Страница:
– грамматики постоянно возникают и видоизменяются;
– правила грамматики допускают отклонения…
Определение такой категории, как дискурс, уже предполагает некоторую идеологическую ориентацию, собственную точку зрения на анализ языкового общения. Дебора Шифрин (Schiffrin 1994: 20–43) видит три подхода к определению дискурса (ср: Brown, Yuie 1983; Stubbs 1983; Macdonell 198C; Crusius 1989; Burton 1980; Maingueneaue. a. 1992; Nunan 1993; vanDijk 1997).
Первый подход, осуществляемый с позиций формально ориентированной лингвистики, определяет дискурс просто как «язык выше уровня предложения или словосочетания» – «language above the sentence or above the clause» (Stubbs 1983; ср.: Schiffrin 1994; Steiner, Veltman 1988; Stenstrom 1994 и др), «Под дискурсом, следовательно, будут пониматься два или несколько предложений, находящихся друг с другом в смысловой связи» (Звегинцев 1976) – критерий смысловой связности вносит заметную поправку.
Многие разнообразные формально-структурные лингвистические школы объединяет сосредоточенность на анализе функций одних элементов языка и «дискурса» по отношению к другим в ущерб изучению функций этих элементов по отношению к внешнему контексту. Формалисты обычно строят иерархию составляющих «целое» единиц, типов отношений между ними и правила их конфигурации. Но высокий уровень абстракции подобных моделей затрудняет их применение к анализу естественного общения.
Второй подход дает функциональное определение дискурса как всякого употребления языка: «the study of discourse is the study of any aspect of language use» (Fasold 1990); «the analysis of discourse, is necessarily, the analysis of language in use» (Brown, Yule 1983; ср.: Schiffrin 1994). Этот подход предполагает обусловленность анализа функций дискурса изучением функций языка в широком социокультурном контексте. Здесь принципиально допустимыми могут быть как этический, так и эмический подходы. В первом случае анализ идёт от выделения ряда функций (например, по P.O. Якобсону) соотнесения форм дискурса (высказываний и их компонентов) с той или иной функцией. Во втором случае исследованию подлежит весь спектр функций (не определяемых априорно) конкретных форм дискурса.
Д. Шифрин предлагает и третий вариант определения, подчёркивающий взаимодействие формы и функции: «дискурс как высказывания» (discourse utterances – Schiffrin 1994; ср.: Clark 1992: Renkema 1993; Drew 1995). Это определение подразумевает, что дискурс является не примитивным набором изолированных единиц языковой структуры «больше предложения», а целостной совокупностью функционально организованных, контекстуализованных единиц употребления языка. В этом случае вызывают затруднение различия подходов к определению высказывания (ср.: Арутюнова 1976; Бенвенист 1974; Леонтьев 1979; Бахтин 1979; Степанов 1981; Колшанский 1984; Падучева 1985; Слюсарева 1981; Сосаре 1982; Адмони 1994; Чупина 1987; Сергеева 1993; Лурия 1975; энонсема – Борботько 1981; Blakemore 1992; Brown, Yule 1983; Levinson 1983; Sperber, Wilson 1995 и др.)…
Требует краткого комментария соотношение понятий дискурс, текст и речь. Иногда их разграничение происходит по линии письменный текст vs устный дискурс, что неоправданно сужает объём данных категорий, сводя к только двум формам языковой действительности – использующей и не использующей письмо (ср.: Гальперин 1981; Дридзе 1984; Москальская 1981; Тураееа 1986; Филиппов 1989; Реферовская 1989; written text vs; spokendiscourse – Couithard 1992; 1994). Такой подход весьма характерен для ряда формальных подходов к исследованию языка и речи.
На основании этой дихотомии некоторые предпочитают разграничить анализ дискурса (объектом которого, по их мнению, должна быть устная речь) и лингвистику (письменного) текста: «there is a tendency… to make hard-and-fast distinction between discourse (spoken) and text (written). This is fleeted even in two of the names of the discipline(s) we study – discourse analysis and text linguistics» (Hoey 1983/4). Такой подход иногда не срабатывает, например, доклад можно рассматривать одновременно как письменный текст и выступление (коммуникативное событие), хотя и монологическое (в традиционных терминах) по своей природе, но тем не менее отражающее всю специфику языкового общения в данном типе деятельности (Goffman 1981). О неадекватности строгого разграничения дискурса и текста пишет и сам Хоуи: «it [the distinction – М. М.] may at times obscure similarities in the organization of the spoken and written word» (Hoey 1983/4).
В начале 70-х была предпринята попытка дифференцировать категории текст и дискурс, в Европе до этого бывшие нередко взаимозаменяемыми, с помощью фактора ситуации. Дискурс предлагалось трактовать как «текст плюс ситуация», а текст, соответственно, определялся как «дискурс минус ситуация» (Widdowson 1973; Distman, Virtanen 1995). Анализ дискурса зарекомендовал себя как подход, для которого характерны повышенный интерес к более продолжительным, чем предложение, отрезкам речи и чувствительность к социальному контексту ситуации: «а rapidly expanding body material which is concerned with the study of socially situated speech united by interest in extended equences of speech and a sensitivity to social context» (Thompson 1984, 74).
