Страница:
Рэм продолжал двигаться к центру зала. Отовсюду к нему тянулись руки. «Рэм, а мне? Ты мне еще не дал! Подгребай к нам, Рэм!» – слышались со всех сторон возбужденные выкрики. Многие вскочили со своих мест, и скоро поклонники и поклонницы обступили Рэма плотным кольцом, скрыв его голову за лесом поднятых рук. Похоже, прогноз Рэма оправдался, и на всех дисков не хватило. Уже несколько раз он возвращался к ящику, подписывал и раздавал очередную порцию, пока наконец не объявил, что диски, к сожалению, кончились.
Нехотя зрители разошлись по своим местам.
Рэм поднялся на подиум, подал музыкантам знак рукой, те заиграли, а через какое-то время вступил и голос.
– Тишина, тишина, тишина, – еле слышно прошелестел в микрофон Рэм. – Тишина. Рыбы задыхаются от беззвучного хохота, они хватают воздух ртом и, умирая, не в силах справиться с нахлынувшим весельем, всплывают на поверхность воды животами кверху. Похоже, им одним весело в это пасмурное осеннее утро. Но когда я взглянул на аквариум через двадцать минут, в нем больше не плавало ни одной рыбки. Все они колыхались на поверхности брюхами кверху. Вот к чему приводит внеурочное веселье. За окнами бушевала осень. Или не бушевала, а просто длилась, роняя на сухую землю сухие листья. И когда на всей поверхности земли не осталось даже клочка, свободного от листьев, с неба низвергся поток воды…
На сцену с огромной плетеной корзиной в руках вышла худенькая, похожая на подростка девушка. Поставив корзину у своих ног, она наклонилась, затем выпрямилась, подняла руки и швырнула к потолку целую охапку сухих листьев. Медленно кружась в лучах прожекторов, листья падали на пол. Потом девушка проделала то же самое дважды, а когда листья кончились, она взяла корзину и, так и не произнеся ни слова, спокойно покинула сцену. В том, что это были самые настоящие листья, а не какие-нибудь вырезанные из бумаги, сомнений ни у кого не возникло. Особый шелест, который сопровождал их падение, а также тонкий, едва уловимый, чуть сладковатый запах свидетельствовали о том, что они самые настоящие.
«Где в начале весны они откопали ворох сухих листьев?» – подумала Наумлинская. Наверное, большинство зрителей в эту секунду задались тем же вопросом. Еще Ирина опасалась, что с потолка начнет литься вода, ведь Рэм упомянул о каком-то потоке, якобы низвергшемся с неба. Но к счастью, этого не случилось, а Рэм, разбрасывая ногами пожухлые, ломкие листья, продолжал исполнять финальную композицию:
– Нет, поток мы, пожалуй, уберем… Слишком это пафосно получается, – в раздумье произнес Рэм. – Вот рыбки, умершие от смеха, листья, осень – это все, по-моему, ничего… Итак, на чем мы остановились? – Рэм устремил в зал вопросительный взгляд. Кто-то выкрикнул, подсказывая:
– И когда на всей поверхности земли не осталось даже клочка, свободного от листьев, с неба…
– Спасибо, – поспешно перебил Рэм и продолжил фразу: – С неба раздался громоподобный… нет, лучше тоненький и ехидный голосок: «Эй, придурки! Совсем вы там, что ли, озверели? Взрываете друг друга средь бела дня и вообще творите не пойми что! Для этого я парился, создавая вас? А ты что стоишь?» И тут я понял, что вопрос был обращен ко мне. «А что же мне делать?» – спрашиваю. «Проси чего хочешь», – последовал легкомысленный ответ. Я задумался. Может, попросить мира и счастья для всех людей, денег и славы лично для себя? Ведь сказано было: «Проси чего хочешь!» Но вместо этого я высморкался в бумажный платок, швырнул его на пол и сказал, краснея: «Хочу, чтобы мои рыбки ожили». И не успел я это произнести, как из аквариума послышался веселый плеск. Рыбки будто благодарили меня за то, что в самый ответственный миг своей жизни я вспомнил о них, хотя всем известно, что жизнь аквариумных рыбок коротка. Они отчаянно лупили по поверхности воды своими крохотными пестрыми хвостиками, а я насыпал им корма и поклялся, положив руку на прохладную водную гладь, что никогда больше не стану рассказывать им анекдоты про Штирлица. И не только про Штирлица. Я дал слово вообще не рассказывать рыбкам анекдотов и не читать им смешных книжек, выключать телевизор, когда показывают комедии, – словом, я пообещал не смешить их. Ведь теперь я точно знаю, что смех для рыб означает смерть.
Это была последняя фраза странной, но, как и все, что делал Рэм, завораживающей композиции. После долгих аплодисментов и восторженных криков зрителей артист низко поклонился и покинул сцену. Музыканты начали собирать инструменты. Не прошло и пяти минут, как подиум опустел.
6
7
8
Нехотя зрители разошлись по своим местам.
Рэм поднялся на подиум, подал музыкантам знак рукой, те заиграли, а через какое-то время вступил и голос.
– Тишина, тишина, тишина, – еле слышно прошелестел в микрофон Рэм. – Тишина. Рыбы задыхаются от беззвучного хохота, они хватают воздух ртом и, умирая, не в силах справиться с нахлынувшим весельем, всплывают на поверхность воды животами кверху. Похоже, им одним весело в это пасмурное осеннее утро. Но когда я взглянул на аквариум через двадцать минут, в нем больше не плавало ни одной рыбки. Все они колыхались на поверхности брюхами кверху. Вот к чему приводит внеурочное веселье. За окнами бушевала осень. Или не бушевала, а просто длилась, роняя на сухую землю сухие листья. И когда на всей поверхности земли не осталось даже клочка, свободного от листьев, с неба низвергся поток воды…
На сцену с огромной плетеной корзиной в руках вышла худенькая, похожая на подростка девушка. Поставив корзину у своих ног, она наклонилась, затем выпрямилась, подняла руки и швырнула к потолку целую охапку сухих листьев. Медленно кружась в лучах прожекторов, листья падали на пол. Потом девушка проделала то же самое дважды, а когда листья кончились, она взяла корзину и, так и не произнеся ни слова, спокойно покинула сцену. В том, что это были самые настоящие листья, а не какие-нибудь вырезанные из бумаги, сомнений ни у кого не возникло. Особый шелест, который сопровождал их падение, а также тонкий, едва уловимый, чуть сладковатый запах свидетельствовали о том, что они самые настоящие.
