– Немцы вроде еще не очухались, – сказала Катрин. – Давай так: отходишь шагов на сто, ложишься. Я мимо тебя. И так далее…
Дальномерщик живо дернул в поле. Катрин слушала. Устало стонала лошадь, дым рассеялся. Немцев не было. Девушка оглянулась – маленький красноармеец, стоя в траве на одном колене, махнул рукой.
Катрин побежала. Изуродованная роща осталась за спиной. Несмотря на то что девушка только что пристально всматривалась в безлюдную череду поломанных и уцелевших стволов, моментально возникло ощущение – кто-то целится в спину. Прямо между лопаток. Сейчас, сейчас…
Мимо промелькнул держащий винтовку на изготовку красноармеец. Катрин начала считать шаги, сбилась, пробежала еще немного, упала на колени. «СВТ» водило в руках так, что трудно было удержать на мушке опушку рощи.
Перебежка, отдых, снова перебежка. Сидеть в траве посреди открытого пространства было до жути неуютно. «Я лес люблю. И горы, – подумала Катрин. – На хер пошли эти окультуренные луга». Комбинезон на коленях промок от обильной росы. Девушка с воодушевлением поднялась в очередную перебежку.
Вот и опушка. На траве отчетливо виднелись следы тележных колес.
– Грамотно отходили, – сказал лейтенант-пограничник. По лбу его тек пот, и офицер, морщась, размазывал его тыльной стороной перевязанной кисти. – Теперь дальше. Не останавливаться.
Катрин и сама знала, что останавливаться рано. Она помогла пограничнику поправить фуражку, тому в своих «варежках» справиться было трудно. «Как он в сортир ходит?» – мимолетно удивилась Катрин. На нее смотрел обессиленно привалившийся к стволу Любимов. Лицо меловое. Лейтенанта мучили поломанные ребра.
Повозки, поскрипывая, тащились по просеке. Катрин шла впереди. Смотреть на раненых было трудно. Один из артиллеристов с развороченным осколками животом доживал последние минуты.
– А бои, товарищи, идут ожесточенные, – озабоченно произнес капитан Рац. – Слышите, как работает артиллерия? А наш дивизион… Профукали.
– Что могли, сделали, товарищ капитан, – зло ответил пограничник. – Я, может, от всей заставы один остался. Хрен безрукий. Что, мне теперь в омут головой или плеваться в сторону немцев? Зарастет кожа, я им покажу, кто в лесу хозяин. А пока – выйдем, выводы сделаем, и по новой. Главное, правильные выводы сделать. Получат, бл—…он покосился на Катрин. – Извините, вырвалось.
– Да я и не слышала ничего, – успокоила его девушка, прислушиваясь к звукам яростной и близкой артиллерийской канонады.
Грохотало на северо-востоке. Эхом звучали орудия на западе.
Немецкий заслон перед Куликовыми Буськами был сбит с ходу. Танки добивали фашистов, пытавшихся отойти за реку на Падех. Буг в этом месте был не широк, но переправляться вброд танковые пулеметы не давали. Мост горел, немецкие машины, успевшие проскочить за ту сторону, пылали на дороге. Бойцы разведбата вылавливали немцев, разбежавшихся по дворам. Колонны 2-й Ударной группы, не снижая скорости, двигались через задымленное село.
Майор Васько с ненавистью окинул взглядом чистое небо. Отдаленный гул артиллерии майора не волновал. Он и так знал, что 1-я Ударная группа, возглавляемая корпусным комиссаром Пелого, начала наступление на Бродно.
Катрин смотрела из-за спины Любимова. Карту держал капитан Рац. Девушка с решением пограничника была совершенно согласна. Немцев сейчас прижали у Бродно. Напороться на их разведку шансов немного.
Шли по просеке. Наверху прогудели самолеты, но чьи, никто не рассмотрел. Катрин с беспокойством почувствовала, что начинает натирать левую ногу. Обувь все-таки чужая. Тем более что от когда-то белых носочков остались одни ободки-оборочки вокруг щиколоток.
Один из раненых умер. Его решили похоронить у села.
К железной дороге вышли около одиннадцати дня. Пограничник прислушался и заявил, что где-то рядом дорога. На карте она почему-то обозначена не была. Катрин ничего, кроме непрерывно бухающих на северо-востоке орудий, не слышала. Пограничник взял с собой двоих бойцов и ушел на разведку.
Катрин сидела под деревом, слушала птичий щебет, хриплое стонущее дыхание раненых и думала, что бы такое сделать с ногой? Скоро на нее не ступишь.
Кряхтя, рядом присел Любимов:
– Чего хромаешь?
– Плохая у бандеровцев обувь, – пробурчала Катрин. – А как твои ребра?
– Срастаются, – скривился лейтенант. – Вот только хожу распоясанный, словно арестант.
Ремень с кобурой Любимов по-прежнему носил в руке. Девушка хотела ему посоветовать носить револьвер на бедрах под гимнастеркой, но тут прибежал один из бойцов, ушедших с пограничником. Дорога действительно была рядом, и по ней шли советские машины.
Через полчаса раненых загрузили в пустой грузовик, шедший в Подкомно на склад артснабжения. Катрин помогала поднимать бесчувственные тела. Сколько из раненых доедет до госпиталя живыми, гадать было страшно.
Катрин вытерла руки о траву, потом о пыльные листья. Лесная дорога, после того как по ней прошли танки, стала широкой. В обе стороны двигались машины. Части 8-го мехкорпуса нанесли контрудар, и батареям, и батальонам требовалось непрерывное снабжение. Лейтенанты совещались с капитаном Рацем. Капитан уводил своих артиллеристов на поиски последней гаубицы дивизиона. Тягач под командой знакомого девушке уроженца города Серпухова ушел куда-то к Золочу. Лейтенант-пограничник хотел найти санбат. В госпиталь он идти не желал, считая, что тогда отправят в тыл надолго. Любимов колебался, уверяя, что бок не так уж и болит. Катрин оттянула его за локоть в сторону, зашептала:
– Не дури. Много ты, кривобокий, навоюешь? Вон, пограничник мужик серьезный, понимает.
– Да засядешь там, у врачей, потом не отпустят, – сомневался Любимов.
– На себя посмотри, – разозлилась Катрин. – Рожа как мел, того и гляди в обморок хлопнешься. Я тебя немного провожу, а потом по делам…
Лейтенант через силу ухмыльнулся.
– Не знаю, о чем ты с комполка говорила, но, похоже, ты сама себе хозяйка…
Катрин попрощалась с капитаном Рацем, пожелала удачи. Потом пожала руку щупленькому дальномерщику.
– У меня невеста на тебя похожа, – сказал красноармеец. – Только ростом поскромнее. Стреляет тоже хорошо. Всегда меня в тире перестреливала. Вот вернусь, расскажу, как первый раз фашистов щелкали.
