в общество, живущее по своим законам. Она черпает деньги из тех же источников, что и бандиты, она пытает и убивает чужаков, покрывая пытки и убийства при помощи данной ей власти, но делает это с несравненно меньшим размахом и жестокостью, чем бандиты. В то же время милиция продолжает выполнять свою функцию, она борется с преступностью и плохо ли, хорошо ли, но делает свою работу, очищая страну от мелкой швали, от воров, убийц, насильников и мошенников. Другое дело, что крупную рыбу она упускает, но тут существуют свои правила игры, которые нельзя нарушать.
С другой стороны, крупные преступные кланы, как хорошо известно из истории американской и итальянской мафии, с риском для жизни заработав первоначальный капитал, частично или даже полностью переходят на легальный бизнес, вкладывая деньги в производство и создавая рабочие места для многих тысяч людей. Все это — естественные исторические процессы, в которых, как секретные компоненты в котле средневекового алхимика причудливо перемешиваются добро и зло, грязь и красота, высокие идеалы и низкие страсти, любовь и ненависть, отчаянная борьба за выживание и неукротимое стремление к власти.
Армия — это тоже мафия. На генерале Красномырдикове клейма негде было ставить, и многие об этом знали, — а ведь он стал народным депутатом, мог бы и в президенты пролезть, если б топором не зарубили.
Если внимательно изучить историю человечества, легко убедиться, что государства нередко обращаются со своими гражданами даже более жестоко, чем тайные кланы ведут себя по отношению к чужакам, поэтому нет ничего удивительно в том, что членство в мафиозной организации для многих людей оказывается намного более привлекательными, чем подчинение официальной власти. Каждое официальное или неофициальное сообщество, точно так же, как первобытные племена, так же, как повинующиеся природному инстинкту животные, борется за территорию, влияние и власть. Это — закон выживания.
Менты, сплошь и рядом нарушая уголовное и гражданское законодательство, втихаря мочат принадлежащих к другому племени бандитов, а то и случайных граждан. Племя урок грабит племя фраеров, племя политиков нещадно выдаивает деньги из обнищавшего народа. Тем не менее если ты окажешься внутри какого-то племени, поймешь его структуру, его законы, систему взаимоотношений, нет ничего странного в том, что члены этого стоящего вне государства общества покажутся тебе симпатичными, а их доводы — логичными и обоснованными. Нечто в этом роде произошло у тебя с апокалиптическим магазинчиком. Племя приняло тебя, а ты принял его. Вот и все.
— Ты говоришь так, словно оправдываешь бандитов.
— Я не оправдываю бандитов, я просто стараюсь принимать жизнь какой, какая она есть. Возьми Глеба Бычкова. Несомненно, он бандит, он нарушает закон, он обвешивает покупателей, но, как ни странно, несмотря на все это по своим человеческим качествам он может дать фору многим законопослушным гражданам. Просто он принадлежит к другому племени. Так сложилась его жизнь.
— Ты снова права. Но как-то все это грустно.
— Все зависит от того, с какой точки зрения на это посмотреть. Знаешь, в чем разница между оптимистом и пессимистом? В том, что когда оптимист говорит, что стакан наполовину полон, пессимист полагает, что он наполовину пуст. По мне уж лучше радоваться от того, что бандит оказался симпатичным человеком, чем грустить при мысли, что хороший человек оказался бандитом.
В этом мире все так сложно и запутано, что в нем почти не осталось черных и белых тонов — лишь вариации серого цвета. Я предпочитаю не ломать голову над тем, какой оттенок серого чернее, а какой белее. Когда-то я приняла для себя идею, сформулированную тайным кланом Шоу-Дао. Эта идея звучит примерно так: «Нельзя изменить этот мир, но можно извлечь несказанное удовольствие, удивляясь его многообразию и наслаждаясь его красотой. Нельзя сделать счастливым все человечество, но не так уж и сложно сделать счастливым себя и близких тебе по духу людей. Чем больше вокруг счастливых людей, тем прекраснее кажется мир».
— Похоже, тебе нравятся тайные кланы, — заметил Денис.
— Мне вообще нравятся тайны. Без тайн жизнь была бы слишком скучной.
— А как ты смотришь на то, чтобы пообщаться поближе с одним из мафиозных тайных обществ?
— Что ты имеешь в виду?
— Всего лишь романтический ужин вдвоем в ресторане «Пурпурный дракон». Все китайские рестораны принадлежат мафии, а, значит, обслуживать нас будут члены тайного общества.
— Ты уже получил первую зарплату? — удивилась Серова. — Так быстро?
Журналист кивнул.
— Глеб выдал мне три тысячи. И еще он намекнул, что красивым девушкам очень нравятся рестораны. Это действительно так?
— Воистину, устами бандита глаголет истина, — усмехнулась Катя.
Марина Александровна Червячук с усталым вздохом распахнула дверь своей маленькой однокомнатной квартиры, унылой и запущенной, как убежище старого холостяка, и, топая тяжелыми коричневыми ботинками по растрескавшемуся, давно не циклеванному паркету, прошла в комнату и без сил повалилась на диван.
