Страница:
Сотрудники «Натива» были воспитаны в сионистских молодежных движениях социалистического толка в Восточной Европе. Им не довелось расти и учиться в советском обществе, они не понимали и не знали молодежи, которая выросла и увлеклась сионистской деятельностью в СССР. Им было трудно понять всю мощь, решимость и готовность к самопожертвованию советских евреев. Некоторые сотрудники «Натива» пережили советские лагеря, которые оставили у них ощущение почти физического страха перед ужасами советского режима. Все это мешало им правильно оценить сильные и слабые стороны советской власти, с одной стороны, и истинный потенциал евреев СССР, их мужество и готовность к бескомпромиссной борьбе, с другой стороны.
Но мы тогда ничего этого не знали. Я сделал эти выводы позже, во время моей работы в «Нативе». И, тем не менее, мы поняли, что существует несоответствие между нашей позицией и взглядами израильского истеблишмента на проблемы советских евреев и борьбу за выезд из СССР. В сущности, происходило столкновение двух радикально противоположных взглядов. Активисты движения, многим из которых сионистская деятельность стоила годов лишения свободы, по праву считали, что они могут и должны помочь Израилю своими знаниями, опытом и связями с евреями, которые остались в СССР. Позиция тогдашнего руководства «Натива» была прямо противоположной. Согласно их позиции, после приезда в Израиль активисты не должны принимать участия ни в какой форме в деятельности, связанной с советскими евреями. Более того, израильское руководство было убеждено, что нельзя вести открытую борьбу с Советским Союзом за выезд евреев, поскольку СССР – государство настолько сильное и жестокое, что может позволить себе не считаться с мировым общественным мнением и давлением. Открытая борьба только подвергнет советских евреев опасности. Более того, по оценкам сотрудников «Натива», лишь малая часть советских евреев захочет выехать в Израиль. В лучшем случае – несколько тысяч, с натяжкой тысяч десять, максимум двадцать, и этот процесс займет много лет. Сотрудники «Натива» не могли понять, как евреи, на протяжении двух поколений оторванные от своей традиции и культуры и воспитанные большевистской властью, вообще могут задуматься о выезде в Израиль. Мы же считали, что Советский Союз намного слабее в противостоянии с Западом, а серьезное международное давление, продуманное и согласованное, обеспечит евреям безопасность и в конечном счете приведет к тому, что СССР откроет двери для выезда в Израиль. Мы обнаружили, что большинство израильского истеблишмента панически боится Советского Союза и его мощи. Надежды евреев помочь своим друзьям и государству Израиль в борьбе за выезд в Израиль очень быстро растаяли. Активисты начали искать другие пути помочь своим друзьям в СССР.
В «Нативе» решили малой кровью отделаться от активистов и подкупить некоторых из них обещаниями помочь с жильем или работой. Я находился в стороне от всех этих игр. По сравнению с остальными у меня было преимущество: я был моложе других и у меня не было семьи. Естественно, что все они были заняты проблемами трудоустройства и жилья – они отвечали не только за себя, но и за своих близких. Я же был молод, не обременен семьей, свободен и, конечно, мог больше себе позволить. Кроме того, я был другого склада и вырос в другом окружении. Между мной и большинством вновь прибывших активистов была разница в целое поколение. Молодежь моего возраста была в большинстве своем уже менее запуганная, более дерзкая, свободная и раскрепощенная. Большое значение имело и то, что я вырос и воспитывался в России, в Москве, в отличие от остальных, приехавших в Израиль из союзных республик. Они впитали свое еврейство дома, в ближайшем окружении. Я же родился в ассимилированной семье и не перенял традиционного еврейского подхода, готовность «устраиваться», приспосабливаться к среде. Хорошо это или плохо, но моя ментальность отличалась от ментальности, привычек и комплексов евреев из провинции.
При этом часть активистов находилась в плену своих политических взглядов. Некоторые выходцы из Прибалтики были связаны семейными или дружескими узами с членами «Бейтара», а некоторые из них состояли в «Бейтаре» в прошлом. Это влияло как на их поведение, так и на отношение к ним истеблишмента, партии МАПАЙ и Рабочих партий. Политические мотивы, сведение старых и новых счетов и комплексы стали неотъемлемой частью дискуссии между сторонами и уводили в сторону от принципиальных проблем борьбы за выезд. Были среди нас и такие, которые утверждали, что сопротивление израильской бюрократии активной борьбе – это результат социалистической идеологии и недостаточной преданности идеям сионизма. Некоторые дошли до утверждений, что социалистическое мировоззрение мешает израильским чиновникам выступить против Советского Союза. В ретроспективе времени я могу сказать, что эта оценка идеологических причин была неверной. Хорошо изучив израильскую бюрократическую систему, я пришел к выводу, что главной проблемой были профессиональные качества этих чиновников. У меня нет никаких претензий к их преданности делу выезда евреев Советского Союза в Израиль. Скорее наоборот.
Одним из предметов разногласий были передачи «Голоса Израиля» на идиш и на русском языке. За пропагандистское содержание передач отвечал «Натив». Он же раздобыл финансирование для приобретения передатчиков «Голоса Израиля», чтобы вести трансляцию на Советский Союз. Все мы жаловались на бесцветное содержание этих передач, низкое качество материала, замалчивание любой информации о борьбе за выезд, убогий русский язык. В Израиле тогда господствовало мнение, что недопустимо какое-либо упоминание проблем репатриации из СССР. Аргументировали это тем, что Советский Союз опасается давления арабских государств и если такая информация будет опубликована, то это может поставить сам выезд под угрозу. На самом деле не было никаких оснований предполагать, что советские власти требуют держать в секрете сообщения о выезде евреев Советского Союза в Израиль. Элементарные профессиональные проверка и анализ сразу бы прояснили ситуацию. Так была утверждена ошибочная концепция, которая на многие годы определила политику Израиля. И много позже, по прошествие тридцати лет, я опять столкнулся с таким же непрофессиональным подходом израильских спецслужб, базирующимся на ошибочных оценках уже российской действительности. На самом деле на все претензии, которые представители арабских стран пытались высказать по поводу выезда евреев, советские сотрудники отвечали: «Арабские страны дали Израилю миллион репатриантов. Не вам предъявлять нам претензии по поводу нескольких сотен человек в год».
