Страница:
терем возлюбленной; покой и уверенность обладания заполнили меня. Спуск по
спирали внутри жерла напоминал забавные комбинации цветных стеклышек в
калейдоскопе при его вращении, когда рисунок узора заметно уплотняется. С
каждым витком приближающаяся цель - дно, подобное сверкающему человеческому
глазу, - становилась все великолепнее. Внизу то переливалась красками
бархатная змеиная кожа, то мерцал неяркий перламутр - морская краса
коралловой гряды. Радужным блеском искрится он и светится в зеленых
сумерках. В таком сиянии сбрасывает с себя одежды богиня любви, а Ирида
входит в чертоги богов.
Я понял, что проник в один из космических гротов - сокровищницу
универсума. Мне уже доводилось во время странствий по горным вершинам
спускаться в ледниковые мельницы, эти котлы ледникового периода,
сохранившиеся в первичной породе. В них ледниковое молоко обкатывало и
шлифовало, перемалывая тысячелетиями на своих мельничных жерновах, валуны.
Теперь молотильные чаны обсохли, а измельченные в круговерти горные породы
покрыли их дно круглыми камешками.
В таких местах наши чувства постоянно взывают к тому, кого здесь нет,
как, например, в пустой мастерской художника мастер нам дороже всего. Крыло
наводит на мысль о существовании воздуха, ключ - замка. И то же самое
происходило в тех ледниковых мельницах, думалось о духе воды, представились
величие и мощь давно отшумевшего бурного таяния снегов, охватившие меня
своей колдовской магией. Титанические силы природы оставляют такие места на
память в знак их непобедимости.
А здесь, в чреве зеленых башен, космические мельницы, полные
драгоценных камней, раскрыли свои богатства перед изумленным взором. Что за
силы участвовали в этой игре, высвобождая каменья из изумрудного
материнского лона и собирая их на глубине в единую кладовую, превосходящую
по богатству все сокровищницы Индии? Как бы то ни было, но образованию
подобных жил не могли не содействовать звездные эпохи.
Распластавшись на животе и погрузив обе руки в богатства на дне
кратера, я чувствовал себя опьяненным от обилия драгоценностей, как
одурманенная пчела или шмель в море цветов, как мечтатель далеких миров,
очутившийся в океане звезд. Я видел, я ощущал, я пробовал на вкус их гладкую
поверхность, упивался сиянием, исходящим от бесценных россыпей, глядевших на
меня зрачками сказочных, невиданных существ, игравших всеми цветами радуги.
Вот они сверкают передо мной, испуская неземной свет, в поисках которого
полчища невольников баламутят морские пучины, просеивают пустыни, промывают
золотоносные пески великих рек, - только все они крупнее и чище того, что
извлекают из земных недр всевозможными промышленными способами горнорабочие,
моют в лотках речной водой золотодобытчики. И к знакомым камням добавились и
вовсе незнакомые. Ни в Офире, ни в Голконде не было ничего подобного. В
зеленой изумрудной крошке виднелись разноцветные крупинки, а сверху их
покрывал еще желто-бурый, тонкой огранки минерал. Камень был словно создан
для солитера - искрящаяся оправа крупного бриллианта. Камешки, как зрачки
драконов, грифов и покрытых пеной обитателей нептунова царства, запеклись
огнем и горели и сверкали ярче солнечного света.
Я взвесил в руках лунный камень, переливавшийся молочным блеском,
словно яйцо Леды. Кто знает, был его блеск прекраснее нежно-зеленого, с
серой дымкой нефрита или отливающего перламутром опала? Я задумался над
этими рунами - тончайшими прожилками на небесно-голубой бирюзе, вкраплениями
красных, как искры, зерен в гелиотропе, рисунком дерева жизни на "моховом"
агате, пучком стрел в горном хрустале. Но всю эту гамму красок затмил собой
великий красный, голубой и белый свет камней второго ряда на священной
одежде Аарона. Черной молнии, сверкнувшей в глубинах карбункула, не может
противостоять ничей рассудок. В священном сапфире будто разверзается само
небо. Алмаз являет собой высшее подобие света, вобрав в себя при всей своей
идеальной прозрачности и ясности всю гамму красок.
Представ перед этими зеркалами, отражающими универсум, дух погружается
в возвышенные мечты. Красота открывается ему в иной форме, чем облеченная в
плоть и наделенная земной жизнью, - она приближается, излучая неземное
сияние. Она вспыхивает, озаренная откровением и вечностью после наших долгих
блужданий в потемках.
В тех ледниковых мельницах возник дух воды, подобно мастеру в покинутой
мастерской. А здесь, в изумрудной башне из далеких миров, в этом Граале,
предстал вдруг воочию дух макрокосма. Утренние и вечерние зори то
прорывались сквозь облака, то горели в безоблачном сиянии, когда солнце
всходило и заходило над водами невиданных морей со всем великолепием их
островов. Дремали окутанные голубыми и зелеными тенями гроты с мраморными
бассейнами, в которых живет и мечтает Аретуза.
Что такое человеческое сердце, человеческий мозг, человеческий глаз?
Горстка земли, горстка пепла. И все же именно этот гумус избрал универсум
своей ареной. Так, драгоценные камни, вышедшие из низменной земли и
ничтожной глины, были возвышены до божественного блеска. На этой параболе
зиждется их ценность, сделавшая их предметом одежды первосвященников и
королей, а также украшением прекрасных женщин, рожденных матерью-землей".
Таков рассказ Фортунио. Мы же по возвращении еще раз обратимся к
побуревшим холмам, на которых стоят зеленые башни. Там нас ожидают вещи
пусть менее красочные, зато куда более удивительные.
На этой фразе Горный советник закрыл красный блокнотик и убрал грифель
на место. Он только еще добавил:
- Остановимся пока на этом, Стаей. Сейчас у вас есть фонограмма трех
первых глав; я хотел бы прочитать сегодня вечером у себя в "ракушке" готовый
машинописный текст. Я останусь в городе до среды... Нет, спасибо, не нужно.
Только поставьте мне бутылочку парэмпайра на камин. До вечера, Стаей.
Он прижал к себе фонофор и кивнул Луцию:
- Я пойду сейчас уложу вещи. -И, как и полагалось Горному советнику,
пожелал: - На-гора, командор! Счастья вам и удачи. Не забудьте про агаты.
