Воронин Андрей Николаевич. Слепой в зоне

   – Сколько дадите? – спросила Анжелика.
   Шанкуров нервно засмеялся:
   – Много. Столько, сколько ты еще ни разу не получала и даже не мечтала.
   – Я дорого стою, – сузив глаза, ответила девушка, рискуя не получить ничего.
   – Знаю.
   – Это не ответ.
   – Я не спрашиваю твоего согласия.
   – Зато я хочу знать цену.
   Аркадий Геннадьевич запустил руку во внутренний карман пиджака, лежавшего на кресле, и вытащил пачку черно-белых фотоснимков.
   – От него ты получила три сотни, – он ткнул коротким пальцем в фотографию, на которой Анжелика шла по улице под руку с владельцем бензозаправочной станции. – А от этого… – он даже не стал показывать снимок девушке, – четыре с половиной. Сторговаться на полтысячи у тебя не хватило сил, хотя столько денег у него и было с собой. Ровно столько…
   – Тысяча, – твердо назвала Анжелика цену.
   – Восемьсот, – усмехнулся Шанкуров.
   Ш.. – Тогда я ухожу, – Анжелика нагнулась, подхватила рубашку и набросила ее на плечи.
   – Девятьсот, – губы Аркадия Геннадьевича дрогнули в улыбке.
   – Девятьсот пятьдесят, – тоже улыбнувшись, сказала Анжелика.
   – Ты не уйдешь.
   – Посмотрим. Девять сотен и полтинник сверху.
   – Нет, девятьсот, – не сдавался Шанкуров.
   – Тогда тысяча, – изменила тактику девушка, – и если прозвучит хоть одно возражение, то я увеличу сумму.
   – Хорошо, тысяча, – согласился Аркадий Геннадьевич и тут же добавил:
   – Но удовольствия я должен получить как минимум на две.
   – Даже если бы вы были импотентом, – рассмеялась Анжелика, – у вас бы встал.
   – С тобой можно кончить от одного взгляда.
   – С вами этого не произошло.
   – Произойдет… и не один раз.
   Шанкуров не спеша разделся и лег прямо на ковер в световое пятно от трех ярких светильников. Ему и впрямь не пришлось двигаться – за него все делала Анжелика. Со своим телом она могла вытворять непостижимое, если было бы нужно, завязалась бы в узел. Аркадий Геннадьевич даже не почувствовал на себе тяжести ее тела. Девушка словно парила над ним в воздухе.
   – Я могу растянуть для вас удовольствие" – шептала она, – вы только скажите, и это продлится полчаса. А можете и не говорить, я сама ощущаю все ваши потаенные желания.
   Да, она умудрялась доводить. Шанкурова до исступления и замирать, останавливаться в критический момент, когда Аркадий Геннадьевич уже готов был испытать пик наслаждения. И в этот момент .их взгляды пересекались.
   «Ну как?» – спрашивал взгляд Анжелики. И, сделав над собой усилие, испытывая ее, Шанкуров отрицательно качал головой. Всего лишь минута бездвижного ожидания, и все начиналось по новой.
   – Вы довольны?
   – Более чем…
   За окном уже окончательно стемнело, мерно гудел кондиционер. Девушка вновь замерла, вопросительно глядя на Аркадия Геннадьевича. Тот согласно прикрыл глаза, и тут же гримаса блаженства исказила его лицо. Он вытянул руки вдоль тела, судорожно сжал пальцы и пробормотал несколько матерных слов. Анжелика легла на него, ухватившись руками за свои ступни, коснулась грудью его лица.
   Шанкуров жадно ловил губами ее отвердевшие от возбуждения соски, затем, глубоко вдохнув, отвернул голову и прошептал, сглатывая жидкую слюну:
   – Все, пока хватит;
   Анжелика поднялась, вынула из сумочки носовой платок, и, ничуть не стесняясь Аркадия Геннадьевича, принялась вытирать себе бедра с внутренней стороны. Шанкуров лежал навзничь с прикрытыми глазами и постанывал от удовольствия.
