Янковский Дмитрий Валентинович. Правила подводной охоты

   Моя подруга кувыркнулась в голубых небесах и, распрямившись, пробила поверхность моря. Ее тень грациозно скользнула вдоль дна, а вода в месте удара зашипела, словно откупоренная бутылка газировки. Леся вынырнула и помотала головой, разбрасывая бисер брызг.
   – Как хорошо! – воскликнула она. – Совсем не так, как в реке!
   – Сравнила! – рассмеялся я.
   Она шутливо брызнула мне в лицо, я ответил, и между нами завязался настоящий морской бой, только вместо орудийной пальбы звучали наш хохот и визг. Наконец мы устали и выбрались на рыбачий камень, блаженно распластавшись на его гладкой поверхности.
   – У нас море совсем другое, – произнесла Леся, не поднимая век.
   – Конечно. В нем не покупаешься.
   – Не только. Оно вообще другое. У нас оно суровое, а здесь доброе. Правда?
   – Наверное, – я не очень понял, о чем она ведет речь. – Расскажи, как там дома?
   – Только месяц назад снег сошел.
   Трудно было представить, что где-то может быть снег.
   – А моя мама?
   – За два года я говорила с ней всего раза два. Да и то не лично, а по вифону. Если в общих чертах, то она очень недовольна твоим поступлением в учебку охотников. Она думает, что я в этом виновата.
   – Узнаю свою маму, – вздохнул я.
   – Она отговаривала меня ехать сюда, не хотела, чтобы я тебя поддержала.
   – Хорошо, что ты решила по-своему, – я действительно был рад ее приезду.
   – Мы ведь друзья. – Леська открыла глаза и тут же сощурилась от яркого солнца. – Хотя я тоже не в восторге от твоего решения.
   – Почему? – от удивления я слегка приподнялся на локте.
   – Я не буду поступать в учебку охотников, – ответила Леся. – Никогда.
   – Ну и дела. – Я сел на камень и отряхнул со спины приставшие песчинки. – Что случилось?
   – Ничего. Просто я поняла, что в романтике подводной охоты меня манило прежде всего море, а не опасность. Я подала заявление в океанический институт.
   – Рыбок изучать? – насупился я. – Не ожидал от тебя такого.
   И вдруг на меня накатила волна не обиды, а совершенно другого чувства – я осознал, что решение Леси может навсегда нас разлучить. Навсегда. Это слово больно толкнуло в сердце, и у меня нос зачесался от неожиданно подступивших слез. Кажется, она не поняла, отчего я умолк.
   – Обиделся? – Леся подняла на меня взгляд.
   – Нет, – вздохнул я. – Но как-то грустно все.
   – Может, и не грустно, – она отвела взгляд и устремила его в сверкающую морскую даль. – Все зависит от одного очень важного обстоятельства. Я приехала, чтобы выяснить это.
   От странного предчувствия у меня захватило дух. И следующая фраза Леси прозвучала как во сне, как в самой смелой из юношеских фантазий.
   – Скажи честно, я тебе нравлюсь? – шевельнулись Леськины губы. – Как девушка.
   У меня ком застрял в горле, и мне пришлось с усилием его протолкнуть, чтобы ответить.
   – Да. – Собственный голос мне показался чужим. – Очень.
   – Тогда обними меня.
   Я и думать не мог, что мою мечту мне поднесут вот так, на блюдечке с голубой каемочкой. Бери – не хочу. Но я хотел. Я просто сгорал от желания.
   Когда моя ладонь коснулась ее плеча, по жилам пробежала волна пламени – ни в одной из моих фантазий не было ничего подобного. Я обнял подругу и ощутил дрожь в ее теле, обнял крепче, и она прижалась ко мне в ответ.
   – Поцелуй меня, – горячо шепнула она мне в ухо.
