Страница:
«Буду стрелять, — решил Глеб. — Под ноги, как тогда, в ангаре. А если не поможет? Ну, тогда придется догнать и набить дураку морду».
Он вдруг почувствовал, что ему уже давно мучительно хочется от души набить кому-нибудь морду; он был бы только рад, если бы Тянитолкай дал ему повод хорошенько почесать кулаки.
Очевидно, он не сумел до конца справиться со своим лицом, и Тянитолкай догадался, о чем он думает. На его небритой физиономии медленно проступило обычное для нее угрюмо-равнодушное выражение, он выпустил лямку рюкзака и вполне миролюбиво проворчал:
— Да ладно. Было бы из-за чего шум поднимать. Куда ж вы, в самом деле, без меня-то?
— Действительно, — сказала Евгения Игоревна и подошла к нему вплотную. — Ты прав, Глеб Петрович, нам нужно держаться вместе. Потерпи, осталось совсем чуть-чуть. Это необходимо, неужели ты не понимаешь?
— Да понимаю, понимаю, — со вздохом сказал Тянитолкай.
— Ну и превосходно, — уже совсем другим, сухим и деловитым тоном сказала Горобец. — А это тебе за «глаз положила»!
С этими словами она неожиданно для всех влепила Тянитолкаю короткую, но очень увесистую пощечину. Треск прокатился по всему берегу, голова Тянитолкая тяжело мотнулась от удара, он качнулся и инстинктивно схватился рукой за ушибленную щеку. Проделано это было просто мастерски, и Глеб мысленно поаплодировал Евгении Игоревне, тем более что Тянитолкай давно напрашивался на что-нибудь в подобном роде.
— Не надо ссориться, друзья мои! — жалобно проблеял от костра доктор Возчиков.
— Твои друзья в овраге падаль доедают! — прорычал в ответ Тянитолкай. На щеке у него багровел отчетливый отпечаток ладони. — Тоже мне, друг выискался!
— Зря вы так, Глеб Петрович, — тихо сказал Возчиков, и в его голосе Сиверову почудилась хорошо замаскированная угроза.
— Чего зря? — окрысился Тянитолкай, тоже угадавший скрытый в словах Возчикова подтекст. — Сожрать меня хочешь? Смотри, зубы не обломай, доктор наук…
— Зря, — еще тише повторил Возчиков. Очки его блестели на солнце, но на какой-то миг Глебу почудилось, что это не очки, а глаза Олега Ивановича светятся нехорошим желтым огнем.
— Довольно, — сказала Горобец, брезгливо вытирая ладонь о штанину. — Хватит болтать. Пора, наконец, двигаться. Далеко это? — повернулась она к Возчикову.
— Пустяки, — ответил тот, — километров двадцать.
— Ни хрена себе, пустячок, — проворчал Тянитолкай, с видимым усилием вскидывая на плечи рюкзак. На его слова никто не обратил внимания.
— Не забудьте залить костер, — сказала Горобец.
— Берегите лес от пожара, — добавил Глеб, выливая на угли остатки чая из котелка. В костре громко зашипело, в воздух взметнулось облако золы и пара. Запахло заваркой.
— Что? — переспросила Горобец, непонимающе глядя на Глеба. Мысли ее явно витали где-то далеко — километрах в двадцати отсюда, как подозревал Сиверов.
— Я говорю, берегите природу, мать вашу, — пояснил он. Горобец нахмурилась, закусила губу, словно пытаясь разгадать загадку, которой в словах Глеба не было и в помине, не разгадала, резко отвернулась и коротко скомандовала, обращаясь к Возчикову:
— Ведите.
На этот раз порядок движения установила лично Евгения Игоревна. Глеб не стал спорить, тем более что спорить было, по большому счету, не с чем: то, каким образом Горобец выстроила колонну, его вполне устраивало. Конечно, ему, как разведчику и телохранителю, полагалось бы идти впереди, а не в самом хвосте, куда определила его строгая и неприступная начальница; а с другой стороны, в последнее время Глеб как-то незаметно для себя сменил амплуа, превратившись из разведчика в надсмотрщика, и в этой новой роли ему было гораздо удобнее идти сзади, откуда он мог без труда наблюдать за своими спутниками.
Прямо перед ним походкой бывалого лесовика косолапо и неутомимо вышагивал доктор Возчиков — не пленник и даже не подозреваемый, но и не полноправный член коллектива, а так, не до конца проясненный субъект с сомнительной биографией, за которым требуется глаз да глаз. Разило от доктора по-прежнему и даже еще сильнее, поскольку теперь Глеб двигался в шлейфе оставляемого им запаха. Оружия Возчикову по вполне понятным причинам не дали, да он и не просил: по его собственным словам, за прошлое лето он настрелялся на три жизни вперед.
Впереди доктора шла Евгения Игоревна с карабином поперек груди. Кобура с парабеллумом теперь висела у нее не на животе, а сзади, на бедре, — надо полагать, один раз продемонстрировав свое искусство в обращении с пистолетом, Горобец решила больше им не пользоваться во избежание дальнейшего подрыва авторитета. Глебу было бы очень любопытно взглянуть, как она управляется с карабином, но, с другой стороны, он дорого бы дал, чтобы никогда этого не видеть.
Возглавлял колонну угрюмый Тянитолкай, которого явно мучили предчувствия самого дурного свойства. Из-за этих предчувствий двигались они еле-еле, поскольку тезка Сиверова чуть ли не на карачках полз, силясь разглядеть в траве предательский блеск протянутой поперек тропы медной проволоки. Поначалу снедаемая лихорадочным нетерпением Горобец пыталась его подгонять и подгоняла до тех пор, пока Тянитолкай не вышел из себя и не предложил ей самой встать впереди и самой же в свое удовольствие сколько угодно разряжать в себя самострелы, если уж ей так неймется. Прозвучало это довольно грубо и нелицеприятно, но возразить было нечего, и Горобец надолго умолкла, хотя ее чересчур прямая спина выражала явное недовольство черепашьей скоростью движения.
Время шло, а притаившийся в дебрях тайги людоед все никак не давал о себе знать. От нечего делать и в целях уяснения обстановки Глеб затеял разговор со своим подконвойным, для начала из чистого любопытства поинтересовавшись, из чьих именно костей сошедший с нарезки Андрей Николаевич Горобец изготавливал наконечники для своих стрел — уж не из человеческих ли?
Возчиков с охотой поддержал разговор — видно, и впрямь стосковался по нормальному общению, если можно назвать нормальным общением обсуждение качеств оружия, изготовленного из частей человеческого скелета.
