- Спички... Обгорелые спички... - Корнилов вытащил из кармана пижамы коробок, зажег спичку. - Вы трубку курили?
- Было дело, баловался.
- И я баловался. Так ведь пока ее, проклятую, раскуришь, спичка тебе пальцы обожжет. Да и не всегда с одной спички раскочегаришь. У меня, например, не получалось... - Он дунул на спичку и показал Власову: Видите? Почти вся сгорела.
Потом он открыл дверцу старинного книжного шкафа, достал толстую папку. Полистал, протянул Власову.
- О Кашлеве еще в двадцать третьем году первое упоминание появляется. Почитайте.
Власов взял папку и прочитал пожелтевший листок:
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА
Ликвидировав в основном уголовный и политический бандитизм на Украине, Особая ударная группа по б/б имеет целый ряд сведений, что в г. Киеве имеется очень опасная организованная банда, которая причиняет большой вред нашей стране. Более ста человек этой банды наводнили Советскую республику фальшивыми деньгами разных достоинств и инвалютой. Деньги фабрикуются даже за границей и привозятся в СССР. Во главе этой банды аферистов-налетчиков находятся братья Паршины и бывший сотрудник киевской милиции Панаретов.
Я считаю необходимым специально выделить группу для ликвидации этой крупной шайки. Надо действовать очень осторожно и конспиративно...
Нач. Особой ударной группы В. Мартынов
15/VII-23
- Этот Панаретов и есть Нырок?
- Ну что вы, - усмехнулся Корнилов. - Нет, конечно. Но к делу-то в этой банде приобщался. У него тоже учителя опытные были. Вы дальше полистайте. Там исповедь Панаретова. Любопытная, скажу вам, штука... Ну да это другой разговор. Важно, что в этом признании упоминается Федяша...
Власов перевернул страницу. Расплывающимися, выцветшими чернилами было написано: "Исповедь бандита".
- Вы раскройте там, где заложено, - сказал Корнилов.
Власов раскрыл на закладке и стал читать.
"Весной 1923 года я переехал из Киева в г. Москву. В Москве, по Мыльникову переулку мной, Виктором Филиным, Бенчиком Киевским и Петецким Михаилом был совершен налет на квартиру гражданина Кашлева. Подвод на это дело давал младший брат Кашлева, Федяша. Последний дал точные сведения, где находятся ценности отца. В квартире спрятанными в различных тайниках, как-то: на буфете, в электрических лампочках, в картинах, в диване и проч. местах, находилась сумма до 300 тысяч рублей золотом. Был дан точный план квартиры и сведения, что в квартиру впускают с трудом. Ехали на извозчиках. Были вооружены. По плану я и Бенчик Киевский должны были занять квартиру живущего там же генерала Куколь-Краевского. Мы купили корзину цветов, переодели подходящим образом Петецкого Михаила и пустили его первым с тем, чтобы остальным зайти в тот момент, когда откроют дверь. Прислуга открыла на цепочку, увидала цветы и открыла дверь совершенно. Вошел Петецкий, а за ним стали входить и мы. Всех присутствующих и приходящих собрали в одной комнате, и при них находился я. Обращение было корректное, и мы старались, чтобы потерпевшие не волновались. Так, я читал с генералом французскую книгу и рассказал ему, что я тоже офицер, а он все спрашивал мою фамилию, на что я отвечал, что при подобных обстоятельствах официально не знакомятся. Петецкий находился у парадных дверей, а остальные искали ценности. В квартире были недолго. Я был в гриме, остальные в платочках. По окончании налета отправили Филина и Бенчика с ценностями в гостиницу, где сняли для дележа особый номер. В общем, на долю каждого вышло приблизительно по 1600 червонцев. Доли получили я, Виктор Филин, Бенчик Киевский, Петецкий Михаил и полдоли Федяша Кашлев. Федяша предлагал также пойти с налетом на Маросейку, где лежали деньги отца... Но мы отказались. Это могло вызвать подозрение".
Власов оторвался от бумаг и вопросительно посмотрел на Корнилова.
- Неужели это тот самый Федяша?
- Ну конечно, - кивнул Игорь Васильевич. - Фамилии менял много раз, а имя оставлял. Было ему в ту пору шестнадцать...
- Значит, сейчас почти семьдесят? - удивленно покрутил головой Власов. - Ну и ну...
- Честно говоря, я думал, люди к старости мудреют... А тут - до таких лет дожил бандитом. Значит, ничего в жизни не понял.
Корнилов рассмеялся:
- Ну, знаете, это как сказать... Не понял! А может быть, понял, да не то, что надо?
Власов опять уткнулся в бумаги.
"...В деле Швейсиндиката также участвовал, печатая документы, и должен был получить определенное количество процента, указывать подробности этого дела считаю излишним, т. к. полное показание уже дали непосредственные участники: Виктор Филин, Петецкий и другие. Знаю, что товар на сумму до 7000 черв. был уже запакован, и провал произошел в то время, когда были поданы подводы для вывоза этого товара со склада. Слышал, что наводчиком по этому делу был Каменко.