   – Где деньги? – сухо спросила Анжелика.
   – Погоди.
   – Деньги я заработала.
   – Ты хочешь зарабатывать по столько же, но постоянно? – не открывая глаз, поинтересовался Шанкуров.
   – Это можно обсудить. Но сначала рассчитаемся за первый раз. Каждое «кончалово» – за отдельную плату.
   – Такой ты мне нравишься еще больше.
   – Да? – хрипло рассмеялась Анжелика.
   – Когда знаешь, что за приобретенную вещь заплачено дорого, ценишь ее больше.
   – Вот именно поэтому вы и не торговались до победного конца?
   – Почти не торговался, – Шанкуров резко сел, потер костяшками пальцев виски.
   Анжелика аккуратно сложила носовой платок и поискала взглядом, куда его можно выбросить.
   – Где мусорница?
   – Бросай на пол – уберут.
   Не одеваясь, Аркадий Геннадьевич на четвереньках – он просто изнемогал от усталости – подобрался к пиджаку, вытащил деньги, отсчитал девушке десять новых стодолларовых купюр.
   – Странный вы какой-то, – проворчала Анжелика. – Какого черта нужно было посылать за мной двух мордоворотов? Сказали бы – я приехала бы.
   – Ты еще ничего не поняла.
   – Назовите день, когда мне нужно быть у вас. Я приеду, подготовьте деньги.
   Да, кстати, – она коснулась ладонью разгоряченного лба, – забыла спросить: вам нравится, чтобы и я кончала, или сойдет и так?
   – Ну у тебя вопросы!
   – Почему-то один богатый человек считал, – задумчиво сказала девушка, – что если и я получаю удовольствие, то платить мне не стоит.
   Шанкуров оделся, подошел к Анжелике и заглянул в ее большие глаза.

* * *

   – Ты станешь моей женой.
   – Что? – Анжелика прекрасно расслышала, но подумала, что это продолжение непонятной игры, затеянной Шанкуровым.
   – Ты станешь моей женой.
   В его словах не было ни малейшего вопросительного оттенка, словно он заранее был уверен в положительном ответе.
   – Отлично, если это не шутка.
   – Нет. Это до постели мужчина может обещать что угодно, после постели я могу делать женщине только деловые предложения.
   – Заманчиво, – Анжелика призадумалась. – Но я привыкла зарабатывать на жизнь сама.
   – Я это знаю. Я знаю многое из твоей жизни.
   – По рукам, – приняла решение Анжелика. – Но только прежний уговор остается в силе: каждый трах – тысяча баксов.
   Шанкуров даже не успел ни возразить, ни согласиться, как Анжелика добавила:
   – Это если будешь трахаться со мной, и пятьсот, мне же, если станешь трахаться на стороне.
   – Круто… – Аркадию Геннадьевичу не оставалось ничего другого, как пойти на поставленные условия.
   – Я такая.
   – Во всем нужно знать меру.
   – Из всего нужно уметь извлекать пользу.
   Он позаботился о том, чтобы все произошло благопристойно. С Анжеликой они обвенчались в церкви, правда, до этого пришлось ее покрестить. Теперь всегда, когда Шанкуров появлялся в обществе, рядом с ним была женщина, о которой другие могли только мечтать.
   Большинство из его партнеров женились еще до того как стали богатыми, и их жены не могли похвастаться ни красотой, в сравнении с красотой Анжелики, ни умением доставлять мужчине удовольствие. Никто – ни Анжелика, ни Аркадий – так и не сказали друг другу:
   «Я люблю тебя». Зато за каждую ночь, проведенную с женой, Шанкуров регулярно выплачивал ей тысячу долларов, находя в этом особое, неведомое ему ранее удовольствие. Эта девушка сочетала в себе и упрямство законной жены, и сговорчивость дорогой проститутки.
   Анжелика умела взять у него столько сил, сколько у Аркадия Геннадьевича было оставлено для забав. Так что за год ему ни разу не пришлось выплачивать собственной жене по полтысячи.