— Нет-нет, что вы! — воскликнул Олег Иванович в ответ на вопрос Сиверова. Он замедлил шаг, приотстал от Горобец и пошел более или менее рядом с Глебом, чуть впереди и справа. — Правда, он пытался пару раз, но результаты его разочаровали. То ли дело рог! Лосиный или, к примеру, олений… Клыки крупных хищников тоже хороши, но они, как вы знаете, не так уж велики и заметно искривлены, так что от них тоже пришлось отказаться. Зато рог — это да! Из него можно смастерить что угодно.
Евгения Игоревна оглянулась на них через плечо, недовольно нахмурилась, но промолчала. Глеб показал ей колечко, сложенное из большого и указательного пальцев, сигнализируя, что все в порядке и ситуация под контролем. Горобец сердито дернула плечом и отвернулась — она явно была не в духе, и Глеб не мог ее за это винить. Слова, которых она больше всего боялась, прозвучали из уст единственного живого свидетеля, и теперь, что бы она ни говорила, чего бы ни хотела, все они охотились не за каким-то абстрактным маньяком, а за ее мужем, с которым она прожила много лет. Как прожила — дело десятое, семейное, касающееся только их двоих. Каким бы ни был брак, заканчиваться подобным образом он не должен. Это жестоко и бесчеловечно, и выдержать такое испытание по силам далеко не каждому мужчине.
— Скажите, — обратился к Глебу изнывающий от жажды общения Возчиков, — а вам что же, и в боевых действиях доводилось участвовать?
— А вам не доводилось? — не слишком вежливо огрызнулся Глеб, выведенный из глубокой задумчивости неприятно заискивающим голосом Олега Ивановича.
— Ну, зачем вы так, — огорчился тот. — Да, конечно, я оказался недостаточно силен морально и физически, чтобы в одиночку противостоять девяти закаленным, рвущимся убивать мужчинам. У меня не хватило духу даже вовремя убежать, потому что я боялся заблудиться в тайге. Я ведь уже сказал, что готов понести наказание по всей строгости закона! Зачем же меня все время шпынять, попрекая тем, в чем я, в сущности, и не виноват? Какие там боевые действия! Я что, похож на военного?
«На глиста ты похож очкастого, а не на военного, — подумал Глеб. — Нет, все-таки все эти доктора наук и лауреаты международных премий хороши в своих кабинетах или за кафедрой в набитой почтительно внимающими студентами аудитории. А в полевых условиях они не выдерживают, ломаются. Был, наверное, хороший, всеми уважаемый человек, специалист мирового уровня и даже, наверное, светило науки. А посмотрите-ка, во что превратился! Грязный, вшивый, запуганный, льстиво хихикающий слизняк, да к тому же еще и отмеченный неизгладимой печатью людоедства. Ее, печать эту, теперь никаким мылом не смоешь. Даже те, кто никогда ничего не узнает о событиях прошедшей зимы, наверное, будут его сторониться, чувствуя что-то нехорошее, грязное. И сам он до конца своих дней не забудет, тот бульончик… Черт, да мне самому на него смотреть тошно, хотя я прекрасно понимаю, что такое настоящий голод. По-настоящему голодный человек, если действительно хочет жить, дерьмо может есть. А тут не дерьмо, тут — мясо… Да и мертвому глубоко безразлично, что сделали с его телом — закопали, сварили или съели сырым. Но идти с ним рядом все равно противно… Вот она, сила предрассудков! Зря, зря он напросился в эту экспедицию. Интересно все же, кто это додумался прикрыть карательную экспедицию именем всемирно известного ученого, доктора наук? Ведь эту фамилию — Возчиков — даже я, помнится, слышал. По телевизору, что ли, или по радио… Или это мне кажется? Не помню, черт… Но с Фондом этим, чувствую, придется разобраться по возвращении в Москву. Приглядеться повнимательнее, что это за Фонд такой, что за дела они там крутят под своей солидной вывеской. Ну, это пускай уж Потапчук, это его епархия. Тем более за эту прогулочку он мне должен, как земля крестьянину…»
— Вы не похожи на военного, — сказал он Возчикову. — И вообще, извините, я действительно веду себя по-свински. Только… Знаете, вам, наверное, придется привыкать к тому, что с вами многие будут вести себя по-свински. Прежде всего те, кто вас сюда послал. Самое меньшее зло, которое они могут вам причинить в отместку за то, что вы выжили, это уволить из Фонда. А вообще, на вашем месте я бы сменил прописку. У вас есть банковские сбережения? Лучше всего совсем не показываться в городе, пока все это не забудется. Вы слишком много знаете, Олег Иванович. Руководство Фонда фактически повинно в организации незаконного вооруженного формирования и провоцировании военных действий на российской территории. Мне-то, поверьте, на это наплевать, я здесь как частное лицо и никому не обязан отчитываться. А вот вы — лицо официальное. Как только станет известно о вашем возвращении с того света, на вас тучей налетят журналисты, телевизионщики, а также сотрудники компетентных органов, не говоря уже о десятке депутатских и прочих комиссий.
— О господи, — потрясенно пробормотал Возчиков, которому такая мысль не приходила в голову. Конечно, ведь он думал, как спастись, а о том, что начнется после спасения, думать ему было некогда.
— Вообразите себе, — продолжал Сиверов, — как понравится вашему руководству то, что вы можете рассказать всем этим людям! Да вас в порошок сотрут, понимаете? Людей, и не просто людей, а депутатов Думы, беспощадно убивали за владение и меньшей информацией!
— Черт возьми, — с озабоченным видом произнес Возчиков и тут же извинился. — Простите, это я от неожиданности. Этот аспект проблемы как-то до сих пор не приходил мне в голову… Все-таки как хорошо иметь под рукой грамотного специалиста! Поговорил с вами, и все стало ясно, прямо как на ладони. Мной просто прикрылись, как фиговым листком, а теперь нужда во мне, естественно, отпала, я буду только мешать… Бог мой, какая низость! Я даже не мог себе вообразить…
— Естественно, — сказал Глеб.
— Естественно, — упавшим голосом согласился Возчиков. Евгения Игоревна все больше замедляла шаг, с интересом прислушиваясь к их беседе, и теперь они шли втроем, плотной группой, изрядно поотстав от сосредоточившегося на поиске растяжек и ям-ловушек Тянитолкая. — Естественно… — повторил Олег Иванович, выглядевший совершенно убитым. — Да, с этой точки зрения мое счастливое спасение не выглядит таким уж счастливым, а везение мое оказывается не более чем злой шуткой судьбы…
— Ну-ну, — сказал Глеб, — зачем же так драматизировать? Вы живы, а это огромная удача при любом раскладе. Достаточно просто на время уехать из страны и держать язык за зубами до тех пор, пока в вашем Фонде не сменится руководство. Что-то мне подсказывает, что оно должно смениться очень скоро… Возчиков неожиданно остро и проницательно посмотрел на него из-под очков.
