— Кто знает, — повторил Гвидион и, припустив угаса галопом, умчался вперед колонны.
   Братья последовали за ним.
   Я всматривался им вслед и понял, что авангард колонны уже подошел вплотную к скалам. У их подножия я увидел четыре гигантских камня, стоящих по сторонам света, и несколько камней поменьше. Подъехав ближе, я разглядел, что два камня перекрыты сверху длинным бревном, образуя таким образом проем, в который могли пройти рядом два всадника и даже проехать телега. Как я узнал позже, это и был тот главный переход, которым пользовались много веков назад, еще до крушения основного континента, фоморы.
   У камней нас встречали два отряда поэннинцев во главе с Каэлем и Ллеилом, оставленные для охраны прохода. В арке уже происходила суета, у алтарного камня стоял сосредоточенный Гвидион. Он был так напряжен, что я даже на расстоянии, почувствовал, как вокруг него сгущается энергия. Вот он шагнул в проход и исчез, потом снова появился и, отойдя в сторону, начал командовать продвижением армии. Всадники проезжали между двумя камнями и терялись из виду, так же, как это было в Землях Рудаука.
   Я был уже наслышан о Мглистых Камнях и от Гвидиона, и от Гресса, кое-что узнал о них еще раньше в Поэннине, когда служил королю Эохайду, но, впервые входя в переход, немного струсил. Я снова вцепился в спину Харта, от чего он возмущенно взревел. Мимо промелькнуло отрешенное лицо Гвидиона, поддерживающего для нас пространство и время. Мир подернулся пеленой, наклонился и заскользил куда-то в бездну, а я провалился в светящееся облако и помчался сквозь него под угрожающий вой боевых рогов. Потом на меня нахлынуло бледное небо Альбиона и запах морозного воздуха, и лес в снежной пелене, и колючий ледяной ветер.
   Уже успевшие переправиться воины заворачивались в теплые кельтские плащи и пледы. Мы отъехали в сторону и вместе с другими наблюдали, как из Поэннинских Мглистых Камней один за другим выезжают сначала всадники на угасах потом телеги с обезумевшими лошадьми, за ними шли ошеломленные рабы, погоняемые воинами, и пехота. Вот вышли последние люди. Рикк и Каэль, спешившись, стояли у камней, тревожно вглядываясь в пустоту. Наконец из нее вышел, вернее выпал на руки братьям, утомленный и обессиленный Гвидион, сжимавший в руках свой Камень Власти. Его уложили на телегу, вокруг него засуетились люди. Отряды выстроились, и колонна углубилась в заросшие лесом горы вслед за Поэннинским вождем.

Глава 20
Померкшее светило

   Войско расположилось вдоль западной стены Поэннинской крепости. Перед рвом был сооружен деревянный помост для короля и встречающей знати. Я так и сидел на угасе позади Харта и, пытаясь ничего не упустить из виду, высовывался из-за его спины, досаждая ему своей вертлявостью, пока он, наконец, не потребовал, чтобы я спешился.
   На помост вышел король Белин в блестящей на солнце золотой короне. Я не видел его несколько лет с тех пор, как следил за войском его отца в Землях Рудаука. Белин постарел, но кровь Дивного Народа не позволяла годам уродовать его лицо, он был по-прежнему красив. А рядом с ним среди других придворных стояла Морейн, сверкая украшениями и сияя своей неповторимой красотой. Впрочем, какая женщина не покажется красавицей, если на ее голове переливается золотая корона. Ее вьющиеся волосы были рассыпаны по плечам поверх великолепного алого плаща, отделанного мехом. Она улыбалась своему войску, вернувшемуся домой, стоя, как и прежде в Эринире, подле своего брата, одной с ней крови. Ком горечи подкатил к моему горлу, когда я вспомнил Серасафа, другого брата Морейн. Вспоминает ли она его? Легко ли ей было сменить одного брата на другого? Серасаф и Белин такие разные, и все-таки оба они королевских кровей, оба они Туаты. Я хотел крикнуть Морейн, что я здесь, но не мог понять, видит ли она меня на таком расстоянии.
