Страница:
ни на что, каждый раз оно вызывает крики. Наконец, отчаявшийся, сердитый,
побежденный чтец, запинаясь, произносит последние стихи, и синагога снова
оглашается неистовыми воплями. Несправедливо, конечно, что чтец как бы
принимает на себя всю ненависть, которую вызывает Аман, но приблизительно
так все это и происходит.
Так по традиции празднуется Пурим. Обычаи этот чрезвычайно живуч, и
большинство американских еврейских конгрегаций, даже консервативных и
реформистских, с ним хорошо знакомо. Все живые религии содержат веселые
интермедии. У нас такая интермедия -- Пурим.
В Пурим буйное веселье продолжается. По традиции в этот день даются
мимические представления. Когда-то бродячие артисты с неизменным успехом
исполняли в польских и русских деревнях пьесу об Эсфири и Амане. В наши дни
дети в соответствующих костюмах и гриме разыгрывают историю Эсфири и Амана в
школах. Юмор вторгается даже в уединенные кабинеты, где благочестивые евреи
изучают Писание. "Тора Пурима" -- это что-то вроде пародии на ученый
трактат: в ней при помощи чисто талмудического метода доказывается
"истинность" совершеннейших нелепостей. Эта причудливая логика доказывает
несообразности по строгому талмудическому методу. В современных иешивах
представления в Пурим превратились в пародийные импровизации с куплетами и
музыкой. Никто из почтенных людей, ни одно почтенное учреждение не
застраховано от насмешки. Деканы и раввины сами участвуют в этом буйном
веселье, даже себе во вред. Пурим -- это что-то вроде запасного клапана,
который вместе с весельем и шутовством выпускает раздражение и нервное
напряжение, накопившееся за год. Это -- прекрасное время.
Но Пурим -- это не только время развлечений. Пурим налагает на еврея
четыре религиозные обязанности: прослушать чтение Мегилы (история Эсфири),
раздать милостыню бедным, устроить веселую трапезу и сделать подарки соседям
и друзьям. Последний обычай называется мишлоах манот (приношение даров):
люди дарят друг другу еду и питье, которые в этот же день съедают и
выпивают.
Наши предки придавали этому обычаю большое значение. Из дома в дом
носили пищу, положенную на тарелки и завернутую в полотно. Следовало быть
очень осторожным: стоило послать чересчур щепетильному родственнику не ту
пищу или не то количество пищи, что нужно, -- и он мог обидеться. Трапеза в
Пурим -- сеуда -- начиналась в полдень и продолжалась целый день. Семья в
окружении гостей начинала пить и закусывать, а потом, по мере подношений,
съедала также мишлоах манот. Все двери были открыты, и гости бродили с
одного пиршества на другое, из одного дома в другой. Не было среди евреев
такого бедняка, которого не принимали бы с распростертыми объятиями, куда бы
он ни пришел. В очень религиозных общинах этот обычай продолжает жить до сих
пор. Возможно, в Соединенных Штатах его уже нельзя восстановить полностью, и
это очень жаль. От нижнего Ист-Сайда в Нью-Йорке довольно далеко до
фешенебельных пригородов. В нас давно уже нет того чувства еврейской
общности, которое когда-то связывало жителей гетто. Мы уже не презираемое
сообщество граждан второго сорта, за что мы благодарим Б-га. Но мы потеряли
ощущение равенства и товарищества, которое свойственно униженным и
оскорбленным.
Ханука: праздник огней
Случайный вопрос, заданный автору о Хануке, породил эту книгу. Однако
не так уж случайно, что исследование иудаизма, появившееся в Соединенных
Штатах в 1959 году, начинается с Хануки -- последнего из наших праздников,
последнего по времени своего возникновения и последнего по количеству
предписанных в этот день ритуальных действий.
Ханука -- единственный Святой день, увековечивающий событие, не
описанное в Танахе, единственный день, в который отмечается память о войне.
Этот праздник в большей степени, чем какой-либо другой, связывает древний
иудаизм и наш современный мир. По времени своего возникновения этот праздник
дальше всего отстоит от Моисеева откровения. Думая о прошлом, мы прежде
всего приходим к Хануке -- самой близкой календарной дате.
Ханука -- это праздник в честь успешного восстания евреев в эпоху
Второго Храма против греков-селевкидов, наследников сирийской части
развалившейся империи Александра Македонского. Восьмой из селевкидских
царей, Антиох Епифан, пытался обратить иудеев в греческую веру, ибо он
разделял древнее как мир и до сих пор бытующее мнение, что религиозные
представляют угрозу государству. Сначала он, казалось, преуспел было в своем
намерении: в 168 году до нашей эры его воины даже установили идола в
Иерусалимском Храме и заставили иудейских священников принести свинью в
жертву греческому идолу во дворце Соломона.
Антиох издал указ, согласно которому во всей Палестине преподавание и
чтение Танаха и обрезание мальчиков объявлялись уголовным преступлением,
наказанием за которое была смертная казнь. Воинство Антиоха прошло через
страну, устанавливая идолов во всех деревнях и заменяя иудейских священников
вероотступниками. Вначале ошеломленное и напуганное население не оказывало
сопротивления. Однако все изменилось, когда священник Мататиагу из семьи
Хасмонеев отказался принести жертву идолу, воздвигнутому в его родном городе
Модиине, и убил человека, который собирался вместо него зарезать жертвенную
свинью. Пятеро сыновей Мататиагу спасли его от разъяренных воинов Антиоха,
ушли в горы и подняли там восстание. За три года повстанцам удалось изгнать
греков из всей Иудеи. Таким образом, героический поступок одного
решительного человека, воспротивившегося злу, изменил течение событий: от
удара, нанесенного Мататиагу, зависело, возможно, все будущее иудаизма.
Двадцать пятого дня месяца Кислее 165 года до нашей эры повстанцы,
руководимые воином Иудой Маккавеем, сыном Мататиагу, вновь овладели Храмом,
и в течение восьми дней в Храме продолжались церемонии очищения и нового
освящения Слово Ханука как раз и означает освящение. В этот праздник
отмечается память о тех восьми днях, в течение которых Храм был заново
подготовлен для поклонения Б-гу. С тех пор службы в Храме проводились более
двух столетий, пока в 70 году нашей эры римляне не захватили Иерусалим и не
разрушили Дом Б-га, который до сих пор еще ожидает часа, когда его
восстановят.