— Да? Вы меня обнадеживаете. Только… У меня, конечно, отложены кое-какие средства — так сказать, на старость, — однако боюсь, что этого не хватит, дабы оплатить… э… вознаградить… Ну, словом, вы меня понимаете.
Глеб фыркнул и совершенно искренне захохотал — так, что шедший впереди Тянитолкай обернулся и посмотрел на него как на сумасшедшего.
— Ох, — сказал Глеб, вытирая тыльной стороной ладони навернувшиеся на глаза слезы, — ей-богу, уморили… Я не беру частных заказов, если вы это имеете в виду.
— Почему? — неожиданно заинтересовалась Евгения Игоревна.
— Не моя специальность, — не моргнув глазом, солгал Глеб. Не мог же он, в самом деле, сказать: «Честь дороже» — или еще какую-нибудь выспреннюю глупость в этом же роде. — Каждый должен заниматься своим делом, — очень умело имитируя интонации ротного старшины с двадцатилетним стажем, добавил он. — Мое дело — охрана. А для других дел существуют другие люди, и я с ними незнаком, потому что люблю крепко спать по ночам и хочу жить долго и умереть от старости в своей постели.
— По вас этого не скажешь, — льстиво заметил Возчиков.
— Факт, — с непонятной интонацией согласилась Горобец.
— Ну, так ведь хотеть и мочь — разные вещи, — философски ответил Сиверов. — Мало ли чего я хочу… Однако и смерти искать незачем: понадоблюсь — сама найдет.
— Однако вы ведь умеете обращаться с этой штукой? — произнес Олег Иванович, опасливо тыча пальцем в сторону висевшей на плече у Глеба винтовки.
— Умеет, — с кривой улыбкой сказала Горобец. — Очень прилично умеет.
— Я глубоко оскорблен, — заявил Глеб. — Что значит «прилично»? По-твоему, я владею винтовкой прилично?
— Я сказала «очень прилично».
— Все равно это оскорбление. Вот когда будешь владеть этой штуковиной лучше меня или хотя бы не хуже, тогда и скажешь, что я стреляю прилично…
— Да, — опустив глаза, сказала Евгения Игоревна с выражением, которого Глеб, честно говоря, не понял, — ты прав. Беру свои слова обратно. Ты владеешь винтовкой превосходно. Теперь доволен?
— А это правда, — встрял Возчиков, — что вы считаете закон недостаточно суровым? Глеб окинул его внимательным взглядом.
— Да, — сказал он. — В некоторых случаях — да. К примеру, известно ли вам, что каннибализм уголовно ненаказуем? В УК Российской Федерации нет статьи, которая предусматривала бы наказание за людоедство.
— Ты что, серьезно? — поразилась Горобец.
— А ты не знала? Это так, и не только в России, но и на Западе. То есть, Олег Иванович, если суду не удастся доказать, что вы преднамеренно убили этого вашего разнорабочего, — а суду это, понятно, не удастся, да и стараться особенно никто не станет, — то отвечать вам придется только за ту партизанщину, в которой вы так активно участвовали летом. Помнится, зимой в новостях показывали одного немца, который убил и съел своего приятеля. Так вот, он получил восемь лет за убийство, и не более того. А на следствии объявил, что в Германии проживает более восьмисот людоедов. У них есть свои сайты в Интернете, и они регулярно собираются на интерактивные форумы…
— Какая мерзость! — воскликнула Горобец.
Возчиков ничего не сказал, и на его заросшем спутанной бородой лице Глеб заметил выражение глубокой задумчивости — похоже, Олег Иванович прикидывал, не махнуть ли ему, в самом деле, за бугор, а именно в Германию, поближе к единомышленникам, которые сумеют по достоинству оценить приобретенный им опыт употребления в пищу своих ближних.
Они двигались на юго-восток, медленно, но верно уходя все дальше от Каменного ручья. Местность постепенно повышалась, под ноги подворачивались полускрытые мхом и опавшей хвоей обломки крупных камней. Между стволами хвойных деревьев светлели выходы скальных пород, слоистые, как торт, или, наоборот, монолитные, похожие на торчащие из-под земли клыки сказочного дракона. Склон понемногу становился круче, и вскоре Глеб уже с расстояния в десяток метров мог слышать, как тяжело пыхтит, преодолевая подъем, идущий впереди Тянитолкай. Он слишком много курил, этот старший научный сотрудник с замашками мелкого провинциального предпринимателя, и сейчас ему приходилось несладко. Ему вообще приходилось несладко, как и любому, кто переоценил свои силы и вынужден был под угрозой смерти двигаться вперед, в то время как все его существо жаждало только одного: бросить все и сломя голову мчаться назад, домой. Еще совсем недавно он был членом коллектива — пусть не первым, но и далеко не последним из равных, — а теперь коллектив ополчился на него и гнал его, угрожая заряженными стволами, как скотину на убой. Еще и пощечину дали… Хотя как раз таки пощечину он схлопотал за дело, и, если бы не чрезвычайные обстоятельства, требовавшие соблюдения мира, Глеб с удовольствием добавил бы ему, и не ладонью, как Горобец, а кулаком.
«Любопытно, — подумал Сиверов, разглядывая маячащую впереди спину своего тезки, — как-то все очень уж одинаково получается. Сначала человек начинает нервничать, потом заговаривает о том, чтобы повернуть обратно, потом принимается уже откровенно психовать, а потом вдруг погибает. Погибает именно тот, кто накануне бил себя кулаком в грудь, крича, что впереди нет ничего, кроме верной смерти… Сначала проводник, который никуда не хотел идти с самого начала, получил за это по физиономии, пытался сбежать от нас и в результате остался без головы. Следующим был Вовчик, который, между прочим, тоже получил по физиономии, и притом не от кого-нибудь, а от Тянитолкая. Вовчика утопили в болоте, и у меня такое ощущение, что кое-кто до сих пор уверен в моей причастности к этому делу. Потом домой потянуло Гришу, и с тем же результатом — голова долой, внутренности вон. Что это, закономерность? Или в этих местах и впрямь обитает какой-то злой дух? Может, люди оттого и впадают в истерику, что ощущают приближение неминуемой гибели, видят то, чего не видят остальные, — уставленный прямо на них костлявый палец, от которого веет могильным холодком? Нет, к черту мистику. Вот это правильно! — подумал он с вялым воодушевлением. — Мистику — к черту, пускай он сам с ней разбирается, это его специальность. А у меня и без мистики проблем выше крыши. Однако если отбросить мистику, получается какая-то чепуха. Значит, погибают у нас те, кто не хочет идти дальше, так? Так. Причем нежелание это появляется у них не одновременно, а почему-то в порядке строгой очередности… Но это мы пока оставим в сторонке, потому что тут вообще ничего не ясно… Сосредоточимся на главном вопросе: кто? Андрей Горобец? Но зачем, черт подери? Разве что с голодухи, потому что иначе все эти убийства теряют смысл. Они ведь домой хотели — то есть подальше от него и от всех этих дел. А с другой стороны, кто его, маньяка, разберет? Кто может понять его логику? Разве что другой такой же маньяк…
Ну ладно, — подумал он, — допустим, все это и впрямь дело рук маньяка. Но тогда непонятно, каким образом, по какому принципу он выбирает свои жертвы. Как он ухитряется безошибочно отыскать среди нас того, кто уже спекся и больше ничего не хочет? Ведь мы — здесь, а он там, в тайге, за гранью светового круга… Или это простое совпадение? Ничего себе, совпаденьице! Совпадение — штука одноразовая, а тут три убийства подряд, и все убитые буквально за несколько часов до своей смерти недвусмысленно высказывались, что дальше им идти, мягко говоря, не в жилу. Вот вопрос: как он узнаёт этих людей и почему убивает именно тех, кто потерял всякое желание на него охотиться?
