Гай заметил, что Уилл чувствует себя не в своей тарелке, и перешел на английский.
   – Мы совсем забыли о нашем друге банкире, – сказал он. – Давайте немного поговорим по-американски, мадемуазель.
   – Le banquiere?[55] – переспросила она, и ее маленькие голубые глаза загорелись любопытством. Карьера певицы не мешала ей оставаться французской крестьянкой. – Так, значит, он богат?
   – Enormement![56] А кроме того, он сражен вами наповал, Норма… – И это было правдой. С самого начала поездки Уиллард Джеймс буквально пожирал ее глазами.
   – Неужели? Тогда я буду с ним очень любезна. Пение утомляет, мсье Гай, вы меня понимаете, а банкир…
   – Благословляю вас, дети мои! – рассмеялся Гай. Он наклонился к Уиллу и прошептал ему на ухо: – Будьте начеку, старина. Похоже, вы завоевали ее расположение. Сумейте теперь правильно им распорядиться…
   К его величайшему изумлению, Уиллард Джеймс покраснел. «И кто меня тянул за язык, – подумал Гай. – Наверно, я растревожил душевную рану Уилла».
   Он прошел немного дальше, оставив их вдвоем. Два пакетбота шли теперь рядом, тяжело пыхтя, выпуская высоко в небо султаны черного дыма из своих четырех труб, большие боковые колеса равномерно погружались в воду. «Королева» вырвалась вперед примерно на ярд. И тогда на расстоянии восьми-десяти ярдов, разделявших пароходы, Гай впервые увидел Джульетту Кастильоне. Она стояла на палубе «Тома Тайлера», рядом с ней находились Эдвард Малхауз и Килрейн Мэллори. Она явно была чем-то раздражена. Но даже в гневе Джульетта показалась Гаю самой красивой женщиной, какую он когда-либо видел. Ее волосы были черны, хотя этого слова недостаточно, чтобы дать представление об их истинном цвете. Чернее ночи, такой, наверно, была вселенская тьма до того, как Бог произнес Слово и воссиял свет. Еще чернее были ее глаза, и хотя это вроде бы невозможно, но их цвет был именно таков.
   Ее губы были цвета вина, которое производят на земле ее предков, в Тоскане. А ее тело, тесно стянутое корсетом…
   Он не мог глаз от нее оторвать. В этот момент Джо Энн Мэллори незаметно исчезла из его сознания, как будто перестала существовать.
   «Ну и вид у нее, – подумал Гай. – Кажется, вот-вот взорвется от ярости».
   Он пожалел, что так подумал, потому что в этот миг взорвался «Том Тайлер».
   Оледенев от ужаса, Гай смотрел, как медленно, словно мельчайшие доли секунд превратились в минуты, проплывал перед ним этот кошмар. Он видел, как толстый кусок металла, скорее всего часть балансира, ударил Кила Мэллори в поясницу и выбросил за борт. Он видел, как Джульетта открыла рот, чтобы закричать, но взрывная волна подняла ее и швырнула в реку между двумя пакетботами. Он видел, как Эдвард Малхауз скрылся в клубах обжигающего пара. Но больше он ничего не увидел, потому что успел уже скинуть обувь, сюртук и шляпу и погрузился в воду рядом с отчаянно барахтающейся Джульеттой.
   Гай едва не достал дна: потребовалась целая вечность, прежде чем он с разрывающимися от недостатка воздуха легкими выплыл на поверхность. В два взмаха добрался он до Джульетты и запустил пальцы в черную пену ее волос.
   – Постарайтесь расслабиться, – с трудом проговорил он, хватая ртом воздух. – Не боритесь со мной, и все будет в порядке.
   Она мгновенно повиновалась, и это очень ему помогло. В нескольких ярдах слева от себя он увидел Килрейна. Тот был придавлен массой обломков, из воды торчала только его голова. Лицо его побелело, оно выражало отчаяние.
   – Держись, Кил! – прокричал Гай. – Я вернусь через минуту!