Термин дискурс, понимаемый как речь, «погружённая в жизнь», в отличие от текста, обычно не относится к древним текстам, связи которых с живой жизнью не восстанавливаются непосредственно (ЛЭС. 137), хотя в последнее время наметилась тенденция к применению методологии анализа дискурса и самого этого термина, к языковому материалу разной культурно-исторической отнесённости (см.: Библейским текстам и апокалиптической литературе – Arens 1994; O’Leary 1994), а также произведениям литературы, текстам массовой культуры, психоанализу (см.: Rimmon-Kenan 1987, Shotter 1993; Maingueneaue.a. 1992; Bracher 1993; 1994; Salkie 1995 и др)…
Некоторые трактуют дискурс как подчёркнуто интерактивный способ речевого взаимодействия, в противовес тексту, обычно принадлежащему одному автору, что сближает данное противопоставление с традиционной оппозицией диалог vs. монолог.
Само по себе это разграничение довольно условно – о диалогичности всего языка, речи и сознания писали многие (ср.: Волошинов 1929; Бахтин 1979; Радзиховский 1985, 1988; Якубинский 1986; Бенвенист 1974, Выготский 1934; 1982; Hagege 1990, Burton 1980; Myerson 1994; Weigand 1994; Shotter 1995; Baxter, Montgomery 1996 и др.).
В довольно-таки многих функционально ориентированных исследованиях прослеживается тенденция к противопоставлению дискурса и текста по ряду оппозитивных критериев: функциональность-структурность, процесс-продукт, динамичность-статичность и актуальность-виртуальность. Соответственно, различаются структурный текст-как-продукт и функциональный дискурс-как-процесс (text-as-product, discourse-as-process – Brown,Yule 1983; Text-als-Struktur, Text-in-Funktion-Hess-Lutiich 1979).
Вариация на ту же тему, близкая определению дискурса по Д. Шифрин, перекликается с точкой зрения на текст как на абстрактный теоретический конструкт, реализующийся в дискурсе (van Dijk 1977; 1980) так же, как предложение актуализуется в высказывании (sentence vs. utterance)…
По выражению Дж. Лича, текст реализуется в сообщении, посредством которого осуществляется дискурс: «DISCOURSE by means of MESSAGE by of TEXT» (Leech 1983). Таким образом, в двух сложившихся рядах предложение и текст отходят к первому, а высказывание и дискурс – ко второму (ср.; Stubbs 1983; Werth 1984; Mey 1993).
Другой способ решения проблемы сформулировал В.В. Богданов (1990; 1993), рассматривая речь и текст как два неравнозначных аспекта дискурса. Такое решение встречается часто, например, это видно уже по титульному листу книги Analyzing Discourse: Text and Talk (Tannen 1982; discourse is either spoken or written – Stenstrom 1994; cp. Cmejrkovae a. 1994).
He всякая речь поддается «текстовому перекодированию», но и не любой текст можно «озвучить» (Богданов 1990; Горелов 1987). Вследствие этого дискурс понимается широко – как все, что говорится и пишется, другими словами, как речевая деятельность, являющаяся «в то же время и языковым материалом» (Щерба 1974) в любой репрезентации, звуковой, графической или электронной. Текст (в узком смысле) – это «языковой материал, фиксированный на том или ином материальном носителе с помощью начертательного письма (обычно фонографического или идеографического). Таким образом, термины речь и текст будут видовыми по отношению к объединяющему их родовому термину дискурс» (Богданов 1993), причём все эти термины не образуют выраженных дихотомических пар. Такое широкое понимание дискурса сегодня всё чаще встречается в лингвистической литературе, а в философской или психологической оно уже стало нормой.