Сотрудники «Натива» и израильского разведывательного сообщества попросту не понимали сущности взаимоотношений СССР с арабскими странами. Они приводили в пример прекращение выезда из Румынии после открытого выступления Давида Бен-Гуриона по этому поводу. Однако же репатриация румынских евреев через некоторое время возобновилась, потому что Румыния была заинтересована в ней не меньше, чем Израиль. Румыния – это не Советский Союз, а Советский Союз – это не Румыния. И этого сотрудники «Натива» не понимали до конца. Да, в обеих странах царил коммунистический режим советского образца, однако выезд евреев из Румынии в Израиль осуществлялся за плату. Румынские власти определяли тариф за каждого еврея, согласно его образованию и профессиональной подготовке, составу семьи, возрасту и так далее. Цена варьировалась от тысячи до восьми тысяч долларов за «голову», иногда, в исключительных случаях, доходила до десяти тысяч долларов (если у эмигранта было высшее образование и он принадлежал к научной элите). Соглашение о выезде евреев было заключено с румынской разведкой, они и получали деньги, переводя часть из них на счет Николае Чаушеску. По сути дела, для румынской разведки это был серьезный источник иностранной валюты. Тем самым руководство страны, в свою очередь, было лично заинтересовано в продолжении выезда евреев в Израиль. По моему мнению, тем самым Израиль и еврейский народ следовали высшему нравственному принципу: спасение своего народа деньгами не меряется. Как-то в одной из бесед, состоявшихся до 1967 года, сотрудники «Натива» попытались выяснить у советских чиновников намеками, можно ли воспользоваться румынской моделью для обеспечения выезда евреям СССР. Реакция была очень жесткой и резкой. С презрением, смешанным с отвращением, те ответили: «Мы не румыны, мы не торгуем людьми». Это было не совсем так. Позже ситуация развернулась под несколько иным углом в связи с репатриацией как евреев, так и советских немцев, но не в такой грубой и циничной форме, как это делали румыны.
Некоторые из первых активистов, прибывших в Израиль, начали разъяснительную деятельность среди израильских элит в попытках разбудить общественное мнение и тем самым повлиять на власти, чтобы изменить политику по отношению к борьбе советских евреев. Некоторые начали вести телефонные разговоры с оставшимися друзьями в СССР. Установившаяся связь между активистами в СССР и Израилем развивалась с бешеной быстротой: письма, телеграммы, информация, передаваемые с отъезжающими в Израиль. Все это поначалу вызвало негативную реакцию со стороны части руководителей «Натива». Они не могли контролировать обмен информацией через письма и личные сообщения и, что самое главное, не могли контролировать распространение этой информации. С их точки зрения, это было просто недопустимо. Они привыкли к абсолютному контролю в этой сфере и чувствовали, что теряют его. Часть из них просто не смогла понять, что времена изменились. Нехемия Леванон был одним из тех, кто понимал происходящие перемены и пытался немного изменить методы работы организации, правда, его успех в этом был незначительным.
В 1969 году в Израиле впервые прошла первая открытая демонстрация в поддержку советских евреев, организованная по инициативе приехавших активистов. Поводом для демонстрации стало сообщение о том, что еврейский юноша, Илья Рипс, студент-математик, пытался поджечь себя на одной из площадей в Риге. Его госпитализировали, и в результате он оказался в закрытом отделении психиатрической лечебницы. По полученной информации было не ясно, что было причиной его попытки самосожжения. Однако некоторые активисты потребовали немедленно предать этот случай самой широкой и шумной огласке. Они утверждали, что поскольку речь идет о молодом еврее из Риги, то наверняка он поджег себя, требуя разрешения на выезд в Израиль. В этом случае реакция «Натива» была профессиональной и взвешенной. Сотрудники «Натива» утверждали, и, надо сказать, совершенно справедливо, что нет никаких свидетельств, указывающих на связь этого поступка с выездом в Израиль, кроме того факта, что Рипс еврей, а этого явно недостаточно. Ведь все описываемое произошло через несколько месяцев после того, как Ян Палех поджег себя на пражской площади в знак протеста против вторжения стран Варшавского договора в Чехословакию. В «Нативе» опасались, что если выяснится, что попытка самосожжения, предпринятая Рипсом, не связана с требованием выезда в Израиль, то это может серьезно подорвать доверие к сообщениям о реальной борьбе за выезд. Оппоненты же «Натива» утверждали, что реальная подоплека не имеет значения, важно представить ситуацию как часть борьбы за репатриацию – заявление вполне в стиле советской пропаганды. Активистов сложно упрекнуть – ведь их мышление формировалось в специфической обстановке советской действительности. Однако то, что руководители «Натива» не захотели и не смогли найти общий язык с приехавшими активистами, имело печальные последствия – возможность конструктивного диалога была утеряна. Более того, теперь выступления работников «Натива» воспринимались с недоверием и расценивались как попытки уклониться от открытой борьбы.
Вопреки мнению «Натива» и позиции израильского истеблишмента демонстрация состоялась. Довольно многие люди, главным образом студенты, поддержали эту акцию, видя в ней начало открытой борьбы за выезд евреев из СССР. Старожилы Израиля также присоединились к демонстрации, которую частично финансировали сторонники ревизионистского движения. Позже выяснилось, что Илья Рипс поджег себя в знак протеста против вторжения в Чехословакию и вне всякой связи с борьбой за репатриацию советских евреев. Однако это уже не могло повлиять на решение о проведении демонстрации. Демонстрация сыграла свою роль и подвигла определенную часть израильтян, среди которых было много молодежи, на участие в борьбе за выезд евреев из СССР. Что же касается Ильи Рипса, то через несколько лет он вышел из психиатрической лечебницы, репатриировался в Израиль, окончил математический факультет университета, стал религиозным ортодоксом и опубликовал несколько книг по еврейской теологии.
