Страница:
Он по памяти набрал номер училища. Трубку сняли сразу же.
– Дежурный по училищу майор Костырев, – сказал официальный голос, от которого на Комбата так и повеяло знакомым духом казармы и муштры.
– Добрый день, – поздоровался Рублев. – Послушайте, майор, как бы мне поговорить с капитаном Французовым?
– Кто его спрашивает? – сухо осведомился майор.
Рублев чуть было не спросил, какое ему до этого дело, но сдержался: в конце концов, Костырев был на службе, что бы он под этим словом ни понимал, и выполнял свои прямые обязанности.
– Это его бывший сослуживец, – сказал он, – майор Рублев.
– Сослуживец по училищу? – уточнил майор.
– Нет, по десантно-штурмовому батальону, – начиная понемногу терять терпение, ответил Комбат. – Слушай, майор, что за допрос?
– Дело в том, – проигнорировав последний вопрос Рублева, сказал майор, но голос его едва заметно потеплел, – что капитан Французов в данный момент находится на больничном.
– Где, где? – не поверил Рублев. – Французов – на больничном? Он что, объелся или перепил?
На всякий случай он не стал ставить майора Костырева в известность о том, что Французова нет дома. "Вот симулянт, – подумал он, – сделал себе липовый бюллетень и смотался на рыбалку. Оно и понятно, парадов и строевой подготовки он всю жизнь не любил."
– Вообще-то, я не имею права давать такую информацию, – с сомнением протянул Костырев.
– Слушай, майор, будь человеком, – сказал Рублев. – Я приехал в Питер на пару дней, а ты тут разводишь секретность, как будто мы в тылу врага. Он что, в больнице?
– В больнице, – неохотно подтвердил майор. – Только не в Питере, а в Приморске. Поехал на прошлые выходные к какой-то своей родственнице и ухитрился сломать ногу. В понедельник позвонил и сказал, чтобы не ждали.
– У тетки, значит, – задумчиво сказал Рублев.
– Наверное, – согласился майор. – Двойной перелом голени, так что полежит месячишко.
– К нему кто-нибудь ездил? – спросил Комбат.
– Да ты что, майор, там же погранзона! – сказал Костырев. – Въезд только по пропускам, по вызову.
– Валенок ты, Костырев, – проворчал Комбат. – С Финляндского вокзала туда дизель ходит. Два с половиной часа, и ты на месте безо всяких проверок. Другое дело, что никому из вас это на хер не надо, господа офицеры. Но за информацию все равно спасибо Не дожидаясь ответа, он отключился и запустил двигатель машины. Теперь все было ясно: Французов лежал в больнице в Приморске, а Ирина, конечно же, уехала на выходные к нему. Он с силой почесал затылок. Если расписание не изменилось, дизель на Приморск должен был отправиться где-то в половине первого. Только вот вернуться сегодня вряд ли удастся…
Он побарабанил пальцами по рулю. Получалось неловко: притащил парня в чужой город и бросил с незнакомыми людьми, но решение следовало принимать поскорее Двойной перелом – не сахар, Французову там, наверное, тоскливо, а Питер, в конце концов, простоял почти триста лет, и ничего ему не сделается, если постоит еще немного Серега парень хороший, должен понять, а если тоже захочет прокатиться, тем лучше. Приняв решение, он вывел машину из двора и поехал к брату.
Добравшись до квартиры Андрея, он обнаружил, что Сергей с Натальей уже отправились в Петродворец.
Андрей сказал, что они не собирались возвращаться до вечера.
– Ты знаешь, – с некоторым удивлением сообщил он, – по-моему, они отлично поладили.
– А ты что, ревнуешь? – хитровато усмехнулся Комбат.
– Тьфу на тебя! Ну что за солдафонские шуточки?
Кстати, что у тебя на уме? Я же вижу, тебе что-то не дает покоя.
– Да ерунда, – отмахнулся Комбат. – Французов, понимаешь ли, уехал в Приморск и там сломал ногу.
Лежит теперь в больнице.
– В Приморске?
– Угу. В нем самом.
– И ты, конечно, должен навестить умирающего.
– Нечего скалиться, – огрызнулся Борис Иванович. – Мы с ним через столько прошли, что не грех заехать, споить инвалиду бутылочку пива.
– Пива? – с сомнением переспросил Андрей.
– Не твое дело. Ну может, и не пива…
– Да ладно, – рассмеялся Рублев-младший и хлопнул брата по плечу. – Какие проблемы? Мы с Натальей свободны, так что туристские радости твоему Сереге обеспечим по полной программе.
– Вот спасибо, – сказал Борис. – А я все думаю, как тебя об этом попросить. Просто гора с плеч.
– Тоже мне, гора.. На дизеле поедешь?
– На машине боюсь, как бы пограничники не завернули. Я ведь даже не знаю, стоят там сейчас блокпосты или их уже сняли.
– Да, рисковать не стоит, – согласился Андрей. – Давай-ка я тебя покормлю. Поспать бы тебе, конечно, не мешало…
– В поезде посплю, – отмахнулся Комбат.
Здесь было по-настоящему тепло, и Рублев вспомнил слова Юрия Французова, утверждавшего, что в самом Приморске и вокруг него расположена зона микроклимата, который в сочетании с прекрасным воздухом в два счета вылечивает любую хворь. Комбат стащил с себя джинсовую куртку и, забросив ее за плечо, легко зашагал вслед за своими уже успевшими скрыться из виду попутчиками.
Оказалось, что лес слева от железнодорожной ветки довольно густо населен. Рублев был здесь не впервые, но его до сих поражала та легкость и непринужденность, с которой лес вдруг превращался здесь в городскую улицу, оставаясь при этом лесом – таким же густым и незахламленным. Обшитые досками одноэтажные дома с мансардами, во дворах которых, полностью затеняя их, росли столетние сосны и ели, чередовались с неказистыми двухэтажными постройками барачного типа. Вскоре незаасфальтированная дорога пошла под уклон, и впереди блеснуло море, похожее на расплавленное золото.