Попробуем посмотреть на это с другой стороны, — решил он. — Они не хотели идти дальше, так? И кто же, спрашивается, был сильнее всех недоволен этим их нежеланием? Кто с самого начала рвется вперед, как автогонщик перед финишем? Кто неутомимо гонит перед собой это ноющее и упирающееся стадо, не останавливаясь даже перед необходимостью пугать коллег оружием? Евгения Игоревна Горобец, вот кто. Получается, что я имею дело с милой семейной парой, состоящей из двух маньяков… Полная ерунда получается, потому что…
«Спать я хочу, вот что, — подумал Глеб, привычно подавляя зевок. — Такие кроссворды надо решать на свежую голову, а я уже забыл, когда она у меня была, эта свежая голова…»
— Любопытно, — задумчиво произнесла Евгения Игоревна.
Она шла опустив голову и совсем не смотрела по сторонам, как будто совершала утренний променад по набережной Москвы-реки, а не возглавляла смертельно опасную охоту на собственного мужа.
— Что именно? — спросил Глеб.
— Любопытно, — повторила она, с легким раздражением поправляя резавший плечо ремень карабина, — почему все-таки закон не считает каннибализм уголовно наказуемым преступлением?
— Наверное, потому, что бывают случаи, когда он таковым не является, — ответил Глеб. — Если человек убивает своего товарища, чтобы его съесть, это, конечно, зверство. А если, сам умирая от голода, он спасается тем, что употребляет в пищу того, кто умер раньше его, — это ужасно, конечно, но это просто человеческая драма, не имеющая к уголовному кодексу ни малейшего отношения. А вот насаженные на кол головы — это, Женя, называется надругательством над телами покойных, за это полагается приличный срок.
— А есть мертвецов — это не надругательство? — непримиримо спросила Горобец.
Возчиков обреченно вздохнул и замедлил шаг, намереваясь отстать от них и не участвовать в разговоре, который был ему неприятен.
— Немецкий судья, проводивший процесс, о котором я говорил, считает, что нет, не надругательство, — сказал Глеб и обернулся к Возчикову: — Олег Иванович, прошу прощения, но вам придется занять свое место и держаться там, где я смогу вас все время видеть.
— Что? — встрепенулся Возчиков. — Ах да, я же подозрительный тип… Простите, я слегка забылся.
— Просто нужно держаться вместе, — мягко сказал Глеб. — Не надо отставать. Он ведь может оказаться не впереди, а как раз сзади…
Возчиков торопливо обогнал их и пошел впереди, но ушел недалеко — споткнулся о какой-то корень и выронил в очередной раз протираемые очки.
— Простите, — забормотал он, ползая на четвереньках в поисках потерянного, — я такой неуклюжий…
Глеб отлично видел очки, блестевшие во мху на полметра правее того места, где их искал Олег Иванович. Веки у него были тяжелые от недосыпания, ворочать языком не хотелось, поэтому он просто шагнул вперед и наклонился, намереваясь подобрать злосчастные очки и отдать их этому недотыкомке с ученой степенью. «Надо же, — подумал он, с невольным почтением беря очки за дужку, — год в тайге, а стеклышки уцелели. Берег, наверное, как зеницу ока, хотя, глядя, как он их все время дергает из стороны в сторону, этого не скажешь…»
— Да перестаньте вы ползать, — сказал он Возчикову, — вот они, ваши очки.
— Благодарю вас, — сказал Олег Иванович, стоя на четвереньках возле большого, покрытого разноцветными пятнами мха валуна. — Проклятая близорукость!
Он привстал на колени и потянулся за очками, и в это время откуда-то спереди, сверху — словом, с той стороны, где сквозь частокол сосновых и пихтовых стволов уже проглядывало бледно-голубое небо, — коротко и злобно простучала автоматная очередь..
ГЛАВА 13
Он вдруг почувствовал, что ему уже давно мучительно хочется от души набить кому-нибудь морду; он был бы только рад, если бы Тянитолкай дал ему повод хорошенько почесать кулаки.
Очевидно, он не сумел до конца справиться со своим лицом, и Тянитолкай догадался, о чем он думает. На его небритой физиономии медленно проступило обычное для нее угрюмо-равнодушное выражение, он выпустил лямку рюкзака и вполне миролюбиво проворчал:
— Да ладно. Было бы из-за чего шум поднимать. Куда ж вы, в самом деле, без меня-то?
— Действительно, — сказала Евгения Игоревна и подошла к нему вплотную. — Ты прав, Глеб Петрович, нам нужно держаться вместе. Потерпи, осталось совсем чуть-чуть. Это необходимо, неужели ты не понимаешь?
— Да понимаю, понимаю, — со вздохом сказал Тянитолкай.
— Ну и превосходно, — уже совсем другим, сухим и деловитым тоном сказала Горобец. — А это тебе за «глаз положила»!
С этими словами она неожиданно для всех влепила Тянитолкаю короткую, но очень увесистую пощечину. Треск прокатился по всему берегу, голова Тянитолкая тяжело мотнулась от удара, он качнулся и инстинктивно схватился рукой за ушибленную щеку. Проделано это было просто мастерски, и Глеб мысленно поаплодировал Евгении Игоревне, тем более что Тянитолкай давно напрашивался на что-нибудь в подобном роде.
— Не надо ссориться, друзья мои! — жалобно проблеял от костра доктор Возчиков.
— Твои друзья в овраге падаль доедают! — прорычал в ответ Тянитолкай. На щеке у него багровел отчетливый отпечаток ладони. — Тоже мне, друг выискался!
— Зря вы так, Глеб Петрович, — тихо сказал Возчиков, и в его голосе Сиверову почудилась хорошо замаскированная угроза.