«Где в начале весны они откопали ворох сухих листьев?» – подумала Наумлинская. Наверное, большинство зрителей в эту секунду задались тем же вопросом. Еще Ирина опасалась, что с потолка начнет литься вода, ведь Рэм упомянул о каком-то потоке, якобы низвергшемся с неба. Но к счастью, этого не случилось, а Рэм, разбрасывая ногами пожухлые, ломкие листья, продолжал исполнять финальную композицию:
– Нет, поток мы, пожалуй, уберем… Слишком это пафосно получается, – в раздумье произнес Рэм. – Вот рыбки, умершие от смеха, листья, осень – это все, по-моему, ничего… Итак, на чем мы остановились? – Рэм устремил в зал вопросительный взгляд. Кто-то выкрикнул, подсказывая:
– И когда на всей поверхности земли не осталось даже клочка, свободного от листьев, с неба…
– Спасибо, – поспешно перебил Рэм и продолжил фразу: – С неба раздался громоподобный… нет, лучше тоненький и ехидный голосок: «Эй, придурки! Совсем вы там, что ли, озверели? Взрываете друг друга средь бела дня и вообще творите не пойми что! Для этого я парился, создавая вас? А ты что стоишь?» И тут я понял, что вопрос был обращен ко мне. «А что же мне делать?» – спрашиваю. «Проси чего хочешь», – последовал легкомысленный ответ. Я задумался. Может, попросить мира и счастья для всех людей, денег и славы лично для себя? Ведь сказано было: «Проси чего хочешь!» Но вместо этого я высморкался в бумажный платок, швырнул его на пол и сказал, краснея: «Хочу, чтобы мои рыбки ожили». И не успел я это произнести, как из аквариума послышался веселый плеск. Рыбки будто благодарили меня за то, что в самый ответственный миг своей жизни я вспомнил о них, хотя всем известно, что жизнь аквариумных рыбок коротка. Они отчаянно лупили по поверхности воды своими крохотными пестрыми хвостиками, а я насыпал им корма и поклялся, положив руку на прохладную водную гладь, что никогда больше не стану рассказывать им анекдоты про Штирлица. И не только про Штирлица. Я дал слово вообще не рассказывать рыбкам анекдотов и не читать им смешных книжек, выключать телевизор, когда показывают комедии, – словом, я пообещал не смешить их. Ведь теперь я точно знаю, что смех для рыб означает смерть.
Это была последняя фраза странной, но, как и все, что делал Рэм, завораживающей композиции. После долгих аплодисментов и восторженных криков зрителей артист низко поклонился и покинул сцену. Музыканты начали собирать инструменты. Не прошло и пяти минут, как подиум опустел.
6
– Не покажешь диск? – спросил Надыкто, зябко кутаясь в свою потрепанную кожаную куртешку.
– Я и сама еще не читала, – сухо ответила Наумлинская.
Они шагали по ночному, ярко освещенному проспекту. Метро уже было закрыто, и Надыкто предложил пройти один квартал пешком до того места, где можно будет без труда поймать такси. Вообще-то машину можно было остановить и здесь, если подойти к краю тротуара, но все они проносились с такой бешеной скоростью, что надежда на то, что какая-нибудь притормозит, была весьма призрачной.
– Ну так давай остановимся здесь и прочитаем… – неуверенно предложил Володя. – Мне тоже интересно. И потом, никто не сказал, что диск твой.
Ира подняла на парня возмущенный взгляд.
– Да я пошутил, – широко улыбнулся он. – Что же я, по-твоему, последняя сволочь, чтобы именинницу грабить. Я себе куплю. Просто интересно, что он там написал.
– Слушай. – Наумлинская все же не торопилась доставать из сумочки диск. – А тебя ничего в этом концерте не напрягло?
Она хотела проверить свои чувства. Дело в том, что к концу вечера Ирина почти уверила себя в том, что ее ощущения во время композиции, посвященной Мариане, были выдумкой, фантазией, чем-то вроде временного помутнения рассудка.
– Что ты имеешь в виду? – беззаботно поинтересовался Надыкто и обнял девушку за плечи. Она не сопротивлялась. Наоборот, ей было приятно осознавать, что Володя не сердится на нее, не ревнует. Хотя что за глупость? К кому ревновать, к Рэму? И тем не менее с того самого момента, как они оказались вдвоем на улице, Наумлинскую не покидало чувство вины, хотя это и может показаться кому-то странным. – Что ты имеешь в виду? – повторил свой вопрос Надыкто.
Сейчас ему подумалось вдруг, что, спросив его о концерте, Ира отвлеклась и ушла мыслями куда-то далеко. Во всяком случае, ее мечтательный и устремленный вдаль взгляд наводил именно на такие предположения.
– Я говорю о Рэме, – подала наконец голос Ирина. – Как-то странно он себя вел, тебе не показалось? Хотя я первый раз его вижу… Не знаю, может быть, он всегда такой?
– Какой? – сделал вид, что не понял, Надыкто.
На самом деле он прекрасно все понимал. И конечно же не мог не заметить, как во время исполнения композиции «Мариана» Рэм буквально не сводил глаз с Наумлинской. И внешность именно ее, Ирину, он описывал, и шел он тогда именно к ней, только потом почему-то передумал. Да и тот факт, что, раздавая диски, Рэм в первую очередь подошел именно к их столику, напрочь отметал всякую возможность цепи случайных совпадений. Но почему-то Володе хотелось сейчас, чтобы Наумлинская выразилась ясней, чтобы она назвала вещи своими именами, а не говорила загадками и не задавала провокационные вопросы. Впрочем, Надыкто понимал, как трудно девушке это сделать. Все, что происходило на концерте, совершенно не вписывалось ни в какие рамки. Для Володи случившееся явилось самым настоящим шоком. И сейчас, делая вид, будто ничего особенного не произошло, он конечно же кривил душой. Причем это ему стоило невероятных усилий.
– Ладно, – махнула рукой Наумлинская. – Проехали. Наверное, я ошиблась.
– Нет уж, – остановился посреди дороги Володя и убрал с плеч Наумлинской руку. – Говори, раз начала. Терпеть не могу, когда люди недоговаривают.