7 мая мы должны были получить товар из Швейсиндиката, формальности все соблюдены, и никто не мог думать о провале. Утром я приехал в город, приблизительно в середине дня подошел к рундуку Неходова с тем, чтобы узнать, как обстоит дело с получением товара. Неходов был чрезвычайно расстроен и сказал мне, что в Швейсиндикате только что арестовали Филина, Петецкого и Кашлева-старшего. Что он сам видел, как их посадили в автомобиль. Я и Киевский Бенчик поехали в гостиницу "Балчуг", чтобы предупредить остальных, и встретили их выходящими с вещами. С ними был Федяша Кашлев. Отсюда поехали к Триумфальным воротам, я и Федяша зашли на квартиру Кашлевых, чтобы забрать вещи и уехать с этой квартиры. На столе нашли записку Кашлева-старшего, что он только что был. Никак не могли понять, каким образом он мог бежать, и боялись провокации. С Федяшей отправился на квартиру в Останкино. Федяша Кашлев остался на улице, я пошел в квартиру. Мне открыли дверь, и я увидел, что сзади прислуги стоит милиционер. Сколько было человек в коридоре, я в первый момент не разобрал. Кинулся на улицу, но увидел, что Федяша уже убежал, я остался один и за мной выскочили из квартиры. Рассчитал, что убегать днем под выстрелами в нескольких шагах бесполезно, отстреливаться из имеющегося у меня маленького револьвера, который я ни разу не пробовал, глупо, и решил искать какой-нибудь другой путь. Выбросил из кармана в сторону револьвер и принял вид невинного человека, случайно попавшего в эту квартиру. Постепенно расположил к себе агентов, уверив их, что я совершенно невинное лицо, а сам захватил из буфета соли, а из печки золы, перетер это все в порошок. Случилось так, как я и рассчитал: меня держали до вечера в засаде, и один из агентов повез на извозчике в Центррозыск. Перед выходом он зарядил маленький маузер и все время держал его наготове в руке. Я рассчитал, что если я прямо спрыгну с извозчика, хотя бы и успев засыпать ему глаза, то все равно он раньше успеет выстрелить и в лучшем случае в упор ранит меня, и я не смогу бежать, а потому, выбрав темный переулок, левой рукой бросил ему в глаза золу с солью, а правой схватил за руку. В этот момент раздался выстрел, и пуля обожгла мне только щеку. Агент успел вырвать руку и выстрелил вторично, но я опять-таки оттолкнул его руку и сбросил с извозчика, но вместе с ним упал и сам, т. к. он все-таки успел схватить меня другой рукой. На земле он еще успел выстрелить в меня, после чего я уже захватил в руки дуло и собачку и не дал возможности стрелять. Борясь со мной, агент стал кричать о помощи, сбежалась толпа, и меня препроводили в Центррозыск. Федяшу я больше не видел и о его местонахождении ничего не знаю.
Вдумайтесь в мою жизнь и психику и поймете, что если я выбираю дорогу, то твердо иду по ней и ничто меня не сдвинет, пока я не передумаю, не перерожусь. Сейчас крайне трудно писать о внутреннем переживании: мысль нельзя просмотреть в микроскоп, и Вы вполне правы, если не будете верить".
Константин Николаевич захлопнул папку.
Корнилов спросил:
- Ну что, есть над чем подумать?
Власов кивнул:
- Занимательная штука...
Корнилов вздохнул, сказал с сомнением:
- Занимательная-то она занимательная... Да вот на горькие мысли наводит. Вот откуда ниточка-то тянется! С каких пор! Федяшу Кашлева Панаретов с Бенчиком Киевским приобщили к грабежам с младых ногтей, как говорится. Ну да что теперь сожалеть... - вздохнул он. - Главное, что Федяша Кашлев обезврежен. Ему ведь все равно деться было некуда - под расстрел пошел бы. Но, знаете, Константин Николаевич, сделано только полдела... - И, заметив, что Власов собирается возразить, повторил: Полдела. Уж вы мне поверьте. Картежники эти чертовы остались. - Корнилов быстро вскочил с кресла и заходил по комнате. Высокий, чуть сутулый, он смешно выглядел в своей полосатой пижаме.
- На какие деньги они играют? - он вдруг осекся, словно споткнулся, и снова сел, отчужденно взглянув на Власова. - Да, да. На какие деньги? повторил он уже медленно. - У них ведь не по копеечке ставка! Тысячи проигрывают за пару часов... А все эти люди, что машины ворованные покупали? Вы скажете - не все знали, что автомобили ворованные. Согласен. Но большинство-то догадывались, что дело нечистое.
А вы знаете, сколько они Угоеву-старшему за "Волгу" платили? Десять двенадцать тысяч! А поинтересуйтесь, какая у них у всех зарплата?
- У меня вопрос, собственно, только один: ну а уголовный розыск-то что? - сказал Власов. Он уже знал, что ответит ему сейчас Корнилов. И заранее был согласен с этим ответом, но все-таки задал вопрос.
