Валерий Вотрин
Испол

   Это сейчас ни для кого не новость, что облака могут нападать на людей, а еще двадцать лет назад такое едва укладывалось в голове. Одним из первых в печать просочилось сообщение о том, что гигантское облако-медведь, мирно плывшее по небу, внезапно набросилось на стадо коров и утащило одну в свою горнюю берлогу. Сообщение было встречено недоверчиво, впрочем, за ним последовали другие, которые встали со временем в один ряд с сообщениями о разбивающихся авиалайнерах и очередных терактах. Специалисты объясняют причины облачного бешенства глобальным потеплением климата. Якобы парниковые газы и озоноразрушающие субстанции серьезно истощили небесные пастбища, на которых испокон веку паслись облака, и вынудили некоторые их виды сменить рацион. Совсем недавно в сельских школах был введен специальный курс под названием «Берегись облака!», и теперь каждый школьник знает, что плотоядный кумулюс намного опаснее жвачного цирруса, особенно на закате, когда нападения этого вида облаков на человека фиксировались чаще.
   А ведь еще двадцать лет назад такое едва укладывалось в голове.
   Главный дознатчик Воронцовской прокуратуры Михаил Николаевич Проторин ехал в Испол. Езды было уже двое суток, и длинной череде перекладных было, видимо, суждено удачно завершиться на этом старом, потрепанном «газике», бренчащем всеми своими узлами и шестеренками. Под конец своего путешествия Проторин притомился, как всякий раз бывало, когда он ехал в Испол. С самого начала им владели противоречивые чувства. С одной стороны, расследование обещало быть пустячным: забодали вроде механизатора Горбатова, и по всем статьям выходил несчастный случай. С другой стороны, дороги по весне развезло, прокуратура машину не дает, а ехать далеко, Испол — не ближний свет. Гораздо ближе приветливый Реч, и отцовский дом там. Но нарядили Проторина в Испол, провожатых никого не дали, даже посоха в дорогу не выдали, а сапоги велели надеть свои.
   Проторин не супротивничал. В должность его ввели недавно, после восьми лет, проведенных им на посту окружного в родном Рече, где все его уважали. Отчего-то он решил, что городская служба не помешает ему наведываться в Реч, вон и отцов дом там. Но наряжали его, как назло, все в Испол, и за два года, что пробыл он дознатчиком в Воронцове, он только и делал, что мотался без конца в Испол, а это все-таки не ближний свет. Правда, на обратном пути ему всегда удавалось заглянуть в Реч, чтобы заночевать в отцовском доме и разобрать кой-какие накопившиеся в селе споры. Но как-то выходило, что большую часть своего времени он тратил именно на Испол, а кто не знает, что с давних времен идет незатихающая вражда между Речем и Исполом, — кто богаче, у кого мужики сильнее, а девки — наряднее. Старики говорили, что конец вражде настанет, только когда пройдет молочный дождь. Это ставило Проторина в неудобное положение, даром что он, будучи человеком мечтательным, никогда не ходил стенка на стенку с испольскими, а лежал вместо этого на сеновале и читал Паскаля. И за то его в родном Рече все уважали.
   Подробности предстоящего дела были ему известны. Некий зверь уже несколько недель кряду терроризировал окрестности, пугал баб, и мужиков тоже пугал, только те не признавались. В деле упоминалось также, что зверь был облаком, но это сперва надо было доказать. И зачем было вызывать его, городского дознатчика, когда сами могли бы запросто разобраться? Несколько недель кряду зверь терроризировал — и не пошевелились. Это надо было Горбатова забодать, чтобы начали расследование. Это ведь верхоглядством пахнет, что само по себе — уголовная статья.