Ханука сегодня
Я описал так подробно события, память о которых отмечается во время
праздника Ханука, потому что они, в отличие от событий, изложенных в Танахе,
не являются составной частью западной культуры. За тысячу лет своего
национального существования на палестинской земле евреи не раз изгоняли
угнетателей и завоевывали независимость, однако восстание Маккавеев -- война
в защиту религиозной свободы -- это единственная война, которая нашла свое
отражение в обрядах нашей веры. Этот праздник выдержал испытание временем.
Именно тогда, во время восстания Маккавеев, евреям суждено было в первый раз
решить тот вопрос, который позже неоднократно вставал перед ними в течение
последующих двух тысячелетий их существования:
может ли небольшой народ, живущий в окружении могущественного и
обладающего высокой культурой народа, играть свою роль в общественной и
культурной жизни страны и в то же время сохранять свое национальное
своеобразие, свою культуру -- или же он должен раствориться,
ассимилироваться и идти тем путем, каким идет большинство его соседей? В
двух великих мирах современности -- в коммунистической империи, столь
напоминающей античную военную диктатуру, и в терпимом, скептическом,
свободном западном обществе -- евреи снова должны ответить на тот же вопрос.
Позиция коммунистов по отношению к евреям та же, что и позиция Антиоха,
хотя и выражается в менее грубых формах. Советская власть рассматривает нашу
религию как варварский пережиток прошлого, который по своей мудрости и
полезности не может сравниться с марксизмом. Воспитание детей в этом
семитском суеверии не совместимо со здравым смыслом и с интересами
социалистического государства. Поэтому государственная полиция всячески
препятствует такому воспитанию -- иногда она делает это обходным путем, а
иногда и насильственно. Замените греческую религию марксизмом -- и вы
увидите, что евреи России в общем находятся в таком же положении, в каком
находились их предки в Палестине в 168 году до новой эры, как бы ни
отличалась великая греческая культура от культуры коммунистической.
Со стороны западного общества угроза евреям совсем иная, хотя эта
угроза не менее серьезна. Исходный пункт тот же самый: евреи, сталкиваясь с
лучшим образом жизни, вынуждены ради приобщения к нему жертвовать своей
религией. Западная культура не действует методами принуждения и поэтому не
вызывает сопротивления -- она лишь зовет евреев идти по ее пути. Позиция
американского правительства, соответствующая внутренним убеждениям
большинства американских лидеров, заключается в том, что евреи имеют полное
право -- или даже должны -- придерживаться веры своих отцов. Однако
придерживаться веры своих отцов евреям мешает та сила инерции, которую еще
Алексис де Токвиль в 19-м веке считал одной из главных слабостей
демократического общества и которую он чрезвычайно удачно назвал "тиранией
большинства". Стремление соперничать с соседями и быть "не хуже, чем
Джонсы", желание вести себя так, как требуют общепринятые взгляды и
привычки, страх быть не похожим на других -- все это есть не что иное, как
антиохово насилие в современных Соединенных Штатах. И то, что в древности не
сумел сделать меч, в наши дни с успехом делает сила внушения.
Было бы очень приятно поверить в то, что именно сходство событий,
увековеченных Ханукой, с положением евреев в современной Америке послужило
причиной того, что интерес к этому празднику возрос. Однако этот интерес
объясняется еще одной, причем совершенно очевидной причиной.
Этот второстепенный еврейский праздник случайно почти совпадает по
времени с одним из важнейших христианских праздников -- Рождеством. И это
совпадение создало Хануку нового типа.
Прежняя Ханука была каким-то "полупраздником", который справляли в
скучную и мрачную зимнюю пору, когда на улице была пороша или пронизывающая
изморось, когда рано темнело и поздно светлело, когда серый сумеречный свет
даже днем разгоняли лишь желтые пятна уличных фонарей. Отец семейства утром
уходил на работу в будничном костюме. Дети торопились в школу, а после школы
им нужно было успеть сделать уроки. В синагоге в этот день служба не была
торжественной, не было чтения увлекательных библейских историй, красочных
обрядов. Восемь вечеров подряд отец, придя с работы, собирал семью и напевал
старинную молитву, которую напевают только в Хануку (так что дети на всю
жизнь запоминали лишь скучные зимние сумерки, шипение парового радиатора да
холодный ветер, швырявший в оконные стекла хлопья снега или струи дождя),
затем отец ставил на подоконник восьмисвечную менору и зажигал на ней свечи:
одну свечу в первый вечер, две -- во второй, три -- в третий и так далее,
пока, наконец, в последнюю, восьмую ночь не зажигались все восемь свечей.
Свечи, как и сам праздник, выглядели довольно жалко: тонкие,
бледно-оранжевые, они оплывали и очень быстро сгорали, -- разве можно
сравнить их с субботними свечами, которые горят чуть ли не всю ночь?
Самым приятным был для детей первый вечер Хануку, потому что в этот
день родители и бабушка с дедушкой дарили детям деньги -- четверть доллара
или полдоллара. Это было настоящее богатство, если только мать тут же не
вытаскивала медную копилку и не заставляла детей опускать полученные монеты
в ее отвратительную черную щель, которая поглощала половину радостей
детства. И кроме того в эту ночь на столе появлялись латки -- картофельные
оладьи, испеченные в духовке.
В еврейских школах в Хануку устраивалось нечто напоминающее Пурим:
ставили спектакль, изображающий битву между евреями и греками, и дети с
восторгом надевали бумажные шлемы и вооружались картонными щитами и мечами.
Учителя рассказывали школьникам о восстании Маккавеев и еще добавляли
легенду о том, как в Храме чудесным образом целых восемь дней горела менора.