В кают-компании царило оживление. Передавалась текущая информация,
прослушивались последние новости, уславливались о встречах в деловых
конторах Гелиополя, нарастало радостное возбуждение, переходящее в веселье,
привычно возвещающее о прибытии и скором расставании.
Стюард убрал посуду. Оба соседа, оставшиеся сидеть за столом и после
того, как распрощался Горный советник, тоже кончили завтракать и углубились
в разговор. Один из них, Орелли, молодой профессор истории культуры, тоже
имел фонофор академика. Профессор был высокого роста и крепкого
телосложения; весь его гордый облик был отмечен осознанием свободы духа и
чувства собственного достоинства. Сильное солнце по ту сторону Гесперид
оставило свой след на его загорелом лице. В интонации его голоса и в манере
вести диалог проглядывал оптимизм, даже идеализм, делавший сторонника
подобной точки зрения уязвимым в споре и все же вызывавший к нему симпатию.
Другой, одетый в алюминиевого цвета форму технократа-специалиста, носил
такого же цвета институтский фонофор. При виде золотого, универсального
фонофора Луция, он поднялся и поклонился. У него был узкий череп, высокий
лоб, переходивший в лысину с пышным венчиком рыжих волос на затылке. Брови
чуть светлее, скорее пепельного цвета, а глаза голубые, с белесой поволокой,
и как бы повернуты несколько вовнутрь, так что центр поля зрения находился
примерно в двух пядях от переносицы. От этого взгляд огромных зрачков
делался жестким и прицельным, казалось, он все время следит за кем-то.
Улыбка этого человека, который был, по-видимому, одного возраста с Орелли,
тот называл его Томасом, была злобной и язвительной, что усугублялось, когда
он бросал реплику. По нему было видно, что он не давал сбить себя с толку
цветистостью и эмоциональностью речи, а сухо взвешивал каждое слово,
проверяя его на логичность. Неусыпно высматривал он любую брешь в натиске
противника, каждое беззаботно пропущенное уязвимое место и тогда тщательно и
с наслаждением выбирал разящую стрелу. Очевидным было, что для него важно не
просто поразить цель, но и причинить боль, поражая ее.
Луций спрашивал себя, что могло связывать таких разных людей. Может,
старая дружба со студенческих лет, с которой не хочется расставаться. Ведь
мы храним не только свои воспоминания о прожитых годах, но и память о наших
друзьях тех лет, как бы платим им дань благодарности за старое, забывая
зачастую все дурное. "Mange de la vache enragee"(1). A мог одержать верх и
принцип притягивания противоположностей, столь часто наблюдаемый у одаренных
людей. Ведь мы испытываем тягу к противоположному не обязательно только по
половому признаку.
- Ты все такой же, как был, Конрад, - услышал он слова рыжего,
обращенные к Орел- - ---------------------------------------
(1) Здесь: не один пуд соли съели (фр.).
ли, - с твоим пристрастием к диковинным блюдам и излишествам в
приправе. Если убрать все внешние красоты, то от твоей Лакертозы останется
только полуразрушенный кратер на пустынном вулканическом острове, где
возникла самобытная цивилизация. Людишки занимаются на морских просторах
наполовину торговлей, наполовину пиратством. Морской идол стал городским
божеством. То, что нам надо узнать от вас, Конрад, так это факты, а не ваши
мнения.
- В таком случае наймите на службу фотографов.
- Вот тогда-то кое-что из чудес прояснилось бы побыстрее.
- Конечно, ведь пленка не способна даже запечатлеть все оттенки цветов
радуги.
Орелли помолчал какое-то время, потом сказал:
- Твои возражения важны для меня, мне надо перепроверить свои
зарисовки. В красках ты ничего не смыслишь. Ты из тех архитекторов, которые
возводят одни столбы, но никак не арки.
Смягчившись, он добавил потеплевшим голосом:
- Томас, я думаю, что у тебя появится представление о сложившейся
жизненной формации, которую мы называем цивилизацией, если ты составишь мне
компанию за час до захода солнца и отправишься со мной на тот скалистый
утес, который зовется Южным Горном.
Он повернул к себе аэроионизатор и откинулся назад. Собеседник внимал
его словам наполовину благосклонно, наполовину снисходительно, как
воспринимают лепет ребенка, давая ему возможность показать себя.
- Там, в скалистых пещерах, гнездится разновидность альбатросов,
крупных морских разбойников, охотящихся на рыб. С незапамятных времен птицы
эти - священные животные и поэтому не столь пугливы, до них даже можно
дотронуться рукой. Можно видеть, как они, стоя на своих неуклюжих ногах,
отдыхают на скалах, раскинув крылья. Неподвижные зрачки блестят, как
отшлифованные красные стекляшки.
Я часто задавал себе вопрос, видят ли они свою добычу уже со скалы или
просто совершают периодически вылеты на места ее нахождения. Распластав в
воздухе невероятно мощные крылья, узкие и резко загнутые назад, словно серп
косы, они парят серебряными птицами даже при слабом встречном ветре над
темно-синей морской глубиной.
С королевским спокойствием, словно набирая силу, описывают они широкий
круг, удаляясь от скалистого мыса. Потом стремительно падают вниз, подобно
дьяволу, врезаясь в толщу воды.
И каждый раз я чувствую, как напрягаются мои глаза, следя за их
молниеносным падением, когда они, сильно уменьшаясь, сливаются визуально с
серебристой пеной морских гребешков. Упиваясь этим зрелищем, так и
представляешь, что ощущение пространства, свойственное этим смелым птицам,
передается и тебе и что все вокруг блестит еще ярче и стекленеет,
отвердевая, как остывающая серебряная монета после чеканки.
В этот час жизненный мир Лакертозы уплотняется до предела, как бы
убирается в себя, закрываясь, словно плод. Море тогда вздымается вокруг,
образуя чашу, и цвет его сливается с цветом неба, и все пространство
смыкается в единый голубой шар.
Ни один парус, ни одна галера не нарушают уединенности этого замкнутого
мира. Утес накаляется, и остров всплывает из глубины вод багровым молодым
месяцем. Там, где внутренний край серпа врезается в море, его окаймляет
белая мраморная оторочка. Словно клешни омара, охватывают с боков оба мола
торговую гавань с галерами. На разделяющей их дамбе видна красная раковина
со статуей богини Моря, воздевшей руки.
Сверкают в белом блеске дома и улицы Лакертозы, смотрящиеся как ярусы в
полукружии театра под открытым небом. Камень, из которого построен город,
сверкает и слепит белизной, чернеют только выжженные круги перед
жертвенниками.