Французов однажды рассказывал, как рыбаки с консервного завода зимой ловят рыбу на заливе. Они выходят на лед на снегоходах, за которыми на длинных тросах волочатся ярко-оранжевые буйки на тот случай, если снегоход вдруг провалится в полынью, – по буйку можно будет определить место, где он затонул…
Спустившись с косогора, Рублев оказался на улице, тянувшейся в общей сложности километров на пять вдоль берега залива. Здесь, в черте собственно Приморска, она называлась Набережной, плавно переходя затем в Береговую, бывшую когда-то просто дорогой, соединявшей город с поселком Манола, ставшим теперь одним из городских районов, но не сделавшимся от этого ни больше, ни цивилизованней По существу, Манола представляла собой два ряда неплотно поставленных частных домов, тянувшихся вдоль дороги и половина выходивших задами на залив, а вторая половина – в лес, где, по слухам, трудолюбивые финны когда-то собирали камни и выкладывали ими берега ручьев. Именно там, на самой северной оконечности этой улицы, которая, казалось, так и будет тянуться без конца, пока не упрется в финскую границу, жила тетка Юрия Французова. Как обычно, попав сюда, Рублев подумал, что лучшего места для дачи не найти, вот только далековато и погранзона все-таки…
Решив не ждать городского автобуса, который мог вообще не появиться в ближайшем обозримом будущем, Комбат повернул направо и решительно зашагал вперед.
Слева, на конце далеко выдающейся в море каменистой косы, возникло огромное, сложенное из неподъемных валунов, островерхое, заметно сужающееся от фундамента к кровле, построенное на века, как пирамиды, здание кирхи, изуродованное прибитой над дверью доской, извещавшей о том, что здесь находится городской Дом культуры. Посмотрев направо, Борис Иванович увидел на пригорке, с которого недавно спустился, казавшиеся отсюда белоснежными корпуса зданий небольшого микрорайона, который, вкупе с рыбоконсервным заводом и обслуживавшим несколько окрестных поселков автобусным парком, видимо, давал Приморску право именоваться городом. Если в Приморске была больница, то она наверняка пряталась где-то здесь.
Рублев отправился на поиски, решив задавать поменьше вопросов: времена теперь, конечно, уже не те, но все же оставался, пусть минимальный, риск, что какой-нибудь энтузиаст из старшего поколения или успевший подрасти пионер-герой без лишних разговоров сдаст чужака пограничникам, и тогда не миновать долгой и нудной волокиты – не уходить же ему, в самом деле, с боем! Микрорайон кончился очень быстро, стоило лишь в него углубиться. На дальнем, не видном с набережной краю его возвышалась проросшая черными сорняками коробка недостроенного жилого дома, а дальше начинался вполне обыкновенный, уже без налета романтики и без хвойных деревьев во дворах, частный сектор.
Ориентируясь по торчащей над почерневшими крышами высокой кирпичной трубе, из которой ленивыми клубами вываливался черный дым горящего мазута, Борис Иванович обнаружил городскую баню, а неподалеку словно бы само собой нашлось длинное дощатое строение, в котором, как явствовало из стеклянной, черной с золотом вывески, располагалась городская больница.
С некоторым трудом отыскав справочное бюро, Комбат облокотился о полированную стойку и, искательно заглядывая в окошечко, спросил у молоденькой медсестры, с неприступным видом изучавшей зачитанную книгу (насколько мог видеть Рублев, это был один из романов Дюма):
– Вы не подскажете, где тут у вас хирургическое отделение?
Сестричка подняла не него недовольный взгляд, сложила бантиком пухлые, накрашенные ярко-розовой помадой губы и, помедлив, ответила:
– Флигель во дворе направо. Только туда сейчас нельзя, потому что обед.
– Спасибо, солнышко, – сказал Рублев, – я подожду.
Пройдя длинным прохладным коридором, сплошь от пола до потолка обшитым выкрашенными масляной краской досками и оттого напоминавшим какую-то деревянную трубу, в конце которой размытым пятном сверкал ослепительный по сравнению с царившей здесь полутьмой дневной свет, Комбат вышел во двор, в дождливую погоду, судя по всему, превращавшийся в непроходимое море грязи. Здесь стояли две пыльные и на вид совершенно мертвые машины "скорой помощи", за которыми прятался горчичного цвета "Москвич" с надписью "медицинская служба" вдоль обоих бортов. Следуя указаниям юной почитательницы Александра Дюма, Борис Рублев свернул направо и, обойдя уже начавшие зеленеть кусты сирени, увидел в глубине двора облезлый дощатый флигелек хирургического отделения.
В дверях флигеля он натолкнулся на казавшееся непреодолимым препятствие в лице огромной, в два обхвата бабищи в мятом белом халате и с гренадерскими усами на красном широком лице. Она стояла, уперев в бока мощные руки, до половины прикрытые засученными рукавами халата, и скептически наблюдала за приближением посетителя. Взгляд у нее был такой, что Комбат невольно с неловкостью вспомнил о том, что в кармане висящей у него за правым плечом куртки лежит, оттягивая его книзу, бутылка водки.
– Куда? – грозно спросила она.
Комбат немного растерялся: иметь дело с мужчинами ему всегда было проще, чем с женщинами, даже такими.
Мужчины, как правило, подсознательно понимали, что, беседуя с Рублевым, не стоит переступать границы приличий – это могло плохо кончиться. С женщинами было сложнее. Он не мог просто взять и отшвырнуть эту сварливую гору мяса с дороги, и она это прекрасно знала.
– Друг у меня здесь лежит, – улыбаясь со всей приветливостью, на которую был способен, ответил он. – Надо бы проведать.
– Нельзя, – категорично отрезала его собеседница. – Обед сейчас, никого не впускаем и не выпускаем.
– Гм, – с сомнением произнес Борис Рублев, бросая красноречивый взгляд на группу больных с перевязанными конечностями, расположившихся на скамейке и на траве вокруг нее неподалеку. У скамьи, как автоматы в пирамиде, были составлены три или четыре костыля. Как раз в этот момент один из больных далеко запрокинул голову и поднес ко рту руку, в которой предательски сверкнуло стекло.
– А это, надо понимать, скульптурная группа "Ленин и инвалиды Гражданской войны"? Тот, что с бутылкой, наверное, Ленин.
– Кого надо? – едва заметно смягчаясь перед лицом неприглядной действительности, открыто идущей вразрез с режимом дня, спросила бабища.
– Французов, – сказал Рублев. – Юрий Французов. В какой он палате?
Лицо женщины странно дрогнуло, и это очень не понравилось Комбату. Он не мог поручиться за то, что его впечатление верно, но в выражении лица грозной церберши ему почудился самый обыкновенный испуг.
"Он что, умер тут у них? – подумал Рублев. – От перелома?"
– В общем-то, в четвертой, – неохотно сказала церберша.
– А в частности? – не отступал Борис Рублев. – Вы что, на запчасти его разобрали?
– А вы кто такой? – переходя в контратаку, спросила бабища. Рублев никак не мог понять, врач это, сестра или просто санитарка, но то, что она вдруг стала обращаться к нему на "вы", показалось ему довольно зловещим признаком. Что-то тут было не так. – Вы родственник?
– Родственник, родственник, – легко сказал Комбат, потихоньку надвигаясь на загородившую проход женщину.
– Паспорт покажите,. – потребовала та.