Эта история очень мало кого трогала, потому что ее не было в Танахе и потому
что в синагоге это не сулило никаких интересных обрядов, кроме нескольких
дополнительных молитв. Иногда детям давали конфеты, изюм и орехи, а также
волчки -- дрейдлах, при помощи которых можно было либо выиграть еще втрое
больше конфет, либо проиграть и то, что было. Примерно так в прошлом
отмечалась Ханука. Конечно, это тоже было какое-то развлечение,
повторявшееся из года в год, но разве этот праздник можно было сравнить с
Суккот, Песах или еженедельным шабатом? И вскоре после Хануки великолепие
рождественских универсальных магазинов, как девятый вал, смывало даже память
о скромном еврейском празднике.
Новое поколение евреев, выросшее в Соединенных Штатах, чувствовало себя
в декабре так, как чувствуют себя на темной вечерней улице дети, прижавшиеся
носами к оконным стеклам дома, в котором сверкают огни и идет веселое
празднество. А то, что у иудеев тоже есть свои веселые и красочные праздники
(как мы, возможно, уже поняли), -- это как-то забывалось. Большинство евреев
второго поколения очень мало знало о своей вере. У христиан, считали они,
есть в середине зимы великолепный праздник. А что есть у евреев? Некоторые
еврейские семьи решили эту проблему довольно просто: они ставили дома елки,
посылали друг другу рождественские подарки и пели за столом рождественские
песни. Они делали это, по их словам, для того, чтобы их дети не чувствовали
себя обделенными по сравнению с их сверстниками, и еще потому, что елка --
это очень нарядное украшение, которое полностью соответствует времени года и
не имеет никакого религиозного содержания.
В то же самое время в школах, где было много религиозных детей,
отмечались два дня - Рождество и Ханука, что официально символизировало
взаимную вежливость, дружбу и терпимость. Это, в свою очередь, пробудило у
евреев новый интерес к Хануке. Даже те евреи, которые у себя дома
праздновали Рождество (елка, остролист, песня "Родился иудейский царь" и так
далее), находили вполне уместным ставить на подоконник менору и даже
зажигать свечи. Этим решалась проблема: дети извлекали все возможное из
обеих культурных традиций.
Конечно, все раввины -- даже наиболее крайние реформисты --
протестовали, говоря, что кроме развлечения детей, это ничего, по сути дела,
не дает. Но речи с кафедры бессильны перед логикой вещей. Я был знаком с
одним очень одаренным и крайне либеральным раввином из пригорода, который
приходил в дома евреев и вел пропаганду против рождественской елки. В конце
концов его вызвали в местный совет попечителей и строго предупредили, чтобы
он ограничивался в своих проповедях религиозной тематикой и оставил в покое
личную жизнь людей.
Здесь следует отметить один очень интересный момент: под давлением
большинства человек может совершенно искренне поверить в то, что требования
этого большинства соответствуют его личным внутренним желаниям. Еврей,
который чувствует, что от него ускользает большая часть его духовного
наследия, заменяясь усвоенными привычками, должен убедиться в том, что он
действительно делает то, что ему надо, а не подчиняется волей-неволей нажиму
окружающих его жизненных стандартов.
Возросшая популярность Хануки -- это не случайность. Когда возникает
интерес к какой-то части иудаизма - чем бы это ни объяснялось, -- то
неизбежно должен возникнуть интерес к иудаизму в целом. Весьма возможно, что
сын моего скептически настроенного друга, выяснив, что такое Ханука, на этом
не остановится. Именно в декабре американские евреи наиболее болезненно
ощущают свою оторванность от религии и традиций.
Потому-то явно пустяковая проблема рождественской елки вызывает такие
яростные споры. Затрагивать эту проблему -- все равно что касаться
обнаженной раны. Поэтому очень хорошо, что Ханука все-таки существует.
Замена ханукальных денег ханукальными подарками не так уж существенна.
Рассказ о Празднике огней, иллюстрируемый последними событиями, может быть
очень ярким. Молодежи будет полезно узнать об испытаниях евреев в прошлом.
Ханукальные подарки привлекают их внимание. Маленькие свечи возбуждают
любопытство.
Ханукальные свечи положено зажигать на подоконнике, чтобы их могли
видеть прохожие. Мудрецы называют этот обряд "Объявлением чуда". Как гласит
легенда, Маккавеи, отвоевав Храм, нашли там лишь один кувшин масла, который
можно было использовать в золотой меноре, ибо этот кувшин сохранился в
опечатанном ларце первосвященника. Этого масла явно должно было хватить не
более чем на день. Маккавеи знали, что потребуется дней восемь, чтобы
получить ритуальное чистое масло. Однако они решили рискнуть и зажгли
большую менору. И произошло чудо: масло горело все восемь дней.
В этом мидраше (на иврите -- объяснение) отразилась, как в фокусе,
история евреев. Вся наша история -- это волшебная легенда о том, как нечто,
что должно было служить всего один день, чудесным образом служило восемь
дней, о том, как горела и не сгорала неопалимая купина, о том, как история
нашего народа, которая, по логике событий, давно должна была бы
прекратиться, продолжается до сих пор.
О молитве
У человека есть потребность прославлять Б-га, который сотворил все
чудеса жизни, просить у Него избавления по возможности от жизненных тягот и
бед и благодарить за блага, уже Им дарованные: здоровье, семью, работу.
Разумеется, людям хочется молиться в том случае, если их не покинуло
ощущение, что Б-г существует. В иудаизме молитва о даровании тех или иных
жизненных благ -- это всего лишь очень малая часть литургии. Самая большая
часть литургии -- это благодарность Б-гу и размышления о Священном Писании,
которое в ясных и простых словах выразило основные великие принципы нашей
религии. Цель ежедневной молитвы -- обновление религиозного чувства.
Молящийся выражает молитвой свою принадлежность к еврейству и упование на
Б-га.
Что касается вопроса, приводит или не приводит молитва к каким-то
практическим результатам, -- кто может на это ответить? Контрольные
эксперименты здесь невозможны. Можно часами изощряться в остротах и
парадоксах по поводу поведения Б-га, -- что они докажут? Начиная с 18-го
века эти парадоксы интересуют, главным образом, студентов младших курсов.
