Задорнов Николай Павлович. Амур-батюшка (Книга 1)

   - Это Юкану тебе про золотишко сказывал? Я давно знаю, что там, на речках, золото есть. Еще мой дядя до Муравьева бывал на Амгуни, нашел россыпь.
   Родион молчал, помахивая вожжой над крупом кобылы.
   - Да-а, однако, этот Дыген богатство везет с собой, - вздохнул Иван.
   За разговорами незаметно добрались до Чучей. Кобыла трусцой затащила их на косогор. Несколько жалких фанзушек расположились подле устья горной речки. По долине ее рос густой лес. Кругом виднелись белые раскидистые ясени, безобразные столетние тополя, осины, огромной толщины дубы, клены, черемуховые деревья и голый кустарник, торчавший повсюду из сугробов. А над всем этим чернолесьем высились кедры и ели, иссиня-черные на снежных откосах гор. На островах посредине речки густо рос тальниковый лес с тальниковым же кустарником, который был переломан и повален целыми рядами в ледоход, местами завален льдинами и занесен снегом.
   Чучинские гольды оказались неразговорчивыми. Тигра они боялись как огня и наотрез отказались помочь охотникам. Кое-как Родион упросил их хотя бы посмотреть за конем. Уходя из фанзы, он потянулся снять со стены кремневку, но гольды в ужасе закричали:
   - Ой, ой, куда берешь? Зачем берешь?..
   - Дай, говорю! - кричал Родион, хватаясь за ружье.
   - Ой, амба нельзя бить! - вопили гольды, опасаясь, что тигр станет им мстить, если дадут охотникам оружие.
   Они обступили Родиона тесной толпой. Оглядывая фанзу безразличным, как бы смущенным взором, Родион заметил под крышей разные охотничьи рогатины и копья; он вдруг ловко вскочил на кан, выхватил из-под потолка геду* и кинулся было вон из фанзы.
   _______________
   * Г е д а - нанайское охотничье копье.
   Гольды с криками набросились на него.
   - Зачем берешь? Зачем берешь? - орали они, хватаясь за геду.
   Родион изо всей силы дернул копье, вырвал его и, как безумный, выскочил наружу; проворно надев лыжи, он во весь дух помчался следом за Иваном, лыжня которого ушла в кустарники.
   - Дурная у тебя смекалка, - сказал Бердышов, когда Родион догнал его. - Лучше ничего не придумал: с палкой на хищного зверя!
   - Обратно, Ванча, сразу нельзя идти: позор, гольды подумают, что мы испугались.
   - Зря ты меня сюда затащил, - проворчал Иван и быстро пошел вперед.
   - Четкий след у нее, - говорил Родион, кивая на следы тигровых лап на снегу и стараясь узнать, сердится ли Иван.
   - Ишь, как снег-то хвостом бороздила, - примирительно ответил Иван. Чего-то тащила, присаживалась.
   - Чушку у этих гольдов унесла, где мы коня оставили, а они ее, тигру, берегут, от нас еще охраняют, чудаки!
   - Грех им против тигры идти, сомнение берет, как бы после чего худого не стало. Вроде как тебе же на Дыгена, - ухмыльнулся Иван.
   Долго шли мужики по следам тигра, с напряжением всматриваясь в чащу, прислушиваясь ко всякому треску и шороху. Зверь был где-то близко. Шишкин и Бердышов наткнулись на кровавые следы его пиршества. Тигр не отходил от стойбища далеко - похоже было, что он сам следит за охотниками, притаился в засаде. На счастье, лес был тут не так густ, и зверь не мог подобраться незамеченным.
   Тигр запутал следы. Побродив по долине, охотники решили отдохнуть на обширной поляне, посреди которой лежала огромная ель, поваленная ветром и полузанесенная снегом: тут все видно вокруг, и зверь не подкрадется незамеченным. Охотники сняли лыжи, стоймя воткнули их в сугроб и уселись на корточки. Рядом с лыжами Родион поставил в снег копье. Иван достал кисет, и оба мужика закурили трубки.
