Страница:
В 1380 году произошло обретение мощей благоверного князя Александра, а на Соборе 1547 года он был причислен к лику русских святых.
В августе 1724 года по указанию Петра I мощи святого благоверного князя Александра Невского были перенесены из Владимира в Санкт-Петербург и помещены в Александро-Невскую церковь. В 1790 году мощи были перенесены в Свято-Троицкий собор Александро-Невской лавры. С 1922 года серебряный саркофаг Александра Невского находился в Эрмитаже, а ларец с его мощами – в Казанском соборе Ленинграда. В июне 1989 года святые мощи благоверного князя вновь были перенесены в Свято-Троицкий собор.
Александр Невский. Художник Владимир Боровиковский
Невская битва
Солнце земли Русской
Милостивый князь
– Тяжеленек был князь Василий, – робко вымолвил посадник.
– Гляди, тяжеленек?! – возгневался владыка. – А баскак татарский небось легче был бы? А разорение конечное через гнев ханский? Кто уберег не одну Святую Софию, а и все города русские от гнева ханского? Кто за Русь Святую в орде позор и тягость претерпел? Кто от свеев да от литовцев нас избавил?.. Не князь ли Александр Ярославич? А вы что над его кровью, над его родом, над его любимым сыном содеяли?
– Да, вишь, Михалко подбил. Его на вече послушались…
– Смутьян и душегуб Михалко! Винопийца, вор, лукавый соблазнитель! – гневался архиепископ. – И ему-то веру дали!
– И мне, владыка, не по сердцу он. Все чуется мне – ждать от него беды злой, – смущенно говорил посадник. – Хоть и держал я его руку…
Евфимий, ключник архиепископский, беседу нарушил. Он поспешно вошел в покой, ведя с собой мужа пожилого, но крепкого, при мече, в ратном доспехе. Благословились оба у архиепископа.
– Неотложное дело Клима-тысяцкого, – сказал ключник.
– Да! Уж такое дело, что просто руками разведешь! – добавил тысяцкий. Слушай, владыка святой! Михалко-то зломышленный, соблазнитель наш, утек…
– Верно ли?! – крикнули в один голос владыка и посадник.
– Верно слово! Ныне, как стемнело, потаенно из дому вышел… А среди приворотной стражи у него знакомцев не занимать. Выбрался за стену, ров перешел, да и тягу! И еще громко крикнул: «Иду к великому князю, поведаю ему злые козни да вражий умысел Ананьи-посадника!»
– Зришь неразумие свое? – строго молвил архиепископ Ананию. – А ты еще того злодея от гнева народного укрыл. Теперь обнесет он тебя перед князем Александром Ярославичем – и тебе беда будет, и Великому Новгороду.
Осенью 1255 года в Великом Новгороде были смуты кровавые. Пошли ссоры, схватки на мосту Волховском, гибли в волнах быстрого Волхова люди неповинные. То в Перевском конце, то в Опочецком, то на Городище, у самых хором княжеских, гремели гневные голоса, мечи и ножи сверкали…
Скорбно смотрели на чернь святые новгородские обители и древние храмы, охваченные, как бушующим морем, крикливыми ватагами вольнолюбивого разгульного народа. Молчалив стоял двор владычий – палаты мирного, благочестивого архиепископа Новгородского Далмата. Сумрачно смотрел древний монастырь Антониевский, где почивают мощи святого Антония Римлянина. Издали скорбно глядели на буйный город главы святой обители Хутынской, недавно созданной схимником Варлаамом, бывшим новгородским боярином. Мрачен и тих был соседний Юрьев монастырь…
И было отчего запечалиться в ту пору Великому Новгороду. Такая беда над ним стряслась, что никогда и не гадали!..
Любимый князь Новгородский, опора и защита Святой Софии, витязь доблестный, порубивший шведов на реке Ижоре, избавитель Новгорода и Пскова от нашествий вражеских, шел войной на новгородцев, шел разгневанный и жаждущий мести.
Об этом тяжком горе вел невеселую беседу с гостем владыка Новгородский Далмат. Сидели они вечером в дальнем покое, слабо озаренном восковой свечой в высоком серебряном шандале.
– Не внимали уговору моему! – пенял архиепископ. – Выгнали с великим бесчестием князя Василия Александровича… Пейте же теперь воду нечистую, что сами возмутили.
Гость – тучный седой новгородский посадник Ананий – глубоко вздохнул, парчовый опашень поправил, робко откашлялся…
– Да ведь не из чужих мы князя-то взяли. Чай, князь-то Ярослав Ярославич братом доводится великому князю Александру Ярославичу…
– Своей головы не жаль, а за Великий Новгород крепко, всей душой скорблю!
– Видно, придется мне к великому князю с челобитьем ехать, – раздумчиво молвил владыка. – Благочестив он и душою кроток, пастырскому слову всегда внемлет.
Сумрачно и скорбно расстался владыка с посадником и тысяцким.
В парчовом походном шатре собрал великий князь совет ратный. Сведал он от новгородского перебежчика Михалки, что в городе к бою изрядно готовились, что выставили конные и пешие рати. Сын великого князя Василий, родич его князь Дмитрий Святославич, ближний боярин Борис – все ждали от князя Александра Ярославича ратного наказа… Но молчал великий князь и, тяжко вздыхая, вглядывался порой на стоявший у входа в шатер свой бранный стяг, на котором святой Георгий Победоносец поражал копьем змия. Задумался благоверный великий князь.
Александр Невский поражает Ярла Бургера. Художник Николай Рерих. 1904
– А мой сказ, – бурно вымолвил молодой князь Василий, – тех послов и челобитчиков новгородских, князь-батюшка, на свои светлые очи не пускать. Надругались буйные новгородцы над нашей княжеской честью, и за то Новгород пусть в ответе будет. А рать их посечь!..
– Посечь? – со скорбной улыбкой отозвался великий князь. – Да ведь в Новгороде, сын мой, те же православные христиане живут, тем же святым молятся, что и мы. И я ли, грешный князь, волею Божией над Русью главой поставленный, я ли повелю разорять и жечь город русский, христианский?.. Мой ли меч, что вручен мне Господом для защиты православной веры, посечет и порубит головы людей русских, сынов единой земли?.. Страшное сие дело, сын мой!
