Воронин Андрей Николаевич. Фаянсовый череп

   – Не совсем, – соврал Смык.
   Правда заключалась в том, что он не хотел понимать своего пассажира. При одной мысли о том, что задумал этот упырь, содержимое желудка Смыка разом подкатило к горлу, просясь на волю. Смык изо всех сил стиснул зубы и сглотнул, загоняя свой завтрак на место, как патрон в обойму.
   – Ничего, – сказал блондин, хмуро скалясь, – поймешь. Ты парень сообразительный, так ведь? Кажется, я видел у тебя в багажнике топор. Сверни-ка во-о-он в ту просеку и остановись. Придется немного поработать. Да, и постарайся не испачкаться, ладно?
   Не успев дослушать до конца, Смык ударил по тормозам, распахнул дверцу и свесился наружу, держась правой рукой за руль, а левой – за дверную ручку. В следующее мгновение послышался утробный" звук, и завтрак Смыка с громким плеском выскочил на дорогу, образовав на ней лужицу неприятного желтовато-белого цвета.

Глава 3

   Главный редактор оказался вовсе не убеленным сединами ветераном журналистики в очках с мощными бифокальными линзами, образ которого сложился в воображении Юрия по дороге в редакцию. Напротив, это был сравнительно молодой, никак не старше Юрия, неплохо сложенный и отлично одетый человек с густой, аккуратно подстриженной и тщательно, волосок к волоску, уложенной светло-русой шевелюрой. Он выглядел как преуспевающий бизнесмен, посвящающий довольно много времени занятиям в тренажерном зале, хотя сидячий образ жизни давал о себе знать: полы распахнутого двубортного пиджака выставляли на обозрение туго обтянутое белой рубашкой округлое брюшко – небольшое, но какое-то очень представительное. Юрий подумал, что солидный и преуспевающий мужчина, приближающийся к сорокалетнему юбилею, просто обязан обзавестись таким вот аккуратным, законопослушным брюшком. Плоский живот – удел тех, кто никак не может остепениться и зарабатывает на хлеб беготней, прыжками и прочими малопочтенными телодвижениями.
   Изловить главного редактора оказалось совсем не просто, хотя редакция занимала всего пять небольших комнат на шестом этаже нового административного здания недалеко от Арбата. Двери всех пяти комнат выходили в длинный коридор, и в каждой из этих прокуренных, насквозь пропитавшихся ароматом крепкого черного кофе комнатушек сидели люди, которые на вопрос Юрия отвечали, что главный только что был здесь и вышел минуту назад. Поначалу Юрий заподозрил, что здесь не обошлось без мистики, но вскоре пришел к выводу, что газетчики попросту водят его за нос, покрывая коллегу, который уединился где-то с дамой своего сердца или, скажем, скрывается от разгневанных читателей. В тот самый момент, когда он окончательно утвердился в этом мнении, одна из выходивших в коридор дверей распахнулась, и оттуда вышел человек, по описанию похожий на главного редактора. Юрий мигом понял причину неудачи своих поисков: дверь, за которой скрывался неуловимый деятель столичной журналистики, была дверью мужского туалета.
   На ходу закуривая сигарету и ухитряясь одновременно вытирать ладони клетчатым носовым платком, редактор устремился куда-то в конец коридора, набирая скорость так стремительно, словно внутри у него был спрятан мощный двигатель фирмы “Порше”. Юрий едва успел остановить его, поймав за рукав: что-то подсказало ему, что оклика редактор не услышит. Тот неохотно остановился и первым делом выжидательно уставился на руку Филатова, все еще деликатно сжимавшую рукав его дорогого пиджака. Юрий понял намек и поспешно разжал пальцы.
   – Так, – деловито сказал редактор, переводя взгляд со своего рукава на лицо посетителя. – Вы ко мне?
   – Если вы главный в этом сумасшедшем доме, то к вам, – сказал Юрий.