   - Покурим да и пойдем обратно, - сказал Иван. - Хватит на сегодня, набродились. Слава богу, что не встретили. Ты как дите.
   - А куда торопиться? Все равно нам теперь дня два ждать в Тамбовке. Лучше тут лишний день пробудем, чем в деревне каждому глаза мозолить.
   - Так где теперь Дыген? В Ноане? - спросил Бердышов.
   - Сегодня к вечеру должен бы быть в Бохторе. Стар этот Дыген, а отчаянный. Теперь ему годочков шестьдесят, если не больше, а он все еще ездит. Редко они набеги на нашу сторону делают, но здорово гольдов грабят.
   - Постой, - шепнул Иван, вскакивая, и, схватив ружье, взвел курок.
   - Ты чего?
   - Тигра!
   - Где?
   - Под елкой, вон хвостом вертит. Где затаилась, подле нее сидели!.. Молчи! - Иван отбежал от елки.
   Родион, выдернув копье из сугроба, последовал за ним.
   Зверь шевелился под елкой, злобно колотя хвостом по ветвям. Родион приготовил копье. Иван отломил толстый сук и кинул его прямо в зверя. Огненно-пушистый хвост захлестал по еловым рассошинам, сбивая снег с ветвей. Зверь готовился к бою.
   - Кошка, - вымолвил потихоньку Родион.
   В тот же миг тигр выскочил из-под ветвей. "Ну, это смерть", - подумал Шишкин, крепко сжал геду в руках и встал подле Ивана.
   Зверь сделал два огромных прыжка. Иван прицелился в глаз зверя, полный мутной злобы, и спустил курок. Раздался выстрел.
   Зверь снова прыгнул, но, перевернувшись в воздухе, повалился в снег и забился в дикой ярости. Он ухватил когтями и зубами пенек и стал терзать его в предсмертных мучениях; щепы летели во все стороны. Родион ударил его в морду копьем. Зубы зверя лязгнули о железный наконечник. Родион вырвал копье из окровавленной пасти и с силой вонзил его в ухо тигра.
   - Эй, шкуру не порти! - глухо закричал Иван.
   Но Родион еще раз ударил тигра. Иван подбежал и выстрелил зверю в глаз.
   Зверь стал утихать.
   - В самую бровь угодил, - сказал Родион, рассматривая рану. - Ловко ты прицелился, а то бы нам с тобой не миновать смерти.
   - Отойди, а то она схватит тебя, - предостерег Иван.
   Словно в подтверждение его слов, зверь еще раз вздрогнул. Охотники отпрянули. Судорога пробежала по телу тигра, вздымая волнами пышный красно-черный мех. Вытянулись и шевельнулись лапы, показались когти, словно зверь потянулся спросонья.
   - Готова.
   - Теперь издохла, - вымолвил Родион. - Как она на нас озлилась!
   - Не заметили бы мы, как она хвостом вертит, накурились бы досыта. Это она табачного дыма не стерпела, а то бы так и пролежала под елкой. Паря, эту бы тигру кинуть к вам в Тамбовскую губернию, вот бы пошла потеха!..
   - А ты почему осип, Ванча? - вдруг засмеялся Родион, глядя на Бердышова. - Э-э, тебе бы сейчас в зеркало посмотреться.
   - Как же! Тамбовские мужики на весь Амур страху напустили, отшучивался смертельно бледный Иван. - Ну, ничего, гроза пронеслась! А, оказывается, вдвоем с тобой можно зверовать! Теперь пойдем на других зверей...
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
   Родион давно дружил с гольдами; и когда случалось ему идти куда-нибудь далеко в тайгу, он обращался к ним за помощью. Поэтому никому из тамбовцев не показалось странным, что за последние дни в гости к Шишкину повадились горюнские гольды. Все замечали, что он куда-то собирается, но куда именно, никто не спрашивал - Родион все равно не скажет.
   Когда после удачной охоты на тигра у Шишкина зажился Иван Бердышов, для всех стало очевидным, что оба заядлых охотника что-то затеяли.
   Родион с Иваном в ожидании вестей о маньчжуре исподволь готовились к предстоящему походу на Горюн.