   Я прижал Лесю к себе и принялся целовать, сначала робко, но понемногу все больше входил во вкус, так что скоро мы слились в бесконечном головокружительном поцелуе. Это было похоже на вознесение в небеса и на падение в бездну одновременно – я перестал ощущать пространство вокруг, перестал слышать звуки, кроме биения двух разгоряченных сердец. Я пил этот поток ощущений, я захлебывался в нем, он тянул меня дальше, но я не знал, можно ли сделать следующий шаг. За меня его сделала Леся – она не столько отдалась мне, сколько сама овладела мной, будто я принадлежал ей по древнему матриархальному праву.
   Когда все кончилось, я еще долго не мог вернуться в привычный мир ощущений – у меня свистело в ушах, глаза ничего не видели, но в то же время вся Вселенная легко умещалась у меня внутри, и я мог с легкостью разглядеть, что творится в любом из ее уголков. Я видел, как мы с Лесей лежим на камне в объятиях друг у друга, а вокруг ни души на десятки километров вокруг. Вне пространства время скользило наискось, и я понял, что в первую минуту после близости человек становится богом. Только первую минуту, потом все проходит. Я распахнул глаза.
   – Я и не думал, что может быть так хорошо, – вырвалось у меня.
   – Ты можешь отказаться от распределения, – негромко ответила Леся. – После учебки охотников тебя без конкурса возьмут в океанический. Нам всегда может быть так хорошо.
   Если честно, то я ожидал чего-то подобного и все равно не сразу нашелся с ответом.
   – Это будет предательством, – буркнул я.
   – В отношении кого? – Леся села передо мной так, что на фоне солнца был виден только ее силуэт.
   – В отношении мечты. Нашей мечты.
   – Ты дурак, – фыркнула она и соскользнула с камня на песчаную полосу пляжа. – Упертый дурак.
   Я не стал смотреть, как она надевает купальник. Мне стало стыдно, но я уже точно знал, что не отступлю.
   – Никогда не видела такого упрямца. Ты сам себе придумал мечту и уперся в нее, как баран! Не видишь, что все изменилось, не чувствуешь... – Она хотела что-то добавить, но махнула рукой и пошла туда, где мы оставили вещи. – Отвези меня на вокзал! – зло крикнула Леська, натягивая майку.
   Я влез в шорты и поплелся к ней.
   – Мы ведь хотели подикарствовать тут дня два, – попробовал воспротивиться я.
   – Ты думаешь, я смогу пробыть рядом с тобой еще хоть час? Предательство, говоришь? Вот по отношению ко мне ты действительно предатель. Отвези меня на вокзал! Можешь ты сделать хоть эту малость?
   Это меня окончательно добило. Я подхватил рюкзак, сунул ноги в узкие туфли и, прихрамывая, направился к тропке, ведущей наверх.

Недоброе утро

   На плацу у наших ног трепетали пятнышки теплого света. В тридцати километрах на юге можно было различить ажурные громады севастопольских небоскребов, так прозрачен был утренний воздух. Небо расчерчивали стрижи, хватая витающий тополиный пух.
   – Вольно! – скомандовал командир отделения.
   Его зычный голос вырвал меня из мира воспоминаний, сразу приблизив к реальности. Я закинул руки за спину и отставил левую ногу. Остальные девять человек в шеренге тоже расслабились. В тени деревьев еще витали остатки прохлады, воздух был легким и влажным, но на солнце уже начинало приятно припекать.
   Командира мы звали Ушан. Не за уши, а за фамилию.
   – Ремни к осмотру! – коротко рявкнул он, спугнув с ветвей отдыхающих воробьев и окончательно вытолкнув меня из полудремы.
   Эта команда была для нас новой, поскольку сегодня после подъема нам впервые выдали настоящие кожаные ремни с бляхами. Форму тоже сменили с кремовой курсантской на темно-синюю, положенную охотникам по уставу. Не знаю, как других, а меня распирало от гордости, хотя брюки не были подогнаны по фигуре и висели мешком.