Это уже становилось забавным, и Комбат даже позволил себе рассмеяться, хотя вовсе не испытывал веселья.
– Здесь что, режимный объект? – сухо спросил он, резко оборвав смех. – Вы начальник охраны?
– Здесь погранзона, – снова почувствовав под ногами твердую почву, заявила церберша. – Здесь все объекты режимные, так что или показывай паспорт, или иди отсюда, пока я в милицию не позвонила.
Что-то подсказывало Рублеву, что последнее место, в которое станет обращаться его собеседница, это милиция. Происходящее здесь нравилось ему все меньше, хотя настоящей тревоги еще не было. Борис Иванович демонстративно плюнул под ноги, круто развернулся и зашагал прочь от крыльца. В глазах необъятной медработницы засветилось торжество, но моментально потухло, когда она увидела, куда направился назойливый беспаспортный посетитель.
А Рублев уже подходил к группе "инвалидов Гражданской", которые сидели вокруг опустевшей бутылки яблочной бормотухи и горестно переглядывались друг с другом, передавая по кругу замусоленный чинарик свернутой из газетной бумаги самокрутки. Заметив приближающегося незнакомца, они как по команде подняли головы и с вялым интересом уставились на него.
– Не пустила, – утвердительно сказал небритый мужичонка лет пятидесяти, правая рука которого от кисти до плеча была залита гипсовой броней.
– Не пустила, зараза, – подтвердил Комбат.
– Это у ней завсегда такая манера – над людями измываться, – заявил плешивый гражданин в гипсовом воротнике. На плеши у него красовалась большая заживающая ссадина. – А ты к кому, земляк?
– К Французову, – ответил Рублев, – из четвертой.
– Это ты, браток, напутал чего-то, – сказал небритый. – Мы все из четвертой. Нету там никакого Францу зова и не было.
– А в какой он? – спросил Комбат.
– Да нету такого у нас в отделении, – с комичным возмущением взмахнул здоровой рукой небритый, – я всех знаю.
– Погоди, Леха, не кричи, – сказал плешивый. – Чего ты руками машешь, когда не знаешь ни хрена?
В списке-то Французов есть, я сам видел. Как раз в нашей палате.
– Чегой-то я не пойму, – сказал небритый Леха. – Как это: в списке есть, а в натуре нету?
– Да, – поддержал его Рублев, ловко извлекая из-за спины принесенную для отсутствующего Французова бутылку водки. Он покосился на крыльцо флигеля. Церберша исчезла – как видно, убежала за подмогой. – Непонятно получается, – продолжал он, аккуратно свинчивая с бутылки алюминиевый колпачок. – Что же это он, сбежал, что ли, на сломанной-то ноге?
– Да какая нога! – досадливо отмахнулся плешивый, не сводя заслезившихся глаз с бутылки. – Не было ни Французова твоего, ни его ноги. Щас объясню, дай только горло промочить, а то пересохло чего-то.
– Давай скорей, – поторопил его Леха, – Клизма за главным побежала.
Остальные инвалиды одобрительно зашумели в том смысле, что да, не мешало бы поторопиться. Лысый, которому мешал гипсовый воротник, сильно отклонился назад всем корпусом и сделал прямо из горлышка несколько крупных глотков. Плешь его моментально покрылась крупной испариной, он по-молодецки крякнул, закусил рукавом застиранной пижамы и передал бутылку Лехе. Бутылка опустела очень быстро, пройдя по кругу и вернувшись к Рублеву с последним глотком на дне, правда, довольно большим. Не сводя с плешивого знатока больничных порядков внимательных глаз, Комбат выплеснул водку в рот и потребовал:
– Излагай.
– Дело простое, – сказал тот, с легкой печалью глядя на бутылку. – Ты этого своего Французова хорошо знаешь? Я в том смысле, чтобы тебе не в обиду было.
– Не в обиду, – успокоил его Рублев – Это же как два пальца обмочить, – продолжал плешивый. – Приходишь к главному, суешь ему на лапу, и всем хорошо: тебе больничный, а этому козлу лекарства халявные, жратва, опять же… Может, он этому твоему Французову морфий выписывает килограммами – для облегчения невыносимых болей. Опасно, конечно, но кто не рискует, тот не пьет шампанского.
При слове "шампанское" взоры присутствующих вновь с тоской обратились к опустевшей бутылке. Они выглядели как пациенты забытого посреди пустыни полевого госпиталя, мечтающие о глотке воды. Борис Рублев вынул из заднего кармана джинсов бумажник и протянул плешивому несколько купюр.
– Обижаешь, – сказал тот. – Что я, политическая проститутка? Я за правду, понял?
– Не обижаю, а угощаю, – поправил его Рублев, легко поднимаясь с корточек. – Вмажьте за меня и за моего приятеля.
– Даже не сомневайся, – заверил его плешивый, принимая деньги. – Счастливо тебе, мужик.
– И вам счастливо.
Рублев повернулся спиной к инвалидам, немедленно принявшимся выяснять, чья очередь бежать в магазин, и неторопливо шагнул навстречу поспешно приближавшемуся к нему со стороны главного корпуса мужчине лет пятидесяти. Незастегнутый белый халат развевался у него за спиной, а на носу гневно поблескивали очки в желтой металлической оправе. За ним, пыхтя, отдуваясь и тяжело переваливаясь с боку на бок, с трудом поспевала давешняя гром-баба.
– Атас, мужики, – негромко сказал кто-то позади Рублева, – Клизма главного ведет.
Комбат, нагнувшись, сорвал какую-то травинку и принялся жевать ее, с интересом наблюдая за приближением главврача и солидной дамы, которую непочтительные инвалиды с пьяных глаз именовали Клизмой. Боковым зрением он заметил, как плешивый Цицерон, по-прежнему крепко зажимая в кулаке деньги, тихо нырнул в сирень и подался куда-то от греха подальше – скорее всего в магазин.
Глава 14
– Дежурный по училищу майор Костырев, – сказал официальный голос, от которого на Комбата так и повеяло знакомым духом казармы и муштры.
– Добрый день, – поздоровался Рублев. – Послушайте, майор, как бы мне поговорить с капитаном Французовым?
– Кто его спрашивает? – сухо осведомился майор.
Рублев чуть было не спросил, какое ему до этого дело, но сдержался: в конце концов, Костырев был на службе, что бы он под этим словом ни понимал, и выполнял свои прямые обязанности.
– Это его бывший сослуживец, – сказал он, – майор Рублев.
– Сослуживец по училищу? – уточнил майор.
– Нет, по десантно-штурмовому батальону, – начиная понемногу терять терпение, ответил Комбат. – Слушай, майор, что за допрос?