   – Ну-ну, – усмехнулся редактор. – Не надо быть таким впечатлительным. Обыкновенная рабочая обстановка. Вы по делу или с претензиями? Если с претензиями, то это к ответственному секретарю. Шестьсот семнадцатая комната. Там вас выслушают и безотлагательно примут меры. Это в том случае, если ваши претензии обоснованы.
   – А если нет? – из чистого любопытства поинтересовался Юрий.
   – Тогда просто выслушают, – не скрывая вздоха, ответил главный. – Следовало бы, конечно, разработать систему мероприятий и на этот случай, но в нашем штатном расписании, увы, нет должности вышибалы.
   – Не слишком вежливо, – не удержался Юрий.
   – Зато предельно откровенно. Слушайте, если у вас нет ко мне никакого дела, то я, пожалуй, того… Меня там, знаете ли, ждут…
   – Я по делу, – поспешно сказал Юрий. – Честное слово. Видите ли, я живу в одном доме с Веригиным…
   – Веригин? А, это наш водитель! Мне пришлось его уволить. Ну на кой черт, скажите на милость, мне нужен водитель без водительского удостоверения? Если вы пришли по его поручению, чтобы.., гм.., обсудить связанные с увольнением вопросы, то учтите: я неплохо боксирую.
   – Да ну?! – обрадовался Юрий. – Хотелось бы попробовать. Но это в другой раз.
   – Только не говорите, что пришли сюда искать спарринг-партнера!
   – Черт возьми, – сказал Юрий. – Теперь я понимаю, почему в наших газетах столько бреда и так мало правдивой информации. Если это ваша обычная манера разговора, то я представляю, как должно выглядеть взятое вами интервью.
   Редактор озадаченно посмотрел на него и вдруг расхохотался.
   – Подите к черту, – сказал он. – Если вы так же боксируете, как ведете разговор, то я вам не партнер. Здоровье, знаете ли, дороже. А что касается бреда и умения брать интервью… Открою вам маленький секрет: если бы я и мои коллеги дословно печатали то, что несут герои наших публикаций, вы решили бы, что мир окончательно сошел с ума. Так я вас слушаю.
   – Собственно, я всего-навсего хотел получить место Веригина, – сказал Юрий.
   – Действительно “всего-навсего”, – с некоторым удивлением констатировал главный редактор. – Ладно, пойдемте в кабинет. Трудовая книжка при вас?
   Юрий похлопал себя по нагрудному карману и кивнул. Главный редактор бросил вороватый взгляд на часы, почти незаметно вздохнул и толкнул дверь, на которой красовался надраенный до блеска латунный номер шестьсот тринадцать.
   – Газетный народ – это сборище суеверных циников и эгоистичных негодяев, – громогласно объявил он, входя в кабинет. – Никто не хочет работать в комнате номер тринадцать, вот мне и пришлось занять ее под свой кабинет. Впрочем, спасенья от этих акул нет и здесь.
   Он был прав. В комнате уже находилось два человека: молодой красавец в каштановых кудрях до плеч, растянутом свитере и потрепанных джинсах и светловолосая девица, которая с невероятной скоростью набирала на компьютере какой-то текст под диктовку своего кудрявого коллеги. Когда дверь распахнулась, молодой человек замолчал, и оба уставились на вошедших, словно ожидая, что те сию минуту застесняются и покинут помещение.
   – Нечего на меня таращиться, – агрессивно заявил главный редактор. – Это, между прочим, мой кабинет, и если я терплю вас, то только потому, что мама и папа хорошо меня воспитали.
   – У тебя была мама? – преувеличенно изумился обладатель каштановых кудрей и свитера. – Никогда бы не подумал. И учти, я слышал все эпитеты, которыми ты только что наградил членов нашего трудового коллектива.
   – Замолчи и займись делом, не то тебе еще и не такое придется услышать, – парировал главный, ловко приземляясь в вертящееся кресло у окна, из которого открывался неплохой вид на окрестности.