– Полно, княже, – вмешался князь Дмитрий Святославович, ударив рукой по тяжелому мечу, – не кручинься! Сам не хочешь наказать новгородских смердов, так нам повели.
– Смердов! – опять с той же скорбной улыбкой сказал великий князь и неласково глянул на родича. – Чай, перед Богом-то, князь Дмитрий, мы все рядовые люди, простые грешники. И на князей, бояр и смердов равно зрит благое око Творца Вседержителя. Нам ли упреждать суд Божий?.. Нет, не откроются уста мои для веления жестокого!
Великий князь обернулся к ближнему боярину Борису. Тот – пожилой, степенный, благообразный – скромно стоял поодаль, внимая спору. Но глаза его любовно и радостно смотрели на князя Александра Ярославича.
– Боярин Борис! Что владыка Далмат говорит? Покорятся ли новгородцы? Повинятся ли в порухе нашей княжеской чести?
– Слезно молит владыка о милости, – ответил боярин, низко кланяясь великому князю. – Дозволь и мне за неразумных словечко замолвить.
Просветлело лицо доброго князя. Поглядел он на сына и родича. Те стояли хмурые и гневные.
– Ну, и вы не скорбите, – молвил он им. – Наложу я на новгородцев кару, чтобы ведали, что надлежит быть в повиновении… Авось, не понадобится кровь христианскую лить… Ступай за послами, боярин Борис.
Тихо и покорно вошли в шатер посланцы Великого Новгорода: архиепископ Далмат, тысяцкий Клим, бояре, игумены, иереи. Бледны были их лица, очи долу опущены. Страшились они великокняжеского гнева, вспоминая про дерзости своего буйного города.
Молча принял великий князь благословение от архиепископа. Хотел владыка просительное слово начать, но не дозволил князь Александр Ярославич – сам повел речь к своим ослушникам.
В августе 1724 года по указанию Петра I мощи святого благоверного князя Александра Невского были перенесены из Владимира в Санкт-Петербург и помещены в Александро-Невскую церковь. В 1790 году мощи были перенесены в Свято-Троицкий собор Александро-Невской лавры. С 1922 года серебряный саркофаг Александра Невского находился в Эрмитаже, а ларец с его мощами – в Казанском соборе Ленинграда. В июне 1989 года святые мощи благоверного князя вновь были перенесены в Свято-Троицкий собор.
Невская битва
Пользуясь несчастиями русских и досадуя на них за частые опустошения Финляндии, шведский король Эрик I послал большое войско, состоявшее из шведов, норвежцев и финнов, на ладьях в реку Неву, к устью реки Ижоры, чтобы «повоевать Новгородскую землю», а самих русских обратить в католическую веру. Начальствовал над войском Биргер – зять короля, вельможа, происходившей из знатной шведской фамилии Фолькунгов.
Гордый Биргер, опытный и доселе непобедимый вождь, думал легко завоевать Ладогу и Новгород, почему и прислал к новгородскому князю Александру Ярославовичу послов со следующими надменными словами:
«Ратоборствуй со мною, если смеешь: я уже стою на твоей земле».
– Нас немного, а враг силен. Но Бог не в силе, а в правде, идите с вашим князем.
Александр Ярославович не имел времени ждать помощи от великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича, отца своего. Даже не все новгородские воины успели собраться под знамена Александра. Он спешил выступлением, и к 15 июля 1240 года уже приближался к берегам Невы, где должен был встретиться со шведами.
В то время на реке Неве не только не было таких больших городов, как Петербург, но даже больших селений.
Лишь изредка попадались жалкие хижины ижорян, позже известных под именем чухонцев. Толпа их стояла при устье реки Ижоры. Все были плохо вооружены, за исключением знатного ижорянина Пелгуя, который был с копьем и мечом. Он со свои племенем назначен был охранять берега Финского залива и следить за движением шведов. Пелгуй, по-видимому, сильно беспокоился о чем-то, часто посматривал вниз по течению Невы, будто поджидая кого-то.
Где-то недалеко раздался конский топот, и вскоре показался отряд всадников, а немного погодя и пеших. Все были хорошо вооружены, многие в панцирях. Завидев их, Пелгуй обрадовался и набожно перекрестился. Это было новгородское войско во главе со своим князем Александром Ярославовичем. Увидев его, все сняли шапки и почтительно поклонились.
– Здравствуйте, здравствуйте, – ласково отвечал Александр на поклоны. – Ну, что, Пелгуй, не видно еще врагов?
– Всю ночь не смыкал глаз, княже, а не видел их.
– Спасибо тебе и всем вам за верную службу. А теперь отдохните – моя дружина покараулит.
Ижоряне разошлись, остался подле князя лишь один Пелгуй.
– А ты, старина, почему не идешь отдыхать? – спросил его Александр. – Чай, больше всех умаялся.
– Да хотел бы я тебе, княже, слово молвить по тайности.
– Хорошо, говори, старина, – ответил Александр и сделал своим дружинникам знак, чтобы те удалились.