Гекльберри Финн попросил у Б-га послать ему удочку -- и он свою удочку
получил, но не получил крючков и поэтому отверг религию как источник
материальной выгоды. Это прекрасная притча. Тем не менее, когда Моисей
помолился, Мириам была излечена от проказы. А если бы Моисей не помолился,
излечилась бы Мириам или нет? На этот вопрос никто не может ответить. Если
вы фаталист, молитва для вас -- пустой звук. Если вы верите в Б-га, молитва
для вас -- важное событие (не обязательно решающее событие -- в противном
случае мы всегда получали бы наши удочки вместе с крючками, стоило бы только
захотеть, -- но новый элемент в ситуации, такой же, как рождение ребенка).
Нет никакого сомнения, что в мире более чем достаточно лицемерия и
ханжества, и нередко пустое словоблудие принимается за истинное благочестие.
Если вежливому человеку доводится присутствовать при подобной церемонии, ему
становится очень неловко (что касается меня, то, боюсь, моя вежливость
оставляет желать лучшего). Иногда -- или, вернее, слишком часто -- я ловлю
себя на том, что молюсь совершенно механически, не вникая в суть слов,
которые произношу. Однако порой у меня возникает ощущение моей
сопричастности с той Силой, которая соизволила даровать мне жизнь.
Неискушенный читатель может посчитать эти мои откровения результатом
самовнушения или скудоумия. Я, может быть, слишком много говорю о себе, но
чтобы быть честным, строить лучше на чистом месте.
Религиозный еврей молится три раза в день -- утром, днем и вечером.
Молитвы эти различны в разное время дня и в разное время года. Некоторые
основополагающие молитвы всегда остаются одинаковыми. Однако в Святые Дни
литургия более пространна.
В синагоге
Даже у самого убежденного безбожника иной раз возникает религиозное
настроение или фантазия, как бы он сам себя за это ни осуждал, подобно тому,
как самый верный муж хоть иногда испытывает волнение в крови, встречаясь с
хорошенькой девушкой. Это голос природы. Человеческое чувство -- или, если
угодно секуляристам, человеческая слабость, которая создала и тысячелетиями
поддерживала религию, -- есть в сердце каждого человека. И вот такой прилив
религиозного чувства может заставить еврейского скептика зайти в синагогу
посмотреть, что ему может дать вера его отцов.
В синагоге ему вручают молитвенник с хаотическим, по его мнению,
набором текстов, снабженных переводом, длинные периоды которого кажутся ему
лишь немногим понятнее, чем подлинник. Наш скептик начинает осматривать
синагогу: одни углубились в молитву, другие рассеянно оглядываются,
молящиеся повторяют что-то на иврите и сопровождают это ритмическими
движениями, пока чтец продолжает говорить что-то нараспев. Время от времени
все встают -- непонятно почему -- и начинают петь в унисон -- неизвестно что
(а если какие-то смутные детские воспоминания и возникают, в молитвеннике
этот текст отсутствует). Наконец, наступает момент, когда из ковчега
извлекается священный свиток, и этот свиток торжественно помещается на
кафедре, при этом на серебряной крышке позванивают колокольчики. Чтение --
на диковинный восточный манер -- кажется совершенно бесконечным. Видно, что
и другим прихожанам это тоже надоедает: они проявляют явное безразличие,
начинают шептаться или даже дремать. Далее следует проповедь. Эта проповедь,
особенно если раввин молод, -- скорее всего конспективное изложение статей
из либеральных газет и журналов за прошлую неделю с краткими комментариями и
ссылками на Танах. И наш скептик покидает синагогу в твердом убеждении, что
его религиозный порыв был вызван всего лишь преходящим и случайным приступом
хандры и что если еврейский Б-г существует, то синагога -- не то место, где
можно устанавливать с ним контакт.
Возможно, впечатление будет иным, если он попадет в старомодную
ортодоксальную синагогу, где раввин -- седобородый старец, который говорит
на языке идиш. В этом случае молящиеся покажутся более ревностными (хотя
также порою склонными поболтать во время службы), а проповедь, если он еще
не совсем забыл идиш, покажется ему глубокой, хотя и своеобразной по форме.
И он уйдет из синагоги, сожалея о былых временах, ибо, разумеется,
невозможно возродить идиш как язык общины или обучать ему детей, которые,
вероятно, уже ходят в прогрессивную частную школу.
Все сказанное относится к посещению традиционной синагоги. В
консервативных и реформистских синагогах, где совсем другие обычаи и обряды,
можно увидеть лишь часть того, что есть в синагогах традиционных. Но если уж
целое не производит впечатления, то часть наверняка не произведет.
Вечер в опере
Здесь уместно вспомнить первое посещение оперы. Читатель, возможно,
посетил оперу в юности или в молодости" скорее всего под влиянием подруги.
Не исключено также, что до этого он относился к опере весьма скептически и
считал, что это скучное надувательство, пересаженное на американскую почву
мертвое европейское искусство, которым снобы и пижоны восхищаются -- или
делают вид, что восхищаются -- только потому, что ходить в оперу считается
хорошим тоном среди европейской аристократии. Насколько мне известно, именно
так думают об опере очень многие из моих читателей.
Однако тот, кто изменил свое мнение об опере, вспомнит, наверно, что
случилось это отнюдь не после первого визита. В первое посещение опера,
казалось, подтвердила его худшие опасения. В ложах дремлют жирные старики;
их жены больше интересуются лицами и туалетами в ложах напротив, чем самим
представлением; взбудораженные субъекты, по которым давно плачет
парикмахерская, толпятся за оркестром и, приседая, изображают восторг; на
сцене какая-то визгливая толстуха делает вид, что она застенчивая
деревенская простушка, а низенький пузатый человек с короткими толстыми
руками изображает заядлого сердцееда; хор стареющих размалеванных дам и
джентльменов время от времени конвульсивно дергается (что, по их мнению,
должно быть воспринято как актерская игра), в то время как оркестр тянет
что-то слащавое и бесконечно тоскливое, -- таково, по всей вероятности,
первое впечатление от одного из бессмертнейших творений человеческого гения
-- оперы Моцарта "Дон Жуан".
Сэр Томас Бичем как-то сказал, что "Дон Жуан" Моцарта еще ни разу не
нашел себе полноценного сценического воплощения, что еще ни разу не было
одновременно ансамбля певцов, способных постигнуть суть замысла Моцарта, и
аудитории, способной воспринять этот замысел. Среди певцов одного поколения
не находится достаточно артистов, удовлетворяющих требованиям Моцарта. Люди,
побежденный чтец, запинаясь, произносит последние стихи, и синагога снова
оглашается неистовыми воплями. Несправедливо, конечно, что чтец как бы
принимает на себя всю ненависть, которую вызывает Аман, но приблизительно
так все это и происходит.