– Дело в том, – проигнорировав последний вопрос Рублева, сказал майор, но голос его едва заметно потеплел, – что капитан Французов в данный момент находится на больничном.
– Где, где? – не поверил Рублев. – Французов – на больничном? Он что, объелся или перепил?
На всякий случай он не стал ставить майора Костырева в известность о том, что Французова нет дома. "Вот симулянт, – подумал он, – сделал себе липовый бюллетень и смотался на рыбалку. Оно и понятно, парадов и строевой подготовки он всю жизнь не любил."
– Вообще-то, я не имею права давать такую информацию, – с сомнением протянул Костырев.
– Слушай, майор, будь человеком, – сказал Рублев. – Я приехал в Питер на пару дней, а ты тут разводишь секретность, как будто мы в тылу врага. Он что, в больнице?
– В больнице, – неохотно подтвердил майор. – Только не в Питере, а в Приморске. Поехал на прошлые выходные к какой-то своей родственнице и ухитрился сломать ногу. В понедельник позвонил и сказал, чтобы не ждали.
– У тетки, значит, – задумчиво сказал Рублев.
– Наверное, – согласился майор. – Двойной перелом голени, так что полежит месячишко.
– К нему кто-нибудь ездил? – спросил Комбат.
– Да ты что, майор, там же погранзона! – сказал Костырев. – Въезд только по пропускам, по вызову.
– Валенок ты, Костырев, – проворчал Комбат. – С Финляндского вокзала туда дизель ходит. Два с половиной часа, и ты на месте безо всяких проверок. Другое дело, что никому из вас это на хер не надо, господа офицеры. Но за информацию все равно спасибо Не дожидаясь ответа, он отключился и запустил двигатель машины. Теперь все было ясно: Французов лежал в больнице в Приморске, а Ирина, конечно же, уехала на выходные к нему. Он с силой почесал затылок. Если расписание не изменилось, дизель на Приморск должен был отправиться где-то в половине первого. Только вот вернуться сегодня вряд ли удастся…
Он побарабанил пальцами по рулю. Получалось неловко: притащил парня в чужой город и бросил с незнакомыми людьми, но решение следовало принимать поскорее Двойной перелом – не сахар, Французову там, наверное, тоскливо, а Питер, в конце концов, простоял почти триста лет, и ничего ему не сделается, если постоит еще немного Серега парень хороший, должен понять, а если тоже захочет прокатиться, тем лучше. Приняв решение, он вывел машину из двора и поехал к брату.
Добравшись до квартиры Андрея, он обнаружил, что Сергей с Натальей уже отправились в Петродворец.
Андрей сказал, что они не собирались возвращаться до вечера.
– Ты знаешь, – с некоторым удивлением сообщил он, – по-моему, они отлично поладили.
– А ты что, ревнуешь? – хитровато усмехнулся Комбат.
– Тьфу на тебя! Ну что за солдафонские шуточки?
Кстати, что у тебя на уме? Я же вижу, тебе что-то не дает покоя.
– Да ерунда, – отмахнулся Комбат. – Французов, понимаешь ли, уехал в Приморск и там сломал ногу.
Лежит теперь в больнице.
– В Приморске?
– Угу. В нем самом.
– И ты, конечно, должен навестить умирающего.
– Нечего скалиться, – огрызнулся Борис Иванович. – Мы с ним через столько прошли, что не грех заехать, споить инвалиду бутылочку пива.
– Пива? – с сомнением переспросил Андрей.
– Не твое дело. Ну может, и не пива…
– Да ладно, – рассмеялся Рублев-младший и хлопнул брата по плечу. – Какие проблемы? Мы с Натальей свободны, так что туристские радости твоему Сереге обеспечим по полной программе.
– Вот спасибо, – сказал Борис. – А я все думаю, как тебя об этом попросить. Просто гора с плеч.
– Тоже мне, гора.. На дизеле поедешь?
– На машине боюсь, как бы пограничники не завернули. Я ведь даже не знаю, стоят там сейчас блокпосты или их уже сняли.
– Да, рисковать не стоит, – согласился Андрей. – Давай-ка я тебя покормлю. Поспать бы тебе, конечно, не мешало…
– В поезде посплю, – отмахнулся Комбат.
* * *
Бордово-серый дизель-поезд, в последний раз вздохнув пневматическим приводом дверей, остановился у коротенького перрона Немногочисленные пассажиры вышли из вагонов и через пару минут растворились в лесу, стеной окружавшем железную дорогу. "Не знал бы – нипочем не сообразил, что здесь город", – подумал Борис Рублев, вдыхая напоенный запахами моря и хвойного леса, кристально чистый воздух.Здесь было по-настоящему тепло, и Рублев вспомнил слова Юрия Французова, утверждавшего, что в самом Приморске и вокруг него расположена зона микроклимата, который в сочетании с прекрасным воздухом в два счета вылечивает любую хворь. Комбат стащил с себя джинсовую куртку и, забросив ее за плечо, легко зашагал вслед за своими уже успевшими скрыться из виду попутчиками.
Оказалось, что лес слева от железнодорожной ветки довольно густо населен. Рублев был здесь не впервые, но его до сих поражала та легкость и непринужденность, с которой лес вдруг превращался здесь в городскую улицу, оставаясь при этом лесом – таким же густым и незахламленным. Обшитые досками одноэтажные дома с мансардами, во дворах которых, полностью затеняя их, росли столетние сосны и ели, чередовались с неказистыми двухэтажными постройками барачного типа. Вскоре незаасфальтированная дорога пошла под уклон, и впереди блеснуло море, похожее на расплавленное золото.
Французов однажды рассказывал, как рыбаки с консервного завода зимой ловят рыбу на заливе. Они выходят на лед на снегоходах, за которыми на длинных тросах волочатся ярко-оранжевые буйки на тот случай, если снегоход вдруг провалится в полынью, – по буйку можно будет определить место, где он затонул…
Спустившись с косогора, Рублев оказался на улице, тянувшейся в общей сложности километров на пять вдоль берега залива. Здесь, в черте собственно Приморска, она называлась Набережной, плавно переходя затем в Береговую, бывшую когда-то просто дорогой, соединявшей город с поселком Манола, ставшим теперь одним из городских районов, но не сделавшимся от этого ни больше, ни цивилизованней По существу, Манола представляла собой два ряда неплотно поставленных частных домов, тянувшихся вдоль дороги и половина выходивших задами на залив, а вторая половина – в лес, где, по слухам, трудолюбивые финны когда-то собирали камни и выкладывали ими берега ручьев. Именно там, на самой северной оконечности этой улицы, которая, казалось, так и будет тянуться без конца, пока не упрется в финскую границу, жила тетка Юрия Французова. Как обычно, попав сюда, Рублев подумал, что лучшего места для дачи не найти, вот только далековато и погранзона все-таки…
Решив не ждать городского автобуса, который мог вообще не появиться в ближайшем обозримом будущем, Комбат повернул направо и решительно зашагал вперед.