   Белин церемонно вскинул руку и начал речь. Он приветствовал победителей, великих героев, вернувшихся с богатой добычей. И в ответ ему выли и ревели счастливые победители, искренне верящие в свою победу. Они прошли всю Антиллу, воспользовавшись отсутствием ее армии, грабя мирные поселения, и, простояв у неприступных стен Города Солнца почти месяц, позорно бежали, узнав о возвращении антильского войска. Но кельтские воины были уверены, что они победили. Они поздравляли друг друга, орали воинственные кличи в ответ на приветствие короля.
   Девушки понесли вдоль рядов кубки с элем, с помоста что-то опять вещал король их, обещал устроить пир в стенах крепости. Потом глашатай объявил о какой-то девушке, желающей осчастливить одного из витязей своей персоной. Войско радостно оживилось. Несчастные влюбленные, родители которых не давали согласия на их брак, могли исполнить свою мечту лишь двумя способами. Жених мог похитить девушку, что было чревато возможностью мести со стороны ее родственников. Правда, эта месть осуществлялась не так часто. Если жених был не слишком беден, то обычно после кражи невесты ему позволяли оставить себе уже лишенную чистоты девушку. Другим, более мирным способом, был обычай у девушек объявлять себя наградой за храбрость своему возлюбленному, вернувшемуся с войны, перед королем, вождями и всем войском. Бдительные родители, подозревающие своих дочерей в подобных наклонностях, запирали их по домам перед возвращением войска. Но те отчаянные девицы, которым удавалось вырваться и добраться до победителей, могли быть уверенными в своем будущем.
   Вышедшая перед войском девушка сбросила плед, оставшись в одной тунике, пошла босая по грязному снегу между рядами воинов под общее улюлюканье и, опустившись на колени перед наездником, объявила себя его наградой. Тот поднял ее к себе на угаса, закутал в свой плащ и под визг и вой воинов поцеловал. Еще две отважные девицы проделали то же самое, осчастливив двух зардевшихся всадников из отряда Рикка. Гер рядом ворчал, что его отряд девушки обходят стороной, несмотря на такое количество красавчиков, какого нет больше ни в одном племени. Харт, повернувшись ко мне, сказал:
   — Я ждал этого от своей девушки два года. Теперь Олана вышла замуж за другого, и я больше ее не жду.
   — Что же ты сам не предложил ей вступить в брак? — спросил я.
   — Ты не понимаешь, — встрял Гер, — каждый мужчина мечтает, чтобы девушка перед всем войском и королем объявила его самым достойным и отважным витязем. А Рыбий Хвост, может, и рад был жениться на своей Олане, да не про него была невеста.
   Харт уже открыл рот, чтобы огрызнуться на Гера, но вдруг охнул и воскликнул:
   — О, Добрый Бог, только не это! Только ее мне не хватало!
   К нам уже приближалась пышная красавица в праздничном полосатом платье, босая и с распущенными пронзительно рыжими волосами. Восторженная публика выла и визжала, внося предложения по выбору, кто-то предлагал себя, кто-то своего друга, но, когда девушка остановилась перед угасом Харта, войско взорвалось еще более громкими воплями. Харт что-то жалобно ворчал, заглушаемый общим воем. Смелая красавица раскатистым, низким голосом томно сообщила всем окружающим, что Харт самый смелый и самый красивый витязь в войске.
   Гер радостно гоготал, высказан предположение, что, может, и его отметит вниманием какая-нибудь пышненькая дочка пивовара. Впрочем, Гер был уже женат, и если бы несчастная красотка решила выбрать этого великана, то скорее всего оказалась бы рабыней у его властной жены, успешно правившей племенем Узкой Лощины, пока ее супруг искал приключений в чужих землях.