   Горбатова знать ему приходилось. В глубине души он не верил, что какой-то зверь, пусть даже облако, смог забодать такого человека, как Горбатов. Ведь за два года, что пробыл Проторин дознатчиком в Воронцове, целых шесть раз выезжал он в Испол именно из-за того, что звонили и докладывали, что забодали механизатора Горбатова. Что до дела, то его Проторин годил заводить, мало ли что доносят, однако выезжал исправно. И приехав, всякий раз находил Горбатова в добром здравии и в сильном подпитии, а звонок был результатом то розыгрыша, то белой горячки. Он припомнил, что один раз даже позвонил сам Горбатов и испуганным голосом сообщил, что только что насмерть забодали механизатора Горбатова и что сделал это его собственный трактор.
   Но на этот раз у Проторина были неоспоримые доказательства, что Горбатова-таки забодали. Ему было жаль механизатора и страшно любопытно, кто это сделал. Может, жена? Она вполне могла того забодать, так уж ему говорили. Но почему же он решил, что смерти Горбатова надо было приключиться именно через забодание? Его могли, к примеру, переехать трактором, — смерть для механизатора почетная. Он мог допиться до околения, — смерть не менее почетная. В общем, Проторин не мог дождаться встречи со старостой, чтобы узнать все подробности.
   Все эти дни шел дождь, а сейчас небо расчистилось. «Газик» скрежеща остановился на каком-то перекрестке. Асфальт здесь кончался. В две стороны вели одинаково немощеные дороги, страшные, зияющие выбоинами и озерцами воды, под которыми скрывались каверзные, глубокие ямы. Летом и зимой, под толстым тулупом из пыли и снега, они выглядели по-другому, осанистее. Сейчас смотреть на них было как-то трогательно, как на чьи-то озябшие руки. Эти две трогательно-весенние дороги вели: одна — в Испол, другая — в Реч. Проторин решился сойти здесь, тем более что водитель, завидев состояние дорог, собрался поворачивать обратно: чего зря машину гробить. Проторин натянул сапоги, взял сумку и посох и выбрался из машины. «Газик» взревел и запрыгал по ухабам дороги в Реч.
   Проводив его глазами, Проторин вдруг заметил, что на перекрестке торчит некая длинная фигура, туго завернутая в заляпанную грязью черную пелерину. Это оказался испольский ветеринар Сквозцов, который тоже дожидался попутки и теперь тоскливо провожал глазами упрыгивающий в Реч «газик». Дойдя до Сквозцова, Проторин пожал ему руку, спросил, как дела, и Сквозцов, худое бледное лицо которого сразу оживилось, принялся говорить, что у старосты корова заболела, а осмотр ничего не дает, потому как корова бодается. Проторин при этих словах вздрогнул и внимательно посмотрел на Сквозцова.
   — Да что вы, Михаил Николаевич, — сказал тот. — Покойник к старостиной корове близко не подходил. Он ведь смертным боем боялся всего, что бодается. Фобия! — поднял он палец.
   — Фобия, — повторил Проторин и с тайной надеждой спросил: — Будете другой машины дожидаться?
   К его радости, Сквозцов уныло махнул рукой.
   — Толку-то! Все утро стою. Решил вот махнуть в Реч, пока дороги окончательно не развезло. Туда лавка приехала, а в ней продается специальный молоток для лечения коров. Им так легонько тюкаешь ей меж рогов, и она здорова.
   — Дорого стоит? — спросил Проторин, когда они уже шагали по дороге. — Молоток?
   — А Молоток-то не дорого, — отозвался Сквозцов, усердно перешагивая озерца воды. — Лечение дорогое, поэтапное, так ведь они мне еще за прошлый год задолжали. Контора и задолжала. А теперь, говорят, лечи в долг, деньги только к лету будут. Так я что? Решил молоток пока за свои деньги купить, а там видно будет.
   — А заплатят?
   — Так старостина ведь корова, — удивился Сквозцов. — Конечно, заплатят. Только об этом и говорят. Мания! — поднял он палец.