- Я бы засучив рукава взялся за барыг и приобретателей, - зло сказал Корнилов. - Мое глубокое убеждение - не будь растлевающего влияния этих рептилий стяжательства, меньше бы работы у нас было, у розыска уголовного. Но не хватает нас на все... И на Федяшу Кашлева, и на Кошмарика, и на картежников... Возьмите любое уголовное дело и повнимательнее присмотритесь к тем, кто попадет в поле вашего зрения: вы всегда сможете провести черту, которая отделит преступников - тех, кого по нашим законам надо сажать в тюрьму, содержать в колонии и даже расстреливать, - от остальной шатии-братии, от тех, кто не подпадает под статью уголовного кодекса. И вы думаете, они менее опасны? Нет, нет и нет! Они - это та среда, в которой выросли преступники. Они - это пьянь, хапуги, картежники, скрытые тунеядцы, не преступившие роковой черты. Пока не преступившие! За каждым уголовным делом всегда тянется шлейф. И этот шлейф - боль и забота каждого. И журналистов в первую очередь. Константин Николаевич, ну возьмитесь вы за них! Не о том, как убийцу искали, напишите, об этом писать легко - про тех напишите, до кого мы еще не добрались, про тех, кто за чертой остался. Напишите! Вот проблема! Я вам все материалы дам. Корнилов смотрел чуть ли не умоляюще.
- Напишу, - серьезно сказал Власов и поднялся. - Обязательно напишу. А сейчас мне пора. Завтра чуть свет покачу на своей старушке в Таллинн. У меня еще две недели отпуска...
- И я завтра в отпуск, - мечтательно произнес Корнилов, крепко пожимая ему руку. - Погрею свои старые кости, покупаюсь.
- Я в командировку еще к вам приеду, - сказал Власов. - Но только, чур, не морочьте мне голову про скучные дела и бухгалтерию. Вон на кого ваша бухгалтерия навела!
Корнилов засмеялся. Подумал грустно: "Еще неизвестно, на каком посту ты меня застанешь, товарищ Власов".
- Вы теперь у нас человек свой. Валерия Фомича так запугали, что бедняга сам прибежал садиться.
Он закрыл за Власовым дверь, прошелся по комнатам.
"Ну что ж, надо собирать чемодан, - подумал Корнилов. - Утром возиться некогда".
Несколько раз звонил телефон.
Селиванов, спросив про здоровье, сказал:
- Генерал вызывал. Просил передать, чтобы ты отдыхал спокойно. Не терзал себя из-за этой истории. - Он кашлянул и, словно нехотя, выговорил: - Ну из-за брата. Приедешь, зайдем вместе к шефу, спокойненько все обсудим...
"Спокойненько! Что-то голос у тебя, дружище, невеселый", - подумал с горечью Корнилов.
Белянчиков, вернувшись из Сочи, куда ездил со следователем Красиковым допрашивать свидетелей по делу, доложил, что все в порядке.
- Ты мне голову не морочь своими уголовниками, - сказал Игорь Васильевич. - Я отпускник. По мне курорт скучает. А про уголовников ты шефу докладывай. Ты мне доложи, как погода.
Белянчиков засмеялся:
- Погода такая, что в море легко свариться. Ты, Игорь Васильевич, не забудь вернуться из отпуска. А то мало ли... Какая-нибудь закадрит. Правда, Минводы не Сочи, там все больше бабушки...
- Вас забудешь, - усмехнулся Корнилов. - Все мечтаю подальше забраться, где телеграфа нет... Да, кстати, Белянчиков. У меня к тебе просьба. Я тут одного парня на ГОМЗ договорился устроить. В колонии ноги потерял. Рымарев Алексей Федосеевич. Шестьдесят шестой цех. Ты запиши его адрес и организуй переезд. Чего ему ждать, пока я вернусь. И чтоб с общежитием все в порядке было и с прочими благостями.
- Есть, товарищ подполковник. Все будет сделано. Отдыхайте спокойно.
Корнилов положил в чемодан две толстые тетрадки в черных коленкоровых переплетах. Одна наполовину исписанная, с беглыми, на скорую руку заметками, другая чистая. Первую Корнилов уже брал с собой в отпуск. Все хотелось свести в небольшую книжечку наблюдения за несовершеннолетними преступниками. Но работа продвигалась медленно. "Может, на этот раз осилю", - подумал Игорь Васильевич.
Корнилов уже хотел закрыть чемодан, как раздался звонок в дверь.
На пороге стоял Иннокентий.
- Не ожидал?
Игорь Васильевич молча посторонился, пропустил его в квартиру.
- Ну, здравствуй, - сказал Иннокентий, но руки не подал.
- Здравствуй, - Игорь Васильевич с недоумением смотрел на брата.
Они прошли в гостиную. Иннокентий сел в кресло и огляделся. Корнилов обратил внимание, что брат располнел. Лицо у него было загорелое. Коричневым, въедливым загаром, как могут загореть только селяне, никогда не загорающие специально, но много бывающие на воздухе.
Заметив раскрытый чемодан, Иннокентий сказал:
- В отпуск едешь? Слышал, слышал. Земля слухом полнится. А где мать?
Игорь Васильевич, стараясь быть спокойным, ответил:
- Мать в другом месте.
- Другое место - больница? - жестко бросил Иннокентий. - Этого ты добивался, забирая мать к себе. Хотел показать себя чистеньким, любящим сыночком? - Он распалялся, и голос его из чуть хриповатого превратился в резкий, крикливый. - Думаешь, я матери добра не желаю? Думаешь, отправили на остров, чтобы от старухи избавиться? Ради нее все и сделали, по ее доброй воле. Она там ни разу не болела. Я справлялся. А к тебе приехала сразу слегла. Я и про это знаю. А теперь в больницу. Снова все по-старому.
Игорь Васильевич сцепил руки на груди и только твердил себе: "Держись, держись".