Так по традиции празднуется Пурим. Обычаи этот чрезвычайно живуч, и
большинство американских еврейских конгрегаций, даже консервативных и
реформистских, с ним хорошо знакомо. Все живые религии содержат веселые
интермедии. У нас такая интермедия -- Пурим.
В Пурим буйное веселье продолжается. По традиции в этот день даются
мимические представления. Когда-то бродячие артисты с неизменным успехом
исполняли в польских и русских деревнях пьесу об Эсфири и Амане. В наши дни
дети в соответствующих костюмах и гриме разыгрывают историю Эсфири и Амана в
школах. Юмор вторгается даже в уединенные кабинеты, где благочестивые евреи
изучают Писание. "Тора Пурима" -- это что-то вроде пародии на ученый
трактат: в ней при помощи чисто талмудического метода доказывается
"истинность" совершеннейших нелепостей. Эта причудливая логика доказывает
несообразности по строгому талмудическому методу. В современных иешивах
представления в Пурим превратились в пародийные импровизации с куплетами и
музыкой. Никто из почтенных людей, ни одно почтенное учреждение не
застраховано от насмешки. Деканы и раввины сами участвуют в этом буйном
веселье, даже себе во вред. Пурим -- это что-то вроде запасного клапана,
который вместе с весельем и шутовством выпускает раздражение и нервное
напряжение, накопившееся за год. Это -- прекрасное время.
Но Пурим -- это не только время развлечений. Пурим налагает на еврея
четыре религиозные обязанности: прослушать чтение Мегилы (история Эсфири),
раздать милостыню бедным, устроить веселую трапезу и сделать подарки соседям
и друзьям. Последний обычай называется мишлоах манот (приношение даров):
люди дарят друг другу еду и питье, которые в этот же день съедают и
выпивают.
Наши предки придавали этому обычаю большое значение. Из дома в дом
носили пищу, положенную на тарелки и завернутую в полотно. Следовало быть
очень осторожным: стоило послать чересчур щепетильному родственнику не ту
пищу или не то количество пищи, что нужно, -- и он мог обидеться. Трапеза в
Пурим -- сеуда -- начиналась в полдень и продолжалась целый день. Семья в
окружении гостей начинала пить и закусывать, а потом, по мере подношений,
съедала также мишлоах манот. Все двери были открыты, и гости бродили с
одного пиршества на другое, из одного дома в другой. Не было среди евреев
такого бедняка, которого не принимали бы с распростертыми объятиями, куда бы
он ни пришел. В очень религиозных общинах этот обычай продолжает жить до сих
пор. Возможно, в Соединенных Штатах его уже нельзя восстановить полностью, и
это очень жаль. От нижнего Ист-Сайда в Нью-Йорке довольно далеко до
фешенебельных пригородов. В нас давно уже нет того чувства еврейской
общности, которое когда-то связывало жителей гетто. Мы уже не презираемое
сообщество граждан второго сорта, за что мы благодарим Б-га. Но мы потеряли
ощущение равенства и товарищества, которое свойственно униженным и
оскорбленным.
Ханука: праздник огней
Случайный вопрос, заданный автору о Хануке, породил эту книгу. Однако
не так уж случайно, что исследование иудаизма, появившееся в Соединенных
Штатах в 1959 году, начинается с Хануки -- последнего из наших праздников,
последнего по времени своего возникновения и последнего по количеству
предписанных в этот день ритуальных действий.
Ханука -- единственный Святой день, увековечивающий событие, не
описанное в Танахе, единственный день, в который отмечается память о войне.
Этот праздник в большей степени, чем какой-либо другой, связывает древний
иудаизм и наш современный мир. По времени своего возникновения этот праздник
дальше всего отстоит от Моисеева откровения. Думая о прошлом, мы прежде
всего приходим к Хануке -- самой близкой календарной дате.
Ханука -- это праздник в честь успешного восстания евреев в эпоху
Второго Храма против греков-селевкидов, наследников сирийской части
развалившейся империи Александра Македонского. Восьмой из селевкидских
царей, Антиох Епифан, пытался обратить иудеев в греческую веру, ибо он
разделял древнее как мир и до сих пор бытующее мнение, что религиозные
представляют угрозу государству. Сначала он, казалось, преуспел было в своем
намерении: в 168 году до нашей эры его воины даже установили идола в
Иерусалимском Храме и заставили иудейских священников принести свинью в
жертву греческому идолу во дворце Соломона.
Антиох издал указ, согласно которому во всей Палестине преподавание и
чтение Танаха и обрезание мальчиков объявлялись уголовным преступлением,
наказанием за которое была смертная казнь. Воинство Антиоха прошло через
страну, устанавливая идолов во всех деревнях и заменяя иудейских священников
вероотступниками. Вначале ошеломленное и напуганное население не оказывало
сопротивления. Однако все изменилось, когда священник Мататиагу из семьи
Хасмонеев отказался принести жертву идолу, воздвигнутому в его родном городе
Модиине, и убил человека, который собирался вместо него зарезать жертвенную
свинью. Пятеро сыновей Мататиагу спасли его от разъяренных воинов Антиоха,
ушли в горы и подняли там восстание. За три года повстанцам удалось изгнать
греков из всей Иудеи. Таким образом, героический поступок одного
решительного человека, воспротивившегося злу, изменил течение событий: от
удара, нанесенного Мататиагу, зависело, возможно, все будущее иудаизма.
Двадцать пятого дня месяца Кислее 165 года до нашей эры повстанцы,
руководимые воином Иудой Маккавеем, сыном Мататиагу, вновь овладели Храмом,
и в течение восьми дней в Храме продолжались церемонии очищения и нового
освящения Слово Ханука как раз и означает освящение. В этот праздник
отмечается память о тех восьми днях, в течение которых Храм был заново
подготовлен для поклонения Б-гу. С тех пор службы в Храме проводились более
двух столетий, пока в 70 году нашей эры римляне не захватили Иерусалим и не
разрушили Дом Б-га, который до сих пор еще ожидает часа, когда его
восстановят.