   Идти было еще далеко. Над расхлябанной дорогой висело голубоватое, цвета весеннего ледка, небо с парой тонких белых росчерков, точно оставленных коньками-самолетами. Деревья стояли еще не одетые, и, словно пользуясь этой наготой, ветви их усеяли галки, неподвижные, будто замерзшие. Все вокруг словно ждало чего-то, одна грязь, живая и беспокойная, активно чавкала под ногами. Скоро Проторин выглядел так же, как Сквозцов, даже посох стал сверху донизу заляпан грязью.
   — Ну, а на селе-то что слыхать? — спросил он замолкшего Сквозцова.
   — Порядку нет, — сердито отозвался тот, борясь с жижей. — Посевная скоро, а единственного механизатора леший взял.
   — Так-то леший был? — задумчиво спросил Проторин. Сквозцов заметил его задумчивость и осекся.
   — Леший не леший, а похоронили третьего дня, — буркнул он.
   Проторин остановился.
   — Постой, Федор Иванович, — произнес он. — Как похоронили? А вскрытие?
   Сквозцов самодовольно усмехнулся.
   — Вскрыли, как положено, — ответил он. — Я и вскрывал.
   — А где же заключение, Федор Иванович? — закричал Проторин.
   — Заключение тут не надобно, — отрезал Сквозцов. — Все и так понятно. Печень расширена. Самого маленько градом побило — видно, сопротивлялся. Волосы не обожжены, молнией не било.
   — Ну, а телесные повреждения? — допытывался Проторин.
   Сквозцов покачал головой.
   — Все-то вам, речским, телесные повреждения подавай. Причина смерти естественная. От испуга помер.
   В молчании двинулись дальше, зашлепали, зачавкали по грязи. Вскоре показались первые крыши.
   — Извини, Федор Иванович, — прервал молчание Проторин, — но придется нам его все же того… эксгумировать.
   — Зачем? — осведомился Сквозцов с обиженным видом.
   — Установить истинную причину смерти, — терпеливо пояснил Проторин. — Ты вот говоришь, что он от испуга помер, а от старосты я слышал, что забодали его. И это уже не знаю в какой раз. Как-то он мне сам позвонил и сказал, что его забодал трактор.
   — Врет, — равнодушно сказал Сквозцов. — Не забодал он его. Горбатов на дерево влез, а у трактора солярки не хватило бы, чтобы это дерево свернуть.
   — Все одно, — решительно сказал Проторин. — Выкапывать надо. Чего меня не подождали?
   — А распутица, — равнодушно бросил Сквозцов. — Ты когда еще доедешь, а покойника в доме держать не след.
   Испол начинался плетнями и дощатыми развалюхами, а потом разом переходил в добротные, каменные дома с балконами и террасами, с черепичными крышами, иные — истинные усадьбы, всем на загляденье. К площади дома сходились, как на ярмарку, на других посмотреть и себя показать, — крутобокие, беленые, в высоких шапках, с псами на цепях, — образовывали правильный квадрат, уступая одну сторону небольшой благообразной церкви, выглядевшей так, будто седой пустынник вышел учить собрание молодцеватых нарядных купчин.
   Перед домом старосты гудела немаленькая толпа. Появление Проторина было отмечено довольным гулом, а потом все взгляды снова обратились к выступающему. Им был староста Испола, Авила Нездич, сумрачный человек с тяжелым взглядом и такой же рукой. При виде Нездича Проторин ощетинился: не так давно он самолично завел на старосту дело по обвинению в рукосуйстве на основании многочисленных жалоб, поступающих в прокуратуру буквально косяками. Желая послушать, о чем говорит Нездич, Проторин втерся в толпу, и тотчас же кто-то ему незнакомый, в желтой кепке, принялся многословно и невнятно разъяснять ему, как должно вестись следствие, когда дело доходит до механизаторов.