Привычным взглядом она окинула автоответчик. На экране рядом с цифрой 8 мигал красный огонек сигнала. Это означало, что за сегодняшний день она получила восемь новых сообщений.
Первые семь оказались от полковника Обрыдлова. Судя по голосу, полковник был очень сердит. Он то ругался, то просил, то угрожал, то взывал к Марининому разуму. С трудом удерживаясь от нецензурных выражений, Иван Евсеевич пытался доходчиво растолковать Нержавеющей Мане, что она должна всецело посвятить себя расследованию убийства генерала Красномырдикова, а не заниматься в служебное время личными делами и уж тем более не втягивать в них других сотрудников милиции и прокуратуры.
Марина Александровна намеренно ограничила отведенное для записи сообщений время одной минутой, о чем звонящих заранее предупреждал начитанный на пленку автоответчика текст. Она считала, что одной минуты более чем достаточно для того, чтобы изложить суть любого дела или вопроса, и не собиралась тратить свое драгоценное время на ненужные лирические отступления.
— Ну, с этим у нее все в порядке, — гордо сказал Биомицин. — Такая девочка, что просто пальчики оближешь. На Наташу Королеву похожа. Фигуристая — все при ней. Тоже хохлушка, только светловолосая, глаза голубые, в самом соку — ни один мужик мимо спокойно не пройдет. Такой и петь не надо, лишь бы рот умела открывать.
«Не станет она звездой», — подумал Глеб, но вслух ничего не сказал.
Катя с Денисом лежали на траве около озера под склонившейся над водой плакучей ивой, словно сошедшей с изображенного на шелке китайского пейзажа. К вечеру жара спала, и народу было немного. Отдыхающие в основном кучковались на песчаном пляже, расположенном на противоположном берегу.
— Знаешь, это даже странно, — сказал Денис. — Мне безумно нравятся работники магазина.
— Что же в этом странного? — удивилась Катя. — Мне они тоже нравятся. На редкость милые люди.
— Милые? — недоверчиво посмотрел на нее Зыков. — Ты называешь их милыми?
— А чем, интересно, тебя не устраивает такое определение?
— Да ведь добрая половина сотрудников «Лотоса» — это психи, бандиты, воры, бывшие зэки, алкоголики, или деды, даже убийцы есть. Дерутся, жульничают, тащат все, что плохо лежит, покупателей обвешивают. И развлечения у них те еще — Шайбу вешают, фанеру Гляделкину пробивают, крыс жрут. Ты считаешь, что к ним применимо слово «милые»?
— Но ведь они тебе нравятся?
— В этом-то все и дело. Именно это меня и пугает.
— Пугает? Почему?
— Даже не знаю. Все это как-то неправильно. Эти люди словно выворачивают все наизнанку. У них совершенно другие представления о морали, этике, гуманности. Этот магазин дурно влияет на меня. Я проработал в ТОО «Лотос» всего несколько дней, а у меня уже начался необратимый сдвиг в шкале моральных ценностей. Еще немного — и я вообще перестану понимать, что хорошо, а что плохо.
— Так ведь это апокалиптический магазинчик, — усмехнулась Серова. — Он особенный. Не удивительно, что он меняет тебя. Он ломает сложившийся у тебя стереотип восприятия мира.
— Как это? — удивился журналист.
— Очень просто. Что тебе внушали с детства? Преступники плохие, добропорядочные граждане хорошие. Жулики плохие, честные люди хорошие. Алкоголики плохие, трезвенники хорошие. Бандиты плохие, менты хорошие.
— А разве это не так?
— Теоретически оно, может быть, и так, но посмотри, что происходит на практике. В магазинчике ты проработал всего пару дней, а тебе уже кажутся симпатичными бандиты, алкоголики и бывшие зэки. Ты вырос среди преподавателей и научных работников, заложивших в тебя принятые в этой среде представления о морали и аморальности, об этике и гуманности, но ты понятия не имел о том, как живут и какими правилами руководствуются люди из других слоев общества. Скажи, только честно, разве мир научных работников такой уж честный и моральный?
— Лучше не спрашивай! — вздохнул Денис. — Мой отец возглавляет кафедру в институте. Послушала бы ты его!.. Преподаватели вымогают у студентов деньги за хорошие оценки, научные руководители втихаря толкают кавказцам научные работы своих аспирантов, а потом говорят: «очень жаль, но по аналогичной теме только что прошла защита там-то и там-то, но ничего, вы молоды, у вас все впереди, новую диссертацию напишете». Конечно, и у них в институте, как и везде, есть порядочные люди, но от них, к сожалению, почти ничего не зависит.
— Вот видишь. Представители твоей среды тоже далеко не ангелы. Только, нарушая закон, они попадаются реже, чем бандиты или работники торговли, а если и попадаются, то общество снисходительнее к их проступкам, все-таки это солидные люди с высшим образованием, а не какая-то синяевская шпана.