Этот случай научил меня с осторожностью подходить к трактовке, казалось бы, очевидных фактов, даже когда на первый взгляд кажется, что они полностью вписываются в принятую концепцию. Мне претил подход, при котором правда не имеет значения, а фактами манипулируют в зависимости от целей и задач. Я видел в этом советский, большевистский подход и считал, что мы приехали в Израиль не для того, чтобы строить здесь большевистское государство и внедрять большевистские методы с израильским акцентом. По сравнению с остальными у меня было преимущество. В тот период евреи, в том числе активисты и узники Сиона, приезжали в Израиль в рамках объединения семей. Активисты занимались сионистской деятельностью, но не открытой борьбой за выезд. Истеблишмент и «Натив» пытались спорить с активистами или опровергать их претензии, возражая: «Там вы сидели тихо, не делали ничего из того, что вы требуете сейчас от нас. Вы уже здесь и можете себе позволить делать и говорить все, что вздумается, но вы подвергаете опасности тех, кто остался там. Так что ваше поведение безответственно». Мне никто не мог сказать ничего подобного. Я был первым и до определенного момента единственным, кто открыто боролся за выезд в Израиль, находясь еще в СССР, и смог выехать. Вся моя семья осталась в Советском Союзе, я рисковал собой и был готов рисковать своими близкими. Поэтому со мной было трудно спорить, когда я приводил аргументы в пользу открытой борьбы, и я использовал свою личную историю как доказательство того, что открытая борьба за выезд наиболее эффективна.
Единственное, в чем мы были согласны, несмотря на ревизионистские взгляды наиболее воинствующих активистов, – это в решении не присоединяться ни к каким партиям. Мы все опасались, что борьба за выезд евреев приобретет партийную окраску и свернет нас с принципиальных позиций на идеологические дискуссии. У меня не было политических устремлений, но среди активистов были и другие, например среди рижан было много приверженцев взглядов Владимира Жаботинского.
Одним из первых, с кем я встретился в Израиле, был Герцль Амикам – тот самый израильтянин, которого я впервые увидел в посольстве в Москве. Через Герцля я познакомился с его командиром по ЛЕХИ, Ицхаком Шамиром. Я был у него дома, он произвел на меня впечатление разумного и серьезного человека, который относится к борьбе евреев за выезд в Израиль с теплом и пониманием. Но важнее всего для меня было то, что Герцль Амикам познакомил меня с Геулой Коэн. Общение с ней оказало огромное влияние на меня, на всю мою жизнь, на мои взгляды и продолжается и до сегодняшнего дня.
Геула Коэн одного возраста с моей мамой. В то время она была сравнительно молодой и энергичной женщиной. Тогда Геула работала журналисткой в газете «Маарив». Она и раньше интересовалась проблемой выезда советских евреев в Израиль, и на нее произвели большое впечатление встречи с приехавшими в страну активистами. Она с присущим ей темпераментом присоединилась к их борьбе. Геула видела в этом прямое продолжение своей деятельности в подполье ЛЕХИ. Благодаря ее связям нам удалось встретиться со многими израильскими общественными деятелями, политиками, военными, интеллектуалами и рассказать им о положении советских евреев и о борьбе за выезд из СССР. Она познакомила меня с Шимоном Пересом, Ариэлем Шароном и другими офицерами армии, в том числе с Зеевом Альмогом.
Нам было ясно: для того чтобы разъяснить израильтянам ситуацию с евреями в СССР, только личных и кулуарных встреч недостаточно. Необходимо было добраться до средств массовой информации, однако все сообщения о новоприбывших, о положении евреев в Советском Союзе, борьбе за выезд в Израиль и о самом выезде подвергались цензуре. За соблюдение цензуры отвечал «Натив», который запрещал любые публикации на этот счет. Руководители студенческой организации Техниона услышали мою историю и связались со мной, когда я начал учиться на факультете теоретической химии. Они взяли у меня короткое интервью и напечатали его в студенческой газете. После публикации один из высших чинов «Натива» связался с председателем Израильского объединения студентов Йоной Яхавом (нынешним мэром Хайфы) и угрожал ему тюрьмой. Эта история получила широкий резонанс, и в университетах были организованы митинги студентов в поддержку советских евреев.
В борьбу с цензурой на информацию о борьбе советских евреев вступили многие общественные деятели. Среди них была Шуламит Алони, в то время депутат Кнессета от партии «Маарах». Шуламит зачитала с трибуны Кнессета одно из писем из СССР с требованием разрешить выезд в Израиль и тем самым обошла цензуру. Глава правительства Голда Меир была в ярости. Возможно, именно это стало последней каплей, которой Шуламит Алони переполнила чашу терпения Голды Меир, и на последующих выборах она оказалась на нереальном месте в списке кандидатов в Кнессет от партии. Алони вышла из «Маараха» в 1973 году и создала вместе с группой единомышленников движение РАЦ. Остальное – уже история. Таким образом, пусть косвенно, новоприбывшие из Советского Союза начали влиять на израильскую политику.