   — Их ведь просто так не кончают, механизаторов-то, — орал ему в ухо человек. — Их ведь, может, на село приходится по штуке. Если кончили, значит, за дело. А заводить дело — дело прокуратуры. Это ей решать, поделом или не поделом. Но по делу, без промедления. А Горбатов-то был мужик дельный. Редкой души был человек. Всего и делов.
   Внимательно выслушав его, Проторин повернулся и стал слушать, что говорит староста. А тот громко читал бумагу. По бумаге, коллективному свидетельству происшедшего, выходило, что на Горбатова напало облако-кабан, ибо имело клыки как у вепря, горб и пятак. Горбатова оно застало в поле, где тот сеял рожь, находясь в состоянии умопомрачения от выпитого недавно метил какого-то спирта. Доплыв до поля, облако внезапно ринулось на сеятеля и пихнуло его рылом. Свидетели с удовлетворением отметили, что Горбатов не растерялся, а запустил полную горсть ржи в глаза чудовищу, отчего оно на миг ослепло. После чего потерпевший побежал по полю и был атакован вторично. Между первым и вторым нападениями прошло достаточно времени для того, чтобы потерпевший успел разбросать по полю все семена, и это сочли бы трудовым подвигом, коли на дворе была посевная. Напав вторично, зверь побил потерпевшего градинами размером с яйцо, — надо полагать, куриное. От полученных травм Горбатов В.В. скончался на месте.
   Дочитав, Нездич сделал такое движение, словно снимал шапку. Точно такое же движение совершили все в толпе, истово, как крестное знамение, и тут стоящий неподалеку бородач с белыми слепыми глазами звучно произнес:
   — Козел это был!
   Поднялся страшный крик, но о чем, Проторин разобрать не мог. Беспомощно оглядывался он по сторонам, а в это время сосед его в кепке кричал что-то ожесточенное про козлов. Когда шум унялся, староста с высоты грозно обратился к старику:
   — Как же ты углядел, что это козел, когда ты, Григорей, с детства незрячий, это каждому известно?
   — Я его по запаху учуял, — настаивал Григорей.
   Нездич беспомощно махнул рукой, и тут на ступени взбежал другой человек, которого Проторин заметил только теперь. Он не любил, когда интересы следствия пересекались с интересами деловых или политических кругов, но тут, кажется, поделать с этим ничего было нельзя, ибо на ступенях стоял сам Нольде, командор Ордена механизаторов. Сухощавый, подпоясанный мечом, в красном плаще, положенном ему по званию, Нольде славился своей неуступчивостью, вечными перепалками с профсоюзами и тем, что никогда в жизни не состоял ни в одной партии.
   Командор оглядел толпу и негромко спросил:
   — Механизаторы есть?
   Каждый смотрел на каждого, пока не дошло до проторинского соседа, все кричавшего про братство механизаторов. Сейчас он, вроде, забыл свои громкие слова и старался выглядеть понезаметнее. Со своих ступеней Нольде высмотрел его в толпе и обратился к нему почти ласково:
   — Щиров, тебе говорю — подойди!
   Этот мягкий, но настойчивый призыв не подействовал: Щиров оставался на месте, переминаясь с ноги на ногу.
   — Щиров! — позвал Нольде сурово.
   — Не в Ордене я, Сергей Людвигович, — выдавил из себя Щиров. — Я теперь это самое… на вольных хлебах.
   — То Ордену известно, — строго молвил командор. — Ты оставил свое село, бросил свой трактор. Но меч-то при тебе, Щиров? Меч свой ты не бросил?
   Щиров замотал головой, из глаз его полились слезы.
   — Пропил он его! — наперебой заговорили вокруг. — Как есть вместе с ножнами!
   — Что же ты, Щиров… — с укоризной произнес Нольде. — И меч пропил. А трактор-то один сейчас, тоскует без тебя, стонет под чужой рукой.
   Этих слов было достаточно, чтобы Щиров в голос зарыдал. Со всех сторон потянулись к нему руки, принялись поглаживать, похлопывать его по плечам, послышались голоса: «Ничего, Серега, сдюжишь!», «Не унывай, землячок!», «Да что меч, другое-то небось не пропил!»