Артиллеристы двинулись на Золоч. Лейтенантам нужно было в другую сторону. Тыловые подразделения 10-й танковой дивизии располагались вроде бы у Вишневицев. Пограничник остановил машину, водители его почему-то слушались безоговорочно. В кузове утомленные офицеры тут же устроились подремать. Катрин разулась, осмотрела стертую пятку. Надо бы заклеить, но ничего похожего на пластырь под рукой не было. Девушка с трудом заставила себя обуться. Пора уходить, пока окончательно в одноногую обузу не превратилась. Славная компания: безрукий, кривобокий и одноногая.
Катрин смотрела на пристроившегося в неловкой позе Любимова. Торопятся парни вернуться в строй. Если им сказать, что впереди четыре года, – не поверят. И правильно, человек не должен знать, что его впереди ждет. Отдел «К», наверное, все-таки не тем занимается. Противоестественно так жить.
Машина выехала из леса. Было жарко. Катрин расстегнула еще одну пуговицу комбинезона. Что там под ним творилось, лучше не задумываться. Гимнастерка расползлась под мышками и на спине. Теперь даже рубищем не назовешь – липкие лохмотья.
Вокруг тянулись поля, засеянные рожью. Голубело отвратительно чистое небо. Катрин передернула плечами. К бомбардировщикам привыкнуть невозможно. И к минометам, пожалуй, тоже.
Машина начала притормаживать. Впереди блестела узкая, местами исчезающая среди камыша полоска реки. У круглого блюдца пруда раскинулось небольшое село. Даже издали было видно, что у въезда в село выстроился хвост из машин.
Грузовик пристроился за новеньким «ЗИСом» и остановился. Водитель высунулся из кабины.
– Там мосточек. Никак на ем застрял хто…
Пограничник уже перевалился через борт.
– Пойду гляну.
Катрин посмотрела на небо, на мирные хаты и сады. Никаких зениток. Кроме хвоста грузовиков, и никаких войск не видно. Водители вышли из машин, разминая ноги. Пикап с красным крестом съехал с дороги в тень тополей.
Черт, невозможно представить, что голубое небо способно выглядеть столь отталкивающе.
Не торопясь подошел пограничник.
– На мосту танк застрял. «Т-28». Вредительство какое-то. Мост под телеги делался. Полуторку со скрипом выдерживает. А тут тонн двадцать пять. Гусеница провалилась…
– Двадцать восемь тонн, – прохрипел Любимов. Позу он сохранял все ту же, неестественно напряженную.
– Ты чего? – обеспокоенно спросила Катрин.
– Присохло, – жалобно пробормотал лейтенант. – Перевязать бы…
– Чего молчишь? Скромность тебя, лейтенант, погубит.
Катрин старалась не хромать. Сапог тер уже как будто по оголенной кости. В пикапе сидел сержант с «глистой и рюмкой»[32] на петлицах и сосредоточенно вскрывал банку консервов.
– Товарищ сержант. У нас тут раненый. Нужны перевязочные пакеты, пластырь, обезболивающее, грамм пятьдесят спирта.
Сержант-медик и водитель с недоумением уставились на грязную девушку.
– Обратитесь в санроту. Я медикаменты не выдаю, – сказал сержант и погрузил ложку в жирную свинину.
Запах мяса, лаврового листа и свежего хлеба так и лез в ноздри.
– А ну, встать! – зловеще прошипела Катрин. – Вы как с комсомольским работником разговариваете, товарищ младший командир? Что, была команда на принятие пищи? Вы на этом основании отказываете в оказании первой помощи раненому командиру? С Особым отделом давно не общались?
Сержант торопливо выбрался из машины.
– Да я же с готовностью. Но я не санинструктор. Я дизелистами командую.
– Это не оправдание. Командует он! В трибунале командовать будете, сержант. В последний раз спрашиваю – медикаменты есть?
Сержант обреченно полез под сиденье, вытащил замызганную сумку с красным крестом:
– Где раненый?
Катрин возмутилась.
– Да кто тебе, «дизелисту», живого человека доверит? Ты руки с начала войны не мыл. Давай сюда, – Катрин заглянула в сумку, сунула покорному сержанту явно лишние в комплекте первой помощи клещи и кривую отвертку. На дне сумки вроде бы имелись бинты и пузырьки. – Спирт?
– Спирта нет. Хоть убейте. Кто мне его доверит?
Катрин глянула. Действительно, такому и дизель зря доверяют.
– Перекись водорода есть, – нерешительно вмешался водитель.
Банка оказалась здоровенная, не меньше литра.
– Ладно, отвратительно вы укомплектованы. Нужно будет командованию доложить. Безобразие, – Катрин вытащила из ножен штык. Откромсала половину буханки, разрезала пополам, щедро загребла из банки тушенки…
– А—…жалобно начал сержант.
– Молчите. Еще боец Красной Армии. Ни первую помощь оказать не можете, ни с товарищами продовольствием поделиться. Сумку заберете через полчаса…
«Бутерброд» получился толстенный – нести неудобно. Другую руку занимала склянка с лекарством. На одном плече болталась санитарная сумка, на другом винтовка. Выглядела девушка столь интригующе, что из машин вовсю пялились водители.
Пограничник заставил водителя отъехать от дороги. Машина стояла под старой горбатой ветлой. Рядом на бугорке торчал то ли лодочный сарай, то ли старый амбар. Квакали лягушки из близкой реки. Лейтенант-пограничник искренне обрадовался хлебу с тушенкой и тут же начал руководить водителем. Пока они накрывали «стол» в тени сарая, Катрин помогла Любимову спуститься с кузова. Лейтенанту было не до еды, каждое движение причиняло боль. Он тяжело опирался о плечо девушки. Катрин и самой было несладко. Сапог так тер пятку, что хотелось немедленно разуться.
В обнимку они уковыляли за сарай. Лейтенант неловко сел-упал на траву. Катрин, невзирая на боль, рывком стащила с себя сапог. Была готова вылить из него литр крови, но ничего подобного. На пятке всего лишь образовалась ярко-розовая проплешина.
Девушка босиком спустилась к близкой реке, вымыла руки. Неторопливо текла спокойная прохладная вода, лягушки продолжали распевать свои песни. Катрин вернулась к сараю. Любимов, не дыша, медленно-медленно тянул с себя присохшую гимнастерку.
Следующие двадцать минут Катрин ругала немцев, Гитлера, лейтенанта, себя и всю советскую медицину. В выражениях девушка не стеснялась. Так было легче самой и, отчасти, лейтенанту. Наконец, вспухшие царапины были обработаны, поврежденные ребра туго стянуты всеми имеющимися бинтами. Любимов охал, но не ругался. Противопоставить обильному международно-непарламентскому лексикону Катрин молодому лейтенанту все равно было нечего.
