Оказалось, что голоса принадлежали спартанцам с нашего корабля. Когда я это понял, то сразу догадался, что это Тоя привела меня к ним. А потом вспомнил, как наш капитан говорил, что Пасикрат собирался принести жертву в Фермопилах. И действительно увидел каменные колонны, алтарь перед ними, а на алтаре костер из плавника. Рядом стоял Пасикрат, держа за повод-быка, шею которого обвивала грубо сплетенная гирлянда. До меня донеслись слова:
   - ...и вступись за нас, великий Леонид, вступитесь за нас и вы, герои Фермопил, чтобы могли мы узнать, что за доля суждена рабу по имени Латро. Ибо лишь богам да тебе, Леонид, известно, что он по-настоящему не был в числе побежденных и никто из богов не одарил его своей милостью. Произнеся последнее слово, Пасикрат вонзил священный нож в шею быку и отправил жертвенное животное к покойному царю Леониду.
   Разве можно было выдержать такое? И я не выдержал: шагнув в круг света от костра, я воскликнул:
   - А боги говорят иначе, Пасикрат.
   Я не помню своего прошлого, так что не могу сказать, много ли в нем было подобных ярких моментов. Вряд ли много. Когда эти могучие спартанцы, обычно такие гордые и суровые, изумленно разинули рты, точно малые дети, я мгновенно стряхнул с себя остатки усталости!
   - Тебе было позволено бросить меня за борт, - сказал я, - исключительно для того, чтобы я смог поговорить с одной из нереид. Ее зовут Тоя. Однако теперь я вернулся и готов возобновить наш поединок. Ведь всем остальным предоставлялось по три попытки - не одна.
   На мгновение воцарилась такая тишина, что потрескивание костра на алтаре казалось ревом пожара, пожиравшего город. В отдалении, где высился горный отрог Каллидром, послышался рев льва. Заслышав зверя, спартанцы тоже взревели - разом и так громко, словно хотели заглушить и грохот волн, и вой противного северного ветра.
   Не успели смолкнуть их крики, как мы с Пасикратом сошлись, обняв друг друга крепче любовников. Только сейчас я понял, насколько он силен, да и он почувствовал мою настоящую силу. Сперва он попытался было поднять меня, но я держал крепко; потом я понемногу стал отклонять его назад. Я мог бы, наверное, сломать ему позвоночник, если б захотел - так жаждущий крови воин, выхватив у врага копье, в гневе переламывает его пополам. Однако я вовсе не жаждал крови Пасикрата; я хотел всего лишь победить в этом поединке, а потому просто швырнул его на землю.
   Ио бросилась вперед, заливаясь радостным смехом, точно жаворонок. В руках она держала кувшин с вином и тряпицу, чтоб вытереть мне лицо. Какой-то спартанец обтер лицо Пасикрату. Другой спартанец, года на два постарше, спросил:
   - А жертвоприношение как же? Ведь этот поединок - наверняка святотатство!
   - Мы отдаем должное Леониду, - сказал Пасикрат. - Точно так же когда-то отдавали должное Патроклу (*151). А жертвоприношение завершит победитель.
   Когда мы снова сошлись, Пасикрат будто стал сильнее в два раза. Казалось, мы боремся всю ночь напролет, однако же ни он, ни я так и не могли одержать верх.
   Один раз, повернувшись лицом к огню, я встретился с ним взглядом, и тут снова проревел лев, но уже ближе и громче, точно военный рог, заглушивший крики спартанцев. Пасикрат оцепенел.
   - У тебя из глаз смотрит лев! - задохнулся он.
   - А у тебя - мальчишка, - ответил я и, подняв его над головой, пронес как можно дальше от алтаря, зашел в воду по колено и бросил в волны; Лев прорычал в третий раз и умолк.