— Но они по крайней мере не дерутся, не убивают.
— Потому что не умеют. Они выросли в другой среде, и для достижения своих целей используют другое оружие: доносы, клевету, интриги, анонимки. Это оружие не производит столько шума, как гранаты, пистолеты и автоматы, поэтому средства массовой информации, за редкими исключениями, вообще не уделяют внимания разборкам в научной среде.
В Испании во времена Франко Жозе Пла, самый известный каталонский писатель при помощи доносов уничтожил на корню всех своих потенциальных конкурентов. Благодаря его стараниям, писателей, которые могли бы затмить его, сгноили в тюрьме или расстреляли. Расстреливал, конечно, не Пла, но в итоге он стал выдающемся деятелем культуры, а имен уничтоженных им соперников уже никто давно и не помнит. Так чем он лучше Психоза? Чем он лучше Глеба Бычкова? Таких примеров тысячи, но никому до этого нет дела. Вокруг престижных литературных и научных премий разыгрываются такие закулисные игры с шантажом и рэкетом, что даже синяевские бандиты могли бы позавидовать. Так, по-твоему, если человек образован, если он не дерется и не стреляет, значит, он хороший?
— Но если так рассуждать, выходит, что мир полон мерзости.
— А разве лучше считать, что он совершенен? Добро и зло, грязь и красота не могут существовать друг без друга, потому что они познаются только в сравнении. Приняв этот факт, ты поймешь, что существуют два способа восприятия мира: ты можешь выискивать грязь, расстраиваясь от того, как мир несовершенен, или же ты можешь наслаждаться расцветающей в этой грязи красотой. В этом случае даже грязь перестанет вызывать у тебя отвращение, и ты станешь относиться к ней, как к фону, оттеняющему красоту.
Название апокалиптического магазинчика глубоко символично: ТОО «Лотос». Цветок лотоса — это красота, расцветающая в грязи. Тебе хорошо в компании бывших зэков и алкоголиков именно потому, что в среде, которую люди твоего круга относят к категории грязи, ты смог разглядеть красоту. Ты хоть понял, чем именно тебе нравятся работники магазина?
— Даже не знаю, — пожал плечами Денис. — Они какие-то… живые, что ли. Искренние. И отношения у них человечнее. Ссорятся, мирятся, дерутся, матерятся, пьют за дружбу и мир во всем мире, но остаются при этом самими собой, не лгут, не лицемерят, изображая из себя праведников. Рядом с ними я чувствую, что совсем не знаю жизни. Все оказывается совсем не так, как я полагал, учась в университете.
— Ты просто избавляешься от наивности. То, что по идее должно быть хорошим, неожиданно оказывается не таким уж хорошим, а плохое, как ни странно, оказывается не настолько плохим.
— Наверное, ты права.
— Со мной тоже так было. Меня учили верить в определенные истины, а потом я убедилась, что эти истины не соответствуют действительности. С самого рождения членов общества учат во что-то верить. Люди верят в родителей, в друзей, в правительство, в партнера по браку, в систему правосудия, в богов, в справедливость и так далее. Само существование общества подразумевает коллективную веру в некие общепринятые ценности, законы и идеалы. Именно поэтому управляющие обществом структуры стараются выдавать рядовым гражданам лишь ту информацию, которая питает веру, поддерживающую структуру общества, и тщательнейшим образом скрывают факты, которые могут эту веру подорвать.
Тоталитарные режимы для манипуляции человеческим стадом традиционно воздействуют на религиозные и националистические чувства, призывают следовать традициям, искусно разжигают ксенофобию. [4]
Демократические правительства прибегают к тем же самым испытанным рычагам управления, но действуют они более мягко, не навязывая гражданам нужную точку зрения при помощи силы, а мастерски формируя у населения через средства массовой информации так называемое «общественное мнение». Народу не диктуют, как именно он должен думать, его лишь с навязчивой периодичностью информируют о том, как думают наиболее уважаемые граждане, выдающиеся деятели науки или культуры, именующиеся «лидерами общественного мнения».
Верующих учат верить в Бога, атеистов учат в Бога не верить, американцев учат проявлять инициативу и быть предприимчивыми, в Японии, наоборот, предприимчивость и инициатива считаются постыдными, главное там — не выпячивать свои сильные качества, ни в коем случае не проявлять индивидуальности и ничем не выделяться в коллективе.
Когда я начала дрессировать собак, я неожиданно поняла, что люди очень похожи на них. Знаешь, например, в чем разница между собакой, работающей по взрывчатке и собакой, работающей по наркотикам?
— На разные запахи реагируют? — предположил Денис.