Катрин промыла остатками перекиси свою пятку, заклеила обрывком грязноватого пластыря. Большую часть рулона дизелисты-медики, очевидно, извели в качестве замены электроизоляции.
Любимов слушал канонаду на севере.
– Что там происходит? Бродим как слепые. Двадцатый век на дворе. Изобрели бы что-нибудь, чтоб не только слышно, но и видно было.
– Наизобретали уже, – пробурчала девушка. – Называется – телевидение. В каждом доме электронный ящик будет стоять. Народ за уши не оттащишь.
– Да ладно, – не поверил Любимов. – Такой прибор только для правительственных и военных целей нужен.
– Для правительства в первую очередь. Оно всегда там такое красивое, фотогеничное. А еще телевизор нужен для правильного понимания новостей, фильмов, «мыльных опер» и футбола.
– Оперы и по радио хорошо слушать. А футбол? Это какого же размера ящик нужен?
– Футбол у нас средненький. Поместится.
– А здорово было бы. Кино – прямо дома. «Волга-Волга», «Три мушкетера»… Жаль, не доживем до такой сказки.
– Доживешь.
– Наверное, в клубах ящики поставят…
– Везде поставят. За деньги, правда. Пенсионерам скидка…
– Почему пенсионерам? – удивился лейтенант. – Они что, отдельно смотреть будут?
– Отстань, – взмолилась Катрин. – После войны будешь смотреть телевизор. С вот такущим экраном, – она развела руки во всю ширь. – Пятьдесят программ. И футбол, и хоккей, и пленумы ЦК, и порнуха…
– Что?
– Обедать, говорю, пойдем, товарищ лейтенант.
Лейтенант-пограничник и водитель терпеливо дожидались спутников. Импровизированный стол украшал тщательно разделенный «бутерброд», кроме того, у водителя нашлась банка рыбных консервов и с десяток видавших виды карамелек. Запивали пиршество колодезной водой.
– Вот уж никогда не думал, что действительно из дамских рук есть буду, – невесело произнес пограничник. В своих «варежках» он с трудом мог удерживать ложку, а уж с такими деликатными вещами, как маленькие ломтики хлеба, справиться совсем не мог. Катрин вкладывала кусочки ему в рот, лейтенант жевал. Свои клешни держал разведенными, бинт от пропитавшей его грязи и ожоговой мази стал серо-желтым.
– Сладкая жизнь, – сказал пограничник, разгрызая карамельку, – девушки, река, хорошая погода. Пикник. А что-то каверзно на душе.
– Подлечиться нужно. А там снова на фронт, – утешил его повеселевший после перевязки Любимов.
– Понятное дело. Я не про это. Сидим мы как-то… легко. Вам-то хорошо. А я, если что, прямиком в плен. Даже пулю в висок не пустишь, – лейтенант прижал локтем бесполезную кобуру с «наганом». – Эх, надо было ноги тренировать. Несут – ничего, не жалуюсь. А стрелять не обучены.
– Зубы у тебя тоже ничего, – Катрин вытащила из кармана комбинезона порядком набившую бедро «лимонку». – Кольцо выдернешь, а швырнуть и забинтованной лапой можно.
– Спасибо. Швырять придется под ноги. Можно и зубами.
– Но-но, дешево отделаться хочешь. Тебе еще до Берлина тащиться. Воюй, – Катрин достала и вторую гранату.
– Честное слово, никогда мне девушки подарков не делали, – серьезно заявил пограничник. – Я бы на вас, Екатерина, после войны женился. Характер советский, выдержка железная. О внешности я не говорю, вам бы в кино сниматься.
– Ой, я счас краснеть начну, – пробурчала Катрин.
– Скромная, заботливая. А кругозор какой! Языки иностранные знаете. И русский особенно… Откуда комсомольский работник такие термины знать может?
– Что, так слышно было?
– Ну, на той стороне реки, может быть, и нет, а нам очень даже отчетливо.
– Засмущали вы меня. Пойду я умоюсь. Вы, пока на мне не женились, здесь посидите, пожалуйста.
Сбрасывая комбинезон, Катрин воровато поглядывала по сторонам. Вот неймется тебе, подождать не можешь. Разоблачилась под носом у товарищей по оружию. Девушка вынырнула из заскорузлого комбинезона и принялась стягивать с себя остатки гимнастерки. Распавшаяся на отдельные куски бывшая форменная рубашка местами просто прилипла к телу. С ненавистью отдирая от себя ветхие клочки, Катрин зашла по колено в воду. Уф, хорошо как! Пряча почти незагорелую, сияющую попку, девушка погрузилась, проплыла несколько метров, окунулась с головой. Хотелось бы хоть каплю шампуня.
«И фен, и так далее… Ты и вправду до Берлина дойти собралась?»
Ноги вязли в илистом дне, но выходить из прохлады все равно не хотелось. Катрин повернула к берегу. Храбрые лягушки неохотно уступили дорогу, глазели с неодобрением.
Катрин ступила в комбинезон, начала натягивать. Грязная грубая ткань царапала кожу. Хуже, чем кольчугу на голое тело напяливать. Катрин дернулась – на нее смотрел Любимов.
– Ты чего? – возмутилась девушка, с некоторым опозданием поворачиваясь спиной. – Эротики в жизни не хватает? Вылупился…
– Я это… думал, умываешься, – лейтенант выглядел искренне ошарашенным, и Катрин смилостивилась.
– Думай, глядя в другую сторону, – потребовала она, извиваясь в попытках засунуть руки в рукава.
Любимов торопливо отвернулся, охнул от боли в боку.
Катрин, наконец, втиснулась в рукава, с облегчением начала застегивать ремень.
– Катя, а ты—…нерешительно начал лейтенант.
– Если ты насчет отсутствия моего нижнего белья, то это трагическое стечение обстоятельств. Следствие вероломного нападения немецко-фашистских захватчиков.
– Да нет. Извини, у тебя правда на руке наколка? Ты что, оттуда?
– Откуда? С зоны, что ли? Нет. Вряд ли там так рисуют.
– Можно посмотреть?
– Ты, Любимов, наверное, выздоровел, если искусством интересуешься. У меня не Третьяковка. – Катрин без особой охоты закатала рукав.
Лейтенант смотрел, смотрел, потом глаза его начали обморочно расширяться.
– Тихо, – девушка придержала его за гимнастерку.
– Засасывает, – озадаченно прошептал Любимов. – Никогда такого не видел. Там правда сказочный замок и феи есть?
– Там все что хочешь имеется, – вздохнула Катрин. – Ты чего пришел? Спинку мне потереть?