A propos III: Не можем не остановиться еще на одном понимании взаимосвязи текста и дискурса: во-первых, потому, что оно высказано одним из крупнейших наших лингвистов, а во-вторых, потому, что при всей специфике этого понимания оно как раз и представляется нам самым непротиворечивым, хотя и не магистральным. Эта позиция отражена в работе Ю.С. Степанова «Новый реализм», причем в главе, название которой уже отражает особую позицию исследователя: «Между системой и текстом – дискурс». Ю.С. Степанов отмечает: «Термин “дискурс” (фр. discours, англ. discourse) начал широко употребляться в начале 1970-х гг., первоначально в значении, близком к тому, в каком в русской лингвистике бытовал термин “функциональный стиль” (речи или языка). Причина того, что при живом термине “функциональный стиль” потребовался другой – “дискурс”, заключается в особенностях национальных лингвистических школ, а не в предмете» (Степанов, 1998; 670). «Дискурс – это “язык в языке”, но представленный в виде особой социальной данности. Дискурс реально существует не в виде своей “грамматики” и своего “лексикона”, как язык просто. Дискурс существует прежде всего и главным образом в текстах, по таких (курсив наш. – Ю.П.), за которыми встает особая грамматика, особый лексикон, особые правила словоупотребления и синтаксиса, особая семантика, – в конечном счете – особый мир. В мире всякого дискурса действуют свои правила синонимичных замен, свои правила истинности, свой этикет. Это – «возможный (альтернативный) мир» в полном смысле этого логико-философского термина. Каждый дискурс – это «один из возможных миров». Само явление дискурса, его возможность, и есть доказательство тезиса «Язык – дом духа» и, в известной мере, тезиса «Язык – дом бытия» (там же; 676). Но – см. наш курсив – если «прежде всего» и «главным образом», и не во всех текстах, а «таких, за которыми…», то дискурс – явление не всеобщее, а частное, и по сравнению с таким всеобщим явлением, как текст, не заслуживает столь пристального внимания, и уж тем более – при таком подходе – лишается смысла многочисленное ломание копий исследователями (или исследователей?) о взаимосвязи текста и дискурса[9].
Рассуждение Ю.С. Степанова, на наш взгляд, имеет не столько лингвистическое или философское значение, сколько методологическое – как пример выбора определенной точки зрения и последовательного рассуждения в ее рамках.
Все приведенные выше частные определения[10]могут быть, в принципе, расположены между следующими границами: во-первых, дискурс есть текст (часть текста, тип текста, состояние текста и т. п.) – текст есть дискурс (часть дискурса, тип дискурса, состояние дискурса); во-вторых, дискурс есть произведение – дискурс есть употребление, деятельность. Какие же выводы могут следовать из рассмотренных выше определений текста, дискурса и мнений исследователей об их взаимосвязи? Очевидно, самые тривиальные:
1. Все приведенные выше определения справедливы и отражают одну из характерных сторон таких феноменов, как текст и как дискурс. Однако следует признать, что в обзорах разных авторов часто по-разному понимаются одни и те же определения текста и дискурса, данные другими исследователями. Очевидно, что эта разница пониманий идет не столько от самих рассматриваемых феноменов, сколько от позиции и понимания их самими авторами обзоров.
2. Текст и дискурс есть реальные явления, они и неслиянны, и нерасторжимы.
3. Текст и дискурс есть произведения, существующие в структуре и содержании коммуникации.
Наиболее четко и последовательно эти три параметра, на наш взгляд, отмечает и прослеживает в своих рассуждениях Чан Ким Бао, опирающаяся не только на методологию европейской (и частично американской) лингвистики, но и на философско-методологические принципы, присущие восточной школе: «Любое речевое произведение есть текст, который служит действительным средством человеческого общения. Текст имеет своего «напарника» в виде дискурса. Дискурс – это текст в действии. Текст понимается как инь, дискурс – как ян. Они подчиняются закону взаимопроникновения. Это означает, что в тексте есть элементы дискурса, а в дискурсе есть элементы текста…» (Чан Ким Бао, 2000; 5–6).
A propos IV: В связи с тем, что иньян-концепция недостаточно широко известна и отражена в малотиражных публикациях (хотя уже и в нескольких монографиях), считаем возможным привести здесь отрывки из Введения в книгу Чан Ким Бао «Текст и дискурс (через призму иньян-концепции)», которая отражает основные положения ее докторской диссертации, защищенной в 2001 г.:
«В моей вышедшей в 1999 году книге «Введение в изучение текста как лингвистического феномена (синтез западных и восточных взглядов в области лингвистики)» изложены основные положения нашей методологии научного исследования, основанной на древневосточной философии “И цзин” (Книги Перемен) и разработанной вьетнамским проф. Чан Ван Ко иньян-концепции применительно к изучению языка [Чан Ван Ко, 1996, 1997J. Сущность иньян-концепции заключается в следующем:
1) Язык как космос представляет собой единство двух противоположных начал инь и ян. То, что мы говорим или слышим от собеседника, то, что мы пишем или читаем (например, слова, предложения и т. д.), – все это существует реально, все это мы можем воспринимать своими органами чувств, все это может творить любой человек, говорящий (пишущий) на определенном языке. Это ян. Он постоянно изменяется, изменяя все вокруг. С другой стороны, за всеми этими реальными актами (говорение, писание и т. д.) скрывается что-то глубинное. Это их образы, которые тоже реальны, но невоспринимаемы нашими органами чувств. Это инь. Ее может “видеть” не любой человек, а только ученый, исследователь, теоретик. Разные “видения” порождают разные тенденции, школы. Такую реальность вещей мы бы назвали антиреальностъю или виртуальностью (например, система, структура и т. п.). Реальность и виртуальность – разные понятия, но они едины, как едины у человека душа (инь) и тело (ян). Это единство инь и ян мы называем Великим Пределом (этот термин заимствован из Книги Перемен и, как нам представляется, адекватно отражает идею единства). Движение, взаимодействие, взаимопроникновение и взаимопревращение этих начал внутри Великого Предела составляют главное содержание восточного взгляда на язык.