   Я снял ремень, обмотав им ладонь, чтобы командир мог беспрепятственно осмотреть сверкающую бляху с чеканной Розой Ветров. Я натирал ее до блеска минут пятнадцать, прежде чем бронза пришла в надлежащий, зеркальный вид. Другие старались не меньше, но, несмотря на это, Витяй получил замечание за недостаточное усердие. Меня и Паса Ушан отчитал за неопрятность прически.
   – Шею подбрить, – строго выговорил командир, – виски подстричь. Кантик на затылке подровнять.
   – Есть! – коротко ответил я.
   Такого ответа требовал устав, хотя поначалу я совершенно не понимал, что именно необходимо есть в данном случае. Только позже, на уроке истории морского дела, нам объяснили, что этот ответ трансформировался из английского «Yes!», вполне логичного при ответе начальнику.
   – Десять минут на устранение замечаний! – приказал Ушан. – Р-р-ра-зой-дись! Строиться через пятнадцать минут.
   Мы рванули в кубрик.
   – Витяй, отбей мне кантик! – на бегу попросил я.
   – Мне бляху чистить. – Грохот ботинок по трапу сделал его ответ едва различимым.
   Но я понял. Мог бы и сам догадаться.
   – Толик!
   – Я в гальюн.
   – Пас, хоть ты помоги! – Мне удалось схватить за рукав бледного, щуплого парня. – Тебе ведь тоже велели шею подбрить?
   Вообще-то его звали Сергеем, но сокращенная фамилия Постригань быстро преобразилась в удобную кличку.
   – Ну? – он остановился и глянул на меня, по привычке не ожидая ничего хорошего.
   – Я тебе подбрею, ты мне.
   – И все?
   – Да, – старательно улыбнулся я.
   – Ладно, идем. Бритва есть?
   – Есть, есть, – мне удалось окончательно его успокоить.
   – Только я за качество не ручаюсь, – честно предупредил он.
   – Плевать! Вперед, а то времени мало.
   Я вынул из рундука безопасную бритву, Пас взял свою, и мы уединились в умывальнике, сверкающем зеркалами и белоснежной композитовой плиткой. Со своей частью работы я справился в несколько быстрых движений, удалив с шеи Паса лишние волосы. Теперь мне предстояло подставить свой затылок, но Пас словно нарочно оттягивал время – аккуратно стряхнул и промыл свою бритву, так же аккуратно уложил ее в футляр и спрятал в карман.
   – Слушай, чистюля, побыстрее нельзя? – не выдержал я.
   – Мылить? – спросил Пас.
   – Некогда, – отмахнулся я.
   Он положил мне ладонь на темя, и я склонился над раковиной. Сухое лезвие неприятно царапнуло кожу.
   – Ты не боишься распределения? – осторожно спросил Пас, подбривая мне шею.
   – Ну ты даешь! – меня удивила такая постановка вопроса. – Если дрейфишь, зачем вообще поступал в учебку охотников ?
   – Мне говорили, что здесь все по-другому, – признался Пас.
   – На базе будет легче. Вот увидишь. – Мне хотелось успокоить его, потому что бритва в дрожащих руках заставляла меня нервничать.
   – Откуда ты знаешь?
   Это был серьезный вопрос, поскольку из всех людей, с кем нам приходилось общаться, на базах служили только командиры взводов. Они приезжали на два года, вели курс, а после распределения убывали обратно. Но вытянуть из них достоверную информацию о быте охотников казалось немыслимым.
   – Слухи, – честно ответил я.
   – Понятно. – Пас вздохнул и принялся ровнять мне кантик. – Знаешь, чего я больше всего боюсь?
   – Ну?
   – Попасть на базу одному. Представляешь? Все новое, непонятное, ты ничего не знаешь, а вокруг все чужие.
   – Так не бывает, – ответил я. – Есть закон, по которому на одну базу распределяют не меньше двух курсантов из одного отделения.
   – Точно?
   – Точно, – подтвердил я. – Толик разведал, когда дежурил по штабу.
   Бритва скользнула по шее еще несколькими скребущими движениями, после чего Пас отошел на шаг и придирчиво оглядел дело рук своих.
   – Кривовато, – признался он.