– Всю ночь я смотрел, – начал Пелгуй, – не идут ли вороги. Везде стражу расставил, а сам все присматривал, как бы кто не проглядел, не заснул. А чтобы не заснуть, молитвы про себя творил. Но немного их я знаю, хотя и сподобил меня Господь окреститься, и, благодарение Богу, я не в такой теперь тьме, как мои братья – ижоряне. Ну, да Господь Бог с простого человека не взыщет… Итак, творю, какие знаю, молитвы. И так-то на душе сладко стало: все еще спит, ни одна пташка не чирикает, рыбка не всплеснет водой. А я все твержу «Отче наш» да «Богородицу». А Он, Творец-то наш, все слышит, и так-то сладко на душе. Смотрю я, княже, и вдруг вижу, что на реке что-то зачернело. Сначала будто точка махонькая, потом стало видно, что это лодка. Только лодка небольшая, людей в ней немного, так что нам не опасно. Если это вороги, думаю, и мы вдруг кинемся на них, то живо сладим. Поэтому я и не делаю тревоги, поджидаю, когда лодка сравняется с самой серединой нашей засады – с тем местом, где я стою. Наконец можно уже было рассмотреть, сколько людей в лодке: четверо гребут, один рулем правит. Все одеты в черное, а посередине лодки стоят два молодых и красивых витязя. На них так и блестят червленые одежды. И кажется мне, будто их лики мне знакомы, как будто я где-то их видел. Старший и говорит младшему: «Брат Глеб, вели грести скорее. Да поможем сроднику нашему Александру». И как только услышал я эти слова, то будто завеса с очей моих спала. Вспомнилось мне, где я этих витязей видел: в святом храме на иконе святых благоверных князей Бориса и Глеба. Всплеснул я руками, взглянул опять на реку, а на ней нет уже ни ладьи, ни следа ее. Обуял меня ужас и трепет великий. Слышу, как бьется сердце, дрожу весь и в то же время сладость неописанную чувствую на душе. Такую сладость, что, кажется, велика была бы благодать Господня, если бы я мог умереть в ту самую минуту. До самого твоего приезда не был я спокоен. Теперь будто легче стало на душе… Что велишь делать, княже?
Князь размышлял несколько минут, затем начал говорить:
– Знаю я тебя, человек ты хороший, благочестивый. Может, действительно сподобил тебя Господь Бог узреть святых Его страстотерпцев… Да, полны чудесами творения Господни. Но не нам с тобой судить, точно ли это от Бога. Об этом судить может только одна святая церковь. Поэтому молчи пока о том, что увидел.
– Прости, княже, за мое худое слово: не лучше ли рассказать об этом ратникам? По крайней мере, они приободрились бы и смелее бы стали биться, и Бог даровал бы нам победу.
Улыбка появилась на устах Александра, и лицо его засияло чем-то неземным.
И показалось в эту минуту старому Пелгую, что он похож на представившихся ему ночью святых.
– А разве без рассказов не дарует, если восхочет? Храбра моя дружина, молодцы все на подбор, но я надеюсь на одного только Бога, – проговорил Александр и отпустил Пелгуя отдыхать.
А сам князь долго стоял, то размышляя, то улыбаясь.
Много старых знакомых нашел Пелгуй в княжеской дружине. Тут были и удалые слуги княжеские – Савва и Ратмир, и ловчий княжеский Яков Полочанин, смелый и искусный как на охоте, так и на войне; и новгородские витязи Сбыслав и Миша. Сбыспав славился своей богатырской силой и ростом, он выходил обыкновенно на
битву с одним топором. Но страшен был для врагов этот топор! Был тут и неустрашимый витязь Гавриил Олексич.
Александр, оставив небольшой отряд у берега реки для наблюдения за неприятелем, остальное войско скрыл в лесу. И вот часовые донесли, что враги уже показались.
Издавна славились шведы своей храбростью и воинским искусством. Когда еще они назывались норманнами, от их набегов трепетала почти вся Европа, во Франции, Германии и других странах во время богослужения в церквах читали особую молитву об избавлении страны от ярости норманнов.
Гордо плыли шведы на своих кораблях – шнеках. На первой стоял сам Биргер, рядом с ним – молодой, но уже сильный и прославленный в боях его сын и католический епископ Спиридон, который больше всех хлопотал о войне, делая это в угоду римскому папе.
Берег, по-видимому, был пуст, никто не мешал шведам высаживаться из шнек. Они стали выходить на берег, не принимая никаких предосторожностей. Они знали, что войско новгородского князя небольшое, так что трудно было предположить, чтобы он пошел им навстречу. К тому же им казалось, что самые удобные минуты для нападения на них были во время их высадки, а этого не случилось.
Но вдруг царствовавшая доселе тишина сменилось криком, с которым русское войско выскочило из леса и удирало на врага. Внезапность и стремительность нападения привели шведов в замешательство, расстроили их ряды. Часть их дрогнула, но большинство скоро оправилось, и завязался отчаянный бой. Княжеская дружина совершала чудеса храбрости. В самый разгар битвы выскочил из засады Яков Полочанин со своими товарищами и погнал целый шведский отряд. Александр, бившийся как простой воин, закричал ему:
– Молодец, Яков! Спасибо!
Сам Александр показывал собою пример храбрости и мужества. Биргер, увидев его, догадался, что это и есть новгородский князь, и помчался на него. Началось единоборство между вождями. Оба были сильны и ловки, страшные удары наносили они друг другу, но каждый удар одного отбивался ловким ударом другого. Наконец Александр ранил Биргера и, по словам летописца, «положил ему печать на лицо копием своим». Гордый шведский вождь побежал.
Вдруг при радостных криках русских золотоверхий шатер Биргера упал. Это удалой княжеский слуга Савва пробился к шатру и подрубил его. Шведы повсюду обратились в бегство, за исключением небольшой горстки храбрейших из них, бившихся у самого берега и прикрывавших бегство остальных. В особенности выделялся своей храбростью католический епископ Спиридон и один из шведских воевод. Епископ сражался как простой воин, в те времена в Европе это было обыкновенное явление. Но вот появился всадник – Гавриил Олексич. Стремительно бросился он на шведского воеводу, и тот пал мертвым. Пал в битве и епископ Спиридон.
Поражение шведов было полное, и только наступившая темная ночь спасла их от совершенного истребления. Шведы трупами одних только знатных воинов нагрузили две шнеки. Трупы же простых воинов зарыли в яму и до рассвета уплыли в море. У русских было убито, как считают летописцы, только человек двадцать.
С. Кротков
Александр Невский. Художник Василий Шубуев. 1836
Гордый Биргер, опытный и доселе непобедимый вождь, думал легко завоевать Ладогу и Новгород, почему и прислал к новгородскому князю Александру Ярославовичу послов со следующими надменными словами:
«Ратоборствуй со мною, если смеешь: я уже стою на твоей земле».