Слева, на конце далеко выдающейся в море каменистой косы, возникло огромное, сложенное из неподъемных валунов, островерхое, заметно сужающееся от фундамента к кровле, построенное на века, как пирамиды, здание кирхи, изуродованное прибитой над дверью доской, извещавшей о том, что здесь находится городской Дом культуры. Посмотрев направо, Борис Иванович увидел на пригорке, с которого недавно спустился, казавшиеся отсюда белоснежными корпуса зданий небольшого микрорайона, который, вкупе с рыбоконсервным заводом и обслуживавшим несколько окрестных поселков автобусным парком, видимо, давал Приморску право именоваться городом. Если в Приморске была больница, то она наверняка пряталась где-то здесь.
Рублев отправился на поиски, решив задавать поменьше вопросов: времена теперь, конечно, уже не те, но все же оставался, пусть минимальный, риск, что какой-нибудь энтузиаст из старшего поколения или успевший подрасти пионер-герой без лишних разговоров сдаст чужака пограничникам, и тогда не миновать долгой и нудной волокиты – не уходить же ему, в самом деле, с боем! Микрорайон кончился очень быстро, стоило лишь в него углубиться. На дальнем, не видном с набережной краю его возвышалась проросшая черными сорняками коробка недостроенного жилого дома, а дальше начинался вполне обыкновенный, уже без налета романтики и без хвойных деревьев во дворах, частный сектор.
Ориентируясь по торчащей над почерневшими крышами высокой кирпичной трубе, из которой ленивыми клубами вываливался черный дым горящего мазута, Борис Иванович обнаружил городскую баню, а неподалеку словно бы само собой нашлось длинное дощатое строение, в котором, как явствовало из стеклянной, черной с золотом вывески, располагалась городская больница.
С некоторым трудом отыскав справочное бюро, Комбат облокотился о полированную стойку и, искательно заглядывая в окошечко, спросил у молоденькой медсестры, с неприступным видом изучавшей зачитанную книгу (насколько мог видеть Рублев, это был один из романов Дюма):
– Вы не подскажете, где тут у вас хирургическое отделение?
Сестричка подняла не него недовольный взгляд, сложила бантиком пухлые, накрашенные ярко-розовой помадой губы и, помедлив, ответила:
– Флигель во дворе направо. Только туда сейчас нельзя, потому что обед.
– Спасибо, солнышко, – сказал Рублев, – я подожду.
Пройдя длинным прохладным коридором, сплошь от пола до потолка обшитым выкрашенными масляной краской досками и оттого напоминавшим какую-то деревянную трубу, в конце которой размытым пятном сверкал ослепительный по сравнению с царившей здесь полутьмой дневной свет, Комбат вышел во двор, в дождливую погоду, судя по всему, превращавшийся в непроходимое море грязи. Здесь стояли две пыльные и на вид совершенно мертвые машины "скорой помощи", за которыми прятался горчичного цвета "Москвич" с надписью "медицинская служба" вдоль обоих бортов. Следуя указаниям юной почитательницы Александра Дюма, Борис Рублев свернул направо и, обойдя уже начавшие зеленеть кусты сирени, увидел в глубине двора облезлый дощатый флигелек хирургического отделения.
В дверях флигеля он натолкнулся на казавшееся непреодолимым препятствие в лице огромной, в два обхвата бабищи в мятом белом халате и с гренадерскими усами на красном широком лице. Она стояла, уперев в бока мощные руки, до половины прикрытые засученными рукавами халата, и скептически наблюдала за приближением посетителя. Взгляд у нее был такой, что Комбат невольно с неловкостью вспомнил о том, что в кармане висящей у него за правым плечом куртки лежит, оттягивая его книзу, бутылка водки.
– Куда? – грозно спросила она.
Комбат немного растерялся: иметь дело с мужчинами ему всегда было проще, чем с женщинами, даже такими.
Мужчины, как правило, подсознательно понимали, что, беседуя с Рублевым, не стоит переступать границы приличий – это могло плохо кончиться. С женщинами было сложнее. Он не мог просто взять и отшвырнуть эту сварливую гору мяса с дороги, и она это прекрасно знала.
– Друг у меня здесь лежит, – улыбаясь со всей приветливостью, на которую был способен, ответил он. – Надо бы проведать.
– Нельзя, – категорично отрезала его собеседница. – Обед сейчас, никого не впускаем и не выпускаем.
– Гм, – с сомнением произнес Борис Рублев, бросая красноречивый взгляд на группу больных с перевязанными конечностями, расположившихся на скамейке и на траве вокруг нее неподалеку. У скамьи, как автоматы в пирамиде, были составлены три или четыре костыля. Как раз в этот момент один из больных далеко запрокинул голову и поднес ко рту руку, в которой предательски сверкнуло стекло.
– А это, надо понимать, скульптурная группа "Ленин и инвалиды Гражданской войны"? Тот, что с бутылкой, наверное, Ленин.
– Кого надо? – едва заметно смягчаясь перед лицом неприглядной действительности, открыто идущей вразрез с режимом дня, спросила бабища.
– Французов, – сказал Рублев. – Юрий Французов. В какой он палате?
Лицо женщины странно дрогнуло, и это очень не понравилось Комбату. Он не мог поручиться за то, что его впечатление верно, но в выражении лица грозной церберши ему почудился самый обыкновенный испуг.
"Он что, умер тут у них? – подумал Рублев. – От перелома?"
– В общем-то, в четвертой, – неохотно сказала церберша.
– А в частности? – не отступал Борис Рублев. – Вы что, на запчасти его разобрали?
– А вы кто такой? – переходя в контратаку, спросила бабища. Рублев никак не мог понять, врач это, сестра или просто санитарка, но то, что она вдруг стала обращаться к нему на "вы", показалось ему довольно зловещим признаком. Что-то тут было не так. – Вы родственник?
– Родственник, родственник, – легко сказал Комбат, потихоньку надвигаясь на загородившую проход женщину.
– Паспорт покажите,. – потребовала та.
Это уже становилось забавным, и Комбат даже позволил себе рассмеяться, хотя вовсе не испытывал веселья.
– Здесь что, режимный объект? – сухо спросил он, резко оборвав смех. – Вы начальник охраны?
– Здесь погранзона, – снова почувствовав под ногами твердую почву, заявила церберша. – Здесь все объекты режимные, так что или показывай паспорт, или иди отсюда, пока я в милицию не позвонила.