– С мостом глухо. Думаем в объезд двинуть. Километров тридцать, но, наверное, быстрее будет…
Катрин с предчувствием пытки обулась. Мокрый пластырь держался плохо. Вот дура, – сначала надо было водные процедуры проводить, потом лечение.
Лейтенант обернулся на далекое жужжание. Отсюда, от реки, открывалась широкая панорама. Едва различимые самолеты шли на запад. Вроде бы бомбардировщики, но чьи – не разглядишь.
– Поехали, пока кто-нибудь из них сюда не завернул, – сказала Катрин. Она чувствовала некоторую вину за несвоевременное купание.
– Значит, объедем через Темчино, – сказал лейтенант, аккуратно пристраивая на плечо винтовку. – Водитель вроде дорогу знает. Нужно вернуться до просеки и дальше вдоль опушки…
Водитель уже завел машину. Пограничник что-то ему говорил. Катрин окинула взглядом гостеприимный берег, сельскую улочку. По-прежнему курили у машин водители. От леса спускалась колонна машин. Вроде даже танки. Куда в «пробку» прутся? Сейчас придется им навстречу ехать, пылью дышать.
Странно…
Шедший впереди Любимов замер. Медленно-медленно повернулся. Катрин увидела его недоуменные, неверящие глаза. Поняла сама.
– Немцы!
Пограничник резко обернулся на ее крик. Водитель, не расслышав, смотрел с удивлением.
Все происходило мучительно медленно.
Катрин скинула с плеча винтовку. Еще оставалась доля сомнений, хотя она видела высокие морды «Опелей»[33], длинный полугусеничный тягач. Возглавлял колонну «PZ-II»[34] с оторванным левым «крылом». На броне сидели несколько фрицев. Катрин показалось, что палец потянул спуск раньше, чем глаза определили характерную форму глубоких немецких касок.
Даже сквозь гул приближающихся двигателей «СВТ» выстрелила удивительно громко.
Пограничник с матом выдернул из кабины замешкавшегося водителя. Любимов, припав на колено, целился из трехлинейки. Катрин выпускала по танку пулю за пулей. Из-за башни, вскинув руки, выпрямился и упал один из пехотинцев. Остальные прыгали на землю.
И почти сразу же немцы открыли огонь. Очередь автоматической пушки прошила полуторку, от которой едва успели отбежать лейтенант и водитель. Из немецких грузовиков, остановившихся на взгорке, выпрыгивала пехота, рассыпалась по склону. Меняя обойму, Катрин успела удивиться тому, как много немцев помещаются в одну машину. «T-III»[35], волочивший на буксире еще один «PZ-II», ушел с дороги в сторону, развернул башню и выстрелил по стоящим на сельской улице русским грузовикам.
– Уходим! Уходим! – орал пограничник. Полуторка уже горела, выбрасывая почти невидимые в солнечном свете оранжевые языки пламени. Катрин выстрелила еще раз, дернула за сапог Любимова. – Отходи, убьют!
Немцы вели густой огонь с полутора сотен метров. В основном били по селу, по улице. Но пули часто свистели и над головами отползающих назад, к лодочному сараю, девушки и лейтенанта. Водитель придержал дверь, и Катрин с Любимовым укрылись внутри.
– Во попали, – пробормотал, морщась, лейтенант-пограничник. Он задел о дверь машины обожженными ладонями и теперь едва не подпрыгивал от боли. – Откуда сволочи взялись? Мы же в тылу.
– В каком, на хрен, тылу? – Любимов лихорадочно заталкивал в винтовку обойму. – Их там не меньше батальона.
– Не психуй. Еще наорешься, – пробормотала Катрин. Она смотрела в щель между досками. Немцы стреляли по селу. Их полуторка разгорелась. От нее теперь валили клубы черного дыма. Больше всего Катрин нервировала уверенность немцев. Они действовали спокойно, деловито. Девушка видела, как расчет устанавливает станковый «МГ». Рядом сидел командир расчета, внимательно разглядывал село в бинокль.
– Все машины сожгли, гады, – сообщил пограничник, наблюдавший за улицей. – Один «ЗИС» пытался вырваться, так прямым попаданием кабину снесло. Моста отсюда не видно…
– Товарищ лейтенант, нас-то они не засекли? – спросил водитель, в пятый раз проверяя затвор винтовки.
– Черт его знает, – неохотно пробурчал лейтенант. – Они пока селом заняты. Да ты прекрати затвором клацать, а то шарахнешь мне в спину.
– Да вы шо, – несмотря на страх, обиделся красноармеец, – я присягу не порушу.
– Иди ты к черту, Егор, – засмеялся пограничник, – я не про присягу, а про неосторожность. Дернется палец… Мало ли…
Катрин их почти не слушала. Только мимоходом удивилась, что вот лейтенант знает, как зовут водителя, с которым и знаком-то меньше двух часов. А она не знает даже фамилии пограничника, с которым идет от самой батареи. Почти день знакомы…
Немцы прекратили огонь. Вперед выдвинулся «PZ-II», к нему стянулся взвод пехоты.
– Слышишь, лейтенант, на том берегу вроде бы наши саперы были? – спросил отдышавшийся Любимов. – Что-то молчат…
– Не вижу никого. Хаты отсюда мост закрывают. А так никакого движения. Одни мы остались, что ли?
– Сейчас немцы в село войдут и доложат, – сказала Катрин.
Немцы, под прикрытием танка, вошли в село. На улице горел десяток машин.
«PZ-II» прошел вдоль домов, аккуратно подминая заборы, кусты смородины и мальвы. Пехотинцы цепочкой двигались за ним. Пощелкивали редкие выстрелы – это в одной из горящих машин рвались патроны.
– Нам бы сюда пулемет, – мрачно проговорил пограничник. – Мы бы этих «камрадов»… Мост им, считай, целеньким достался. Не через Днепр, конечно, переправа, но все равно…
Грохнуло. Пограничник и сидящий рядом с ним Любимов ахнули в один голос. В селе мгновенно и часто застучало: длинные пулеметные очереди, трескотня винтовок…
– Во дают! – в восторге крикнул лейтенант.
Катрин не выдержала, скомандовала водителю:
– Понаблюдай, Егор! – и, перепрыгивая через упавшие с просевшей крыши доски, перебежала к офицерам.
Замерший на сельской улице «PZ-II» дымил. Выбросив густой клуб дыма, открылся люк, показался танкист. Не вылез – повис на броне. Пехотинцы пятились, стреляя вдоль улицы, в сторону невидимого моста. Оттуда гремели длинные очереди. Еще несколько немцев упали. Остальные спрятались за углом хаты. Видно было, как машет офицер, указывая в сторону соседних дворов.