   — Щиров! — раздался над толпой голос командора Нольде. — Подойди ко мне, блудный брат!
   Щиров оглянулся, встретил ободряющие взгляды и стал несмело пробираться к ступеням, пока не очутился лицом к лицу с Нольде. А тот величественным жестом отцепил свой меч и опоясал им Щирова. Потом повернулся к толпе.
   — Се ваш новый механизатор! — провозгласил он, и его слова потонули в радостном крике. Счастливый, заплаканный, стоял механизатор Щиров на ступенях, положив руку на эфес своего меча.
   Когда мужики разошлись, Проторин зашел к старосте. Контора располагалась под самой крышей старостиного дома, подниматься по узкой лестничке было трудно и долго, точно на колокольню, зато сверху открывался прекрасный вид на окрестности, ведь дом Нездича был второй по высоте в Исполе после церкви. Ступени оглушительно скрипели, на каждом повороте в стене открывалось узкое оконце, пропускающее сноп яркого пыльного света, от подъема болели колени. Тут, на лестнице, Проторин и столкнулся со старостой.
   — А, Михал Николаич! — прогудел Нездич, неодобрительно глядя на Проторина сверху вниз. — Что, в контору поднимаешься? А я как раз обедать шел.
   — Поговорить нужно, Авила Данилыч, — сказал Проторин.
   — Ну, пойдем, — без охоты сказал староста, повернулся, и они стали подниматься по скрипучим ступеням, пока не дошли до сводчатой дверцы. Нездич отпер ее, они вошли в небольшую беленую комнатку с единственным окном. Вид из него на раскинувшиеся поля и дальние леса был и вправду чудесный, но смотреть на него приходилось нагнувшись, потому что окно оказалось как раз вровень с полом. У дальней стены стоял заваленный желтыми листами стол, рядом громоздился тяжелый сейф, по стенам висели червеобразные графики разных посевных и уборочных. Пахло сапогами.
   — Присаживайтесь, Михаил Николаевич, — пригласил Нездич так, словно полномочия Проторина стали действительны только здесь, в официальном помещении. — Чем могу?
   Проторин сел, вытащил папки, разложил бумаги по столу.
   — Я по горбатовскому делу, — сказал он. Нездич кивнул. — Тут некоторая заминка вышла, Авила Данилыч. Акт о вскрытии следствию не представлен. Я говорил со Сквозцовым, он заявил, что акта вообще не составлялось.
   — Так уж у них заведено, — пожал плечами Нездич. — Медикам виднее. Федор-то Иванович такой, он скорее для коровы составит вскрытие. А с Васькой они вечно лаялись.
   — Стало быть, акт о вскрытии коровы он составляет, а с Горбатовым он этого делать не пожелал?
   — Пожелал, да не смог. Корова-то большая, в ней целый день копаться можно, и акт получается такой, что и в город отправлять нестыдно. А Горбатова ты видел? Не человек, а муха.
   — Закон есть закон, Авила Данилыч, — развел руками Проторин. — Тут хоть корова, хоть человек — акт должен быть представлен.
   — Так можно было коровий акт представить? — заинтересовался Нездич. — Так бы и сказал. Правда, у нас за этот год еще ни одной коровы не подохло, вот в чем беда.
   — Мне коровьи акты не нужны, — ответил Проторин, начиная терять терпение. — На черта мне коровьи акты? Или зверь корову забодал вместо Горбатова?
   — Да нет, Горбатова вроде.
   — Вот и ответь мне прямиком — составлял Сквозцов акт или нет?
   — Да я ж и говорю — не составлял, лаялись они вечно, как собаки.
   — Теперь вот что, Авила Данилыч, — с расстановкой сказал Проторин. — Раз акта не составлено, значит, по закону должна быть произведена эксгумация. Вырыть должны покойника, чтобы установить истинную причину смерти.