   Этот год супружества, во многом изменил жизнь Шанкурова. Впервые он заметил, что деньги могут не только прибывать в количестве, но и убывать.
   Помимо обговоренных тысяч Анжелика ухитрялась выкачивать из него деньги и просто так – на наряды, украшения. Она заставила Аркадия Геннадьевича завести двух великолепных лошадей, построить конюшню, приучила и самого его ездить верхом. А вскоре Шанкуров был вынужден задуматься над вечным для большинства мужчин вопросом: где бы еще раздобыть денег? Он понимал, еще пара лет такой жизни и сумма, которой он располагает, уменьшится до неприличных размеров.
   Наращивать же оборот своей торговли он опасался. Кроме него на рынке наркотиков действовали куда более могущественные люди, и не приходилось даже думать составить им конкуренцию. Это было равносильно тому, что баллотироваться на пост Президента – сожрут и костей не оставят.
   Теперь Аркадий Геннадьевич уже прислушивался к некоторым предложениям своих партнеров по бизнесу, от которых раньше отмахивался и не хотел даже принимать к сведению. Все предыдущие успехи приходили к Аркадию Шанкурову довольно неадекватным образом.
   С самого раннего детства он привык к тому, что добивался желаемого, почти не прилагая для этого никаких усилий. Объяснение такому феномену удачливости у него не было. Однажды, еще в детстве, старший брат Артур рассказал ему загадочную историю о том, как одного человека нашли в ванной комнате мертвым.
   Умер он от укуса змеи. Мертвую змею нашли тут же, в ванной, но выглядела она необычно: одна только шкура – даже намека на кости и мышцы не было. И вот, будто бы, когда ученые исследовали змеиную шкуру, то разобрались, в чем дело: этот человек, погибший в ванной, всю свою жизнь боялся змей, боялся панически.
   И собственным страхом он материализовал змею, материализовал ее из воздуха и пыли. Таким образом, страх, подкрепленный воображением, убил его.
   Аркадий сделал из истории, рассказанной братом, свой вывод – если чего-нибудь страстно желать, то оно придет само собой. Так и поступал. Когда чего-то хотел, закрывал глаза и начинал мысленно твердить одно: я хочу, я хочу… И желаемое приходило. Будь то обладание женщиной, деньги, нужный человек в нужный момент. Он так уверился в правильности своей установки, будто только желание, много раз повторенное в мыслях, приводит к его исполнению, что и не рассчитывал на другие способы достижения успеха.
   Теперь он страстно желал, чтобы подвернулась возможность заработать сразу много денег, так много, чтобы он не сумел их израсходовать до конца своей жизни. Для осуществления своей мечты Аркадий Геннадьевич не делал ровным счетом ничего, если не считать бесконечно повторяемых заклинаний.
   И на этот раз метод сработал, правда, немного по-другому, чем предполагал Шанкуров. Но реализация никогда не бывает такой же заманчивой, как план, всегда реальность внесет поправку. Ведь рядом с верой в победу неизменно существует опасение, пусть и не высказанное, что тебя поджидает несчастье. Оно тоже беспрестанно повторяется в мыслях, не облаченное в слова, но все равно присутствует на уровне чувств, ощущений. А поскольку человеку свойственно верить в лучший исход, он старается не обращать внимания на опасность, стремится не замечать ее, хоть и боится ее до дрожи в коленках. А страх, растущий в душе, влечет его к той черте, из-за которой нет возврата.

Глава 6

   Что значит расстояние для двух счастливых людей? Тем более когда они идут вместе. Всего лишь каких-нибудь десять поцелуев под цветущими каштанами, всего лишь букет фиалок, две чашки кофе, выпитые под пестрым зонтиком, и они окажутся у подножия Эйфелевой башни. Тонкие кружева превратятся в гигантские металлические конструкции, и лифты – стеклянные кабинки, похожие на сверкающие капли, – понесутся вверх и вниз. А они будут стоять в одной из этих сверкающих капель, запрокинув головы, и смотреть на дымчато-голубоватое небо, неопределенное и непредсказуемое, как на картинах импрессионистов.