– правила грамматики допускают отклонения…
Определение такой категории, как дискурс, уже предполагает некоторую идеологическую ориентацию, собственную точку зрения на анализ языкового общения. Дебора Шифрин (Schiffrin 1994: 20–43) видит три подхода к определению дискурса (ср: Brown, Yuie 1983; Stubbs 1983; Macdonell 198C; Crusius 1989; Burton 1980; Maingueneaue. a. 1992; Nunan 1993; vanDijk 1997).
Первый подход, осуществляемый с позиций формально ориентированной лингвистики, определяет дискурс просто как «язык выше уровня предложения или словосочетания» – «language above the sentence or above the clause» (Stubbs 1983; ср.: Schiffrin 1994; Steiner, Veltman 1988; Stenstrom 1994 и др), «Под дискурсом, следовательно, будут пониматься два или несколько предложений, находящихся друг с другом в смысловой связи» (Звегинцев 1976) – критерий смысловой связности вносит заметную поправку.
Многие разнообразные формально-структурные лингвистические школы объединяет сосредоточенность на анализе функций одних элементов языка и «дискурса» по отношению к другим в ущерб изучению функций этих элементов по отношению к внешнему контексту. Формалисты обычно строят иерархию составляющих «целое» единиц, типов отношений между ними и правила их конфигурации. Но высокий уровень абстракции подобных моделей затрудняет их применение к анализу естественного общения.
Второй подход дает функциональное определение дискурса как всякого употребления языка: «the study of discourse is the study of any aspect of language use» (Fasold 1990); «the analysis of discourse, is necessarily, the analysis of language in use» (Brown, Yule 1983; ср.: Schiffrin 1994). Этот подход предполагает обусловленность анализа функций дискурса изучением функций языка в широком социокультурном контексте. Здесь принципиально допустимыми могут быть как этический, так и эмический подходы. В первом случае анализ идёт от выделения ряда функций (например, по P.O. Якобсону) соотнесения форм дискурса (высказываний и их компонентов) с той или иной функцией. Во втором случае исследованию подлежит весь спектр функций (не определяемых априорно) конкретных форм дискурса.
Д. Шифрин предлагает и третий вариант определения, подчёркивающий взаимодействие формы и функции: «дискурс как высказывания» (discourse utterances – Schiffrin 1994; ср.: Clark 1992: Renkema 1993; Drew 1995). Это определение подразумевает, что дискурс является не примитивным набором изолированных единиц языковой структуры «больше предложения», а целостной совокупностью функционально организованных, контекстуализованных единиц употребления языка. В этом случае вызывают затруднение различия подходов к определению высказывания (ср.: Арутюнова 1976; Бенвенист 1974; Леонтьев 1979; Бахтин 1979; Степанов 1981; Колшанский 1984; Падучева 1985; Слюсарева 1981; Сосаре 1982; Адмони 1994; Чупина 1987; Сергеева 1993; Лурия 1975; энонсема – Борботько 1981; Blakemore 1992; Brown, Yule 1983; Levinson 1983; Sperber, Wilson 1995 и др.)…
Требует краткого комментария соотношение понятий дискурс, текст и речь. Иногда их разграничение происходит по линии письменный текст vs устный дискурс, что неоправданно сужает объём данных категорий, сводя к только двум формам языковой действительности – использующей и не использующей письмо (ср.: Гальперин 1981; Дридзе 1984; Москальская 1981; Тураееа 1986; Филиппов 1989; Реферовская 1989; written text vs; spokendiscourse – Couithard 1992; 1994). Такой подход весьма характерен для ряда формальных подходов к исследованию языка и речи.
На основании этой дихотомии некоторые предпочитают разграничить анализ дискурса (объектом которого, по их мнению, должна быть устная речь) и лингвистику (письменного) текста: «there is a tendency… to make hard-and-fast distinction between discourse (spoken) and text (written). This is fleeted even in two of the names of the discipline(s) we study – discourse analysis and text linguistics» (Hoey 1983/4). Такой подход иногда не срабатывает, например, доклад можно рассматривать одновременно как письменный текст и выступление (коммуникативное событие), хотя и монологическое (в традиционных терминах) по своей природе, но тем не менее отражающее всю специфику языкового общения в данном типе деятельности (Goffman 1981). О неадекватности строгого разграничения дискурса и текста пишет и сам Хоуи: «it [the distinction – М. М.] may at times obscure similarities in the organization of the spoken and written word» (Hoey 1983/4).
