Страница:
Ребенок – мертворожденный. Состояние матери после операции – нормальное. Плод утилизирован", – было выведено не по-докторски красивым и аккуратным почерком Нелли Кимовны Рябкиной.
Банда быстро пролистал карту. Все записи за последние два месяца, с момента нахождения Ольги в больнице, делались только Рябкиной и Кварцевым.
"Что ж, разберемся на досуге", – подумал Банда, запихивая карту во внутренний карман куртки.
Он окинул взглядом кабинет в надежде отыскать еще что-нибудь интересное, но, кроме сейфа, ничего не привлекло его внимания. А сейф, старинный засыпной сейф ручной работы, поддался бы разве что автогену.
Оставалась последняя надежда на разгадку тайны – морг больницы. И Банда, не мешкая, бросился туда...
Нелли Кимовна совсем не любила эту пору года.
Природа теряла многообразие цвета, яркость, буйство и мощь. Небо не привлекало взгляд своей прозрачностью и глубиной, рождавшей столько мечтаний и грез, а висело над самой головой серым грязным потолком, как будто придавливая к земле не только все живое, но даже мысли и чувства. Голые деревья с облетевшими листьями лишались всяческого очарования – сразу становились заметны, бросались в глаза все искривленные и поломанные сучья, и казалось, что они уже больше не тянутся вверх к этому промозглому небу, а как согбенные старухи, жмутся к земле, не в силах выдерживать тяжесть прожитых лет и перенесенных страданий.
Дождь, туман, лужи, слякоть, сырость, промозглый ветер с моря, промокшие туфли...
Какое уж тут "очей очарованье"! Тоска, да и только.
Ее не радовало сегодня даже удачно прокрученное прошлой ночью дело, принесшее очередную пачку долларов. Нет, конечно, деньги нужны, она к ним уже успела привыкнуть и не собиралась отказывать себе во всех тех бытовых мелочах и материальных радостях, благодаря деньгам появившихся в ее жизни.
Но сегодня, разбрызгивая глубокие грязные лужи колесами своей "девятки" на узких одесских улочках по пути в больницу, Рябкина не чувствовала удовольствия, вспоминая о долларах.
Азарт игры, с которым она принялась за этот бизнес, давно прошел. Это поначалу, когда нужно было все организовывать, находить нужных людей, покупать их, отлаживать всю систему и, как в награду за все труды, делить прибыль, милостиво "отстегивая" помощникам определенные суммы, – тогда все это ее радовало. Было по-настоящему приятно выплачивать "премиальные" – она выступала в роли работодателя и благодетеля, имевшего наемных работников. Ей нравилось, как заискивающе смотрели на нее те же Королькова и Кварцев, ожидая, пока хозяйка отсчитает очередную сумму. Отрадно было видеть и радость в их глазах, когда деньги перекочевывали наконец в их руки, и Нелли Кимовна тешилась мыслью о том, что это именно она дарит людям радость, делает их счастливыми. Она – их хозяйка.
Но все эти чувства уже давно отмерли. Теперь она все делала машинально – так, как автоматически работала запущенная ею машина похищения детей.
Похищение...
Было ли ей хоть когда-нибудь стыдно, просыпалась ли у нее совесть, не грызла ли по ночам ее душу? Умела ли она не отводить взгляда, встречаясь с глазами матерей, которым только что сообщили о том, что ребенок родился мертвым? Да, умела! Да, ей не было стыдно! Она просто самореализовывалась, она в конце концов делала свой бизнес, а если кто-то в результате страдал – это, собственно говоря, их проблемы. Азарт выигрыша, наоборот, радовал ее, пока... пока все не надоело.
Была ли она зла или жестока? А почему бы и нет? В конце концов тридцать пять лет – возраст для женщины не такой уж и малый. Она симпатичная, деловая, обеспеченная, главврач больницы, имеет квартиру, машину, деньги – и нет мужа, нет детей. Вечерами дома тоскливо, а по ночам... Хоть волком вой, но природу не обманешь. Она несколько раз даже ухитрялась покупать этих двадцатилетних мальчиков, но, получив свое, тут же выгоняла их безжалостно, стирая их лица из памяти.
Ей хотелось любить, но любить было некого, а ее саму не любил никто. Ей хотелось кому-нибудь дарить свое тепло, свою ласку, свою домовитость, но дарить было некому, и постепенно все это стало превращаться в нечто себе противоположное.
И теперь она была злой, жестокой, бессердечной, безжалостной, мстительной и... все же ждущей чего-то лучшего, мечтающей о простом женском счастье.
"Все бабы как бабы – любят, рожают... А я? Чем я хуже их? Почему они, а не я?" – такие мысли все чаще и чаще приходили ей в голову после тридцати.
Натура у нее нетерпеливая и импульсивная, и черт его знает, что могла бы она натворить в этом своем роддоме, как могла бы отомстить всем этим бесконечным роженицам, если бы не пан Гржимек, подсказавший ей замечательную идею войти в его сверхприбыльный бизнес...
Рябкина въехала на автостоянку у больницы и, нажав кнопку на пульте управления автосигнализацией, направилась к желтому больничному корпусу, в котором находились женские отделения и ее кабинет.
Навстречу ей выбежали две медсестры, и по их возбужденным лицам и нетерпеливой жестикуляции она поняла – что-то случилось.
Что?
Она с трудом поняла, что произошло, а когда поняла, то не поверила. Как? Этот алкаш, этот ханыга – и смеет наводить порядки в ее больнице?
И вдруг она разом все осознала. Она поняла, чего ищет Банда в ее больнице. Она даже могла поклясться, что знает, под чьей "крышей" он работает.
Нелли Кимовна почувствовала, как подкатил к горлу, сжимая его, противный комок страха.
– Где сейчас этот Бондаренко? – спросила она у медсестер дрогнувшим от ужаса голосом.
– В морг побежал, Нелли Кимовна. Он какой-то ненормальный – бегает, кричит, ищет что-то, – затараторили девушки, перебивая друг друга. – Может, вызовем бригаду из психбольницы? У него белая горячка, Нелли Кимовна. Он, наверное, совсем упился. Он же невменяемый. Ему Альпенгольц говорил...
– В морге, значит? – перебила Рябкина, не дослушав. – Хорошо, успокойтесь.
Волнение прошло. Она знала, что сейчас нужно делать. Она почувствовала, что это еще не конец.
Она снова может взять ситуацию под контроль.
Если, конечно, проявит волю и настойчивость. А этого у нее не занимать.