   В это время посреди поля перед воинами появилась Морейн на пританцовывающем угасе. Войско воодушевленно взвыло. Принцесса начала приветственную речь, поздравляя воинов с победой, на ее плечо опустился черный ворон, и среди общего воя я услышал имя Богини. «Вот куда ты метишь, дочка короля Эохайда», — покачал я головой.
   После нашей с ней первой встречи, каждый раз, когда я видел ее вновь, я поражался изменениям, произошедшим в Морейн. Теперь передо мной была сама Богиня войны. Ее алый плащ развевался на ветру, черный ворон, сидя на плече, пронзительно кричал, перебивая речь принцессы. Я никогда не видел у Морейн такого смелого, прямого взгляда и уверенных движений, не слышал от нее таких решительных и длинных речей. Передо мной и впрямь была сама Богиня, красивая и отважная, вдохновляющая воинов на ратные подвиги. Армия воодушевленно выла.
   Морейн закончила свою речь и, развернув угаса, собиралась удалиться. Но внезапно она вернулась на прежнее место и громко крикнула:
   — Я обойдусь без глашатая и не буду морозить ноги, чтобы выбрать себе мужа.
   Она уверенно направила угаса вдоль выстроившихся в ряд воинов. Ворон с ее плеча сорвался, тяжело взмахивая черными крыльями, надсадно закаркал и улетел.
   Шокированный ее поступком король рвал и метал на своем помосте, но сделать уже ничего не мог. Восхищенные воины окружили Морейн и радостно приветствовали ее. С их точки зрения, именно так должна была выходить замуж их любимица. Они обожали ее еще тогда, когда она была простой пленницей и смогла покорить их сердца своим смелым поведением, чудесным голосом и редким обаянием. Став же принцессой, она вознеслась в их глазах до небес. Они, гадая, кто же приглянулся принцессе, перебирали возможные имена.
   Сердце в моей груди забилось, как попавший в ловушку зяблик. Меня вдруг осенило, что это единственный для нас способ быть вместе. Ведь король никогда бы не согласился выдать свою сестру замуж за какого-то горца-волколака, но по традиции он не сможет отменить выбор женщины, сделанный таким образом.
   Морейн медленно приближалась к нам, наши взгляды встретились, ее лицо озарилось радостью, а глаза сверкнули озорным лукавством. Она приветливо кивнула мне и проехала мимо. Внутри меня все опустело. Тогда я еще ничего не знал о ее жизни в Поэннине и даже не допускал мысли, что она может забыть меня. Я ревниво вглядывался в лица воинов, стоявших справа от меня, перебирая варианты. «Гвидион, коварный жрец, — вспыхнула болью мысль, — конечно, наивная Морейн не могла устоять перед его обаянием». Но принцесса проехала мимо него и под оглушительные вопли воинов остановила своего угаса напротив Бренна. И шум оборвался, сменившись мертвой тишиной.
   Бренн и Морейн молча смотрели друг другу в глаза, и я заметил, что уверенность принцессы сменилась испугом, а вызывающая улыбка сползла с ее лица. Наконец, она справилась с собой и, вновь выдавив из себя улыбку и собравшись с духом, продолжила. Стараясь говорить как можно громче, она произнесла:
   — Может ли кто-нибудь назвать более достойного в Поэннине витязя, более храброго и сильного воина, чем ваш вождь, принесший вам победу? — Ответом ей послужила тишина и фырканье угасов.
   — Воин! — обратилась она к Бренну и сбилась от волнения, позабыв слова, которые перед ней произносили другие девушки.
   Бренн не стал ждать, когда она соберется с мыслями, подъехал вплотную к драконьему коню Морейн, обхватил ее за талию и, резко сдернув, усадил на своего угаса перед собой. Бренн уже успел подарить ей долгий поцелуй, а в тишине по-прежнему слышно было лишь хриплое сопение угасов. Наконец Гер подле меня оглушительно заорал, и тогда все подхватили его крик и завыли.