Александр не изъявил ни страха, ни гордости перед шведскими послами, но поспешил в новгородскую церковь Святой Софии, и в ней на коленях со слезами молился Богу об избавлении земли Русской от врагов.Затем, приняв благословение от новгородского архиепископа Спиридона, вышел к своей малочисленной дружине и сказал:
– Нас немного, а враг силен. Но Бог не в силе, а в правде, идите с вашим князем.
Александр Ярославович не имел времени ждать помощи от великого князя Владимирского Ярослава Всеволодовича, отца своего. Даже не все новгородские воины успели собраться под знамена Александра. Он спешил выступлением, и к 15 июля 1240 года уже приближался к берегам Невы, где должен был встретиться со шведами.
В то время на реке Неве не только не было таких больших городов, как Петербург, но даже больших селений.
Лишь изредка попадались жалкие хижины ижорян, позже известных под именем чухонцев. Толпа их стояла при устье реки Ижоры. Все были плохо вооружены, за исключением знатного ижорянина Пелгуя, который был с копьем и мечом. Он со свои племенем назначен был охранять берега Финского залива и следить за движением шведов. Пелгуй, по-видимому, сильно беспокоился о чем-то, часто посматривал вниз по течению Невы, будто поджидая кого-то.
Где-то недалеко раздался конский топот, и вскоре показался отряд всадников, а немного погодя и пеших. Все были хорошо вооружены, многие в панцирях. Завидев их, Пелгуй обрадовался и набожно перекрестился. Это было новгородское войско во главе со своим князем Александром Ярославовичем. Увидев его, все сняли шапки и почтительно поклонились.
– Здравствуйте, здравствуйте, – ласково отвечал Александр на поклоны. – Ну, что, Пелгуй, не видно еще врагов?
– Всю ночь не смыкал глаз, княже, а не видел их.
– Спасибо тебе и всем вам за верную службу. А теперь отдохните – моя дружина покараулит.
Ижоряне разошлись, остался подле князя лишь один Пелгуй.
– А ты, старина, почему не идешь отдыхать? – спросил его Александр. – Чай, больше всех умаялся.
– Да хотел бы я тебе, княже, слово молвить по тайности.
– Хорошо, говори, старина, – ответил Александр и сделал своим дружинникам знак, чтобы те удалились.
– Всю ночь я смотрел, – начал Пелгуй, – не идут ли вороги. Везде стражу расставил, а сам все присматривал, как бы кто не проглядел, не заснул. А чтобы не заснуть, молитвы про себя творил. Но немного их я знаю, хотя и сподобил меня Господь окреститься, и, благодарение Богу, я не в такой теперь тьме, как мои братья – ижоряне. Ну, да Господь Бог с простого человека не взыщет… Итак, творю, какие знаю, молитвы. И так-то на душе сладко стало: все еще спит, ни одна пташка не чирикает, рыбка не всплеснет водой. А я все твержу «Отче наш» да «Богородицу». А Он, Творец-то наш, все слышит, и так-то сладко на душе. Смотрю я, княже, и вдруг вижу, что на реке что-то зачернело. Сначала будто точка махонькая, потом стало видно, что это лодка. Только лодка небольшая, людей в ней немного, так что нам не опасно. Если это вороги, думаю, и мы вдруг кинемся на них, то живо сладим. Поэтому я и не делаю тревоги, поджидаю, когда лодка сравняется с самой серединой нашей засады – с тем местом, где я стою. Наконец можно уже было рассмотреть, сколько людей в лодке: четверо гребут, один рулем правит. Все одеты в черное, а посередине лодки стоят два молодых и красивых витязя. На них так и блестят червленые одежды. И кажется мне, будто их лики мне знакомы, как будто я где-то их видел. Старший и говорит младшему: «Брат Глеб, вели грести скорее. Да поможем сроднику нашему Александру». И как только услышал я эти слова, то будто завеса с очей моих спала. Вспомнилось мне, где я этих витязей видел: в святом храме на иконе святых благоверных князей Бориса и Глеба. Всплеснул я руками, взглянул опять на реку, а на ней нет уже ни ладьи, ни следа ее. Обуял меня ужас и трепет великий. Слышу, как бьется сердце, дрожу весь и в то же время сладость неописанную чувствую на душе. Такую сладость, что, кажется, велика была бы благодать Господня, если бы я мог умереть в ту самую минуту. До самого твоего приезда не был я спокоен. Теперь будто легче стало на душе… Что велишь делать, княже?
Князь размышлял несколько минут, затем начал говорить:
– Знаю я тебя, человек ты хороший, благочестивый. Может, действительно сподобил тебя Господь Бог узреть святых Его страстотерпцев… Да, полны чудесами творения Господни. Но не нам с тобой судить, точно ли это от Бога. Об этом судить может только одна святая церковь. Поэтому молчи пока о том, что увидел.
– Прости, княже, за мое худое слово: не лучше ли рассказать об этом ратникам? По крайней мере, они приободрились бы и смелее бы стали биться, и Бог даровал бы нам победу.
Улыбка появилась на устах Александра, и лицо его засияло чем-то неземным.
И показалось в эту минуту старому Пелгую, что он похож на представившихся ему ночью святых.
– А разве без рассказов не дарует, если восхочет? Храбра моя дружина, молодцы все на подбор, но я надеюсь на одного только Бога, – проговорил Александр и отпустил Пелгуя отдыхать.
А сам князь долго стоял, то размышляя, то улыбаясь.
Много старых знакомых нашел Пелгуй в княжеской дружине. Тут были и удалые слуги княжеские – Савва и Ратмир, и ловчий княжеский Яков Полочанин, смелый и искусный как на охоте, так и на войне; и новгородские витязи Сбыслав и Миша. Сбыспав славился своей богатырской силой и ростом, он выходил обыкновенно на
битву с одним топором. Но страшен был для врагов этот топор! Был тут и неустрашимый витязь Гавриил Олексич.
Александр, оставив небольшой отряд у берега реки для наблюдения за неприятелем, остальное войско скрыл в лесу. И вот часовые донесли, что враги уже показались.
Издавна славились шведы своей храбростью и воинским искусством. Когда еще они назывались норманнами, от их набегов трепетала почти вся Европа, во Франции, Германии и других странах во время богослужения в церквах читали особую молитву об избавлении страны от ярости норманнов.