   – Не бросай меня! – завопил Кил. – Не бросай, Гай! – Его голос захлебнулся от ярости и страха. – Ах ты, ублюдок, оставляешь меня тонуть, чтобы завладеть Фэроуксом и Джо! Будь ты проклят, Гай! Будь ты проклят!
   Пять сильных гребков – и вот он у борта «Королевы», и вот уже тянутся руки, чтобы помочь им. Раздаются команды: «Застопорить левый борт! Застопорить правый борт! Задний ход!»
   Джульетту оторвали от него и подняли наверх. Чьи-то руки вцепились в его плечи.
   – Отпустите меня! – заорал Гай. – Мне нужно назад, к Килу!
   Он повернулся, разбрызгивая воду. Расстояние было пустяковым: шесть или восемь ярдов. Через считанные секунды он уже достиг обломков и ухватился за них рукой.
   Он увидел, почему не утонул Кил. Под ним находился кусок палубы, поддерживая его на плаву. В воде вокруг них змеились канаты, которые бросали с парохода.
   – Ты… ты… – проговорил Кил, судорожно глотая воздух, – мог бы дать мне утонуть и получил бы Джо и Фэроукс. И ты этого не сделал… Остался незапятнанным…
   «А ведь он прав, – подумал Гай. – Впрочем, теперь это неважно…»
   Он извлек Килрейна из обломков и обвязал канатом. Гай видел, как Кила быстро потащили к «Королеве». Потом осмотрелся вокруг: не нуждается ли еще кто-нибудь в его помощи? Он успел помочь добраться еще двоим, прежде чем за борт «Королевы» была спущена шлюпка. На этом его работа кончилась. Гая вытащили на палубу, где он сидел, дрожа, кашляя и выплевывая илистую воду. Кто-то подал ему бутылку виски. Гай хлебнул, чувствуя, как обжигающая жидкость согревает его изнутри.
   Люди сгрудились вокруг него, все говорили, перебивая друг друга. Через толпу пробирался негр-стюард.
   – Мистер Фолкс, сэр, – сказал он, – мисс Кастильоне желает вас видеть…
   – Хорошо, – сказал Гай. Он с трудом встал и пошел вслед за негром. С его одежды ручьями стекала вода, волосы спутались, от него за милю разило речным илом.
   Джульетту поселили в каюте Нормы Дюпре и переодели в одно из платьев француженки, в которое можно было поместить двух таких, как она. Норма и Уилл Джеймс находились тут же.
   Когда Гай вошел, Джульетта поднялась с места и некоторое время пристально разглядывала его. Потом подошла к нему и взяла за руку.
   – Знаете, – сказала она, и голос ее звучал как музыка – это был самый чудесный звук, какой ему доводилось когда-либо слышать, – я передумала. Когда я попросила пригласить человека, спасшего меня, я собиралась поцеловать и горячо поблагодарить его. Но теперь…
   – Значит, теперь я даже не получу свой поцелуй? – спросил Гай.
   Она отступила назад улыбаясь. Эту улыбку надо было видеть.
   – Получите! – воскликнула она. – Но совершенно по другой причине, гораздо более важной. Раньше это была просто благодарность, а теперь это…
   – Что же это, Джульетта? – спросил он внезапно охрипшим голосом.
   – Счастье, – сказал она весело, – оттого что мне повезло. С удовольствием падала бы в реку по два раза в день, если бы при этом именно вы спасали меня!
   – Я! – воскликнул он. – Наверно, я тупоголов, потому что никак не могу понять…
   Она подошла к нему совсем близко и встала на цыпочки.
   – Неужели никто никогда не говорил вам, Гай Фолкс, – прошептала она, – что вы самый великолепный мужчина в мире?..