– Да я бы и рада сказать, – искренне заверила его Ира. – Только не знаю как… Мне показалось, наверное. В общем, не о чем тут говорить, тем более ты ничего не заметил…
– Я заметил, – глухо отозвался Надыкто.
Наступила пауза. Наумлинская попыталась было пройти дальше, но, сделав несколько шагов, остановилась, увидев, что Надыкто не тронулся с места. Девушка постояла немного и вернулась. Какое-то время они стояли молча. Оба угрюмо уставились себе под ноги. Спустя несколько секунд Надыкто повторил:
– Я заметил. Но если бы ты не завела этот разговор первой… В общем, Рэм Калашников имел в виду тебя, Ирка… Его Мариана – это ты. И смотрел он на тебя, в упор… Последний дурак не заметил бы этого. Вначале мне было ужас как не по себе, меня эта фигня дико напрягла, я не знал, куда глаза девать, даже уйти захотелось, еле сдержался… Но потом я сказал себе: «Стоп! Она же, ну, то есть ты, ни в чем не виновата». Так что ты не думай, я не псих какой-нибудь, чтобы ревновать тебя к Рэму.
Все это Наумлинская выслушала молча. Она даже не смотрела на Володю, по-прежнему глядя вниз. А когда он замолчал, девушка полезла в сумку, достала оттуда диск и протянула его своему спутнику.
«Девушке из сна. С нежностью и благодарностью. Уле Юхан. Вспоминай обо мне, Мариана…» – было написано на сероватом фоне обложки мелким, с небольшим наклоном влево почерком.
В машине почти всю дорогу до дома они молчали. Мысли в голове Наумлинской путались, она пыталась хоть на чем-то сосредоточиться, подумать о школе, о предстоящей самостоятельной по английскому, но все ее усилия оказались тщетными. Перед ее мысленным взором то и дело возникали глаза Рэма, неотступно следящие за ней. Девушке даже показалось, что и сейчас, в эту самую минуту Рэм Калашников каким-то непостижимым образом наблюдает за ней, и ему известны все ее мысли и переживания. И тут она почувствовала, как теплая рука Надыкто легла поверх ее ладони. Первым импульсом было убрать руку, отдернуть ее, но, справившись с собой, Ирина не стала этого делать. Между тем Володя еле заметно сжал пальцы. Этим слабым, ненавязчивым движением он словно пытался ободрить ее, безмолвно утешить и сказать, что все это ерунда, на которую не стоит обращать внимания. В душе Наумлинская и сама понимала это, но поделать с собой, увы, ничего не могла.
Так они и доехали до ее дома – рука в руке. Уже у самого подъезда, когда Надыкто распахнул перед ней тяжелую дверь, девушка почувствовала, что должна что-то сказать, что-то такое, чтобы сделать Володе приятное, успокоить его, сгладить тот неприятный осадок, который ощущали сейчас оба.
– Давай завтра сходим куда-нибудь? – улыбнувшись, предложила она.
– Опять на концерт Рэма Калашникова? – невпопад спросил Володя.
Наумлинская смутилась:
– Я вовсе не это имела в виду… Можно в кино пойти, в кафе…
– Да я пошутил, – криво усмехнулся Надыкто и внезапно с силой прижал к себе девушку.
От неожиданности ее пальцы разжались, и металлическая дверь медленно начала закрываться.
Надыкто чуть отступил назад, увлекая за собой девушку. Послышался легкий щелчок. Это захлопнулась дверь. Дыхание парня было учащенным и горячим. Невольно Наумлинская уперлась руками в его грудь. Но Володя лишь плотнее прижал ее к себе. Он и не думал расцеплять руки.
– Пусти, – слабо протестовала Ирина.
Нет, они и раньше целовались, а при расставании вообще взяли это себе за правило… Только сейчас Ире почему-то совсем не хотелось целоваться, она мечтала об одном – побыстрей оказаться в своей комнате и полностью отдаться своим впечатлениям от концерта. Правда, в этом девушка даже себе не призналась бы.
– Я люблю тебя, Ирка, – выдохнул Володя и, будто испугавшись своих слов, в следующий миг уткнулся носом в ее плечо, совсем как маленький.
Эти четыре слова, которых она ждала так долго, столько раз представляла себе, как это должно произойти, где они с Володей должны оказаться в этот миг, во что будут одеты, прозвучали впервые. И, услышав их, девушка, к своему великому удивлению, ощутила не радость, а растерянность, граничащую с испугом. Ее будто врасплох застали, сказали что-то настолько неожиданное, что в первые секунды она даже дар речи потеряла. Во рту моментально пересохло, а язык будто намертво приклеился к нёбу и словно одеревенел. К горлу почему-то подступили слезы, стало больно дышать. Повинуясь необъяснимому импульсу, девушка высвободила руку и нежно провела ею по Володиным волосам. Парень поднял голову, удивленно посмотрел на нее. Казалось, этот простой жест совершенно сбил его с толку. Но замешательство длилось лишь несколько мгновений.
– Я люблю тебя, – повторил он, глядя Ире прямо в глаза.
На этот раз признание прозвучало почти обреченно.
– Володька, миленький, – охрипшим от волнения голосом заговорила Наумлинская. – Я тоже… люблю тебя… Ты самый лучший на свете…
– Это правда? – воспрял духом парень и так широко, по-детски улыбнулся, что Ира не смогла сдержать ответной улыбки.
– Правда, – кивнула девушка.
Они по-прежнему стояли обнявшись. Вернее, Надыкто крепко держал ее в своих объятиях, будто боялся, что, стоит ему расцепить руки, и его подруга исчезнет, растает в воздухе.
– Но ты никогда не говорила об этом раньше, – тихо заметил он.
– Ты тоже, – сказала Ира.
– Да. – Он склонил голову, но тут же резко вскинул ее. – Я столько раз хотел… Каждый день давал себе слово, что вот сегодня обязательно… признаюсь тебе в любви, но все никак не мог решиться. Оказывается, не так-то просто произнести эти слова…
Надыкто замолчал, и Наумлинская, воспользовавшись возникшей паузой, осторожно спросила:
– А почему же сегодня смог?