Под влиянием активистов общественное мнение начало оказывать давление на израильский истеблишмент и главу правительства Голду Меир, в результате начались изменения, правда, еще медленные и недостаточные, в отношении официального Израиля к борьбе евреев СССР за репатриацию. Были опубликованы и другие открытые письма евреев, настаивавших на своем праве выехать в Израиль. Даже Голда Меир, выступая с речью в Кнессете в ноябре 1969 года, зачитала письмо восемнадцати еврейских семей из Грузии, требовавших реализации своего права на выезд в Израиль. Для нас это было большим достижением. Впервые из Израиля, из Иерусалима, из уст главы правительства прозвучало требование разрешить выезд советских евреев. Ободренные успехом обращений и открытых писем, с одной стороны, и поддержкой Израиля в их публикации – с другой, евреи СССР начали чаще обращаться к открытой борьбе за репатриацию, взывая к помощи Израиля, еврейского народа и общественного мнения на Западе.
По инициативе Израильского объединения студентов на площади Царей Израилевых (ныне площадь Рабина) была организована демонстрация в поддержку борьбы советских евреев. Глава правительства Голда Меир согласилась на ней выступить, но при одном условии: на трибуне не должно быть Яши Казакова, и он не должен получить слово. По-видимому, это было реакцией на мою критику в адрес СССР и политики «тихой дипломатии» правительства Израиля, которую я высказывал неоднократно во время различных встреч и в интервью.
Тот факт, что меня, как и других активистов, требовавших изменений в политике, поддерживали такие люди, как Геула Коэн, Менахем Бегин и Ицхак Шамир, лишь обострил недовольство нами израильского истеблишмента. Когда организаторы демонстрации, смущаясь, сообщили мне об условии Голды, я ответил, что не вижу никакой проблемы для себя. Намного важнее, чтобы премьер-министр приняла участие в демонстрации и выступила с речью. Ведь, в сущности, цель была достигнута: было организовано первое крупное, почти официальное мероприятие в поддержку советских евреев и их выезда в Израиль. На демонстрацию я не пришел.
13
Но мы тогда ничего этого не знали. Я сделал эти выводы позже, во время моей работы в «Нативе». И, тем не менее, мы поняли, что существует несоответствие между нашей позицией и взглядами израильского истеблишмента на проблемы советских евреев и борьбу за выезд из СССР. В сущности, происходило столкновение двух радикально противоположных взглядов. Активисты движения, многим из которых сионистская деятельность стоила годов лишения свободы, по праву считали, что они могут и должны помочь Израилю своими знаниями, опытом и связями с евреями, которые остались в СССР. Позиция тогдашнего руководства «Натива» была прямо противоположной. Согласно их позиции, после приезда в Израиль активисты не должны принимать участия ни в какой форме в деятельности, связанной с советскими евреями. Более того, израильское руководство было убеждено, что нельзя вести открытую борьбу с Советским Союзом за выезд евреев, поскольку СССР – государство настолько сильное и жестокое, что может позволить себе не считаться с мировым общественным мнением и давлением. Открытая борьба только подвергнет советских евреев опасности. Более того, по оценкам сотрудников «Натива», лишь малая часть советских евреев захочет выехать в Израиль. В лучшем случае – несколько тысяч, с натяжкой тысяч десять, максимум двадцать, и этот процесс займет много лет. Сотрудники «Натива» не могли понять, как евреи, на протяжении двух поколений оторванные от своей традиции и культуры и воспитанные большевистской властью, вообще могут задуматься о выезде в Израиль. Мы же считали, что Советский Союз намного слабее в противостоянии с Западом, а серьезное международное давление, продуманное и согласованное, обеспечит евреям безопасность и в конечном счете приведет к тому, что СССР откроет двери для выезда в Израиль. Мы обнаружили, что большинство израильского истеблишмента панически боится Советского Союза и его мощи. Надежды евреев помочь своим друзьям и государству Израиль в борьбе за выезд в Израиль очень быстро растаяли. Активисты начали искать другие пути помочь своим друзьям в СССР.
В «Нативе» решили малой кровью отделаться от активистов и подкупить некоторых из них обещаниями помочь с жильем или работой. Я находился в стороне от всех этих игр. По сравнению с остальными у меня было преимущество: я был моложе других и у меня не было семьи. Естественно, что все они были заняты проблемами трудоустройства и жилья – они отвечали не только за себя, но и за своих близких. Я же был молод, не обременен семьей, свободен и, конечно, мог больше себе позволить. Кроме того, я был другого склада и вырос в другом окружении. Между мной и большинством вновь прибывших активистов была разница в целое поколение. Молодежь моего возраста была в большинстве своем уже менее запуганная, более дерзкая, свободная и раскрепощенная. Большое значение имело и то, что я вырос и воспитывался в России, в Москве, в отличие от остальных, приехавших в Израиль из союзных республик. Они впитали свое еврейство дома, в ближайшем окружении. Я же родился в ассимилированной семье и не перенял традиционного еврейского подхода, готовность «устраиваться», приспосабливаться к среде. Хорошо это или плохо, но моя ментальность отличалась от ментальности, привычек и комплексов евреев из провинции.
При этом часть активистов находилась в плену своих политических взглядов. Некоторые выходцы из Прибалтики были связаны семейными или дружескими узами с членами «Бейтара», а некоторые из них состояли в «Бейтаре» в прошлом. Это влияло как на их поведение, так и на отношение к ним истеблишмента, партии МАПАЙ и Рабочих партий. Политические мотивы, сведение старых и новых счетов и комплексы стали неотъемлемой частью дискуссии между сторонами и уводили в сторону от принципиальных проблем борьбы за выезд. Были среди нас и такие, которые утверждали, что сопротивление израильской бюрократии активной борьбе – это результат социалистической идеологии и недостаточной преданности идеям сионизма. Некоторые дошли до утверждений, что социалистическое мировоззрение мешает израильским чиновникам выступить против Советского Союза. В ретроспективе времени я могу сказать, что эта оценка идеологических причин была неверной. Хорошо изучив израильскую бюрократическую систему, я пришел к выводу, что главной проблемой были профессиональные качества этих чиновников. У меня нет никаких претензий к их преданности делу выезда евреев Советского Союза в Израиль. Скорее наоборот.