   Праздник продолжался, кругом разожгли костры, жрецы начали свои таинства благодарения богов. Многие вернулись живыми, за их жизни надо было заплатить богам, принеся в жертву пленников. Некоторые погибли, их надо было оплакать и обеспечить им счастливую жизнь на Яблочном Острове. Бесконечные церемонии тянулись, менялись и плавно перетекли в пир. Из-за холода столы были накрыты в помещении дома. В пиршественной зале, холле, коридорах, везде было невероятно тесно, шумно и душно.
   Белин и Морейн обошли все столы, каждому вождю даже самого захудалого племени сестра короля лично наполнила элем и поднесла с поклоном кубок или рог. Я видел, как из-под густых бровей короля сверкает его взгляд, словно клинок кинжала. С Морейн он не перекинулся ни словом. Зато, когда она вернулась за стол и села подле Бренна, принц прижал ее к себе и с самым серьезным видом шептал ей на ухо какие-то непристойности. Она хохотала, король свирепел, взбешенный своевольной выходкой Морейн и ее беззаботным смехом. Я заметил, что Гвидион чем-то озабочен и не отходит от влюбленных.
   Я смотрел на безумца, которого Морейн умудрилась полюбить, и не мог ее понять. От него исходила такая опасность, что даже у меня, оборотня, волосы на затылке становились дыбом. Я видел их безумную любовь, балансирующую на грани смерти, и казалось, что мое сердце разорвется на части. Потом все слилось в сплошной гомон пира в огромной каменной зале, задымленной пылающими очагами, и потерялось где-то вдали, я перестал замечать происходящее, не видел, как удалились влюбленные, а вслед за ними ушел Гвидион. Я вернулся на родину, чтобы узнать, что Морейн больше не любит меня.
   Я вышел, покачиваясь, из пиршественной залы и побрел по заполненному людьми плохо освещенному коридору, который так же резко контрастировал со сверкающими залами антильского дворца, как грязное болото с садовым фонтаном. Палящее светило Антиллы померкло для меня, а Солнце Медового Острова не взошло. Тьма — это порождение человеческой фантазии, тот, кто видит в темноте, не знает о ее существовании. И все же я почувствовал, что такое тьма, глухая и беспросветная, затопившая мое сердце. Я остался во тьме холодных коридоров поэннинского замка и бесцельно брел в неизвестном направлении, пока не наткнулся на Королевского друида, едва не сбив его с ног. Холодные изучающие глаза Гвидиона уставились на меня. Я не видел в них ни участия, ни сочувствия, ничего, кроме презрения к низшему существу. Но потом он вдруг переменился, черты его лица смягчились, он встряхнул головой, будто пробудившись после забытья, и улыбнулся мне своей светлой улыбкой.
   — Не отчаивайся, Блейдд, — произнес он почти ласково, — все еще переменится. Если сейчас вокруг тебя тьма, это еще не означает, что все погибло. Просто огонь на время померк, тени сгустились, и ты перестал видеть в темноте.
   Гвидион, добрый врачеватель моей души, дал мне желанную надежду. И вот уже мой разум строил восхитительные планы. Она узнает сущность своего избранника и ужаснется. Когда-нибудь моя Морейн будет вновь рыдать у меня на плече, оплакивая свою очередную несбывшуюся мечту. Когда-нибудь она опять станет моей.
   Конечно, принцесса поддалась детскому увлечению, даже не желая трезво оценить своего возлюбленного. Я понял, что мне необходимо поговорить с ней, рассказать ей то, что я знаю о Бренне. С этими мыслями я пошел искать ее покои.
 
   Бренн, тяжело дыша от нетерпения, ввалился вслед за Морейн в ее комнату. Заметив, как женщина воротит от него свой носик, Бренн насмешливо спросил:
   — Что, я слишком дурно пахну для думнонской принцессы?