— Нет. Собака может искать предмет с любым запахом. Разница заключается в том, что собака, работающая по взрывчатке, ни в коем случае не должна брать в рот и приносить хозяину предметы. Она никогда не играет с палкой или с мячиком, она вообще не имеет права хватать что-либо зубами. Собака, работающая по наркотикам, поступает в точности до наоборот. Для первой собаки жизненное кредо — ни в коем случае не брать ничего в рот, кредо второй собаки — отыскать предмет и принести его хозяину. У пса, сторожащего заключенных, свой набор догм, у собаки-поводыря — свой. Их проблема в том, что этот набор догм ограничен, и они уже не способны выйти за его пределы.
Средства массовой информации искусно манипулируют сознанием людей, закладывая в него выгодные для правящего социума программы. Они могут превратить вора и бандита в героя, а героя представить ничтожеством. Грязь они выдают за красоту, а красоту превращают в грязь. В зависимости от того, что выгодно определенным структурам, они учат людей или приносить палку или не брать ничего в рот. Иногда, когда в обществе назревает кризис, оно может разделиться на два или несколько лагерей, и между теми, кто приносит палку, и теми, кто и не берет ничего в рот, даже может начаться гражданская война. К сожалению, общество не учит своих членов главному искусству — умению сознательно выбирать способ реагирования, то есть действовать разумным и осознанным образом, при необходимости выходя за ограничительный барьер догм.
Адольф Гитлер, гениальный манипулятор общественным мнением, ухитрившийся, эксплуатируя идею сверхчеловека, превратить целую нацию в жестоких и фанатичных убийц, писал в «Майн Кампф»: «Народ с большей легкостью поверит в большую, а не в маленькую ложь. Если эту ложь повторять достаточно часто, рано или поздно люди поверят в нее».
Когда государственная система не удовлетворяет потребности ее членов, когда направленная на создание поддерживающей государство веры ложь перестает воздействовать на определенные группы населения, в обществе начинают возникать замкнутые социумы, живущие по своим собственным законам и удовлетворяющие потребности своих членов лучше, чем это делает официальная власть. Именно такими социумами являются мафия, религиозные общины, секты, тайные кланы и секретные объединения. Это своеобразные «государства в государстве». Некоторые из них становятся настолько могущественными, что даже начинают диктовать свои законы официальной власти.
Социумы чем-то напоминают племена, считающее соплеменников своими, а представителей других племен — чужими. Поэтому беспощадность или непорядочность по отношению к «чужакам» может не ассоциироваться у членов социума с проявлениями аморальности.
Российская милиция по сути своей уже давно сама превратилась в мафию, в общество, живущее по своим законам. Она черпает деньги из тех же источников, что и бандиты, она пытает и убивает чужаков, покрывая пытки и убийства при помощи данной ей власти, но делает это с несравненно меньшим размахом и жестокостью, чем бандиты. В то же время милиция продолжает выполнять свою функцию, она борется с преступностью и плохо ли, хорошо ли, но делает свою работу, очищая страну от мелкой швали, от воров, убийц, насильников и мошенников. Другое дело, что крупную рыбу она упускает, но тут существуют свои правила игры, которые нельзя нарушать.
С другой стороны, крупные преступные кланы, как хорошо известно из истории американской и итальянской мафии, с риском для жизни заработав первоначальный капитал, частично или даже полностью переходят на легальный бизнес, вкладывая деньги в производство и создавая рабочие места для многих тысяч людей. Все это — естественные исторические процессы, в которых, как секретные компоненты в котле средневекового алхимика причудливо перемешиваются добро и зло, грязь и красота, высокие идеалы и низкие страсти, любовь и ненависть, отчаянная борьба за выживание и неукротимое стремление к власти.
Армия — это тоже мафия. На генерале Красномырдикове клейма негде было ставить, и многие об этом знали, — а ведь он стал народным депутатом, мог бы и в президенты пролезть, если б топором не зарубили.
Если внимательно изучить историю человечества, легко убедиться, что государства нередко обращаются со своими гражданами даже более жестоко, чем тайные кланы ведут себя по отношению к чужакам, поэтому нет ничего удивительно в том, что членство в мафиозной организации для многих людей оказывается намного более привлекательными, чем подчинение официальной власти. Каждое официальное или неофициальное сообщество, точно так же, как первобытные племена, так же, как повинующиеся природному инстинкту животные, борется за территорию, влияние и власть. Это — закон выживания.
Менты, сплошь и рядом нарушая уголовное и гражданское законодательство, втихаря мочат принадлежащих к другому племени бандитов, а то и случайных граждан. Племя урок грабит племя фраеров, племя политиков нещадно выдаивает деньги из обнищавшего народа. Тем не менее если ты окажешься внутри какого-то племени, поймешь его структуру, его законы, систему взаимоотношений, нет ничего странного в том, что члены этого стоящего вне государства общества покажутся тебе симпатичными, а их доводы — логичными и обоснованными. Нечто в этом роде произошло у тебя с апокалиптическим магазинчиком. Племя приняло тебя, а ты принял его. Вот и все.
— Ты говоришь так, словно оправдываешь бандитов.