Ханука сегодня
Я описал так подробно события, память о которых отмечается во время
праздника Ханука, потому что они, в отличие от событий, изложенных в Танахе,
не являются составной частью западной культуры. За тысячу лет своего
национального существования на палестинской земле евреи не раз изгоняли
угнетателей и завоевывали независимость, однако восстание Маккавеев -- война
в защиту религиозной свободы -- это единственная война, которая нашла свое
отражение в обрядах нашей веры. Этот праздник выдержал испытание временем.
Именно тогда, во время восстания Маккавеев, евреям суждено было в первый раз
решить тот вопрос, который позже неоднократно вставал перед ними в течение
последующих двух тысячелетий их существования:
может ли небольшой народ, живущий в окружении могущественного и
обладающего высокой культурой народа, играть свою роль в общественной и
культурной жизни страны и в то же время сохранять свое национальное
своеобразие, свою культуру -- или же он должен раствориться,
ассимилироваться и идти тем путем, каким идет большинство его соседей? В
двух великих мирах современности -- в коммунистической империи, столь
напоминающей античную военную диктатуру, и в терпимом, скептическом,
свободном западном обществе -- евреи снова должны ответить на тот же вопрос.
Позиция коммунистов по отношению к евреям та же, что и позиция Антиоха,
хотя и выражается в менее грубых формах. Советская власть рассматривает нашу
религию как варварский пережиток прошлого, который по своей мудрости и
полезности не может сравниться с марксизмом. Воспитание детей в этом
семитском суеверии не совместимо со здравым смыслом и с интересами
социалистического государства. Поэтому государственная полиция всячески
препятствует такому воспитанию -- иногда она делает это обходным путем, а
иногда и насильственно. Замените греческую религию марксизмом -- и вы
увидите, что евреи России в общем находятся в таком же положении, в каком
находились их предки в Палестине в 168 году до новой эры, как бы ни
отличалась великая греческая культура от культуры коммунистической.
Со стороны западного общества угроза евреям совсем иная, хотя эта
угроза не менее серьезна. Исходный пункт тот же самый: евреи, сталкиваясь с
лучшим образом жизни, вынуждены ради приобщения к нему жертвовать своей
религией. Западная культура не действует методами принуждения и поэтому не
вызывает сопротивления -- она лишь зовет евреев идти по ее пути. Позиция
американского правительства, соответствующая внутренним убеждениям
большинства американских лидеров, заключается в том, что евреи имеют полное
право -- или даже должны -- придерживаться веры своих отцов. Однако
придерживаться веры своих отцов евреям мешает та сила инерции, которую еще
Алексис де Токвиль в 19-м веке считал одной из главных слабостей
демократического общества и которую он чрезвычайно удачно назвал "тиранией
большинства". Стремление соперничать с соседями и быть "не хуже, чем
Джонсы", желание вести себя так, как требуют общепринятые взгляды и
привычки, страх быть не похожим на других -- все это есть не что иное, как
антиохово насилие в современных Соединенных Штатах. И то, что в древности не
сумел сделать меч, в наши дни с успехом делает сила внушения.
Было бы очень приятно поверить в то, что именно сходство событий,
увековеченных Ханукой, с положением евреев в современной Америке послужило
причиной того, что интерес к этому празднику возрос. Однако этот интерес
объясняется еще одной, причем совершенно очевидной причиной.
Этот второстепенный еврейский праздник случайно почти совпадает по
времени с одним из важнейших христианских праздников -- Рождеством. И это
совпадение создало Хануку нового типа.
Прежняя Ханука была каким-то "полупраздником", который справляли в
скучную и мрачную зимнюю пору, когда на улице была пороша или пронизывающая
изморось, когда рано темнело и поздно светлело, когда серый сумеречный свет
даже днем разгоняли лишь желтые пятна уличных фонарей. Отец семейства утром
уходил на работу в будничном костюме. Дети торопились в школу, а после школы
им нужно было успеть сделать уроки. В синагоге в этот день служба не была
торжественной, не было чтения увлекательных библейских историй, красочных
обрядов. Восемь вечеров подряд отец, придя с работы, собирал семью и напевал
старинную молитву, которую напевают только в Хануку (так что дети на всю
жизнь запоминали лишь скучные зимние сумерки, шипение парового радиатора да
холодный ветер, швырявший в оконные стекла хлопья снега или струи дождя),
затем отец ставил на подоконник восьмисвечную менору и зажигал на ней свечи:
одну свечу в первый вечер, две -- во второй, три -- в третий и так далее,
пока, наконец, в последнюю, восьмую ночь не зажигались все восемь свечей.
Свечи, как и сам праздник, выглядели довольно жалко: тонкие,
бледно-оранжевые, они оплывали и очень быстро сгорали, -- разве можно
сравнить их с субботними свечами, которые горят чуть ли не всю ночь?
Самым приятным был для детей первый вечер Хануку, потому что в этот
день родители и бабушка с дедушкой дарили детям деньги -- четверть доллара
или полдоллара. Это было настоящее богатство, если только мать тут же не
вытаскивала медную копилку и не заставляла детей опускать полученные монеты
в ее отвратительную черную щель, которая поглощала половину радостей
детства. И кроме того в эту ночь на столе появлялись латки -- картофельные
оладьи, испеченные в духовке.
В еврейских школах в Хануку устраивалось нечто напоминающее Пурим:
ставили спектакль, изображающий битву между евреями и греками, и дети с
восторгом надевали бумажные шлемы и вооружались картонными щитами и мечами.
Учителя рассказывали школьникам о восстании Маккавеев и еще добавляли
легенду о том, как в Храме чудесным образом целых восемь дней горела менора.
Эта история очень мало кого трогала, потому что ее не было в Танахе и потому
что в синагоге это не сулило никаких интересных обрядов, кроме нескольких
дополнительных молитв. Иногда детям давали конфеты, изюм и орехи, а также
волчки -- дрейдлах, при помощи которых можно было либо выиграть еще втрое
больше конфет, либо проиграть и то, что было. Примерно так в прошлом
отмечалась Ханука. Конечно, это тоже было какое-то развлечение,
повторявшееся из года в год, но разве этот праздник можно было сравнить с
Суккот, Песах или еженедельным шабатом? И вскоре после Хануки великолепие
рождественских универсальных магазинов, как девятый вал, смывало даже память
о скромном еврейском празднике.
