Замыслов Валерий. Иван Болотников (Часть 2)

   - И воеводу нашего ведаешь?
   - Да как же не ведать, мил человек. В Рязани наши дворы обок, - с гординкой произнес купец.
   - А чего в эку даль пустился? Нас купцы не шибко жалуют.
   - Вестимо. Плохо до вас добираться, лиходейство кругом. Но прытко Тимофей Егорыч просил. Новому городу-де без товаров худо. Вот и потащился. Да и воеводу-старика охота потешить.
   - Старика? - еще более сузив глаза, протянул сотник. - Околесицу несешь, купец. Нашему воеводе и сорока нет.
   - Да ты что, служилый! Грешно над воеводой смеяться. У него сыны твоих лет.
   - Моих лет? - Потылицын и вовсе оторопел. Голову его осенила страшная догадка, и от этого он разом взопрел, будто сунулся в жаркую баню.
   - Моих лет, речешь?.. А кой из себя, воевода?
   Купец недоуменно глянул на сотника, пожал плечами.
   - Волосом рыжеват, плешив, борода клином...
   Купец не успел досказать, как Потылицын сорвался с лавки и пнул ногой дверь в пристенок.
   - Степка! Кличь ко мне десяцких!
   Ступил к купцу, жарко задышал в лицо.
   - В самую пору явился, в самую пору! То-то, мекаю, воевода на ухарца схож. Никакой в нем знатности. Вот топерича он у меня где, самозванец!
   Сотник стиснул тяжелый кулачище, а купец, ничего не понимая, захлопал на Потылицына глазами.
   - Энто как же, батюшка?.. Ведь то поклеп на Тимофея Егорыча. Вельми он родовит. Дед его у Ивана Грозкого в стольниках ходил... Кой самозванец? Воевода при мне из Рязани выступил.
   - Выступил да сгинул. Воровской атаман Федька Берсень ему башку смахнул и сам воеводой объявился. Уразумел?
   Купец ошарашенно попятился от сотника, перекрестился в испуге.
   - Экое злодейство... Четвертовать надлежит лиходея.
   - В Москву повезем. Пущай сам государь Федьку четвертует, - злорадно молвил сотник.
   Воровского атамана надумали схватить ночью. Днем же Федьку сотник брать не решался: с атаманом была большая ватага повольников-донцов.
   - Федьку в железа закуем, а гулебщиков живота лишим. Они нонче все пьяные, управимся, - сказал "собинным людям" Потылицын.
   - А с дружками Федькиными как? - вопросил один из десяцких.
   - И дружков в железа. То Федькины есаулы. Ивашку и Ваську повезем вкупе с атаманом.
   Потылицын ликовал: завтра он отправит закованных бунтовщиков в стольный град. И сам поедет. Царь щедро вознаградит. И не только деньгами, а, возможно, за радение и в дворяне пожалует. Может так случиться, что возвернется он в крепость самим воеводой.
   А Берсень тем временем сидел в Воеводской избе. Распахнув бархатный кафтан, мрачно взирал на конопатого длинногривого подьячего, который монотонно доносил:
   - Торг обезлюдел. Купцы и приказчики лавчонки закрыли и по домам упрятались. А все оттого, что стрельцы на торгу озоруют, денег не платят и многи лавки разбоем берут. Гиль в городе, батюшка... Служилые бражничают, караульной службы не ведают. И всюду блуд зело великий. Стрельцы твои по ночам девок силят. Врываются в избы благочестивых людей, кои достаток имеют, и волокут девок в кабак. Ропот идет, батюшка...
   "Кабы один ропот, - разгневанно думал Федька. - Тут и вовсе худое замышляют. Купцы и приказчики, чу, грамоту царю отписали. Вот то беда!"
   Другой день Федька невесел: Болотников доставил черную весть. Может статься, что грамота попадет самому Годунову. Тот пришлет в крепость своих людей да приставов, и тогда прощай воеводство. Но то будет еще не скоро. Месяц, а то и более не прибудут Борискины люди. Надо выставить на дороге заставу. Самому же пока сидеть в крепости и потихоньку готовить казаков к походу. Потребуются деньги, оружие и кони...
   А подьячий все заунывно бубнил и бубнил:
   - Бронных дел мастера намедни просились. Железа им надобно, мечи и копья не из чего ладить. Недовольствуют. Надо бы за железом людишек снарядить.