   — Скажи спасибо, что не для королевы, — опрометчиво бросила ему Морейн, о чем тут же пожалела. Бренн влепил ей такую пощечину, что у нее потемнело в глазах, и она чуть не лишилась сознания.
   — Маленькая потаскуха! — прошипел Бренн. — Я так и знал, что ты не преминешь воспользоваться моим отсутствием. Неужели ты уже забралась в постель к моему братцу?
   Бренн не мог справиться с накатывающимся бешенством. Ему хотелось вырвать порочное сердце из груди Морейн и швырнуть его в ноги брату. Пока он, Бренн, завоевывал для короля славу и золото, вел опасную и жестокую войну, рисковал своей жизнью, Белин соблазнил его возлюбленную, единственную женщину, которую Бренн когда-либо любил. Боль, разрывающая его грудь, рвалась наружу. Бренн опомнился, только увидев, что Морейн потеряла сознание от его ударов. Правда, надо заметить, она умела это делать довольно быстро, наученная горьким опытом общения со своим возлюбленным. Он старался взять себя в руки, остановить жуткие видения, материализацию которых требовал скованный магическим зельем второй разум. Медленно двигаясь, как будто боясь расплескать свой утихомирившийся рассудок, Бренн нагнулся к неподвижной женщине.
   Она лежала, прислушиваясь к его дыханию, и только когда убедилась, что он успокоился, открыла глаза и тяжело вздохнула. Шок проходил, его место занимали боль и обида. Заметив, что она очнулась, Бренн сжал Морейн в объятиях. Но она обиженно отстранилась, поднялась с пола и деланнс? равнодушным голосом заявила:
   — Тебе угрожает опасность, Бренн. Белин хочет жениться на мне и избавиться от тебя.
   — Я не боюсь его, — надменно ответил принц.
   — Твоя глупая самоуверенность погубит тебя, — возмутилась Морейн. — Ты сам виноват во всем! Если бы ты не сказал ему тогда перед походом, что хочешь на мне жениться, он не стал бы торопить время. Ты должен был сначала спросить моего разрешения, прежде чем свататься.
   — Кто же спрашивает согласия у женщины? Все вы только и мечтаете выскочить замуж.
   — Возможно, но не за такого, как ты, — ответила Морейн, на всякий случай, отойдя от принца подальше.
   Но припадок уже прошел, и Бренн мог контролировать себя. Он сделает все, чтобы заполучить эту женщину. Пусть она пока говорит что угодно, он стерпит и это.
   — Зачем же ты прилюдно объявила себя моей невестой, если не хочешь за меня замуж?
   — Ты ведь знаешь эту историю с оракулом, пообещавшим наследника тому из вас, кто женится на собственной сестре и убьет своих родителей и брата? У Белина уже имеется весь набор, не хватает только убитого брата, — ответила Морейн, возможно, успевшая пожалеть о своей опрометчивой выходке перед поэннинским войском. — Если Белину удастся жениться на мне, как ты думаешь, кто станет последней жертвой, принесенной ради будущего наследника трона? Кого из братьев убьет король? Думаю, ты сам бы подал ему идею, когда узнал бы о нашей свадьбе. У меня не было другого способа избежать этого убийства.
   — И ты геройски спасала мою жизнь, принеся себя в жертву? — насмешливо спросил Бренн. — Бедный брат, наверное, бесится от ревности.
   — Бесится, конечно, но не от ревности! — нервно воскликнула Морейн. — Белин даже не влюблен в меня. Он верит оракулу, пообещавшему ему дитя, рожденное от сестры. Мне стоило больших трудов отложить свадьбу до вашего возвращения.
   Бренн стиснул плечи Морейн:
   — Значит, между вами ничего не было?
   Она обиженно дернула плечом:
   — Надо было начать с этого вопроса, Бренн.
   Но он больше не мог продолжать разговор. Кое-как сорвав с Морейн одежду и задыхаясь от возбуждения, он навалился на нее, не обращая внимания на возмущенные протесты возлюбленной.