В начале 70-х была предпринята попытка дифференцировать категории текст и дискурс, в Европе до этого бывшие нередко взаимозаменяемыми, с помощью фактора ситуации. Дискурс предлагалось трактовать как «текст плюс ситуация», а текст, соответственно, определялся как «дискурс минус ситуация» (Widdowson 1973; Distman, Virtanen 1995). Анализ дискурса зарекомендовал себя как подход, для которого характерны повышенный интерес к более продолжительным, чем предложение, отрезкам речи и чувствительность к социальному контексту ситуации: «а rapidly expanding body material which is concerned with the study of socially situated speech united by interest in extended equences of speech and a sensitivity to social context» (Thompson 1984, 74).
Термин дискурс, понимаемый как речь, «погружённая в жизнь», в отличие от текста, обычно не относится к древним текстам, связи которых с живой жизнью не восстанавливаются непосредственно (ЛЭС. 137), хотя в последнее время наметилась тенденция к применению методологии анализа дискурса и самого этого термина, к языковому материалу разной культурно-исторической отнесённости (см.: Библейским текстам и апокалиптической литературе – Arens 1994; O’Leary 1994), а также произведениям литературы, текстам массовой культуры, психоанализу (см.: Rimmon-Kenan 1987, Shotter 1993; Maingueneaue.a. 1992; Bracher 1993; 1994; Salkie 1995 и др)…
Некоторые трактуют дискурс как подчёркнуто интерактивный способ речевого взаимодействия, в противовес тексту, обычно принадлежащему одному автору, что сближает данное противопоставление с традиционной оппозицией диалог vs. монолог.
Само по себе это разграничение довольно условно – о диалогичности всего языка, речи и сознания писали многие (ср.: Волошинов 1929; Бахтин 1979; Радзиховский 1985, 1988; Якубинский 1986; Бенвенист 1974, Выготский 1934; 1982; Hagege 1990, Burton 1980; Myerson 1994; Weigand 1994; Shotter 1995; Baxter, Montgomery 1996 и др.).
В довольно-таки многих функционально ориентированных исследованиях прослеживается тенденция к противопоставлению дискурса и текста по ряду оппозитивных критериев: функциональность-структурность, процесс-продукт, динамичность-статичность и актуальность-виртуальность. Соответственно, различаются структурный текст-как-продукт и функциональный дискурс-как-процесс (text-as-product, discourse-as-process – Brown,Yule 1983; Text-als-Struktur, Text-in-Funktion-Hess-Lutiich 1979).
Вариация на ту же тему, близкая определению дискурса по Д. Шифрин, перекликается с точкой зрения на текст как на абстрактный теоретический конструкт, реализующийся в дискурсе (van Dijk 1977; 1980) так же, как предложение актуализуется в высказывании (sentence vs. utterance)…
По выражению Дж. Лича, текст реализуется в сообщении, посредством которого осуществляется дискурс: «DISCOURSE by means of MESSAGE by of TEXT» (Leech 1983). Таким образом, в двух сложившихся рядах предложение и текст отходят к первому, а высказывание и дискурс – ко второму (ср.; Stubbs 1983; Werth 1984; Mey 1993).
Другой способ решения проблемы сформулировал В.В. Богданов (1990; 1993), рассматривая речь и текст как два неравнозначных аспекта дискурса. Такое решение встречается часто, например, это видно уже по титульному листу книги Analyzing Discourse: Text and Talk (Tannen 1982; discourse is either spoken or written – Stenstrom 1994; cp. Cmejrkovae a. 1994).
He всякая речь поддается «текстовому перекодированию», но и не любой текст можно «озвучить» (Богданов 1990; Горелов 1987). Вследствие этого дискурс понимается широко – как все, что говорится и пишется, другими словами, как речевая деятельность, являющаяся «в то же время и языковым материалом» (Щерба 1974) в любой репрезентации, звуковой, графической или электронной. Текст (в узком смысле) – это «языковой материал, фиксированный на том или ином материальном носителе с помощью начертательного письма (обычно фонографического или идеографического). Таким образом, термины речь и текст будут видовыми по отношению к объединяющему их родовому термину дискурс» (Богданов 1993), причём все эти термины не образуют выраженных дихотомических пар. Такое широкое понимание дискурса сегодня всё чаще встречается в лингвистической литературе, а в философской или психологической оно уже стало нормой.
В.И. Карасик. Языковой круг: личность, концепты, дискурс. Волгоград, 2002. С. 270–287A propos II: Аналогично определениям текста приведем и несколько определений дискурса: «Дискурс – более широкое понятие, чем текст. Дискурс – это одновременно и процесс языковой деятельности, и ее результат (= текст)» (Фундаментальные направления, 1997; 307). «Под словом дискурс понимается целостное речевое произведение в многообразии его когнитивно-коммуникативных функций» (Седов, 1999; 5). «Связный текст в совокупности с экстралингвистическими – прагматическими, социокультурными, психологическими и др. факторами» (Арутюнова, 1990; 136). «Текст, взятый в событийном аспекте; речь, рассматриваемая как целенаправленное социальное воздействие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмов их сознания» (там же, 137). «Дискурс, в сущности, лишь способ передачи информации, а не средство ее накопления и умножения; дискурс не является носителем информации» (Дымарский, 1999; 40). «Под дискурсом мы понимаем вербализованную речемыслительную деятельность, включающую в себя не только собственно лингвистические, но и экстралингвистические компоненты». «Мы смотрим на текст как на основную единицу дискурса» (Красных, 1998; 190,192). «Дискурс – единство и взаимодействие текста и внелингвистических условий и средств его реализации» (Вишнякова, 2002; 183). «Центральной интегративной единицей речевой деятельности, находящей отражение в своем информационном следе – устном/письменном тексте, является дискурс» (Зернецкий, 1988; 37).