– Так, слушайте меня. Все нормально, передайте всем, чтобы успокоились, – она говорила своим обычным, властным и не терпящим возражений голосом. – Никакой бригады не надо. Санитар Бондаренко будет уволен сегодня же, больше он здесь никогда не появится. Если что – я сама вызову милицию. Все, идите.
И, резко повернувшись, Рябкина заторопилась в другой конец больничного городка – туда, где за осенними деревьями мрачно желтело одноэтажное здание больничного морга...
Вонь в морге стояла невыносимая. Проблемы всех бывших советских моргов – маломощные и изношенные холодильники и хроническая нехватка мест. Трупы лежали всюду, буквально в первой же после входных дверей комнатке, в предбаннике, возле мирно дремавшего старичка-сторожа лежал труп со страшно торчащими из-под простыни ногами.
– Ты куда, милок? – проснувшийся от неожиданного появления Банды старичок попытался преградить ему дорогу.
– Дело у меня здесь, – Банда постарался отстранить деда, но тот ловко вцепился ему и рукав.
– Какое такое дело? Не положено! Василий Петрович ругаться будет, нельзя так!
– Кто такой Василий Петрович?
– Врач, врач наш. Этот, как его... Патолоканатом, – с трудом "выговорил" трудное слово старик, гордо вскинув голову. – Он ругаться будет...
– Патологоанатом? Отлично, – Банда удовлетворенно кивнул головой. – Вот его-то мне и надо.
Он здесь?
– Здесь, где ж ему быть! Он сейчас занят, – старик уважительно поднял кверху свой тощий палец, – проводит вскрытие.
– Ничего, я на два слова.
– Ну иди, коль так рвешься. Смотри, темновато тут, не зацепись за "жмурика" какого.
– А где этот Василий Петрович?
– А по коридору пойдешь прямо, там будет лестница вниз, в подвал. Спустишься, а там увидишь – там уж свет будет ярко гореть.
– Ну, спасибо. Найду, – и Банда решительно толкнул дверь, ведущую в темный коридор с лежавшими вдоль стен отвратительно пахнущими трупами...
Конечно, Банде доводилось бывать в этом морге и раньше – несколько раз его посылали сюда с бумагами. Но дальше предбанника со старичком-сторожем заходить необходимости не было, и теперь, ступив в узкий коридор морга и услышав, как захлопнулась за спиной дверь. Банда невольно поежился, ощутив неприятный холодок в спине.
Уж чего-чего, а трупов за свою жизнь он видел предостаточно. Разных – и убитых в бою товарищей с аккуратненькой бескровной дырочкой в голове, и разорванных буквально на куски гранатой или миной; видел казнь в Таджикистане, когда отрубленная голова, как спелый арбуз, покатилась в пыль; видел изрезанных московских вокзальных проституток, на которых, как казалось, не было живого места, не тронутого ножом. Видел их и по одному, видел и тогда, когда лежали они, да в том же Афгане, целыми штабелями, готовясь к отправке домой в цинковых ящиках. Много насмотрелся он за свою не такую уж и долгую жизнь.
Но Сашка никогда не оказывался в царстве мертвых вот так, один на один с ними, в полумраке замкнутого тесного пространства. И ни луча солнца, ни живого человеческого голоса...
Трупы для наших больниц – настоящее бедствие. Это только кажется, что люди умирают редко.
К сожалению, все происходит как раз наоборот.
Умирают больные. Замерзают бомжи. Тихо отходят в лучший мир беспризорные одинокие старички. Загибаются в пьяном угаре пропащие алкоголики...
Хотите узнать, сколько вокруг одиноких людей – сходите в морг. Это они, "невостребованные", на языке врачей, лежат в затхлом, пропахшем смертью мраке, дожидаясь погребения и приводя в ужас врачей и администрацию больниц.
Ну привез же кто-то старика на лечение! Был же какой-то то ли сын, то ли племянник! Но вот старик умер – и никому становится не нужен. Пока милиция будет искать родственников, пока родственники письменно подтвердят отказ от погребения тела, пока прокуратура все официально оформит – проходят не недели. Месяцы! Старик, или бомж, или убитый в пьяной драке "неустановленный" алкоголик все же будут в конце концов всунуты в грубый ящик из нетесанных досок и похоронены на окраине городского кладбища, вместо надгробия получив колышек с номером могилы. Но до этого дня они будут лежать здесь. Будут разлагаться, не умещаясь в забитый до отказа холодильник, будут пухнуть и распространять ужасное зловоние, будут истекать трупной жидкостью, заливая бетонный пол, – и никто и никак не сможет им помочь...
Банда шел по этому ужасному коридору и будто слышал, как звенят напряженно его собственные нервы – его стальные тренированные нервы.
Вот наконец и лестница в подвал.
Сашка опустился вниз и, как и рассказывал ему сторож, увидел яркое пятно света в прозекторской.
Полный рыжий мужик с совершенно красной физиономией в ярких лучах операционной лампы ковырялся скальпелем и пинцетом в утробе свеженького покойника, насвистывая при этом какой-то веселенький мотивчик.
– Здравствуйте. Вы – Василий Петрович?
От неожиданности мужик выронил пинцет из рук и резко обернулся на звук голоса.
– Я, – прогудел он басом. – Кто вы такой и что здесь, черт подери, делаете?
– Я санитар вашей больницы...
– Чего надо? – он внимательно рассматривал Банду. – Ходят тут всякие...
Банда сохранял спокойствие, стараясь лишний раз не заводиться, но был весьма удивлен неожиданно агрессивным и бесцеремонным тоном этого врача:
– Так это вы – Василий Петрович, патологоанатом?
– Я же сказал – я. Что надо?
– Вы заведуете всем этим хозяйством? – Банда обвел взглядом стены вокруг.
– Чего ты хочешь?
– Мне нужна ваша помощь.
– В чем?
– Сегодня ночью вам в морг поступал труп?
– А что я, по-твоему, сейчас делаю? – красномордый прозектор кивнул на разрезанного "пациента". – Вот он, красавчик, как живой...
– Нет, я имею в виду...
– А ты что, родственник ему или друг? Так не волнуйся – констатирую причину смерти и зашью, как положено. Если в ожил, он бы даже бегать смог, ха-ха! Слышь, санитар, а ты случайно не выпить хочешь?
Только сейчас Банда понял, чем отчасти объяснялся такой выдающийся румянец на жирных щеках Василия Петровича – прозектор был здорово пьян. Впрочем, осуждать за это человека у Банды не повернулся бы язык – работенка у патологоанатома, как ни крути, не из веселеньких. Да и атмосфера помещения располагает, так сказать, к принятию допинга. С другой стороны, парень даже представить себе не мог, как можно пить и закусывать в этом воздухе, среди этих... Он даже содрогнулся, представив себе малоприятный процесс.