– Испугался, – признался Володя. – Мне показалось, что я могу тебя потерять, понимаешь? И когда я представил себе это, то вот тут, – он прижал руку к груди, – так пусто стало, холодно… В общем, я не раздумывал особо. Я понял, что если сейчас не скажу, то другого случая уже не будет. Я испугался, что ты можешь бросить меня.
Надыкто всегда говорил то, что думал, но такой откровенный разговор возник между ними впервые.
– Глупый, – тихо отозвалась Наумлинская и прижалась лицом к его горячей щеке. – Куда же я от тебя денусь? Скорее ты меня бросишь… Вы, мужчины, такие непостоянные… – с иронией протянула она.
– Я никогда тебя не брошу, – серьезно, даже с какой-то едва уловимой угрозой в голосе проговорил он и повторил: – Никогда.
Потом девушка закрыла глаза и чуть запрокинула голову. Конечно, теперь они уже не могли расстаться без поцелуя. Нежного, но, как показалось Ирине, какого-то отчаянного.
«Целуемся, как в последний раз», – поймала себя на пугающей мысли Наумлинская. А в следующий миг она подумала, что сейчас с ней происходит что-то неправильное. Ощущение было смутным, неясным, но до того острым, что девушка постаралась побыстрей избавиться от него. И снова ей почудилось, будто внимательные, умные глаза Рэма неотступно следят за ней. В них ясно читалось осуждение…
– Я и сама еще не читала, – сухо ответила Наумлинская.
Они шагали по ночному, ярко освещенному проспекту. Метро уже было закрыто, и Надыкто предложил пройти один квартал пешком до того места, где можно будет без труда поймать такси. Вообще-то машину можно было остановить и здесь, если подойти к краю тротуара, но все они проносились с такой бешеной скоростью, что надежда на то, что какая-нибудь притормозит, была весьма призрачной.
– Ну так давай остановимся здесь и прочитаем… – неуверенно предложил Володя. – Мне тоже интересно. И потом, никто не сказал, что диск твой.
Ира подняла на парня возмущенный взгляд.
– Да я пошутил, – широко улыбнулся он. – Что же я, по-твоему, последняя сволочь, чтобы именинницу грабить. Я себе куплю. Просто интересно, что он там написал.
– Слушай. – Наумлинская все же не торопилась доставать из сумочки диск. – А тебя ничего в этом концерте не напрягло?
Она хотела проверить свои чувства. Дело в том, что к концу вечера Ирина почти уверила себя в том, что ее ощущения во время композиции, посвященной Мариане, были выдумкой, фантазией, чем-то вроде временного помутнения рассудка.
– Что ты имеешь в виду? – беззаботно поинтересовался Надыкто и обнял девушку за плечи. Она не сопротивлялась. Наоборот, ей было приятно осознавать, что Володя не сердится на нее, не ревнует. Хотя что за глупость? К кому ревновать, к Рэму? И тем не менее с того самого момента, как они оказались вдвоем на улице, Наумлинскую не покидало чувство вины, хотя это и может показаться кому-то странным. – Что ты имеешь в виду? – повторил свой вопрос Надыкто.
Сейчас ему подумалось вдруг, что, спросив его о концерте, Ира отвлеклась и ушла мыслями куда-то далеко. Во всяком случае, ее мечтательный и устремленный вдаль взгляд наводил именно на такие предположения.
– Я говорю о Рэме, – подала наконец голос Ирина. – Как-то странно он себя вел, тебе не показалось? Хотя я первый раз его вижу… Не знаю, может быть, он всегда такой?
– Какой? – сделал вид, что не понял, Надыкто.
На самом деле он прекрасно все понимал. И конечно же не мог не заметить, как во время исполнения композиции «Мариана» Рэм буквально не сводил глаз с Наумлинской. И внешность именно ее, Ирину, он описывал, и шел он тогда именно к ней, только потом почему-то передумал. Да и тот факт, что, раздавая диски, Рэм в первую очередь подошел именно к их столику, напрочь отметал всякую возможность цепи случайных совпадений. Но почему-то Володе хотелось сейчас, чтобы Наумлинская выразилась ясней, чтобы она назвала вещи своими именами, а не говорила загадками и не задавала провокационные вопросы. Впрочем, Надыкто понимал, как трудно девушке это сделать. Все, что происходило на концерте, совершенно не вписывалось ни в какие рамки. Для Володи случившееся явилось самым настоящим шоком. И сейчас, делая вид, будто ничего особенного не произошло, он конечно же кривил душой. Причем это ему стоило невероятных усилий.
– Ладно, – махнула рукой Наумлинская. – Проехали. Наверное, я ошиблась.
– Нет уж, – остановился посреди дороги Володя и убрал с плеч Наумлинской руку. – Говори, раз начала. Терпеть не могу, когда люди недоговаривают.
– Да я бы и рада сказать, – искренне заверила его Ира. – Только не знаю как… Мне показалось, наверное. В общем, не о чем тут говорить, тем более ты ничего не заметил…
– Я заметил, – глухо отозвался Надыкто.
Наступила пауза. Наумлинская попыталась было пройти дальше, но, сделав несколько шагов, остановилась, увидев, что Надыкто не тронулся с места. Девушка постояла немного и вернулась. Какое-то время они стояли молча. Оба угрюмо уставились себе под ноги. Спустя несколько секунд Надыкто повторил:
– Я заметил. Но если бы ты не завела этот разговор первой… В общем, Рэм Калашников имел в виду тебя, Ирка… Его Мариана – это ты. И смотрел он на тебя, в упор… Последний дурак не заметил бы этого. Вначале мне было ужас как не по себе, меня эта фигня дико напрягла, я не знал, куда глаза девать, даже уйти захотелось, еле сдержался… Но потом я сказал себе: «Стоп! Она же, ну, то есть ты, ни в чем не виновата». Так что ты не думай, я не псих какой-нибудь, чтобы ревновать тебя к Рэму.
Все это Наумлинская выслушала молча. Она даже не смотрела на Володю, по-прежнему глядя вниз. А когда он замолчал, девушка полезла в сумку, достала оттуда диск и протянула его своему спутнику.
«Девушке из сна. С нежностью и благодарностью. Уле Юхан. Вспоминай обо мне, Мариана…» – было написано на сероватом фоне обложки мелким, с небольшим наклоном влево почерком.