   – Здесь дамы, – сказала светловолосая девица, имея в виду себя, поскольку других дам в кабинете не было.
   – Ах да, пардон! Тогда словесная экзекуция отменяется. Напомните мне, чтобы я купил розги. Давайте вашу трудовую книжку, – обратился он к Юрию.
   Юрий молча повиновался. Ему здесь нравилось, но он предпочитал помалкивать, поскольку, общаясь с остряками, к каковым, несомненно, относился главный редактор, ощущал себя так, словно шел по тонкому льду. В изящной словесности он был не силен и все время боялся сморозить какую-нибудь глупость. Конечно, подумал он с иронией. То ли дело навернуть кому-нибудь по физиономии! “Навесить по чавке”, – как говорили у нас в школе…
   Редактор быстро перелистал трудовую книжку.
   – Так, что тут у нас? ВДВ, старший лейтенант.., ого! Водитель такси, инкассатор в коммерческом банке, снова водитель такси.., монтажник-высотник.., ну, это понятно. Родственная, так сказать, специальность… Я вижу, вы нигде подолгу не задерживаетесь. Что так? Проблемы с выпивкой или тяжелый характер?
   – Обстоятельства, – коротко ответил Юрий, который не собирался вдаваться в подробности. Он ждал этого вопроса и был готов к тому, что главный редактор откажется принять на работу заядлого летуна.
   – Жертва цепи несчастных случайностей, как и все мы, – слегка перевирая Курта Воннегута, процитировал редактор. – Ясно, ясно…
   Он продолжал листать трудовую книжку, вчитываясь в немногочисленные записи. Внезапно он откинулся на спинку кресла. Взгляд его остекленел, рот приоткрылся. Это продолжалось не больше секунды.
   – Слушайте, – сказал он, – интересное получается кино. В этом документе, – он легонько похлопал по столу раскрытой трудовой книжкой, – имеются странные совпадения с некоторыми любопытными событиями. Взять, к примеру, вашу работу инкассатором. Помнится, как раз в то время из этого самого банка сперли четыре миллиона долларов. Подорвали броневик, убили инкассатора, а в мешках оказалась резаная бумага… А через неделю после того, как эта история не то закончилась, не то была замята, вы увольняетесь из банка по собственному желанию. Потом вы занимаетесь частным извозом, и снова странное совпадение – война таксистов, кто-то буквально выкашивает чеченскую группировку, которая держала таксистов и автосервис. Вы тут же оставляете это выгодное дело и отправляетесь строить какую-то ЛЭП у черта на рогах, в тайге. Я помню публикацию, в которой рассказывалось о бригаде монтажников-высотников, в полном составе угробившейся где-то в тех краях, фирма оказывается замешанной в крупной контрабанде цветных металлов, ее руководитель погибает при достаточно странных обстоятельствах, и снова совпадение времени и места… Черт с ним, с трудоустройством! Не хотите дать нашей газете эксклюзивное интервью?
   – Вам бы фантастику писать, – спокойно сказал Юрий. – Или детективы. Знаете, те, что в пестрых обложках. Незнанский, Маринина, Тополь, Воронин…
   – Но совпадения…
   – Это совпадения.
   – Значит, давать интервью вы не хотите.
   – Я хочу получить работу.
   – Да-да, конечно. А потом наша редакция взлетит на воздух со всем персоналом, а наших спонсоров повяжет Интерпол… Впрочем… А, не отпускать же вас, в самом-то деле! Так я хотя бы смогу наблюдать за вами и надеяться, что когда-нибудь мне удастся вас подпоить и выпытать что-нибудь любопытное. А?
   – Бэ, – парировал Юрий. – Так вы берете меня на работу?
   – Ну а если так, – вдохновленный новой идеей, сказал редактор, – я вам штамп в трудовую книжку, а вы мне – интервью? Это называется шантаж, если вы не в курсе.
   В этот момент дверь снова распахнулась, и в кабинет заглянул человек в кожаной куртке, который придерживал на плече полупустую спортивную куртку.