Что-то подсказывало Рублеву, что последнее место, в которое станет обращаться его собеседница, это милиция. Происходящее здесь нравилось ему все меньше, хотя настоящей тревоги еще не было. Борис Иванович демонстративно плюнул под ноги, круто развернулся и зашагал прочь от крыльца. В глазах необъятной медработницы засветилось торжество, но моментально потухло, когда она увидела, куда направился назойливый беспаспортный посетитель.
А Рублев уже подходил к группе "инвалидов Гражданской", которые сидели вокруг опустевшей бутылки яблочной бормотухи и горестно переглядывались друг с другом, передавая по кругу замусоленный чинарик свернутой из газетной бумаги самокрутки. Заметив приближающегося незнакомца, они как по команде подняли головы и с вялым интересом уставились на него.
– Не пустила, – утвердительно сказал небритый мужичонка лет пятидесяти, правая рука которого от кисти до плеча была залита гипсовой броней.
– Не пустила, зараза, – подтвердил Комбат.
– Это у ней завсегда такая манера – над людями измываться, – заявил плешивый гражданин в гипсовом воротнике. На плеши у него красовалась большая заживающая ссадина. – А ты к кому, земляк?
– К Французову, – ответил Рублев, – из четвертой.
– Это ты, браток, напутал чего-то, – сказал небритый. – Мы все из четвертой. Нету там никакого Францу зова и не было.
– А в какой он? – спросил Комбат.
– Да нету такого у нас в отделении, – с комичным возмущением взмахнул здоровой рукой небритый, – я всех знаю.
– Погоди, Леха, не кричи, – сказал плешивый. – Чего ты руками машешь, когда не знаешь ни хрена?
В списке-то Французов есть, я сам видел. Как раз в нашей палате.
– Чегой-то я не пойму, – сказал небритый Леха. – Как это: в списке есть, а в натуре нету?
– Да, – поддержал его Рублев, ловко извлекая из-за спины принесенную для отсутствующего Французова бутылку водки. Он покосился на крыльцо флигеля. Церберша исчезла – как видно, убежала за подмогой. – Непонятно получается, – продолжал он, аккуратно свинчивая с бутылки алюминиевый колпачок. – Что же это он, сбежал, что ли, на сломанной-то ноге?
– Да какая нога! – досадливо отмахнулся плешивый, не сводя заслезившихся глаз с бутылки. – Не было ни Французова твоего, ни его ноги. Щас объясню, дай только горло промочить, а то пересохло чего-то.
– Давай скорей, – поторопил его Леха, – Клизма за главным побежала.
Остальные инвалиды одобрительно зашумели в том смысле, что да, не мешало бы поторопиться. Лысый, которому мешал гипсовый воротник, сильно отклонился назад всем корпусом и сделал прямо из горлышка несколько крупных глотков. Плешь его моментально покрылась крупной испариной, он по-молодецки крякнул, закусил рукавом застиранной пижамы и передал бутылку Лехе. Бутылка опустела очень быстро, пройдя по кругу и вернувшись к Рублеву с последним глотком на дне, правда, довольно большим. Не сводя с плешивого знатока больничных порядков внимательных глаз, Комбат выплеснул водку в рот и потребовал:
– Излагай.
– Дело простое, – сказал тот, с легкой печалью глядя на бутылку. – Ты этого своего Французова хорошо знаешь? Я в том смысле, чтобы тебе не в обиду было.
– Не в обиду, – успокоил его Рублев – Это же как два пальца обмочить, – продолжал плешивый. – Приходишь к главному, суешь ему на лапу, и всем хорошо: тебе больничный, а этому козлу лекарства халявные, жратва, опять же… Может, он этому твоему Французову морфий выписывает килограммами – для облегчения невыносимых болей. Опасно, конечно, но кто не рискует, тот не пьет шампанского.
При слове "шампанское" взоры присутствующих вновь с тоской обратились к опустевшей бутылке. Они выглядели как пациенты забытого посреди пустыни полевого госпиталя, мечтающие о глотке воды. Борис Рублев вынул из заднего кармана джинсов бумажник и протянул плешивому несколько купюр.
– Обижаешь, – сказал тот. – Что я, политическая проститутка? Я за правду, понял?
– Не обижаю, а угощаю, – поправил его Рублев, легко поднимаясь с корточек. – Вмажьте за меня и за моего приятеля.
– Даже не сомневайся, – заверил его плешивый, принимая деньги. – Счастливо тебе, мужик.
– И вам счастливо.
Рублев повернулся спиной к инвалидам, немедленно принявшимся выяснять, чья очередь бежать в магазин, и неторопливо шагнул навстречу поспешно приближавшемуся к нему со стороны главного корпуса мужчине лет пятидесяти. Незастегнутый белый халат развевался у него за спиной, а на носу гневно поблескивали очки в желтой металлической оправе. За ним, пыхтя, отдуваясь и тяжело переваливаясь с боку на бок, с трудом поспевала давешняя гром-баба.
– Атас, мужики, – негромко сказал кто-то позади Рублева, – Клизма главного ведет.
Комбат, нагнувшись, сорвал какую-то травинку и принялся жевать ее, с интересом наблюдая за приближением главврача и солидной дамы, которую непочтительные инвалиды с пьяных глаз именовали Клизмой. Боковым зрением он заметил, как плешивый Цицерон, по-прежнему крепко зажимая в кулаке деньги, тихо нырнул в сирень и подался куда-то от греха подальше – скорее всего в магазин.
Глава 14
– Вот, Савелий Степанович, – задыхаясь от быстрой ходьбы, с трудом проговорила Клизма, обвиняюще вытянув в сторону Бориса Рублева похожий на сардельку указательный палец, – полюбуйтесь. Это он.
Лезет в отделение, когда приема посетителей нет, документы не показывает, спаивает больных…
– Вижу, лезет на забор диверсант, бандит и вор, – пропел позади Леха, которого, похоже, наконец-то разобрало выпитое спиртное. – Я возьму мою гранату и убью его в упор.
– А ты молчи, пьяница однорукая, – напустилась на него Клизма. – Вот сообщат тебе на работу, что ты тут вытворяешь…
Савелий Степанович остановил ее коротким движением руки, и она заткнулась так быстро, словно главврач просто выключил звук в телевизоре.
– Что здесь происходит? – металлическим голосом спросил он, обращаясь к Рублеву.
Тот пожал плечами с самым невинным видом.
– Так я же и пытаюсь понять, что, к черту, здесь происходит, – доверительно объяснил он. – Чепуха какая-то. Друг у меня потерялся, понимаете, доктор.
Вот хоть у нее спросите, – указал он на Клизму. – То она говорит, что он в четвертой палате, то, наоборот, что его там нету… А вот народ считает, что вы под это дело просто медикаменты воруете и сбываете через сеть коммерческих аптек.