— Чего зря? — окрысился Тянитолкай, тоже угадавший скрытый в словах Возчикова подтекст. — Сожрать меня хочешь? Смотри, зубы не обломай, доктор наук…
— Зря, — еще тише повторил Возчиков. Очки его блестели на солнце, но на какой-то миг Глебу почудилось, что это не очки, а глаза Олега Ивановича светятся нехорошим желтым огнем.
— Довольно, — сказала Горобец, брезгливо вытирая ладонь о штанину. — Хватит болтать. Пора, наконец, двигаться. Далеко это? — повернулась она к Возчикову.
— Пустяки, — ответил тот, — километров двадцать.
— Ни хрена себе, пустячок, — проворчал Тянитолкай, с видимым усилием вскидывая на плечи рюкзак. На его слова никто не обратил внимания.
— Не забудьте залить костер, — сказала Горобец.
— Берегите лес от пожара, — добавил Глеб, выливая на угли остатки чая из котелка. В костре громко зашипело, в воздух взметнулось облако золы и пара. Запахло заваркой.
— Что? — переспросила Горобец, непонимающе глядя на Глеба. Мысли ее явно витали где-то далеко — километрах в двадцати отсюда, как подозревал Сиверов.
— Я говорю, берегите природу, мать вашу, — пояснил он. Горобец нахмурилась, закусила губу, словно пытаясь разгадать загадку, которой в словах Глеба не было и в помине, не разгадала, резко отвернулась и коротко скомандовала, обращаясь к Возчикову:
— Ведите.
***
На этот раз порядок движения установила лично Евгения Игоревна. Глеб не стал спорить, тем более что спорить было, по большому счету, не с чем: то, каким образом Горобец выстроила колонну, его вполне устраивало. Конечно, ему, как разведчику и телохранителю, полагалось бы идти впереди, а не в самом хвосте, куда определила его строгая и неприступная начальница; а с другой стороны, в последнее время Глеб как-то незаметно для себя сменил амплуа, превратившись из разведчика в надсмотрщика, и в этой новой роли ему было гораздо удобнее идти сзади, откуда он мог без труда наблюдать за своими спутниками.
Прямо перед ним походкой бывалого лесовика косолапо и неутомимо вышагивал доктор Возчиков — не пленник и даже не подозреваемый, но и не полноправный член коллектива, а так, не до конца проясненный субъект с сомнительной биографией, за которым требуется глаз да глаз. Разило от доктора по-прежнему и даже еще сильнее, поскольку теперь Глеб двигался в шлейфе оставляемого им запаха. Оружия Возчикову по вполне понятным причинам не дали, да он и не просил: по его собственным словам, за прошлое лето он настрелялся на три жизни вперед.
Впереди доктора шла Евгения Игоревна с карабином поперек груди. Кобура с парабеллумом теперь висела у нее не на животе, а сзади, на бедре, — надо полагать, один раз продемонстрировав свое искусство в обращении с пистолетом, Горобец решила больше им не пользоваться во избежание дальнейшего подрыва авторитета. Глебу было бы очень любопытно взглянуть, как она управляется с карабином, но, с другой стороны, он дорого бы дал, чтобы никогда этого не видеть.
Возглавлял колонну угрюмый Тянитолкай, которого явно мучили предчувствия самого дурного свойства. Из-за этих предчувствий двигались они еле-еле, поскольку тезка Сиверова чуть ли не на карачках полз, силясь разглядеть в траве предательский блеск протянутой поперек тропы медной проволоки. Поначалу снедаемая лихорадочным нетерпением Горобец пыталась его подгонять и подгоняла до тех пор, пока Тянитолкай не вышел из себя и не предложил ей самой встать впереди и самой же в свое удовольствие сколько угодно разряжать в себя самострелы, если уж ей так неймется. Прозвучало это довольно грубо и нелицеприятно, но возразить было нечего, и Горобец надолго умолкла, хотя ее чересчур прямая спина выражала явное недовольство черепашьей скоростью движения.
Время шло, а притаившийся в дебрях тайги людоед все никак не давал о себе знать. От нечего делать и в целях уяснения обстановки Глеб затеял разговор со своим подконвойным, для начала из чистого любопытства поинтересовавшись, из чьих именно костей сошедший с нарезки Андрей Николаевич Горобец изготавливал наконечники для своих стрел — уж не из человеческих ли?
Возчиков с охотой поддержал разговор — видно, и впрямь стосковался по нормальному общению, если можно назвать нормальным общением обсуждение качеств оружия, изготовленного из частей человеческого скелета.
— Нет-нет, что вы! — воскликнул Олег Иванович в ответ на вопрос Сиверова. Он замедлил шаг, приотстал от Горобец и пошел более или менее рядом с Глебом, чуть впереди и справа. — Правда, он пытался пару раз, но результаты его разочаровали. То ли дело рог! Лосиный или, к примеру, олений… Клыки крупных хищников тоже хороши, но они, как вы знаете, не так уж велики и заметно искривлены, так что от них тоже пришлось отказаться. Зато рог — это да! Из него можно смастерить что угодно.
Евгения Игоревна оглянулась на них через плечо, недовольно нахмурилась, но промолчала. Глеб показал ей колечко, сложенное из большого и указательного пальцев, сигнализируя, что все в порядке и ситуация под контролем. Горобец сердито дернула плечом и отвернулась — она явно была не в духе, и Глеб не мог ее за это винить. Слова, которых она больше всего боялась, прозвучали из уст единственного живого свидетеля, и теперь, что бы она ни говорила, чего бы ни хотела, все они охотились не за каким-то абстрактным маньяком, а за ее мужем, с которым она прожила много лет. Как прожила — дело десятое, семейное, касающееся только их двоих. Каким бы ни был брак, заканчиваться подобным образом он не должен. Это жестоко и бесчеловечно, и выдержать такое испытание по силам далеко не каждому мужчине.
— Скажите, — обратился к Глебу изнывающий от жажды общения Возчиков, — а вам что же, и в боевых действиях доводилось участвовать?
— А вам не доводилось? — не слишком вежливо огрызнулся Глеб, выведенный из глубокой задумчивости неприятно заискивающим голосом Олега Ивановича.
— Ну, зачем вы так, — огорчился тот. — Да, конечно, я оказался недостаточно силен морально и физически, чтобы в одиночку противостоять девяти закаленным, рвущимся убивать мужчинам. У меня не хватило духу даже вовремя убежать, потому что я боялся заблудиться в тайге. Я ведь уже сказал, что готов понести наказание по всей строгости закона! Зачем же меня все время шпынять, попрекая тем, в чем я, в сущности, и не виноват? Какие там боевые действия! Я что, похож на военного?