   37. ЛЕОНИД, ЦАРЬ СПАРТЫ
   - Услышь нашу молитву, - взывал я, вновь натянув свой хитон, заботливо сохраненный Ио, и опоясавшись мечом. На голове у меня красовался венок из полевых цветов. - Услышь, как мы оплакиваем тебя! - И подстрекаемый неведомо кем, я вдруг прибавил: - Мы не победы просим, но мужества. - И бросил в костер кусок жира и бычье сердце, а спартанцы запели какую-то военную песню в ритме марша.
   Жертвоприношение завершилось. Полдюжины рабов набросились на бычка с ножами и топорами и мгновенно разрубили его на куски. Вскоре каждый уже держал в руках палочку с насаженными на нее кусочками мяса. Нашлось и вино, и ячменный хлеб, и твердый сыр, и соленые оливки, и даже изюм и сушеные фиги.
   - Сегодня самый лучший ужин с тех пор, как мы оказались среди этих ужасных спартанцев, - сказала Ио. - Везет тебе, Латро: ты даже не помнишь, что мы ели до сих пор!
   - По-моему, ели мы не так уж плохо, - ответил я. Я был страшно голоден и с трудом заставлял себя жевать мясо, а не давиться целыми кусками.
   - Да в общем, ничего, конечно. Но вот суп у них такой, что лучше его никогда и в рот не брать! Я скорее уж сама себе горло перережу, чем позволю кому-нибудь влить мне в рот этот их суп. - Ио встала, сходила к почти уже очищенной до костей туше бычка и принесла еще порцию жаркого на палочках. - Ах, это почти так же вкусно, как у Каллеос, а я нигде не пробовала более вкусной еды, чем у нее в доме. Знаешь, если ты хочешь еще мяса, то лучше сейчас пойди и возьми, а то там совсем мало осталось.
   - Я лучше что-нибудь другое съем. Одним жареным мясом можно желудок расстроить.
   - Подумать только, наша Дракайна пропустила такой роскошный ужин! засмеялась Ио.
   - Вот как? А где же она?
   - На корабле осталась. - Ио показала на залив, где виднелся силуэт стоявшего на якоре судна. - Пасикрат решил, что ты утонул из-за ее колдовства. Во всяком случае, он так заявил, и если ты спросишь, не искал ли он козла отпущения, то я скажу, что выбрал он правильно. Вот она и сидит на корабле со связанными за спиной руками и кляпом во рту, чтобы больше колдовать не вздумала.
   - Я должен немедленно поговорить с ним! - воскликнул я.
   С куском хлеба в руке я подошел к костру, где сидел Пасикрат, и опустился на землю рядом с ним:
   - Приветствую тебя, благородный Пасикрат.
   - А, это ты, - откликнулся он. - Победитель! И все-таки раб. По крайней мере, пока. Не следовало мне опускаться до поединка с рабом! Боги наказали меня за это.
   - Что ж, пусть для тебя я раб. Ты ведь у нас командир, тебе подчиняются все на борту. Но если я и раб, то никак не вспомню, чей именно. А пока что я твой слуга - я никогда не назову себя твоим рабом! - и пришел просить, чтобы ты освободил эту женщину по имени Дракайна. Она никакого зла мне не причинила. Или, может, она причинила зло тебе?
   - Нет, - сказал он. - Мы освободим ее утром.
   - Тогда позволь мне сплавать на корабль. Я передам страже, что ты приказал освободить ее.
   Он с любопытством посмотрел на меня.
   - Неужели ты поплывешь туда, если я разрешу?
   - Конечно.
   - Ладно, оставайся здесь. - Он повернулся к спартанцам и приказал одному из них: - Возьми лодку и двух матросов, пусть выпустят эту женщину. Скажешь, я велел, да привезешь ее сюда.
   Спартанец кивнул, поднялся и исчез в ночи.
   - Пойдем-ка со мной, Латро, - сказал мне Пасикрат. - Тебе известно, что здесь такое?
   - Это место называют Теплыми Воротами, то есть Фермопилами, но почему не знаю. Поскольку мы принесли жертву царю Леониду, я думаю, это герой, который здесь похоронен.