В машине почти всю дорогу до дома они молчали. Мысли в голове Наумлинской путались, она пыталась хоть на чем-то сосредоточиться, подумать о школе, о предстоящей самостоятельной по английскому, но все ее усилия оказались тщетными. Перед ее мысленным взором то и дело возникали глаза Рэма, неотступно следящие за ней. Девушке даже показалось, что и сейчас, в эту самую минуту Рэм Калашников каким-то непостижимым образом наблюдает за ней, и ему известны все ее мысли и переживания. И тут она почувствовала, как теплая рука Надыкто легла поверх ее ладони. Первым импульсом было убрать руку, отдернуть ее, но, справившись с собой, Ирина не стала этого делать. Между тем Володя еле заметно сжал пальцы. Этим слабым, ненавязчивым движением он словно пытался ободрить ее, безмолвно утешить и сказать, что все это ерунда, на которую не стоит обращать внимания. В душе Наумлинская и сама понимала это, но поделать с собой, увы, ничего не могла.
Так они и доехали до ее дома – рука в руке. Уже у самого подъезда, когда Надыкто распахнул перед ней тяжелую дверь, девушка почувствовала, что должна что-то сказать, что-то такое, чтобы сделать Володе приятное, успокоить его, сгладить тот неприятный осадок, который ощущали сейчас оба.
– Давай завтра сходим куда-нибудь? – улыбнувшись, предложила она.
– Опять на концерт Рэма Калашникова? – невпопад спросил Володя.
Наумлинская смутилась:
– Я вовсе не это имела в виду… Можно в кино пойти, в кафе…
– Да я пошутил, – криво усмехнулся Надыкто и внезапно с силой прижал к себе девушку.
От неожиданности ее пальцы разжались, и металлическая дверь медленно начала закрываться.
Надыкто чуть отступил назад, увлекая за собой девушку. Послышался легкий щелчок. Это захлопнулась дверь. Дыхание парня было учащенным и горячим. Невольно Наумлинская уперлась руками в его грудь. Но Володя лишь плотнее прижал ее к себе. Он и не думал расцеплять руки.
– Пусти, – слабо протестовала Ирина.
Нет, они и раньше целовались, а при расставании вообще взяли это себе за правило… Только сейчас Ире почему-то совсем не хотелось целоваться, она мечтала об одном – побыстрей оказаться в своей комнате и полностью отдаться своим впечатлениям от концерта. Правда, в этом девушка даже себе не призналась бы.
– Я люблю тебя, Ирка, – выдохнул Володя и, будто испугавшись своих слов, в следующий миг уткнулся носом в ее плечо, совсем как маленький.
Эти четыре слова, которых она ждала так долго, столько раз представляла себе, как это должно произойти, где они с Володей должны оказаться в этот миг, во что будут одеты, прозвучали впервые. И, услышав их, девушка, к своему великому удивлению, ощутила не радость, а растерянность, граничащую с испугом. Ее будто врасплох застали, сказали что-то настолько неожиданное, что в первые секунды она даже дар речи потеряла. Во рту моментально пересохло, а язык будто намертво приклеился к нёбу и словно одеревенел. К горлу почему-то подступили слезы, стало больно дышать. Повинуясь необъяснимому импульсу, девушка высвободила руку и нежно провела ею по Володиным волосам. Парень поднял голову, удивленно посмотрел на нее. Казалось, этот простой жест совершенно сбил его с толку. Но замешательство длилось лишь несколько мгновений.
– Я люблю тебя, – повторил он, глядя Ире прямо в глаза.
На этот раз признание прозвучало почти обреченно.
– Володька, миленький, – охрипшим от волнения голосом заговорила Наумлинская. – Я тоже… люблю тебя… Ты самый лучший на свете…
– Это правда? – воспрял духом парень и так широко, по-детски улыбнулся, что Ира не смогла сдержать ответной улыбки.
– Правда, – кивнула девушка.
Они по-прежнему стояли обнявшись. Вернее, Надыкто крепко держал ее в своих объятиях, будто боялся, что, стоит ему расцепить руки, и его подруга исчезнет, растает в воздухе.
– Но ты никогда не говорила об этом раньше, – тихо заметил он.
– Ты тоже, – сказала Ира.
– Да. – Он склонил голову, но тут же резко вскинул ее. – Я столько раз хотел… Каждый день давал себе слово, что вот сегодня обязательно… признаюсь тебе в любви, но все никак не мог решиться. Оказывается, не так-то просто произнести эти слова…
Надыкто замолчал, и Наумлинская, воспользовавшись возникшей паузой, осторожно спросила:
– А почему же сегодня смог?
– Испугался, – признался Володя. – Мне показалось, что я могу тебя потерять, понимаешь? И когда я представил себе это, то вот тут, – он прижал руку к груди, – так пусто стало, холодно… В общем, я не раздумывал особо. Я понял, что если сейчас не скажу, то другого случая уже не будет. Я испугался, что ты можешь бросить меня.
Надыкто всегда говорил то, что думал, но такой откровенный разговор возник между ними впервые.
– Глупый, – тихо отозвалась Наумлинская и прижалась лицом к его горячей щеке. – Куда же я от тебя денусь? Скорее ты меня бросишь… Вы, мужчины, такие непостоянные… – с иронией протянула она.
– Я никогда тебя не брошу, – серьезно, даже с какой-то едва уловимой угрозой в голосе проговорил он и повторил: – Никогда.
Потом девушка закрыла глаза и чуть запрокинула голову. Конечно, теперь они уже не могли расстаться без поцелуя. Нежного, но, как показалось Ирине, какого-то отчаянного.
«Целуемся, как в последний раз», – поймала себя на пугающей мысли Наумлинская. А в следующий миг она подумала, что сейчас с ней происходит что-то неправильное. Ощущение было смутным, неясным, но до того острым, что девушка постаралась побыстрей избавиться от него. И снова ей почудилось, будто внимательные, умные глаза Рэма неотступно следят за ней. В них ясно читалось осуждение…
7
Эту ночь девушка, как и следовало ожидать, провела без сна. Часов до трех она слушала подаренный Рэмом диск, а потом, когда услышала недовольный стук в стену – музыка, по всей видимости, разбудила родителей, – надела наушники. Ире это показалось странным, ведь громкость была, на ее взгляд, более чем умеренной. Но, видимо, она, никогда прежде не слушавшая музыку в такой час, не учла, что ночью звуки предельно обостряются. Часам к шести утра Наумлинская, прослушав альбом бессчетное количество раз, выучила все записанные на нем композиции наизусть. Во всяком случае, ей так казалось, потому что, шевеля губами, она произносила текст вместе с Рэмом, зная каждое слово, которое должно последовать. Теперь ей было странно осознавать, что все это время она жила и даже не подозревала о существовании такой музыки, вернее, ни на что не похожего сочетания музыки и удивительных, на первый взгляд совершенно непонятных, каких-то сюрреалистических текстов.