– Василий Петрович, а еще трупы были за ночь?
– А что тебе надо? – врач вдруг всмотрелся в лицо Банды, и в его взгляде парню почудилось что-то необычное – страх, настороженность, подозрительность?
– Я ищу труп мертворожденного мальчика.
– Какого хрена?
– Бляха, я спрашиваю, был труп ребенка или нет? – Банда не выдержал, взорвался, но сил терпеть пьяное хамство прозектора у него больше не было. Не было и времени объясняться – нужно было что-то срочно делать, действовать, искать. – Я пришел сюда не шутки с тобой шутить. Говори, падла пьяная, иначе к твоим "жмурикам" отправлю на хрен и не пожалею...
– Ух ты какой страшный! – глаза Василия Петровича вдруг полыхнули лютой ненавистью. Он не только не попятился от наступавшего на него Банды, но, наоборот, сделал шаг-другой навстречу, поигрывая в пальцах своим скальпелем. – Ты, паскуда, меня будешь учить, в каком состоянии трупы вскрывать? Да я тебя сейчас как полосну пару раз вот этой штучкой...
– Ты об этом пожалеешь. Я тебя предупреждаю, – Банда попытался в последний раз свести ситуацию к мирному исходу, но, видимо, момент для этого был упущен.
Вдруг доктор громко крикнул:
– Остап!
За спиной патологоанатома открылась дверь, которую Банда поначалу даже и не заметил. Оттуда вышел здоровый высокий парень в спортивных брюках и майке, поигрывая накачанными мускулами. В руках он совершенно недвусмысленно вертел резиновую палку – такую, какой пользуется ОМОН на всех просторах СНГ. Увидев Банду, неуклюжего в узковатом коротком белом халате, парень хищно и довольно улыбнулся.
– Так я не понял, что это за козел посетил наше тихое богоугодное заведение? – чуть прошепелявил он, в улыбке обнажая выбитый передний зуб.
– Ты представляешь, Остапчик, ему, видите ли, ребенков мертвых подавай! – Василий Петрович, приободрившись с появлением своего неожиданного для Банды помощника, картинно развел руками. – Робин Гуд местный выискался. Ха-ха-ха!
– Вы не понимаете. Дело слишком серьезное... – начал Банда. Он еще надеялся на лучшее, он не верил и не хотел верить в то, что Рябкина держала под своим контролем столько людей. Но тут же осекся, натолкнувшись на их абсолютно невозмутимые и откровенно насмешливые взгляды.
И вдруг страшный удар обрушился сверху ему на макушку. Как будто что-то огромное и твердое упало с потолка, чуть не снеся голову, ломая шейные позвонки и сбивая с ног. Уже падая, он успел оглянуться и краем глаза увидеть, откуда пришелся удар, – за его спиной стоял еще один громила, почти точная копия Остапа. Его появления Банда не засек, и именно его страшный удар дубинкой свалил Сашку с ног. Это было последнее, о чем успел подумать отключившийся в следующее мгновение Банда...
С ней, молодой и абсолютно здоровой девушкой, ничего подобного никогда раньше не случалось, и поначалу Алина совершенно не придала значения этой странной ноющей внезапно появившейся и все нарастающей тяжести под левой грудью. Но тяжесть становилась все сильнее и сильнее и наконец обернулась болью, остро пульсирующей при каждом вздохе, при каждом ударе сердца.
Это было такое странное и такое неприятное ощущение, что Алина не выдержала, прилегла у себя в комнате на кровать, приложив руку к груди и стараясь успокоиться, отвлечься от отвратительного ощущения.
Настасья Тимофеевна, проходя мимо открытых дверей в комнату дочери, заметила, как тихо лежит ее ненаглядная Алинушка, странно приложив руку к груди. Раньше мать не замечала такого за дочерью – чтобы с утра, уже встав, Алина снова улеглась! Это было столь необычно, что с нехорошим предчувствием Настасья Тимофеевна зашла к дочери.
– Алина, что-нибудь случилось?
– Нет, мама, не волнуйся, все нормально...
От матери не ускользнула мгновенная гримаска боли, промелькнувшая по лицу девушки. Рука Алины вздрогнула, как будто плотнее прижимаясь к груди, и Настасья Тимофеевна теперь уж испугалась не на шутку.
– Доченька, а чего это ты за сердце держишься?
– Ерунда, не волнуйся... Слушай, как ты думаешь, почему Саша уже два дня не звонил?
– Никуда не денется твой Саша. Ну, работы у человека много, забегался. Позвонит. Александр – очень ответственный человек, не переживай... А вот с тобой что?
– Сейчас пройдет.
– Что?
– Да вот тянет как-то...
– Где именно? – мать подсела к дочери и осторожно отвела от груди ее руку. – Здесь? Или в боку?
– Здесь, чуть пониже груди. Прямо под грудью.
– Внутри?
– Да.
– А в спину не отдает?
– Нет.
– А вот здесь, под горлом? Как будто дышать труднее. Как будто камень лежит...
– Немного.
– Сильно болит?
– Нет, ма, я же сказала. Ерунда, сейчас все пройдет, что ты волнуешься!
– Это не ерунда, – Настасья Тимофеевна строго взглянула на дочь, глаза ее были полны тревоги. – Это сердце, Алинушка, так болит у людей. Я по папиному сердцу знаю – у него все точно так же бывает. Подожди...
Она вернулась через минуту с таблеткой валидола и протянула дочери.
– Положи под язык и соси.
– Мама, ну перестань...
– Слушайся! – насильно всунула в рот дочери таблетку Настасья Тимофеевна. – Ну как же так, доченька? Ты же еще такая молодая, с чего тебе вдруг сердце рвать, а? У тебя же еще вся жизнь впереди, ты уж осторожней. Не" переживай так. Ничего с Александром не случится. Он у тебя самый сильный, самый смелый. Ты посмотри, из каких он только передряг ни выбирался. А сейчас, он же сам говорил, вообще никакой опасности. Так, формальности кое-какие утрясти, проверить кого-то там...
– Мама, я так за него боюсь, – слезы навернулись на глаза Алины. – Мне почему-то страшно.
– Вот глупости!
– Я знаю, что глупости. Но мне страшно. Скорее бы он вернулся!
– Скоро, Алинушка, скоро вернется. Ты же помнишь, что он обещал, когда последний раз звонил: неделька-другая, и он приедет. Сыграем свадьбу...
– Мама, я без него очень скучаю!