«На глиста ты похож очкастого, а не на военного, — подумал Глеб. — Нет, все-таки все эти доктора наук и лауреаты международных премий хороши в своих кабинетах или за кафедрой в набитой почтительно внимающими студентами аудитории. А в полевых условиях они не выдерживают, ломаются. Был, наверное, хороший, всеми уважаемый человек, специалист мирового уровня и даже, наверное, светило науки. А посмотрите-ка, во что превратился! Грязный, вшивый, запуганный, льстиво хихикающий слизняк, да к тому же еще и отмеченный неизгладимой печатью людоедства. Ее, печать эту, теперь никаким мылом не смоешь. Даже те, кто никогда ничего не узнает о событиях прошедшей зимы, наверное, будут его сторониться, чувствуя что-то нехорошее, грязное. И сам он до конца своих дней не забудет, тот бульончик… Черт, да мне самому на него смотреть тошно, хотя я прекрасно понимаю, что такое настоящий голод. По-настоящему голодный человек, если действительно хочет жить, дерьмо может есть. А тут не дерьмо, тут — мясо… Да и мертвому глубоко безразлично, что сделали с его телом — закопали, сварили или съели сырым. Но идти с ним рядом все равно противно… Вот она, сила предрассудков! Зря, зря он напросился в эту экспедицию. Интересно все же, кто это додумался прикрыть карательную экспедицию именем всемирно известного ученого, доктора наук? Ведь эту фамилию — Возчиков — даже я, помнится, слышал. По телевизору, что ли, или по радио… Или это мне кажется? Не помню, черт… Но с Фондом этим, чувствую, придется разобраться по возвращении в Москву. Приглядеться повнимательнее, что это за Фонд такой, что за дела они там крутят под своей солидной вывеской. Ну, это пускай уж Потапчук, это его епархия. Тем более за эту прогулочку он мне должен, как земля крестьянину…»
— Вы не похожи на военного, — сказал он Возчикову. — И вообще, извините, я действительно веду себя по-свински. Только… Знаете, вам, наверное, придется привыкать к тому, что с вами многие будут вести себя по-свински. Прежде всего те, кто вас сюда послал. Самое меньшее зло, которое они могут вам причинить в отместку за то, что вы выжили, это уволить из Фонда. А вообще, на вашем месте я бы сменил прописку. У вас есть банковские сбережения? Лучше всего совсем не показываться в городе, пока все это не забудется. Вы слишком много знаете, Олег Иванович. Руководство Фонда фактически повинно в организации незаконного вооруженного формирования и провоцировании военных действий на российской территории. Мне-то, поверьте, на это наплевать, я здесь как частное лицо и никому не обязан отчитываться. А вот вы — лицо официальное. Как только станет известно о вашем возвращении с того света, на вас тучей налетят журналисты, телевизионщики, а также сотрудники компетентных органов, не говоря уже о десятке депутатских и прочих комиссий.
— О господи, — потрясенно пробормотал Возчиков, которому такая мысль не приходила в голову. Конечно, ведь он думал, как спастись, а о том, что начнется после спасения, думать ему было некогда.
— Вообразите себе, — продолжал Сиверов, — как понравится вашему руководству то, что вы можете рассказать всем этим людям! Да вас в порошок сотрут, понимаете? Людей, и не просто людей, а депутатов Думы, беспощадно убивали за владение и меньшей информацией!
— Черт возьми, — с озабоченным видом произнес Возчиков и тут же извинился. — Простите, это я от неожиданности. Этот аспект проблемы как-то до сих пор не приходил мне в голову… Все-таки как хорошо иметь под рукой грамотного специалиста! Поговорил с вами, и все стало ясно, прямо как на ладони. Мной просто прикрылись, как фиговым листком, а теперь нужда во мне, естественно, отпала, я буду только мешать… Бог мой, какая низость! Я даже не мог себе вообразить…
— Естественно, — сказал Глеб.
— Естественно, — упавшим голосом согласился Возчиков. Евгения Игоревна все больше замедляла шаг, с интересом прислушиваясь к их беседе, и теперь они шли втроем, плотной группой, изрядно поотстав от сосредоточившегося на поиске растяжек и ям-ловушек Тянитолкая. — Естественно… — повторил Олег Иванович, выглядевший совершенно убитым. — Да, с этой точки зрения мое счастливое спасение не выглядит таким уж счастливым, а везение мое оказывается не более чем злой шуткой судьбы…
— Ну-ну, — сказал Глеб, — зачем же так драматизировать? Вы живы, а это огромная удача при любом раскладе. Достаточно просто на время уехать из страны и держать язык за зубами до тех пор, пока в вашем Фонде не сменится руководство. Что-то мне подсказывает, что оно должно смениться очень скоро… Возчиков неожиданно остро и проницательно посмотрел на него из-под очков.
— Да? Вы меня обнадеживаете. Только… У меня, конечно, отложены кое-какие средства — так сказать, на старость, — однако боюсь, что этого не хватит, дабы оплатить… э… вознаградить… Ну, словом, вы меня понимаете.
Глеб фыркнул и совершенно искренне захохотал — так, что шедший впереди Тянитолкай обернулся и посмотрел на него как на сумасшедшего.
— Ох, — сказал Глеб, вытирая тыльной стороной ладони навернувшиеся на глаза слезы, — ей-богу, уморили… Я не беру частных заказов, если вы это имеете в виду.
— Почему? — неожиданно заинтересовалась Евгения Игоревна.
— Не моя специальность, — не моргнув глазом, солгал Глеб. Не мог же он, в самом деле, сказать: «Честь дороже» — или еще какую-нибудь выспреннюю глупость в этом же роде. — Каждый должен заниматься своим делом, — очень умело имитируя интонации ротного старшины с двадцатилетним стажем, добавил он. — Мое дело — охрана. А для других дел существуют другие люди, и я с ними незнаком, потому что люблю крепко спать по ночам и хочу жить долго и умереть от старости в своей постели.
— По вас этого не скажешь, — льстиво заметил Возчиков.
— Факт, — с непонятной интонацией согласилась Горобец.
— Ну, так ведь хотеть и мочь — разные вещи, — философски ответил Сиверов. — Мало ли чего я хочу… Однако и смерти искать незачем: понадоблюсь — сама найдет.
— Однако вы ведь умеете обращаться с этой штукой? — произнес Олег Иванович, опасливо тыча пальцем в сторону висевшей на плече у Глеба винтовки.
— Умеет, — с кривой улыбкой сказала Горобец. — Очень прилично умеет.
— Я глубоко оскорблен, — заявил Глеб. — Что значит «прилично»? По-твоему, я владею винтовкой прилично?
— Я сказала «очень прилично».