   – Послушай, Игорь, – обратился он к главному редактору тоном, в котором сквозило с трудом сдерживаемое раздражение. – Так же невозможно работать! Я что, должен отправляться в это тридесятое царство пешком?
   – Твое тридесятое царство расположено в черте города, – устало сказал главный редактор. – Туда ходит трамвай и, как минимум, два автобуса. Да, и еще троллейбус.
   – Не ты ли требовал, чтобы я сдал материал к восемнадцати ноль-ноль?
   – Я, – сказал главный редактор. – Это было больше часа назад. Не понимаю, почему ты до сих пор здесь.
   – Потому что ты не даешь мне транспорт.
   – Я не даю?! – возмутился редактор. – Вот ключи, садись и езжай.
   – Тебе отлично известно, что у меня нет прав, – агрессивно заявил противник езды в общественном транспорте. Было видно, что в тяжелой кожанке ему жарко и что его раздражение от этого только усиливается.
   – Подумаешь, нет прав, – не сдавался редактор. – Было бы пятьдесят баксов, а права – чепуха. В крайнем случае, покажешь журналистское удостоверение и скажешь, что выполняешь срочное задание. Пишешь хвалебный очерк о работе столичной ГИБДД.
   – Черт возьми! Я не умею водить эту штуку, и ты об этом отлично знаешь!
   Главный редактор закатил глаза к потолку, а потом перевел взгляд на Юрия. Тот ухмыльнулся и сказал:
   – Вот и весь ваш шантаж.
   Девица за компьютером скромно прыснула в кулак, а кудрявый юнец в растянутом свитере откровенно заржал. Обладатель кожаной куртки посмотрел на них, как на законченных психов, явно не понимая, что происходит.
   – Кругом чертовы умники, – проворчал главный редактор. – Пропади она пропадом, эта демократия! Держите, умник!
   Он швырнул Юрию ключи от машины, сердито закурил очередную сигарету и углубился в изучение лежавшей перед ним трудовой книжки, перестав обращать на окружающих внимание.
   Юрий вышел из кабинета вслед за человеком в кожаной куртке, с невольным уважением думая о том, что главный редактор – опасный человек, умело скрывающий высокий профессионализм и чертовскую проницательность под личиной безответственного трепача. Спускаясь в лифте с шестого этажа, Юрий дал себе торжественную клятву быть предельно острожным – вообще и при общении с главным редактором – в частности.
   По дороге к редакционной автостоянке он разглядывал своего попутчика. Это был парень лет тридцати плюс-минус два года: точнее определить его возраст было трудно, поскольку он был моложав и уделял много времени уходу за своей внешностью. Темная волнистая шевелюра и твердо очерченное, лишенное возраста лицо с прямым носом, карими глазами и красивым чувственным ртом придавали ему вид этакого героя-любовника, только что спрыгнувшего с экрана голливудского фильма. Впечатление усиливали широкие плечи и выпуклая, как наковальня, грудь завзятого спортсмена. Одевался он с нарочитой небрежностью, которая не столько скрывала, сколько подчеркивала тот факт, что одежда съедала львиную долю его бюджета и стоила сумасшедших денег. На его запястье поблескивал дорогой хронометр, а запахом его туалетной воды можно было наслаждаться как самостоятельным произведением искусства.
   В течение некоторого времени Юрий пытался разобраться в чувствах, которые вызывал у него этот тип. Вместе со смутной симпатией Юрий ощущал не менее смутную неприязнь к редакционному красавчику. Возможно, виноваты в этом были его чересчур красные, словно подведенные яркой помадой губы или тщательно ухоженные ногти, а может быть, сцена, которую он устроил в кабинете главного редактора из-за отсутствия служебного транспорта. Юрий не торопился выносить окончательный приговор: он знавал смельчаков и покруче, странности которых гораздо сильнее бросались в глаза, но которые были при этом хорошими людьми и верными товарищами. Знавал он и других – этаких рубах-парней, всеобщих любимцев, готовых ходить в обнимку со всем белым светом, которые неожиданно обнажали свое гнилое, подлое нутро. Человек – штука сложная, и сплошь и рядом не способен разобраться даже в себе самом, не то что в окружающих. Юрий Филатов давно вывел для себя простенькую формулу, с помощью которой делил окружающих на друзей и врагов: судить о человеке нужно исключительно по его поступкам, не обращая внимания на такие мелочи, как внешность, манеры и в особенности на слова, которые этот человек произносит.