   Да ладно, – меня утомила неудобная поза. – Главное, чтобы Ушан не цеплялся.
   – Очень криво, – вздохнул Пас.
   Это меня насторожило. Я попробовал оглядеть затылок в зеркало, но подробностей видно не было.
   – Сейчас, подожди, – дрогнувшими губами попросил меня Пас и скрылся за дверью.
   Я попробовал ощупать кантик, но ничего ужасного не обнаружил. Через минуту Пас вернулся и протянул мне компактное бритвенное зеркальце. Через него я без труда разглядел отражение собственного затылка в большом зеркале.
   – Фу, напугал, – улыбнулся я. – Ну, слева чуть подровняй, и будет нормально.
   – Ты не сердишься? – повеселел Пас.
   – С чего бы? Равняй поскорее.
   Конечно, руки у него были кривые, нечего сказать – другой справился бы со столь простой задачей и быстрее и лучше. Но у меня не было альтернативы. Пас высунул язык от усердия и поскреб бритвой левую часть моего затылка. Кожу начало пощипывать от раздражения.
   – Что-то не очень хорошо получается, – вздохнул он.
   Я взял с полочки зеркальце и осмотрел работу – теперь левая часть кантика оказалась выше правой.
   – Не расстраивайся. – Я постарался сдержать растущее бешенство. – Еще справа сними. Только чуть-чуть.
   Так он ровнял меня минут пять, при этом линия волос на моем затылке стремительно поднималась, пока не достигла критической отметки.
   – Стой! – я вырвал бритву из его руки. – Чтоб тебя!
   Мой затылок был похож на синий подбородок лежачего больного, которого бреют раз в три дня. Кантик проходил по уровню верхней кромки ушей.
   – Извини, – Пас опустил глаза.
   – Катись отсюда! – В отчаянии я был готов наброситься на него с кулаками.
   Он вырвал из моей руки зеркальце и скрылся за дверью. Я обреченно ощупал колкую щетину на затылке, и жизнь показалась мне прожитой зря. Это же надо! Ведь сегодня торжественный выпуск и отъезд на базу, а вид у меня такой, что рыбы засмеют. Мне пришлось потереть нос, чтобы не пустить слезу.
   – Строиться на завтрак! – взревел на плацу Ушан. Я сунул бритву в карман новых брюк и выбрался из жилого корпуса в прозрачный утренний воздух.
   – Раз, два, три, – считал командир, отбивая такт левой ногой.
   На счет «десять» всему отделению надлежало стоять по ранжиру, то есть по росту. Я занял привычное место и тут же услышал хихиканье за спиной.
   – Десять!
   Мы замерли, вытянувшись по стойке «смирно». Я почти физически ощущал, как шесть пар глаз буравят мой до неприличия обнаженный затылок. Наконец Влад не выдержал и фыркнул. От стыда и злобы кровь ударила мне в голову.
   – Отставить смех! – рявнул Ушан. – На камбуз шагом марш!
   Мы тронулись. Командир остался на месте, по обыкновению пропуская колонну вперед, а я, стиснув зубы, ждал, когда он заметит изменения в моей прическе.
   – Стой! Раз, два, – наконец остановил нас Ушан. В его голосе слышалось плохо скрытое удивление. – Савельев! – окликнул меня командир.
   – Я! – вырвался из моей глотки уставной ответ.
   – Тебе что было приказано?
   – Подровнять кантик! – отрапортовал я.
   – А ты что сделал? У тебя голова теперь на небритую жопу похожа!
   Отделение грохнуло смехом.
   Честно говоря, в тот момент я бы очень обрадовался, если бы провалился сквозь землю.
   – Ладно, – Ушан насмешливо сощурился мне в лицо. – После завтрака разберемся. Отставить смешки! Отделение! Шагом марш!
   Колонна тронулась с места. Я шагал, еле сдерживая слезы стыда и отчаяния.