Гордо плыли шведы на своих кораблях – шнеках. На первой стоял сам Биргер, рядом с ним – молодой, но уже сильный и прославленный в боях его сын и католический епископ Спиридон, который больше всех хлопотал о войне, делая это в угоду римскому папе.
Берег, по-видимому, был пуст, никто не мешал шведам высаживаться из шнек. Они стали выходить на берег, не принимая никаких предосторожностей. Они знали, что войско новгородского князя небольшое, так что трудно было предположить, чтобы он пошел им навстречу. К тому же им казалось, что самые удобные минуты для нападения на них были во время их высадки, а этого не случилось.
Шведы вышли на берег. Для Биргера разбили великолепный златоверхий шатер. Все было тихо, погода стояла не жаркая, легкий ветерок едва шелестил листья и серебрил верхушки берез.Был один из лучших июльских дней, жар которого смягчался свежим морским ветерком. Поверхность Невы была гладка. Казалось, что ничто не могло нарушить прелести подобной картины. Даже не видно было ни одного хищника-ястреба; и тот, где-нибудь забившись, мирно отдыхал. Кузнечики весело стрекотали в траве, все дышало миром и посылало хвалу Творцу.
Но вдруг царствовавшая доселе тишина сменилось криком, с которым русское войско выскочило из леса и удирало на врага. Внезапность и стремительность нападения привели шведов в замешательство, расстроили их ряды. Часть их дрогнула, но большинство скоро оправилось, и завязался отчаянный бой. Княжеская дружина совершала чудеса храбрости. В самый разгар битвы выскочил из засады Яков Полочанин со своими товарищами и погнал целый шведский отряд. Александр, бившийся как простой воин, закричал ему:
– Молодец, Яков! Спасибо!
Сам Александр показывал собою пример храбрости и мужества. Биргер, увидев его, догадался, что это и есть новгородский князь, и помчался на него. Началось единоборство между вождями. Оба были сильны и ловки, страшные удары наносили они друг другу, но каждый удар одного отбивался ловким ударом другого. Наконец Александр ранил Биргера и, по словам летописца, «положил ему печать на лицо копием своим». Гордый шведский вождь побежал.
Вдруг при радостных криках русских золотоверхий шатер Биргера упал. Это удалой княжеский слуга Савва пробился к шатру и подрубил его. Шведы повсюду обратились в бегство, за исключением небольшой горстки храбрейших из них, бившихся у самого берега и прикрывавших бегство остальных. В особенности выделялся своей храбростью католический епископ Спиридон и один из шведских воевод. Епископ сражался как простой воин, в те времена в Европе это было обыкновенное явление. Но вот появился всадник – Гавриил Олексич. Стремительно бросился он на шведского воеводу, и тот пал мертвым. Пал в битве и епископ Спиридон.
Поражение шведов было полное, и только наступившая темная ночь спасла их от совершенного истребления. Шведы трупами одних только знатных воинов нагрузили две шнеки. Трупы же простых воинов зарыли в яму и до рассвета уплыли в море. У русских было убито, как считают летописцы, только человек двадцать.
Трудно описать радость, охватившую новгородцев, когда они узнали о победе. Тем более, что после нее русские надолго могли быть спокойными, что шведы не будут их тревожить.За эту великую победу, спасшую Русскую землю от иноземной власти и латинства, Александр получил прозвание Невского.
С. Кротков
Солнце земли Русской
Отгремел гром. Отбушевала буря. Затихли падавшие с неба потоки дождя. И царственное солнце всплывает на ясный небесный свод во всей своей красе. И мягкими ласкающими лучами обнимает оно и влажную землю, далеко пропитанную теплыми небесными водами, и раздувшиеся реки с ручьями, и высоко поднявшиеся в берегах своих озера и пруды, и луга, где на каждой травке и в чашечке каждого цветка блестят дождевые капли, и веселые леса с бесчисленными жизнями, в них приютившимися, с разнообразной вырезной листвой, только что омытой и блещущей яркой зеленью.
И обнимает, ласкает, греет солнце всю красоту. Бросает оно свои примирительные лучи и на деревья, вырванные с корнем бурей… И под ласкою солнца вновь закипает остановившаяся под бурей жизнь.
Таким же ясным, все освещающим и оживляющим солнцем над измученной Русью взошел, после позора упавшего на нас тяжелого татарского ига, святой благоверный великий князь Александр Ярославич Невский.
Охотились несколько дней и вернулись домой с богатой добычей. Пред княжеским теремом лежат на земле трупы диких зверей: вепри со страшными клыками, медведи, поднятые на рогатины, лоси с раскидистыми громадными рогами.
За длинным столом сидят бояре княжеские, воины, отроки; и ходит меж ними почетный кубок, и быстро исчезают груды дымящихся благовонным дымом яств в устах проголодавшихся охотников.
И, когда первые приступы голода утолены, развязались языки, и начинаются рассказы о разных подробностях охоты, споры, похвальба, даже крики. Но крики разгорячившихся гостей стихают всякий раз, как князь Ярослав возвысит свой спокойный неторопливый голос.
В пиршественную комнату незаметно пробрался старший сынок князя, пятилетний Александр. Мальчик крупен не по летам, с горящими огнем глазами, с живым впечатлительным лицом. Как бы хотелось ему с этими витязями побывать на охоте, соколом носиться по привольным луговинам, забираться за зверем в лесную чащу, летать по воле.
Свободы, свободы надо этой детской груди, усталости, утомления, борьбы, опасностей, а пуще всего – свободы, свободы!..
Итак, все вести, которые сперва доходили до Новгорода робко, неясно – все это так. Русь разгромлена. Батый сокрушил Рязань, испепелил Владимир, разбил великого князя Георгия на реке Сити, изрубив все русское войско, идет теперь на Киев.