Доктор коротко содрогнулся весь целиком, от макушки своей накрахмаленной шапочки до подметок светлых скороходовских туфель. Не говоря ни слова, он ухватил Рублева за рукав и потащил его в сторону с упорством муравья, волокущего домой дохлую гусеницу. Клизма сунулась было следом, но доктор одним коротким яростным взглядом пришпилил ее к месту.
– Тише, тише, – зашипел он, оттащив Бориса Ивановича подальше от посторонних ушей. – Что вы несете, какие медикаменты? Где вы видели в нашей больнице медикаменты, которые стоило бы красть? Что вам надо? Как фамилия вашего друга?
– Французов, – коротко сказал Комбат. – Юрий Французов.
– Я так и знал, что эта история выйдет мне боком, – обреченно вздохнул Савелий Степанович. – Сбежал ваш Французов.
– Доктор, – проникновенно сказал Рублев, – не годится. В понедельник он позвонил на работу и сказал, что лежит в вашей больнице с двойным закрытым переломом голени, а в субботу вы мне заявляете, что он сбежал. Я был у него дома сегодня утром, и его там нет.
Он что, до сих пор прыгает отсюда в Питер на одной ножке? Не годится, Савелий Степанович.
– Ну хорошо, – сказал главврач, – чего там, все мы живые люди. И потом, учтите, что шум вокруг этой истории повредит вашему другу не меньше, чем мне.
Понимаете, он просто купил у меня больничный.
– Купил?
– Именно. Дело это скользкое, но он предложил хорошие деньги, то есть это для нас здесь они хорошие, сами понимаете. В общем, я не устоял. Вроде бы он решил отдохнуть или что-то в этом роде. Я выписал листок нетрудоспособности, вот и все.
– Не все, – покачал головой Рублев. – А больничная документация?
– Ну да, – раздраженно подтвердил доктор, – и это тоже. А что мне было делать? Это входило в условия сделки. Он сказал: а вдруг позвонят с работы, чтобы проверить, и нарвутся на кого-то, кто не в курсе?
– Логично, – согласился Рублев. – Хотя как-то странно. И что он собирался делать?
– Сказал, что решил порыбачить. У него тут какая-то родственница, что ли. Мне, честно говоря, пришло в голову, что он от кого-то скрывается, но это не мое…
Постойте, а он случайно не от вас прячется?
– Да кто его знает, – легкомысленно сказал Рублев. – Он такой, знаете, с причудами. Вы разве не заметили, какой у него клоунский вид?
– М-м-да, – нерешительно протянул доктор, – вид у него, действительно… М-да.
– Вот-вот, – все более увлекаясь, говорил Рублев, просто сияя кретиническим удовольствием от того, что все так удачно выяснилось. – Один нос его чего стоит!
Я такого рубильника в жизни не видал!
– Да, – нервно согласился Савелий Степанович, – нос и вправду… Э-э-э.., исключительный.
– И это при его-то росте! – подхватил Рублев, – Да, – снова вяло поддакнул доктор, – высокий молодой человек.
– Кто высокий? – изумился Комбат так искренне, что даже сам умилился. – Юрка Французов высокий?
Да в нем же метр с шапкой на высоком каблуке! Маленький такой, пузатенький…
– Ах, ну да, – спохватился доктор, – конечно. Это я его с другим больным спутал, тот тоже носатый. Конечно, забавный такой коротышка вот с таким носом.
Видно, что шутник.
– Да, – поддержал его Рублев, – мы с друзьями все шутники. Раньше, бывало, возьмем моторку, выйдем в залив, так, чтобы берегов не видно, привяжем кому-нибудь к ногам авоську с кирпичами, да и пустим его поплавать, а сами веселимся до упаду. Смешно, правда?
– Да, – едва заметно бледнея, согласился главврач, – смешно.
– Мы тут как раз с друзьями собрались на морскую прогулку, – продолжал Борис Иванович, – да вот Юрка куда-то запропастился. Может, вы вместо него? По-моему, вам очень даже не мешает немного проветрить мозги и освежить память.
– Извините, – пытаясь принять официальный вид, сказал Савелий Степанович, – мне пора. Меня ждут больные.
– Одну секунду, – деликатно придержав его за рукав халата, произнес Борис Рублев. – Не так быстро, доктор. Вы, наверное, не поняли. Вы никуда не пойдете, пока не скажете мне, где Юрий Французов и что вы с ним сделали. Поверьте, если ваш ответ мне не понравится, это будет весьма плохая шутка. Врать вы не умеете, так что не советую даже пытаться. Эта история про носатого коротышку, который решил устроить себе отпуск, говорит только о том, что Французова вы и в глаза не видели, ведь так?
– Я позову милицию, – безуспешно пытаясь вырвать свой рукав из железных пальцев Рублева, заявил доктор.
– Слушай, ты, Айболит, – с облегчением отбрасывая шутливый тон, серьезно сказал Борис Рублев. Он выпустил рукав белого халата и поудобнее ухватил доктора за предплечье, сжав так, что у того мгновенно округлились глаза. – Я не знаю, кто платит здешним ментам и что будет, когда они узнают про твои художества.
Я знаю одно: или ты мне расскажешь все, как было, или подохнешь прямо здесь, во дворе своей больницы, и никакая реанимация тебе не поможет.
Со стороны они выглядели двумя мирно беседующими людьми. Казалось, Рублев благодарит главврача за счастливое исцеление какого-нибудь родственника. На лице у него блуждала широкая улыбка, а рука, казалось, дружески сжимала предплечье Савелия Степановича. Посторонний наблюдатель не мог разглядеть холодного, неприветливого выражения его глаз, так же как не мог ощутить настоящей силы якобы дружеского пожатия руки Комбата. Следившая за ними с лужайки перед флигелем Клизма, постояв еще немного, разочарованно ушла, качая огромным задом, и вскоре откуда-то из недр отделения раздался ее сварливый голос. Клизма срывала злость на тех больных, которые в силу полученных увечий не могли покинуть своих постелей и присоединиться к тем, кто, опасливо косясь на главврача, последовал за угол флигеля во главе с вернувшимся плешивым.
Лезет в отделение, когда приема посетителей нет, документы не показывает, спаивает больных…
– Вижу, лезет на забор диверсант, бандит и вор, – пропел позади Леха, которого, похоже, наконец-то разобрало выпитое спиртное. – Я возьму мою гранату и убью его в упор.
– А ты молчи, пьяница однорукая, – напустилась на него Клизма. – Вот сообщат тебе на работу, что ты тут вытворяешь…
Савелий Степанович остановил ее коротким движением руки, и она заткнулась так быстро, словно главврач просто выключил звук в телевизоре.
