Страница:
Алекс".
Мне почему-то полегчало на душе, исчез камень, давивший сердце, и небо уже не выдавалось с овчинку, я весело воскликнул, от чего Дейв вытаращился на меня:
- Когда рядом друзья - жить весело, не правда ли, мистер Дональдсон?
- Я согласен с вами, Олег! - обрадовался мой англичанин, узрев в самом факте появления письма знак удачи. Пусть пока остается в счастливом неведении, незачем сходу портить настроение, подумал я, хотя в душе шевельнулось раскаяние: честно ли обманывать надежды Дейва, искренне верившего в меня?
Дейв сопровождал меня до 122-го корпуса, где в тесном коридорчике нас встретила целая толпа корейцев - трое ребят в форме, улыбчивая девчушка и пожилой благообразный мужчина, оказавшийся... священником местной христианской церкви. Все они довольно сносно говорили по-русски и хором приветствовали нас, и потом так же хором повторяли "Олег Романько, Олег Романько", с улыбками и поклонами вручая мне ключ от комнаты, вернее, два ключа - от комнаты и от квартиры, где мне предстояло прожить две недели. Квартира находилась на 9-м этаже. Мы вошли с Дейвом в лифт, а двое ребят внесли мой тяжеленнейший чемодан.
Я основательно попотел, пока открыл патентованный замок, но наконец разобрался в небольшой тонкости, и дальше у меня уже не возникало с ним проблем.
Стандартная трехкомнатная квартира с просторной общей залой, где стоял стол с тремя стульями - по числу жильцов, телевизор и холодильник.
Мы распрощались с Дейвом, условившись встретиться у входа в столовую в 8:30. Я набрал номер Алекса.
- Здесь Разумовский, - услышал я.
- Алекс, привет. Олег, - едва сдерживая распиравшее меня волнение, сказал я.
- Ты получил мою записку? Рад тебя слышать и приветствую на олимпийской земле. Я уж совсем разуверился увидеть тебя в Сеуле. Ломал голову, что могло помешать тебе приехать, ведь у вас теперь перестройка!
- Ну, тут ты поспешил, потому как перестройка тоже дело не быстрое. Но дело не в том, просто люди и в такой период остаются верны своим принципам или... беспринципности, это с какой стороны к ним подойти. Но все завершилось благополучно, и несколько часов назад я прилетел в Ким-по. Можем увидеться?
- Конечно же! Еще спрашиваешь! Я еду к тебе, говори номер корпуса и квартиры. Тут ведь действует железный закон: нас к вам в деревню пускают круглые сутки, а вас, журналистов, только до десяти. Жди!
Алекс был в белом, мягком тренировочном костюме, в кожаных босоножках на босу ногу, загорелый, сильный, белозубый. От него просто-таки пашило оптимизмом - именно этого-то мне и не хватало сейчас.
Мы обнялись, и я учуял терпкий аромат мужского одеколона.
- Один? - спросил Алекс, обводя глазами мои апартаменты.
- Пока да. Возможно, кто-то задержался еще дольше, чем я.
- Я тоже один, хотя пришлось немного поднажать на местный обслуживающий персонал. Деньги везде деньги, - улыбаясь, сказал Алекс. Старею, наверное, не могу жить под одной крышей с незнакомыми людьми. А друзей у меня, честно признаться, в сборной нет. Я, считай, новичок, мало что в моем возрасте впору заканчивать спортивную карьеру. Хотя с другой стороны - это свидетельствует, что спорт - открытый мир для любого возраста, и это, наверное, самое воодушевляющее. Согласен?
- Да. Но зависть гложет меня: ты старше, а участвуешь в Играх, а я лишь свидетель. Впрочем, ваш вид спорта - удел зрелых мужей. А в плавании - восемнадцать - уже глубокая старость.
- Можешь меня поздравить - я тут наделал шуму! Были открытые старты за неделю до официального парада, ну, знаешь, эдакое небольшое шоу с лошадьми и наездниками, с шампанским - для гостей, но скачка была без дураков. Собрались те, кто претендует на медали, и пошли без придержек, чтоб себя показать и на других посмотреть, а заодно и психологическое давление произвести на будущих соперников. Они знают друг друга неплохо, я - белая ворона, ни имени, ни прошлого. Меня это только подхлестнуло, ты ведь знаешь мой характер - органически не терплю снисходительного отношения к себе. Тем паче не давал я им для этого и малейшего повода. Завелся с полуоборота, когда один наследник престола рассматривал меня сквозь призмы бинокля, - мол, что это за птица тут появилась в наших благородных рядах. Он даже подослал ко мне своего тренера, чтоб узнать, каких кровей мой жеребец... Да что там долго рассказывать! Показал я им хвост своего "Россинанта". Видел бы ты, что с ними творилось!