Схватившись обеими руками за голову, молодой князь Александр тихо стонет. Там, в мозгу его, страшные, сверлящие этот мозг образы. Никогда, никогда они не потускнеют. До конца его дней будут томить и жечь его…
Дрожат под страшными ударами таранов стены родного Владимира. Видны уже сквозь полуразрушенные зубцы стен озверелые лица татар… Разбивают уже бревнами двери Владимирского заветного собора. А там, на хорах, постриженные в схиму, ждут смерти семья великокняжеская со своими ближайшими боярами…
Татары ворвались. Зажгли собор. Дым, поднимаясь кверху, душит стоящих на хорах.
Кончилась праздничная, яркая, свободная Русь… Кончилась! А как он любил ее, как он думал служить ей, как хотел беречь ее! И вот теперь лежит она, опозоренная, оскверненная, порубленная, еле дышащая, окровавленная…
И стонет тихим стоном молодой Александр, зажимая голову руками. Встает, подходит к лику Спасову, чернеющему в углу старой иконописью, блещущему золотом и камнями венца.
– Научи меня помочь ей! Научи меня отдать ей всякую мысль и всякую каплю крови. Дай покоить ее. Дай залечить ее раны. Дай мне послужить родной моей земле!
И слезы льются из глаз, раскрывшихся на великую неисходную скорбь родины, и вместе с горючим горем что-то светлое, громадное поднимается из недоступных глубин души. Крепнет воля, складывается решимость…
Шведы у Ладоги…
Скорей в поход… Мала рать… Но что ж: «Бог не в силе, а в правде».
Ночь перед битвой. Один из помощников Александра стоит в ночной страже на берегу полноводной широкой Невы.
По воде проносятся звуки: кто-то рассекает веслами воду, чья-то плывет великая ладья.
В ладье, над облеченными во тьму гребцами, стоят два светлых витязя. Лики знакомы. Первые русские страстотерпцы, благоверные братья-князья Борис и Глеб…
«Брат Глеб, – слышится голос старшего князя, – вели грести. Поспешим на помощь сроднику нашему Александру».
Въезд Александра Невского в Псков после битвы на Чудском озере. Художник Федор Моллер. XIX в.
Истаял русский сокол: всего 43 года. Но тяжела была его жизнь…
Унижения родины, принятые на душу, походы, напряжения сил, битвы… А там – поездка в Орду…
Требовали его к себе ханы на поклон. Мог бы не ехать… Не достать было его в Новгороде, защищенном болотами. Да любил он покой родной земли выше своей рыцарской чести. Покорился, поехал, и ездил много раз…
Трудно было с народом, не привыкавшем к рабству. Вдруг – поднимется, перебьет татарских сборщиков дани. И грозятся тогда грозные беды. И едет Александр отмаливать грозу.
Вот и сейчас… Грозил хан, готовил нашествие хуже Батыева. И на этот раз отмолил Александр. И – силы иссякли.
Тихо теплятся свечи. Раздаются слова страшного, спешно совершаемого обряда. Жизнь отжита.
И с чрезвычайной яркостью мелькают в мозгу умирающего картины прошлого…
Терем отца, веселые многолюдные охоты, жажда воли, славы, борьбы…
Шумный гульливый Новгород, его гордые враги. Услада удачных походов.
И вдруг весть о гибельном иге. Весть, разом состарившая богатырскую душу. Клятвы – все, все отдать ей, униженной страдающей Руси…
И эта скорбь прервана опять картинами этих сказочных походов: победа над шведами у Невы, над немцами на льду Чудского озера, полный разгром митавского войска.
А там: там орда, и смиренные мольбы, чтобы пощадили, чтобы не заклевали Руси…
То ли сулила ему его юность?! Как упивался он тогда воздухом русской свободы!
Что ж, земля с ее рабством и цепями миновала. Бог зовет на волю, на волю!
И в эти последние минуты мученической жизни не раскрылась ли перед отходящим завеса будущего?.. Не увидел ли он необозримую ширь царственно разлегшейся Руси, и народ-богатырь, и бесчисленные храмы, из которых русская душа шлет Богу своему свободную хвалу?..
И в эти последние мгновенья измученное существо Александра не вдохнуло ли пленительный воздух будущей русской свободы?..
Евгений Поселянин
И обнимает, ласкает, греет солнце всю красоту. Бросает оно свои примирительные лучи и на деревья, вырванные с корнем бурей… И под ласкою солнца вновь закипает остановившаяся под бурей жизнь.
Таким же ясным, все освещающим и оживляющим солнцем над измученной Русью взошел, после позора упавшего на нас тяжелого татарского ига, святой благоверный великий князь Александр Ярославич Невский.
1
После большой охоты у князя Ярослава Всеволодовича – большой пир.Охотились несколько дней и вернулись домой с богатой добычей. Пред княжеским теремом лежат на земле трупы диких зверей: вепри со страшными клыками, медведи, поднятые на рогатины, лоси с раскидистыми громадными рогами.
За длинным столом сидят бояре княжеские, воины, отроки; и ходит меж ними почетный кубок, и быстро исчезают груды дымящихся благовонным дымом яств в устах проголодавшихся охотников.
И, когда первые приступы голода утолены, развязались языки, и начинаются рассказы о разных подробностях охоты, споры, похвальба, даже крики. Но крики разгорячившихся гостей стихают всякий раз, как князь Ярослав возвысит свой спокойный неторопливый голос.
В пиршественную комнату незаметно пробрался старший сынок князя, пятилетний Александр. Мальчик крупен не по летам, с горящими огнем глазами, с живым впечатлительным лицом. Как бы хотелось ему с этими витязями побывать на охоте, соколом носиться по привольным луговинам, забираться за зверем в лесную чащу, летать по воле.
Свободы, свободы надо этой детской груди, усталости, утомления, борьбы, опасностей, а пуще всего – свободы, свободы!..
2
Семнадцатилетний Александр, правивший Новгородом, остался один.Итак, все вести, которые сперва доходили до Новгорода робко, неясно – все это так. Русь разгромлена. Батый сокрушил Рязань, испепелил Владимир, разбил великого князя Георгия на реке Сити, изрубив все русское войско, идет теперь на Киев.