 
   Вместе с ней он пошел в госпиталь навестить Эдварда Малхауза, запеленутого с ног до головы, словно мумия, в пропитанные жиром бинты, чтобы облегчить боль от ужасных ожогов. Потом они зашли в соседнюю палату, где лежал Кил. Гай убедился, что его раненому другу (а, несмотря ни на что, Кил оставался им) созданы прекрасные условия. Но это, увы, было слабым утешением: Люсьен Терребон, доктор, стоявший рядом с постелью, сказал по-французски, зная, что Кил его не поймет:
   – Этот джентльмен никогда больше не сможет ходить. Он полностью парализован ниже пояса…
   – Как это печально! – прошептала Джульетта, взяв Гая за руку. – Пойдем, Гай, нам лучше уйти сейчас…
   Они вернулись в отель «Сент-Луи», где оба остановились. Нормы в номере не было. Она, как обычно, ушла куда-то вместе с Уиллом Джеймсом.
   – Джулия! – прошептал Гай.
   – Нет, Гай, – сказала она, – не здесь. Послушай, мой большой и нетерпеливый возлюбленный, я тебе кое-что скажу. Во Вье Карре можно снять маленькую квартирку, очень дешево, не правда ли? Со служаночкой в переднике и чепчике. А, если с балкона спустить на веревке корзинку с деньгами, зеленщик и мясник положат туда свой товар.
   – Да, – сказал Гай, – это действительно было бы здорово.
   – Так вот, если мой большой и прекрасный возлюбленный отправился бы и подыскал такое гнездышко для себя и tua moglie[57], никто бы этого не узнал. Тем более что гастроли не начнутся, пока Эдвард не поправится и все не устроит, а это будет не раньше чем через несколько недель.
   – Джульетта! – простонал Гай.
   – Я еще тебе что-то скажу. Я… сама сгораю от нетерпения. Так что поезжай!..
   Поздно вечером он подыскал маленькую квартирку на четвертом этаже старого здания на Ройял-стрит. Служанка-мулатка была действительно в переднике и чепчике, а корзина на веревке для покупок исключала необходимость спускаться по лестнице. Потом он помчался в отель.
   Уиллард Джеймс и Норма Дюпре были уже там. Они сияли от счастья.
   – Гай, – сказал Уиллард с гордостью, – мы собираемся пожениться…
   – Поздравляю! – бросил через плечо Гай, волоча за руку из комнаты Джульетту. – Поехали, Джулия!
   – Ты был не слишком учтив, – сказала запыхавшаяся Джульетта, когда они влезали в экипаж.
   – Я буду более обходителен завтра, – обещал Гай, – или послезавтра…
   И вот она стояла в маленькой гостиной, разглядывая все вокруг. Потом повернулась к служанке-мулатке:
   – Спустись вниз и принеси нам сыра, пирожных, фруктов и вина. Много вина. Поставишь все это на столик, а потом уходи. И не приходи три дня и три ночи. А потом возвращайся. Но не раньше. Tu comprends ca, cherie?[58]
   – Да, мэм, – хихикнула девушка. – Я вас хорошо поняла. Я выброшу в окно эту корзинку на веревке, а потом положу туда всю еду, так что мне даже не придется подниматься наверх!
   – Хорошо! – весело рассмеялась Джульетта. – Voir, ma petite[59], – через три дня!
   – А вы уверены, что вам хватит трех дней? – фыркнула девушка. – Этот джентльмен, он такой сильный на вид!
   Джульетта шаловливо взглянула на Гая:
   – Через три дня он увянет, как старый салат, который оставили на солнце. Ведь я тоже, ma petite, кое в чем сильна!
 

Глава 23

   Гай стоял на балконе маленькой квартирки и смотрел, но не вниз, на тихую улочку, а вверх – на звезды. Ночь была очень теплой, и в это время (а было около часа) город уже погрузился в глубокий сон. Он прислушивался к ночным звукам: тихому отдаленному цоканью копыт по булыжникам мостовой, приглушенному бряцанию сбруи, заунывному пению пьяницы, бредущего домой в этот поздний час, стуку двери в каком-то доме поблизости…
   Гай сделал лишь одну уступку условностям, надев брюки. Он сложил на голой груди свои большие, мускулистые руки и стоял, чувствуя, как довольство собой охватывает все его существо.
   Через открытую дверь он слышал, как Джульетта плещется в ванне, напоминающей по форме комнатную туфлю. Ванну в час ночи обычно не принимают, но, как понял Гай к своему изумлению и восторгу, то, что обычно делают люди, и то, что делает Джульетта Кастильоне, не имеет между собой ничего общего.