Дальномерщик живо дернул в поле. Катрин слушала. Устало стонала лошадь, дым рассеялся. Немцев не было. Девушка оглянулась – маленький красноармеец, стоя в траве на одном колене, махнул рукой.
Катрин побежала. Изуродованная роща осталась за спиной. Несмотря на то что девушка только что пристально всматривалась в безлюдную череду поломанных и уцелевших стволов, моментально возникло ощущение – кто-то целится в спину. Прямо между лопаток. Сейчас, сейчас…
Мимо промелькнул держащий винтовку на изготовку красноармеец. Катрин начала считать шаги, сбилась, пробежала еще немного, упала на колени. «СВТ» водило в руках так, что трудно было удержать на мушке опушку рощи.
Перебежка, отдых, снова перебежка. Сидеть в траве посреди открытого пространства было до жути неуютно. «Я лес люблю. И горы, – подумала Катрин. – На хер пошли эти окультуренные луга». Комбинезон на коленях промок от обильной росы. Девушка с воодушевлением поднялась в очередную перебежку.
Вот и опушка. На траве отчетливо виднелись следы тележных колес.
– Грамотно отходили, – сказал лейтенант-пограничник. По лбу его тек пот, и офицер, морщась, размазывал его тыльной стороной перевязанной кисти. – Теперь дальше. Не останавливаться.
Катрин и сама знала, что останавливаться рано. Она помогла пограничнику поправить фуражку, тому в своих «варежках» справиться было трудно. «Как он в сортир ходит?» – мимолетно удивилась Катрин. На нее смотрел обессиленно привалившийся к стволу Любимов. Лицо меловое. Лейтенанта мучили поломанные ребра.
Повозки, поскрипывая, тащились по просеке. Катрин шла впереди. Смотреть на раненых было трудно. Один из артиллеристов с развороченным осколками животом доживал последние минуты.
– А бои, товарищи, идут ожесточенные, – озабоченно произнес капитан Рац. – Слышите, как работает артиллерия? А наш дивизион… Профукали.
– Что могли, сделали, товарищ капитан, – зло ответил пограничник. – Я, может, от всей заставы один остался. Хрен безрукий. Что, мне теперь в омут головой или плеваться в сторону немцев? Зарастет кожа, я им покажу, кто в лесу хозяин. А пока – выйдем, выводы сделаем, и по новой. Главное, правильные выводы сделать. Получат, бл—…он покосился на Катрин. – Извините, вырвалось.
– Да я и не слышала ничего, – успокоила его девушка, прислушиваясь к звукам яростной и близкой артиллерийской канонады.
Грохотало на северо-востоке. Эхом звучали орудия на западе.
* * *
– Не ждите. Пусть «Дон» продвигается! – приказал Васько.Немецкий заслон перед Куликовыми Буськами был сбит с ходу. Танки добивали фашистов, пытавшихся отойти за реку на Падех. Буг в этом месте был не широк, но переправляться вброд танковые пулеметы не давали. Мост горел, немецкие машины, успевшие проскочить за ту сторону, пылали на дороге. Бойцы разведбата вылавливали немцев, разбежавшихся по дворам. Колонны 2-й Ударной группы, не снижая скорости, двигались через задымленное село.
Майор Васько с ненавистью окинул взглядом чистое небо. Отдаленный гул артиллерии майора не волновал. Он и так знал, что 1-я Ударная группа, возглавляемая корпусным комиссаром Пелого, начала наступление на Бродно.
* * *
– Лесом ближе, но лошади не пройдут. Так что идем до железной дороги. Ее наши наверняка удерживают—…забинтованная лапа пограничника закрывала едва ли не половину листа карты.Катрин смотрела из-за спины Любимова. Карту держал капитан Рац. Девушка с решением пограничника была совершенно согласна. Немцев сейчас прижали у Бродно. Напороться на их разведку шансов немного.
Шли по просеке. Наверху прогудели самолеты, но чьи, никто не рассмотрел. Катрин с беспокойством почувствовала, что начинает натирать левую ногу. Обувь все-таки чужая. Тем более что от когда-то белых носочков остались одни ободки-оборочки вокруг щиколоток.
Один из раненых умер. Его решили похоронить у села.
К железной дороге вышли около одиннадцати дня. Пограничник прислушался и заявил, что где-то рядом дорога. На карте она почему-то обозначена не была. Катрин ничего, кроме непрерывно бухающих на северо-востоке орудий, не слышала. Пограничник взял с собой двоих бойцов и ушел на разведку.
Катрин сидела под деревом, слушала птичий щебет, хриплое стонущее дыхание раненых и думала, что бы такое сделать с ногой? Скоро на нее не ступишь.
Кряхтя, рядом присел Любимов:
– Чего хромаешь?
– Плохая у бандеровцев обувь, – пробурчала Катрин. – А как твои ребра?
– Срастаются, – скривился лейтенант. – Вот только хожу распоясанный, словно арестант.
Ремень с кобурой Любимов по-прежнему носил в руке. Девушка хотела ему посоветовать носить револьвер на бедрах под гимнастеркой, но тут прибежал один из бойцов, ушедших с пограничником. Дорога действительно была рядом, и по ней шли советские машины.
Через полчаса раненых загрузили в пустой грузовик, шедший в Подкомно на склад артснабжения. Катрин помогала поднимать бесчувственные тела. Сколько из раненых доедет до госпиталя живыми, гадать было страшно.
Катрин вытерла руки о траву, потом о пыльные листья. Лесная дорога, после того как по ней прошли танки, стала широкой. В обе стороны двигались машины. Части 8-го мехкорпуса нанесли контрудар, и батареям, и батальонам требовалось непрерывное снабжение. Лейтенанты совещались с капитаном Рацем. Капитан уводил своих артиллеристов на поиски последней гаубицы дивизиона. Тягач под командой знакомого девушке уроженца города Серпухова ушел куда-то к Золочу. Лейтенант-пограничник хотел найти санбат. В госпиталь он идти не желал, считая, что тогда отправят в тыл надолго. Любимов колебался, уверяя, что бок не так уж и болит. Катрин оттянула его за локоть в сторону, зашептала:
– Не дури. Много ты, кривобокий, навоюешь? Вон, пограничник мужик серьезный, понимает.
– Да засядешь там, у врачей, потом не отпустят, – сомневался Любимов.
– На себя посмотри, – разозлилась Катрин. – Рожа как мел, того и гляди в обморок хлопнешься. Я тебя немного провожу, а потом по делам…
Лейтенант через силу ухмыльнулся.
– Не знаю, о чем ты с комполка говорила, но, похоже, ты сама себе хозяйка…
Катрин попрощалась с капитаном Рацем, пожелала удачи. Потом пожала руку щупленькому дальномерщику.