   Родион по многу раз рассказывал своим односельчанам, как он вышел "с палкой на тигру". В довершение своего хвастовства он однажды вывесил тигровую шкуру перед своей избой на зависть своим соседям и соперникам по охоте - Спиридону и Сильвестру Шишкиным.
   На третий день к вечеру приехали гольды Юкану и Василий. По их словам, Дыген поутру выезжает из последнего стойбища, где он прожил два дня.
   - Откуда знает? - удивился Юкану, когда Иван, войдя в зимник, где остановились гольды, поздоровался, назвав его по имени.
   Юкану был рослый, краснолицый и усатый, более похожий на чубатого казака, чем на амурского гольда.
   - Знаю, знаю! - загадочно усмехнулся Иван, пожимая его заскорузлую руку. - Батьго, батьго!
   В зимнике, просторной теплой избе, где никто из Шишкиных не жил и где зимами квасили шкуры, шили сбрую, шубы, обувь и готовились к охоте, мужики просидели с гольдами до поздней ночи.
   Гольды ненавидели Дыгена и согласились помочь Ивану. Он о чем-то долго беседовал с Юкану наедине.
   Затемно Иван, Родион и оба гольда выехали на двух нартах из Тамбовки, направляясь к устью Горюна. С ночи падал снежок, на льду намело порядочные сугробы, и нарты двигались медленно.
   - А вот теперь скажу тебе правду, - сказал Бердышов Родиону. Исправник велел нам с тобой этих грабителей перестрелять.
   Родион испуганно взглянул на Ивана.
   - Смотри не выдай. Дело государственное.
   "Час от часу не легче, - думал Родион. - Вот запутают меня..."
   Василий, ехавший на передних нартах вместе с Иваном, всю дорогу не давал ему покоя, клянча у него за свои услуги в придачу к серебру разные вещи. Болтливый и назойливый, он не походил на своих соплеменников. То просил Ивана купить жбан водки, то слишком хвалил его охотничий нож, добавляя, что ему самому хотелось бы иметь точно такой же, то вдруг спрашивал, чем станет угощать его Бердышов, если он приедет гостить к нему на Додьгу.
   "Какой попрошайка!" - подумал про него Иван.
   Василий всем своим поведением показывал Ивану, как он для него старается: гольд безжалостно колотил собак, то и дело кричал, что надо ехать быстрей, потому что они везут богатого, доброго человека, который ничего не жалеет для бедных жителей Горюна. Не находя иного способа выказать Ивану, как он поступается ради него своим удобством, Василий старался всячески потесниться на нартах, хотя для двоих места вполне хватало.
   Наконец Василий надоел Ивану, и тот пригрозил, что не даст ничего, если он будет клянчить.
   Гольд поморгал больными веками и сначала хотел что-то возразить, но сдержался, по-видимому решив получить подарок. По мучительному выражению, появившемуся на его лице, видно было, что молчание стоит ему великих усилий. Наконец он, видимо, успокоился, сел боком к Ивану и запел.
   На моих собаках лоча едет,
   Ханина-ранина,
   бойко выводил он.
   Звуки песни напомнили Ивану самодельную скрипку, которую ему случалось слышать в Бельго.
   Мы джангуя повстречаем,
   Ханина-ранина,
   потихоньку заунывно продолжал Василий.
   Сам я драться с ним не стану,
   Ханина-ранина...
   Джангуйни навстречу мчится,
   Ханина-ранина,
   Мое сердце встрепенулось,
   Ханина-ранина.
   - Где ты его видишь? - спросил Иван.
   - Далеко... Так поется, - ответил Василий по-русски. - Еще маленько проедем, там встретим.
   Нойон Дыген пропал,
   Ханина-ара...
   взвизгнул гольд и на полуслове затих.
   Издалека послышался ожесточенный собачий лай. Нарты проезжали под черными обрывами горы Голова Рябчика. Собаки, тяжело дыша, с трудом преодолевали снежные валы.
   - Дыген едет! - крикнул сзади Юкану. Он слез с нарт и, чтобы облегчить работу собак, пошел пешком.