– Знаю, дочка, знаю, – Настасья Тимофеевна ласково погладила дочь по голове. – Он парень хороший, мне нравится. И папе понравился...
– Скорее бы он возвращался. И только бы с ним ничего не случилось!
Сердце девушки ее не обманывало – в более паршивую передрягу Банда еще не попадал.
Именно в это время где-то там, далеко на юге, в Одессе, он лежал без сознания на грязном и холодном бетонном полу больничного морга...
Он приподнял тяжелую голову и обвел взглядом все вокруг, пытаясь вспомнить, что с ним произошло, где он сейчас и как сюда попал. Наткнувшись взглядом на Остапа, Василия Петровича и этого, неизвестного, ударившего его сзади, он вспомнил все и застонал от боли.
– Ну вот и оклемался, кадр, – констатировал возвращение сознания к Банде Василий Петрович.
Он уже успел сбросить свой белый халат, перчатки и остался в джинсовом костюме и легкой футболке. – Иди, зови Нелли Кимовну.
Тот, который ударил Банду, вышел из прозекторской, а Василий Петрович поставил напротив Банды два стула и уселся на одном из них. Остап молча, не двигаясь и не спуская глаз с Бондаровича, стоял у двери, все так же сжимая свою резиновую дубинку.
Банда, снова уронив голову на грудь, пытался сосредоточиться.
"Так. Сколько времени я был в "отключке"?.. Вот черт, руки связали, даже на часы не посмотришь!"
Он сидел на стуле с высокой спинкой, и руки его были стянуты за спинкой стула так, что Банда и пошевелиться не мог. Парень попытался растянуть узел или хоть немного подвигать руками, но это ему не удалось – узел вязал профессионал, и освободиться от него или чуть расслабить было невозможно.
Дверь открылась, и в прозекторскую вошла Рябкина. Все такая же симпатичная, улыбчивая – ну просто само обаяние! Выдавали ее только глаза – глаза были теперь злые и строгие, холодным прищуром будто пронизывая Банду насквозь.
– Ну здравствуй. Банда! – улыбнулась она ему, усаживаясь на стул напротив и грациозно положив ногу на ногу, отчего приоткрылись красивые круглые колени. – Мы с тобой уже вроде пытались беседовать по душам, но ты оказался не слишком откровенным. Придется нам с тобой поговорить еще раз. Только более открытый и честно. Ты, надеюсь, не против?
– Поговорим, – чуть шевельнул Банда пересохшими губами. – Только дайте попить сначала.
– С этого, если мне память не изменяет, и прошлый наш разговор начался, да? – она снова улыбнулась ему. Голос ее звучал так ласково, что трудно было поверить в то, что сейчас друг против друга сидят два заклятых врага. Только один был связан, а другой чувствовал себя вполне комфортно в окружении своих дрессированных горилл. – Карим, дай ему, пожалуйста, попить. И нельзя ли его развязать?
– Сейчас, Нелли Кимовна, – бросился выполнять поручение тот, что треснул Банду по голове, а Василий Петрович отрицательно покачал головой, покосившись на хозяйку:
– Не надо пока развязывать, Нелли Кимовна. Пусть так посидит, не сдохнет.
– В таком случае выйдите все в соседнее помещение... Напоил? – обратилась она к Кариму, поднесшему стакан воды к губам Банды. – Ну вот и отлично. Выйдите все, нам с Бондаренко надо немного поговорить. Когда вы мне понадобитесь, я вас позову. И вы, Василий Петрович, тоже, пожалуй, идите, – она указала взглядом на дверь к патологоанатому.
Теперь в комнате остались только они, Банда и Рябкина, и оба с нескрываемым любопытством рассматривали друг друга, будто заново изучая, заново просчитывая возможности и способности противника. И Рябкина заволновалась – это был совсем другой Банда, совсем не тот алкаш, которого она брала на работу.
Как же раньше она не заметила пристальный и внимательный взгляд его серых глаз?! А приятные и волевые черты лица? А широкую накачанную грудь?
Неужели он такой артист, что смог спрятаться под маской даже от нее, от внимания которой не ускользала ни одна мелочь?! Это было крайне неприятно, но Нелли Кимовна постаралась справиться с волнением, усилием воли подавив нарастающую тревогу.
Она заговорила первой.
– Итак, кто же ты такой?
– Это вам ни к чему.
– Ну как ни к чему?! Должна же я знать, что за человек устроил дебош в моей больнице... Кстати, не понимаю, что же вы так усердно искали, а?
– Я хочу знать, где ребенок Сергиенко.
– Ночью мы извлекли мертвый плод. Сама бы она его не родила, возникла угроза заражения организма, поэтому на консилиуме решено было провести кесарево.
– На каком консилиуме, Нелли Кимовна? – с сарказмом переспросил Банда, с презрением взглянув на главврача. – Вы да Кварцев – весь ваш консилиум!
– Да, главврач больницы и заместитель. Вы сомневаетесь в нашей компетентности? Или вы нашли в нашем решении что-либо криминальное?
– Я поверю, что ничего криминального нет, только тогда, когда увижу ребенка Сергиенко. Покажите мне этот мертвый плод. Он где-то здесь?
– Слушайте, а кто вы такой, чтобы требовать у меня отчета? Или Сергиенко – ваша...
– Перестаньте, Нелли Кимовна.
– Хорошо, – она чуть заметно улыбнулась. – Не буду. Но вы можете мне объяснить, зачем вам понадобилось выдавать себя за алкоголика?
– Я ни за кого себя не выдавал.
– Ну, полноте, Александр! – она в наигранном возмущении всплеснула руками. – Вы так старались, что я действительно поверила, что, кроме бутылки какой-нибудь бормотухи, вас в этой жизни ничего не интересует... Все ваши душещипательные истории о своей несчастной личной жизни – тоже плод фантазии или в них есть какие-нибудь биографические сведения?
– Какая вам разница? Где ребенок?
– Послушайте, Бондаренко, давайте начистоту. Пока вы тут валялись без сознания, я успела позвонить в Киев, в министерство. И знаете, что мне там сказали? В Сарнах в жизни никогда не было медучилища!
– Естественно.
– Но ваши документы – в полном порядке.
– Естественно.
– Так где же их изготовили? Вы работаете на КГБ, на милицию? Или вы из какой-нибудь бандитской группировки? Впрочем, вы кажетесь мне теперь слишком интеллигентным человеком, чтобы связываться со всякой мразью...
Банда быстро пролистал карту. Все записи за последние два месяца, с момента нахождения Ольги в больнице, делались только Рябкиной и Кварцевым.