   По уставу в день торжественного выпуска завтрак и обед должны содержать праздничные элементы – шоколад, конфеты, фрукты и сладкие булочки. Но главным праздничным блюдом, которое обсмаковала вся учебка, была, конечно, моя полувыбритая голова. Мне кусок не лез в горло, но встать и выйти с камбуза я не мог. Ушан делал вид, что не замечает всеобщего воодушевления, хотя его эпитет, охарактеризовавший мою прическу перед строем, моментально сделался крылатой фразой и с хохотом передавался из уст в уста.
   Ребята, которые за два года стали казаться мне друзьями, превратились в толпу, живущую по своим, не вполне человеческим законам. Я заметил, что многие смеялись не от веселья, а от страха выпасть за пределы общей эмоции, ведь любой сочувствующий моментально оказался бы на моем месте. Но были и те, кто получал удовольствие от чужой беды. Кто-то из них, как бы невзначай, заехал мне половником по затылку.
   Захотелось вскочить, схватить обидчика за грудки и шарахнуть лицом о стол, так, чтобы тарелки полетели на пол. Я знал, что накопившейся во мне ярости хватит на расправу с десятком самых горячих голов, а остальные не сунутся, опасаясь быть отчисленными. Но в то же время мне было ясно, что такая победа обернется для меня поражением. Хотя бы потому, что первым отчислят меня самого.
   Я решил не обращать внимания на провокации и поднес ко рту стакан с молоком. В тот же миг кто-то, уже не стесняясь, толкнул меня в спину. Содержимое стакана выплеснулось на новенькую темно-синюю форму. Все на камбузе дружно покатились от хохота.
   Моя реакция на такой поворот событий для меня самого оказалась несколько неожиданной – дотянувшись до салфетки, я промокнул рубашку и рассмеялся в ответ. Прошла секунда, и мой хохот уже звучал в полной тишине – остальные умолкли. Я заметил, как испугался Ушан, встретившись со мной взглядом. От этого мне стало еще смешнее.
   Больше всего я веселился от того, что понял, каким дураком был вчера, не согласившись с Леськиным предложением. Мне достаточно было отказаться от распределения и вернуться домой, тогда Пас не изувечил бы мою прическу, не было бы этих насмешек и не возникла бы ситуация, в которой мне придется кого-то убить. А так я твердо решил это сделать, поскольку ребята, забавляясь, перешли границу того, что я мог им простить.
   Я промокнул салфеткой заслезившиеся от смеха глаза, вынул из бачка с кашей увесистый половник и встал, глядя в лица бывших друзей. Некоторые опускали глаза, но большинство не сводило взгляда с половника, прекрасно отдавая себе отчет, что в моих руках он может стать смертельным оружием.
   И тут новый приступ хохота согнул меня пополам, я бросил половник обратно в бачок, сел на место и закрыл содрогающееся лицо ладонями.
   – Закончить прием пищи! – наперебой закричали командиры отделений. – Встать, выходи строиться!
   Ушан цепко оглядел меня и приказал:
   – Савельев, сразу после завтрака прибыть к командиру взвода.
   – Есть! – ответил я, не в силах справиться со спазмами смеха.
   Остальные покидали камбуз в полном молчании.
   Я был уверен, что меня отчислят, хотя не мог представить формулировку, по которой это можно сделать. За подъем из-за стола без команды полагалось максимум два наряда по кубрику, а за намерение, не перешедшее в действие, в учебке никого не наказывали.
   – Стой! Раз, два, – скомандовал Ушан, когда мы вернулись на плац. – Полчаса личного времени. Всем готовиться к торжественной церемонии. Р-р-ра-зой-дись! Савельев, к командиру взвода!
   – Есть. – Мне не удалось ответить сдержанно, но Ушану было без разницы. Он утратил ко мне интерес.
   Ребята бросились к дверям кубрика, а я направился в противоположную сторону. На краю плаца, неуверенно сбившись в кучу, ждали построения салаги, приехавшие вчера. Бритые, в мешковатой кремовой форме, они походили скорее на выводок мокрых котят, чем на будущих охотников. Меня они разглядывали со смесью почтения и страха. В общем-то, их можно было понять. Я вспомнил, как два года назад, по пути сюда, мои одногодки из уст в уста передавали рассказы о зверствах старших курсантов и командиров. Из-за отсутствия достоверной информации приходилось верить всему услышанному, так что у нас вид был точно такой же. Униженно-испуганный.