Речевая деятельность находится в фокусе интересов современного языкознания и смежных с лингвистикой областей знания, прежде всего – психологии, социологии, культурологии. Многие термины, используемые в лингвистике речи, прагмалингвистике, психолингвистике, социолингвистике и лингвокультурологии, трактуются неоднозначно. К их числу несомненно относится такое понятие, как дискурс. Изучению дискурса посвящено множество исследований, авторы которых трактуют это явление в столь различных научных системах, что само понятие «дискурс» стало шире понятия «язык». Показательна статья С. Слембрука «Что значит “анализ дискурса”?» (Slembrouck, 2001), автор которой привлекает для объяснения сущности этого понятия такие области знания, как аналитическую философию в качестве основания лингвопрагматики, стилистику и социальную лингвистику, лингвистическую антропологию, теорию контексту ал изации, культурологию, социологию и этнометодологию.
М. Стаббс выделяет три основные характеристики дискурса:
1) в формальном отношении – это единица языка, превосходящая по объему предложение, 2) в содержательном плане дискурс связан с использованием языка в социальном контексте, 3) по своей организации дискурс интерактивен, т. е. диалогичен (Stubbs, 1983, р. 1). Хотелось бы обратить внимание на логическую связку между первым и вторым пунктами в этом классическом определении: изучение языковых образований, превосходящих предложение, подразумевает анализ условий социального контекста.
П. Серио выделяет восемь значений термина «дискурс»: 1) эквивалент понятия «речь» (по Ф. Соссюру), т. е. любое конкретное высказывание, 2) единицу, по размерам превосходящую фразу,
3) воздействие высказывания на его получателя с учетом ситуации высказывания, 4) беседу как основной тип высказывания, 5) речь с позиции говорящего в противоположность повествованию, которое не учитывает такую позицию (по Э. Бенвенисту), 6) употребление единиц языка, их речевую актуализацию, 7) социально или идеологически ограниченный тип высказываний, например, феминистский дискурс, 8) теоретический конструкт, предназначенный для исследований условий производства текста (Серио, 1999).
В.Г. Костомаров и Н.Д. Бурвикова противопоставляют дискурсию (процесс развертывания текста в сознании получателя информации) и дискурс (результат восприятия текста, когда воспринимаемый смысл совпадает с замыслом отправителя текста) (Костомаров, Бурвикова, 1999). Такое понимание соответствует логико-философской традиции, согласно которой противопоставляются дискурсивное и интуитивное знания, т. е. знания, полученные в результате рассуждения и в результате озарения.
Суммируя различные понимания дискурса, М.Л. Макаров показывает основные координаты, с помощью которых определяется дискурс: формальная, функциональная, ситуативная интерпретации. Формальная интерпретация – это понимание дискурса как образования выше уровня предложения…
Функциональная интерпретация в самом широком понимании – это понимание дискурса как использования (употребления) языка, т. е. речи во всех ее разновидностях. Компромиссным (более узким) вариантом функционального понимания дискурса является установление корреляции «текст и предложение» – «дискурс и высказывание», т. е. понимание дискурса как целостной совокупности функционально организованных, контекстуализованных единиц употребления языка. Такая трактовка дискурса встраивается в противопоставление дискурса как процесса и текста как продукта речи либо текста как виртуальной абстрактной сущности и дискурса как актуализации этой сущности (отметим принципиальное единство в понимании дискурса как динамического промежуточного речевого образования в отличие от полярно различных трактовок текста – от предельно абстрактного конструкта до предельно конкретной материальной данности)…
Ситуативная интерпретация дискурса – это учет социально, психологически и культурно значимых условий и обстоятельств общения, т. е. поле прагмалингвистического исследования. Закономерно поэтому обращение к дискурсу со стороны многих ученых, разрабатывающих теорию речевых актов, логическую прагматику общения, конверсационный анализ, анализ диалога, лингвистический анализ текста, критический анализ дискурса, проблемы социолингвистики и этнографии коммуникации, когнитивной лингвистики и психолингвистики (Макаров, 1998).