"Что ж, разберемся на досуге", – подумал Банда, запихивая карту во внутренний карман куртки.
Он окинул взглядом кабинет в надежде отыскать еще что-нибудь интересное, но, кроме сейфа, ничего не привлекло его внимания. А сейф, старинный засыпной сейф ручной работы, поддался бы разве что автогену.
Оставалась последняя надежда на разгадку тайны – морг больницы. И Банда, не мешкая, бросился туда...
* * *
Осень – время унылое.Нелли Кимовна совсем не любила эту пору года.
Природа теряла многообразие цвета, яркость, буйство и мощь. Небо не привлекало взгляд своей прозрачностью и глубиной, рождавшей столько мечтаний и грез, а висело над самой головой серым грязным потолком, как будто придавливая к земле не только все живое, но даже мысли и чувства. Голые деревья с облетевшими листьями лишались всяческого очарования – сразу становились заметны, бросались в глаза все искривленные и поломанные сучья, и казалось, что они уже больше не тянутся вверх к этому промозглому небу, а как согбенные старухи, жмутся к земле, не в силах выдерживать тяжесть прожитых лет и перенесенных страданий.
Дождь, туман, лужи, слякоть, сырость, промозглый ветер с моря, промокшие туфли...
Какое уж тут "очей очарованье"! Тоска, да и только.
Ее не радовало сегодня даже удачно прокрученное прошлой ночью дело, принесшее очередную пачку долларов. Нет, конечно, деньги нужны, она к ним уже успела привыкнуть и не собиралась отказывать себе во всех тех бытовых мелочах и материальных радостях, благодаря деньгам появившихся в ее жизни.
Но сегодня, разбрызгивая глубокие грязные лужи колесами своей "девятки" на узких одесских улочках по пути в больницу, Рябкина не чувствовала удовольствия, вспоминая о долларах.
Азарт игры, с которым она принялась за этот бизнес, давно прошел. Это поначалу, когда нужно было все организовывать, находить нужных людей, покупать их, отлаживать всю систему и, как в награду за все труды, делить прибыль, милостиво "отстегивая" помощникам определенные суммы, – тогда все это ее радовало. Было по-настоящему приятно выплачивать "премиальные" – она выступала в роли работодателя и благодетеля, имевшего наемных работников. Ей нравилось, как заискивающе смотрели на нее те же Королькова и Кварцев, ожидая, пока хозяйка отсчитает очередную сумму. Отрадно было видеть и радость в их глазах, когда деньги перекочевывали наконец в их руки, и Нелли Кимовна тешилась мыслью о том, что это именно она дарит людям радость, делает их счастливыми. Она – их хозяйка.
Но все эти чувства уже давно отмерли. Теперь она все делала машинально – так, как автоматически работала запущенная ею машина похищения детей.
Похищение...
Было ли ей хоть когда-нибудь стыдно, просыпалась ли у нее совесть, не грызла ли по ночам ее душу? Умела ли она не отводить взгляда, встречаясь с глазами матерей, которым только что сообщили о том, что ребенок родился мертвым? Да, умела! Да, ей не было стыдно! Она просто самореализовывалась, она в конце концов делала свой бизнес, а если кто-то в результате страдал – это, собственно говоря, их проблемы. Азарт выигрыша, наоборот, радовал ее, пока... пока все не надоело.
Была ли она зла или жестока? А почему бы и нет? В конце концов тридцать пять лет – возраст для женщины не такой уж и малый. Она симпатичная, деловая, обеспеченная, главврач больницы, имеет квартиру, машину, деньги – и нет мужа, нет детей. Вечерами дома тоскливо, а по ночам... Хоть волком вой, но природу не обманешь. Она несколько раз даже ухитрялась покупать этих двадцатилетних мальчиков, но, получив свое, тут же выгоняла их безжалостно, стирая их лица из памяти.
Ей хотелось любить, но любить было некого, а ее саму не любил никто. Ей хотелось кому-нибудь дарить свое тепло, свою ласку, свою домовитость, но дарить было некому, и постепенно все это стало превращаться в нечто себе противоположное.
И теперь она была злой, жестокой, бессердечной, безжалостной, мстительной и... все же ждущей чего-то лучшего, мечтающей о простом женском счастье.
"Все бабы как бабы – любят, рожают... А я? Чем я хуже их? Почему они, а не я?" – такие мысли все чаще и чаще приходили ей в голову после тридцати.
Натура у нее нетерпеливая и импульсивная, и черт его знает, что могла бы она натворить в этом своем роддоме, как могла бы отомстить всем этим бесконечным роженицам, если бы не пан Гржимек, подсказавший ей замечательную идею войти в его сверхприбыльный бизнес...
Рябкина въехала на автостоянку у больницы и, нажав кнопку на пульте управления автосигнализацией, направилась к желтому больничному корпусу, в котором находились женские отделения и ее кабинет.
Навстречу ей выбежали две медсестры, и по их возбужденным лицам и нетерпеливой жестикуляции она поняла – что-то случилось.
Что?
Она с трудом поняла, что произошло, а когда поняла, то не поверила. Как? Этот алкаш, этот ханыга – и смеет наводить порядки в ее больнице?
И вдруг она разом все осознала. Она поняла, чего ищет Банда в ее больнице. Она даже могла поклясться, что знает, под чьей "крышей" он работает.
Нелли Кимовна почувствовала, как подкатил к горлу, сжимая его, противный комок страха.
– Где сейчас этот Бондаренко? – спросила она у медсестер дрогнувшим от ужаса голосом.
– В морг побежал, Нелли Кимовна. Он какой-то ненормальный – бегает, кричит, ищет что-то, – затараторили девушки, перебивая друг друга. – Может, вызовем бригаду из психбольницы? У него белая горячка, Нелли Кимовна. Он, наверное, совсем упился. Он же невменяемый. Ему Альпенгольц говорил...
– В морге, значит? – перебила Рябкина, не дослушав. – Хорошо, успокойтесь.
Волнение прошло. Она знала, что сейчас нужно делать. Она почувствовала, что это еще не конец.
Она снова может взять ситуацию под контроль.
Если, конечно, проявит волю и настойчивость. А этого у нее не занимать.
– Так, слушайте меня. Все нормально, передайте всем, чтобы успокоились, – она говорила своим обычным, властным и не терпящим возражений голосом. – Никакой бригады не надо. Санитар Бондаренко будет уволен сегодня же, больше он здесь никогда не появится. Если что – я сама вызову милицию. Все, идите.
И, резко повернувшись, Рябкина заторопилась в другой конец больничного городка – туда, где за осенними деревьями мрачно желтело одноэтажное здание больничного морга...