- Я знаю, - продолжал Иннокентий, - ты ее и взял-то только потому, что боялся людских пересудов. Да, может, еще для того, чтобы она тебе здесь готовила да рубахи стирала, пока ты своих уголовников ловишь...
Он все кричал и кричал, а Игорь Васильевич подумал: "Это он все потому говорит, что ему стыдно. Просто стыдно. И какой он ни заскорузлый душою, а почувствовал, что совершил подлость, и теперь кричит. И узнавал, наверное, у соседей, как здесь мы живем. Тайком приезжал и узнавал..."
- Что молчишь? - крикнул Иннокентий.
- Тебя слушаю, - ответил тихо Игорь Васильевич. - Ты тут столько наговорил мне... - Он помедлил немного и добавил: - Ты не ради матери приехал. Ради себя. Тебе хочется узнать, что матери плохо здесь...
- Ты, ты... - начал Иннокентий, но Игорь Васильевич не дал ему договорить.
- Эх, неужели ты сам не понимаешь? - сказал Корнилов с горечью. Неужели ты только за тем и приехал, чтобы все это высказать?
- А ты думаешь, чтобы пожать твою мужественную руку? Как же, товарищ подполковник едет в отпуск. Почет и уважение! Он честно выполняет свой долг перед Родиной. А его младший брат раскаялся во всех грехах и приехал просить прощения за то, что получил от него пощечину... Ты только говоришь всегда так красиво - "мы воспитываем нового человека". А делаешь все для показухи. И мать для показухи с Валаама привез!
- Эх ты, младший брат, что с тобой стало? Глаза б мои на тебя не смотрели. Тоже мне игрок! - Игорь Васильевич сжал кулаки и шагнул к Иннокентию. Тот дернулся и в испуге вытянул руку, словно хотел прикрыться от удара.
- Вот что я тебе скажу напоследок. Мать не больна. И не в больнице, а в семье моих друзей. Пока я в отпуске... И болела она по приезде только гриппом. Да и то три дня. Не могу я утешить тебя, не могу твою совесть успокоить. А теперь можешь двигать к своей Татьяне... И торговать в свободное время свежими овощами. Чтобы потом в картишки с подонками сразиться или "Москвич" на "Волгу" поменять. Мне же сказать больше нечего. - Игорь Васильевич отвернулся от Иннокентия, подошел к окну.
За темной Невой, подсвеченная желтыми прожекторами, четко рисовалась решетка Летнего сада. По набережной бежали редкие автомашины. Город отходил ко сну.
Игорь Васильевич слышал, как поднялся с кресла брат, постоял, потом, тяжело шагая, прошел в переднюю. Открыл дверь на лестницу, вернулся, остановился в дверях, словно хотел что-то сказать, но не сказал. Хлопнула входная дверь.
Игорь Васильевич посмотрел на часы. Одиннадцать. Самолет на Минеральные Воды улетал в два, но добираться до аэродрома было довольно долго. Да и вообще в те редкие моменты, когда никуда не надо было торопиться, никого не требовалось опережать, Корнилов любил расслабиться, делать все не торопясь, с удовольствием ощущая отрешенность от служебной суеты.
"Ну что ж, пора, - решил Игорь Васильевич, - пора ехать". Он по старой привычке присел на диван, подумал в который раз, все ли взял с собой. "Кажется, все, что может потребоваться человеку в отпуске".
Уже закрыв дверь в квартиру, он заметил, что в почтовом ящике есть письмо. "Дороги не будет", - подумал Корнилов, но все-таки вернулся за ключом и вытащил письмо. Конверт был самодельный, помятый. Игорь Васильевич взглянул на обратный адрес. Там стояло: "Карельская АССР, остров Валаам..."
"Опять Лешка пишет... Наверное, с острова это письмо уже последнее. Корнилов спрятал его в карман, не распечатывая. - В дороге почитаю".
На улице стоял яркий солнечный день. Все утро шел дождь, и воздух был чистым и свежим. Еле заметная дымка стояла над разогретым асфальтом. "От какой погоды уезжаю, - с сожалением подумал Корнилов. - Ребята в воскресенье наверняка на рыбалку подадутся. На Карельский... А я пить ессентуки семнадцатый номер... Эх!"
Подъехало такси. Новая "Волга" блекло-зеленого цвета. Корнилов посмотрел на номер и усмехнулся. 96-50 ЛЕГ. Из того парка, в котором работал Хилков.
- Приезжий? - спросил шофер, нематодой дядя в кожаной курточке. Видать, обратил внимание на то, что Корнилов все время смотрит по сторонам, словно видит город впервые.
- Отъезжий, - усмехнулся Игорь Васильевич. - В отпуск решил вот съездить. Минеральной водички попить, ессентуков.
- Тьфу, гадость, - сморщился шофер. - Ну, раз врачи приговорили...
Машина описала дугу, огибая Исаакий. У "Астории", поблескивая на солнце, выстроилась шеренга красивых финских автобусов. Около них толпились туристы.
У аэровокзала Корнилов расплатился с таксистом.
- До аэродрома автобусом? - спросил тот, отсчитывая сдачу.
- Угу, - отозвался Игорь Васильевич.
- Да, конечно, - согласился шофер, - если нет дурных денег, чего на такси гонять. Экспрессом почти то же время... Счастливо полечиться.
И, уже отъезжая, шофер высунулся из машины и крикнул:
- Вы пить ессентуки-то будете, закусывать не забывайте, - и весело рассмеялся своей шутке.