Новое поколение евреев, выросшее в Соединенных Штатах, чувствовало себя
в декабре так, как чувствуют себя на темной вечерней улице дети, прижавшиеся
носами к оконным стеклам дома, в котором сверкают огни и идет веселое
празднество. А то, что у иудеев тоже есть свои веселые и красочные праздники
(как мы, возможно, уже поняли), -- это как-то забывалось. Большинство евреев
второго поколения очень мало знало о своей вере. У христиан, считали они,
есть в середине зимы великолепный праздник. А что есть у евреев? Некоторые
еврейские семьи решили эту проблему довольно просто: они ставили дома елки,
посылали друг другу рождественские подарки и пели за столом рождественские
песни. Они делали это, по их словам, для того, чтобы их дети не чувствовали
себя обделенными по сравнению с их сверстниками, и еще потому, что елка --
это очень нарядное украшение, которое полностью соответствует времени года и
не имеет никакого религиозного содержания.
В то же самое время в школах, где было много религиозных детей,
отмечались два дня - Рождество и Ханука, что официально символизировало
взаимную вежливость, дружбу и терпимость. Это, в свою очередь, пробудило у
евреев новый интерес к Хануке. Даже те евреи, которые у себя дома
праздновали Рождество (елка, остролист, песня "Родился иудейский царь" и так
далее), находили вполне уместным ставить на подоконник менору и даже
зажигать свечи. Этим решалась проблема: дети извлекали все возможное из
обеих культурных традиций.
Конечно, все раввины -- даже наиболее крайние реформисты --
протестовали, говоря, что кроме развлечения детей, это ничего, по сути дела,
не дает. Но речи с кафедры бессильны перед логикой вещей. Я был знаком с
одним очень одаренным и крайне либеральным раввином из пригорода, который
приходил в дома евреев и вел пропаганду против рождественской елки. В конце
концов его вызвали в местный совет попечителей и строго предупредили, чтобы
он ограничивался в своих проповедях религиозной тематикой и оставил в покое
личную жизнь людей.
Здесь следует отметить один очень интересный момент: под давлением
большинства человек может совершенно искренне поверить в то, что требования
этого большинства соответствуют его личным внутренним желаниям. Еврей,
который чувствует, что от него ускользает большая часть его духовного
наследия, заменяясь усвоенными привычками, должен убедиться в том, что он
действительно делает то, что ему надо, а не подчиняется волей-неволей нажиму
окружающих его жизненных стандартов.
Возросшая популярность Хануки -- это не случайность. Когда возникает
интерес к какой-то части иудаизма - чем бы это ни объяснялось, -- то
неизбежно должен возникнуть интерес к иудаизму в целом. Весьма возможно, что
сын моего скептически настроенного друга, выяснив, что такое Ханука, на этом
не остановится. Именно в декабре американские евреи наиболее болезненно
ощущают свою оторванность от религии и традиций.
Потому-то явно пустяковая проблема рождественской елки вызывает такие
яростные споры. Затрагивать эту проблему -- все равно что касаться
обнаженной раны. Поэтому очень хорошо, что Ханука все-таки существует.
Замена ханукальных денег ханукальными подарками не так уж существенна.
Рассказ о Празднике огней, иллюстрируемый последними событиями, может быть
очень ярким. Молодежи будет полезно узнать об испытаниях евреев в прошлом.
Ханукальные подарки привлекают их внимание. Маленькие свечи возбуждают
любопытство.
Ханукальные свечи положено зажигать на подоконнике, чтобы их могли
видеть прохожие. Мудрецы называют этот обряд "Объявлением чуда". Как гласит
легенда, Маккавеи, отвоевав Храм, нашли там лишь один кувшин масла, который
можно было использовать в золотой меноре, ибо этот кувшин сохранился в
опечатанном ларце первосвященника. Этого масла явно должно было хватить не
более чем на день. Маккавеи знали, что потребуется дней восемь, чтобы
получить ритуальное чистое масло. Однако они решили рискнуть и зажгли
большую менору. И произошло чудо: масло горело все восемь дней.
В этом мидраше (на иврите -- объяснение) отразилась, как в фокусе,
история евреев. Вся наша история -- это волшебная легенда о том, как нечто,
что должно было служить всего один день, чудесным образом служило восемь
дней, о том, как горела и не сгорала неопалимая купина, о том, как история
нашего народа, которая, по логике событий, давно должна была бы
прекратиться, продолжается до сих пор.
О молитве
У человека есть потребность прославлять Б-га, который сотворил все
чудеса жизни, просить у Него избавления по возможности от жизненных тягот и
бед и благодарить за блага, уже Им дарованные: здоровье, семью, работу.
Разумеется, людям хочется молиться в том случае, если их не покинуло
ощущение, что Б-г существует. В иудаизме молитва о даровании тех или иных
жизненных благ -- это всего лишь очень малая часть литургии. Самая большая
часть литургии -- это благодарность Б-гу и размышления о Священном Писании,
которое в ясных и простых словах выразило основные великие принципы нашей
религии. Цель ежедневной молитвы -- обновление религиозного чувства.
Молящийся выражает молитвой свою принадлежность к еврейству и упование на
Б-га.
Что касается вопроса, приводит или не приводит молитва к каким-то
практическим результатам, -- кто может на это ответить? Контрольные
эксперименты здесь невозможны. Можно часами изощряться в остротах и
парадоксах по поводу поведения Б-га, -- что они докажут? Начиная с 18-го
века эти парадоксы интересуют, главным образом, студентов младших курсов.
Гекльберри Финн попросил у Б-га послать ему удочку -- и он свою удочку
получил, но не получил крючков и поэтому отверг религию как источник
материальной выгоды. Это прекрасная притча. Тем не менее, когда Моисей
помолился, Мириам была излечена от проказы. А если бы Моисей не помолился,
излечилась бы Мириам или нет? На этот вопрос никто не может ответить. Если
вы фаталист, молитва для вас -- пустой звук. Если вы верите в Б-га, молитва
для вас -- важное событие (не обязательно решающее событие -- в противном
случае мы всегда получали бы наши удочки вместе с крючками, стоило бы только
захотеть, -- но новый элемент в ситуации, такой же, как рождение ребенка).