   Скрипнула дверь, на пороге показался Викешка.
   - Прости, воевода. Десяцкий Свирька Козлов по спешному делу.
   - Что ему?
   - Не ведаю. Одному тебе хочет молвить. Спешно, грит.
   - Впусти.
   Десяцкий, длинный черноусый стрелец в красном суконном кафтане, низко поклонился воеводе и покосился на подьячего.
   - Выйди-ка, Назар Еремыч, - приказал тому Федька.
   Подьячий недовольно поджал губы и удалился. Свирька же торопливо шагнул к Берсеню.
   - Из стрелецкой избы я, воевода. Сотник Потылицын нас собирал.
   При упоминании сотника Федька нахмурился: терпеть не мог этого хитроныру. Не иначе как сотник плетет черные козни в крепости, он же, поди, и грамоту царю отписал.
   Десяцкого же Федька не ведал: то был человек Потылицына. Но с какой вестью приперся этот жердяй?
   - Говори, - буркнул Берсень.
   - Не ведаю, как и вымолвить... Язык не поворачивается... Беда тебя ждет, батюшка. Спасаться те надо.
   - Спасаться?.. От кого спасаться, Свирька? - резко оборвал стрельца Федька, и на душе его потяжелело.
   - Сотник обо всем дознался... Не воевода-де ты, а разбойный атаман Федька Берсень, - чуть слышно выдавил десяцкий, но слова его прозвучали набатом. Загорелый Федькин лоб покрылся испариной; он шагнул к Свирьке и притянул к себе за ворот кафтана.
   - Чего мелешь! Кой Федька? Воевода я, воевода Тимофей Егорыч Веденеев!
   - Вестимо, батюшка. Но Потылицын иное речет. Спасайся!
   Берсень оттолкнул десяцкого, выхватил саблю.
   - Убью, подлая душа! Ты сотника лазутчик. Он тебя подослал?
   Свирька попятился к стене, побледнел. Вид воеводы был страшен.
   - Не лазутчик я, батюшка. Люб ты народу и мне люб. А сотник наш душой корыстен и лют, аки зверь. Выслушай меня. Срубить мою голову всегда поспеешь.
   Федька чуть поостыл.
   - Слушаю, стрельче. Но гляди, коли слукавишь, пощады не жди.
   - Верен я тебе, батюшка. Верой и правдой буду служить и дальше. Послушай меня. Потылицын седни рязанскою купца повстречал, кой воеводу Тимофея Егорыча хорошо ведает...
   Десяцкий рассказывал, а Берсень с каждым его словом все больше и больше мрачнел. Случилось то, чего не ожидал, и теперь смертельная опасность нависла не только над ним, но и над донской повольницей.
   - Спасибо, Свирька. Награжу тебя по-царски. А пока иди.
   Десяцкий вышел, а Федька заметался по избе.
   "Дознался-таки, рыжий пес! Ночью норовит схватить. Меня с содругами в железа, остальных - вырубить под корень. Крепко замыслил сотник. Крепко! Надо опередить Потылицына... Собрать донцов и ударить по людям сотника... Осилим ли? Под его началом втрое больше... А казачья отвага? А задор и удаль донцов? Осилим!"
   Выскочил из Воеводской избы, крикнул Викешке:
   - Коня!
   Викешка отвязал от коновязи белого аргамака, подвел за узду к Федьке; тот лихо взметнул в седло и поскакал к терему; за ним припустил и Викешка.
   Ворвался в хоромы и тотчас повелел разыскать Болотникова и Шестака. Вскоре оба были в покоях. Берсень торопливо поведал о беде, а затем приказал:
   - Садитесь на коней и стягивайте казаков к терему. Сокрушим сотника!
   Васюта метнулся к двери, а Болотников призадумался.
   - Не мешкай, Иванка! - крикнул Берсень, натягивая поверх голубой шелковой рубахи тяжелую серебристую кольчугу.
   Болотников подошел к оконцу, глянул на Шестака, вскочившего на коня.
   - Стой, Васюта! Вернись!
   Федька боднул Болотникова недовольным взглядом.
   - Ты что, к сотнику в лапы захотел?
   - Не горячись, друже. Присядь. Сломя голову дела не решают. Худо ныне город булгачить.