   - Да, это герой, - сказал Пасикрат. - Когда наши воины откопали тело Леонида - точнее, куски, которые сумели отыскать, - то отослали его в Спарту. А Великий царь ехал во главе "своего войска с копьем в руках, на которое была надета голова Леонида.
   Мы пошли дальше, и я спросил его, почему здесь пахнет тухлым яйцом, причем очень сильно, заглушая даже запах моря и водорослей.
   - Это горячие источники. Они бьют из-под земли, исходя паром, и вода в них не чистая и холодная, как в обычных ключах, а вонючая, противная на вкус, зато способная исцелить от множества недугов. Во всяком случае, так говорят. Я-то впервые в этих местах, но знаю, что Фермопилы как раз и есть ворота к горячим источникам.
   - Туда мы и направляемся? - спросил я.
   - Нет, мы дойдем только до разрушенной стены. Мы уже ходили туда сегодня днем, до того, как ты вышел из моря. А теперь я и тебе хочу показать это место и рассказать, что здесь произошло. Ты, конечно, все забудешь, но, как мне кажется теперь, ты стал "ушами богов": они все слышат вместо тебя или берут себе твои воспоминания о том, что ты слышал, поэтому ты и забываешь все. А мне хочется, чтобы боги знали о подвиге Леонида.
   - Это, наверное, вон там? - показал я. - Где сидит какой-то мужчина и расчесывает волосы? - Я хорошо видел его при свете луны; обнаженный мужчина этот был плечист и крепок и старательно расчесывал длинные темные кудри гребнем из светлой раковины.
   - Ты видишь мужчину, который расчесывает волосы?
   - Да, - кивнул я. - И еще одного - тот сейчас метнет диск. Но это, видимо, совсем не та стена, которую ты ищешь. Она ведь совершенно целая!
   - Тебе, должно быть, духи привиделись, - сказал Пасикрат. - Здесь Леонид и его воины тренировались перед битвой - и готовились к смерти. Мы с тобой здесь совершенно одни, а стена, что перед нами, представляет собой груду камней. Ее разрушил Великий царь, когда привел свои орды.
   - Значит, этот Леонид был убит здесь и вся армия Спарты уничтожена? спросил я.
   - У Леонида не было армии: всего лишь отряд в три сотни воинов и несколько тысяч рабов - он первым вооружил наших рабов. Еще у него была примерно тысяча весьма ненадежных союзников. Однако Судьи желали во что бы то ни стало удержать дорогу, которая шла вокруг Каллидрома, и он удерживал ее целых три дня и противостоял ордам Великого царя, пока не были перебиты все, кто с ним оставался. Погиб и он сам. Великий царь тогда насчитывал в своем войске три миллиона, из которых половину составляли настоящие воины, а половину - погонщики мулов и тому подобная шваль.
   - Но это же совершенно невозможно! - воскликнул я. - Невозможно с такими ничтожными силами удержать проход в горах под натиском гигантского войска.
   - Так думал и Великий царь. - Пасикрат вдруг повернулся лицом ко мне. Возможно, мне показалось, но, по-моему, на руку мне упала слеза? Почему Ты плачешь, Латро, ты же не спартанец?
   - Потому что чувствую, что видел эту битву. И должно быть, принимал в ней участие. Но я совершенно не помню ее.
   В стене перед нами виднелась небольшая дверца; с моими последними словами она приоткрылась, и седобородый человек в латах вышел нам навстречу. Когда он подошел ближе, я заметил, что он одноглазый. Я описал его Пасикрату и спросил, не Леонид ли это.
   - Нет. Наверное, прорицатель Леонида, Мегистий. Он знает языки всех животных. - Пасикрат говорил совершенно спокойно, однако страшное напряжение все же чувствовалось в нем, ибо он изо всех сил старался подавить страх и держать себя в руках.
   Еще мгновение - и Мегистий уже стоял перед нами. Лицо его было бледным и печальным, но единственный глаз яростно поблескивал в лунном свете, точно глаз старого, полуслепого сокола. Он пробормотал что-то непонятное, провел рукой перед моим лицом и исчез.