Схватившись обеими руками за голову, молодой князь Александр тихо стонет. Там, в мозгу его, страшные, сверлящие этот мозг образы. Никогда, никогда они не потускнеют. До конца его дней будут томить и жечь его…
Дрожат под страшными ударами таранов стены родного Владимира. Видны уже сквозь полуразрушенные зубцы стен озверелые лица татар… Разбивают уже бревнами двери Владимирского заветного собора. А там, на хорах, постриженные в схиму, ждут смерти семья великокняжеская со своими ближайшими боярами…
Татары ворвались. Зажгли собор. Дым, поднимаясь кверху, душит стоящих на хорах.
Кончилась праздничная, яркая, свободная Русь… Кончилась! А как он любил ее, как он думал служить ей, как хотел беречь ее! И вот теперь лежит она, опозоренная, оскверненная, порубленная, еле дышащая, окровавленная…
И стонет тихим стоном молодой Александр, зажимая голову руками. Встает, подходит к лику Спасову, чернеющему в углу старой иконописью, блещущему золотом и камнями венца.
– Научи меня помочь ей! Научи меня отдать ей всякую мысль и всякую каплю крови. Дай покоить ее. Дай залечить ее раны. Дай мне послужить родной моей земле!
И слезы льются из глаз, раскрывшихся на великую неисходную скорбь родины, и вместе с горючим горем что-то светлое, громадное поднимается из недоступных глубин души. Крепнет воля, складывается решимость…
3
Но пока… Пока еще можно, дыша свободой, повоевать на просторе, богатырствовать, творить сказочные походы.Шведы у Ладоги…
Скорей в поход… Мала рать… Но что ж: «Бог не в силе, а в правде».
Ночь перед битвой. Один из помощников Александра стоит в ночной страже на берегу полноводной широкой Невы.
По воде проносятся звуки: кто-то рассекает веслами воду, чья-то плывет великая ладья.
В ладье, над облеченными во тьму гребцами, стоят два светлых витязя. Лики знакомы. Первые русские страстотерпцы, благоверные братья-князья Борис и Глеб…
«Брат Глеб, – слышится голос старшего князя, – вели грести. Поспешим на помощь сроднику нашему Александру».
4
Тихий Городец на Волге. Монастырь. В монастыре – смятение. На одре смерти происходит пострижение в великую схиму. И постригаемый – благоверный великий князь Александр Ярославич Невский.Истаял русский сокол: всего 43 года. Но тяжела была его жизнь…
Унижения родины, принятые на душу, походы, напряжения сил, битвы… А там – поездка в Орду…
Требовали его к себе ханы на поклон. Мог бы не ехать… Не достать было его в Новгороде, защищенном болотами. Да любил он покой родной земли выше своей рыцарской чести. Покорился, поехал, и ездил много раз…
Трудно было с народом, не привыкавшем к рабству. Вдруг – поднимется, перебьет татарских сборщиков дани. И грозятся тогда грозные беды. И едет Александр отмаливать грозу.
Вот и сейчас… Грозил хан, готовил нашествие хуже Батыева. И на этот раз отмолил Александр. И – силы иссякли.
Тихо теплятся свечи. Раздаются слова страшного, спешно совершаемого обряда. Жизнь отжита.
И с чрезвычайной яркостью мелькают в мозгу умирающего картины прошлого…
Терем отца, веселые многолюдные охоты, жажда воли, славы, борьбы…
Шумный гульливый Новгород, его гордые враги. Услада удачных походов.
И вдруг весть о гибельном иге. Весть, разом состарившая богатырскую душу. Клятвы – все, все отдать ей, униженной страдающей Руси…
И эта скорбь прервана опять картинами этих сказочных походов: победа над шведами у Невы, над немцами на льду Чудского озера, полный разгром митавского войска.
А там: там орда, и смиренные мольбы, чтобы пощадили, чтобы не заклевали Руси…
То ли сулила ему его юность?! Как упивался он тогда воздухом русской свободы!
Что ж, земля с ее рабством и цепями миновала. Бог зовет на волю, на волю!
И в эти последние минуты мученической жизни не раскрылась ли перед отходящим завеса будущего?.. Не увидел ли он необозримую ширь царственно разлегшейся Руси, и народ-богатырь, и бесчисленные храмы, из которых русская душа шлет Богу своему свободную хвалу?..
И в эти последние мгновенья измученное существо Александра не вдохнуло ли пленительный воздух будущей русской свободы?..
Евгений Поселянин
Милостивый князь
1
– Ведомо мне, что братом! – резко перебил его владыка. – А прежний-то князь, что изобидели, Василий Александрович, сыном доводится великому князю! Кто ближе-то будет?.. Эх, вы, неразумные!– Тяжеленек был князь Василий, – робко вымолвил посадник.
– Гляди, тяжеленек?! – возгневался владыка. – А баскак татарский небось легче был бы? А разорение конечное через гнев ханский? Кто уберег не одну Святую Софию, а и все города русские от гнева ханского? Кто за Русь Святую в орде позор и тягость претерпел? Кто от свеев да от литовцев нас избавил?.. Не князь ли Александр Ярославич? А вы что над его кровью, над его родом, над его любимым сыном содеяли?
– Да, вишь, Михалко подбил. Его на вече послушались…
– Смутьян и душегуб Михалко! Винопийца, вор, лукавый соблазнитель! – гневался архиепископ. – И ему-то веру дали!
– И мне, владыка, не по сердцу он. Все чуется мне – ждать от него беды злой, – смущенно говорил посадник. – Хоть и держал я его руку…
Евфимий, ключник архиепископский, беседу нарушил. Он поспешно вошел в покой, ведя с собой мужа пожилого, но крепкого, при мече, в ратном доспехе. Благословились оба у архиепископа.
– Неотложное дело Клима-тысяцкого, – сказал ключник.
– Да! Уж такое дело, что просто руками разведешь! – добавил тысяцкий. Слушай, владыка святой! Михалко-то зломышленный, соблазнитель наш, утек…
– Верно ли?! – крикнули в один голос владыка и посадник.