   - Худо?.. Не понимаю тебя, Иванка. Ужель сидеть сложа руки? Да Потылицыну только того и надо. Сам к донцам пойду!
   Федька надел поверх кольчуги кафтан, опоясался, сунул за кушак два пистоля и шагнул к двери. Но перед ним встал Болотников.
   - Не горячись! Донцов сейчас не собрать. Пьяны станичники, по кабакам да по бабам разбрелись. А коль собирать начнешь да шум поднимешь Потылицын враз заподозрит. Он-то наготове. Тихо надо сидеть, как будто ничего и не ведаем. В том наше спасенье.
   - Сидеть на лавке и ждать?
   - Не ждать, а с разумом дело вершить. Надо перехитрить сотника, заманить его в ловушку.
   - Заманишь его, пса!
   - Заманим, - твердо вымолвил Болотников.
   В Стрелецкую избу пришел Викешка. Поклонился сотнику.
   - Воевода кличет, Лукьян Фомич.
   - Воевода? - сотник поперхнулся, по лицу его пошли красные пятна, глаза настороженно блеснули. - Пошто понадобился я воеводе?
   - Веселье готовится, - простовато заулыбался Викешка. - Воевода Тимофей Егорыч надумал жениться.
   - Аль вдовец наш воевода? - с тайной усмешкой вопросил сотник, теребя щепотью рыжую бороду.
   - Вдовец. Жена-то еще когда преставилась, царствие ей небесное. Старшим дружкой кличет тебя воевода.
   - Немалая честь, - вновь со скрытой издевкой произнес Потылицын. - А скоро ли свадьба? Скоро ли молодым под венец?
   - Через седмицу, Лукьян Фомич. А ноне воевода хочет совет с тобой держать и деньгами пожаловать.
   - Деньгами?.. Какими деньгами, милок?
   - А те, что на свадьбу пойдут. Самому-то воеводе недосуг свадьбу готовить, пущай, грит, Лукьян Фомич распоряжается. Дам ему полтыщи рублев, вот он все и уладит.
   - Полтыщи?! - протянул сотник, приподнимаясь с лавки. - Богатую свадьбу задумал воевода, зело богатую.
   Потылицын натянул на голову шапку с меховой опушкой, пристегнул саблю к поясу и пошел на улицу. В голове его роились радостные мысли:
   "Удача сама в руки валится. Эких деньжищ вовек не достать. Полтыщи рублев! То и во сне не привидится. Вот так Федька - тать! Награбил, а таперь деньги на девку швыряет, лиходей. Ужель седни же в руки передаст? Вот то хабар!"
   Но сотник вдруг замедлил шаг: голову резанула иная думка:
   "А почему седни? Уж не подвох ли?.. От этого злодея всего можно ожидать. Уж не созвал ли к себе разбойную ватагу? Возьмет да и нагрянет на Стрелецкую избу".
   Потылицын и вовсе остановился. А до Воеводского терема рукой подать, не повернуть ли вспять?
   - Чего встал-то, Лукьян Фомич? - с улыбкой вопросил Викешка, поддергивая малиновые порты.
   - Чего?.. Да в животе что-то свербит. Никак после грибков крутит, страдальчески скорчился сотник, а сам цепко, настороженно окинул взглядом воеводские хоромы.
   - Ниче, пройдет, Лукьян Фомич. Плеснешь чарку - и полегчает.
   - Полегчает ли... Воевода в тереме?
   - В бане был. Да вот холоп со двора. Спросим.
   Навстречу брел рыжий, ушастый детина в дерюжном зипуне. Глаза веселые.
   - Погодь, милок, - остановил детину сотник. - Где ноне воевода?
   - В мыльне парился. Да, поди, уж в покои пришел, - позевывая, ответил холоп и шагнул дальше.
   Сотник поуспокоился: ежели воевода в бане, то ничего худого он не замышляет. Да и на подворье улежно: ни стрельцов, ни казаков, ни оружной челяди.
   Сотник приосанился и неторопливой, грузной походкой направился к терему. Викешка проводил его до самых покоев, услужливо распахнул сводчатую дверь.
   - Воевода ждет, Лукьян Фомич.
   Сотник пригнул голову и шагнул за порог. В покоях ярко горели восковые свечи в медных шандалах. В красном углу, под киотом, развалился в дубовом резном кресле Федька Берсень; подле на лавке сидели Болотников и Шестак.