- Не рано ли открыл карты, Алекс?
- Я не люблю играть втемную. Вообще не люблю темнить! - резко ответил Алекс.
- Извини, не хотел тебя обидеть. Просто существует неписаный спортивный закон: выкладываться только в финале.
- Поверь мне, я не хвастаю: им не видать золотой медали, как бы они не пыжились. У меня крепкие нервы и отличный конь, у него с нервишками тоже полный порядок. Не забудь и то, что мне некогда ходить в новичках, нужно беречь каждый день. Да, - развеселился вдруг Алекс, меняя тон - от жестко-напряженного к ерническому, - должен тебе сказать, что корейцы расстарались. Конюшни - у принцессы Анны таких нет: с теплым душем, со специальными стиральными автоматами для попон, деодоранты, разные там присыпки для лошадей, специальный рацион питания и даже собственная полиция. Впрочем, мой тренер днюет и ночует с "Россинантом". В этом отношении после встряски, которую я им задал, ухо держи востро... Ты завтра что намерен делать? Может, проедемся на ипподром?
- Нет, Алекс, завтра я хочу посмотреть тяжелую атлетику - люблю этот вид спорта.
- С утра?
- Да, они начинают в девять.
- О'кей, я поеду с тобой, а потом мы вместе отправимся на ипподром. Моя тренировка в 13. Именно в такое время буду и стартовать.
Мы пожелали друг другу спокойной ночи. Я поставил будильник на 7:00 и провалился в сон, едва голова коснулась тоненькой подушки.
4
Прозрачное, зябкое утро, голубой небосвод, россыпь пышных клумб, чуть дрожащие под легким ветерком стяги, служащие олимпийской деревни, озабоченно спешащие по своим делам, возбужденно громкие, одетые кто во что горазд - от застиранных шортов и мятых рубах до чопорно-официальных темных костюмов - представители средств массовой информации, вливающиеся сквозь широко распахнутые двери в ангар-столовую, - такая картина открылась мне, когда я спустился на лифте вниз со своего девятого этажа, откуда любовался роскошным видом на недалекие горы, зябко кутавшиеся в осенний туман.
Дейв переминался с ноги на ногу у входа, выглядывая меня.
Мы взяли подносы, основательно загрузились всякой всячиной - вареными яйцами, золотистыми ломтями поджаренного бекона, соком, фруктами и фруктовым кефиром, растворимым кофе "максвелл" (Дейв предпочел корейский чай), не забыв о столь обожаемом английском блюде, как овсяные хлопья с молоком, и нашли свободный стол. Дейв ел, как и положено англичанину, медленно, смакуя, я же по старой спортивной привычке мгновенно расправился со стандартным набором явств и приступил к кофе. Дейв молча, но обеспокоенно наблюдал за побоищем, устроенным мной за столом, - он успел справиться лишь с одним яйцом и несколькими ломтями бекона. Мельком взглянув на часы, я обнаружил, что время еще есть и взялся за газету.
Но сквозь поток впитываемой информации упорно прорывалась тревожная мысль: что сказать Дейву, как ввести его в реальный мир фактов, что в корне ломали мои, а значит, и Дональдсона планы, связанные с раскруткой лондонской истории, у разгадки которой, казалось, мы стояли еще совсем недавно. Я корил себя за легкомыслие - ну, разве допустимо было так вольно переговариваться по телефону с Мишелем Потье, отбросив осторожность и забыв, что в наш просвещенный век - век компьютеров и электронного шпионажа - любое слово может быть услышано без труда и теми, кому оно не предназначалось. Скорее всего, Мишеля подслушивали, а возможно, он вообще был у них давно на примете - ведь занимался не чем-то отвлеченным, а наркотиками. А это само по себе было чревато самыми серьезными последствиями. Как там ни крути, но Мишель оставался последней ниточкой, что связывала меня с тайной, раскрыть которую я безуспешно пытался.
Дейв почувствовал мое настроение и тоже помрачнел. Скорее всего, он догадался - что-то я скрываю от него, и ломал голову, пытаясь уяснить, насколько это плохо для него. Я отдал должное выдержке и воспитанию парня, не позволявшим ему спросить напрямик.
- Вот что, Дейв, наши (так и сказал - наши) дела плохи. Пожалуй, даже хуже не бывает, - начал я свой рассказ, решив, что нечестно и дальше играть с англичанином в кошки-мышки. Дональдсон перестал жевать, отставил в сторону только что заваренный стаканчик чаю и весь превратился в слух. Как ни тяжело было убивать последнюю надежду, но я рассказал обо всем без утайки, и на душе стало свободнее.