   Проходя мимо салаг, я расслышал глухой шепоток за спиной.
   – Видали, как он башку выбрил? – сдавленно просипел один.
   – Это у них основные так помечаются, – тоном знатока ответил другой. – Самое зверье.
   – Тише вы! – одернул их третий. – Знаете, какой у них слух вырабатывается за два года?
   Голоса сделались еще тише, и я перестал их различать.
   На первом этаже командного корпуса мне без труда удалось отыскать кабинет командира третьего взвода. Я позвонил.
   – Старший курсант Савельев? – хрюкнула изношенная мембрана динамика. – Заходи.
   Дверь сдвинулась в сторону, и я шагнул за порог. Тут же замер, вытянулся по струнке и рявкнул, тщательно скрывая всякие признаки интеллекта:
   – Старший курсант Савельев по вашему приказанию прибыл!
   Дверь с шипением стала на место. В кабинете воцарилось молчание, заполненное шорохом листвы за открытым окном и писком стрижей, рассекающих небо. Вдоль стен располагались стеллажи с сувенирами и трофеями – кораллы, морские звезды, сушеные рыбы фантастических форм. Другую стену украшали не очень профессиональные рисунки, в которых тем не менее бушевала настоящая страсть. На одном вздымались пенные волны, на другом шла схватка охотника с торпедой, а на третьей, в темной морской глубине, притаилась донная пусковая платформа. Этот рисунок впечатлил меня больше других. Художнику с большой достоверностью удалось изобразить хищное ожидание этой твари – в переплетениях жгутовых ферм чудилось натяжение жил готового к прыжку зверя. Платформа была изображена настолько вольно, что определить ее класс я бы не взялся. Это не «Эльза», поскольку у той шестнадцать запорных мембран, а у этой лишь восемь. Похожа на легкую «Марину», но у нее их четыре, так что тоже не то. «Катрин» и «Регина» держатся за грунт совершенно иначе. Чушь, короче. Просто платформа.
   Технические подробности художнику были не очень важны, он стремился передать именно ощущение опасности, исходящее от спрятанного в глубине чудовища.
   Прямо передо мной находился стол, переделанный из командирского боевого пульта. Отсветы монитора на столе говорили о том, что электроника, по крайней мере частично, сохранила свои рабочие функции, несмотря на слепые гнезда разъемов, ведущие в никуда.
   За столом в тяжелом гидравлическом кресле сидел командир.
   – Вольно, – сказал он, оторвав наконец взгляд от экрана.
   Он положил ладони на подлокотники и впился в меня взглядом.
   Из-за множества бородавок на лице и лысом черепе его звали Жабом. В принципе, это и лицом было трудно назвать – натуральная лягушачья морда, высунувшаяся из темно-синего воротника. Даже ресницы и брови у него отсутствовали. Хорошо хоть кожа не зеленая.
   Я отставил ногу и закинул руки за спину.
   – Мне доложили об инциденте на камбузе. – Голос у командира был дребезжащим и чуть клокочущим. – Почему ты поднялся из-за стола без команды?
   – Меня кто-то толкнул, когда я пил молоко. Хотел выяснить, кто это сделал.
   Жаб задумчиво почесал лысую кожу на черепе. Видно было, что на затылке она собирается в три внушительные складки. Эта рыхлая лысина пугала в его облике больше всего, заставляя всех без исключения курсантов испытывать по отношению к командиру почтение, смешанное с изрядной долей страха. Как выглядели командиры других взводов, мне видеть не приходилось, а трое ротных были обычными сухопутными крысами, похожими на школьных учителей.
   – И что было бы, если бы ты узнал своего обидчика? – В его голосе невозможно было уловить эмоции.