   У самого подножия Эйфелевой башни, черный, почти синий представитель одного из многочисленных африканских племен, пританцовывая, торговал различными пестрыми украшениями, громко выкрикивал, зазывая туристов. Ирина, схватив Глеба за руку, подвела к нехитрому прилавку и стала перебирать причудливые поделки из ракушек, перьев и косточек экзотических плодов.
   – Какая прелесть! – шептала она, держа перед глазами изящные разноцветные бусы.
   Продавец с капельками пота на щеках, напоминающих баклажаны, широко улыбался, скаля белые зубы, и на корявом французском приговаривал:
   – Мадам, мадам, вам очень к лицу.
   Даже Глеб, знавший французский не в совершенстве, ощутил, насколько чудовищный у африканца акцент. Но негр и не собирался уверять, что оканчивал Сорбонну. Но вскоре до торговца дошло, что мужчина полностью предоставил выбор спутнице, а она, скорее всего, французского не знает, и негр принялся объясняться по-английски.
   Глеб посмотрел на Ирину, улыбнулся, извлек из кармана банкноту, подал продавцу. Тот даже запрыгал от радости: такой щедрости он не ожидал.
   – Да он сейчас начнет танцевать, – сказала Ирина. – Ты дал ему слишком много денег.
   – Да нет, нормально.
   – Я говорю, много, нельзя баловать людей.
   – Я дал не ему, а тебе.
   – Транжира и мот, было бы за что…
   – Не хочешь-не покупай.
   – Мне хочется купить что-то абсолютно ненужное, то, к чему я больше никогда не прикоснусь, – рассмеялась Ирина.
   Торговец, глядя на веселых покупателей, не мог догадаться, что еще немного, и он бы лишился верного заработка, но, к его счастью, Быстрицкая взяла бусы, и они с Глебом направились, влившись в пеструю толпу туристов, поближе к Эйфелевой башне.
   – Мне все еще кажется, что это сон, – сказала Ирина.
   – Разбудить?
   – Я лунатичка, – с наигранной серьезностью произнесла Быстрицкая, – и если ты меня разбудишь, я упаду с высоты своего положения и разобьюсь.
   Вокруг сверкали вспышки. Фотографы, подрабатывающие у Эйфелевой башни, предлагали свои услуги, гортанно выкрикивая на разных языках приглашения сфотографироваться. В густом вечернем воздухе вспыхивали и гасли, как искры фейерверка, французские, немецкие, русские и польские слова.
   – Давай сфотографируемся, – предложила Глебу Ирина, – будет на память снимок.
   – Нет, не надо. Я абсолютно не фотогеничен. Никогда не узнаю себя на фотографиях и потом смогу подумать, что ты встречалась с другим мужчиной.
   – Ну давай же! Давай! Пожалуйста, – настаивала Ирина. – Я поставлю этот снимок на своем рабочем столе и все время буду любоваться.
   – Ты уговоришь и мертвого.
   – А ты всегда набиваешь себе цену.
   Глебу фотографироваться не хотелось, но отказать Ирине он не мог. Он сам выбрал фотографа и подозвал его. Это был пожилой француз в клетчатой кепке с большим «Поляроидом» в руках. На просьбу Глеба фотограф согласно закивал и стал указывать двум влюбленным, как им лучше встать, чтобы и они оказались в выигрышном свете, и Эйфелева башня была хорошо видна. Наконец-то все это устроилось. Фотоаппарат несколько раз щелкнул, и Глеб с Ириной получили три снимка. Сиверов расплатился, на этот раз не соря деньгами. Ирина стала рассматривать фотографии.
   – Здесь я какая-то не такая. То ли моргнула,.. Лицо не мое.
   – Да нет, все прекрасно.
   – Тогда я себе выбираю вот эту. А ты какую?
   – А я себе ту, от которой ты отказалась.
   – Нет-нет, я на ней неудачно получилась. Давай этот снимок порвем и выбросим?