В этот час из дверей выходят женщины и приносят ежедневную жертву
уходящему солнцу. Они поднимают глаза к святилищу бога Солнца,
возвышающемуся посреди лагуны над морем. В его сторону обращены и все
жертвенники в городе.
Святилище, похожее на дворец, выполнено из порфира, что есть на
острове. Галереи, пересекаясь восемь раз, ведут к венчающей его площадке.
Про этот верхний ярус известно, что там находится золотое ложе бога Солнца,
символ которого, обелиск, издалека виден кораблям; его вознесшаяся высоко
над верхней площадкой пирамидальная верхушка горит по ночам ярким светом.
Две крытые колоннады ведут к двум языческим храмам, посвященным богу
Солнца. В самый главный праздник позади жертвенников богу Солнца показывают
юношей и девушек, которых он выбирает для себя. Под белыми парусами уплывают
они во дворец и никогда больше не возвращаются оттуда.
Пока женщины готовятся к жертвоприношению, тень от обелиска скользит по
молам, по гавани с галерами и приближается к средней дамбе, пересекающей
морской пролив, на зеркальной глади которого в дни празднеств разыгрываются
красочные морские сражения и проплывают пышные эскадры, которые потом
сжигают.
В тот час, когда тень накрывает статую богини Моря, с галерей языческих
храмов звучит рог бога морей и начинает куриться дымок жертвенников. И
каждый раз тогда мне на мой одинокий пост передается легкое дрожание, словно
вибрирует весь голубой шар в торжественный миг зачатия.
Орелли, говоривший слегка поучительно и выспренне, вновь обратился к
своему собеседнику:
- Пока я пребываю в Академии в наставниках, я буду постоянно
придерживаться мнения, что любые частные наблюдения и исследования должны
увенчиваться такими высшими моментами, суммирующими их, словно полученный
результат. Каждая наука отталкивается от целого и должна в итоге обогащать
это целое.
Тот слушал его вполслуха, словно хорошо знакомую мелодию.
- Конрад, ты так и остался тем сумасбродом, каким я знал тебя еще по
"Боруссии"(1). Тогда это была история греческой культуры, и ты не можешь не
помнить, как часто и как безуспешно я пытался доказать тебе, насколько -
---------------------------------------
(1) "Боруссия" (Пруссия) - студенческая корпорация в Германии 30-х
годов.
важнее для нас Египет и вообще народы древнего Востока и что исход
битвы при Саламине был трагедией, от которой мы не оправились и по сей день.
Древние римляне подлатали кое-что, но далеко не самым лучшим образом. От
Эллады ведет свое начало и переоценка независимого научного эксперимента, то
есть умственной деятельности по собственному разумению, что непременно
выливается в анархию. Подобная роскошь при тех громадных пространствах,
которые мы должны контролировать, обходится нам все дороже и дороже. Мы
хотим получать от вас не просто какие-либо результаты - мы хотим получить
такие результаты, какие можно пустить в дело.
- И когда их можно будет пустить в дело? Естественно, только тогда,
когда они совпадут с теми предварительными расчетами, которые вы вынашиваете
в вашем Центральном ведомстве. Вы хотите манипулировать знаниями, как
мозаикой, складываемой из кусочков ad hoc - по заранее составленной схеме.
Когда вам для теории доисторических эпох требуются вещественные
доказательства, тогда вы снаряжаете археологические экспедиции, которые,
произведя раскопки, находят в далеких пустынях и пещерах ледникового периода
то, что вам нужно, - missing link(1), вытаскивают его на свет Божий из-под
векового наносного хлама сланцевых карьеров. Теперь этот дурной стиль уже
перекочевывает из естественных наук в гуманитарные. А тому, кто находит
нечто нежелательное, грозит инквизиция. Что, собственно, дает вам смелости
требовать от ученого то, что для него неприемлемо?
- ---------------------------------------
(1) Недостающее звено (англ.).
- И это спрашиваешь ты, - услышал Луций возражение человека в серой
форме, - ты, который никогда не идет на компромисс? Да мы, может, всего-то
только и хотим слегка попридержать раскручивающуюся пружину, осуществляя
контроль, как и подобает авгурам.
Он выключил аэроионизатор и нагнулся к другу:
- Однако же, говоря серьезно, Конрад, и между нами, ты слишком умен,
чтобы не понимать, что, подобная твоей, академическая трактовка этой
сказочно прекрасной Лакертозы не что иное, как явная помеха на нашем пути
или даже завуалированное нападение на проложенный нами курс. Нет, мы не
допустим возрождения старых богов. - Его голос стал резким и сухим; в нем
отразился старый спор института с академиками: у одних - воля, у других -
мировоззрение. - Тот, за кем сила, живет настоящим и формирует из него
будущее и прошлое. Вы же придерживаетесь обратной точки зрения.
Казалось, он почувствовал, что повел себя слишком резко, и опять
включил аэроионизатор, чтобы разрядить обстановку, извинившись перед Луцием.
Потом вновь обратился к профессору:
- Мифические явления, которые ты так старательно отслеживаешь сегодня,
всего лишь простейшие миражи природной стихии. То, чего допытывался
когда-то, теряясь в догадках, наивный разум, сегодня - цель строго
организованного сознания, науки. Мы создали соответствующие органы по
изучению непознанного и поставили их себе на службу. Мы ударили в мертвую
скалу, и хлынули неиссякаемым потоком власть и богатство.
Гордая улыбка пробежала по его лицу, и, удовлетворенно вздохнув, он
откинулся на спинку стула. Излучение аэроионизатора делало его красивым,
придавало его лицу некий флер, словно он выпил крепкого вина, голос его
звучал теперь покровительственно:
- И поэтому, Конрад, древние боги пасуют перед нами, перед нашей
сверхсилой. Тебе прекрасно известно, что с первыми же нашими
аэроиснизаторами и фонофорами, которые мы доставим на Лакертозу,
жертвоприношения утратят свою силу, а призрачная власть богов померкнет. И
причина тут не в рациональности средств, а в их более действенной силе. Бот
они, эти волшебные солнца, свет которых затмит сияние древних небес.