 
   Когда Бренн ушел, Морейн еще некоторое время тихо сидела на кровати, прислушиваясь к его шагам, гулко раздававшимся под каменными сводами коридора. Она гладила себя по обнаженным плечам, нащупывая ушибы и раны, и вспоминала грубые ласки своего безумного любовника. В таком состоянии я и застал Морейн, войдя без стука в ее покои. Ударили в нос запахи тлеющих в очаге поленьев, шкур животных, пахучих трав и благовоний. А еще комната была наполнена острыми запахами обид, любви, слез, крови, дурманящего аромата яблоневых цветов и чужим, страшным духом ушедшего отсюда человека.
   Морейн встретила меня настороженным взглядом, натянув до подбородка покрывало из шкур. Я растерялся, почувствовал неловкость, замер, не зная, что сказать. Она слезла с кровати, укуталась в шкуру, как в плащ, перекинув ее через одно плечо и обнажив другое, и приняла самый достойный вид, на какой только была способна.
   Исчезла смазливость кельтской девочки, трогательная беззащитность и болезненность антильской женщины. В ней появилась самоуверенность и какая-то дивная таинственность. Такая хорошенькая, теплая, живая, она надменно взирала на меня из своих мехов. На ее тонкой обнаженной руке я увидел проявляющийся синяк. У меня не было сомнений, откуда он взялся, и начал пылко доказывать, что ее роковая ошибка в выборе возлюбленного приведет к плачевным последствиям, которые неминуемо нагрянут. Я видел в Землях Рудаука, как этот человек жестоко убивал людей. Я слышал от воинов о его разгуле в Антилле. Но Морейн не хотела меня даже слушать.
   — Я твоя госпожа, — надменно проговорила она, — и ты не смеешь осуждать мои решения.
   — Хорошо, если бы ты была госпожой хотя бы самой себе! — закричал я на нее, позабыв о приличиях. — Госпожа! Да как ты смеешь говорить мне это, ты, вырвавшая у меня волю обманом и коварством в обмен на твою любовь.
   «Любовь?» Я услышал мысли Морейн, она подумала, как смешно сравнивать любовь, ее настоящую любовь, и то, что однажды она спряталась от страха и одиночества в моих объятиях. Но этого она не сказала, а холодно заметила:
   — Я, кажется, ни к чему не принуждала тебя, Блейдд, и ничего тебе не обещала.
   Я видел, что Морейн пытается выместить на мне обиду на Бренна и старается причинить мне своими словами боль. Только теперь я понял, зачем Морейн нужна была моя воля. Если бы на мне не было Гвира, я убил бы Бренна, а ее бы просто украл, утащил в какую-нибудь пещеру, где ни одна живая душа не нашла бы нас. Но скованная воля заставила меня подчиниться бессердечной женщине, приказавшей мне оставить ее и не прикасаться к Бренну. Душа волка готова была вырваться наружу. Надежда, возрожденная Гвидионом, была окончательно разрушена Морейн.
   Я представил себе на миг, как бы Она вела себя, если бы я сейчас начал перевоплощаться в волка. Я много раз видел этот суеверный страх в глазах других людей. И ее блестящие бирюзовые глаза полыхнули бы безудержным ужасом. Она бы отшатнулась, закричала и, конечно, горько пожалела бы о своих словах. А то, что от нее останется, припишут Бренну, и король жестоко покарает его за убийство своей сестры. Когда я был в пиршественной зале, моих жалких способностей хватило, чтобы уловить горькие мысли короля. Он был глубоко оскорблен выходкой Морейн, ненависть к брату жгла его сердце. Но я знал, Гвир не позволит мне этого сделать. Она выбрала не меня, пусть же она поплатится за это. Никто не бросится на ее защиту, когда она позовет на помощь. Я вышел, не попрощавшись. Принцесса прогнала меня прочь. Ну что ж, я выполню ее повеление. Она меня больше не увидит.