— Я не оправдываю бандитов, я просто стараюсь принимать жизнь какой, какая она есть. Возьми Глеба Бычкова. Несомненно, он бандит, он нарушает закон, он обвешивает покупателей, но, как ни странно, несмотря на все это по своим человеческим качествам он может дать фору многим законопослушным гражданам. Просто он принадлежит к другому племени. Так сложилась его жизнь.
— Ты снова права. Но как-то все это грустно.
— Все зависит от того, с какой точки зрения на это посмотреть. Знаешь, в чем разница между оптимистом и пессимистом? В том, что когда оптимист говорит, что стакан наполовину полон, пессимист полагает, что он наполовину пуст. По мне уж лучше радоваться от того, что бандит оказался симпатичным человеком, чем грустить при мысли, что хороший человек оказался бандитом.
В этом мире все так сложно и запутано, что в нем почти не осталось черных и белых тонов — лишь вариации серого цвета. Я предпочитаю не ломать голову над тем, какой оттенок серого чернее, а какой белее. Когда-то я приняла для себя идею, сформулированную тайным кланом Шоу-Дао. Эта идея звучит примерно так: «Нельзя изменить этот мир, но можно извлечь несказанное удовольствие, удивляясь его многообразию и наслаждаясь его красотой. Нельзя сделать счастливым все человечество, но не так уж и сложно сделать счастливым себя и близких тебе по духу людей. Чем больше вокруг счастливых людей, тем прекраснее кажется мир».
— Похоже, тебе нравятся тайные кланы, — заметил Денис.
— Мне вообще нравятся тайны. Без тайн жизнь была бы слишком скучной.
— А как ты смотришь на то, чтобы пообщаться поближе с одним из мафиозных тайных обществ?
— Что ты имеешь в виду?
— Всего лишь романтический ужин вдвоем в ресторане «Пурпурный дракон». Все китайские рестораны принадлежат мафии, а, значит, обслуживать нас будут члены тайного общества.
— Ты уже получил первую зарплату? — удивилась Серова. — Так быстро?
Журналист кивнул.
— Глеб выдал мне три тысячи. И еще он намекнул, что красивым девушкам очень нравятся рестораны. Это действительно так?
— Воистину, устами бандита глаголет истина, — усмехнулась Катя.
Марина Александровна Червячук с усталым вздохом распахнула дверь своей маленькой однокомнатной квартиры, унылой и запущенной, как убежище старого холостяка, и, топая тяжелыми коричневыми ботинками по растрескавшемуся, давно не циклеванному паркету, прошла в комнату и без сил повалилась на диван.
Привычным взглядом она окинула автоответчик. На экране рядом с цифрой 8 мигал красный огонек сигнала. Это означало, что за сегодняшний день она получила восемь новых сообщений.
Первые семь оказались от полковника Обрыдлова. Судя по голосу, полковник был очень сердит. Он то ругался, то просил, то угрожал, то взывал к Марининому разуму. С трудом удерживаясь от нецензурных выражений, Иван Евсеевич пытался доходчиво растолковать Нержавеющей Мане, что она должна всецело посвятить себя расследованию убийства генерала Красномырдикова, а не заниматься в служебное время личными делами и уж тем более не втягивать в них других сотрудников милиции и прокуратуры.
Марина Александровна намеренно ограничила отведенное для записи сообщений время одной минутой, о чем звонящих заранее предупреждал начитанный на пленку автоответчика текст. Она считала, что одной минуты более чем достаточно для того, чтобы изложить суть любого дела или вопроса, и не собиралась тратить свое драгоценное время на ненужные лирические отступления.
Полковник Обрыдлов ограничиться одной минутой то ли не смог, то ли не захотел. Не желая выслушивать его нотации, Марина после первой же произнесенной Иваном Евсеевичем фразы переключала автоответчик на воспроизведение следующего звонка.
В полной уверенности, что и восьмое сообщение тоже будет от настырного полковника, Червячук с тяжелым вздохом нажала на кнопку.
— Маруська… — соленым порывом морского бриза окутал ее знакомый голос. — Маруська, это я. Я понимаю, что не имею права тебя ни о чем просить, но, ради всего святого, ради того, что когда-то было между нами, перестань меня разыскивать. Сегодня я уезжаю из страны и скорее всего больше сюда не вернусь. Поверь, я забочусь о тебе, а не о себе. Я…
Запись оборвалась.
С коротким яростным криком Марина схватила автоответчик и дернула его на себя, с корнем вырывая провода, а затем размахнулась и, вложив в бросок все накопившиеся за последние дни ярость и отчаяние, швырнула аппарат в стену.
Хрупкий пластик разлетелся на куски. Ужаснувшись содеянному, Червячук бросилась к обломкам, выискивая среди них миниатюрную кассету. Она оказалась сломана пополам. Голос Синдбада исчез из ее жизни, как когда-то исчез сам Синдбад.
Ну почему она не сидела дома, почему сама не сняла трубку? Зачем она ограничила время записи какой-то дурацкой минутой? Что можно сказать или объяснить за одну минуту? Ничего. Ровным счетом ничего.