Нет никакого сомнения, что в мире более чем достаточно лицемерия и
ханжества, и нередко пустое словоблудие принимается за истинное благочестие.
Если вежливому человеку доводится присутствовать при подобной церемонии, ему
становится очень неловко (что касается меня, то, боюсь, моя вежливость
оставляет желать лучшего). Иногда -- или, вернее, слишком часто -- я ловлю
себя на том, что молюсь совершенно механически, не вникая в суть слов,
которые произношу. Однако порой у меня возникает ощущение моей
сопричастности с той Силой, которая соизволила даровать мне жизнь.
Неискушенный читатель может посчитать эти мои откровения результатом
самовнушения или скудоумия. Я, может быть, слишком много говорю о себе, но
чтобы быть честным, строить лучше на чистом месте.
Религиозный еврей молится три раза в день -- утром, днем и вечером.
Молитвы эти различны в разное время дня и в разное время года. Некоторые
основополагающие молитвы всегда остаются одинаковыми. Однако в Святые Дни
литургия более пространна.
В синагоге
Даже у самого убежденного безбожника иной раз возникает религиозное
настроение или фантазия, как бы он сам себя за это ни осуждал, подобно тому,
как самый верный муж хоть иногда испытывает волнение в крови, встречаясь с
хорошенькой девушкой. Это голос природы. Человеческое чувство -- или, если
угодно секуляристам, человеческая слабость, которая создала и тысячелетиями
поддерживала религию, -- есть в сердце каждого человека. И вот такой прилив
религиозного чувства может заставить еврейского скептика зайти в синагогу
посмотреть, что ему может дать вера его отцов.
В синагоге ему вручают молитвенник с хаотическим, по его мнению,
набором текстов, снабженных переводом, длинные периоды которого кажутся ему
лишь немногим понятнее, чем подлинник. Наш скептик начинает осматривать
синагогу: одни углубились в молитву, другие рассеянно оглядываются,
молящиеся повторяют что-то на иврите и сопровождают это ритмическими
движениями, пока чтец продолжает говорить что-то нараспев. Время от времени
все встают -- непонятно почему -- и начинают петь в унисон -- неизвестно что
(а если какие-то смутные детские воспоминания и возникают, в молитвеннике
этот текст отсутствует). Наконец, наступает момент, когда из ковчега
извлекается священный свиток, и этот свиток торжественно помещается на
кафедре, при этом на серебряной крышке позванивают колокольчики. Чтение --
на диковинный восточный манер -- кажется совершенно бесконечным. Видно, что
и другим прихожанам это тоже надоедает: они проявляют явное безразличие,
начинают шептаться или даже дремать. Далее следует проповедь. Эта проповедь,
особенно если раввин молод, -- скорее всего конспективное изложение статей
из либеральных газет и журналов за прошлую неделю с краткими комментариями и
ссылками на Танах. И наш скептик покидает синагогу в твердом убеждении, что
его религиозный порыв был вызван всего лишь преходящим и случайным приступом
хандры и что если еврейский Б-г существует, то синагога -- не то место, где
можно устанавливать с ним контакт.
Возможно, впечатление будет иным, если он попадет в старомодную
ортодоксальную синагогу, где раввин -- седобородый старец, который говорит
на языке идиш. В этом случае молящиеся покажутся более ревностными (хотя
также порою склонными поболтать во время службы), а проповедь, если он еще
не совсем забыл идиш, покажется ему глубокой, хотя и своеобразной по форме.
И он уйдет из синагоги, сожалея о былых временах, ибо, разумеется,
невозможно возродить идиш как язык общины или обучать ему детей, которые,
вероятно, уже ходят в прогрессивную частную школу.
Все сказанное относится к посещению традиционной синагоги. В
консервативных и реформистских синагогах, где совсем другие обычаи и обряды,
можно увидеть лишь часть того, что есть в синагогах традиционных. Но если уж
целое не производит впечатления, то часть наверняка не произведет.
Вечер в опере
Здесь уместно вспомнить первое посещение оперы. Читатель, возможно,
посетил оперу в юности или в молодости" скорее всего под влиянием подруги.
Не исключено также, что до этого он относился к опере весьма скептически и
считал, что это скучное надувательство, пересаженное на американскую почву
мертвое европейское искусство, которым снобы и пижоны восхищаются -- или
делают вид, что восхищаются -- только потому, что ходить в оперу считается
хорошим тоном среди европейской аристократии. Насколько мне известно, именно
так думают об опере очень многие из моих читателей.
Однако тот, кто изменил свое мнение об опере, вспомнит, наверно, что
случилось это отнюдь не после первого визита. В первое посещение опера,
казалось, подтвердила его худшие опасения. В ложах дремлют жирные старики;
их жены больше интересуются лицами и туалетами в ложах напротив, чем самим
представлением; взбудораженные субъекты, по которым давно плачет
парикмахерская, толпятся за оркестром и, приседая, изображают восторг; на
сцене какая-то визгливая толстуха делает вид, что она застенчивая
деревенская простушка, а низенький пузатый человек с короткими толстыми
руками изображает заядлого сердцееда; хор стареющих размалеванных дам и
джентльменов время от времени конвульсивно дергается (что, по их мнению,
должно быть воспринято как актерская игра), в то время как оркестр тянет
что-то слащавое и бесконечно тоскливое, -- таково, по всей вероятности,
первое впечатление от одного из бессмертнейших творений человеческого гения
-- оперы Моцарта "Дон Жуан".
Сэр Томас Бичем как-то сказал, что "Дон Жуан" Моцарта еще ни разу не
нашел себе полноценного сценического воплощения, что еще ни разу не было
одновременно ансамбля певцов, способных постигнуть суть замысла Моцарта, и
аудитории, способной воспринять этот замысел. Среди певцов одного поколения
не находится достаточно артистов, удовлетворяющих требованиям Моцарта. Люди,