Заслуживает внимания выделение двух типов исследований, посвященных дискурсу, – когнитивно-дискурсивных и коммуникативно-дискурсивных (Данилова, 2001, с. 46). Такое противопоставление подходов к дискурсу сводится к известному различию между семантикой и прагматикой знака. Семантика дискурса в таком понимании может трактоваться как совокупность интенций и пропозициональных установок в общении, а прагматика дискурса – как способы выражения соответствующих интенций и установок…
В.Е. Чернявская (2001), обобщив различные понимания дискурса в отечественном и зарубежном языкознании, сводит их к двум основным типам: 1) «конкретное коммуникативное событие, фиксируемое в письменных текстах и устной речи, осуществляемое в определенном когнитивно и типологически обусловленном коммуникативном пространстве», и 2) «совокупность тематически соотнесенных текстов» (Чернявская, 2001).
Ситуативное (точнее, культурно-ситуативное) понимание дискурса раскрывается в «Лингвистическом энциклопедическом словаре», где дискурс определяется как «связный текст в совокупности с экстралингвистическими – прагматическими, социокультурными, психологическими и др. факторами; текст, взятый в событийном аспекте; речь, рассматриваемая как целенаправленное, социальное действие, как компонент, участвующий во взаимодействии людей и механизмах их сознания (когнитивных процессах). Дискурс – это речь, «погруженная в жизнь». Поэтому термин «дискурс», в отличие от термина «текст», не применяется к древним и другим текстам, связи которых с живой жизнью не восстанавливаются непосредственно» (Арутюнова 1990, с. 136–137)…
Дискурс является центральным моментом человеческой жизни «в языке», то, что Б.М. Гаспаров (1996) называет языковым существованием: «Всякий акт употребления языка– будь то произведение высокой ценности или мимолетная реплика в диалоге – представляет собой частицу непрерывно движущегося потока человеческого опыта. В этом своем качестве он вбирает в себя и отражает в себе уникальное стечение обстоятельств, при которых и для которых он был создан». К этим обстоятельствам относятся: 1) коммуникативные намерения автора; 2) взаимоотношения автора и адресатов; 3) всевозможные «обстоятельства», значимые и случайные; 4) общие идеологические черты и стилистический климат эпохи в целом и той конкретной среды и конкретных личностей, которым сообщение прямо или косвенно адресовано в частности; 5) жанровые и стилевые черты как самого сообщения, так и той коммуникативной ситуации, в которую оно включается; 6) множество ассоциаций с предыдущим опытом, так или иначе попавших в орбиту данного языкового действия (Гаспаров, 1996). Человеческий опыт органически включает этнокультурные модели поведения, которые реализуются осознанно и бессознательно, находят многообразное выражение в речи и кристаллизуются в значении и внутренней форме содержательных единиц языка.
Анализ дискурса – междисциплинарная область знания, находящаяся на стыке лингвистики, социологии, психологии, этнографии, семиотического направления литературоведения, стилистики и философии. Анализ дискурса осуществляется с различных позиций, но всех исследователей дискурса объединяют следующие основные посылки:
1) статическая модель языка является слишком простой и не соответствует его природе;
2) динамическая модель языка должна основываться на коммуникации, т. е. совместной деятельности людей, которые пытаются выразить свои чувства, обменяться идеями и опытом или повлиять друг на друга;
3) общение происходит в коммуникативных ситуациях, которые должны рассматриваться в культурном контексте;
4) центральная роль в коммуникативной ситуации принадлежит людям, а не средствам общения;
5) коммуникация включает докоммуникативную и посткоммуникативную стадии;
6) текст как продукт коммуникации имеет несколько измерений, главными из которых являются порождение и интерпретация текста.
Дискурс представляет собой явление промежуточного порядка между речью, общением, языковым поведением, с одной стороны, и фиксируемым текстом, остающимся в «сухом остатке» общения, с другой стороны…
С позиций лингвистики речи дискурс – это процесс живого вербализуемого общения, характеризующийся множеством отклонений от канонической письменной речи, отсюда внимание к степени спонтанности, завершенности, тематической связности, понятности разговора для других людей…
A propos III: Не можем не остановиться еще на одном понимании взаимосвязи текста и дискурса: во-первых, потому, что оно высказано одним из крупнейших наших лингвистов, а во-вторых, потому, что при всей специфике этого понимания оно как раз и представляется нам самым непротиворечивым, хотя и не магистральным. Эта позиция отражена в работе Ю.С. Степанова «Новый реализм», причем в главе, название которой уже отражает особую позицию исследователя: «Между системой и текстом – дискурс». Ю.С. Степанов отмечает: «Термин “дискурс” (фр. discours, англ. discourse) начал широко употребляться в начале 1970-х гг., первоначально в значении, близком к тому, в каком в русской лингвистике бытовал термин “функциональный стиль” (речи или языка). Причина того, что при живом термине “функциональный стиль” потребовался другой – “дискурс”, заключается в особенностях национальных лингвистических школ, а не в предмете» (Степанов, 1998; 670). «Дискурс – это “язык в языке”, но представленный в виде особой социальной данности. Дискурс реально существует не в виде своей “грамматики” и своего “лексикона”, как язык просто. Дискурс существует прежде всего и главным образом в текстах, по таких (курсив наш. – Ю.П.), за которыми встает особая грамматика, особый лексикон, особые правила словоупотребления и синтаксиса, особая семантика, – в конечном счете – особый мир. В мире всякого дискурса действуют свои правила синонимичных замен, свои правила истинности, свой этикет. Это – «возможный (альтернативный) мир» в полном смысле этого логико-философского термина. Каждый дискурс – это «один из возможных миров». Само явление дискурса, его возможность, и есть доказательство тезиса «Язык – дом духа» и, в известной мере, тезиса «Язык – дом бытия» (там же; 676). Но – см. наш курсив – если «прежде всего» и «главным образом», и не во всех текстах, а «таких, за которыми…», то дискурс – явление не всеобщее, а частное, и по сравнению с таким всеобщим явлением, как текст, не заслуживает столь пристального внимания, и уж тем более – при таком подходе – лишается смысла многочисленное ломание копий исследователями (или исследователей?) о взаимосвязи текста и дискурса[9].