   — Мы ж и так ее знаем, — удивился Нездич. — Зверь напал, напугал до смерти.
   — Или забодал?
   — Или забодал, кто ж его знает.
   — Ну вот, а нам нужно установить истинную причину, Авила Данилыч. Закон есть закон.
   — Понимаем, грамотные, — буркнул, соглашаясь, староста.
   Проторин склонился к бумагам, перебрал их, вынул одну.
   — Теперь по зверю, — произнес он.
   — По зверю, значит, так, — отозвался староста, оживляясь. — Он тут с марта месяца, когда дожди пошли. Отбился, верно, от стада. Видят его то тут, то в Рече, ближе к горам. Спервоначалу он вел себя смирно, ну, разве коровку отобьет. А сейчас, видно, брюхо подвело, да и коровы по стойлам, так что начал потихоньку людьми промышлять. Никого не уволок, правда, только молниями бил, баловался.
   — А как он выглядит?
   — Мужики говорят — как кабан.
   — Вепрь?
   — Какой вепрь? Говорю — кабан!
   Проторин раскрыл рот, чтобы спросить еще что-то, но староста его перебил:
   — Ты лучше к деду Арефьеву иди. Там наши сегодня сговариваются, когда идти его травить. Заодно помогут тебе с этой экспедицией.
   — Эксгумацией.
   — Один черт. А мне обедать пора.
   — Ну, бывай, Авила Данилыч.
   — Бог даст свидимся, — буркнул тот, поднимаясь.
   На площади ждал Проторина местный окружной, старшина Некондратов. Этот непомерных размеров и силы человек двадцать пять лет проработал кузнецом и был поставлен окружным за примерное поведение. При нем была лопата, которую окружной держал бережно, как колос. С давних времен Проторина связывали с испольским окружным добрые отношения, особенно когда доходило до разбора последствий знаменитых крещенских драк, — для окружных обоих сел то была горячая пора.
   — Здравствуй, Иннокентий Семеныч! — приветствовал его Проторин, протягивая руку.
   — Здорово, Миша! — пробасил Некондратов, крепко ее пожимая. — Надо скоренько, поспеть бы до темноты.
   Проторин любил ходить с Некондратовым. Всегда приятно находиться в компании человека, при обращении к которому все переходят на уважительный шепот. Как бы хотелось Проторину, чтобы при заходе в кабак ему наливали чарку и несли к порогу со словами: «Прими, Иннокентий Семеныч, из уважения». Его самого тоже уважали в бытность окружным, но он-то понимал, что уважают не его, а Паскаля. Тому, может, и чарку бы налили, а Проторина только на свадьбы приглашали, и то не на все.
   Шагая рядом с Некондратовым, он не особо вслушивался, о чем тот говорит. Ему было просто приятно ощущать себя за каменной стеной, как всегда было, когда он ходил куда-нибудь с испольским окружным. А Некондратову было приятно поговорить со своим ученым приятелем, который стал в городе большим человеком. Поэтому он пустился рассказывать о том, сколько в текущем году было взято с поличным, сколько было взято просто так, для порядку, и сколько поличного конфисковано. Улица внезапно, на самой середине некондратовского рассказа, кончилась, а потом, после оврага, началась снова, и старшина продолжил свою историю. А мимо тянулись разные сараи, амбары, лабазы, навесы и прочие постройки хозяйственного назначения, тянулись вместе с рассказом старшины о том, сколько взято за пьянку, что выходило у него с особенным смаком. В какой-то момент асфальт кончился, и они зачавкали по грязи, оба того не заметив: Проторин — весь отдавшись ощущению каменной стены, Некондратов — увлекшись своим рассказом. Когда он его окончил, улица кончилась тоже.