* * *
Банда толкнул двери от себя, и в нос ему тут же ударил знакомый сладковатый запах – запах смерти.Вонь в морге стояла невыносимая. Проблемы всех бывших советских моргов – маломощные и изношенные холодильники и хроническая нехватка мест. Трупы лежали всюду, буквально в первой же после входных дверей комнатке, в предбаннике, возле мирно дремавшего старичка-сторожа лежал труп со страшно торчащими из-под простыни ногами.
– Ты куда, милок? – проснувшийся от неожиданного появления Банды старичок попытался преградить ему дорогу.
– Дело у меня здесь, – Банда постарался отстранить деда, но тот ловко вцепился ему и рукав.
– Какое такое дело? Не положено! Василий Петрович ругаться будет, нельзя так!
– Кто такой Василий Петрович?
– Врач, врач наш. Этот, как его... Патолоканатом, – с трудом "выговорил" трудное слово старик, гордо вскинув голову. – Он ругаться будет...
– Патологоанатом? Отлично, – Банда удовлетворенно кивнул головой. – Вот его-то мне и надо.
Он здесь?
– Здесь, где ж ему быть! Он сейчас занят, – старик уважительно поднял кверху свой тощий палец, – проводит вскрытие.
– Ничего, я на два слова.
– Ну иди, коль так рвешься. Смотри, темновато тут, не зацепись за "жмурика" какого.
– А где этот Василий Петрович?
– А по коридору пойдешь прямо, там будет лестница вниз, в подвал. Спустишься, а там увидишь – там уж свет будет ярко гореть.
– Ну, спасибо. Найду, – и Банда решительно толкнул дверь, ведущую в темный коридор с лежавшими вдоль стен отвратительно пахнущими трупами...
Конечно, Банде доводилось бывать в этом морге и раньше – несколько раз его посылали сюда с бумагами. Но дальше предбанника со старичком-сторожем заходить необходимости не было, и теперь, ступив в узкий коридор морга и услышав, как захлопнулась за спиной дверь. Банда невольно поежился, ощутив неприятный холодок в спине.
Уж чего-чего, а трупов за свою жизнь он видел предостаточно. Разных – и убитых в бою товарищей с аккуратненькой бескровной дырочкой в голове, и разорванных буквально на куски гранатой или миной; видел казнь в Таджикистане, когда отрубленная голова, как спелый арбуз, покатилась в пыль; видел изрезанных московских вокзальных проституток, на которых, как казалось, не было живого места, не тронутого ножом. Видел их и по одному, видел и тогда, когда лежали они, да в том же Афгане, целыми штабелями, готовясь к отправке домой в цинковых ящиках. Много насмотрелся он за свою не такую уж и долгую жизнь.
Но Сашка никогда не оказывался в царстве мертвых вот так, один на один с ними, в полумраке замкнутого тесного пространства. И ни луча солнца, ни живого человеческого голоса...
Трупы для наших больниц – настоящее бедствие. Это только кажется, что люди умирают редко.
К сожалению, все происходит как раз наоборот.
Умирают больные. Замерзают бомжи. Тихо отходят в лучший мир беспризорные одинокие старички. Загибаются в пьяном угаре пропащие алкоголики...
Хотите узнать, сколько вокруг одиноких людей – сходите в морг. Это они, "невостребованные", на языке врачей, лежат в затхлом, пропахшем смертью мраке, дожидаясь погребения и приводя в ужас врачей и администрацию больниц.
Ну привез же кто-то старика на лечение! Был же какой-то то ли сын, то ли племянник! Но вот старик умер – и никому становится не нужен. Пока милиция будет искать родственников, пока родственники письменно подтвердят отказ от погребения тела, пока прокуратура все официально оформит – проходят не недели. Месяцы! Старик, или бомж, или убитый в пьяной драке "неустановленный" алкоголик все же будут в конце концов всунуты в грубый ящик из нетесанных досок и похоронены на окраине городского кладбища, вместо надгробия получив колышек с номером могилы. Но до этого дня они будут лежать здесь. Будут разлагаться, не умещаясь в забитый до отказа холодильник, будут пухнуть и распространять ужасное зловоние, будут истекать трупной жидкостью, заливая бетонный пол, – и никто и никак не сможет им помочь...
Банда шел по этому ужасному коридору и будто слышал, как звенят напряженно его собственные нервы – его стальные тренированные нервы.
Вот наконец и лестница в подвал.
Сашка опустился вниз и, как и рассказывал ему сторож, увидел яркое пятно света в прозекторской.
Полный рыжий мужик с совершенно красной физиономией в ярких лучах операционной лампы ковырялся скальпелем и пинцетом в утробе свеженького покойника, насвистывая при этом какой-то веселенький мотивчик.
– Здравствуйте. Вы – Василий Петрович?
От неожиданности мужик выронил пинцет из рук и резко обернулся на звук голоса.
– Я, – прогудел он басом. – Кто вы такой и что здесь, черт подери, делаете?
– Я санитар вашей больницы...
– Чего надо? – он внимательно рассматривал Банду. – Ходят тут всякие...
Банда сохранял спокойствие, стараясь лишний раз не заводиться, но был весьма удивлен неожиданно агрессивным и бесцеремонным тоном этого врача:
– Так это вы – Василий Петрович, патологоанатом?
– Я же сказал – я. Что надо?
– Вы заведуете всем этим хозяйством? – Банда обвел взглядом стены вокруг.
– Чего ты хочешь?
– Мне нужна ваша помощь.
– В чем?
– Сегодня ночью вам в морг поступал труп?
– А что я, по-твоему, сейчас делаю? – красномордый прозектор кивнул на разрезанного "пациента". – Вот он, красавчик, как живой...
– Нет, я имею в виду...
– А ты что, родственник ему или друг? Так не волнуйся – констатирую причину смерти и зашью, как положено. Если в ожил, он бы даже бегать смог, ха-ха! Слышь, санитар, а ты случайно не выпить хочешь?
Только сейчас Банда понял, чем отчасти объяснялся такой выдающийся румянец на жирных щеках Василия Петровича – прозектор был здорово пьян. Впрочем, осуждать за это человека у Банды не повернулся бы язык – работенка у патологоанатома, как ни крути, не из веселеньких. Да и атмосфера помещения располагает, так сказать, к принятию допинга. С другой стороны, парень даже представить себе не мог, как можно пить и закусывать в этом воздухе, среди этих... Он даже содрогнулся, представив себе малоприятный процесс.
– Василий Петрович, а еще трупы были за ночь?