1974 г.
- Было дело, баловался.
- И я баловался. Так ведь пока ее, проклятую, раскуришь, спичка тебе пальцы обожжет. Да и не всегда с одной спички раскочегаришь. У меня, например, не получалось... - Он дунул на спичку и показал Власову: Видите? Почти вся сгорела.
Потом он открыл дверцу старинного книжного шкафа, достал толстую папку. Полистал, протянул Власову.
- О Кашлеве еще в двадцать третьем году первое упоминание появляется. Почитайте.
Власов взял папку и прочитал пожелтевший листок:
ДОКЛАДНАЯ ЗАПИСКА
Ликвидировав в основном уголовный и политический бандитизм на Украине, Особая ударная группа по б/б имеет целый ряд сведений, что в г. Киеве имеется очень опасная организованная банда, которая причиняет большой вред нашей стране. Более ста человек этой банды наводнили Советскую республику фальшивыми деньгами разных достоинств и инвалютой. Деньги фабрикуются даже за границей и привозятся в СССР. Во главе этой банды аферистов-налетчиков находятся братья Паршины и бывший сотрудник киевской милиции Панаретов.
Я считаю необходимым специально выделить группу для ликвидации этой крупной шайки. Надо действовать очень осторожно и конспиративно...
Нач. Особой ударной группы В. Мартынов
15/VII-23
- Этот Панаретов и есть Нырок?
- Ну что вы, - усмехнулся Корнилов. - Нет, конечно. Но к делу-то в этой банде приобщался. У него тоже учителя опытные были. Вы дальше полистайте. Там исповедь Панаретова. Любопытная, скажу вам, штука... Ну да это другой разговор. Важно, что в этом признании упоминается Федяша...
Власов перевернул страницу. Расплывающимися, выцветшими чернилами было написано: "Исповедь бандита".
- Вы раскройте там, где заложено, - сказал Корнилов.
Власов раскрыл на закладке и стал читать.
"Весной 1923 года я переехал из Киева в г. Москву. В Москве, по Мыльникову переулку мной, Виктором Филиным, Бенчиком Киевским и Петецким Михаилом был совершен налет на квартиру гражданина Кашлева. Подвод на это дело давал младший брат Кашлева, Федяша. Последний дал точные сведения, где находятся ценности отца. В квартире спрятанными в различных тайниках, как-то: на буфете, в электрических лампочках, в картинах, в диване и проч. местах, находилась сумма до 300 тысяч рублей золотом. Был дан точный план квартиры и сведения, что в квартиру впускают с трудом. Ехали на извозчиках. Были вооружены. По плану я и Бенчик Киевский должны были занять квартиру живущего там же генерала Куколь-Краевского. Мы купили корзину цветов, переодели подходящим образом Петецкого Михаила и пустили его первым с тем, чтобы остальным зайти в тот момент, когда откроют дверь. Прислуга открыла на цепочку, увидала цветы и открыла дверь совершенно. Вошел Петецкий, а за ним стали входить и мы. Всех присутствующих и приходящих собрали в одной комнате, и при них находился я. Обращение было корректное, и мы старались, чтобы потерпевшие не волновались. Так, я читал с генералом французскую книгу и рассказал ему, что я тоже офицер, а он все спрашивал мою фамилию, на что я отвечал, что при подобных обстоятельствах официально не знакомятся. Петецкий находился у парадных дверей, а остальные искали ценности. В квартире были недолго. Я был в гриме, остальные в платочках. По окончании налета отправили Филина и Бенчика с ценностями в гостиницу, где сняли для дележа особый номер. В общем, на долю каждого вышло приблизительно по 1600 червонцев. Доли получили я, Виктор Филин, Бенчик Киевский, Петецкий Михаил и полдоли Федяша Кашлев. Федяша предлагал также пойти с налетом на Маросейку, где лежали деньги отца... Но мы отказались. Это могло вызвать подозрение".
Власов оторвался от бумаг и вопросительно посмотрел на Корнилова.
- Неужели это тот самый Федяша?
- Ну конечно, - кивнул Игорь Васильевич. - Фамилии менял много раз, а имя оставлял. Было ему в ту пору шестнадцать...
- Значит, сейчас почти семьдесят? - удивленно покрутил головой Власов. - Ну и ну...
- Честно говоря, я думал, люди к старости мудреют... А тут - до таких лет дожил бандитом. Значит, ничего в жизни не понял.
Корнилов рассмеялся:
- Ну, знаете, это как сказать... Не понял! А может быть, понял, да не то, что надо?
Власов опять уткнулся в бумаги.
"...В деле Швейсиндиката также участвовал, печатая документы, и должен был получить определенное количество процента, указывать подробности этого дела считаю излишним, т. к. полное показание уже дали непосредственные участники: Виктор Филин, Петецкий и другие. Знаю, что товар на сумму до 7000 черв. был уже запакован, и провал произошел в то время, когда были поданы подводы для вывоза этого товара со склада. Слышал, что наводчиком по этому делу был Каменко.