Одним из предметов разногласий были передачи «Голоса Израиля» на идиш и на русском языке. За пропагандистское содержание передач отвечал «Натив». Он же раздобыл финансирование для приобретения передатчиков «Голоса Израиля», чтобы вести трансляцию на Советский Союз. Все мы жаловались на бесцветное содержание этих передач, низкое качество материала, замалчивание любой информации о борьбе за выезд, убогий русский язык. В Израиле тогда господствовало мнение, что недопустимо какое-либо упоминание проблем репатриации из СССР. Аргументировали это тем, что Советский Союз опасается давления арабских государств и если такая информация будет опубликована, то это может поставить сам выезд под угрозу. На самом деле не было никаких оснований предполагать, что советские власти требуют держать в секрете сообщения о выезде евреев Советского Союза в Израиль. Элементарные профессиональные проверка и анализ сразу бы прояснили ситуацию. Так была утверждена ошибочная концепция, которая на многие годы определила политику Израиля. И много позже, по прошествие тридцати лет, я опять столкнулся с таким же непрофессиональным подходом израильских спецслужб, базирующимся на ошибочных оценках уже российской действительности. На самом деле на все претензии, которые представители арабских стран пытались высказать по поводу выезда евреев, советские сотрудники отвечали: «Арабские страны дали Израилю миллион репатриантов. Не вам предъявлять нам претензии по поводу нескольких сотен человек в год».
Сотрудники «Натива» и израильского разведывательного сообщества попросту не понимали сущности взаимоотношений СССР с арабскими странами. Они приводили в пример прекращение выезда из Румынии после открытого выступления Давида Бен-Гуриона по этому поводу. Однако же репатриация румынских евреев через некоторое время возобновилась, потому что Румыния была заинтересована в ней не меньше, чем Израиль. Румыния – это не Советский Союз, а Советский Союз – это не Румыния. И этого сотрудники «Натива» не понимали до конца. Да, в обеих странах царил коммунистический режим советского образца, однако выезд евреев из Румынии в Израиль осуществлялся за плату. Румынские власти определяли тариф за каждого еврея, согласно его образованию и профессиональной подготовке, составу семьи, возрасту и так далее. Цена варьировалась от тысячи до восьми тысяч долларов за «голову», иногда, в исключительных случаях, доходила до десяти тысяч долларов (если у эмигранта было высшее образование и он принадлежал к научной элите). Соглашение о выезде евреев было заключено с румынской разведкой, они и получали деньги, переводя часть из них на счет Николае Чаушеску. По сути дела, для румынской разведки это был серьезный источник иностранной валюты. Тем самым руководство страны, в свою очередь, было лично заинтересовано в продолжении выезда евреев в Израиль. По моему мнению, тем самым Израиль и еврейский народ следовали высшему нравственному принципу: спасение своего народа деньгами не меряется. Как-то в одной из бесед, состоявшихся до 1967 года, сотрудники «Натива» попытались выяснить у советских чиновников намеками, можно ли воспользоваться румынской моделью для обеспечения выезда евреям СССР. Реакция была очень жесткой и резкой. С презрением, смешанным с отвращением, те ответили: «Мы не румыны, мы не торгуем людьми». Это было не совсем так. Позже ситуация развернулась под несколько иным углом в связи с репатриацией как евреев, так и советских немцев, но не в такой грубой и циничной форме, как это делали румыны.
Некоторые из первых активистов, прибывших в Израиль, начали разъяснительную деятельность среди израильских элит в попытках разбудить общественное мнение и тем самым повлиять на власти, чтобы изменить политику по отношению к борьбе советских евреев. Некоторые начали вести телефонные разговоры с оставшимися друзьями в СССР. Установившаяся связь между активистами в СССР и Израилем развивалась с бешеной быстротой: письма, телеграммы, информация, передаваемые с отъезжающими в Израиль. Все это поначалу вызвало негативную реакцию со стороны части руководителей «Натива». Они не могли контролировать обмен информацией через письма и личные сообщения и, что самое главное, не могли контролировать распространение этой информации. С их точки зрения, это было просто недопустимо. Они привыкли к абсолютному контролю в этой сфере и чувствовали, что теряют его. Часть из них просто не смогла понять, что времена изменились. Нехемия Леванон был одним из тех, кто понимал происходящие перемены и пытался немного изменить методы работы организации, правда, его успех в этом был незначительным.
В 1969 году в Израиле впервые прошла первая открытая демонстрация в поддержку советских евреев, организованная по инициативе приехавших активистов. Поводом для демонстрации стало сообщение о том, что еврейский юноша, Илья Рипс, студент-математик, пытался поджечь себя на одной из площадей в Риге. Его госпитализировали, и в результате он оказался в закрытом отделении психиатрической лечебницы. По полученной информации было не ясно, что было причиной его попытки самосожжения. Однако некоторые активисты потребовали немедленно предать этот случай самой широкой и шумной огласке. Они утверждали, что поскольку речь идет о молодом еврее из Риги, то наверняка он поджег себя, требуя разрешения на выезд в Израиль. В этом случае реакция «Натива» была профессиональной и взвешенной. Сотрудники «Натива» утверждали, и, надо сказать, совершенно справедливо, что нет никаких свидетельств, указывающих на связь этого поступка с выездом в Израиль, кроме того факта, что Рипс еврей, а этого явно недостаточно. Ведь все описываемое произошло через несколько месяцев после того, как Ян Палех поджег себя на пражской площади в знак протеста против вторжения стран Варшавского договора в Чехословакию. В «Нативе» опасались, что если выяснится, что попытка самосожжения, предпринятая Рипсом, не связана с требованием выезда в Израиль, то это может серьезно подорвать доверие к сообщениям о реальной борьбе за выезд. Оппоненты же «Натива» утверждали, что реальная подоплека не имеет значения, важно представить ситуацию как часть борьбы за репатриацию – заявление вполне в стиле советской пропаганды. Активистов сложно упрекнуть – ведь их мышление формировалось в специфической обстановке советской действительности. Однако то, что руководители «Натива» не захотели и не смогли найти общий язык с приехавшими активистами, имело печальные последствия – возможность конструктивного диалога была утеряна. Более того, теперь выступления работников «Натива» воспринимались с недоверием и расценивались как попытки уклониться от открытой борьбы.