– А что тебе надо? – врач вдруг всмотрелся в лицо Банды, и в его взгляде парню почудилось что-то необычное – страх, настороженность, подозрительность?
– Я ищу труп мертворожденного мальчика.
– Какого хрена?
– Бляха, я спрашиваю, был труп ребенка или нет? – Банда не выдержал, взорвался, но сил терпеть пьяное хамство прозектора у него больше не было. Не было и времени объясняться – нужно было что-то срочно делать, действовать, искать. – Я пришел сюда не шутки с тобой шутить. Говори, падла пьяная, иначе к твоим "жмурикам" отправлю на хрен и не пожалею...
– Ух ты какой страшный! – глаза Василия Петровича вдруг полыхнули лютой ненавистью. Он не только не попятился от наступавшего на него Банды, но, наоборот, сделал шаг-другой навстречу, поигрывая в пальцах своим скальпелем. – Ты, паскуда, меня будешь учить, в каком состоянии трупы вскрывать? Да я тебя сейчас как полосну пару раз вот этой штучкой...
– Ты об этом пожалеешь. Я тебя предупреждаю, – Банда попытался в последний раз свести ситуацию к мирному исходу, но, видимо, момент для этого был упущен.
Вдруг доктор громко крикнул:
– Остап!
За спиной патологоанатома открылась дверь, которую Банда поначалу даже и не заметил. Оттуда вышел здоровый высокий парень в спортивных брюках и майке, поигрывая накачанными мускулами. В руках он совершенно недвусмысленно вертел резиновую палку – такую, какой пользуется ОМОН на всех просторах СНГ. Увидев Банду, неуклюжего в узковатом коротком белом халате, парень хищно и довольно улыбнулся.
– Так я не понял, что это за козел посетил наше тихое богоугодное заведение? – чуть прошепелявил он, в улыбке обнажая выбитый передний зуб.
– Ты представляешь, Остапчик, ему, видите ли, ребенков мертвых подавай! – Василий Петрович, приободрившись с появлением своего неожиданного для Банды помощника, картинно развел руками. – Робин Гуд местный выискался. Ха-ха-ха!
– Вы не понимаете. Дело слишком серьезное... – начал Банда. Он еще надеялся на лучшее, он не верил и не хотел верить в то, что Рябкина держала под своим контролем столько людей. Но тут же осекся, натолкнувшись на их абсолютно невозмутимые и откровенно насмешливые взгляды.
И вдруг страшный удар обрушился сверху ему на макушку. Как будто что-то огромное и твердое упало с потолка, чуть не снеся голову, ломая шейные позвонки и сбивая с ног. Уже падая, он успел оглянуться и краем глаза увидеть, откуда пришелся удар, – за его спиной стоял еще один громила, почти точная копия Остапа. Его появления Банда не засек, и именно его страшный удар дубинкой свалил Сашку с ног. Это было последнее, о чем успел подумать отключившийся в следующее мгновение Банда...
* * *
Можно не верить в телекинез или астральную связь. Можно как угодно относиться к приметам и к сновидениям, называя все бытующие в народе поверья бабкиными сказками. Но именно в этот день с самого утра у Алины заболело сердце.С ней, молодой и абсолютно здоровой девушкой, ничего подобного никогда раньше не случалось, и поначалу Алина совершенно не придала значения этой странной ноющей внезапно появившейся и все нарастающей тяжести под левой грудью. Но тяжесть становилась все сильнее и сильнее и наконец обернулась болью, остро пульсирующей при каждом вздохе, при каждом ударе сердца.
Это было такое странное и такое неприятное ощущение, что Алина не выдержала, прилегла у себя в комнате на кровать, приложив руку к груди и стараясь успокоиться, отвлечься от отвратительного ощущения.
Настасья Тимофеевна, проходя мимо открытых дверей в комнату дочери, заметила, как тихо лежит ее ненаглядная Алинушка, странно приложив руку к груди. Раньше мать не замечала такого за дочерью – чтобы с утра, уже встав, Алина снова улеглась! Это было столь необычно, что с нехорошим предчувствием Настасья Тимофеевна зашла к дочери.
– Алина, что-нибудь случилось?
– Нет, мама, не волнуйся, все нормально...
От матери не ускользнула мгновенная гримаска боли, промелькнувшая по лицу девушки. Рука Алины вздрогнула, как будто плотнее прижимаясь к груди, и Настасья Тимофеевна теперь уж испугалась не на шутку.
– Доченька, а чего это ты за сердце держишься?
– Ерунда, не волнуйся... Слушай, как ты думаешь, почему Саша уже два дня не звонил?
– Никуда не денется твой Саша. Ну, работы у человека много, забегался. Позвонит. Александр – очень ответственный человек, не переживай... А вот с тобой что?
– Сейчас пройдет.
– Что?
– Да вот тянет как-то...
– Где именно? – мать подсела к дочери и осторожно отвела от груди ее руку. – Здесь? Или в боку?
– Здесь, чуть пониже груди. Прямо под грудью.
– Внутри?
– Да.
– А в спину не отдает?
– Нет.
– А вот здесь, под горлом? Как будто дышать труднее. Как будто камень лежит...
– Немного.
– Сильно болит?
– Нет, ма, я же сказала. Ерунда, сейчас все пройдет, что ты волнуешься!
– Это не ерунда, – Настасья Тимофеевна строго взглянула на дочь, глаза ее были полны тревоги. – Это сердце, Алинушка, так болит у людей. Я по папиному сердцу знаю – у него все точно так же бывает. Подожди...
Она вернулась через минуту с таблеткой валидола и протянула дочери.
– Положи под язык и соси.
– Мама, ну перестань...
– Слушайся! – насильно всунула в рот дочери таблетку Настасья Тимофеевна. – Ну как же так, доченька? Ты же еще такая молодая, с чего тебе вдруг сердце рвать, а? У тебя же еще вся жизнь впереди, ты уж осторожней. Не" переживай так. Ничего с Александром не случится. Он у тебя самый сильный, самый смелый. Ты посмотри, из каких он только передряг ни выбирался. А сейчас, он же сам говорил, вообще никакой опасности. Так, формальности кое-какие утрясти, проверить кого-то там...
– Мама, я так за него боюсь, – слезы навернулись на глаза Алины. – Мне почему-то страшно.
– Вот глупости!
– Я знаю, что глупости. Но мне страшно. Скорее бы он вернулся!
– Скоро, Алинушка, скоро вернется. Ты же помнишь, что он обещал, когда последний раз звонил: неделька-другая, и он приедет. Сыграем свадьбу...
– Мама, я без него очень скучаю!