   На стоянке их ждал автомобиль – еще не старый восьмиместный “фольксваген-каравелла”. Его черные борта тускло поблескивали сквозь слой дорожной грязи.
   – Ничего тележка, – сказал Юрий, чтобы завязать разговор. – И цвет подходящий.
   – А что – цвет? – удивился журналист.
   – А знаете, что сказал Генри Форд по поводу цвета автомобиля? Что машина может быть любого цвета при условии, что этот цвет – черный.
   – Остроумно, – равнодушно отозвался журналист, забираясь на переднее сиденье микроавтобуса. – Александр Дергунов, – представился он. – Александр Федорович, если вам вдруг захочется соблюсти субординацию.
   – Юрий, – коротко ответил Юрий. Руки ему Дергунов не подал, а в тоне, которым он разговаривал, чудились нотки скучливого пренебрежения, свойственного начальнику, в силу обстоятельств вынужденному накоротке общаться с обслугой, к числу которой он, без сомнения, относил водителя редакционной машины. Поразмыслив над этим с минуту, Юрий решил, что Дергунов ему все-таки не нравится, и мысленно махнул рукой: в конце концов, жениться на уважаемом Александре Федоровиче он вовсе не собирался.

* * *

   Владислав Андреевич Школьников был высоким, под два метра, и грузным пятидесятилетним человеком. Грузнеть он начал после сорока, когда оставил серьезные занятия своим любимым гиревым спортом: начало пошаливать сердце и обнаружилось что-то такое с суставами, так что о настоящих нагрузках пришлось забыть, заменив их жалкими, но очень дорогостоящими суррогатами – всякими тренажерами, бегущими дорожками и прочей белибердой, придуманной ленивыми американцами. Тренажеры помогали слабо, тем более что врачи настаивали на ограничении нагрузок, и вес Владислава Андреевича неуклонно рос, пока не достиг ста двенадцати килограммов. Впрочем, дальше этого дело не пошло, и Владислав Андреевич, казалось, навсегда остался на узкой грани, разделяющей понятия “грузный” и “тучный”.
   Седеть он начал еще раньше, где-то после тридцати, и к пятидесяти годам его волосы окончательно обесцветились, хотя все еще оставались густыми и жесткими. Контактных линз Владислав Андреевич не признавал, упрямо продолжая повсюду таскать с собой очки для чтения в старомодном пластиковом футляре. Одевался он дорого и строго и ездил на неизменном шестисотом “мерседесе”, который с течением времени перестал восприниматься окружающими как признак сумасшедшего богатства, уступив пальму первенства “роллс-ройсам”, “бентли” и “кадиллакам”. Тем не менее это была машина, которая полностью устраивала Владислава Андреевича: комфортная, надежная, скоростная, не слишком бросающаяся в глаза и при этом достаточно просторная, чтобы вместить в себя его большое, тяжелое тело. Школьников всегда управлял машиной сам, не передоверяя этого посторонним людям: во-первых, потому, что сам процесс до сих пор доставлял ему удовольствие, а во-вторых, потому, что доверять кому бы то ни было он считал непростительной глупостью.