   Внезапно в ночи раздался звук, самый чистый из всех, какие ему когда-нибудь доводилось слышать. Он весь оцепенел, чувствуя, как мурашки бегут вверх и вниз вдоль позвоночника. Человеческий голос не мог бы так звучать; ему никогда не достичь этой округлости, чистоты, беспредельной раскрепощенности.
   И все-таки это был голос: он звучал то виолончелью, то флейтой, то скрипкой – Джульетта распевала гамму. Никакой инструмент не мог бы сотворить это чудо! Ничто и никто. А Джульетта могла. Он знал, что слушает один из лучших голосов своего века, да, пожалуй, всех веков. Гамма закончилась: она тут же начала «Robert, toi que j'aime»[60] из «Роберта-дьявола» Мейербера и пела с такой разрывающей душу нежностью, что Гай, который не плакал с той ночи, когда умерла Билджи, заморгал и почувствовал, что глубоко в горле у него застрял, перекрывая дыхание, большущий комок.
   Внезапно Джульетта прекратила пение.
   – Гай! – весело крикнула она. – Иди потри мне спину!
   Он вошел в кухню, где стояла ванна. Джульетта лежала на спине, утопая меж холмов мыльной пены, воздух был тяжел от духов, которые она щедро налила в ванну. Она томно улыбнулась ему и протянула губку.
   – Наклонись! – проворчал он. Она неторопливо подалась вперед, и он стал тереть ее плечи и спину, в то время как она придерживала обеими руками волосы.
   – Спой это еще раз, – попросил он, – ту песню, что ты только что пела…
   – Вот уж нет! – рассмеялась она. – Если хотите услышать Кастильоне, синьор Гай, вам придется платить!
   – Ладно, – усмехнулся он. – И сколько же?
   – Поцелуй, впрочем, нет! Поцелуями не ограничимся, не правда ли, мой любимый? А теперь, когда я чиста и хорошо пахну… Подожди, я придумаю что-нибудь еще. Подай-ка мне полотенце…
   Она встала и вышла из ванны.
   – Хорошо бы издать закон, – сказал Гай хриплым голосом, – запрещающий тебе когда-либо одеваться!
   – Но это вряд ли будет очень здорово. Неужели ты хочешь, чтобы все мужчины глазели на то, что принадлежит только тебе?
   – Ну нет! – рассмеялся он. – Была бы моя воля, я бы тебя укутал в широченное платье, как то, что носила матушка Хаббард из детской песенки, и десять ярдов вуали…
   – Не пойдет! Тогда ты не сможешь увидеть зависть в их глазах.
   – Зависть! – воскликнул Гай. – Да этих типов надо высечь плетью, а то и застрелить за те мысли, что приходят им в голову, когда они на тебя смотрят!
   – А когда ты меня впервые увидел, что подумал? Не заслужил ли и ты подобного наказания?
   – Нет, – ответил Гай после некоторого раздумья. – Тебе может показаться смешным, но я тогда не думал… об этом. Единственное, что пришло мне в голову: «О, как она красива! Какая удивительная безупречная красота!»
   – За это, – прошептала Джульетта, – ты получишь поцелуй. И еще, и еще, и еще один! А теперь пойдем на балкон, посмотрим на звезды.
   – Ты этого хочешь?
   – Конечно! Сейчас очень поздно, и все спят. Я люблю ощущать кожей ночной воздух. Прохладно, но это такая приятная прохлада. Пошли!
   Она схватила его за руку и бегом пересекла маленькую квартирку. Он последовал за ней, полный удивления и радости. Они постояли немного на балкончике, тесно прижавшись друг к другу. Ее голова покоилась на его плече. Он вдыхал аромат ее волос.
   «Смешно, – подумал он. – Я боюсь. Я счастлив, слишком счастлив, и поэтому боюсь. Все это так замечательно, но не может длиться вечно. Прекрасное мимолетно…»
   – Гай, – пробормотала она, – ты сказал, что не думал… об этом. Но почему?