Вопреки мнению «Натива» и позиции израильского истеблишмента демонстрация состоялась. Довольно многие люди, главным образом студенты, поддержали эту акцию, видя в ней начало открытой борьбы за выезд евреев из СССР. Старожилы Израиля также присоединились к демонстрации, которую частично финансировали сторонники ревизионистского движения. Позже выяснилось, что Илья Рипс поджег себя в знак протеста против вторжения в Чехословакию и вне всякой связи с борьбой за репатриацию советских евреев. Однако это уже не могло повлиять на решение о проведении демонстрации. Демонстрация сыграла свою роль и подвигла определенную часть израильтян, среди которых было много молодежи, на участие в борьбе за выезд евреев из СССР. Что же касается Ильи Рипса, то через несколько лет он вышел из психиатрической лечебницы, репатриировался в Израиль, окончил математический факультет университета, стал религиозным ортодоксом и опубликовал несколько книг по еврейской теологии.
Этот случай научил меня с осторожностью подходить к трактовке, казалось бы, очевидных фактов, даже когда на первый взгляд кажется, что они полностью вписываются в принятую концепцию. Мне претил подход, при котором правда не имеет значения, а фактами манипулируют в зависимости от целей и задач. Я видел в этом советский, большевистский подход и считал, что мы приехали в Израиль не для того, чтобы строить здесь большевистское государство и внедрять большевистские методы с израильским акцентом. По сравнению с остальными у меня было преимущество. В тот период евреи, в том числе активисты и узники Сиона, приезжали в Израиль в рамках объединения семей. Активисты занимались сионистской деятельностью, но не открытой борьбой за выезд. Истеблишмент и «Натив» пытались спорить с активистами или опровергать их претензии, возражая: «Там вы сидели тихо, не делали ничего из того, что вы требуете сейчас от нас. Вы уже здесь и можете себе позволить делать и говорить все, что вздумается, но вы подвергаете опасности тех, кто остался там. Так что ваше поведение безответственно». Мне никто не мог сказать ничего подобного. Я был первым и до определенного момента единственным, кто открыто боролся за выезд в Израиль, находясь еще в СССР, и смог выехать. Вся моя семья осталась в Советском Союзе, я рисковал собой и был готов рисковать своими близкими. Поэтому со мной было трудно спорить, когда я приводил аргументы в пользу открытой борьбы, и я использовал свою личную историю как доказательство того, что открытая борьба за выезд наиболее эффективна.
Единственное, в чем мы были согласны, несмотря на ревизионистские взгляды наиболее воинствующих активистов, – это в решении не присоединяться ни к каким партиям. Мы все опасались, что борьба за выезд евреев приобретет партийную окраску и свернет нас с принципиальных позиций на идеологические дискуссии. У меня не было политических устремлений, но среди активистов были и другие, например среди рижан было много приверженцев взглядов Владимира Жаботинского.
Одним из первых, с кем я встретился в Израиле, был Герцль Амикам – тот самый израильтянин, которого я впервые увидел в посольстве в Москве. Через Герцля я познакомился с его командиром по ЛЕХИ, Ицхаком Шамиром. Я был у него дома, он произвел на меня впечатление разумного и серьезного человека, который относится к борьбе евреев за выезд в Израиль с теплом и пониманием. Но важнее всего для меня было то, что Герцль Амикам познакомил меня с Геулой Коэн. Общение с ней оказало огромное влияние на меня, на всю мою жизнь, на мои взгляды и продолжается и до сегодняшнего дня.
Геула Коэн одного возраста с моей мамой. В то время она была сравнительно молодой и энергичной женщиной. Тогда Геула работала журналисткой в газете «Маарив». Она и раньше интересовалась проблемой выезда советских евреев в Израиль, и на нее произвели большое впечатление встречи с приехавшими в страну активистами. Она с присущим ей темпераментом присоединилась к их борьбе. Геула видела в этом прямое продолжение своей деятельности в подполье ЛЕХИ. Благодаря ее связям нам удалось встретиться со многими израильскими общественными деятелями, политиками, военными, интеллектуалами и рассказать им о положении советских евреев и о борьбе за выезд из СССР. Она познакомила меня с Шимоном Пересом, Ариэлем Шароном и другими офицерами армии, в том числе с Зеевом Альмогом.
Нам было ясно: для того чтобы разъяснить израильтянам ситуацию с евреями в СССР, только личных и кулуарных встреч недостаточно. Необходимо было добраться до средств массовой информации, однако все сообщения о новоприбывших, о положении евреев в Советском Союзе, борьбе за выезд в Израиль и о самом выезде подвергались цензуре. За соблюдение цензуры отвечал «Натив», который запрещал любые публикации на этот счет. Руководители студенческой организации Техниона услышали мою историю и связались со мной, когда я начал учиться на факультете теоретической химии. Они взяли у меня короткое интервью и напечатали его в студенческой газете. После публикации один из высших чинов «Натива» связался с председателем Израильского объединения студентов Йоной Яхавом (нынешним мэром Хайфы) и угрожал ему тюрьмой. Эта история получила широкий резонанс, и в университетах были организованы митинги студентов в поддержку советских евреев.