Глава 21
Волчья стая

   В порыве отчаяния я покинул замок, решил жить в лесу волком и не возвращаться в человеческое обличье. Мутное сознание волка притупляет человеческую боль. Меня ждали лютые морозы, горькие разочарования, голод и одиночество. Я был еще слишком слаб после ран и болезни, которая возникла бы у любого, кому пришлось провести полгода в каменном мешке. Я был слаб не только телом, но и духом. Я то метался по лесу, утопая в сугробах и раня лапы о жесткий паст, то, опустив голову, бесцельно брел в неизвестном направлении.
   В своем теперешнем состоянии я бы не вышел на оленя, но, спустившись к опушке леса, за которой начиналась долина, я увидел среди редких островков деревьев лишь хрупкую, беззащитную олениху. Мой нюх подвел меня. Видимо, сильный голод и вынужденный долгий перерыв в охоте помешали мне верно оценить обстановку. Как только я выпрыгнул из-за деревьев, откуда-то вынырнуло это рогатое чудовище в облике облезлого оленя, и я уже не смог, не успел увернуться. Рог пропорол мне бок, и я, как раненая собака, поспешил скрыться в чаще леса.
   Скуля и подвывая от боли, я заполз в какое-то заброшенное укрытие из веток и прошлогодней листвы, присыпанной снегом. Так и не сумев добыть себе пищу, я пролежал в полузабытье несколько дней, приходя в себя только для того, чтобы зализывать свою новую рану. Я не преобразился в человека и не пошел к людям за помощью, потому что не очень-то на нее рассчитывал. Раны на теле зверя заживают гораздо быстрее, чем у людей, и реже гноятся.
   Другие животные не беспокоили меня, я боялся только самых опасных хищников — людей и их прихвостней собак, пресмыкающихся перед ними. Найди человек в лесу раненого зайца или даже лису, он может взять звереныша в дом, вылечить, накормить и отпустить в лес. Но волка — никогда! Раненый волк только раззадорит его охотничий пыл, и он с радостью прикончит его, тем боле что это относительно безопасно, и будет потом хвастать перед сородичами своей добычей. А ведь волчье мясо не идет людям в пищу, и это убийство становится тем более жестоким, что не вынуждается голодом. Но, благословенная луна, я забрел достаточно далеко от человеческих троп, и меня не обнаружила ни одна собака.
   Когда я смог подняться на ноги, я был еще более слабым и беспомощным, чем прежде: голод и болезнь вытянули из меня все силы. Я уже мог рассчитывать лишь на какую-нибудь мелочь: мышь или барсука, которых, быть может, мне удастся откопать из их глубоких зимних норок. Летом я бы восстановил силы, питаясь ягодами. А сейчас лучшим выходом было присоединиться к какой-нибудь волчьей стае, если бы она согласилась меня принять. Волки — не люди! Даже слабому и больному члену своего сообщества они позволяют выжить. А я был неплохим бойцом и охотником, способным после выздоровления добывать пищу и отстаивать интересы своей стаи. Волки, в отличие от людей, сразу чуют оборотней, но никогда не гонят их прочь, позволяя им жить среди них и занимать то место, которого они достойны, как звери.
   Наши леса изобиловали волками, их было на Медовом Острове не меньше, чем людей. И я, голодный и несчастный, уже было потащился к ближайшей их дневке, до которой, судя по меткам, было полдня пути, как вдруг почуял знакомый запах, пошел на него и вскоре увидел меж деревьев силуэт человека. Я не стал задаваться вопросом, что делает женщина одна в такой глуши. Она была единственным спасением для умирающего с голоду, больного и почти бессильного волка. На один краткий бросок силы еще Оставались, и я не буду вас утруждать дальнейшими малоприятными подробностями. Скажу только, что у волка, явившегося в стаю в сытом и боевом состоянии, больше шансов доказать свое право на жизнь в ней.