   - Здравия те, воевода, - с легким поклоном произнес Потылицын. - Звал?
   - Звал, сотник... Однако проворен ты.
   - Радею, воевода. Дело-то у тебя нешутейное, - льстиво промолвил Потылицын.
   - Нешутейное, сотник... Веселое дело.
   Берсень говорил тихо и вкрадчиво, протягивая слова; глаза его смотрели на Потылицына в упор.
   - Помогу, порадею, - вновь заугодничал сотник.
   - Да уж будь другом, порадей, порадей Лукьян Фомич. Горазд ты на службу, ни себя, ни людей не щадишь.
   - Не щажу, воевода, - по-своему истолковал Федькины слова Потылицын, продолжая стоять у порога.
   - Вот и я о том же... Пятунку Архипова, донца моего верного, пошто сказнил?
   Потылицын так и обомлел. Ведает! Федька Берсень все ведает!.. Но откуда? Кто донес о Пятункиной казни?
   - Какой Пятунка?.. О чем речь твоя, воевода? - прикинулся простачком сотник.
   - Не петляй! - резко поднялся из кресла Берсень. - Не петляй, дьявол! Хотел в клетке меня к царю доставить. Не быть тому!
   Потылицын побагровел, понял, что угодил в Федьки и капкан, но страха не было, одна лишь лютая злоба вырвалась наружу.
   - Тать, разбойное семя! Не миновать тебе плахи!
   Выхватил саблю. Обнажил саблю и Федька. Метнулись с лавки Болотников и Васюта.
   - Не лезь! - закричал им Федька. - Сам расправлюсь!
   Звонко запела сталь, посыпались искры. Федька и сотник сошлись на смертельную схватку, но она была недолгой. Сильный, сноровистый, привычный к бою Берсень рассек Потылицына до пояса.
   - Это тебе за Пятунку, - гневно бросил Федька, вытирая о ковер окровавленную саблю. - Куда его други?
   - В присенок, - подсказал Болотников.
   Крикнули Викешку, тот за ноги выволок тело Потылицына из покоев. Федька вложил саблю в ножны и глянул на Болотникова.
   - Удалось, друже. А теперь, выходит, в набат?
   - В набат, Федор! Посылай Викешку на звонницу.
   Вскоре над крепостью поплыл частый, тревожный гул. Весь город сбежался к воеводской избе.
   Федька выехал к народу, снял шапку, поклонился на все стороны, промолвил:
   - Беда, служилые! Известились мы, что на крепость движется орда. Поганые прут на засеку. Так мы их встретим! Те стрельцы, что со мной прибыли, айда в Поле. Седлайте лошадей и одвуконь за город! Остальным быть в крепости и готовиться к осаде. Побьем басурман, служилые!
   - Побьем, воевода! - дружно откликнулись ратники.
   Прихватив с собой Агату, казну и оружие Федька Берсень выступил со своими "стрельцами" в Дикое Поле.
   - Вот и вновь на просторе, - обнял Федьку Болотпиков.
   - Изворотлив ты, друже, - рассмеялся Берсень, крепко стискивая Ивана за плечи.
   Донцы с песнями ехали по степному раздолью.
   ГЛАВА 7
   ГОДУНОВ И ПОВОЛЬНИКИ
   Известие о татарах и приезд государева посланника всколыхнули Раздоры. Казаки толпились на майдане, у кабака, выплескивая:
   - Выдюжим ли, станишники, в крепости? Хан-то всей ордой собирается. Не лучше ли в степь податься?
   - И в степи не упрячешься. Выдюжим! Поганые города осаждать не любят. Не взять им Раздор, кишка тонка!
   - А что как московские воеводы с полками не подойдут? Плевать им на голытьбу. Что тогда?
   - Выдюжим!
   - А жрать че будешь? Хлеба-то у нас с понюшку, кабы волком не завыть.
   - Верна! Голодуха на Дону. Царь хлебом одних лишь служилых жалует. Им - и хлеб, и зелье, а донской вольнице - дырку от бублика. Сиди по станицам и подыхай!
   - И подохнем! Слышали, что царев посол болтал? Крымца не задорь, под Азов за рыбой не ходи, на Волгу за зипунами не ступи.
   - То не царь, братцы. То Бориски Годунова дело. На погибель вольный Дон хочет кинуть. Пущай-де казаки велику нужду терпят, авось они о воле забудут да к боярам возвернутся.