7 мая мы должны были получить товар из Швейсиндиката, формальности все соблюдены, и никто не мог думать о провале. Утром я приехал в город, приблизительно в середине дня подошел к рундуку Неходова с тем, чтобы узнать, как обстоит дело с получением товара. Неходов был чрезвычайно расстроен и сказал мне, что в Швейсиндикате только что арестовали Филина, Петецкого и Кашлева-старшего. Что он сам видел, как их посадили в автомобиль. Я и Киевский Бенчик поехали в гостиницу "Балчуг", чтобы предупредить остальных, и встретили их выходящими с вещами. С ними был Федяша Кашлев. Отсюда поехали к Триумфальным воротам, я и Федяша зашли на квартиру Кашлевых, чтобы забрать вещи и уехать с этой квартиры. На столе нашли записку Кашлева-старшего, что он только что был. Никак не могли понять, каким образом он мог бежать, и боялись провокации. С Федяшей отправился на квартиру в Останкино. Федяша Кашлев остался на улице, я пошел в квартиру. Мне открыли дверь, и я увидел, что сзади прислуги стоит милиционер. Сколько было человек в коридоре, я в первый момент не разобрал. Кинулся на улицу, но увидел, что Федяша уже убежал, я остался один и за мной выскочили из квартиры. Рассчитал, что убегать днем под выстрелами в нескольких шагах бесполезно, отстреливаться из имеющегося у меня маленького револьвера, который я ни разу не пробовал, глупо, и решил искать какой-нибудь другой путь. Выбросил из кармана в сторону револьвер и принял вид невинного человека, случайно попавшего в эту квартиру. Постепенно расположил к себе агентов, уверив их, что я совершенно невинное лицо, а сам захватил из буфета соли, а из печки золы, перетер это все в порошок. Случилось так, как я и рассчитал: меня держали до вечера в засаде, и один из агентов повез на извозчике в Центррозыск. Перед выходом он зарядил маленький маузер и все время держал его наготове в руке. Я рассчитал, что если я прямо спрыгну с извозчика, хотя бы и успев засыпать ему глаза, то все равно он раньше успеет выстрелить и в лучшем случае в упор ранит меня, и я не смогу бежать, а потому, выбрав темный переулок, левой рукой бросил ему в глаза золу с солью, а правой схватил за руку. В этот момент раздался выстрел, и пуля обожгла мне только щеку. Агент успел вырвать руку и выстрелил вторично, но я опять-таки оттолкнул его руку и сбросил с извозчика, но вместе с ним упал и сам, т. к. он все-таки успел схватить меня другой рукой. На земле он еще успел выстрелить в меня, после чего я уже захватил в руки дуло и собачку и не дал возможности стрелять. Борясь со мной, агент стал кричать о помощи, сбежалась толпа, и меня препроводили в Центррозыск. Федяшу я больше не видел и о его местонахождении ничего не знаю.
Вдумайтесь в мою жизнь и психику и поймете, что если я выбираю дорогу, то твердо иду по ней и ничто меня не сдвинет, пока я не передумаю, не перерожусь. Сейчас крайне трудно писать о внутреннем переживании: мысль нельзя просмотреть в микроскоп, и Вы вполне правы, если не будете верить".
Константин Николаевич захлопнул папку.
Корнилов спросил:
- Ну что, есть над чем подумать?
Власов кивнул:
- Занимательная штука...
Корнилов вздохнул, сказал с сомнением:
- Занимательная-то она занимательная... Да вот на горькие мысли наводит. Вот откуда ниточка-то тянется! С каких пор! Федяшу Кашлева Панаретов с Бенчиком Киевским приобщили к грабежам с младых ногтей, как говорится. Ну да что теперь сожалеть... - вздохнул он. - Главное, что Федяша Кашлев обезврежен. Ему ведь все равно деться было некуда - под расстрел пошел бы. Но, знаете, Константин Николаевич, сделано только полдела... - И, заметив, что Власов собирается возразить, повторил: Полдела. Уж вы мне поверьте. Картежники эти чертовы остались. - Корнилов быстро вскочил с кресла и заходил по комнате. Высокий, чуть сутулый, он смешно выглядел в своей полосатой пижаме.
- На какие деньги они играют? - он вдруг осекся, словно споткнулся, и снова сел, отчужденно взглянув на Власова. - Да, да. На какие деньги? повторил он уже медленно. - У них ведь не по копеечке ставка! Тысячи проигрывают за пару часов... А все эти люди, что машины ворованные покупали? Вы скажете - не все знали, что автомобили ворованные. Согласен. Но большинство-то догадывались, что дело нечистое.
А вы знаете, сколько они Угоеву-старшему за "Волгу" платили? Десять двенадцать тысяч! А поинтересуйтесь, какая у них у всех зарплата?
- У меня вопрос, собственно, только один: ну а уголовный розыск-то что? - сказал Власов. Он уже знал, что ответит ему сейчас Корнилов. И заранее был согласен с этим ответом, но все-таки задал вопрос.
- Я бы засучив рукава взялся за барыг и приобретателей, - зло сказал Корнилов. - Мое глубокое убеждение - не будь растлевающего влияния этих рептилий стяжательства, меньше бы работы у нас было, у розыска уголовного. Но не хватает нас на все... И на Федяшу Кашлева, и на Кошмарика, и на картежников... Возьмите любое уголовное дело и повнимательнее присмотритесь к тем, кто попадет в поле вашего зрения: вы всегда сможете провести черту, которая отделит преступников - тех, кого по нашим законам надо сажать в тюрьму, содержать в колонии и даже расстреливать, - от остальной шатии-братии, от тех, кто не подпадает под статью уголовного кодекса. И вы думаете, они менее опасны? Нет, нет и нет! Они - это та среда, в которой выросли преступники. Они - это пьянь, хапуги, картежники, скрытые тунеядцы, не преступившие роковой черты. Пока не преступившие! За каждым уголовным делом всегда тянется шлейф. И этот шлейф - боль и забота каждого. И журналистов в первую очередь. Константин Николаевич, ну возьмитесь вы за них! Не о том, как убийцу искали, напишите, об этом писать легко - про тех напишите, до кого мы еще не добрались, про тех, кто за чертой остался. Напишите! Вот проблема! Я вам все материалы дам. Корнилов смотрел чуть ли не умоляюще.