Медленно помахивая руками, он направил на себя струящийся соленый
воздух, напоенный благоуханием ароматов и насыщенный целебными лучами,
потягивая его носом. Он говорил сейчас, испытывая наслаждение и абсолютно
уверенный в себе, как и его обожаемый кумир, Ландфогт, когда бывал в хорошем
настроении:
- Сверхсила настолько могучая вещь, что ничто не может ее пошатнуть. Но
мы можем быть и великодушными. Подай свой отчет, Конрад, - я замолвлю
словечко перед мессиром Гранде, чтобы он передал остров Координатному
ведомству и объявил его заповедной зоной. Мы примем его себе на баланс,
включая священных пеликанов, и позаботимся о том, чтобы там ничего не
изменилось.
- Не пеликаны - альбатросы, - поправил его Орелли; он слушал с явным
неудовольствием. - Пойдем наверх, скоро покажется Кастельмарино. Тебе бы
композитором стать - тогда труба была бы ведущим инструментом в оркестре.
- А тебе бы - первым зазывалой в кафешантанах Александрии.
Вежливо попрощавшись, они встали и покинули кают-компанию. Серый,
прежде чем пройти сквозь вращающуюся дверь на прогулочную палубу, бросил еще
раз испытующий взгляд назад, в зал.
Луций связался с обсерваторией и получил сведения о точном времени и
местонахождении корабля. Предстояло еще добрых два часа ходу. Он достал из
кармана узенькую тетрадочку, она служила ему в пути дневником. Б нескольких
строчках он зафиксировал события текущего дня:
"Конец поездки в Астурию. Поговаривают о беспорядках в городе. Завтрак
с Горным советником. Разговор об учении о цвете; говорят, найдено кое-что из
записок Учителя. Подключить Отмара. Затем беседа Орелли с его другом,
который наверняка близок к мессиру Гранде, может, даже и к самому Ландфогту.
Откашливается точно так же, как тот.
Взять на заметку: наблюдая подобную пару, можно видеть, как спонтанная
юношеская дружба раскалывается на консервативное и нигилистическое течения.
Человек делает выбор в пользу вегетативного или минерального мира. Он может
одеревенеть, с одной стороны, и окаменеть - с другой. Но на дереве еще можно
увидеть живые цветы. Склонность предрекать процесс познания ведет к застою;
наука бюрократизируется, принимает на себя функции высшей полицейской
инстанции. Профессоров обучают прислуживать.
Далее, не упустить из виду следующее: в таких типах, как этот Томас,
твердокаменность минеральных пород накладывает свой физиогномический
отпечаток на внешность. Я надеялся раньше на упрощенные формы и более
силовой вариант при распаде личности. А между тем отчетливее видны лишь
чистые потери. Все становится невыразительным, серым, словно пыльным,
униформируется, как вещи. Скучными становятся даже могучие оплоты страстей -
власть, любовь и война".
Он закрыл тетрадочку, чтобы убрать ее, но открыл вновь, еще раз сверив
время. Он мог еще набросать вчерне донесение для Проконсула, поскольку в
городе его сразу ждала работа. Корабль шел тихим ходом. Путь от Гесперид
можно было проделать за ничтожно короткий отрезок времени. Однако с тех пор,
как скорости стали абсолютными, им никто больше не придавал значения. Скорее
получалось даже так, будто их вообще не существует, поездки растягивались
или укорачивались - в зависимости от желания или как того требовало дело.
Ход "Голубого авизо" был приведен в соответствие с той работой, которую
предстояло выполнить в течение пути. Потерянного зря или мертвого времени
больше не было. Да и фонофоры делали возможным одновременное присутствие
везде, где надо.
Луций притянул аэроионизатор поближе к себе и стал обдумывать ключевые
пункты своего донесения. Астурийские распри; совсем не простое дело раскрыть
на бумаге их характер - Дон Педро имел обыкновение опрокидывать столик,
играя в шахматы.
Наконец он поднялся и пошел к выходу. Кают-компания гудела, как
пчелиный улей. Не только близость дома волновала умы; в воздухе
чувствовалась война. Обрывки разговоров, которые он ловил, проходя мимо
столов, касались того поворота событий, который надвигался.
- Осенью Дон Педро нанесет удар.
- Экспертиза? Для бунтовщиков не существует никакого международного
права.
- А для тиранов никаких гарантий безопасности.
- Из драгоценных камней лучше брать те, что средней величины, их можно
спрятать на себе.
- А крупные солитеры опасная вещь, вам лучше посоветоваться с Шолвином.
- Лучше всего - концентрированная энергия.
- Я слишком долго пробыл на Востоке, чтобы не знать, что только тот
действует наверняка, кто и подозреваемых... in dubio pro...(1)
- Электричество притягивает.
- ...проверить списки жителей города, выплачивать соответствующее
денежное вознаграждение швейцарам, фонофоры убрать. Особенно парсы...
- Биржа пока еще в игре не участвует.
- Говорят, переговоры идут полным ходом.
- Как хорошо, что мы предприняли эту поездку. Когда-то еще доведется
увидеть леса и такие деревья, нижний сук которых находится на высоте
Кельнского собора.
- Есть еще и совсем поблизости тихие местечки - например, научные
исследования в Коралловом море. Вам нужно позвонить Таубенхаймеру.
- Он потребует, чтобы я привел в порядок его классификацию головоногих.
Трудный орешек.
- ---------------------------------------
(1) В случае сомнения (лат.).
Уже вовсю началась погоня за тихими местечками. Луций остановился перед
вращающейся дверью и посмотрел в зал. Вплотную к нему сидели двое
пассажиров, лица которых сильно загорели под чужим солнцем. На их асбестовых
костюмах был вышит седмичник - знак Ориона. Он повторялся и на фонофорах,
ведь Орион охотился не только на землях диадохов, но и имел лицензии на
охоту в угодьях по ту сторону Гесперид. Только его охотники и подчиненные
Горному советнику чиновники Казначейства имели, как все считали, пропуск от
Регента.
Оба они уже были готовы сойти на берег, и в качестве ручной клади у них
было оружие, повешенное на спинку стула, - легкие винтовки из
стали-серебрянки, в изготовлении которых соединилось искусство оптического
мастера, оружейника и гравера. Они стреляли лазерным лучом и обладали
поражающей силой на дистанцию, с которой охотник видит любую пернатую дичь в
огромных лесах, когда она со свистом проносится в воздухе над верхушками
деревьев, блистая великолепием своего оперения.
Конечно, эти вольные стрелки, беспечно бродившие по лесам, тоже
интересовались сейчас вакансиями на военной и государственной службах,
искали по возможности еще не потревоженные соты в этом огромном улье. Тем
более что в Центральном ведомстве Орион числился в списках пораженцев, а его
знак воспринимался уже как позднейший перифраз семисвечного подсвечника.