«И как возможно сочинить такое? – изумлялась Ира. – Откуда берутся такие удивительные мысли и что это за голова, в которую они приходят? И почему мне ни разу в жизни не подумалось ни о чем таком?»
Особенно девушку растрогала лирическая и даже в чем-то трагическая композиция про вагончик метро, который, отслужив свой век, оказался в депо. Этот вагончик, который по сюжету был девушкой, страстно любил другой вагончик, мужчину. Изредка они пересекались, спеша навстречу друг другу. Но встречи эти были мимолетными, и ни одна из них не продлилась более минуты. Столько обычно стоят поезда метро на станциях, пока пассажиры выходят из вагонов. Однажды, правда, вагон-девушка воспротивился заведенному порядку вещей и, встретившись на одной из станций с любимым, отказался ехать дальше. Взбешенный машинист был вынужден объявить: «По техническим причинам поезд дальше не идет». А ее возлюбленный, постояв на станции положенную минуту, покатил дальше. И после этого случая своенравный вагончик отправили в отстойник, решив, что он, то есть она, пришел в негодность. И вот теперь вагончик-девушка стоит без движения и думает о своем любимом, представляя себе его страдания: ведь он не знает, какая судьба постигла его подругу. Когда-нибудь они, наверное, встретятся. Ведь рано или поздно того тоже отправят в отстойник. Но только если к тому времени ее не сдадут на металлолом…
История сильно отличалась от всех остальных, записанных в альбоме. Отличалась от них хотя бы тем, что имела вполне четкий сюжет, тогда как другие композиции по жанру походили скорее на эссе, рассуждения автора на различные, как правило, отстраненные темы. История про вагончики была похожа на сказку – одушевленные, умеющие думать и чувствовать вагончики, их трагическая судьба, – и этим-то она и нравилась Наумлинской.
«Вот так и мы с Рэмом, – подумала Ира, – возможно, никогда больше и не встретимся». Подумав так, девушка испугалась: получалось, что она таким образом как бы признавалась себе в том, что влюбилась в Рэма. А ведь это было не так! Во всяком случае, Ира думала об этом со страхом. Нет, она не может влюбиться ни в Рэма, и ни в кого-то другого! По определению не может, не может, потому что любит Надыкто. И нет на свете человека надежнее, достойнее и умнее Володи! Никогда Ира его не предаст даже в мыслях. Но ведь, сравнив себя и Рэма с теми сказочными вагончиками, она, получается, уже предала их с Володей любовь? Ничего не получается! Глупости. Просто возникла мысль, не слишком, может, удачная, но не более. И как возникла, так же точно и растаяла, бесследно. Или почти бесследно…
В семь тридцать прозвенел будильник. Ира услышала его дребезжание сквозь наушники и крайне удивилась: ведь она перед сном даже не подумала его завести. Наверное, мама побеспокоилась с вечера о том, чтобы загулявшая именинница не проспала школу. Что ж, спасибо маме.
В школу идти не хотелось. Во-первых, не могла не сказаться совершенно бессонная ночь, а во-вторых, настрой у девушки был какой-то совсем нерабочий. Но Ира всегда умела взять себя в руки, пересилить лень, недомогание или что там еще обычно мешает людям исправно, день за днем делать то, что положено. Нет, Наумлинская могла по праву назвать себя человеком долга. Могла, но никогда, конечно, не называла. Она просто изо дня в день выполняла свои обязанности и старалась делать это хорошо, не видя в том ничего особенного или заслуживающего похвалы. Вот и сегодня, встав с постели, Ирина, как обычно, сделала десять приседаний, пять наклонов вправо и пять влево. Это была утренняя зарядка, так сказать, в сокращенном виде. Затем девушка бодрым шагом проследовала в ванную, заглянула к родителям. Мама убирала постель. Отец, по всей вероятности, уже ушел на работу.
– Ну как вчера погуляли? – выпрямляясь, спросила Евгения Павловна.
– Отлично, – с преувеличенной бодростью ответила Ира.
– Мы с отцом около часу легли, – продолжала мама, – тебя еще не было… – оповестила она дочь таким тоном, словно та могла об этом не знать.
– Да в это время концерт только закончился, – махнула рукой Наумлинская. При одном только слове «концерт» она почувствовала, будто ее всю, с ног до головы, обдало горячей волной. Но, переведя дыхание, она продолжила как ни в чем не бывало: – Потом пока такси поймали… На метро-то опоздали, пока доехали, вот и считай…
– А Володя тебя до подъезда проводил? – спросила Евгения Павловна, и Ире послышалась в ее голосе тревога.
– Могла бы и не спрашивать, – фыркнула Наумлинская, пренебрежительно дернув плечиком.
– А зачем ты потом музыку включила? – допытывалась мама. – Что-то раньше я за тобой такой привычки не замечала.
– Захотела и включила, – вяло огрызнулась девушка.
Разговор мало-помалу начинал ее раздражать.
– Ладно… – Мама, вероятно почувствовав это, решила сменить тему: – Умылась?
– Ага, – кивнула Ирина.
– Тогда пойдем, я тебе геркулес сварю.
– Ой нет! – отказалась Ира. – Только не это. Я лучше яичницу себе поджарю…
И снова кровь ударила ей в голову. Она вспомнила вчерашнюю глазунью, то, с каким аппетитом уплетал ее Надыкто и какой вкусной показалась яичница ей самой, а через пару минут на сцене появился он… Резко дернув головой, будто желая освободиться от неожиданно нахлынувших воспоминаний, Ирина решительно двинулась на кухню. Но не успела она открыть холодильник, как новая горячая волна обожгла ее до самых кончиков ушей: «Что же это я, неумытая, непричесанная, в ночной рубашке?!»