Он произнес «я», а потом запись оборвалась. Что могло последовать за этим? Она никогда об этом не узнает, если, конечно, его не найдет. Поэтому она разыщет Синдбада, чего бы ей это ни стоило, в России или за границей, на этом свете или на том.
Марина скорчилась на полу, сжимая в кулаке сломанную кассету. Слезы текли по ее щекам, скатываясь на растрескавшийся паркет и пластиковые обломки автоответчика.
«Маруська, Маруська, Маруська…» — заезженной пластинкой звучал у нее в ушах голос Синдбада.
Голос был в точности таким же, как пятнадцать лет назад. И так же, как пятнадцать лет назад, Марине казалось, что в нем звучала любовь…
Первые полгода после исчезновения Синдбада Марина думала, что не выдержит и сойдет с ума. Некоторое время она продолжала цепляться за надежду, что он разыщет ее и однажды позвонит по телефону или постучится в дверь ее квартиры. В конце концов, ее не так уж и трудно было разыскать. Синдбад знал, что она жила в Шхельде и без труда мог получить у администрации лагеря ее домашний адрес.
Борясь с невыносимым напряжением постоянного ожидания, Марина набросилась на учебу. Она не расставаясь с книгами и учебниками ни днем, ни ночью, изматывая себя до предела, чтобы потом упасть на кровать и отключиться, как свет, не мучаясь навязчивой бессонницей, не терзая себя вопросом, почему он так поступил.
Через своих знакомых в милиции Червячук проверила все сообщения о несчастных случаях, случившиеся в Приэльбрусье за время, которое она провела в больнице. Никто из пострадавших не подходил под описание Синдбада. Это означало, что с ним все было в порядке. Он просто исчез из ее жизни. Исчез по своей воле. Никто его к этому не принуждал.
Понемногу Марина начала привыкать к мысли, что Синдбад ее бросил. От невыносимого нервного напряжения она почти не могла есть, и исхудала до того, что на нее было страшно смотреть.
Следствием постоянного стресса стали острые спазматические боли в сердце и в животе, а от хронической бессонницы уже не спасали ни снотворное, ни изматывающая до предела учеба.
Пытливый ум Марины, зациклившись на неразрешимой для него задаче, продолжал вновь и вновь анализировать их отношения, безнадежно пытаясь понять, почему именно Синдбад ее бросил. Что она сделала не так? В чем заключалась ее ошибка? Ведь все складывалось просто прекрасно. Они ни разу не поссорились, они даже не спорили. Они идеально подходили друг другу во всех отношениях: духовно, эмоционально, сексуально. Так почему же она наскучила Синдбаду?
Измученная непрекращающейся душевной и физической болью, Марина чувствовала, как любовь в ее душе постепенно перерождается в ненависть, направленную даже не столько на Синдбада, сколько на всех мужчин, которые лгут и предают, на мир, в котором все устроено совсем не так, как должно быть. Но больше всего Марина ненавидела свое собственное тело, предавшее ее, заставившее ее с неистовством безумия желать человека, уничтожившего ее душу.
«Я была ему не нужна, — думала Марина. — Он спал со мной только потому, что я красива. Ему, как и другим мужчинам, был нужен только секс — грязный, вульгарный, примитивный секс, а я сама, потеряв гордость и стыд, набросилась на него, как дешевая потаскушка. Таких, как я, мужчины не уважают. Ими лишь пользуются, пока они не наскучат, а потом выбрасывают их, как лежалый товар. Если бы у меня было больше самолюбия, если бы мое проклятое тело не желало его с такой непреодолимой силой, если бы он добивался меня, а не я его, возможно, все было бы по-другому».
Глядя в зеркало, Червячук с каждым днем все яростнее ненавидела свою красоту, свою молодую здоровую плоть, которая, несмотря ни на что, с одержимостью страдающего от ломки наркомана по ночам продолжала жаждать прикосновений Синдбада.
Марина стала завидовать некрасивым, даже уродливым женщинам, не строящим на свой счет дурацких иллюзий. Ее красота, ее тело, такое гибкое, стройное и сильное, изуродовали ей жизнь. Будь она дурнушкой, Синдбад даже не посмотрел бы на нее, и ничего плохого бы с ней не случилось. Если бы она руководствовалась логикой, голосом разума, а не зовом проклятой плоти, ее жизнь сложилась бы совсем по-другому.
В один прекрасный день Марина приняла решение, что не больше не будет мучить себя. Она перестанет морить себя голодом и научится спокойно засыпать по ночам с чувством честно выполненного долга. Ее жизнью станет работа. Она, как и планировала до встречи с Синдбадом, превратится в нужного и полезного члена общества. Коллеги будут дорожить ее дружбой, любить и уважать ее.