   – Не знаю. Но я не думал. Наверно, считал, что ты слишком красива, чтобы быть женщиной из плоти и крови.
   – Но я настоящая женщина. Самая что ни на есть настоящая. Может, правда, не такая, как большинство других женщин…
   – Да уж, конечно! – рассмеялся Гай. – А скажи, Джулия, как тебе удается избегать приступов меланхолии, обмороков, обычной для женщин истеричности, наконец? Никогда не встречал таких женщин раньше. Даже не знал, что они существуют…
   – Они бывают, но очень редко, – сказала Джульетта. – Мне повезло: меня спас дядя, брат моего отца. Он был музыкантом, очень, очень плохим музыкантом, но любил свое дело. Однажды, когда я была совсем маленькой, он услышал, как я пою. И тогда украл меня у родителей и начал шлифовать мой голос. Он знал, что иначе они со мной ни за что не расстанутся.
   – Ты сказала, он спас тебя. Но от чего, Джулия?
   – От глупых, бессмысленных вещей. От стыда за свое тело. От нелепой идеи, что будто бы порядочная женщина не должна испытывать никаких чувств. А я любила дядюшку. Он был бездельник и пьяница, да и вообще никчемный человек. Но вот умом его Бог не обидел. Он потешался над всем, во что люди привыкли верить. «Джульетта, – говорил он мне, бывало, – мужчины бегут от добропорядочных женщин, у которых сердце заковано в лед. Но, если женщина заставляет его смеяться весь день и трудиться всю ночь – от такой жены ни один мужчина не уйдет». Мне нравится, когда меня любят и сама я кого-нибудь люблю. А как можно выразить чувства? Пропеть любовную песню?
   – Да, – ответил Гай, – особенно когда умеешь петь, как ты!
   – Это правда. Когда я пою, я счастлива. Но не настолько счастлива, как в те минуты, когда ты меня обнимаешь. Пение и все прочее – поцелуи, флирт – это как увертюра. Но ведь должен быть и величественный финал, верно? Поэтому я люблю тебя всем своим существом и не стыжусь этого. Наши тела созданы для наслаждения друг другом. А какую радость приносишь ты мне, мой милый Гай! О-о-о!
   – Что тебя мучит, Джулия? – спросил Гай.
   – Я слишком много разглагольствовала о любви. Отпусти меня, Гай.
   Он повиновался и отступил назад, с удивлением глядя на нее. Она молча повернулась и убежала с балкона. Он остался стоять, насупившись, глядя ей вслед и размышляя: «Какого черта…»
   Потом он услышал, как из спальни взмыл ее дивный голос, мелодичный, нежный, полный теплоты и манящей прелести…
   – Den vien, non tardar, о gioja bella[61], – пела она.
   Ему даже не доводилось слышать о моцартовской «Le Nozze di Figaro»[62], он знал всего несколько итальянских слов, но любовный призыв безошибочно угадывался в арии Сюзанны, которую пела Джульетта. Да и слова очень напоминали испанские:
   – Приди, не медли…
   Но, даже поняв это, он все равно медлил. Таким наслаждением было слушать ее пение!
   На следующее утро, когда они ехали в госпиталь в маленькой, с плетеным кузовом двуколке, он наблюдал за ней уголком глаза. Ее лицо было спокойным, очень спокойным и печальным. Внезапно он увидел, как на глазах ее выступили слезы.
   – Джулия, – спросил он с тревогой, – что тебя мучит?
   Она обернулась и судорожно сжала его руку, прижавшись к ней лицом.
   – Я боюсь! – всхлипнула она. – О, Гай, я так боюсь!
   – Чего же, моя маленькая Джулия?
   – Потерять тебя! – прорыдала она.
   Он расхохотался, откинув назад голову, испытывая облегчение от того, что она назвала тот страх, который и он втайне ощущал, сведя тем самым его на нет.
   – И что же станет причиной нашей разлуки, Джулия, детка? – спросил он смеясь. – Ружейная пуля? Яд? Топор?