– Знаю, дочка, знаю, – Настасья Тимофеевна ласково погладила дочь по голове. – Он парень хороший, мне нравится. И папе понравился...
– Скорее бы он возвращался. И только бы с ним ничего не случилось!
Сердце девушки ее не обманывало – в более паршивую передрягу Банда еще не попадал.
Именно в это время где-то там, далеко на юге, в Одессе, он лежал без сознания на грязном и холодном бетонном полу больничного морга...
* * *
Очнулся он мгновенно. Ведро ледяной воды, вылитой Остапом Банде на голову, сразу же привело его в чувство.Он приподнял тяжелую голову и обвел взглядом все вокруг, пытаясь вспомнить, что с ним произошло, где он сейчас и как сюда попал. Наткнувшись взглядом на Остапа, Василия Петровича и этого, неизвестного, ударившего его сзади, он вспомнил все и застонал от боли.
– Ну вот и оклемался, кадр, – констатировал возвращение сознания к Банде Василий Петрович.
Он уже успел сбросить свой белый халат, перчатки и остался в джинсовом костюме и легкой футболке. – Иди, зови Нелли Кимовну.
Тот, который ударил Банду, вышел из прозекторской, а Василий Петрович поставил напротив Банды два стула и уселся на одном из них. Остап молча, не двигаясь и не спуская глаз с Бондаровича, стоял у двери, все так же сжимая свою резиновую дубинку.
Банда, снова уронив голову на грудь, пытался сосредоточиться.
"Так. Сколько времени я был в "отключке"?.. Вот черт, руки связали, даже на часы не посмотришь!"
Он сидел на стуле с высокой спинкой, и руки его были стянуты за спинкой стула так, что Банда и пошевелиться не мог. Парень попытался растянуть узел или хоть немного подвигать руками, но это ему не удалось – узел вязал профессионал, и освободиться от него или чуть расслабить было невозможно.
Дверь открылась, и в прозекторскую вошла Рябкина. Все такая же симпатичная, улыбчивая – ну просто само обаяние! Выдавали ее только глаза – глаза были теперь злые и строгие, холодным прищуром будто пронизывая Банду насквозь.
– Ну здравствуй. Банда! – улыбнулась она ему, усаживаясь на стул напротив и грациозно положив ногу на ногу, отчего приоткрылись красивые круглые колени. – Мы с тобой уже вроде пытались беседовать по душам, но ты оказался не слишком откровенным. Придется нам с тобой поговорить еще раз. Только более открытый и честно. Ты, надеюсь, не против?
– Поговорим, – чуть шевельнул Банда пересохшими губами. – Только дайте попить сначала.
– С этого, если мне память не изменяет, и прошлый наш разговор начался, да? – она снова улыбнулась ему. Голос ее звучал так ласково, что трудно было поверить в то, что сейчас друг против друга сидят два заклятых врага. Только один был связан, а другой чувствовал себя вполне комфортно в окружении своих дрессированных горилл. – Карим, дай ему, пожалуйста, попить. И нельзя ли его развязать?
– Сейчас, Нелли Кимовна, – бросился выполнять поручение тот, что треснул Банду по голове, а Василий Петрович отрицательно покачал головой, покосившись на хозяйку:
– Не надо пока развязывать, Нелли Кимовна. Пусть так посидит, не сдохнет.
– В таком случае выйдите все в соседнее помещение... Напоил? – обратилась она к Кариму, поднесшему стакан воды к губам Банды. – Ну вот и отлично. Выйдите все, нам с Бондаренко надо немного поговорить. Когда вы мне понадобитесь, я вас позову. И вы, Василий Петрович, тоже, пожалуй, идите, – она указала взглядом на дверь к патологоанатому.
Теперь в комнате остались только они, Банда и Рябкина, и оба с нескрываемым любопытством рассматривали друг друга, будто заново изучая, заново просчитывая возможности и способности противника. И Рябкина заволновалась – это был совсем другой Банда, совсем не тот алкаш, которого она брала на работу.
Как же раньше она не заметила пристальный и внимательный взгляд его серых глаз?! А приятные и волевые черты лица? А широкую накачанную грудь?
Неужели он такой артист, что смог спрятаться под маской даже от нее, от внимания которой не ускользала ни одна мелочь?! Это было крайне неприятно, но Нелли Кимовна постаралась справиться с волнением, усилием воли подавив нарастающую тревогу.
Она заговорила первой.
– Итак, кто же ты такой?
– Это вам ни к чему.
– Ну как ни к чему?! Должна же я знать, что за человек устроил дебош в моей больнице... Кстати, не понимаю, что же вы так усердно искали, а?
– Я хочу знать, где ребенок Сергиенко.
– Ночью мы извлекли мертвый плод. Сама бы она его не родила, возникла угроза заражения организма, поэтому на консилиуме решено было провести кесарево.
– На каком консилиуме, Нелли Кимовна? – с сарказмом переспросил Банда, с презрением взглянув на главврача. – Вы да Кварцев – весь ваш консилиум!
– Да, главврач больницы и заместитель. Вы сомневаетесь в нашей компетентности? Или вы нашли в нашем решении что-либо криминальное?
– Я поверю, что ничего криминального нет, только тогда, когда увижу ребенка Сергиенко. Покажите мне этот мертвый плод. Он где-то здесь?
– Слушайте, а кто вы такой, чтобы требовать у меня отчета? Или Сергиенко – ваша...
– Перестаньте, Нелли Кимовна.
– Хорошо, – она чуть заметно улыбнулась. – Не буду. Но вы можете мне объяснить, зачем вам понадобилось выдавать себя за алкоголика?
– Я ни за кого себя не выдавал.
– Ну, полноте, Александр! – она в наигранном возмущении всплеснула руками. – Вы так старались, что я действительно поверила, что, кроме бутылки какой-нибудь бормотухи, вас в этой жизни ничего не интересует... Все ваши душещипательные истории о своей несчастной личной жизни – тоже плод фантазии или в них есть какие-нибудь биографические сведения?
– Какая вам разница? Где ребенок?
– Послушайте, Бондаренко, давайте начистоту. Пока вы тут валялись без сознания, я успела позвонить в Киев, в министерство. И знаете, что мне там сказали? В Сарнах в жизни никогда не было медучилища!
– Естественно.
– Но ваши документы – в полном порядке.
– Естественно.
– Так где же их изготовили? Вы работаете на КГБ, на милицию? Или вы из какой-нибудь бандитской группировки? Впрочем, вы кажетесь мне теперь слишком интеллигентным человеком, чтобы связываться со всякой мразью...