спирали внутри жерла напоминал забавные комбинации цветных стеклышек в
калейдоскопе при его вращении, когда рисунок узора заметно уплотняется. С
каждым витком приближающаяся цель - дно, подобное сверкающему человеческому
глазу, - становилась все великолепнее. Внизу то переливалась красками
бархатная змеиная кожа, то мерцал неяркий перламутр - морская краса
коралловой гряды. Радужным блеском искрится он и светится в зеленых
сумерках. В таком сиянии сбрасывает с себя одежды богиня любви, а Ирида
входит в чертоги богов.
Я понял, что проник в один из космических гротов - сокровищницу
универсума. Мне уже доводилось во время странствий по горным вершинам
спускаться в ледниковые мельницы, эти котлы ледникового периода,
сохранившиеся в первичной породе. В них ледниковое молоко обкатывало и
шлифовало, перемалывая тысячелетиями на своих мельничных жерновах, валуны.
Теперь молотильные чаны обсохли, а измельченные в круговерти горные породы
покрыли их дно круглыми камешками.
В таких местах наши чувства постоянно взывают к тому, кого здесь нет,
как, например, в пустой мастерской художника мастер нам дороже всего. Крыло
наводит на мысль о существовании воздуха, ключ - замка. И то же самое
происходило в тех ледниковых мельницах, думалось о духе воды, представились
величие и мощь давно отшумевшего бурного таяния снегов, охватившие меня
своей колдовской магией. Титанические силы природы оставляют такие места на
память в знак их непобедимости.
А здесь, в чреве зеленых башен, космические мельницы, полные
драгоценных камней, раскрыли свои богатства перед изумленным взором. Что за
силы участвовали в этой игре, высвобождая каменья из изумрудного
материнского лона и собирая их на глубине в единую кладовую, превосходящую
по богатству все сокровищницы Индии? Как бы то ни было, но образованию
подобных жил не могли не содействовать звездные эпохи.
Распластавшись на животе и погрузив обе руки в богатства на дне
кратера, я чувствовал себя опьяненным от обилия драгоценностей, как
одурманенная пчела или шмель в море цветов, как мечтатель далеких миров,
очутившийся в океане звезд. Я видел, я ощущал, я пробовал на вкус их гладкую
поверхность, упивался сиянием, исходящим от бесценных россыпей, глядевших на
меня зрачками сказочных, невиданных существ, игравших всеми цветами радуги.
Вот они сверкают передо мной, испуская неземной свет, в поисках которого
полчища невольников баламутят морские пучины, просеивают пустыни, промывают
золотоносные пески великих рек, - только все они крупнее и чище того, что
извлекают из земных недр всевозможными промышленными способами горнорабочие,
моют в лотках речной водой золотодобытчики. И к знакомым камням добавились и
вовсе незнакомые. Ни в Офире, ни в Голконде не было ничего подобного. В
зеленой изумрудной крошке виднелись разноцветные крупинки, а сверху их
покрывал еще желто-бурый, тонкой огранки минерал. Камень был словно создан
для солитера - искрящаяся оправа крупного бриллианта. Камешки, как зрачки
драконов, грифов и покрытых пеной обитателей нептунова царства, запеклись
огнем и горели и сверкали ярче солнечного света.
Я взвесил в руках лунный камень, переливавшийся молочным блеском,
словно яйцо Леды. Кто знает, был его блеск прекраснее нежно-зеленого, с
серой дымкой нефрита или отливающего перламутром опала? Я задумался над
этими рунами - тончайшими прожилками на небесно-голубой бирюзе, вкраплениями
красных, как искры, зерен в гелиотропе, рисунком дерева жизни на "моховом"
агате, пучком стрел в горном хрустале. Но всю эту гамму красок затмил собой
великий красный, голубой и белый свет камней второго ряда на священной
одежде Аарона. Черной молнии, сверкнувшей в глубинах карбункула, не может
противостоять ничей рассудок. В священном сапфире будто разверзается само
небо. Алмаз являет собой высшее подобие света, вобрав в себя при всей своей
идеальной прозрачности и ясности всю гамму красок.
Представ перед этими зеркалами, отражающими универсум, дух погружается
в возвышенные мечты. Красота открывается ему в иной форме, чем облеченная в
плоть и наделенная земной жизнью, - она приближается, излучая неземное
сияние. Она вспыхивает, озаренная откровением и вечностью после наших долгих
блужданий в потемках.
В тех ледниковых мельницах возник дух воды, подобно мастеру в покинутой
мастерской. А здесь, в изумрудной башне из далеких миров, в этом Граале,
предстал вдруг воочию дух макрокосма. Утренние и вечерние зори то
прорывались сквозь облака, то горели в безоблачном сиянии, когда солнце
всходило и заходило над водами невиданных морей со всем великолепием их
островов. Дремали окутанные голубыми и зелеными тенями гроты с мраморными
бассейнами, в которых живет и мечтает Аретуза.
Что такое человеческое сердце, человеческий мозг, человеческий глаз?
Горстка земли, горстка пепла. И все же именно этот гумус избрал универсум
своей ареной. Так, драгоценные камни, вышедшие из низменной земли и
ничтожной глины, были возвышены до божественного блеска. На этой параболе
зиждется их ценность, сделавшая их предметом одежды первосвященников и
королей, а также украшением прекрасных женщин, рожденных матерью-землей".
Таков рассказ Фортунио. Мы же по возвращении еще раз обратимся к
побуревшим холмам, на которых стоят зеленые башни. Там нас ожидают вещи
пусть менее красочные, зато куда более удивительные.
На этой фразе Горный советник закрыл красный блокнотик и убрал грифель
на место. Он только еще добавил:
- Остановимся пока на этом, Стаей. Сейчас у вас есть фонограмма трех
первых глав; я хотел бы прочитать сегодня вечером у себя в "ракушке" готовый
машинописный текст. Я останусь в городе до среды... Нет, спасибо, не нужно.
Только поставьте мне бутылочку парэмпайра на камин. До вечера, Стаей.
Он прижал к себе фонофор и кивнул Луцию:
- Я пойду сейчас уложу вещи. -И, как и полагалось Горному советнику,
пожелал: - На-гора, командор! Счастья вам и удачи. Не забудьте про агаты.
В кают-компании царило оживление. Передавалась текущая информация,
прослушивались последние новости, уславливались о встречах в деловых
конторах Гелиополя, нарастало радостное возбуждение, переходящее в веселье,
привычно возвещающее о прибытии и скором расставании.