   Она склонила к нему лицо, ее черные глаза затуманились слезами.
   – Нет, – прошептала она. – Ты меня бросишь…
   – Боже правый! – воскликнул он. – Что за вздорная мысль!
   – Совсем не вздорная. Скажи, Гай, ты собираешься на мне жениться?
   – Конечно, – ответил он не раздумывая.
   – Вот видишь! – заплакала она. – Этого-то я и боялась!
   Он с удивлением посмотрел на нее.
   – Разрази меня гром, если я что-нибудь понимаю, – сказал он. – Ты говоришь и ведешь себя так, будто любишь меня, а когда узнаешь, что я хочу на тебе жениться, ты…
   – Меня трудно понять, ты прав. Я люблю тебя. Мне кажется, что, если ты бросишь меня, я покончу с собой. Подожди! Не перебивай. Я не могу выйти за тебя замуж, как бы мне ни хотелось этого, а мне этого так хочется, так хочется, Гай!
   – Так в чем же дело? Ты что, уже замужем?
   – Нет! Я бы тогда и не посмотрела в твою сторону. Не смогла бы изменить мужу. Это ты во всем виноват! Трудно устоять перед таким мужчиной!
   – Да уж, – сказал Гай с досадой, – чем дальше, тем понятнее…
   – Послушай. Если бы я вышла за тебя замуж, ты бы захотел, чтобы мы жили на этой твоей ферме, ведь так?
   – Это не ферма, а плантация. А в остальном, конечно, так.
   – А я, если бы вышла за тебя замуж, я бы захотела, чтобы ты повсюду ездил со мной: в Рим, Милан, Париж, Венецию – везде, где я пою. А ты не сможешь, да и не захочешь, чтобы тебя таскали туда-сюда по свету, как марионетку. А я не могу похоронить свой голос на ферме. Кому я там буду петь?
   – Мне, – сказал Гай.
   – Со всей душой. Но этого недостаточно. Мой дядюшка не раз говорил, что с таким голосом, как у меня, рождаются раз в сто лет. И что он принадлежит не его случайному обладателю, а всему миру…
   – Но я – часть этого мира.
   – Очень, очень малая часть, хотя для меня ты великан, который сидит верхом на горах, а голова его прячется в тучах. Ты не имеешь права просить меня об этом, а я не могу тебе этого дать…
   – Значит, – сказал Гай с горечью, – тебе хватило трех дней со мной, Джулия?
   – Нет! Мне трех жизней бы не хватило, не то что трех дней. Мы с тобой могли бы быть вместе только тогда, когда один из нас полностью подчинится воле другого, откажется от своего «я». Спрячь меня от мира на ферме, где только коровы будут слушать мое пение, – и я умру. А если я буду таскать тебя за собой по свету, твоя мужская гордость будет жестоко оскорблена. Ты станешь меня ненавидеть. А я этого не перенесу…
   – И что же ты предлагаешь? – спросил Гай уныло.
   – Будем вместе, сколько можем. Прежде чем откроется сезон в «Сент-Шарль», я хотела бы съездить на твою фер… плантацию. Ты говорил, что там чудесно, и мне хотелось бы увидеть ее. А потом я надеюсь, что ты поедешь со мной и, как прежде, никакие узы, кроме любви, не будут связывать нас. Потом, когда я тебе надоем, ничто не помешает тебе покинуть меня…
   – Или наоборот, – заметил Гай.
   – Никогда! Ты мне надоешь только тогда, когда мне положат монеты на глаза в мой смертный час. Да и тогда едва ли. Ты, наверно, всегда будешь слышать, как я пою сквозь шум ветра и дождя самые грустные любовные песни на свете.
   – Ты удивительное создание, Джулия, – сказал Гай ласково.
   – Конечно. И еще я поняла, что никогда не любила раньше, даже когда думала, что люблю. И знай, мой любимый, сердце мое, я никогда, никогда не полюблю снова и всегда буду принадлежать тебе, суждено ли нам быть вместе или врозь…
   – Давай не будем говорить глупости, Джульетта.