— Все равно это оскорбление. Вот когда будешь владеть этой штуковиной лучше меня или хотя бы не хуже, тогда и скажешь, что я стреляю прилично…
— Да, — опустив глаза, сказала Евгения Игоревна с выражением, которого Глеб, честно говоря, не понял, — ты прав. Беру свои слова обратно. Ты владеешь винтовкой превосходно. Теперь доволен?
— А это правда, — встрял Возчиков, — что вы считаете закон недостаточно суровым? Глеб окинул его внимательным взглядом.
— Да, — сказал он. — В некоторых случаях — да. К примеру, известно ли вам, что каннибализм уголовно ненаказуем? В УК Российской Федерации нет статьи, которая предусматривала бы наказание за людоедство.
— Ты что, серьезно? — поразилась Горобец.
— А ты не знала? Это так, и не только в России, но и на Западе. То есть, Олег Иванович, если суду не удастся доказать, что вы преднамеренно убили этого вашего разнорабочего, — а суду это, понятно, не удастся, да и стараться особенно никто не станет, — то отвечать вам придется только за ту партизанщину, в которой вы так активно участвовали летом. Помнится, зимой в новостях показывали одного немца, который убил и съел своего приятеля. Так вот, он получил восемь лет за убийство, и не более того. А на следствии объявил, что в Германии проживает более восьмисот людоедов. У них есть свои сайты в Интернете, и они регулярно собираются на интерактивные форумы…
— Какая мерзость! — воскликнула Горобец.
Возчиков ничего не сказал, и на его заросшем спутанной бородой лице Глеб заметил выражение глубокой задумчивости — похоже, Олег Иванович прикидывал, не махнуть ли ему, в самом деле, за бугор, а именно в Германию, поближе к единомышленникам, которые сумеют по достоинству оценить приобретенный им опыт употребления в пищу своих ближних.
Они двигались на юго-восток, медленно, но верно уходя все дальше от Каменного ручья. Местность постепенно повышалась, под ноги подворачивались полускрытые мхом и опавшей хвоей обломки крупных камней. Между стволами хвойных деревьев светлели выходы скальных пород, слоистые, как торт, или, наоборот, монолитные, похожие на торчащие из-под земли клыки сказочного дракона. Склон понемногу становился круче, и вскоре Глеб уже с расстояния в десяток метров мог слышать, как тяжело пыхтит, преодолевая подъем, идущий впереди Тянитолкай. Он слишком много курил, этот старший научный сотрудник с замашками мелкого провинциального предпринимателя, и сейчас ему приходилось несладко. Ему вообще приходилось несладко, как и любому, кто переоценил свои силы и вынужден был под угрозой смерти двигаться вперед, в то время как все его существо жаждало только одного: бросить все и сломя голову мчаться назад, домой. Еще совсем недавно он был членом коллектива — пусть не первым, но и далеко не последним из равных, — а теперь коллектив ополчился на него и гнал его, угрожая заряженными стволами, как скотину на убой. Еще и пощечину дали… Хотя как раз таки пощечину он схлопотал за дело, и, если бы не чрезвычайные обстоятельства, требовавшие соблюдения мира, Глеб с удовольствием добавил бы ему, и не ладонью, как Горобец, а кулаком.
«Любопытно, — подумал Сиверов, разглядывая маячащую впереди спину своего тезки, — как-то все очень уж одинаково получается. Сначала человек начинает нервничать, потом заговаривает о том, чтобы повернуть обратно, потом принимается уже откровенно психовать, а потом вдруг погибает. Погибает именно тот, кто накануне бил себя кулаком в грудь, крича, что впереди нет ничего, кроме верной смерти… Сначала проводник, который никуда не хотел идти с самого начала, получил за это по физиономии, пытался сбежать от нас и в результате остался без головы. Следующим был Вовчик, который, между прочим, тоже получил по физиономии, и притом не от кого-нибудь, а от Тянитолкая. Вовчика утопили в болоте, и у меня такое ощущение, что кое-кто до сих пор уверен в моей причастности к этому делу. Потом домой потянуло Гришу, и с тем же результатом — голова долой, внутренности вон. Что это, закономерность? Или в этих местах и впрямь обитает какой-то злой дух? Может, люди оттого и впадают в истерику, что ощущают приближение неминуемой гибели, видят то, чего не видят остальные, — уставленный прямо на них костлявый палец, от которого веет могильным холодком? Нет, к черту мистику. Вот это правильно! — подумал он с вялым воодушевлением. — Мистику — к черту, пускай он сам с ней разбирается, это его специальность. А у меня и без мистики проблем выше крыши. Однако если отбросить мистику, получается какая-то чепуха. Значит, погибают у нас те, кто не хочет идти дальше, так? Так. Причем нежелание это появляется у них не одновременно, а почему-то в порядке строгой очередности… Но это мы пока оставим в сторонке, потому что тут вообще ничего не ясно… Сосредоточимся на главном вопросе: кто? Андрей Горобец? Но зачем, черт подери? Разве что с голодухи, потому что иначе все эти убийства теряют смысл. Они ведь домой хотели — то есть подальше от него и от всех этих дел. А с другой стороны, кто его, маньяка, разберет? Кто может понять его логику? Разве что другой такой же маньяк…
Ну ладно, — подумал он, — допустим, все это и впрямь дело рук маньяка. Но тогда непонятно, каким образом, по какому принципу он выбирает свои жертвы. Как он ухитряется безошибочно отыскать среди нас того, кто уже спекся и больше ничего не хочет? Ведь мы — здесь, а он там, в тайге, за гранью светового круга… Или это простое совпадение? Ничего себе, совпаденьице! Совпадение — штука одноразовая, а тут три убийства подряд, и все убитые буквально за несколько часов до своей смерти недвусмысленно высказывались, что дальше им идти, мягко говоря, не в жилу. Вот вопрос: как он узнаёт этих людей и почему убивает именно тех, кто потерял всякое желание на него охотиться?
Попробуем посмотреть на это с другой стороны, — решил он. — Они не хотели идти дальше, так? И кто же, спрашивается, был сильнее всех недоволен этим их нежеланием? Кто с самого начала рвется вперед, как автогонщик перед финишем? Кто неутомимо гонит перед собой это ноющее и упирающееся стадо, не останавливаясь даже перед необходимостью пугать коллег оружием? Евгения Игоревна Горобец, вот кто. Получается, что я имею дело с милой семейной парой, состоящей из двух маньяков… Полная ерунда получается, потому что…
«Спать я хочу, вот что, — подумал Глеб, привычно подавляя зевок. — Такие кроссворды надо решать на свежую голову, а я уже забыл, когда она у меня была, эта свежая голова…»
— Любопытно, — задумчиво произнесла Евгения Игоревна.
Она шла опустив голову и совсем не смотрела по сторонам, как будто совершала утренний променад по набережной Москвы-реки, а не возглавляла смертельно опасную охоту на собственного мужа.