– У меня невеста на тебя похожа, – сказал красноармеец. – Только ростом поскромнее. Стреляет тоже хорошо. Всегда меня в тире перестреливала. Вот вернусь, расскажу, как первый раз фашистов щелкали.
Артиллеристы двинулись на Золоч. Лейтенантам нужно было в другую сторону. Тыловые подразделения 10-й танковой дивизии располагались вроде бы у Вишневицев. Пограничник остановил машину, водители его почему-то слушались безоговорочно. В кузове утомленные офицеры тут же устроились подремать. Катрин разулась, осмотрела стертую пятку. Надо бы заклеить, но ничего похожего на пластырь под рукой не было. Девушка с трудом заставила себя обуться. Пора уходить, пока окончательно в одноногую обузу не превратилась. Славная компания: безрукий, кривобокий и одноногая.
Катрин смотрела на пристроившегося в неловкой позе Любимова. Торопятся парни вернуться в строй. Если им сказать, что впереди четыре года, – не поверят. И правильно, человек не должен знать, что его впереди ждет. Отдел «К», наверное, все-таки не тем занимается. Противоестественно так жить.
Машина выехала из леса. Было жарко. Катрин расстегнула еще одну пуговицу комбинезона. Что там под ним творилось, лучше не задумываться. Гимнастерка расползлась под мышками и на спине. Теперь даже рубищем не назовешь – липкие лохмотья.
Вокруг тянулись поля, засеянные рожью. Голубело отвратительно чистое небо. Катрин передернула плечами. К бомбардировщикам привыкнуть невозможно. И к минометам, пожалуй, тоже.
Машина начала притормаживать. Впереди блестела узкая, местами исчезающая среди камыша полоска реки. У круглого блюдца пруда раскинулось небольшое село. Даже издали было видно, что у въезда в село выстроился хвост из машин.
Грузовик пристроился за новеньким «ЗИСом» и остановился. Водитель высунулся из кабины.
– Там мосточек. Никак на ем застрял хто…
Пограничник уже перевалился через борт.
– Пойду гляну.
Катрин посмотрела на небо, на мирные хаты и сады. Никаких зениток. Кроме хвоста грузовиков, и никаких войск не видно. Водители вышли из машин, разминая ноги. Пикап с красным крестом съехал с дороги в тень тополей.
Черт, невозможно представить, что голубое небо способно выглядеть столь отталкивающе.
Не торопясь подошел пограничник.
– На мосту танк застрял. «Т-28». Вредительство какое-то. Мост под телеги делался. Полуторку со скрипом выдерживает. А тут тонн двадцать пять. Гусеница провалилась…
– Двадцать восемь тонн, – прохрипел Любимов. Позу он сохранял все ту же, неестественно напряженную.
– Ты чего? – обеспокоенно спросила Катрин.
– Присохло, – жалобно пробормотал лейтенант. – Перевязать бы…
– Чего молчишь? Скромность тебя, лейтенант, погубит.
Катрин старалась не хромать. Сапог тер уже как будто по оголенной кости. В пикапе сидел сержант с «глистой и рюмкой»[32] на петлицах и сосредоточенно вскрывал банку консервов.
– Товарищ сержант. У нас тут раненый. Нужны перевязочные пакеты, пластырь, обезболивающее, грамм пятьдесят спирта.
Сержант-медик и водитель с недоумением уставились на грязную девушку.
– Обратитесь в санроту. Я медикаменты не выдаю, – сказал сержант и погрузил ложку в жирную свинину.
Запах мяса, лаврового листа и свежего хлеба так и лез в ноздри.
– А ну, встать! – зловеще прошипела Катрин. – Вы как с комсомольским работником разговариваете, товарищ младший командир? Что, была команда на принятие пищи? Вы на этом основании отказываете в оказании первой помощи раненому командиру? С Особым отделом давно не общались?
Сержант торопливо выбрался из машины.
– Да я же с готовностью. Но я не санинструктор. Я дизелистами командую.
– Это не оправдание. Командует он! В трибунале командовать будете, сержант. В последний раз спрашиваю – медикаменты есть?
Сержант обреченно полез под сиденье, вытащил замызганную сумку с красным крестом:
– Где раненый?
Катрин возмутилась.
– Да кто тебе, «дизелисту», живого человека доверит? Ты руки с начала войны не мыл. Давай сюда, – Катрин заглянула в сумку, сунула покорному сержанту явно лишние в комплекте первой помощи клещи и кривую отвертку. На дне сумки вроде бы имелись бинты и пузырьки. – Спирт?
– Спирта нет. Хоть убейте. Кто мне его доверит?
Катрин глянула. Действительно, такому и дизель зря доверяют.
– Перекись водорода есть, – нерешительно вмешался водитель.
Банка оказалась здоровенная, не меньше литра.
– Ладно, отвратительно вы укомплектованы. Нужно будет командованию доложить. Безобразие, – Катрин вытащила из ножен штык. Откромсала половину буханки, разрезала пополам, щедро загребла из банки тушенки…
– А—…жалобно начал сержант.
– Молчите. Еще боец Красной Армии. Ни первую помощь оказать не можете, ни с товарищами продовольствием поделиться. Сумку заберете через полчаса…
«Бутерброд» получился толстенный – нести неудобно. Другую руку занимала склянка с лекарством. На одном плече болталась санитарная сумка, на другом винтовка. Выглядела девушка столь интригующе, что из машин вовсю пялились водители.
Пограничник заставил водителя отъехать от дороги. Машина стояла под старой горбатой ветлой. Рядом на бугорке торчал то ли лодочный сарай, то ли старый амбар. Квакали лягушки из близкой реки. Лейтенант-пограничник искренне обрадовался хлебу с тушенкой и тут же начал руководить водителем. Пока они накрывали «стол» в тени сарая, Катрин помогла Любимову спуститься с кузова. Лейтенанту было не до еды, каждое движение причиняло боль. Он тяжело опирался о плечо девушки. Катрин и самой было несладко. Сапог так тер пятку, что хотелось немедленно разуться.
В обнимку они уковыляли за сарай. Лейтенант неловко сел-упал на траву. Катрин, невзирая на боль, рывком стащила с себя сапог. Была готова вылить из него литр крови, но ничего подобного. На пятке всего лишь образовалась ярко-розовая проплешина.
Девушка босиком спустилась к близкой реке, вымыла руки. Неторопливо текла спокойная прохладная вода, лягушки продолжали распевать свои песни. Катрин вернулась к сараю. Любимов, не дыша, медленно-медленно тянул с себя присохшую гимнастерку.
Следующие двадцать минут Катрин ругала немцев, Гитлера, лейтенанта, себя и всю советскую медицину. В выражениях девушка не стеснялась. Так было легче самой и, отчасти, лейтенанту. Наконец, вспухшие царапины были обработаны, поврежденные ребра туго стянуты всеми имеющимися бинтами. Любимов охал, но не ругался. Противопоставить обильному международно-непарламентскому лексикону Катрин молодому лейтенанту все равно было нечего.