- Напишу, - серьезно сказал Власов и поднялся. - Обязательно напишу. А сейчас мне пора. Завтра чуть свет покачу на своей старушке в Таллинн. У меня еще две недели отпуска...
- И я завтра в отпуск, - мечтательно произнес Корнилов, крепко пожимая ему руку. - Погрею свои старые кости, покупаюсь.
- Я в командировку еще к вам приеду, - сказал Власов. - Но только, чур, не морочьте мне голову про скучные дела и бухгалтерию. Вон на кого ваша бухгалтерия навела!
Корнилов засмеялся. Подумал грустно: "Еще неизвестно, на каком посту ты меня застанешь, товарищ Власов".
- Вы теперь у нас человек свой. Валерия Фомича так запугали, что бедняга сам прибежал садиться.
Он закрыл за Власовым дверь, прошелся по комнатам.
"Ну что ж, надо собирать чемодан, - подумал Корнилов. - Утром возиться некогда".
Несколько раз звонил телефон.
Селиванов, спросив про здоровье, сказал:
- Генерал вызывал. Просил передать, чтобы ты отдыхал спокойно. Не терзал себя из-за этой истории. - Он кашлянул и, словно нехотя, выговорил: - Ну из-за брата. Приедешь, зайдем вместе к шефу, спокойненько все обсудим...
"Спокойненько! Что-то голос у тебя, дружище, невеселый", - подумал с горечью Корнилов.
Белянчиков, вернувшись из Сочи, куда ездил со следователем Красиковым допрашивать свидетелей по делу, доложил, что все в порядке.
- Ты мне голову не морочь своими уголовниками, - сказал Игорь Васильевич. - Я отпускник. По мне курорт скучает. А про уголовников ты шефу докладывай. Ты мне доложи, как погода.
Белянчиков засмеялся:
- Погода такая, что в море легко свариться. Ты, Игорь Васильевич, не забудь вернуться из отпуска. А то мало ли... Какая-нибудь закадрит. Правда, Минводы не Сочи, там все больше бабушки...
- Вас забудешь, - усмехнулся Корнилов. - Все мечтаю подальше забраться, где телеграфа нет... Да, кстати, Белянчиков. У меня к тебе просьба. Я тут одного парня на ГОМЗ договорился устроить. В колонии ноги потерял. Рымарев Алексей Федосеевич. Шестьдесят шестой цех. Ты запиши его адрес и организуй переезд. Чего ему ждать, пока я вернусь. И чтоб с общежитием все в порядке было и с прочими благостями.
- Есть, товарищ подполковник. Все будет сделано. Отдыхайте спокойно.
Корнилов положил в чемодан две толстые тетрадки в черных коленкоровых переплетах. Одна наполовину исписанная, с беглыми, на скорую руку заметками, другая чистая. Первую Корнилов уже брал с собой в отпуск. Все хотелось свести в небольшую книжечку наблюдения за несовершеннолетними преступниками. Но работа продвигалась медленно. "Может, на этот раз осилю", - подумал Игорь Васильевич.
Корнилов уже хотел закрыть чемодан, как раздался звонок в дверь.
На пороге стоял Иннокентий.
- Не ожидал?
Игорь Васильевич молча посторонился, пропустил его в квартиру.
- Ну, здравствуй, - сказал Иннокентий, но руки не подал.
- Здравствуй, - Игорь Васильевич с недоумением смотрел на брата.
Они прошли в гостиную. Иннокентий сел в кресло и огляделся. Корнилов обратил внимание, что брат располнел. Лицо у него было загорелое. Коричневым, въедливым загаром, как могут загореть только селяне, никогда не загорающие специально, но много бывающие на воздухе.
Заметив раскрытый чемодан, Иннокентий сказал:
- В отпуск едешь? Слышал, слышал. Земля слухом полнится. А где мать?
Игорь Васильевич, стараясь быть спокойным, ответил:
- Мать в другом месте.
- Другое место - больница? - жестко бросил Иннокентий. - Этого ты добивался, забирая мать к себе. Хотел показать себя чистеньким, любящим сыночком? - Он распалялся, и голос его из чуть хриповатого превратился в резкий, крикливый. - Думаешь, я матери добра не желаю? Думаешь, отправили на остров, чтобы от старухи избавиться? Ради нее все и сделали, по ее доброй воле. Она там ни разу не болела. Я справлялся. А к тебе приехала сразу слегла. Я и про это знаю. А теперь в больницу. Снова все по-старому.
Игорь Васильевич сцепил руки на груди и только твердил себе: "Держись, держись".
- Я знаю, - продолжал Иннокентий, - ты ее и взял-то только потому, что боялся людских пересудов. Да, может, еще для того, чтобы она тебе здесь готовила да рубахи стирала, пока ты своих уголовников ловишь...