   - Не выйдет! Не хотим под ярмо!
   - Не отнять нашу волю!
   Расходились, закипели казачьи сердца. Ропот стоял над Раздорами. Атаман Богдан Васильев насупленно крутил черный ус; боярин Илья Митрофанович Куракин испуганно выглядывал из атаманского куреня и сердито тряс бородой.
   Болотников и Берсень бродили по Раздорам, слушали речи донцов и кляли Годунова. Лица их были дерзки и неспокойны.
   - Уйду из Раздор. Соберу гулебщиков - и на Волгу. Будет у нас и хлеб и зипуны. Пойдешь со мной? - спросил Берсень.
   - Пошел бы, Федор, да ноне не время. Допрежь с татарами надо разделаться. Позову свою станицу в Раздоры. Здесь нам с погаными биться. Как круг порешил, так и будет, - ответил Болотников.
   - Твоя правда, друже: не время. Помешали поганые моей задумке, но и с Васильевым мне воедино не ходить. Кривая душа в нем, на Москву оглядывается. Не зря, поди, Куракина у себя укрыл. Есть же особый двор для послов, так нет, в свой курень упрятал.
   С майдана послышался зычный возглас:
   - Казаки! Струги с Воронежа!
   Казаки шустро побежали к воротам.
   - Что за струги? - спросил Болотников.
   - Наши, раздорские, - пояснил Федька. - Послали пять стругов за хлебом и солью. Царь-то нам уж три года ничего не присылает. Авось чего и добыли донцы.
   Оба заспешили к воротам. Миновав башню и водяной ров, оказались на невысоком обрывистом берегу.
   - Два струга?.. А где ж остальные, братцы? - воскликнул матерый казак Григорий Солома.
   - Ужель отстали? Но донцы врозь не ходят, - вторил ему повольник с турецким пистолем за поясом.
   - И казаков мало... Едва гребут. Нешто опились, дьяволы!
   Струги все ближе и ближе, и вот они медленно подплыли к берегу. Гребцы подняли весла, и вышли на палубу. Носы казаков завешаны окровавленными тряпицами. Один из Донцов, ступил вперед, сорвал тряпицу, обнажив обезображенное лицо.
   - Полюбуйтесь, братцы! Полюбуйтесь на наши хари!
   Сорвали тряпицы и остальные гребцы. Раздоры загудели:
   - Да какие ж собаки вам ноздри рвали?
   - Кто посмел казака обесчестить?
   - То злое лихо!
   Прибывшие казаки высыпали на берег. Федька Берсень, растолкав толпу, подошел к рослому саженистому в плечах повольнику; тот был старшим в хлебном походе.
   - Сказывай, Фролка.
   - Худо сходили, братцы, - угрюмо начал повольник. - Нет нам выходу с Дона, нет былой волюшки. Сидеть нам в Раздорах и чахнуть. А коль высунемся - тут вам силки да волчьи ямы. Обложили нас, братцы!
   - Сказывай толком, не томи, - оборвал казака Федька.
   - Худо сходили, - повторил повольник. - Не доплыли мы до Воронежа. На московские заставы напоролись. Повелели нам вспять возвращаться, мы гвалт подняли. Нет-де у нас ни зелья, ни хлеба, ни одежонки. И вспять вам никак неможно. На Воронеж пойдем! Сотник же стрелецкий криком исходит. "Воры вы, разбойники! Государю помеху чините, с крымцами и азовцами Москву ссорите. Ступайте прочь! Не пущу до Воронежа" А мы свое гнем. Тогда повелел сотник из пищалей стрелять. "Не пущу, воры! Всех уложу!" Озлились мы, со стругов соскочили - и на стрельцов. На саблях бились, из пистолей крушили. Многих стрельцов к праотцам отправили, остальные же деру дали. Поплыли дале. Но верст через сорок на новую заставу наткнулись. Как глянули, так и не по себе стало. Встретила нас целая рать, поди, полтыщи стрельцов на берег вышло. Из пушек принялись палить. Передний струг - в щепы. И вспять плыть поздно. На берег ринулись, бой приняли. Но тяжко было; стрельцов-то впятеро боле. Почитай, все и полегли. Осталось нас всего два десятка.
   - Аль в полон сдались? - с укором глянул на вернувшихся казаков Берсень.