Катрин промыла остатками перекиси свою пятку, заклеила обрывком грязноватого пластыря. Большую часть рулона дизелисты-медики, очевидно, извели в качестве замены электроизоляции.
Любимов слушал канонаду на севере.
– Что там происходит? Бродим как слепые. Двадцатый век на дворе. Изобрели бы что-нибудь, чтоб не только слышно, но и видно было.
– Наизобретали уже, – пробурчала девушка. – Называется – телевидение. В каждом доме электронный ящик будет стоять. Народ за уши не оттащишь.
– Да ладно, – не поверил Любимов. – Такой прибор только для правительственных и военных целей нужен.
– Для правительства в первую очередь. Оно всегда там такое красивое, фотогеничное. А еще телевизор нужен для правильного понимания новостей, фильмов, «мыльных опер» и футбола.
– Оперы и по радио хорошо слушать. А футбол? Это какого же размера ящик нужен?
– Футбол у нас средненький. Поместится.
– А здорово было бы. Кино – прямо дома. «Волга-Волга», «Три мушкетера»… Жаль, не доживем до такой сказки.
– Доживешь.
– Наверное, в клубах ящики поставят…
– Везде поставят. За деньги, правда. Пенсионерам скидка…
– Почему пенсионерам? – удивился лейтенант. – Они что, отдельно смотреть будут?
– Отстань, – взмолилась Катрин. – После войны будешь смотреть телевизор. С вот такущим экраном, – она развела руки во всю ширь. – Пятьдесят программ. И футбол, и хоккей, и пленумы ЦК, и порнуха…
– Что?
– Обедать, говорю, пойдем, товарищ лейтенант.
Лейтенант-пограничник и водитель терпеливо дожидались спутников. Импровизированный стол украшал тщательно разделенный «бутерброд», кроме того, у водителя нашлась банка рыбных консервов и с десяток видавших виды карамелек. Запивали пиршество колодезной водой.
– Вот уж никогда не думал, что действительно из дамских рук есть буду, – невесело произнес пограничник. В своих «варежках» он с трудом мог удерживать ложку, а уж с такими деликатными вещами, как маленькие ломтики хлеба, справиться совсем не мог. Катрин вкладывала кусочки ему в рот, лейтенант жевал. Свои клешни держал разведенными, бинт от пропитавшей его грязи и ожоговой мази стал серо-желтым.
– Сладкая жизнь, – сказал пограничник, разгрызая карамельку, – девушки, река, хорошая погода. Пикник. А что-то каверзно на душе.
– Подлечиться нужно. А там снова на фронт, – утешил его повеселевший после перевязки Любимов.
– Понятное дело. Я не про это. Сидим мы как-то… легко. Вам-то хорошо. А я, если что, прямиком в плен. Даже пулю в висок не пустишь, – лейтенант прижал локтем бесполезную кобуру с «наганом». – Эх, надо было ноги тренировать. Несут – ничего, не жалуюсь. А стрелять не обучены.
– Зубы у тебя тоже ничего, – Катрин вытащила из кармана комбинезона порядком набившую бедро «лимонку». – Кольцо выдернешь, а швырнуть и забинтованной лапой можно.
– Спасибо. Швырять придется под ноги. Можно и зубами.
– Но-но, дешево отделаться хочешь. Тебе еще до Берлина тащиться. Воюй, – Катрин достала и вторую гранату.
– Честное слово, никогда мне девушки подарков не делали, – серьезно заявил пограничник. – Я бы на вас, Екатерина, после войны женился. Характер советский, выдержка железная. О внешности я не говорю, вам бы в кино сниматься.
– Ой, я счас краснеть начну, – пробурчала Катрин.
– Скромная, заботливая. А кругозор какой! Языки иностранные знаете. И русский особенно… Откуда комсомольский работник такие термины знать может?
– Что, так слышно было?
– Ну, на той стороне реки, может быть, и нет, а нам очень даже отчетливо.
– Засмущали вы меня. Пойду я умоюсь. Вы, пока на мне не женились, здесь посидите, пожалуйста.
Сбрасывая комбинезон, Катрин воровато поглядывала по сторонам. Вот неймется тебе, подождать не можешь. Разоблачилась под носом у товарищей по оружию. Девушка вынырнула из заскорузлого комбинезона и принялась стягивать с себя остатки гимнастерки. Распавшаяся на отдельные куски бывшая форменная рубашка местами просто прилипла к телу. С ненавистью отдирая от себя ветхие клочки, Катрин зашла по колено в воду. Уф, хорошо как! Пряча почти незагорелую, сияющую попку, девушка погрузилась, проплыла несколько метров, окунулась с головой. Хотелось бы хоть каплю шампуня.
«И фен, и так далее… Ты и вправду до Берлина дойти собралась?»
Ноги вязли в илистом дне, но выходить из прохлады все равно не хотелось. Катрин повернула к берегу. Храбрые лягушки неохотно уступили дорогу, глазели с неодобрением.
Катрин ступила в комбинезон, начала натягивать. Грязная грубая ткань царапала кожу. Хуже, чем кольчугу на голое тело напяливать. Катрин дернулась – на нее смотрел Любимов.
– Ты чего? – возмутилась девушка, с некоторым опозданием поворачиваясь спиной. – Эротики в жизни не хватает? Вылупился…
– Я это… думал, умываешься, – лейтенант выглядел искренне ошарашенным, и Катрин смилостивилась.
– Думай, глядя в другую сторону, – потребовала она, извиваясь в попытках засунуть руки в рукава.
Любимов торопливо отвернулся, охнул от боли в боку.
Катрин, наконец, втиснулась в рукава, с облегчением начала застегивать ремень.
– Катя, а ты—…нерешительно начал лейтенант.
– Если ты насчет отсутствия моего нижнего белья, то это трагическое стечение обстоятельств. Следствие вероломного нападения немецко-фашистских захватчиков.
– Да нет. Извини, у тебя правда на руке наколка? Ты что, оттуда?
– Откуда? С зоны, что ли? Нет. Вряд ли там так рисуют.
– Можно посмотреть?
– Ты, Любимов, наверное, выздоровел, если искусством интересуешься. У меня не Третьяковка. – Катрин без особой охоты закатала рукав.
Лейтенант смотрел, смотрел, потом глаза его начали обморочно расширяться.
– Тихо, – девушка придержала его за гимнастерку.
– Засасывает, – озадаченно прошептал Любимов. – Никогда такого не видел. Там правда сказочный замок и феи есть?
– Там все что хочешь имеется, – вздохнула Катрин. – Ты чего пришел? Спинку мне потереть?