   В молодости Владислав Андреевич прошел отличную выучку сначала в райкоме ВЛКСМ, а затем и в партийных органах. К настоящей власти он так и не пробился, но полученные в юности навыки подковерной борьбы весьма пригодились ему в бизнесе: интриги конкурентов и нечистых на руку партнеров он видел во всех подробностях раньше, чем они начинали претворяться в жизнь. И не только видел, но и пресекал, выбирая меру пресечения по собственному усмотрению: мог просто пожурить, мог одним движением руки сбросить на самое дно зловонной финансовой пропасти, откуда не было возврата, а мог и сказать пару слов кому следует. После этого не понравившийся Владиславу Андреевичу человек просто исчезал, и дело о его исчезновении неизменно превращалось в очередную безнадежную милицейскую “висячку”.
   При этом Владислав Андреевич Школьников никогда не стремился откусить больше, чем могло поместиться у него во рту, и бизнес, которым он занимался, процентов на девяносто пять был легальным, как смена времен года, и законным, как уплата налогов. Объяснялась такая странная приверженность к соблюдению закона очень просто: Владислав Андреевич был одинок, далеко не молод и не верил в то, что банковский счет пригодится ему в загробной жизни. Он зарабатывал ровно столько, сколько было нужно, чтобы вообще не думать о деньгах – иногда чуть больше, иногда чуть меньше, – и вовсе не стремился менять существующее положение. Он жил в свое удовольствие, а сверхприбыли в его случае означали только сверхвыплаты бывшей жене, которая и после развода продолжала умело и со вкусом пить из Владислава Андреевича кровь. Он не переживал по этому поводу: за ошибки молодости всегда приходится расплачиваться в зрелом возрасте, но надрываться и рисковать только ради того, чтобы эта безмозглая стареющая стерва купалась в роскоши и содержала на его деньги молодых жеребцов, Владислав Андреевич не собирался.
   Пару лет назад у Школьникова внезапно возникла очередная проблема с родственниками: откуда ни возьмись объявился племянник. Собственно, Вадим Севрук состоял с Владиславом Андреевичем в таком дальнем родстве, что назвать его племянником можно было только условно: он приходился сыном троюродной сестре Владислава Андреевича, с которой тот в юности был весьма дружен. Дружба их в те золотые дни зашла настолько далеко, что родители запретили им видеться. В последнее время Владислав Андреевич почему-то часто вспоминал нежную кареглазую Машу, с невольным раздражением думая о том, что, не окажись их родители такими твердолобыми, его судьба могла бы сложиться совсем иначе. Нет, в самом деле, разве можно говорить об инцесте, когда речь идет о троюродных брате и сестре! Ели уж на то пошло, то все люди на свете в какой-то степени родственники.
   С тех пор утекло очень много воды. Жизнь сложилась так, что со временем Владислав Андреевич совсем потерял из виду свою первую любовь. Он знал о ней только то, что она вышла за муж за военного и, кажется, уехала с ним куда-то на Дальний Восток. Весточек от нее Школьников не получал, и это было, по его разумению, вполне естественно. И вот – племянник…
   Все получилось как в дешевой мелодраме. Вадим приехал с письмом от Марии. Письмо оказалось первым и последним: Маша писала, что умирает от рака. Муж ее, морской летчик Севрук, оказывается, пропал без вести где-то над Тихим океаном еще в девяносто первом году, так что теперь единственный сын Марии остался круглым сиротой.
   Письмо произвело на Владислава Андреевича крайне тяжелое впечатление, усугублявшееся видом сидевшего напротив него сироты. Школьников смотрел на Вадима и видел перед собой обыкновенного проходимца, который запутался в долгах и прибежал через всю огромную страну спасаться к богатому родственнику. Проходимцу было уже за тридцать, так что гладить сиротку по головке и угощать конфеткой не имело смысла. Давать ему деньги тоже было бессмысленно, да к тому же и опасно: никто с таким нетерпением не ждет смерти своих родных, как запутавшиеся в долгах племянники богатых дядюшек.