   И почти сразу же началось кладбище. Сначала им попалась парочка старых крестов со стертыми надписями, потом, уже среди деревьев, кресты стали попадаться чаще, это было целое поле крестов. По кладбищу бродили смирные коровы, щипали травку на могилах. На надгробьях чаще всего стояло: «Любим. Помним. Скорбим», — реже: «Скорбим. Помним. Любим», и совсем изредка попадалось: «Помним. Скорбим» — без «Любим».
   Могилу Горбатова, свежий холмик земли, украшал единственный венок: крест поставить еще не успели. Некондратов взглянул на Проторина, перехватил лопату поудобнее.
   — Начинать? — спросить он.
   Проторин колебался. Он совсем забыл, что осмотр должен производиться доктором, а единственного врача в Исполе, Сквозцова, они с собой не взяли. Почему они не взяли с собой Сквозцова? Возможно, потому, что Проторин обиделся на него за акт. Нет, это глупость была — не брать с собой Сквозцова. Как же они теперь эксгумацию будут проводить?
   — Как же мы эксгумацию будем проводить без Сквозцова? — повторил Проторин вслух.
   Из-за дерева выступил человек. Он выступил так неожиданно, что Некондратов не успел ответить. Человеком этим был новоиспеченный механизатор Щиров, и сейчас он стоял недалеко от них, угрожающе положив руку на эфес своего меча.
   — Именем Ордена запрещаю вам касаться этой могилы! — произнес он так звонко, что коровы подняли головы, а с какого-то дерева шумно снялась стая галок.
   — Что такое? — тонким голосом переспросил Проторин.
   Щиров шагнул вперед и потащил меч из ножен.
   — Но-но, ты не очень-то… — рыкнул Некондратов, напрягаясь.
   — Орден поставил меня охранять эту могилу, — не мигая сообщил Щиров. Свою желтую кепку он так и не снял. — Светский суд не может посягать на останки воина Ордена.
   Проторин и Некондратов переглянулись и одновременно почувствовали облегчение. «Отпишу им, пусть гавкаются с Орденом», — решил Проторин про начальство. «Копать не надо», — подумал Некондратов. Они стали потихоньку отступать. Щиров не двигался.
   — Ты не очень-то… — повторял Некондратов.
   Только когда они отошли на достаточное расстояние, Щиров вдвинул клинок в ножны. Уходя с кладбища, они оглядывались и видели среди деревьев его ярко-красный плащ.
   На обратном пути Некондратов, стараясь развеять впечатление, принялся рассказывать что-то нелицеприятное из прошлой жизни Щирова, но Проторин совсем ушел в свои мысли. «Орден! Орден!», — звучало в его ушах. Механизаторы создали свой орден еще сто лет назад, во времена великих крестовых походов на целину, когда вера в трактор была сильнее веры в Бога. А дознатчики? Почему бы не объявить крестовый поход на преступность, встать на защиту государства, красные плащи, стальные мечи? Он мог бы стать командором, подумал он, вспомнив о Нольде, и ему стало горько.
   — Постой, Иннокентий Семеныч, — сказал он, останавливаясь и сам не понимая, зачем это ему надо. — Давай-ка место осмотрим, пока совсем темно не стало.
   — Это рядом тут, — сразу же откликнулся Некондратов, как будто ждал этих слов.
   Оказалось, правда, далековато: к тому времени, когда они дошли, солнце почти село. В последних закатных лучах простирались перед ними несколько гектаров сухой пыльной пашни, выглядевшей так, словно недавние проливные дожди обошли ее стороной. Не веря своим глазам, Проторин ступил на нее своими заляпанными жидкой грязью сапогами. Комья сухой земли рассыпались у него под подошвой. Кое-где из земли торчали сухие прошлогодние стебли. А в нескольких метрах чавкала грязь и лежали похожие на небольшие озерца лужи.
   — Это, значит, молчановское поле, — пояснил за его спиной Некондратов. — В прошлом-то году здесь и рожь росла, и другое всякое. А этой весной прямо беда. Обходят его тучи стороной.