   Лай становился все явственнее. Иван слышал, как вожак встречной упряжки злобно заливался на все лады, - он требовал уступить дорогу. Собаки Юкану и Василия залаяли в ответ.
   Из-за скалы выползли нарты. Десяток собак, впряженных елочкой, с трудом их тянули, барахтаясь в глубоком снегу. По судорожным движениям псов, по высунутым языкам, которыми они время от времени прихватывали снег, по тощим, провалившимся бокам с всклоченной мокрой шерстью видно было, что собаки тянут из последних сил.
   Впереди на нартах сидел человек в шубе с мохнатым воротником. Его шапка и плечи были завалены толстым слоем снега. Он все время держал над собаками длинную палку, как бы угрожая им. Нарты ехали прямо. По тупому, безразличному выражению лица и по безумному взгляду, устремленному куда-то вдаль, нетрудно было догадаться, что от долгих таежных путешествий на этого маньчжура напал "морок". Он сидел не шевелясь, тупо всматриваясь вперед, как бы силясь что-то припомнить. Собаки сами себе выбирали дорогу, погонщик лишь изредка, словно очнувшись от своих видений, с силой ударял палкой по собачьим спинам. Среди длинных мешков, привязанных к нартам, спиной к собакам сидел другой человек, голова его была укрыта высоко поднятым воротником.
   Третий шел на широких лыжах. Вдали, из-за скалы, появилась вторая упряжка.
   Сердце у Ивана застучало. Он скинул доху, пододвинул к себе заряженное ружье и велел Василию сворачивать. Взрывая груды рыхлого снега, нарты встали поперек дороги, чуть отступя от нее.
   Сидевший на мешках оглянулся и, увидев встречных, что-то закричал погонщику, но тот, казалось, ничего не слышал. Тогда он проворно соскочил с мешков, к нему присоединился бежавший на лыжах: они стали бить собак и тянуть упряжку в сторону.
   Иван и Родион смотрели на них и не трогались с места.
   Родион был храбрый человек, верный своему слову. Он никогда не выдавал товарищей. И на этот раз, хотя вся эта затея не нравилась ему, он готов был, как ему велели, стрелять.
   Видимо полагая, что русские боятся ехать мимо собак, спутники Дыгена пытались отвести своих псов от дороги. Тем временем приблизились вторые нарты. В них сидел рослый толстогубый маньчжурец, а из-за его спины виднелась чья-то заснеженная шапка, украшенная собольими хвостами.
   В рослом погонщике Иван узнал одного из тех встречных, с которыми он спорил ночью под Бельго из-за покусанного собакой барабановского коня. Когда нарты подъехали ближе, человек этот проворно слез на снег и вцепился в хребтину остервенело рвавшегося вперед вожака.
   Иван, обернувшись к Юкану, показал на рослого детину.
   Между тем встречный в собольей шапке отряхнул снег с воротника и обернулся, по-видимому обеспокоенный длительной задержкой. Иван увидел знакомое рябое лицо, кривой глаз и седые усы, свесившиеся по углам рта. Это был Дыген. Лицо его, с тех пор как Иван видел его в последний раз, пополнело и стало благообразней.
   "Вот когда ты попался!" - подумал Иван. Он еще дальше отъехал от дороги и, махнув рукой рослому погонщику, крикнул:
   - Проезжай!
   Встречные перебросились короткими замечаниями, погонщик повел вожака вперед, согнувшись, держа его за шерсть загривка и за поводок. Нарты приближались к Ивану. Вожак, оскалившись, залаял на него. Собака за собакой пробегали мимо Бердышова.
   В широких тяжелых нартах виднелись кожаные мешки, тюки и шубы. Поравнявшись, Дыген уставился мутным глазом на Ивана. Он узнал Бердышова и, как видно, встревожился.
   - А-на-на! - вдруг с жаром выкрикнул Бердышов по-гольдски.
   В руках у Юкану сверкнула длинная сирнапу - палка с зажатым в нее клинком. Василий быстро кинулся к чужим постромкам и перерезал их ножом, а Юкану ударил по голове рослого погонщика. Упряжка запутала его в поводках и, с воем ринувшись вперед, потащила по снегу.