   «Долги?” – на всякий случай уточнил Владислав Андреевич. Церемониться с этим дальневосточным проходимцем он не собирался и потому не стал облекать свой вопрос в более деликатную форму. “Сирота” скромно кивнул. “Большие долги”, – уже без вопросительной интонации, но со вздохом продолжал Владислав Андреевич и удостоился еще одного молчаливого кивка. “Ну вот что, юноша, – сказал он тогда. – Денег я вам не дам. Хотите заработать – милости прошу. Место для вас в моей фирме найдется. Но предупреждаю: мы занимаемся легальным бизнесом, и здесь ваши штучки не пройдут. Поймаю за руку – оторву ее к чертовой матери. Учтите, это не эвфемизм, а суровая правда жизни. Именно оторву, а потом возьму ее и буду бить вас по голове, пока не устану. А устану я нескоро, поверьте. Вам все ясно?»
   Вадиму Севруку все было ясно. Он получил место менеджера в строительной компании, помимо всего прочего принадлежавшей Владиславу Андреевичу, и взялся за дело с показным рвением, которое, по всей видимости, должно было убедить Школьникова в чистоте его намерений. Владислав Андреевич на эту удочку не попался и в течение целого года не спускал с племянничка глаз, контролируя буквально каждый его шаг. Коллеги отзывались о Вадиме в самых восторженных тонах. Он вкалывал не за страх, а за совесть и ни разу не был пойман на попытке запустить руку в карман Владислава Андреевича. Он даже не заключал сомнительных сделок – в общем, вел себя так, словно его подменили. Потом генеральный директор строительной фирмы, в которой работал Вадим, внезапно и глупо погиб в автомобильной катастрофе. Поговаривали, что дело тут не совсем чисто, но такое всегда говорят, когда погибает крупный бизнесмен. Ни официальное следствие, ни проведенное Владиславом Андреевичем негласное расследование не дали никаких результатов, и смерть генерального директора была признана стопроцентным несчастным случаем. После некоторых колебаний Школьников все же назначил своего родственника на освободившийся пост и, к своему немалому удивлению, ни разу об этом не пожалел.
   Обо всем этом он размышлял, ведя свой “шестисотый” по загородному шоссе. Смеркалось. Справа над темной полосой леса повис тонкий серпик молодого месяца, и Владислав Андреевич всю дорогу боролся с искушением вынуть бумажник и показать месяцу деньги, что, по слухам, обязательно должно было привести к резкому увеличению прибылей. Впрочем, с прибылями и без этого был полный порядок, и Школьников не стал останавливать машину, тыкать в небо раскрытым бумажником и бормотать идиотские заклинания.
   Его мысли снова сами собой вернулись к Вадиму. Севрук по-прежнему выглядел проходимцем – отъевшимся, остепенившимся, но в глубине души так и оставшимся уличным кидалой. Глаз у Владислава Андреевича был наметанный, и провести его было трудно. Он по-прежнему не верил “сиротке”, хотя тот за два года ни разу не дал ему повода для недовольства. Мало-помалу Школьников начал склоняться к мысли, что с самого начала отнесся к парню чересчур предвзято. Возможно, в том, что он стал проходимцем, была виновата среда, в которой он рос и пытался заниматься бизнесом. Теперь, когда его окружение изменилось, Вадим, судя по всему, изменился тоже. Владислав Андреевич начинал надеяться, что это были изменения к лучшему, но распахивать объятия племяннику пока не спешил в силу укоренившейся привычки никому не доверять, а не исходя из каких-то конкретных соображений. Но его все чаще посещали мысли о том, что рано или поздно придется передать кому-то дела фирмы и уйти на покой: он вовсе не собирался тянуть лямку до самой смерти, не видя в этом никакого смысла. Работа, бизнес, деньги – это не самоцель. Того, что уже накоплено, с избытком хватит на полтора – два десятилетия спокойной безбедной жизни, и на похороны тоже останется, даже если кому-то взбредет в голову похоронить его в золотом гробу. Так есть ли смысл надрываться, сокращая и без того не слишком долгий остаток жизни? Владислав Андреевич считал, что смысла в этом не больше, чем в поедании ядовитых грибов.