В этом не было ничего особенного, ведь девушка частенько позволяла себе разгуливать по квартире в таком виде. Но сегодня ей почему-то захотелось немедленно привести себя в порядок, и сделать это она должна была прежде, чем Рэм…
«О господи! Да что же это со мной? – с холодящим ужасом подумала Наумлинская. – Совсем, что ли, крыша съехала?»
Дело в том, что вчерашнее ощущение, будто глаза Рэма неотступно следят за каждым ее шагом, снова вернулось. Только на этот раз оно было столь отчетливым и как бы безусловным, что девушка испугалась. Ей даже привиделся маленький экранчик, перед которым сидит в эту минуту Рэм. А на экране она, Наумлинская, во всей своей красе, вернее, безобразии…
«Что за чушь! – злилась на себя Ирина. – Какой еще экранчик! Нет, надо с этим завязывать… Что-то я стала слишком впечатлительной… Подумаешь, раз сходила на концерт! Ну мало ли что он смотрел на меня и посвятил мне композицию… – Теперь Наумлинская в этом уже не сомневалась. – Может быть, я и вправду похожа на ту девушку из его сна, Мариану… Ну и что с того? Наверняка Рэм уже и думать обо мне забыл, если только вообще думал…»
Но как ни старалась Ира уговорить себя, что вчерашний концерт стоит расценивать как незначительный, совершенно не стоящий переживаний эпизод, из головы не выходил образ сидящего перед маленьким экраном и пристально наблюдающего за ней Рэма Калашникова.
С силой хлопнув дверцей холодильника, девушка отправилась в ванную, затем она переоделась, сложила учебники в сумку, тщательно, с помощью фена уложила волосы. А когда со всеми приготовлениями было покончено, Наумлинская, взглянув на часы, без тени сожаления поняла, что позавтракать она уже не успеет.
«И как возможно сочинить такое? – изумлялась Ира. – Откуда берутся такие удивительные мысли и что это за голова, в которую они приходят? И почему мне ни разу в жизни не подумалось ни о чем таком?»
Особенно девушку растрогала лирическая и даже в чем-то трагическая композиция про вагончик метро, который, отслужив свой век, оказался в депо. Этот вагончик, который по сюжету был девушкой, страстно любил другой вагончик, мужчину. Изредка они пересекались, спеша навстречу друг другу. Но встречи эти были мимолетными, и ни одна из них не продлилась более минуты. Столько обычно стоят поезда метро на станциях, пока пассажиры выходят из вагонов. Однажды, правда, вагон-девушка воспротивился заведенному порядку вещей и, встретившись на одной из станций с любимым, отказался ехать дальше. Взбешенный машинист был вынужден объявить: «По техническим причинам поезд дальше не идет». А ее возлюбленный, постояв на станции положенную минуту, покатил дальше. И после этого случая своенравный вагончик отправили в отстойник, решив, что он, то есть она, пришел в негодность. И вот теперь вагончик-девушка стоит без движения и думает о своем любимом, представляя себе его страдания: ведь он не знает, какая судьба постигла его подругу. Когда-нибудь они, наверное, встретятся. Ведь рано или поздно того тоже отправят в отстойник. Но только если к тому времени ее не сдадут на металлолом…
История сильно отличалась от всех остальных, записанных в альбоме. Отличалась от них хотя бы тем, что имела вполне четкий сюжет, тогда как другие композиции по жанру походили скорее на эссе, рассуждения автора на различные, как правило, отстраненные темы. История про вагончики была похожа на сказку – одушевленные, умеющие думать и чувствовать вагончики, их трагическая судьба, – и этим-то она и нравилась Наумлинской.
«Вот так и мы с Рэмом, – подумала Ира, – возможно, никогда больше и не встретимся». Подумав так, девушка испугалась: получалось, что она таким образом как бы признавалась себе в том, что влюбилась в Рэма. А ведь это было не так! Во всяком случае, Ира думала об этом со страхом. Нет, она не может влюбиться ни в Рэма, и ни в кого-то другого! По определению не может, не может, потому что любит Надыкто. И нет на свете человека надежнее, достойнее и умнее Володи! Никогда Ира его не предаст даже в мыслях. Но ведь, сравнив себя и Рэма с теми сказочными вагончиками, она, получается, уже предала их с Володей любовь? Ничего не получается! Глупости. Просто возникла мысль, не слишком, может, удачная, но не более. И как возникла, так же точно и растаяла, бесследно. Или почти бесследно…
В семь тридцать прозвенел будильник. Ира услышала его дребезжание сквозь наушники и крайне удивилась: ведь она перед сном даже не подумала его завести. Наверное, мама побеспокоилась с вечера о том, чтобы загулявшая именинница не проспала школу. Что ж, спасибо маме.
В школу идти не хотелось. Во-первых, не могла не сказаться совершенно бессонная ночь, а во-вторых, настрой у девушки был какой-то совсем нерабочий. Но Ира всегда умела взять себя в руки, пересилить лень, недомогание или что там еще обычно мешает людям исправно, день за днем делать то, что положено. Нет, Наумлинская могла по праву назвать себя человеком долга. Могла, но никогда, конечно, не называла. Она просто изо дня в день выполняла свои обязанности и старалась делать это хорошо, не видя в том ничего особенного или заслуживающего похвалы. Вот и сегодня, встав с постели, Ирина, как обычно, сделала десять приседаний, пять наклонов вправо и пять влево. Это была утренняя зарядка, так сказать, в сокращенном виде. Затем девушка бодрым шагом проследовала в ванную, заглянула к родителям. Мама убирала постель. Отец, по всей вероятности, уже ушел на работу.
– Ну как вчера погуляли? – выпрямляясь, спросила Евгения Павловна.
– Отлично, – с преувеличенной бодростью ответила Ира.
– Мы с отцом около часу легли, – продолжала мама, – тебя еще не было… – оповестила она дочь таким тоном, словно та могла об этом не знать.
– Да в это время концерт только закончился, – махнула рукой Наумлинская. При одном только слове «концерт» она почувствовала, будто ее всю, с ног до головы, обдало горячей волной. Но, переведя дыхание, она продолжила как ни в чем не бывало: – Потом пока такси поймали… На метро-то опоздали, пока доехали, вот и считай…
– А Володя тебя до подъезда проводил? – спросила Евгения Павловна, и Ире послышалась в ее голосе тревога.