В борьбу с цензурой на информацию о борьбе советских евреев вступили многие общественные деятели. Среди них была Шуламит Алони, в то время депутат Кнессета от партии «Маарах». Шуламит зачитала с трибуны Кнессета одно из писем из СССР с требованием разрешить выезд в Израиль и тем самым обошла цензуру. Глава правительства Голда Меир была в ярости. Возможно, именно это стало последней каплей, которой Шуламит Алони переполнила чашу терпения Голды Меир, и на последующих выборах она оказалась на нереальном месте в списке кандидатов в Кнессет от партии. Алони вышла из «Маараха» в 1973 году и создала вместе с группой единомышленников движение РАЦ. Остальное – уже история. Таким образом, пусть косвенно, новоприбывшие из Советского Союза начали влиять на израильскую политику.
Под влиянием активистов общественное мнение начало оказывать давление на израильский истеблишмент и главу правительства Голду Меир, в результате начались изменения, правда, еще медленные и недостаточные, в отношении официального Израиля к борьбе евреев СССР за репатриацию. Были опубликованы и другие открытые письма евреев, настаивавших на своем праве выехать в Израиль. Даже Голда Меир, выступая с речью в Кнессете в ноябре 1969 года, зачитала письмо восемнадцати еврейских семей из Грузии, требовавших реализации своего права на выезд в Израиль. Для нас это было большим достижением. Впервые из Израиля, из Иерусалима, из уст главы правительства прозвучало требование разрешить выезд советских евреев. Ободренные успехом обращений и открытых писем, с одной стороны, и поддержкой Израиля в их публикации – с другой, евреи СССР начали чаще обращаться к открытой борьбе за репатриацию, взывая к помощи Израиля, еврейского народа и общественного мнения на Западе.
По инициативе Израильского объединения студентов на площади Царей Израилевых (ныне площадь Рабина) была организована демонстрация в поддержку борьбы советских евреев. Глава правительства Голда Меир согласилась на ней выступить, но при одном условии: на трибуне не должно быть Яши Казакова, и он не должен получить слово. По-видимому, это было реакцией на мою критику в адрес СССР и политики «тихой дипломатии» правительства Израиля, которую я высказывал неоднократно во время различных встреч и в интервью.
Тот факт, что меня, как и других активистов, требовавших изменений в политике, поддерживали такие люди, как Геула Коэн, Менахем Бегин и Ицхак Шамир, лишь обострил недовольство нами израильского истеблишмента. Когда организаторы демонстрации, смущаясь, сообщили мне об условии Голды, я ответил, что не вижу никакой проблемы для себя. Намного важнее, чтобы премьер-министр приняла участие в демонстрации и выступила с речью. Ведь, в сущности, цель была достигнута: было организовано первое крупное, почти официальное мероприятие в поддержку советских евреев и их выезда в Израиль. На демонстрацию я не пришел.
13
Геула Коэн решила взять у меня интервью и опубликовать его в «Маарив». Мы встречались несколько раз, после чего текст интервью отправили на цензуру. Это было необходимо, поскольку речь шла о выезде в Израиль. Работник «Натива», проверявший текст, разрешил опубликовать только несколько предложений, из которых было совершенно непонятно, где, с кем и о чем идет разговор. Геула встретилась с Голдой Меир, и после тяжелого разговора с угрозами обратиться в Высший суд справедливости Голда разрешила опубликовать текст почти целиком. Интервью было напечатано в двух субботних номерах на двух газетных разворотах. Впервые перед израильским читателем предстала картина, о которой он не имел понятия. Вдруг оказалось, что идет репатриация из СССР и советские евреи, несмотря ни на что, приезжают в Израиль. В интервью содержалась критика действий правительства Израиля в то время: чрезмерный оппортунизм, недостаточная поддержка борьбы за выезд евреев СССР и неготовность к открытой борьбе за выезд и к поддержке этой борьбы.
Тем временем образовалась группа израильтян-старожилов, в основном ветераны ЛЕХИ и ЭЦЕЛЬ, среди них, с одной стороны, Ицхак Шамир, Геула Коэн, Герцль Амикам, а с другой – видные активисты Дов Шперлинг и Лея Словина. Шперлинг был осужден в конце 50-х за «антисоветскую деятельность». В то время все евреи, которых арестовывали за сионизм, проходили по этой статье. Группа поставила себе целью помогать советским евреям в их борьбе, снабжая их пропагандистскими материалами и распространяя информацию об их деятельности в израильской и мировой прессе. Это было не единственное объединение такого рода, возникшее на фоне бездействия государственных органов и весьма ограниченного взаимодействия властей с уже прибывшими в Израиль активистами. Такого рода группы обычно действовали самостоятельно, то конкурируя между собой, то время от времени сотрудничая. Личные интересы и старые счеты между бывшими активистами не способствовали тесному взаимодействию и успеху общего дела. Я не был вовлечен в конфликты между ними, в том числе и потому, что почти не был знаком с этими людьми до приезда в Израиль и не принимал участия в их деятельности в СССР. Не входя ни в одну из этих групп, я, тем не менее, был готов сотрудничать со всеми, кто поддерживал борьбу евреев Советского Союза.
Геула Коэн организовала нам с Довом Шперлингом встречу с довольно богатым американским евреем Бернардом (Берни) Дойчем. Мы, основываясь на своем опыте, рассказали ему о борьбе советских евреев за выезд. Наш рассказ произвел сильное впечатление на Дойча, и он заявил, что необходимо обязательно донести эту информацию до американских евреев. Посоветовавшись с Геулой Коэн, он предложил перевести на английский ее интервью со мной, напечатанное в «Маариве», чтобы распространить его в США. В конце 1969 года Геула сообщила мне, что Дойч готов организовать для нас (Геула, Шперлинг и я) серию встреч в США, чтобы мы могли рассказать американцам – евреям и неевреям, о сионистской борьбе в СССР. Сама идея такой встречи была для того времени новой и необычной, я немедленно согласился.