   – Давай порвем, – согласился Глеб, перегибая карточку пополам, сгиб образовал линию, разделявшую на снимке его и Ирину, И тут ей стало немного страшно, она побоялась увидеть две части снимка, побоялась увидеть себя и Глеба разлученными, пусть даже на фотографии.
   – Нет, не будем, – заупрямилась Ирина, – ты-то здесь выглядишь прекрасно.
   – Если выгляжу прекрасно – значит, это не я.
   – Сейчас же отдай! – Быстрицкая вырвала у Глеба снимок и стала разглаживать на ладони, нежно касаясь изображения.
   – Ты сходишь с ума.
   Глеб смотрел на фотографию. Два счастливых человека. Открытые смеющиеся лица, видно, что мужчина и женщина влюблены, преданы друг другу. Маленький букетик в руках Ирины – фиалки, купленные Глебом у уличной цветочницы, совсем юной, лет двенадцати, девчушки. Маленький, так не похожий на огромные, до непристойности «богато» оформленные фольгой и целлофаном букеты с московских улиц. Да, эти фотографии всегда будут напоминать о счастье.
   – Куда пойдем теперь? – спросила Ирина, заглянув в глаза Глебу.
   – Вверх, – Сиверов указал рукой в небо, – вознесемся под облака.
   – Нет уж, у меня закружится голова, я и так на вершине блаженства.
   – Тогда в преисподнюю.
   – Думаю, здесь преисподняя такая же вылизанная и вымытая, как все парижские улицы. Там тоже стоят столики, подают кофе и минеральную воду. Тут неинтересный ад, даже черти, и те приговаривают: «Чего желаете, мадам?»
   – Тогда идем, куда ты пожелаешь.
   – Я хочу туда, – Ирина неопределенно махнула рукой, сама не зная, куда показала.
   – Ну что ж, если хочешь туда – туда и пойдем. Времени у нас, дорогая, хоть отбавляй.
   – Я даже и не ожидала, – призналась Быстрицкая, – что мне когда-нибудь будет так хорошо и свободно. «Ну что ж, я рад, – подумал Глеб, – что хоть кому-то приношу счастье и радость».
   Ирина тряхнула головой, схватила Глеба за руку и потащила его за собой:
   – Побежали!
   – Куда?
   – Увидишь.
   Под старыми развесистыми деревьями с изумительно гладкими стволами играл небольшой оркестр, а вокруг толпились пестро одетые туристы, щелкали фотоаппараты, слышался смех. То и дело накатывались звуки музыки: вздохи и переборы аккордеона, певучий звук скрипки. Несколько пар танцевало.
   – Глеб… То есть, Федор, – зашептала Ирина, – давай потанцуем. Я так давно с тобой не танцевала. Целую вечность.
   – У вечности нет конца.
   – У нее нет начала потанцуем.
   – Да ты что, Ирина, я же не умею, – попытался остановить ее Глеб, но понял, что сопротивляться колдовским чарам этой женщины он не в силах.
   – Что ты упрямишься, как ребенок?
   – Я не упрямлюсь.
   – Пойдем.
   Ирина и Глеб подошли почти вплотную к оркестру, расположившемуся прямо на мостовой, и Ирина закружила Глеба в танце.
   Плыла над ними Эйфелева башня, плыл город, покачивался… Временами даже становилось удивительно, как это при подобной качке не звенят колокола на соборных башнях.
   Ирина положила голову на плечо Глебу.
   – Как здорово! Просто прекрасно.
   Глеб не отвечал. Он чувствовал, что женщина всецело в его власти и во власти этой нехитрой мелодии. Рядом с музыкантами лежал футляр от скрипки, в который прохожие бросали деньги. Когда музыка кончилась, Глеб тоже бросил в футляр сто франков. Быстрицкая так и не успела удержать его руку с банкнотой.
   – Ты…
   – Поздно, сама во всем виновата, я становлюсь сентиментальным.