   А я оказался в первом ряду среди других воинов, вооруженных, как и я, двумя дротиками. На мне были шлем и доспехи, в руках - прямоугольный щит.
   Обернувшись к своей сотне лицом, я закричал:
   - Когда Бессмертные отступят, не будет для нас более высокой чести, чем защищать властелина Вселенной, повелителя четырех четвертей земного шара. Великого царя Персии, Медии, Шумера и Аккада, Вавилона и Египта! Выполним же с честью свой священный долг и будем достойны нашего повелителя! - И все же я чувствовал полное равнодушие к произносимым мною громким словам. Я знал, что говорю на своем родном языке и мои товарищи меня понимают, и сами звуки этого языка были для меня слаще музыки.
   Вновь повернувшись, я понял, зачем выкрикивал эти призывы: тесная группа людей пыталась пробиться, вступив в рукопашную схватку и прокладывая себе путь сквозь толпы рекрутов, которых офицеры подбадривали кнутами. Впрочем, бояться было особенно нечего: врагов было не больше тридцати.
   По моей команде воины одновременно метнули первый дротик, затем второй. Дротики были значительно тяжелее стрел да и летели с большей скоростью, насквозь пробивая тяжелые щиты наших врагов и их латы. После первого броска полдюжины врагов осталось лежать на земле, после второго - еще больше; и тогда воины выхватили мечи.
   Я снова скомандовал - и мы, сомкнув щиты, двинулись по склону холма с кличем: "Кассий!"
   Человек, с которым сошелся я, был выше меня, в шлеме с высоким гребнем; его покрытая вмятинами кираса была позолочена. Он старался попасть мне в глаз, однако смотрел не на меня, а на Великого царя, который восседал на троне на вершине холма в тылу нашего отряда. Я был всего лишь препятствием на его пути к основной цели. Мне захотелось крикнуть, что я ничуть не хуже и тоже дорожу своей честью и жизнью, однако времени объясняться не было, да и дыхания не хватало.
   Я с силой взмахнул Фалькатой и глубоко рассек его гоплон. Клинок при этом безнадежно застрял в рассеченной бронзовой пластине, и он одним поворотом руки вырвал его у меня из рук.
   Обезоруженный, я все еще преграждал ему путь, отражая удары его меча щитом, однако, к сожалению, постоянно отступая. Воины справа и слева от него были убиты, упал и я, хоть и не знаю почему. Он бросился куда-то мимо меня, однако я вывернул руку со щитом и, не успев подняться, что было силы ударил его по спине.
   Но почему-то в руке у меня оказался вовсе не щит, а край плаща. И сам я, как оказалось, спал, завернувшись в этот плащ. Я сел и протер глаза; в ушах все еще звучал грохот битвы. Всюду валялись ничком убитые в лужах собственной крови - но мертвецы вдруг стали превращаться в обыкновенных спящих людей, которые не только дышали, но и порой шевелились. Леонид показался мне умирающим костром. Я встал и увидел армию Великого царя, гордых всадников и съежившихся от страха рекрутов - все они будто таяли во тьме на склонах Каллидрома.
   Больше я спать не мог, да мне и не хотелось. Я разжег костер и немного поболтал с Дракайной, которая тоже не спала. Она сказала, что Фальката это имя, которое я дал своему мечу, и что не все подобные мечи носят такое имя.
   Затем, вспомнив о карте побережья, которую рисовал нам капитан, и о том, как я боролся с Пасикратом на палубе, я быстренько описал все это в дневнике; не забыл я и о нереиде Тое, и о своем сне. Сейчас уже встала и маленькая Ио. Она прочитала мне, что написано на колоннах гробницы. Там три надписи. Первая гласит:
   Пелопоннес! Четырехтысячное войско лучших да
   Миллиона три наемников презренных
   И все мертвы.