   – И не будем больше грустить! – воскликнула она, вновь развеселившись. – Пойдем проведаем беднягу Эдварда, нашу мумию!
   Малхаузу было уже намного лучше. Но бинты, которые закрывали все его лицо, кроме глаз, еще не были сняты, поэтому говорить он не мог, а разговор без его участия вскоре всем наскучил. Гай видел, что импресарио внимательно за ним наблюдает, и чувствовал страшную неловкость.
   Однако посещение Килрейна Мэллори доставило им еще меньше радости. Возле него сидела Джо Энн. Глаза ее покраснели от слез, но достоинству и выдержке можно было позавидовать.
   Гай представил ей Джульетту, но даже тогда, когда они жали друг другу руки и бормотали подобающие случаю любезности, напряжение висело в воздухе. Им хватило пары слов, чтобы возненавидеть друг друга со всей страстью, с какой могут ненавидеть женщины. Причин этому Гай не видел. Ведь Джо Энн назвала его свиньей при последней встрече. Кроме того, она была замужем за этим несчастным искалеченным получеловеком.
   Она выпустила руку Джульетты с такой поспешностью, как будто только что держала живую змею, и обратилась к Гаю с теплотой, показавшейся ему несколько преувеличенной:
   – Хочу поблагодарить тебя, Гай, за то, что ты спас жизнь моему мужу.
   – А разве Килрейн ваш муж? – воскликнула Джульетта с неподдельным изумлением.
   – Конечно. А почему вы спрашиваете, мисс Кастильоне?
   – Н… не знаю. Прошу меня извинить, но на борту «Тома Тайлера» он совсем не был похож на женатого человека…
   – Некоторым женщинам, – сказала Джо Энн с ледяным презрением, – все мужчины кажутся неженатыми, до тех пор пока они не прояснят ситуацию…
   – Согласна с вами, – улыбнулась Джульетта. – Но, к счастью, о вкусах не спорят. А ваш муж показался мне неженатым вот почему: просто мне трудно вообразить, что какая-нибудь женщина может им всерьез заинтересоваться, тем более такая привлекательная, как вы…
   – О! – задохнулась от возмущения Джо Энн. – Мне никогда…
   – Девочки, девочки, – рассмеялся Гай, – вы плохо себя ведете. И, если вы не прекратите эту ссору, придется вас утихомиривать при помощи трости. – Он повернулся к неподвижно лежавшему на кровати Килу. – Как чувствуешь себя, старина?
   – Как в аду, – проворчал Кил. – Ничего не болит, но это самое скверное. Если бы хоть болело, можно было бы на что-то надеяться. Боже милосердный, Гай! Как жить теперь? Я калека и не смогу управлять имением…
   – Джо справится, – сказал Гай. – Единственное, что ей придется делать, – отдавать необходимые распоряжения молодому Стивенсу. Фэроукс дает хорошие урожаи, а что касается долгов… – Он вытащил расписки и разорвал их, швырнув обрывки на постель. – Так-то будет лучше, парень…
   – Разрази меня гром, Гай… – выдохнул Килрейн.
   Джо Энн вдруг встала и подошла к Гаю.
   – Я предпочла бы не принимать этот… этот щедрый дар, – сказала она. – Но, очевидно, мне придется смирить свою гордость. У нас просто нет иного выхода. Прости меня за то, что я наговорила тебе в прошлый раз. Я была не права.
   Она мельком искоса взглянула на Джульетту, потом наклонилась и поцеловала Гая, но не в щеку, как он ожидал, а в губы.
   В следующее мгновение Джо Энн оказалась в далеко не нежных объятиях Джульетты и тщетно пыталась вырваться из них. Не успел Гай вскочить с места, как Джульетта наотмашь ударила ее по щеке. С лица Джо сошла вся краска, только отпечаток пятерни Джульетты, сначала выделявшийся белизной, начал медленно краснеть.
   – Не смейте его целовать! – крикнула Джульетта. – Даже в щеку, в знак благодарности. Он мой, весь мой, запомните это раз и навсегда, и если какая-нибудь женщина осмелится его коснуться…