– Могла бы и не спрашивать, – фыркнула Наумлинская, пренебрежительно дернув плечиком.
– А зачем ты потом музыку включила? – допытывалась мама. – Что-то раньше я за тобой такой привычки не замечала.
– Захотела и включила, – вяло огрызнулась девушка.
Разговор мало-помалу начинал ее раздражать.
– Ладно… – Мама, вероятно почувствовав это, решила сменить тему: – Умылась?
– Ага, – кивнула Ирина.
– Тогда пойдем, я тебе геркулес сварю.
– Ой нет! – отказалась Ира. – Только не это. Я лучше яичницу себе поджарю…
И снова кровь ударила ей в голову. Она вспомнила вчерашнюю глазунью, то, с каким аппетитом уплетал ее Надыкто и какой вкусной показалась яичница ей самой, а через пару минут на сцене появился он… Резко дернув головой, будто желая освободиться от неожиданно нахлынувших воспоминаний, Ирина решительно двинулась на кухню. Но не успела она открыть холодильник, как новая горячая волна обожгла ее до самых кончиков ушей: «Что же это я, неумытая, непричесанная, в ночной рубашке?!»
В этом не было ничего особенного, ведь девушка частенько позволяла себе разгуливать по квартире в таком виде. Но сегодня ей почему-то захотелось немедленно привести себя в порядок, и сделать это она должна была прежде, чем Рэм…
«О господи! Да что же это со мной? – с холодящим ужасом подумала Наумлинская. – Совсем, что ли, крыша съехала?»
Дело в том, что вчерашнее ощущение, будто глаза Рэма неотступно следят за каждым ее шагом, снова вернулось. Только на этот раз оно было столь отчетливым и как бы безусловным, что девушка испугалась. Ей даже привиделся маленький экранчик, перед которым сидит в эту минуту Рэм. А на экране она, Наумлинская, во всей своей красе, вернее, безобразии…
«Что за чушь! – злилась на себя Ирина. – Какой еще экранчик! Нет, надо с этим завязывать… Что-то я стала слишком впечатлительной… Подумаешь, раз сходила на концерт! Ну мало ли что он смотрел на меня и посвятил мне композицию… – Теперь Наумлинская в этом уже не сомневалась. – Может быть, я и вправду похожа на ту девушку из его сна, Мариану… Ну и что с того? Наверняка Рэм уже и думать обо мне забыл, если только вообще думал…»
Но как ни старалась Ира уговорить себя, что вчерашний концерт стоит расценивать как незначительный, совершенно не стоящий переживаний эпизод, из головы не выходил образ сидящего перед маленьким экраном и пристально наблюдающего за ней Рэма Калашникова.
С силой хлопнув дверцей холодильника, девушка отправилась в ванную, затем она переоделась, сложила учебники в сумку, тщательно, с помощью фена уложила волосы. А когда со всеми приготовлениями было покончено, Наумлинская, взглянув на часы, без тени сожаления поняла, что позавтракать она уже не успеет.
8
– Люсь, – Наумлинская легонько потянула за рукав одноклассницу. – Ты очень занята?
– Нет. – Черепашка внимательно посмотрела на нее из-за толстых стекол очков. – Совсем не занята, а что?
– Поговорить надо, – густо покраснела Наумлинская.
Люся Черепахина вот уже второй год вела на молодежном телевидении музыкальную программу «Уроки рока». В классе ее уважали, и не только потому, что она была популярна настолько, что с некоторых пор даже не могла ездить в метро… Нет, причина всеобщего уважения крылась в другом: невзирая на свою бешеную популярность, Люся Черепахина ничуточки не «зазвездилась» и оставалась простой, душевной и отзывчивой девушкой. И всякий знал: в помощи Черепашка еще никому не отказывала, по какому бы поводу к ней ни обратились: написать сочинение на свободную тему, дать послушать редкий диск или провести бесплатно в какой-нибудь клуб на концерт модного исполнителя. Правда, ребята старались не злоупотреблять Черепашкиной добротой, понимая, что и ее возможности тоже не безграничны. Что же до Наумлинской, так она и вовсе ни разу не обращалась к Люсе с подобными просьбами, поскольку до вчерашнего дня была совершенно равнодушна к такого рода музыке, а также ко всему, что с ней связано.
– Случилось что? – Черепашка сняла очки и принялась протирать стекла специальной салфеткой, которую всегда носила с собой.
Шла большая перемена. По просьбе Наумлинской они вышли из класса и стояли, привалившись к широкому подоконнику.
– Да нет… – тянула с ответом Ирина. – В общем-то, ничего не случилось. Люсь, – наконец решилась она. – Ты знаешь такого музыканта, Рэма Калашникова?
– Нет. – Черепашка внимательно посмотрела на нее из-за толстых стекол очков. – Совсем не занята, а что?
– Поговорить надо, – густо покраснела Наумлинская.
Люся Черепахина вот уже второй год вела на молодежном телевидении музыкальную программу «Уроки рока». В классе ее уважали, и не только потому, что она была популярна настолько, что с некоторых пор даже не могла ездить в метро… Нет, причина всеобщего уважения крылась в другом: невзирая на свою бешеную популярность, Люся Черепахина ничуточки не «зазвездилась» и оставалась простой, душевной и отзывчивой девушкой. И всякий знал: в помощи Черепашка еще никому не отказывала, по какому бы поводу к ней ни обратились: написать сочинение на свободную тему, дать послушать редкий диск или провести бесплатно в какой-нибудь клуб на концерт модного исполнителя. Правда, ребята старались не злоупотреблять Черепашкиной добротой, понимая, что и ее возможности тоже не безграничны. Что же до Наумлинской, так она и вовсе ни разу не обращалась к Люсе с подобными просьбами, поскольку до вчерашнего дня была совершенно равнодушна к такого рода музыке, а также ко всему, что с ней связано.
– Случилось что? – Черепашка сняла очки и принялась протирать стекла специальной салфеткой, которую всегда носила с собой.
Шла большая перемена. По просьбе Наумлинской они вышли из класса и стояли, привалившись к широкому подоконнику.
– Да нет… – тянула с ответом Ирина. – В общем-то, ничего не случилось. Люсь, – наконец решилась она. – Ты знаешь такого музыканта, Рэма Калашникова?