Воплощая в жизнь принятое решение, Червячук начала есть, почти насильно впихивая в себя пищу. Она стала больше гулять, меньше изнуряла себя учебой, старалась вести размеренный образ жизни. Постепенно Марина, к своему удовлетворению, начала набирать вес, и с каждым прибавляющимся килограммом терзающая ее боль притуплялась. Девушка свыкалась и срасталась со своей болью, начиная воспринимать ее как привычную и неотъемлемую часть своего организма, нечто вроде хронического артрита.
И все же, несмотря ни на что, вопрос «почему?» не переставал мучить ее. Марина, считающая свою способность к логическому анализу почти непогрешимой, где-то допустила ужасную, непростительную ошибку, разрушившую ее жизнь. Самое страшное заключалось в том, что она так и не смогла понять, в чем именно она просчиталась. Ошибившись раз, она могла ошибиться дважды. Возможно, ее логика не так уж и непогрешима. А что, если она ошибается и во всем остальном?
Получая из рук ректора красный диплом юриста, Червячук весила уже на пять килограммов больше нормы. Ее переносицу украсили старящие ее на десять лет очки в тяжелой роговой оправе. Волосы были стянуты в тугой старушечий пучок.
Теперь, глядя на себя в зеркало, Марина испытывала злорадное удовлетворение. Она отомстила-таки своей плоти. Мужчины перестали оборачиваться и смотреть ей вслед. Они вообще на нее не смотрели. Больше ее красота не сможет причинить ей боль.
На работе в милиции отношения с коллективом, вопреки ожиданиям, почему-то не складывались. Реальные будни уголовного розыска оказались совершенно непохожими на то, как Марина представляла их, учась в институте. Ее считали толковым сотрудником, способным аналитиком, но, к удивлению Марины, ее фанатичная прямолинейность, неподкупность и принципиальность внушали коллегам по работе нечто вроде суеверного ужаса, да и сами коллеги, как выяснилось, ничуть не походили на интеллектуальных и высокоморальных героев сериала «Следствие ведут знатоки».
В полной уверенности, что и восьмое сообщение тоже будет от настырного полковника, Червячук с тяжелым вздохом нажала на кнопку.
— Маруська… — соленым порывом морского бриза окутал ее знакомый голос. — Маруська, это я. Я понимаю, что не имею права тебя ни о чем просить, но, ради всего святого, ради того, что когда-то было между нами, перестань меня разыскивать. Сегодня я уезжаю из страны и скорее всего больше сюда не вернусь. Поверь, я забочусь о тебе, а не о себе. Я…
Запись оборвалась.
С коротким яростным криком Марина схватила автоответчик и дернула его на себя, с корнем вырывая провода, а затем размахнулась и, вложив в бросок все накопившиеся за последние дни ярость и отчаяние, швырнула аппарат в стену.
Хрупкий пластик разлетелся на куски. Ужаснувшись содеянному, Червячук бросилась к обломкам, выискивая среди них миниатюрную кассету. Она оказалась сломана пополам. Голос Синдбада исчез из ее жизни, как когда-то исчез сам Синдбад.
Ну почему она не сидела дома, почему сама не сняла трубку? Зачем она ограничила время записи какой-то дурацкой минутой? Что можно сказать или объяснить за одну минуту? Ничего. Ровным счетом ничего.
Он произнес «я», а потом запись оборвалась. Что могло последовать за этим? Она никогда об этом не узнает, если, конечно, его не найдет. Поэтому она разыщет Синдбада, чего бы ей это ни стоило, в России или за границей, на этом свете или на том.
Марина скорчилась на полу, сжимая в кулаке сломанную кассету. Слезы текли по ее щекам, скатываясь на растрескавшийся паркет и пластиковые обломки автоответчика.
«Маруська, Маруська, Маруська…» — заезженной пластинкой звучал у нее в ушах голос Синдбада.
Голос был в точности таким же, как пятнадцать лет назад. И так же, как пятнадцать лет назад, Марине казалось, что в нем звучала любовь…
Первые полгода после исчезновения Синдбада Марина думала, что не выдержит и сойдет с ума. Некоторое время она продолжала цепляться за надежду, что он разыщет ее и однажды позвонит по телефону или постучится в дверь ее квартиры. В конце концов, ее не так уж и трудно было разыскать. Синдбад знал, что она жила в Шхельде и без труда мог получить у администрации лагеря ее домашний адрес.
Борясь с невыносимым напряжением постоянного ожидания, Марина набросилась на учебу. Она не расставаясь с книгами и учебниками ни днем, ни ночью, изматывая себя до предела, чтобы потом упасть на кровать и отключиться, как свет, не мучаясь навязчивой бессонницей, не терзая себя вопросом, почему он так поступил.
Через своих знакомых в милиции Червячук проверила все сообщения о несчастных случаях, случившиеся в Приэльбрусье за время, которое она провела в больнице. Никто из пострадавших не подходил под описание Синдбада. Это означало, что с ним все было в порядке. Он просто исчез из ее жизни. Исчез по своей воле. Никто его к этому не принуждал.