   Вторая:
   Мудрец Мегистий здесь покоится в могиле,
   Он с нашим войском шел от берегов Сперхея,
   Предвидя смерть свою заранее. Но, однако ж,
   Он гибель предпочел, а господина не покинул.
   Третья:
   О, возвести всему Лакедемону: страну спасая,
   Мы тирана не молили о милости и пали,
   Подчиняясь родины законам.
   Кто-то из моряков, услышав, как Ио читает эти стихи, которые нам с ней обоим показались прекрасными, сказал, что написал их один старик по имени Симонид (*152), однако лично он со стариком этим не знаком.
   38. ПОД ДОЖДЕМ В СЕСТ
   Весь день через палубу корабля перекатываются валы, а дикий ветер с Геллеспонта заваливает судно набок. Если бы он дул нам прямо в лоб, мы ничего бы не смогли поделать - как сказал капитан, нас просто захлестнуло бы волнами. Пока мы еще держимся, однако ветер действительно дует с севера, из тех краев, которые, по слухам, необитаемы из-за невероятного количества пчел. Итак, оттянув парус к правому борту насколько возможно, мы то на своей толстенькой "Навзикае" переваливаем через гребни волн на вздувшемся гневно море, то несемся со скоростью боевой колесницы. Вот сейчас мы проплываем мимо какого-то острова, который моряки называют Лодкой (*153).
   Если это и лодка, то лодка горящая, ибо именно здесь, по их словам, находилась кузня бога-кузнеца, и парусом для этой "лодки" служит дым, что поднимается над божественным "горном". Моряки говорят, что бог этот однажды сделал из металла себе помощниц, однако его чудесное творение было уничтожено аргивянами.
   За исключением капитана, нескольких матросов и меня, все остальные на судне страдают от морской болезни. Капитан заверил меня, что ничего страшного в этом недуге нет и болезнь пройдет сама, как только немного успокоится море; он говорит, что это всего лишь шутки морского бога, который помогает сохранить на судах запасы пищи, не давая прожорливым пассажирам съесть все и заставляя их отдавать ему то, что они уже успели слопать.
   Правду он говорит или нет, но морская болезнь сразила всех спартанцев, Ио, госпожу Дракайну и даже многих моряков. Поскольку лишь несколько человек осталось на ногах, каждый из них на учете, и я помогаю матросам, которые как-то умудряются держать курс: то налегаю на рулевое весло, то вместе с матросами натягиваю парус, то даже взбираюсь на мачту (что очень трудно, ибо дерево и канаты страшно отсырели), спуская или, наоборот, поднимая парус. А "Навзикая" продолжает то вставать на дыбы, точно Пегас, то рыть волны носом, как кабан, из-за чего обычно довольно нудный повседневный труд моряков превращается в настоящее, опасное и увлекательное соревнование с морем. Я думаю, сколь замечательна жизнь моряка, и мечтаю тоже стать членом этой команды, жить, как все моряки! Однако капитану пока ничего об этом не говорю.
   Ох, честное слово, море чуть не сыграло со мной чересчур злую шутку! Я стоял у перил, когда вдруг почувствовал, что палуба уходит из-под ног и я лечу в воду; однако волна тут же подхватила меня, подняла и вышвырнула на палубу чуть в стороне от грот-мачты. По счастью, я приземлился прямо на ноги. Теперь вся команда поглядывает на меня с особым уважением. Однако же я боюсь, что в следующий раз море, решив, что я возгордился, может швырнуть меня головой о палубу или же я позорно шлепнусь на задницу, и потому стараюсь вести себя скромно и вместе со всеми восхваляю дикое величие разгулявшейся стихии. А потом, стоило мне улучить минутку, я даже принес в дар богу моря монетку, которую обнаружил в уголке своего старого хитона - его Ио предложила мне надеть из-за проливного дождя.
   К полудню пронзительный ветер принес еще и дождь. Капитану, подошедшему ко мне перекинуться парой слов, я случайно обмолвился о принесенной в дар медной монетке и заметил, что хоть это и ничтожная жертва, она все же, по-моему, была принята.