   Иван как зверь рывком кинулся к нарте нойона.
   Дыген пронзительно закричал. Он силился обернуться к своим спутникам, но тяжелая теплая одежда мешала ему. Иван застрелил его в упор. Родиону сбоку видно было, как старый разбойник тряхнул простреленной головой, откинулся на спину, перевернулся и повалился ничком в снег. Следом за ним, словно убитый тем же выстрелом, рухнул со своих нарт погонщик первой упряжки и, провалившись в глубокий сугроб, остался лежать неподвижно. "Не с испугу ли помер? - подумал Иван. - Вот как бывает! Или притворяется?"
   - Эй, Родион, не зевай! - вдруг крикнул он. - Стреляй!
   На первые нарты вскочили двое спутников Дыгена. Один из них погнал собак стороной, а другой, чтобы облегчить сани, на ходу выбрасывал грузы. Однако по целине, в глубоких снегах псы продвигались медленно.
   - Стреляй, Родион! - прикрикнул Бердышов.
   Родион дважды выстрелил из штуцера и, не дав им далеко отъехать, выбил одного из нарт.
   Погонщик, на ходу кидавший мешки, упал.
   Его товарищ, яростно колотя собак палкой, быстро удалялся. Юкану и Василий надели лыжи и, вооружившись копьями, побежали вдогонку.
   Иван опустился перед Дыгеном на колени и расстегнул на нем лисью шубу. Под ней была стеганая шелковая кофта с серебряными шариками-пуговицами.
   - Ну, теперь надо разобраться, сколько он жиру нагулял, во сколько наши грехи оценены.
   За поясом Дыгеновых ватных штанов Иван нашел вместе с разными мелкими вещами небольшой, но тяжелый мешочек. Развязав его, он высыпал на руку кучку золотого песку.
   - Эй, смотри, чего нашлось, - обратился он к Родиону. - Золотишко!
   Подошел побледневший Родион.
   Иван вытаскивал из мешочка мелкие щербатые самородки.
   Издалека донеслись слабые крики. Мужики обернулись. Остановив собак, Юкану и Василий расправлялись с последним спутником Дыгена.
   - Ну, вот и все! Отвоевались! Вот и забили тигру. Та, паря, с шерстью, кошка была, а тигра-то, вот она лежит!
   ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
   Пурга намела в Тамбовке сугробы вровень с избами.
   "Завалины было потаяли, - думала Таня, с трудом пробираясь по глубоким сугробам, - а вот опять буран".
   Девушка забежала к соседям. Арина Шишкина, высокая худая женщина, стоя у стола, разливала молоко по крынкам.
   - Дуняши нету? - спросила Таня.
   - Сейчас зайдет.
   - Татьяна, что ли, пришла? - не поворачивая головы, спросил Спиридон.
   Татьяна обернулась.
   В углу при свете сального огарка мужик зачищал напильником железо, делал какую-то новую часть к ружью.
   Спиридон, или, как называли его соседи и родичи, Спирька, тоже страстный охотник. В свободное от полевых работ время дни и ночи напролет возился он с оружием, а потом неделями ходил по тайге.
   - Что ж, отец-то еще не приехал?
   - Нет еще, - ответила Таня. - А Дуня пойдет к нам?
   - Пусть идет, - отозвалась Арина. - Носит в такую погоду! проворчала она.
   Зашла Дуняша - тонкая и стройная белобрысая девушка-подросток. У нее худенькие плечики, широкое лицо я глаза, глубоко сидящие под белесыми бровями. Она в лаптях и в белом холщовом платье.
   Таня заговорила с ней вполголоса.
   - Чего же Родион-то не едет? - снова спросил Спирька.
   В Тамбовке все мужики были охотниками. Зверей они били еще на родине, в тамбовских казенных лесах. Придя в Сибирь, тамбовцы селились сначала по Лене, но там им не понравилось, и они в шестьдесят первом году перешли на Амур, на Горюнский станок.