   - В полон? - зло сверкнул глазами старшой. - Того и в мыслях не было, Федька. Рубились мы без страха, и все бы там головы положили. Все бы до единого!
   - Однако ж не положили, - продолжал хмуриться Берсень.
   - Не положили, есаул. Стрельцы ноне будто татаре стали. С арканами по степи ездят. Вот и заарканили нас последних да в Воронеж отвезли. А там нам ноздри вырвали и на струги посадили. Плывите-де, воры, в свои низовые городки и казакам накажите, чтоб сидели тихо, бояр почитали и царя во всем слушались. А коль вновь воровать зачнете - не быть вам живу.
   Федька в сердцах швырнул шапку оземь.
   - Дожили, казаки! Ни проходу, ни проезду!
   И опять зашумело буйное казачье море:
   - Извести нас хотят бояре! Подыхай Понизовье!
   - Живи одной рыбой!
   - Рыбой? Да где она, рыба-то? Рыбные тони под Азовом, так туды царь не велит ходить.
   - Не царь, а Борис Годунов, вражий сын!
   - До Годунова и застав не было. К Москве ездили без помехи. Ноне же стрельцами обложили.
   - Казаков побил. Айда на Воронеж, донцы! Отомстим за братьев!
   Долго серчали казаки, долго их тысячеголосый ропот стоял над тихим Доном.
   Болотников же стоял молча; он смотрел в огневанные лица повольников и думал:
   "Не сладко на Дону. Снизу турки подпирают, с боков крымцы и ногаи жмут, а сверху бояре наседают. Вот попробуй и поживи вольно. Слабому здесь не место, вмиг сомнут. Тут крепкий народ надобен, чтоб ни черта, ни бога не боялся, ни вражины поганой. А враг рядом, татары вот-вот нагрянут на Понизовье. Надо забыть о всех бедах и готовиться к сече. Ордынец силен и коварен, он ждать не будет".
   Болотников поднялся на опрокинутый челн и громко, перекрывая гул повольницы, прокричал:
   - Братья-казаки! Послушайте меня!
   Шум понемногу улегся, повольники устремили взгляды на Болотникова, а тот, взбудораженный вниманием раздорцев, смело и веско промолвил:
   - Борис Годунов и бояре - враги наши. О том мы все ведаем, но не о них сейчас речь. И о Воронеже надо покуда забыть. Не время нам с боярами биться. Ордынец под боком. Пока мы тут балясничаем, поганые в тумены сбегаются. Орду крепят. Близок день, когда татары хлынут на наши городки и станицы. И нам их не удержать. На кругу дельно решили. Надо немедля слать по станицам гонцов, скликать всех казаков в Раздоры и готовить город к осаде. Здесь мы дадим бой поганым и стоять будем насмерть, чтоб ни один ордынец не проник за наши стены. Раздоры не пустят поганых на Дон!
   Болотникова дружно поддержали:
   - Верно речешь - не пустим!
   - Свернем шею ордынцу, а потом и за бояр примемся!
   - К атаману, донцы! Пущай Раздоры крепит! К атаману!
   ГЛАВА 8
   ЦАРЕВ ПОСЛАННИК
   Боярин Илья Митрофанович Куракин был зол на раздорцев. Да и как тут не серчать? Неслыханный срам! Гультяи опозорили так, что и до смертного часа не забудешь. Когда это было, чтоб простолюдин, голь перекатная, смерд с боярина шапку сдирал!.. А каково царю-батюшке? Его-то еще пуще обесчестили. Взяли да государеву грамоту - кобыле под хвост. Царев указ с печатями! Да за такое головы на плахе рубят. Злодеи! Ни бояре, ни царь им не страшны. Вон что Ивашка Болотников выкрикнул: господам-де нас не достать, кишка тонка. А коли силой сунетесь - головы посрубаем! Так-де Бориске и передай. Не быть на Дону боярской неволе!
   Ишь, бунташное семя, чего изрек. Крамольник, смерд сиволапый! Надо бы этого смутьяна заприметить. От таких воровских людей все может статься, от них и броженье на Руси.
   Разместили боярина в просторном атаманском курене. Богдан Васильев отдал ему белую избу, а сам пока перебрался в обширный рубленый подклет.