Понемногу Марина начала привыкать к мысли, что Синдбад ее бросил. От невыносимого нервного напряжения она почти не могла есть, и исхудала до того, что на нее было страшно смотреть.
Следствием постоянного стресса стали острые спазматические боли в сердце и в животе, а от хронической бессонницы уже не спасали ни снотворное, ни изматывающая до предела учеба.
Пытливый ум Марины, зациклившись на неразрешимой для него задаче, продолжал вновь и вновь анализировать их отношения, безнадежно пытаясь понять, почему именно Синдбад ее бросил. Что она сделала не так? В чем заключалась ее ошибка? Ведь все складывалось просто прекрасно. Они ни разу не поссорились, они даже не спорили. Они идеально подходили друг другу во всех отношениях: духовно, эмоционально, сексуально. Так почему же она наскучила Синдбаду?
Измученная непрекращающейся душевной и физической болью, Марина чувствовала, как любовь в ее душе постепенно перерождается в ненависть, направленную даже не столько на Синдбада, сколько на всех мужчин, которые лгут и предают, на мир, в котором все устроено совсем не так, как должно быть. Но больше всего Марина ненавидела свое собственное тело, предавшее ее, заставившее ее с неистовством безумия желать человека, уничтожившего ее душу.
«Я была ему не нужна, — думала Марина. — Он спал со мной только потому, что я красива. Ему, как и другим мужчинам, был нужен только секс — грязный, вульгарный, примитивный секс, а я сама, потеряв гордость и стыд, набросилась на него, как дешевая потаскушка. Таких, как я, мужчины не уважают. Ими лишь пользуются, пока они не наскучат, а потом выбрасывают их, как лежалый товар. Если бы у меня было больше самолюбия, если бы мое проклятое тело не желало его с такой непреодолимой силой, если бы он добивался меня, а не я его, возможно, все было бы по-другому».
Глядя в зеркало, Червячук с каждым днем все яростнее ненавидела свою красоту, свою молодую здоровую плоть, которая, несмотря ни на что, с одержимостью страдающего от ломки наркомана по ночам продолжала жаждать прикосновений Синдбада.
Марина стала завидовать некрасивым, даже уродливым женщинам, не строящим на свой счет дурацких иллюзий. Ее красота, ее тело, такое гибкое, стройное и сильное, изуродовали ей жизнь. Будь она дурнушкой, Синдбад даже не посмотрел бы на нее, и ничего плохого бы с ней не случилось. Если бы она руководствовалась логикой, голосом разума, а не зовом проклятой плоти, ее жизнь сложилась бы совсем по-другому.
В один прекрасный день Марина приняла решение, что не больше не будет мучить себя. Она перестанет морить себя голодом и научится спокойно засыпать по ночам с чувством честно выполненного долга. Ее жизнью станет работа. Она, как и планировала до встречи с Синдбадом, превратится в нужного и полезного члена общества. Коллеги будут дорожить ее дружбой, любить и уважать ее.
Воплощая в жизнь принятое решение, Червячук начала есть, почти насильно впихивая в себя пищу. Она стала больше гулять, меньше изнуряла себя учебой, старалась вести размеренный образ жизни. Постепенно Марина, к своему удовлетворению, начала набирать вес, и с каждым прибавляющимся килограммом терзающая ее боль притуплялась. Девушка свыкалась и срасталась со своей болью, начиная воспринимать ее как привычную и неотъемлемую часть своего организма, нечто вроде хронического артрита.
И все же, несмотря ни на что, вопрос «почему?» не переставал мучить ее. Марина, считающая свою способность к логическому анализу почти непогрешимой, где-то допустила ужасную, непростительную ошибку, разрушившую ее жизнь. Самое страшное заключалось в том, что она так и не смогла понять, в чем именно она просчиталась. Ошибившись раз, она могла ошибиться дважды. Возможно, ее логика не так уж и непогрешима. А что, если она ошибается и во всем остальном?
Получая из рук ректора красный диплом юриста, Червячук весила уже на пять килограммов больше нормы. Ее переносицу украсили старящие ее на десять лет очки в тяжелой роговой оправе. Волосы были стянуты в тугой старушечий пучок.
Теперь, глядя на себя в зеркало, Марина испытывала злорадное удовлетворение. Она отомстила-таки своей плоти. Мужчины перестали оборачиваться и смотреть ей вслед. Они вообще на нее не смотрели. Больше ее красота не сможет причинить ей боль.
На работе в милиции отношения с коллективом, вопреки ожиданиям, почему-то не складывались. Реальные будни уголовного розыска оказались совершенно непохожими на то, как Марина представляла их, учась в институте. Ее считали толковым сотрудником, способным аналитиком, но, к удивлению Марины, ее фанатичная прямолинейность, неподкупность и принципиальность внушали коллегам по работе нечто вроде суеверного ужаса, да и сами коллеги, как выяснилось, ничуть не походили на интеллектуальных и высокоморальных героев сериала «Следствие ведут знатоки».