   Вскоре после водворения на новом месте охота стала предметом увлечения всего мужского населения Тамбовки, от мала до велика. Охотились тамбовцы зимой и летом, добывая зверя всеми способами, полагая, что в тайге его хватит на века. Этой страстностью и безрассудным хищничеством они отличались на промысле от урожденных сибиряков, для которых охота обычное дело, та же работа и которые знают, что зверям и в тайге бывает перевод.
   Между тамбовскими охотниками не первый год идет спор, кто же из них лучший охотник. Родион в эту зиму добыл зверей больше всех, но признать его лучшим охотником Спирьке обидно. Спирька сам знаменитый охотник. Его зовут все "Лосиная смерть". Такое прозвище сильно льстит ему, и он желает поддержать свою славу. "Родиону просто счастье, как в карточной игре, думает он. - Ему удача с тигрой. Она объявилась в деревне, когда его и не было. Мы с Сильвестром и с Санькой Овчинниковым должны были взять на сеновале, сидели, караулили, почти подбили. Нет, ушла и все равно Родиону попалась. А по правилу тигра должна быть наша! Нынче только и разговору везде, что про Родиона, он хитрый, к Бердышову как-то подъехал и с ним дружит".
   Спиридон бросил железо на стол, потушил огарок, поднялся. Мужику лет тридцать пять. Он чуть выше среднего роста, сутуловат, со светло-рыжей бородой, которая в сумерках кажется черной.
   - Да как же ты, Татьяна, не знаешь, куда он подевался? Не на охоту? допытывался мужик.
   - Не знаю, - потупив голову, ответила девушка.
   - С ума все посходили с этой охотой! - пробормотала Арина.
   - Ну, айда, - шепнула Дуня, подтолкнув подругу.
   Девушки выбежали. Здоровые и крепкие, старшие дочери в семьях, девушки-подростки Таня и Дуняша целыми днями работали, как батрачки. Нравы в Тамбовке были суровые, родители ни в чем не давали девкам воли. Только на работу могли они тратить свои молодые силы. Зато много было радости, когда удавалось им убраться с родительских глаз долой.
   - Ну, держись, Танька! - весело воскликнула Дуняша.
   Таня пустилась наутек. Дуня была выше, сильнее; легко прыгая по глубокому снегу, она догнала подругу и повалила ее в снег.
   - Тебе за тот раз!
   - Опять ты...
   Пурга заносила их.
   - Вы что, девки, с цепи сорвались? - услыхали вдруг они знакомый голос.
   В волнах несущегося снега стояла бабка Козлиха. Про эту старуху говорили, что она умеет колдовать и ворожить.
   - Чего делают! - воскликнула старуха, как бы обращаясь к невидимому свидетелю.
   Утихшие девушки поднялись, отряхиваясь от снега.
   - Бабушка, вы как на улицу выходите, бурана не боитесь? - бойко спросила Таня.
   - Вот я тебя!.. - пригрозила старуха. - Мать-то дома?
   - Она к вам собирается, - соврала Таня.
   - А-а, - дружелюбно отозвалась Козлиха. - Пусть идет. Скажи, пусть придет.
   Старуха пошла своей дорогой.
   - Вот теперь тебе будет на орехи!.. - сказала Дуня.
   - Сегодня нам с тобой доплясывать. От того разу осталось недоплясано... Ну, отстань, хватит, а то голосу не будет.
   - Мать-то уйдет?
   - Уйдет, - уверенно ответила Таня.
   - А то скажет: "Девки, в пост-то песни орать!" - всплеснула руками Дуня.
   - Ишь, метелица...
   - Сейчас хоть вечерку с гармонью - никто не услышит.
   - Ух, жарко!.. Пурга крутит, - едва переводя дух, вбежала Таня в избу. - Несет как на крыльях. Мама, иди, тебя Козлиха спрашивала. К себе звала...
   Петровна управилась с делами и ушла. Таня уложила маленьких братишек, переменила лучину и уселась на лавке. Выражение истомы и нежности появилось на ее грубом лице, в голубых глазах. Русые пряди липли к смуглому лицу, ресницы и брови были влажны. Щеки горели от ветра и снега. Как бы не в силах сдержать волнующего ее чувства, она заголосила сразу громко, ясно и протяжно.