Стюард убрал посуду. Оба соседа, оставшиеся сидеть за столом и после
того, как распрощался Горный советник, тоже кончили завтракать и углубились
в разговор. Один из них, Орелли, молодой профессор истории культуры, тоже
имел фонофор академика. Профессор был высокого роста и крепкого
телосложения; весь его гордый облик был отмечен осознанием свободы духа и
чувства собственного достоинства. Сильное солнце по ту сторону Гесперид
оставило свой след на его загорелом лице. В интонации его голоса и в манере
вести диалог проглядывал оптимизм, даже идеализм, делавший сторонника
подобной точки зрения уязвимым в споре и все же вызывавший к нему симпатию.
Другой, одетый в алюминиевого цвета форму технократа-специалиста, носил
такого же цвета институтский фонофор. При виде золотого, универсального
фонофора Луция, он поднялся и поклонился. У него был узкий череп, высокий
лоб, переходивший в лысину с пышным венчиком рыжих волос на затылке. Брови
чуть светлее, скорее пепельного цвета, а глаза голубые, с белесой поволокой,
и как бы повернуты несколько вовнутрь, так что центр поля зрения находился
примерно в двух пядях от переносицы. От этого взгляд огромных зрачков
делался жестким и прицельным, казалось, он все время следит за кем-то.
Улыбка этого человека, который был, по-видимому, одного возраста с Орелли,
тот называл его Томасом, была злобной и язвительной, что усугублялось, когда
он бросал реплику. По нему было видно, что он не давал сбить себя с толку
цветистостью и эмоциональностью речи, а сухо взвешивал каждое слово,
проверяя его на логичность. Неусыпно высматривал он любую брешь в натиске
противника, каждое беззаботно пропущенное уязвимое место и тогда тщательно и
с наслаждением выбирал разящую стрелу. Очевидным было, что для него важно не
просто поразить цель, но и причинить боль, поражая ее.
Луций спрашивал себя, что могло связывать таких разных людей. Может,
старая дружба со студенческих лет, с которой не хочется расставаться. Ведь
мы храним не только свои воспоминания о прожитых годах, но и память о наших
друзьях тех лет, как бы платим им дань благодарности за старое, забывая
зачастую все дурное. "Mange de la vache enragee"(1). A мог одержать верх и
принцип притягивания противоположностей, столь часто наблюдаемый у одаренных
людей. Ведь мы испытываем тягу к противоположному не обязательно только по
половому признаку.
- Ты все такой же, как был, Конрад, - услышал он слова рыжего,
обращенные к Орел- - ---------------------------------------
(1) Здесь: не один пуд соли съели (фр.).
ли, - с твоим пристрастием к диковинным блюдам и излишествам в
приправе. Если убрать все внешние красоты, то от твоей Лакертозы останется
только полуразрушенный кратер на пустынном вулканическом острове, где
возникла самобытная цивилизация. Людишки занимаются на морских просторах
наполовину торговлей, наполовину пиратством. Морской идол стал городским
божеством. То, что нам надо узнать от вас, Конрад, так это факты, а не ваши
мнения.
- В таком случае наймите на службу фотографов.
- Вот тогда-то кое-что из чудес прояснилось бы побыстрее.
- Конечно, ведь пленка не способна даже запечатлеть все оттенки цветов
радуги.
Орелли помолчал какое-то время, потом сказал:
- Твои возражения важны для меня, мне надо перепроверить свои
зарисовки. В красках ты ничего не смыслишь. Ты из тех архитекторов, которые
возводят одни столбы, но никак не арки.
Смягчившись, он добавил потеплевшим голосом:
- Томас, я думаю, что у тебя появится представление о сложившейся
жизненной формации, которую мы называем цивилизацией, если ты составишь мне
компанию за час до захода солнца и отправишься со мной на тот скалистый
утес, который зовется Южным Горном.
Он повернул к себе аэроионизатор и откинулся назад. Собеседник внимал
его словам наполовину благосклонно, наполовину снисходительно, как
воспринимают лепет ребенка, давая ему возможность показать себя.
- Там, в скалистых пещерах, гнездится разновидность альбатросов,
крупных морских разбойников, охотящихся на рыб. С незапамятных времен птицы
эти - священные животные и поэтому не столь пугливы, до них даже можно
дотронуться рукой. Можно видеть, как они, стоя на своих неуклюжих ногах,
отдыхают на скалах, раскинув крылья. Неподвижные зрачки блестят, как
отшлифованные красные стекляшки.
Я часто задавал себе вопрос, видят ли они свою добычу уже со скалы или
просто совершают периодически вылеты на места ее нахождения. Распластав в
воздухе невероятно мощные крылья, узкие и резко загнутые назад, словно серп
косы, они парят серебряными птицами даже при слабом встречном ветре над
темно-синей морской глубиной.
С королевским спокойствием, словно набирая силу, описывают они широкий
круг, удаляясь от скалистого мыса. Потом стремительно падают вниз, подобно
дьяволу, врезаясь в толщу воды.
И каждый раз я чувствую, как напрягаются мои глаза, следя за их
молниеносным падением, когда они, сильно уменьшаясь, сливаются визуально с
серебристой пеной морских гребешков. Упиваясь этим зрелищем, так и
представляешь, что ощущение пространства, свойственное этим смелым птицам,
передается и тебе и что все вокруг блестит еще ярче и стекленеет,
отвердевая, как остывающая серебряная монета после чеканки.
В этот час жизненный мир Лакертозы уплотняется до предела, как бы
убирается в себя, закрываясь, словно плод. Море тогда вздымается вокруг,
образуя чашу, и цвет его сливается с цветом неба, и все пространство
смыкается в единый голубой шар.
Ни один парус, ни одна галера не нарушают уединенности этого замкнутого
мира. Утес накаляется, и остров всплывает из глубины вод багровым молодым
месяцем. Там, где внутренний край серпа врезается в море, его окаймляет
белая мраморная оторочка. Словно клешни омара, охватывают с боков оба мола
торговую гавань с галерами. На разделяющей их дамбе видна красная раковина
со статуей богини Моря, воздевшей руки.
Сверкают в белом блеске дома и улицы Лакертозы, смотрящиеся как ярусы в
полукружии театра под открытым небом. Камень, из которого построен город,
сверкает и слепит белизной, чернеют только выжженные круги перед
жертвенниками.