– Верно слово! Ныне, как стемнело, потаенно из дому вышел… А среди приворотной стражи у него знакомцев не занимать. Выбрался за стену, ров перешел, да и тягу! И еще громко крикнул: «Иду к великому князю, поведаю ему злые козни да вражий умысел Ананьи-посадника!»
– Зришь неразумие свое? – строго молвил архиепископ Ананию. – А ты еще того злодея от гнева народного укрыл. Теперь обнесет он тебя перед князем Александром Ярославичем – и тебе беда будет, и Великому Новгороду.
Осенью 1255 года в Великом Новгороде были смуты кровавые. Пошли ссоры, схватки на мосту Волховском, гибли в волнах быстрого Волхова люди неповинные. То в Перевском конце, то в Опочецком, то на Городище, у самых хором княжеских, гремели гневные голоса, мечи и ножи сверкали…
Скорбно смотрели на чернь святые новгородские обители и древние храмы, охваченные, как бушующим морем, крикливыми ватагами вольнолюбивого разгульного народа. Молчалив стоял двор владычий – палаты мирного, благочестивого архиепископа Новгородского Далмата. Сумрачно смотрел древний монастырь Антониевский, где почивают мощи святого Антония Римлянина. Издали скорбно глядели на буйный город главы святой обители Хутынской, недавно созданной схимником Варлаамом, бывшим новгородским боярином. Мрачен и тих был соседний Юрьев монастырь…
И было отчего запечалиться в ту пору Великому Новгороду. Такая беда над ним стряслась, что никогда и не гадали!..
Любимый князь Новгородский, опора и защита Святой Софии, витязь доблестный, порубивший шведов на реке Ижоре, избавитель Новгорода и Пскова от нашествий вражеских, шел войной на новгородцев, шел разгневанный и жаждущий мести.
Об этом тяжком горе вел невеселую беседу с гостем владыка Новгородский Далмат. Сидели они вечером в дальнем покое, слабо озаренном восковой свечой в высоком серебряном шандале.
– Не внимали уговору моему! – пенял архиепископ. – Выгнали с великим бесчестием князя Василия Александровича… Пейте же теперь воду нечистую, что сами возмутили.
Гость – тучный седой новгородский посадник Ананий – глубоко вздохнул, парчовый опашень поправил, робко откашлялся…
– Да ведь не из чужих мы князя-то взяли. Чай, князь-то Ярослав Ярославич братом доводится великому князю Александру Ярославичу…
– Своей головы не жаль, а за Великий Новгород крепко, всей душой скорблю!
– Видно, придется мне к великому князю с челобитьем ехать, – раздумчиво молвил владыка. – Благочестив он и душою кроток, пастырскому слову всегда внемлет.
Сумрачно и скорбно расстался владыка с посадником и тысяцким.
2
Великий князь Александр Ярославич с владимирскими полками и новоторжскими ратями раскинул воинский стан на последнем переходе от Торжка к Новгороду. Много силы было у Александра – и конной, и пешей, – а пуще всего страшен казался новгородцам бранный меч самого князя, тот меч, коим поражен был гордый свейский воевода Биргер, коим посечены были ливонские рыцари…В парчовом походном шатре собрал великий князь совет ратный. Сведал он от новгородского перебежчика Михалки, что в городе к бою изрядно готовились, что выставили конные и пешие рати. Сын великого князя Василий, родич его князь Дмитрий Святославич, ближний боярин Борис – все ждали от князя Александра Ярославича ратного наказа… Но молчал великий князь и, тяжко вздыхая, вглядывался порой на стоявший у входа в шатер свой бранный стяг, на котором святой Георгий Победоносец поражал копьем змия. Задумался благоверный великий князь.
– А мой сказ, – бурно вымолвил молодой князь Василий, – тех послов и челобитчиков новгородских, князь-батюшка, на свои светлые очи не пускать. Надругались буйные новгородцы над нашей княжеской честью, и за то Новгород пусть в ответе будет. А рать их посечь!..
– Посечь? – со скорбной улыбкой отозвался великий князь. – Да ведь в Новгороде, сын мой, те же православные христиане живут, тем же святым молятся, что и мы. И я ли, грешный князь, волею Божией над Русью главой поставленный, я ли повелю разорять и жечь город русский, христианский?.. Мой ли меч, что вручен мне Господом для защиты православной веры, посечет и порубит головы людей русских, сынов единой земли?.. Страшное сие дело, сын мой!
– Полно, княже, – вмешался князь Дмитрий Святославович, ударив рукой по тяжелому мечу, – не кручинься! Сам не хочешь наказать новгородских смердов, так нам повели.
– Смердов! – опять с той же скорбной улыбкой сказал великий князь и неласково глянул на родича. – Чай, перед Богом-то, князь Дмитрий, мы все рядовые люди, простые грешники. И на князей, бояр и смердов равно зрит благое око Творца Вседержителя. Нам ли упреждать суд Божий?.. Нет, не откроются уста мои для веления жестокого!
Великий князь обернулся к ближнему боярину Борису. Тот – пожилой, степенный, благообразный – скромно стоял поодаль, внимая спору. Но глаза его любовно и радостно смотрели на князя Александра Ярославича.
– Боярин Борис! Что владыка Далмат говорит? Покорятся ли новгородцы? Повинятся ли в порухе нашей княжеской чести?
– Слезно молит владыка о милости, – ответил боярин, низко кланяясь великому князю. – Дозволь и мне за неразумных словечко замолвить.
Просветлело лицо доброго князя. Поглядел он на сына и родича. Те стояли хмурые и гневные.
– Ну, и вы не скорбите, – молвил он им. – Наложу я на новгородцев кару, чтобы ведали, что надлежит быть в повиновении… Авось, не понадобится кровь христианскую лить… Ступай за послами, боярин Борис.
Тихо и покорно вошли в шатер посланцы Великого Новгорода: архиепископ Далмат, тысяцкий Клим, бояре, игумены, иереи. Бледны были их лица, очи долу опущены. Страшились они великокняжеского гнева, вспоминая про дерзости своего буйного города.
Молча принял великий князь благословение от архиепископа. Хотел владыка просительное слово начать, но не дозволил князь Александр Ярославич – сам повел речь к своим ослушникам.