Рассуждение Ю.С. Степанова, на наш взгляд, имеет не столько лингвистическое или философское значение, сколько методологическое – как пример выбора определенной точки зрения и последовательного рассуждения в ее рамках.
Все приведенные выше частные определения[10]могут быть, в принципе, расположены между следующими границами: во-первых, дискурс есть текст (часть текста, тип текста, состояние текста и т. п.) – текст есть дискурс (часть дискурса, тип дискурса, состояние дискурса); во-вторых, дискурс есть произведение – дискурс есть употребление, деятельность. Какие же выводы могут следовать из рассмотренных выше определений текста, дискурса и мнений исследователей об их взаимосвязи? Очевидно, самые тривиальные:
1. Все приведенные выше определения справедливы и отражают одну из характерных сторон таких феноменов, как текст и как дискурс. Однако следует признать, что в обзорах разных авторов часто по-разному понимаются одни и те же определения текста и дискурса, данные другими исследователями. Очевидно, что эта разница пониманий идет не столько от самих рассматриваемых феноменов, сколько от позиции и понимания их самими авторами обзоров.
2. Текст и дискурс есть реальные явления, они и неслиянны, и нерасторжимы.
3. Текст и дискурс есть произведения, существующие в структуре и содержании коммуникации.
Наиболее четко и последовательно эти три параметра, на наш взгляд, отмечает и прослеживает в своих рассуждениях Чан Ким Бао, опирающаяся не только на методологию европейской (и частично американской) лингвистики, но и на философско-методологические принципы, присущие восточной школе: «Любое речевое произведение есть текст, который служит действительным средством человеческого общения. Текст имеет своего «напарника» в виде дискурса. Дискурс – это текст в действии. Текст понимается как инь, дискурс – как ян. Они подчиняются закону взаимопроникновения. Это означает, что в тексте есть элементы дискурса, а в дискурсе есть элементы текста…» (Чан Ким Бао, 2000; 5–6).
A propos IV: В связи с тем, что иньян-концепция недостаточно широко известна и отражена в малотиражных публикациях (хотя уже и в нескольких монографиях), считаем возможным привести здесь отрывки из Введения в книгу Чан Ким Бао «Текст и дискурс (через призму иньян-концепции)», которая отражает основные положения ее докторской диссертации, защищенной в 2001 г.:
«В моей вышедшей в 1999 году книге «Введение в изучение текста как лингвистического феномена (синтез западных и восточных взглядов в области лингвистики)» изложены основные положения нашей методологии научного исследования, основанной на древневосточной философии “И цзин” (Книги Перемен) и разработанной вьетнамским проф. Чан Ван Ко иньян-концепции применительно к изучению языка [Чан Ван Ко, 1996, 1997J. Сущность иньян-концепции заключается в следующем:
1) Язык как космос представляет собой единство двух противоположных начал инь и ян. То, что мы говорим или слышим от собеседника, то, что мы пишем или читаем (например, слова, предложения и т. д.), – все это существует реально, все это мы можем воспринимать своими органами чувств, все это может творить любой человек, говорящий (пишущий) на определенном языке. Это ян. Он постоянно изменяется, изменяя все вокруг. С другой стороны, за всеми этими реальными актами (говорение, писание и т. д.) скрывается что-то глубинное. Это их образы, которые тоже реальны, но невоспринимаемы нашими органами чувств. Это инь. Ее может “видеть” не любой человек, а только ученый, исследователь, теоретик. Разные “видения” порождают разные тенденции, школы. Такую реальность вещей мы бы назвали антиреальностъю или виртуальностью (например, система, структура и т. п.). Реальность и виртуальность – разные понятия, но они едины, как едины у человека душа (инь) и тело (ян). Это единство инь и ян мы называем Великим Пределом (этот термин заимствован из Книги Перемен и, как нам представляется, адекватно отражает идею единства). Движение, взаимодействие, взаимопроникновение и взаимопревращение этих начал внутри Великого Предела составляют главное содержание восточного взгляда на язык.