   Он согласился с этим и рассказал мне историю (которую я на всякий случай записал) о царе Поликрате (*154), которому так везло на войне, что он без труда покорял любой город и побеждал любую армию, посланную против него. Поликрат был союзником египетского царя, в те времена самого могущественного монарха на земле, и его большим другом. И вот однажды египетский царь забеспокоился о судьбе друга и сказал Поликрату: "Знаешь, если боги и возносят человека высоко, то лишь для того, чтобы потом низринуть его. Так мальчишки, развлекаясь, таскают порой кувшины на башню и сбрасывают их с самого верха. Я чувствую, тебе грозит беда или крупная неудача. Скажи, что тебе дороже всего?"
   "Мое изумрудное кольцо, - отвечал Поликрат. - Оно досталось мне от отца. Благодаря удивительной красоте этого кольца все жители нашего острова стали считать меня великим человеком, стоило мне надеть перстень на палец, и сами попросили взять на себя заботу об их судьбе. С тех пор я и правил счастливо своей страной, о чем ты прекрасно знаешь".
   "Прошу тебя, брось это кольцо в море, умилостиви богов! - посоветовал царь Египта. - Возможно, тогда они позволят тебе прожить жизнь до конца в спокойствии и мудрости".
   Поликрат долго обдумывал совет друга, возвращаясь из Египта, а потом снял перстень с пальца и с молитвой бросил его в море. В честь прибытия царя подданные устроили великое празднество и поднесли ему множество даров - добычу, награбленную в сожженных его армией городах и на захваченных судах. Один принес богато украшенные латы, другой - ожерелье из золота и гиацинтов, третий - шелковый плащ, и так далее. Последним пришел бедный рыбак и сказал: "Великий царь, мне нечего подарить тебе, кроме этой рыбы, но она самая большая в моем сегодняшнем улове, и я очень прошу тебя: прими мой дар, ибо он от всей души".
   "Конечно, с радостью приму, - весело ответил рыбаку Поликрат. - Сегодня ты будешь ужинать со мной вместе во дворце и сам увидишь, как твою рыбу подадут на стол".
   Старый рыбак донельзя обрадовался, отошел в сторонку, вытащил свой рыбацкий нож и поспешил вспороть рыбе брюхо, желая подготовить ее для царских поваров. Но едва он сделал первый надрез, как из брюха выпало царское кольцо с изумрудом и покатилось к ногам Поликрата.
   Увидев это, люди возликовали, ибо считали, что таким образом боги выказывают милость своему любимцу. Однако сам Поликрат заплакал: он понял, что жертва его отвергнута. И вскоре это подтвердилось: Поликрата коварно завлек и погубил один из сатрапов Великого царя, ибо Ксеркс в те времена еще не завоевал Египет и считал каждого друга египетского царя своим врагом.
   Хотя ветер немного и поутих, но все же дул с достаточной силой, и еще до наступления ночи впереди, в пелене дождя, завиднелся темный берег. Спартанцы прямо-таки взвыли от радости и потребовали немедленно высадиться на сушу. Капитан тоже был рад, хотя в этой части острова нет ни одной сколько-нибудь удобной гавани и здешние места считаются для судов опасными. И пока готовили шлюпку, капитан все пытался выкупить меня у Пасикрата, предлагая ему сперва четыре мины, потом пять и даже шесть, хотя последнюю сумму пообещал отдать целиком лишь через год.
   - Вы его на берегу только зря загубите, - уверял он Пасикрата. - Он прирожденный моряк, самый лучший из тех, кого я встречал в жизни, да и боги к нему милостивы, что на море немаловажно.
   - Да не могу я продать его, - отвечал Пасикрат, - сколько бы ты мне ни предлагал! Он принадлежит регенту, а не мне. Возможно, тебе даже лучше без него будет - ведь те, к кому боги милостивы сегодня, завтра могут стать опасными.