В этот час из дверей выходят женщины и приносят ежедневную жертву
уходящему солнцу. Они поднимают глаза к святилищу бога Солнца,
возвышающемуся посреди лагуны над морем. В его сторону обращены и все
жертвенники в городе.
Святилище, похожее на дворец, выполнено из порфира, что есть на
острове. Галереи, пересекаясь восемь раз, ведут к венчающей его площадке.
Про этот верхний ярус известно, что там находится золотое ложе бога Солнца,
символ которого, обелиск, издалека виден кораблям; его вознесшаяся высоко
над верхней площадкой пирамидальная верхушка горит по ночам ярким светом.
Две крытые колоннады ведут к двум языческим храмам, посвященным богу
Солнца. В самый главный праздник позади жертвенников богу Солнца показывают
юношей и девушек, которых он выбирает для себя. Под белыми парусами уплывают
они во дворец и никогда больше не возвращаются оттуда.
Пока женщины готовятся к жертвоприношению, тень от обелиска скользит по
молам, по гавани с галерами и приближается к средней дамбе, пересекающей
морской пролив, на зеркальной глади которого в дни празднеств разыгрываются
красочные морские сражения и проплывают пышные эскадры, которые потом
сжигают.
В тот час, когда тень накрывает статую богини Моря, с галерей языческих
храмов звучит рог бога морей и начинает куриться дымок жертвенников. И
каждый раз тогда мне на мой одинокий пост передается легкое дрожание, словно
вибрирует весь голубой шар в торжественный миг зачатия.
Орелли, говоривший слегка поучительно и выспренне, вновь обратился к
своему собеседнику:
- Пока я пребываю в Академии в наставниках, я буду постоянно
придерживаться мнения, что любые частные наблюдения и исследования должны
увенчиваться такими высшими моментами, суммирующими их, словно полученный
результат. Каждая наука отталкивается от целого и должна в итоге обогащать
это целое.
Тот слушал его вполслуха, словно хорошо знакомую мелодию.
- Конрад, ты так и остался тем сумасбродом, каким я знал тебя еще по
"Боруссии"(1). Тогда это была история греческой культуры, и ты не можешь не
помнить, как часто и как безуспешно я пытался доказать тебе, насколько -
---------------------------------------
(1) "Боруссия" (Пруссия) - студенческая корпорация в Германии 30-х
годов.
важнее для нас Египет и вообще народы древнего Востока и что исход
битвы при Саламине был трагедией, от которой мы не оправились и по сей день.
Древние римляне подлатали кое-что, но далеко не самым лучшим образом. От
Эллады ведет свое начало и переоценка независимого научного эксперимента, то
есть умственной деятельности по собственному разумению, что непременно
выливается в анархию. Подобная роскошь при тех громадных пространствах,
которые мы должны контролировать, обходится нам все дороже и дороже. Мы
хотим получать от вас не просто какие-либо результаты - мы хотим получить
такие результаты, какие можно пустить в дело.
- И когда их можно будет пустить в дело? Естественно, только тогда,
когда они совпадут с теми предварительными расчетами, которые вы вынашиваете
в вашем Центральном ведомстве. Вы хотите манипулировать знаниями, как
мозаикой, складываемой из кусочков ad hoc - по заранее составленной схеме.
Когда вам для теории доисторических эпох требуются вещественные
доказательства, тогда вы снаряжаете археологические экспедиции, которые,
произведя раскопки, находят в далеких пустынях и пещерах ледникового периода
то, что вам нужно, - missing link(1), вытаскивают его на свет Божий из-под
векового наносного хлама сланцевых карьеров. Теперь этот дурной стиль уже
перекочевывает из естественных наук в гуманитарные. А тому, кто находит
нечто нежелательное, грозит инквизиция. Что, собственно, дает вам смелости
требовать от ученого то, что для него неприемлемо?
- ---------------------------------------
(1) Недостающее звено (англ.).
- И это спрашиваешь ты, - услышал Луций возражение человека в серой
форме, - ты, который никогда не идет на компромисс? Да мы, может, всего-то
только и хотим слегка попридержать раскручивающуюся пружину, осуществляя
контроль, как и подобает авгурам.
Он выключил аэроионизатор и нагнулся к другу:
- Однако же, говоря серьезно, Конрад, и между нами, ты слишком умен,
чтобы не понимать, что, подобная твоей, академическая трактовка этой
сказочно прекрасной Лакертозы не что иное, как явная помеха на нашем пути
или даже завуалированное нападение на проложенный нами курс. Нет, мы не
допустим возрождения старых богов. - Его голос стал резким и сухим; в нем
отразился старый спор института с академиками: у одних - воля, у других -
мировоззрение. - Тот, за кем сила, живет настоящим и формирует из него
будущее и прошлое. Вы же придерживаетесь обратной точки зрения.
Казалось, он почувствовал, что повел себя слишком резко, и опять
включил аэроионизатор, чтобы разрядить обстановку, извинившись перед Луцием.
Потом вновь обратился к профессору:
- Мифические явления, которые ты так старательно отслеживаешь сегодня,
всего лишь простейшие миражи природной стихии. То, чего допытывался
когда-то, теряясь в догадках, наивный разум, сегодня - цель строго
организованного сознания, науки. Мы создали соответствующие органы по
изучению непознанного и поставили их себе на службу. Мы ударили в мертвую
скалу, и хлынули неиссякаемым потоком власть и богатство.
Гордая улыбка пробежала по его лицу, и, удовлетворенно вздохнув, он
откинулся на спинку стула. Излучение аэроионизатора делало его красивым,
придавало его лицу некий флер, словно он выпил крепкого вина, голос его
звучал теперь покровительственно:
- И поэтому, Конрад, древние боги пасуют перед нами, перед нашей
сверхсилой. Тебе прекрасно известно, что с первыми же нашими
аэроиснизаторами и фонофорами, которые мы доставим на Лакертозу,
жертвоприношения утратят свою силу, а призрачная власть богов померкнет. И
причина тут не в рациональности средств, а в их более действенной силе. Бот
они, эти волшебные солнца, свет которых затмит сияние древних небес.
Медленно помахивая руками, он направил на себя струящийся соленый
воздух, напоенный благоуханием ароматов и насыщенный целебными лучами,
потягивая его носом. Он говорил сейчас, испытывая наслаждение и абсолютно
уверенный в себе, как и его обожаемый кумир, Ландфогт, когда бывал в хорошем
настроении:
- Сверхсила настолько могучая вещь, что ничто не может ее пошатнуть. Но
мы можем быть и великодушными. Подай свой отчет, Конрад, - я замолвлю
словечко перед мессиром Гранде, чтобы он передал остров Координатному
ведомству и объявил его заповедной зоной. Мы примем его себе на баланс,
включая священных пеликанов, и позаботимся о том, чтобы там ничего не
изменилось.