   – Не знаю, – ответил я.
   – Понятно. – Он прищурился и вдруг рявкнул: – Кру-гом!
   Я выполнил команду четко, как на плацу. Звонко щелкнули каблуки. Теперь передо мной была дверь. То ли нервы у меня окончательно сдали, то ли с губ взводного действительно сорвался смешок.
   – Кругом, – гораздо тише произнес он.
   Я развернулся на сто восемьдесят градусов.
   – Не повезло тебе, охотник, – змеиным шепотом протянул Жаб. – Прозвища вроде Небритой Жопы прилипают надолго, по себе знаю.
   Мне с трудом удалось сдержать улыбку – его голова, на мой взгляд, имела больше общего с задницей, чем мой полувыбритый затылок. И в то же время ощущение создавалось такое, будто опасность грозит именно моей заднице.
   Легкий бриз, проникая в кабинет, трепал уголки рисунков. Командир задумчиво пробежал глазами по экрану компьютера и снова поднял взгляд на меня.
   – Здесь список распределений всего взвода, – сухо сообщил он.
   Мне этого знать точно не полагалось. Мало того, многие из тех, кто недавно смеялся надо мной на камбузе, сплясали бы голыми на столе за возможность заглянуть в этот файл.
   – Хочешь посмотреть?
   На самом деле мне хотелось ущипнуть себя за бедро, но я сдержался.
   – Так точно, – ответил я, стараясь ни в чем не отклониться от уставных отношений с начальством.
   В принципе предложение командира почти наверняка означало мое отчисление, поскольку с такой информацией в голове мне вряд ли будет позволено перемолвиться с бывшими товарищами хотя бы десятком слов.
   – Можешь взглянуть.
   Я не очень уверенно обогнул стол и осторожно бросил взгляд на экран компьютера. Внутри у меня все трепетало, словно мне предложили заглянуть в файл с описанием моей судьбы, включая точную дату смерти. Взгляд выхватил лишь самое важное: Роман Савельев, уровень допуска первый, база «D-26», Тихий океан. Со мной должны были ехать Влад, двое ребят из его прихвостней и четверо из другого отделения. Их я почти не знал.
   – Доволен? – чуть насмешливо спросил Жаб.
   – Никак нет, – набравшись смелости, ответил я.
   – Не сложились отношения с ребятами? – Тонкие губы командира дрогнули в подобии улыбки.
   – С этими не сложились.
   – Ну, после твоей утренней стрижки вряд ли что-то улучшится. – Жаб повернулся в кресле. – Если кто-то из недругов попадет с тобой на одну базу, ты до самого увольнения останешься посмешищем. Или до самой смерти. Как повезет.
   Об этом я был способен догадаться и сам.
   – Вы хотите меня отчислить. – Я решил произнести эту фразу без вопросительной интонации. – Пытаетесь выставить это благом для меня. Не надо.
   Я умолк, стиснув кулаки, иначе все эмоции выплеснулись бы из меня наружу.
   Жаб придвинулся ближе ко мне.
   – Я командир и сам способен решить, что надо делать, а что нет, – он понизил голос до угрожающе вкрадчивого шепота. – Но сейчас, охотник, я хочу тебе самому дать возможность принять важное решение.
   Причем не только за себя, но и за другого человека, который о нашем разговоре понятия не имеет.
   Я еще не понял, о чем пойдет речь, но холодок страха уже пробежал по моей спине. Бриз дунул в окно сильнее. Запахло морем.
   – Ты можешь выбрать один из двух путей. – Голос командира клокотал почти в самое мое ухо. – Либо отправиться согласно штатному расписанию на базу «D-26», либо через двадцать минут погрузиться на транспорт, идущий в Атлантику, на базу «С-34». Там не так горячо, как у берегов Японии, и медаль, скажу прямо, заработать будет непросто. Точнее, почти невозможно, если не случится стихийное бедствие. Но с кличкой Небритая Жопа ты ее не заработаешь и на «D-26». До конца службы просидишь помощником кока на камбузе.