– Что здесь происходит? – металлическим голосом спросил он, обращаясь к Рублеву.
Тот пожал плечами с самым невинным видом.
– Так я же и пытаюсь понять, что, к черту, здесь происходит, – доверительно объяснил он. – Чепуха какая-то. Друг у меня потерялся, понимаете, доктор.
Вот хоть у нее спросите, – указал он на Клизму. – То она говорит, что он в четвертой палате, то, наоборот, что его там нету… А вот народ считает, что вы под это дело просто медикаменты воруете и сбываете через сеть коммерческих аптек.
Доктор коротко содрогнулся весь целиком, от макушки своей накрахмаленной шапочки до подметок светлых скороходовских туфель. Не говоря ни слова, он ухватил Рублева за рукав и потащил его в сторону с упорством муравья, волокущего домой дохлую гусеницу. Клизма сунулась было следом, но доктор одним коротким яростным взглядом пришпилил ее к месту.
– Тише, тише, – зашипел он, оттащив Бориса Ивановича подальше от посторонних ушей. – Что вы несете, какие медикаменты? Где вы видели в нашей больнице медикаменты, которые стоило бы красть? Что вам надо? Как фамилия вашего друга?
– Французов, – коротко сказал Комбат. – Юрий Французов.
– Я так и знал, что эта история выйдет мне боком, – обреченно вздохнул Савелий Степанович. – Сбежал ваш Французов.
– Доктор, – проникновенно сказал Рублев, – не годится. В понедельник он позвонил на работу и сказал, что лежит в вашей больнице с двойным закрытым переломом голени, а в субботу вы мне заявляете, что он сбежал. Я был у него дома сегодня утром, и его там нет.
Он что, до сих пор прыгает отсюда в Питер на одной ножке? Не годится, Савелий Степанович.
– Ну хорошо, – сказал главврач, – чего там, все мы живые люди. И потом, учтите, что шум вокруг этой истории повредит вашему другу не меньше, чем мне.
Понимаете, он просто купил у меня больничный.
– Купил?
– Именно. Дело это скользкое, но он предложил хорошие деньги, то есть это для нас здесь они хорошие, сами понимаете. В общем, я не устоял. Вроде бы он решил отдохнуть или что-то в этом роде. Я выписал листок нетрудоспособности, вот и все.
– Не все, – покачал головой Рублев. – А больничная документация?
– Ну да, – раздраженно подтвердил доктор, – и это тоже. А что мне было делать? Это входило в условия сделки. Он сказал: а вдруг позвонят с работы, чтобы проверить, и нарвутся на кого-то, кто не в курсе?
– Логично, – согласился Рублев. – Хотя как-то странно. И что он собирался делать?
– Сказал, что решил порыбачить. У него тут какая-то родственница, что ли. Мне, честно говоря, пришло в голову, что он от кого-то скрывается, но это не мое…
Постойте, а он случайно не от вас прячется?
– Да кто его знает, – легкомысленно сказал Рублев. – Он такой, знаете, с причудами. Вы разве не заметили, какой у него клоунский вид?
– М-м-да, – нерешительно протянул доктор, – вид у него, действительно… М-да.
– Вот-вот, – все более увлекаясь, говорил Рублев, просто сияя кретиническим удовольствием от того, что все так удачно выяснилось. – Один нос его чего стоит!
Я такого рубильника в жизни не видал!
– Да, – нервно согласился Савелий Степанович, – нос и вправду… Э-э-э.., исключительный.
– И это при его-то росте! – подхватил Рублев, – Да, – снова вяло поддакнул доктор, – высокий молодой человек.
– Кто высокий? – изумился Комбат так искренне, что даже сам умилился. – Юрка Французов высокий?
Да в нем же метр с шапкой на высоком каблуке! Маленький такой, пузатенький…
– Ах, ну да, – спохватился доктор, – конечно. Это я его с другим больным спутал, тот тоже носатый. Конечно, забавный такой коротышка вот с таким носом.
Видно, что шутник.
– Да, – поддержал его Рублев, – мы с друзьями все шутники. Раньше, бывало, возьмем моторку, выйдем в залив, так, чтобы берегов не видно, привяжем кому-нибудь к ногам авоську с кирпичами, да и пустим его поплавать, а сами веселимся до упаду. Смешно, правда?
– Да, – едва заметно бледнея, согласился главврач, – смешно.
– Мы тут как раз с друзьями собрались на морскую прогулку, – продолжал Борис Иванович, – да вот Юрка куда-то запропастился. Может, вы вместо него? По-моему, вам очень даже не мешает немного проветрить мозги и освежить память.
– Извините, – пытаясь принять официальный вид, сказал Савелий Степанович, – мне пора. Меня ждут больные.
– Одну секунду, – деликатно придержав его за рукав халата, произнес Борис Рублев. – Не так быстро, доктор. Вы, наверное, не поняли. Вы никуда не пойдете, пока не скажете мне, где Юрий Французов и что вы с ним сделали. Поверьте, если ваш ответ мне не понравится, это будет весьма плохая шутка. Врать вы не умеете, так что не советую даже пытаться. Эта история про носатого коротышку, который решил устроить себе отпуск, говорит только о том, что Французова вы и в глаза не видели, ведь так?
– Я позову милицию, – безуспешно пытаясь вырвать свой рукав из железных пальцев Рублева, заявил доктор.
– Слушай, ты, Айболит, – с облегчением отбрасывая шутливый тон, серьезно сказал Борис Рублев. Он выпустил рукав белого халата и поудобнее ухватил доктора за предплечье, сжав так, что у того мгновенно округлились глаза. – Я не знаю, кто платит здешним ментам и что будет, когда они узнают про твои художества.
Я знаю одно: или ты мне расскажешь все, как было, или подохнешь прямо здесь, во дворе своей больницы, и никакая реанимация тебе не поможет.
Со стороны они выглядели двумя мирно беседующими людьми. Казалось, Рублев благодарит главврача за счастливое исцеление какого-нибудь родственника. На лице у него блуждала широкая улыбка, а рука, казалось, дружески сжимала предплечье Савелия Степановича. Посторонний наблюдатель не мог разглядеть холодного, неприветливого выражения его глаз, так же как не мог ощутить настоящей силы якобы дружеского пожатия руки Комбата. Следившая за ними с лужайки перед флигелем Клизма, постояв еще немного, разочарованно ушла, качая огромным задом, и вскоре откуда-то из недр отделения раздался ее сварливый голос. Клизма срывала злость на тех больных, которые в силу полученных увечий не могли покинуть своих постелей и присоединиться к тем, кто, опасливо косясь на главврача, последовал за угол флигеля во главе с вернувшимся плешивым.