— Что именно? — спросил Глеб.
— Любопытно, — повторила она, с легким раздражением поправляя резавший плечо ремень карабина, — почему все-таки закон не считает каннибализм уголовно наказуемым преступлением?
— Наверное, потому, что бывают случаи, когда он таковым не является, — ответил Глеб. — Если человек убивает своего товарища, чтобы его съесть, это, конечно, зверство. А если, сам умирая от голода, он спасается тем, что употребляет в пищу того, кто умер раньше его, — это ужасно, конечно, но это просто человеческая драма, не имеющая к уголовному кодексу ни малейшего отношения. А вот насаженные на кол головы — это, Женя, называется надругательством над телами покойных, за это полагается приличный срок.
— А есть мертвецов — это не надругательство? — непримиримо спросила Горобец.
Возчиков обреченно вздохнул и замедлил шаг, намереваясь отстать от них и не участвовать в разговоре, который был ему неприятен.
— Немецкий судья, проводивший процесс, о котором я говорил, считает, что нет, не надругательство, — сказал Глеб и обернулся к Возчикову: — Олег Иванович, прошу прощения, но вам придется занять свое место и держаться там, где я смогу вас все время видеть.
— Что? — встрепенулся Возчиков. — Ах да, я же подозрительный тип… Простите, я слегка забылся.
— Просто нужно держаться вместе, — мягко сказал Глеб. — Не надо отставать. Он ведь может оказаться не впереди, а как раз сзади…
Возчиков торопливо обогнал их и пошел впереди, но ушел недалеко — споткнулся о какой-то корень и выронил в очередной раз протираемые очки.
— Простите, — забормотал он, ползая на четвереньках в поисках потерянного, — я такой неуклюжий…
Глеб отлично видел очки, блестевшие во мху на полметра правее того места, где их искал Олег Иванович. Веки у него были тяжелые от недосыпания, ворочать языком не хотелось, поэтому он просто шагнул вперед и наклонился, намереваясь подобрать злосчастные очки и отдать их этому недотыкомке с ученой степенью. «Надо же, — подумал он, с невольным почтением беря очки за дужку, — год в тайге, а стеклышки уцелели. Берег, наверное, как зеницу ока, хотя, глядя, как он их все время дергает из стороны в сторону, этого не скажешь…»
— Да перестаньте вы ползать, — сказал он Возчикову, — вот они, ваши очки.
— Благодарю вас, — сказал Олег Иванович, стоя на четвереньках возле большого, покрытого разноцветными пятнами мха валуна. — Проклятая близорукость!
Он привстал на колени и потянулся за очками, и в это время откуда-то спереди, сверху — словом, с той стороны, где сквозь частокол сосновых и пихтовых стволов уже проглядывало бледно-голубое небо, — коротко и злобно простучала автоматная очередь..
ГЛАВА 13
По тому, с каким большим разбросом легли пули, Глеб понял, что стреляли издалека и стрелок не отличался большим мастерством. Ныряя за камень, у подножия которого скорчился, прикрыв руками голову, насмерть перепуганный Возчиков, Сиверов подумал, что это странно: до сих пор людоед предпочитал действовать на ближней дистанции — попросту говоря, на расстоянии удара ножом. Неужели действительно испугался?
Возчиков поднял к нему перекошенное ужасом бледное лицо с широко, несмотря на близорукость, распахнутыми глазами, полными бессмысленной паники.
— Это он. Он!.. — трясущимися губами пробормотало светило отечественной науки, вцепляясь в штанину Слепого обеими руками. — Он пришел за мной!
Слева гулко ударил карабин Евгении Игоревны, спереди, как эхо, отозвалась «сайга» Тянитолкая, и немедленно по верхушке валуна, за которым укрылись Глеб и Олег Иванович, хлестнула новая очередь. На голову посыпалась каменная крошка, клочок сбитого пулей рыжеватого мха приземлился Возчикову на плешь, как парикмахерская накладка. Что ж, решил Глеб, по крайней мере, этот парень не собирается отступать, и это вселяет надежду. Пострелять хочешь? Сейчас постреляем, только потом не жалуйся…
Он огляделся, попутно снимая с плеча винтовку, которая, похоже, наконец-то ему пригодилась. Горобец лежала, укрывшись за стволом старой сосны в классической позиции для стрельбы лежа. Ноги ее были широко раздвинуты и крепко упирались носками в землю, направленный вверх по склону ствол карабина ни капельки не дрожал, медленно перемещаясь из стороны в сторону в поисках цели. Глядя на нее, Глеб уже не впервые подумал, что с женственностью Евгении Игоревны что-то не так: сквозь образ неглупой, очень милой и симпатичной дамы, пусть себе и обремененной ученой степенью, то и дело проглядывало какое-то другое лицо, мучительно знакомое и одновременно неузнаваемое. Глеб знал, что ему тысячу раз доводилось видеть такие лица, но обстоятельства, при которых он их видел, никоим образом не сочетались с его представлением о кандидатах наук вообще и об Евгении Игоревне в частности.
Возчиков поднял к нему перекошенное ужасом бледное лицо с широко, несмотря на близорукость, распахнутыми глазами, полными бессмысленной паники.
— Это он. Он!.. — трясущимися губами пробормотало светило отечественной науки, вцепляясь в штанину Слепого обеими руками. — Он пришел за мной!
Слева гулко ударил карабин Евгении Игоревны, спереди, как эхо, отозвалась «сайга» Тянитолкая, и немедленно по верхушке валуна, за которым укрылись Глеб и Олег Иванович, хлестнула новая очередь. На голову посыпалась каменная крошка, клочок сбитого пулей рыжеватого мха приземлился Возчикову на плешь, как парикмахерская накладка. Что ж, решил Глеб, по крайней мере, этот парень не собирается отступать, и это вселяет надежду. Пострелять хочешь? Сейчас постреляем, только потом не жалуйся…
Он огляделся, попутно снимая с плеча винтовку, которая, похоже, наконец-то ему пригодилась. Горобец лежала, укрывшись за стволом старой сосны в классической позиции для стрельбы лежа. Ноги ее были широко раздвинуты и крепко упирались носками в землю, направленный вверх по склону ствол карабина ни капельки не дрожал, медленно перемещаясь из стороны в сторону в поисках цели. Глядя на нее, Глеб уже не впервые подумал, что с женственностью Евгении Игоревны что-то не так: сквозь образ неглупой, очень милой и симпатичной дамы, пусть себе и обремененной ученой степенью, то и дело проглядывало какое-то другое лицо, мучительно знакомое и одновременно неузнаваемое. Глеб знал, что ему тысячу раз доводилось видеть такие лица, но обстоятельства, при которых он их видел, никоим образом не сочетались с его представлением о кандидатах наук вообще и об Евгении Игоревне в частности.