Одной из причин поддержки инициативы Геулы было то, что мои родители в конце лета 1969 года решили выехать в Израиль. Они пришли к довольно логичному с их стороны выводу, что в Советском Союзе у них нет будущего. В особенности у их детей, моего младшего брата и моей сестры, которые тогда еще учились в школе. Я с радостью послал им необходимый вызов. Получив вызов от сына – прямого родственника, как того требовал закон, мой отец пошел подавать заявление в ОВИР. В телефонном разговоре я попросил отца пойти к начальнику ОВИРа, передать ему от меня привет и сказать ему слово в слово, что, если ему дороги честь и положение его страны, которой он служит, я советую ему не повторять ошибку, которую допустили в отношении меня, и разрешить моей семье выехать. Тем не менее, моя семья получила ничем не мотивированный отказ. В этом случае я видел прекрасный пример лживости советской пропаганды и политики – мои родители просят разрешения выехать в Израиль, а им необоснованно отказывают, несмотря на то что их сын проживает в Израиле. Это был живой пример, опровергающий заявления Советского руководства, что не чинятся препятствия тем, кто хочет выехать из Советского Союза.
Мы собирались поехать в Штаты в середине декабря 1969 года. В «Нативе» узнали об этом, вероятно, от представительства «Натива» в США, и было решено воспрепятствовать нашей поездке. Руководители организации видели в этом угрозу политике «тихой дипломатии» и полной цензуре на информацию о борьбе за выезд евреев СССР. Летом 1969 года Нехемия Леванон сменил Шауля Авигура на посту главы «Натива». Он обратился к Менахему Бегину и попытался убедить его, чтобы тот попросил нас не ехать в США. Бегин решительно отказался, заявив, что не будет указывать этим людям, как поступить. Бегин резонно заметил, что мы добились разрешения на выезд самостоятельно, решив бороться с властями СССР за выезд в Израиль. И у него нет никакого права убеждать нас отказаться от своих намерений.
Тем временем образовалась группа израильтян-старожилов, в основном ветераны ЛЕХИ и ЭЦЕЛЬ, среди них, с одной стороны, Ицхак Шамир, Геула Коэн, Герцль Амикам, а с другой – видные активисты Дов Шперлинг и Лея Словина. Шперлинг был осужден в конце 50-х за «антисоветскую деятельность». В то время все евреи, которых арестовывали за сионизм, проходили по этой статье. Группа поставила себе целью помогать советским евреям в их борьбе, снабжая их пропагандистскими материалами и распространяя информацию об их деятельности в израильской и мировой прессе. Это было не единственное объединение такого рода, возникшее на фоне бездействия государственных органов и весьма ограниченного взаимодействия властей с уже прибывшими в Израиль активистами. Такого рода группы обычно действовали самостоятельно, то конкурируя между собой, то время от времени сотрудничая. Личные интересы и старые счеты между бывшими активистами не способствовали тесному взаимодействию и успеху общего дела. Я не был вовлечен в конфликты между ними, в том числе и потому, что почти не был знаком с этими людьми до приезда в Израиль и не принимал участия в их деятельности в СССР. Не входя ни в одну из этих групп, я, тем не менее, был готов сотрудничать со всеми, кто поддерживал борьбу евреев Советского Союза.
Геула Коэн организовала нам с Довом Шперлингом встречу с довольно богатым американским евреем Бернардом (Берни) Дойчем. Мы, основываясь на своем опыте, рассказали ему о борьбе советских евреев за выезд. Наш рассказ произвел сильное впечатление на Дойча, и он заявил, что необходимо обязательно донести эту информацию до американских евреев. Посоветовавшись с Геулой Коэн, он предложил перевести на английский ее интервью со мной, напечатанное в «Маариве», чтобы распространить его в США. В конце 1969 года Геула сообщила мне, что Дойч готов организовать для нас (Геула, Шперлинг и я) серию встреч в США, чтобы мы могли рассказать американцам – евреям и неевреям, о сионистской борьбе в СССР. Сама идея такой встречи была для того времени новой и необычной, я немедленно согласился.
Одной из причин поддержки инициативы Геулы было то, что мои родители в конце лета 1969 года решили выехать в Израиль. Они пришли к довольно логичному с их стороны выводу, что в Советском Союзе у них нет будущего. В особенности у их детей, моего младшего брата и моей сестры, которые тогда еще учились в школе. Я с радостью послал им необходимый вызов. Получив вызов от сына – прямого родственника, как того требовал закон, мой отец пошел подавать заявление в ОВИР. В телефонном разговоре я попросил отца пойти к начальнику ОВИРа, передать ему от меня привет и сказать ему слово в слово, что, если ему дороги честь и положение его страны, которой он служит, я советую ему не повторять ошибку, которую допустили в отношении меня, и разрешить моей семье выехать. Тем не менее, моя семья получила ничем не мотивированный отказ. В этом случае я видел прекрасный пример лживости советской пропаганды и политики – мои родители просят разрешения выехать в Израиль, а им необоснованно отказывают, несмотря на то что их сын проживает в Израиле. Это был живой пример, опровергающий заявления Советского руководства, что не чинятся препятствия тем, кто хочет выехать из Советского Союза.
Мы собирались поехать в Штаты в середине декабря 1969 года. В «Нативе» узнали об этом, вероятно, от представительства «Натива» в США, и было решено воспрепятствовать нашей поездке. Руководители организации видели в этом угрозу политике «тихой дипломатии» и полной цензуре на информацию о борьбе за выезд евреев СССР. Летом 1969 года Нехемия Леванон сменил Шауля Авигура на посту главы «Натива». Он обратился к Менахему Бегину и попытался убедить его, чтобы тот попросил нас не ехать в США. Бегин решительно отказался, заявив, что не будет указывать этим людям, как поступить. Бегин резонно заметил, что мы добились разрешения на выезд самостоятельно, решив бороться с властями СССР за выезд в Израиль. И у него нет никакого права убеждать нас отказаться от своих намерений.