   ...Девушки пели, потом, по очереди подыгрывая на бандурке, плясали друг перед другом.
   Малыш закричал во сне, сбрыкал толстое одеяло. Таня положила бандурку, присела на кровать, прикрыла братишку, приговаривая нараспев:
   Ба-а-аю, ба-а-аю...
   Оконце не прикрыто ставнем, и в стекло бьет метель. Из теплой избы смотреть страшно, что там делается. Дуняша задумчиво перебирала струны самодельной бандурки. Таня сказала ей:
   - Сегодня Терешка на проруби спросил, почему мы с тобой к его сестре не приходим.
   Она села на лавку и обняла подругу.
   - Больно он нужен! - с пренебрежением ответила Дуня.
   Терешка - сын богача Овчинникова, рослый, бойкий парень - поглядывал на Дуняшу и пытался, как говорится, ухлестывать за ней.
   На днях подруги приходили к Овчинниковым. Терешка стал заигрывать и залепил Дуняше все лицо снегом. Она обиделась. Даже вспомнить неприятно.
   Сейчас подруги наслаждались тишиной, спокойствием, уединением. Можно было помечтать всласть, наговориться о чем хочешь: взрослых нет, в избе тепло и так хорошо, работать не заставляют сегодня. Отца нет, и мать Таню не неволит, противная прялка убрана.
   Дуня и Таня хоть и живут под строгим надзором родителей, но в обиду себя не дают. Они еще не сломлены жизнью и обе полны светлых надежд.
   Что Терешка! Опротивевший соседский парень, грубиян! Он драчун, бьет парней. Правда, бывает, и ласково заговорит, но чаще он девчонок норовит схватить за волосы, ущипнуть.
   Куда занесет девушек судьба? Что их ждет? Кто их суженые? Еще годик, и выдадут их замуж... Уж поговаривают об этом отцы и матери, и страшно становится. Конечно, любо стать невестой, просватанной, шить наряды... Песни будут над тобой петь... Но страшно...
   - А вот вдруг ночью увидит кто-нибудь наш огонек, - говорит Дуня, - и заедет к нам. Молодой да красивый...
   Подруги обнялись крепко, глядя на черное окно. Пурга выла, никто не ехал, ничего не случалось в жизни особенного.
   - Отец сказал, что надо в тайгу собираться. Скука смертная! - молвила Дуня.
   У Спиридона сыновей больших нет, он берет с собой дочь на охоту. Дуня умеет настораживать капканы, но стыдится рассказывать об этом в деревне, говорит, что отцу готовит обед в балагане. Тайги она не боится, были случаи, что ходила по ней ночью, на что не все мужики отваживаются. Ей только странно, что парни не так смелы. Чего же бояться!
   На столе книги. Дядя Ваня Бердышов оставил их.
   - Это что? - спросила Дуня.
   Девушки почти неграмотны, с трудом разбирают буквы, помогая друг другу.
   На картинке нарисована девица в бальном пышном платье, в шляпе и накинутом плаще, а перед ней стоит, опустившись на колено, молодой красавец. Что это? Кто они? Понятно девушкам, что парень стал на колени в знак любви и уважения. Хотелось бы самим стать грамотными, узнать, что написано.
   - Спросить бы у дяди Вани, он скажет, - сказала Дуня, - он грамотный.
   - Счастливый дядя Ваня! Он все знает, везде бывает, - молвила Таня.
   Долго рассматривали девушки картинки.
   - Давай сходим за Нюркой, - предложила Таня, - покажем ей.
   - Ее не пустят.
   - Да ну, пойдем! Утащим...
   Девушки накинули шали. Пурга на дворе не была такой страшной, как казалась из избы. Едва девушки отбежали от ворот, как со стороны реки из-за сугробов появились черные собаки, три нарты и люди.
   Из не прикрытого ставнем окошка избы мерцал огонек, и лучи его падали на несущийся снежный вихрь. Нарты поравнялись с воротами и остановились. Трое в лохматых шубах вышли на свет, направляясь к калитке.