* * *

   Пожилой музыкант с серебристой щетиной на подбородке и пушистыми бакенбардами, очень похожий на дореволюционного российского пожарника, сходство с которым усиливала начищенная до зеркального блеска труба, поклонился Ирине, подмигнул Глебу, улыбнулся им обоим и, взмахнув руками, заставил свой наверняка наспех собранный оркестрик заиграть самые трогательные такты предыдущего танца.
   Но ни Глеб, ни Ирина уже не танцевали. Они стояли, прижавшись друг к другу, в молчании смотрели на кружащие пары, на беззаботных музыкантов. Глеб подумал, что именно этого момента он ждал всю жизнь. И этот момент наступил.
   Вот оно, счастье! Счастье во всем. Рядом с ним любимая женщина, у него есть деньги, есть свободное время, он никому, кроме Ирины и себя, ничего не должен.
   Вот сейчас счастье в его руках. Оно живое, трепетное, прозрачное. Оно подхватывает его и несет, несет, кружит…
   «Только не надо сопротивляться», – сказал Глеб сам себе. На его губах появилась улыбка.
   – Ты чему улыбаешься?
   Глеб пожал плечами: .
   – Вот уж никогда не думал, что счастье именно такое. Что счастливым я стану не дома, а здесь – у подножья Эйфелевой башни, рядом с не очень сыгранным оркестром, буду слушать французскую мелодию, названия которой я даже не знаю, и подпевать. Ты будешь рядом…
   – Не надо, не говори, – остановила его Ирина и прижала пальцы к его губам, – не говори, а то сглазишь, и все пропадет.
   – Да-да, лучше молчать, глупо улыбаться и чувствовать себя ребенком, которому подарили именно ту игрушку, о которой он мечтал, но не говорил.
   – А почему не говорил? :
   – Потому что знал – ее никогда не подарят.
   – Спасибо, тебе, дорогой, – Ирина поцеловала Глеба в щеку.
   Весь этот вечер, всю ночь они принадлежали друг другу. Они упивались близостью, и каждый думал о том, чтобы Господь подарил им еще один день, чтобы еще один день и еще одну ночь они были вместе, могли смотреть друг на друга, прикасаться рукой к руке, переплетать пальцы…
   Глеб думал о том, что, оказывается, ему надо очень . мало – всего лишь видеть сияющее лицо Ирины, ощущать ее тело в движении, слышать ее дыхание и смеяться беззаботно над разными пустяками. Так, например, на Монмартре они расхохотались, остановившись рядом с молоденьким художником, который рисовал портрет толстого мужчины. Они тогда переглянулись, и этого короткого взгляда им хватило, чтобы все понять, чтобы догадаться, о чем думает каждый, и рассмеяться. А еще их развеселила забавная парочка: двое маленьких детей, которых они встретили на берегу Сены. Мальчик и девочка лет пяти-шести, одетые, как взрослые, шли, держась за руки, девочка несла букетик фиалок.
   – Знаешь, о чем я думаю? – сказала тогда Ирина, провожая взглядом малышей.
   – Догадываюсь.
   – Да-да, милый, я хочу ребенка-сына. Я хочу, чтобы у нас с тобой был мальчик, такой толстый смешной карапуз.
   – Я тоже этого хочу, – немного грустно ответил Глеб.
   – Ну что же, я еще могу родить. Я знаю, Глеб, что для тебя я еще рожу сына.
   Они увидели, как девочка, подойдя к няне, вручила ей букет фиалок. А няня почему-то стала строго отчитывать мальчика. Тот покраснел, надул губы и расплакался.
   У Ирины было два шара, купленных тут же, на берету голубовато-серебристой Сены.
   – Я сейчас, – она высвободила руку из ладони Глеба, подошла к плачущему ребенку, опустилась перед ним на корточки и подала шары.
   Мальчик не сразу и поверил, что ему дарят воздушные шары. Взялся двумя пальчиками за нить, посмотрел на свою подружку, та ему улыбнулась. Он поблагодарил Ирину. Его пухлые розовые пальчики разжались, и голубой, а следом розовый шарики быстро-быстро полетели в небо. Дети, Ирина и Глеб следили за ними, пока шарики не превратились в едва различимые точки и исчезли совсем.