Он все кричал и кричал, а Игорь Васильевич подумал: "Это он все потому говорит, что ему стыдно. Просто стыдно. И какой он ни заскорузлый душою, а почувствовал, что совершил подлость, и теперь кричит. И узнавал, наверное, у соседей, как здесь мы живем. Тайком приезжал и узнавал..."
- Что молчишь? - крикнул Иннокентий.
- Тебя слушаю, - ответил тихо Игорь Васильевич. - Ты тут столько наговорил мне... - Он помедлил немного и добавил: - Ты не ради матери приехал. Ради себя. Тебе хочется узнать, что матери плохо здесь...
- Ты, ты... - начал Иннокентий, но Игорь Васильевич не дал ему договорить.
- Эх, неужели ты сам не понимаешь? - сказал Корнилов с горечью. Неужели ты только за тем и приехал, чтобы все это высказать?
- А ты думаешь, чтобы пожать твою мужественную руку? Как же, товарищ подполковник едет в отпуск. Почет и уважение! Он честно выполняет свой долг перед Родиной. А его младший брат раскаялся во всех грехах и приехал просить прощения за то, что получил от него пощечину... Ты только говоришь всегда так красиво - "мы воспитываем нового человека". А делаешь все для показухи. И мать для показухи с Валаама привез!
- Эх ты, младший брат, что с тобой стало? Глаза б мои на тебя не смотрели. Тоже мне игрок! - Игорь Васильевич сжал кулаки и шагнул к Иннокентию. Тот дернулся и в испуге вытянул руку, словно хотел прикрыться от удара.
- Вот что я тебе скажу напоследок. Мать не больна. И не в больнице, а в семье моих друзей. Пока я в отпуске... И болела она по приезде только гриппом. Да и то три дня. Не могу я утешить тебя, не могу твою совесть успокоить. А теперь можешь двигать к своей Татьяне... И торговать в свободное время свежими овощами. Чтобы потом в картишки с подонками сразиться или "Москвич" на "Волгу" поменять. Мне же сказать больше нечего. - Игорь Васильевич отвернулся от Иннокентия, подошел к окну.
За темной Невой, подсвеченная желтыми прожекторами, четко рисовалась решетка Летнего сада. По набережной бежали редкие автомашины. Город отходил ко сну.
Игорь Васильевич слышал, как поднялся с кресла брат, постоял, потом, тяжело шагая, прошел в переднюю. Открыл дверь на лестницу, вернулся, остановился в дверях, словно хотел что-то сказать, но не сказал. Хлопнула входная дверь.
Игорь Васильевич посмотрел на часы. Одиннадцать. Самолет на Минеральные Воды улетал в два, но добираться до аэродрома было довольно долго. Да и вообще в те редкие моменты, когда никуда не надо было торопиться, никого не требовалось опережать, Корнилов любил расслабиться, делать все не торопясь, с удовольствием ощущая отрешенность от служебной суеты.
"Ну что ж, пора, - решил Игорь Васильевич, - пора ехать". Он по старой привычке присел на диван, подумал в который раз, все ли взял с собой. "Кажется, все, что может потребоваться человеку в отпуске".
Уже закрыв дверь в квартиру, он заметил, что в почтовом ящике есть письмо. "Дороги не будет", - подумал Корнилов, но все-таки вернулся за ключом и вытащил письмо. Конверт был самодельный, помятый. Игорь Васильевич взглянул на обратный адрес. Там стояло: "Карельская АССР, остров Валаам..."
"Опять Лешка пишет... Наверное, с острова это письмо уже последнее. Корнилов спрятал его в карман, не распечатывая. - В дороге почитаю".
На улице стоял яркий солнечный день. Все утро шел дождь, и воздух был чистым и свежим. Еле заметная дымка стояла над разогретым асфальтом. "От какой погоды уезжаю, - с сожалением подумал Корнилов. - Ребята в воскресенье наверняка на рыбалку подадутся. На Карельский... А я пить ессентуки семнадцатый номер... Эх!"
Подъехало такси. Новая "Волга" блекло-зеленого цвета. Корнилов посмотрел на номер и усмехнулся. 96-50 ЛЕГ. Из того парка, в котором работал Хилков.
- Приезжий? - спросил шофер, нематодой дядя в кожаной курточке. Видать, обратил внимание на то, что Корнилов все время смотрит по сторонам, словно видит город впервые.
- Отъезжий, - усмехнулся Игорь Васильевич. - В отпуск решил вот съездить. Минеральной водички попить, ессентуков.
- Тьфу, гадость, - сморщился шофер. - Ну, раз врачи приговорили...
Машина описала дугу, огибая Исаакий. У "Астории", поблескивая на солнце, выстроилась шеренга красивых финских автобусов. Около них толпились туристы.
У аэровокзала Корнилов расплатился с таксистом.
- До аэродрома автобусом? - спросил тот, отсчитывая сдачу.
- Угу, - отозвался Игорь Васильевич.
- Да, конечно, - согласился шофер, - если нет дурных денег, чего на такси гонять. Экспрессом почти то же время... Счастливо полечиться.
И, уже отъезжая, шофер высунулся из машины и крикнул:
- Вы пить ессентуки-то будете, закусывать не забывайте, - и весело рассмеялся своей шутке.
1974 г.