– С мостом глухо. Думаем в объезд двинуть. Километров тридцать, но, наверное, быстрее будет…
Катрин с предчувствием пытки обулась. Мокрый пластырь держался плохо. Вот дура, – сначала надо было водные процедуры проводить, потом лечение.
Лейтенант обернулся на далекое жужжание. Отсюда, от реки, открывалась широкая панорама. Едва различимые самолеты шли на запад. Вроде бы бомбардировщики, но чьи – не разглядишь.
– Поехали, пока кто-нибудь из них сюда не завернул, – сказала Катрин. Она чувствовала некоторую вину за несвоевременное купание.
– Значит, объедем через Темчино, – сказал лейтенант, аккуратно пристраивая на плечо винтовку. – Водитель вроде дорогу знает. Нужно вернуться до просеки и дальше вдоль опушки…
Водитель уже завел машину. Пограничник что-то ему говорил. Катрин окинула взглядом гостеприимный берег, сельскую улочку. По-прежнему курили у машин водители. От леса спускалась колонна машин. Вроде даже танки. Куда в «пробку» прутся? Сейчас придется им навстречу ехать, пылью дышать.
Странно…
Шедший впереди Любимов замер. Медленно-медленно повернулся. Катрин увидела его недоуменные, неверящие глаза. Поняла сама.
– Немцы!
Пограничник резко обернулся на ее крик. Водитель, не расслышав, смотрел с удивлением.
Все происходило мучительно медленно.
Катрин скинула с плеча винтовку. Еще оставалась доля сомнений, хотя она видела высокие морды «Опелей»[33], длинный полугусеничный тягач. Возглавлял колонну «PZ-II»[34] с оторванным левым «крылом». На броне сидели несколько фрицев. Катрин показалось, что палец потянул спуск раньше, чем глаза определили характерную форму глубоких немецких касок.
Даже сквозь гул приближающихся двигателей «СВТ» выстрелила удивительно громко.
Пограничник с матом выдернул из кабины замешкавшегося водителя. Любимов, припав на колено, целился из трехлинейки. Катрин выпускала по танку пулю за пулей. Из-за башни, вскинув руки, выпрямился и упал один из пехотинцев. Остальные прыгали на землю.
И почти сразу же немцы открыли огонь. Очередь автоматической пушки прошила полуторку, от которой едва успели отбежать лейтенант и водитель. Из немецких грузовиков, остановившихся на взгорке, выпрыгивала пехота, рассыпалась по склону. Меняя обойму, Катрин успела удивиться тому, как много немцев помещаются в одну машину. «T-III»[35], волочивший на буксире еще один «PZ-II», ушел с дороги в сторону, развернул башню и выстрелил по стоящим на сельской улице русским грузовикам.
– Уходим! Уходим! – орал пограничник. Полуторка уже горела, выбрасывая почти невидимые в солнечном свете оранжевые языки пламени. Катрин выстрелила еще раз, дернула за сапог Любимова. – Отходи, убьют!
Немцы вели густой огонь с полутора сотен метров. В основном били по селу, по улице. Но пули часто свистели и над головами отползающих назад, к лодочному сараю, девушки и лейтенанта. Водитель придержал дверь, и Катрин с Любимовым укрылись внутри.
– Во попали, – пробормотал, морщась, лейтенант-пограничник. Он задел о дверь машины обожженными ладонями и теперь едва не подпрыгивал от боли. – Откуда сволочи взялись? Мы же в тылу.
– В каком, на хрен, тылу? – Любимов лихорадочно заталкивал в винтовку обойму. – Их там не меньше батальона.
– Не психуй. Еще наорешься, – пробормотала Катрин. Она смотрела в щель между досками. Немцы стреляли по селу. Их полуторка разгорелась. От нее теперь валили клубы черного дыма. Больше всего Катрин нервировала уверенность немцев. Они действовали спокойно, деловито. Девушка видела, как расчет устанавливает станковый «МГ». Рядом сидел командир расчета, внимательно разглядывал село в бинокль.
– Все машины сожгли, гады, – сообщил пограничник, наблюдавший за улицей. – Один «ЗИС» пытался вырваться, так прямым попаданием кабину снесло. Моста отсюда не видно…
– Товарищ лейтенант, нас-то они не засекли? – спросил водитель, в пятый раз проверяя затвор винтовки.
– Черт его знает, – неохотно пробурчал лейтенант. – Они пока селом заняты. Да ты прекрати затвором клацать, а то шарахнешь мне в спину.
– Да вы шо, – несмотря на страх, обиделся красноармеец, – я присягу не порушу.
– Иди ты к черту, Егор, – засмеялся пограничник, – я не про присягу, а про неосторожность. Дернется палец… Мало ли…
Катрин их почти не слушала. Только мимоходом удивилась, что вот лейтенант знает, как зовут водителя, с которым и знаком-то меньше двух часов. А она не знает даже фамилии пограничника, с которым идет от самой батареи. Почти день знакомы…
Немцы прекратили огонь. Вперед выдвинулся «PZ-II», к нему стянулся взвод пехоты.
– Слышишь, лейтенант, на том берегу вроде бы наши саперы были? – спросил отдышавшийся Любимов. – Что-то молчат…
– Не вижу никого. Хаты отсюда мост закрывают. А так никакого движения. Одни мы остались, что ли?
– Сейчас немцы в село войдут и доложат, – сказала Катрин.
Немцы, под прикрытием танка, вошли в село. На улице горел десяток машин.
«PZ-II» прошел вдоль домов, аккуратно подминая заборы, кусты смородины и мальвы. Пехотинцы цепочкой двигались за ним. Пощелкивали редкие выстрелы – это в одной из горящих машин рвались патроны.
– Нам бы сюда пулемет, – мрачно проговорил пограничник. – Мы бы этих «камрадов»… Мост им, считай, целеньким достался. Не через Днепр, конечно, переправа, но все равно…
Грохнуло. Пограничник и сидящий рядом с ним Любимов ахнули в один голос. В селе мгновенно и часто застучало: длинные пулеметные очереди, трескотня винтовок…
– Во дают! – в восторге крикнул лейтенант.
Катрин не выдержала, скомандовала водителю:
– Понаблюдай, Егор! – и, перепрыгивая через упавшие с просевшей крыши доски, перебежала к офицерам.
Замерший на сельской улице «PZ-II» дымил. Выбросив густой клуб дыма, открылся люк, показался танкист. Не вылез – повис на броне. Пехотинцы пятились, стреляя вдоль улицы, в сторону невидимого моста. Оттуда гремели длинные очереди. Еще несколько немцев упали. Остальные спрятались за углом хаты. Видно было, как машет офицер, указывая в сторону соседних дворов.