- Не пеликаны - альбатросы, - поправил его Орелли; он слушал с явным
неудовольствием. - Пойдем наверх, скоро покажется Кастельмарино. Тебе бы
композитором стать - тогда труба была бы ведущим инструментом в оркестре.
- А тебе бы - первым зазывалой в кафешантанах Александрии.
Вежливо попрощавшись, они встали и покинули кают-компанию. Серый,
прежде чем пройти сквозь вращающуюся дверь на прогулочную палубу, бросил еще
раз испытующий взгляд назад, в зал.
Луций связался с обсерваторией и получил сведения о точном времени и
местонахождении корабля. Предстояло еще добрых два часа ходу. Он достал из
кармана узенькую тетрадочку, она служила ему в пути дневником. Б нескольких
строчках он зафиксировал события текущего дня:
"Конец поездки в Астурию. Поговаривают о беспорядках в городе. Завтрак
с Горным советником. Разговор об учении о цвете; говорят, найдено кое-что из
записок Учителя. Подключить Отмара. Затем беседа Орелли с его другом,
который наверняка близок к мессиру Гранде, может, даже и к самому Ландфогту.
Откашливается точно так же, как тот.
Взять на заметку: наблюдая подобную пару, можно видеть, как спонтанная
юношеская дружба раскалывается на консервативное и нигилистическое течения.
Человек делает выбор в пользу вегетативного или минерального мира. Он может
одеревенеть, с одной стороны, и окаменеть - с другой. Но на дереве еще можно
увидеть живые цветы. Склонность предрекать процесс познания ведет к застою;
наука бюрократизируется, принимает на себя функции высшей полицейской
инстанции. Профессоров обучают прислуживать.
Далее, не упустить из виду следующее: в таких типах, как этот Томас,
твердокаменность минеральных пород накладывает свой физиогномический
отпечаток на внешность. Я надеялся раньше на упрощенные формы и более
силовой вариант при распаде личности. А между тем отчетливее видны лишь
чистые потери. Все становится невыразительным, серым, словно пыльным,
униформируется, как вещи. Скучными становятся даже могучие оплоты страстей -
власть, любовь и война".
Он закрыл тетрадочку, чтобы убрать ее, но открыл вновь, еще раз сверив
время. Он мог еще набросать вчерне донесение для Проконсула, поскольку в
городе его сразу ждала работа. Корабль шел тихим ходом. Путь от Гесперид
можно было проделать за ничтожно короткий отрезок времени. Однако с тех пор,
как скорости стали абсолютными, им никто больше не придавал значения. Скорее
получалось даже так, будто их вообще не существует, поездки растягивались
или укорачивались - в зависимости от желания или как того требовало дело.
Ход "Голубого авизо" был приведен в соответствие с той работой, которую
предстояло выполнить в течение пути. Потерянного зря или мертвого времени
больше не было. Да и фонофоры делали возможным одновременное присутствие
везде, где надо.
Луций притянул аэроионизатор поближе к себе и стал обдумывать ключевые
пункты своего донесения. Астурийские распри; совсем не простое дело раскрыть
на бумаге их характер - Дон Педро имел обыкновение опрокидывать столик,
играя в шахматы.
Наконец он поднялся и пошел к выходу. Кают-компания гудела, как
пчелиный улей. Не только близость дома волновала умы; в воздухе
чувствовалась война. Обрывки разговоров, которые он ловил, проходя мимо
столов, касались того поворота событий, который надвигался.
- Осенью Дон Педро нанесет удар.
- Экспертиза? Для бунтовщиков не существует никакого международного
права.
- А для тиранов никаких гарантий безопасности.
- Из драгоценных камней лучше брать те, что средней величины, их можно
спрятать на себе.
- А крупные солитеры опасная вещь, вам лучше посоветоваться с Шолвином.
- Лучше всего - концентрированная энергия.
- Я слишком долго пробыл на Востоке, чтобы не знать, что только тот
действует наверняка, кто и подозреваемых... in dubio pro...(1)
- Электричество притягивает.
- ...проверить списки жителей города, выплачивать соответствующее
денежное вознаграждение швейцарам, фонофоры убрать. Особенно парсы...
- Биржа пока еще в игре не участвует.
- Говорят, переговоры идут полным ходом.
- Как хорошо, что мы предприняли эту поездку. Когда-то еще доведется
увидеть леса и такие деревья, нижний сук которых находится на высоте
Кельнского собора.
- Есть еще и совсем поблизости тихие местечки - например, научные
исследования в Коралловом море. Вам нужно позвонить Таубенхаймеру.
- Он потребует, чтобы я привел в порядок его классификацию головоногих.
Трудный орешек.
- ---------------------------------------
(1) В случае сомнения (лат.).
Уже вовсю началась погоня за тихими местечками. Луций остановился перед
вращающейся дверью и посмотрел в зал. Вплотную к нему сидели двое
пассажиров, лица которых сильно загорели под чужим солнцем. На их асбестовых
костюмах был вышит седмичник - знак Ориона. Он повторялся и на фонофорах,
ведь Орион охотился не только на землях диадохов, но и имел лицензии на
охоту в угодьях по ту сторону Гесперид. Только его охотники и подчиненные
Горному советнику чиновники Казначейства имели, как все считали, пропуск от
Регента.
Оба они уже были готовы сойти на берег, и в качестве ручной клади у них
было оружие, повешенное на спинку стула, - легкие винтовки из
стали-серебрянки, в изготовлении которых соединилось искусство оптического
мастера, оружейника и гравера. Они стреляли лазерным лучом и обладали
поражающей силой на дистанцию, с которой охотник видит любую пернатую дичь в
огромных лесах, когда она со свистом проносится в воздухе над верхушками
деревьев, блистая великолепием своего оперения.
Конечно, эти вольные стрелки, беспечно бродившие по лесам, тоже
интересовались сейчас вакансиями на военной и государственной службах,
искали по возможности еще не потревоженные соты в этом огромном улье. Тем
более что в Центральном ведомстве Орион числился в списках пораженцев, а его
знак воспринимался уже как позднейший перифраз семисвечного подсвечника.