   Под проливным дождем мы высадились на берег, и спартанцы, с одной стороны, рады были вновь оказаться на твердой земле, а с другой - злились и без конца ворчали, поскольку просто невозможно оказалось спасти от дождя вооружение и провиант. Я рассчитывал увидеть какой-нибудь город, однако сумел разглядеть в темноте лишь палатки и какие-то хижины; рядом виднелись вытащенные на берег корабли. Ио о Сесте совсем ничего не знала, так что я попросил Дракайну рассказать, что это за город, и узнал, что сам Сест находится примерно в сотне стадий отсюда. Дракайна, как и спартанцы, ужасно сердилась на дождь, однако выглядела восхитительно в мокром, облепившем ее тело хитоне; на ресницах ее повисли капли воды, сверкавшие как звезды, и даже ворчливые спартанцы смолкали при виде ее, выпячивали грудь и притворялись, будто дурная погода им совершенно безразлична.
   Пасикрат стоял на высокой скале и с тревогой вглядывался в морскую даль. Я заметил это и спросил, в чем дело.
   - Этот затяжной дождь свидетельствует о конце сезона судоходства, ответил он. - Скоро начнут опадать листья, дожди польют еще сильнее, и будет трудно добывать провизию в прибрежных селениях. Возникнут сложности и с возвращением домой, когда мы возьмем этот город. - Он коварно улыбнулся и прибавил: - Ты должен поторопиться! - Я не очень-то его понял, но Ио говорила, будто именно я должен обеспечить взятие Сеста во имя регента Спарты, хотя никто не знал, как именно я это сделаю.
   Добирались мы до Сеста долго и страшно мерзли. Спартанцы кутались в свои алые плащи, а Дракайна наняла двух матросов и велела им сделать для нее носилки с пологом из парусины. Я, как мог, укрыл Ио своим плащом; может быть, именно потому, что мы жались друг к другу, нам было теплее, чем прочим.
   - Как сильно ты выросла, девочка! - сказал я Ио. - Мысленно ты всегда кажешься мне гораздо младше и меньше ростом, однако посмотри, ты мне уже почти по грудь.
   - Дети в моем возрасте растут быстро, - важно заметила она. - А во время странствий я много бываю на солнышке и дышу свежим воздухом, а также мне приходится много двигаться - всего этого большинство моих сверстниц лишено. Да и кормят нас неплохо, особенно хороша была еда на корабле Гиперида и в доме Каллеос. Каллеос, кстати, и дала тебе этот плащ, господин мой, чтобы ты мог и по ночам ходить с мечом, прикрывая его от стражи. Ты, конечно, этого не помнишь, но плащ появился у тебя как раз в ту ночь, когда Эврикл заявил, что сможет вызвать дух мертвеца.
   - Кто такой Эврикл? - спросил я.
   - Один человек, мы его когда-то хорошо знали. Волшебник. Теперь он, правда, куда-то исчез и, по-моему, уже не вернется. Каллеос, наверное, будет по нему скучать. У тебя дневник при себе?
   - Да, в заплечном мешке. Вместе с твоей куколкой и одеждой.
   - Кукла моя сломана. - Она вздохнула и пожала плечами. - Но мне бы все равно хотелось ее сберечь. А тебе не тяжело? Я могу и сама нести свои пожитки. В конце концов, я ведь твоя рабыня.
   - Нет, уж такую-то "тяжесть" я могу нести сколько угодно. Вряд ли мой мешок весит больше, чем то, что тащат на себе спартанцы - шлемы, копья, латы, щиты!
   - Зато у спартанцев есть рабы, которые несут их палатки и запас продовольствия, - заметила Ио. - А тогда, на Пелопоннесе, они заставляли рабов нести абсолютно все, кроме мечей. Не понимаю, почему они здесь этого не делают? Как ты думаешь? Может, боятся, что рабы уронят вещи в грязь, если поскользнутся?
   - Велика беда! Они просто побьют рабов, если те что-нибудь уронят, вот и все, - сказал я. - Просто здесь уже территория империи, и спартанцы понимают, что на нас в любой момент может напасть конница Великого царя.