   Боярину подавали на стол богато, но еда не шла в горло. Душа кипела злобой. Хотелось тотчас уехать в Москву и обо всем поведать царю, да так, чтобы тот огневался и послал рать на гулебщиков.
   Однако ехать в Москву Куракин не мог: вначале надлежало выполнить государев наказ, а уж потом и в стольный град снаряжаться. Дело его оказалось нелегким. Надо было уговорить донских атаманов, чтоб они у себя беглых людей не только не укрывали, но и возвращали вспять боярам. О том более всего на Москве пеклись:
   "Мужик нам в поместьях и вотчинах надобен. Запустели нивы, великий глад на Руси. Мужика с Дона - долой и к сохе. Пущай оратай на земле сидит, пущай хлеб растит".
   Казачий круг испугал Куракина. Донцы горой встали за лапотную бедь. Не захотели они выслушать и царев наказ, чтоб азовских и крымских людей не задорить, и чтоб разбоем на Волгу не ходить. Вон как на майдане орали, готовы были его, боярина, на куски разорвать. Нечестивцы!
   Куракин тяжко вздохнул и вспомнил Москву, где все его почитали и ломали перед ним шапку. Думный боярин! Не всякому родовитому такая честь.
   Покойно в Москве, чинно. Подлая чернь поперек слова не скажет. Здесь же, в Раздорах, крамольник на крамольнике, так и норовят тебя унизить. И управу на гультяев не сыщешь, почище бояр выкобениваются. Гилевщики! На них бы царя Ивана Грозного напустить, вот то-то бы хвосты поджали. Царь крамольников терпеть не мог чуть что - и голову с плеч. Никого не щадил, ни боярина ближнего, ни сына родного. Страшен был в гневе государь, страшен!
   А вот царь Федор Иванович не в батюшку. Хил, тщедушен, смирен. В постах и в молитвах проводит дни свои. "Царь-пономарь", - так на Москве его кличут. Тяжко ему Русью управлять, робок он в делах державных. Вокруг смута ширится, народишко бунтует, но царь уповает лишь на одного бога. Добро Борис Годунов есть на Москве, а то бы и вовсе беда. Боярин мудр и властолюбив, но и ему дела вершить нелегко. Окраины заполнены бунташной чернью. Особенно много воровских людей в Диком Поле. И нет на них кнута. Дерзят, своеволят, царевы указы рушат. Богоотступники! Правда, не все тут крамольники. Казачьи старшины намерены с Москвой ладить. Они живут богато и не хотят задорить царя. Богдашка Васильев давно о мире помышляет. Но сможет ли он уломать повольницу? Хватит ли ума у раздорского атамана?"
   Куракин и Васильев встретились с глазу на глаз. Илья Митрофаныч сказал недовольно:
   - Мятежны твои казаки, Богдан Андреич. И царю, и послу - бесчестье. Шибко огневается государь. Экое воровство на Дону!
   - Не серчай, боярин. Море пошумит и стихнет, - смиренно молвил Васильев, подвигая цареву посланнику кубок вина и чашу с красной икрой.
   - А так ли? Этих смутьянов один лишь погост утихомирит. Мнится мне, не унять тебе их, Богдан Андреич. Не больно-то слушаются они атамана. Ты им вдоль, а они поперек.
   - Горлопанов на Дону хватает, - хмыкнул Васильев. - Но ведь и у вас на Москве в слободах кричат. Бывал на посаде, ведаю.
   - Да что наши! - взвился боярин. - Не успеет язык высунуть - и в железа. На Москве, атаман, смутьяны в застенках сидят.
   - Ну, здесь не Москва, боярин. На Дону темницам не бывать, нахохлился Васильев.
   - Вот то и худо! - еще более вскинулся Куракин. - Не было у вас порядка и не будет. Народ надо в узде держать!
   - В узде? Не то речешь, боярин. Мы на то и казаки, чтоб по воле ходить.
   - Сторону крамольных людишек держишь, атаман! Заодно с ворами!
   Васильев потемнел в лице.
   - На Дону воров нет, боярин. Здесь казаки. И помыслы наши о державе, а не о лихом деле.
   - О державе? Это голытьба-то о державе?
   Куракин даже задохнулся от возмущения. Борода его задергалась, глаза округлились.
   - Да вы всей Руси помеха! Не будь вас, Москва бы жила в покое. Царь бы не слал стрельцов на окраины.