   Смешной мальчишка и такая же смешная девчонка ужасно развеселились и вновь взялись за руки. Няня укоризненно покачала головой, а Глеб, поймав ладонь Ирины, увлек ее за собой.
   Здесь, в Париже, Ирина и Глеб не разлучались ни на минуту, и это постоянное общение не было им в тягость, не надоедало. Они открывали друг в друге все новые и новые черты, а на их лицах неизменно сияли улыбки. Только иногда за ужином в ресторане или за чашкой кофе в уличном кафе Глеб становился задумчивым, но под взглядом Ирины быстро прогонял прочь с лица сосредоточенное выражение.
   – Мне кажется, ты все время чем-то встревожен, – говорила женщина, и ее пальцы крепко сжимали ложечку, Ирина принималась помешивать кофе, выдавая этим свое нервное напряжение.
   – Я весел и спокоен. Наслаждаюсь жизнью.
   – Ну вот и хорошо. У меня на душе кошки скребут, когда твое лицо делается таким.
   – Каким? – спрашивал Глеб.
   Ирина грустнела.
   – Такое, словно ты чего-то ждешь недоброго, неприятного.
   – Перестань. Именно здесь, в этом кафе, я ничего плохого не жду, в худшем случае боюсь забыть зонтик, – успокаивал свою любимую Глеб.
   – Но у тебя нет с собой зонтика! :
   – Потому и боюсь, – смеялся Сиверов..
   – Снова ты меня провел.
   Он при каждом удобном случае .покупал Ирине цветы, исполнял все ее желания. Если она говорила: «Пойдем по этой улице», – Глеб не спорил. Если ей хотелось подойти к фонтану и набрать пригоршню искрящейся воды, Глеб подходил вместе с ней к каменной чаше фонтана. Ирина зачерпывала ладонью воду, брызгала на Глеба и смеялась. И он смеялся тоже. Не потому, что он выполнял ее прихоть, а потому, что ему самому этого хотелось, потому что ему было хорошо.
   – Давай завтра пойдем в Лувр, – как-то предложила Ирина.
   – Пойдем, – согласился Глеб.
   – Ты был там когда-нибудь?
   – В Лувре не был – в опере был.
   – Можем сходить и в оперу.
   Глеб и на это утвердительно кивнул.
   – А куда мы еще пойдем?
   – Ты и так запланировала уже столько всего, что, думаю, нам не хватит и недели.
   – Если куда-то и не успеем, то Бог с ним.
   – Почему именно в Лувр?
   – Сама не знаю… Но быть в Париже и не сходить в Лувр – просто грешно.
   – Что ты там хочешь увидеть?
   Ирина пожала плечами:
   – Наверное, то, что и все.
   – Джоконду, что ли? – улыбнулся Глеб.
   – И ее тоже, мне немного надоели живые люди, – вполне серьезно ответила Ирина. Она произнесла эти слова так, точно на самом деле приехала в Париж лишь за тем, чтобы минут пять постоять у одной из картин Леонардо да Винчи. Но затем рассмеялась.
   Рассмеялся и Глеб, поняв, что Ирина искусно его разыгрывает. Вообще Глеба удивляло, как много Ирина знает. Она знала названия улиц, имена архитекторов, скульпторов, художников.
   – Ты никогда здесь раньше не была? – задавал нелепый вопрос Глеб.
   – Нет, не была. И ты об этом прекрасно знаешь.
   – Откуда же тебе все это известно?
   – Ну… Дорогой… – протяжно говорила Ирина, я же училась, я же архитектор. И вообще, я, как и всякий нормальный человек, всю жизнь мечтала побывать в Париже. Пройтись по его площадям, улицам, по берегу Сены, увидеть Эйфелеву башню, Лувр, замки, музеи, рестораны и все, чем этот город славится. И вот поэтому я все знаю. Думаю, что то же самое…
   – Нет-нет, – сказал Глеб, – вот у меня, например, никогда не было такой мечты – попасть в Париж ради того, чтобы сходить в Лувр.