Некоторое время Дейв молчал, переваривая услышанное, глаза его были стеклянными и прозрачными. Я думал, что понимал ход его мыслей, но ошибся.
- Если б вы сказали мне об этом раньше, мы уже имели бы некоторую информацию, - с укором произнес Дейв. - Я покину вас, Олег, и давайте условимся, где мы встретимся и когда. Я сейчас позвоню в Лондон, и наш репортер через пару часов уже будет копаться в Женеве, глядишь, что-то и раскопает. Не верю я, что не сохранилось никаких следов!
Теперь уже я растерялся, осознав, как глубоко ошибался и недооценивал не только Дейва, но и репортерской хватки, без которой там, в мире свободной информационной конкуренции не прожить и дня. Это тебе не наш "поток", когда один и тот же факт, случается, бродит по газетным страницам по несколько дней, и каждая редакция успокаивает себя тем, что у нее собственный читатель.
- Я сейчас буду на тяжелой атлетике, затем собираюсь с приятелем проехаться на ранчо в Куонджи-ду. Часам к пяти вернусь в Эм-Пи-Си, там и встретимся, о'кей?
- Договорились! - на ходу бросил Дейв, срываясь с места с такой поспешностью, словно за ним гнались.
Алекс ждал меня в условленном месте - у входа в Олимпийский парк, прячась в тени конструктивистского сооружения, переливающегося под лучами солнца цветами радуги. Он был подтянут, свеж и энергичен. Я невольно залюбовался его гибким, крепким телом, излучавшим силу.
- Хелло, Олег! - приветствовал он меня. - Машина нам нужна?
Тут только я обратил внимание на двухместный ярко-красный спортивный "голд стар", припаркованный в нескольких метрах от нас.
- Взял напрокат, - пояснил Алекс. - До ранчо - неблизкий свет, а ездить в автобусах, даже олимпийских, увы, мне не нравится. А слушать однообразные разговоры моих коллег по команде - загнешься с тоски.
- Нет, Алекс, тут пять минут ходу.
- Тогда - вперед.
Мы зашагали по парку, уже заполненному толпами празднично одетых корейцев: мужчины как один в черных костюмах и белых рубашках с галстуками, женщины и дети - в цветастых национальных одеждах из шелка. У входа в тяжелоатлетический Джимнезиум бурлила человеческая река, и мы с трудом пробились к входу, где была табличка "Пресса", и без осложнений проникли в зал. Ярко освещенный квадрат амфитеатра с пустой еще сценой, где блестели в лучах прожекторов стальные блины, был расположен так близко от скамей прессы, что можно было слышать дыхание атлетов.
Мы устроились во втором ряду - в первый служба безопасности никого почему-то не пускала - и осмотрелись. Трибуны были почти заполнены людьми: тут собирались целыми семьями - отцы и матери, дети и древние старики. Остро пахло растирками, из-за занавеса, что закрывал проход в разминочный зал, время от времени доносился глухой грохот металла, робко выглядывали тренеры, как актеры в театре перед началом спектакля, уже появились судьи - они стояли плотной группкой, переговариваясь между собой. Телевизионщики проверяли камеры, а операторы с переносными аппаратами занимали отведенные им места. На крайней скамье справа, почти у самой сцены, устроились, судя по габаритам, тяжелоатлеты, которым еще только предстояло выступать и которые заявились сюда поболеть за товарищей. Ровный гул нескольких сотен голосов наполнял зал.
- Здесь, кажется, здорово процветают допинги? - спросил Алекс.
- Больше того, мне кажется, что кое-кому из руководства международной федерации это на руку...
- Даже так?
- С тех пор, когда федерации открыли собственные счета для спонсоров, а реклама стала чуть ли не главным действом любых состязаний - от чемпионатов Европы до Олимпийских игр, атлеты вовсю принялись штурмовать рекорды. И чем фантастичнее становились результаты, тем значительнее выглядели долларовые счета. Естественно, есть предел человеческим возможностям, но кое-кто решил, увы, расширить их фармакологическим путем. Скандалы нет-нет да и вспыхивавшие на этой почве, старательно скрывались, проштрафившихся штангистов потихоньку убирали с помоста и на их место приходили честолюбивые новички, жаждавшие славы и денег, и чем быстрее тем лучше...
- Я слышал, что и вас не обошла эта пошесть?
- С волками жить, по-волчьи выть... Слышал такую пословицу?
- Еще бы, любимая поговорка моей бабки. Что, впрочем, не мешало ей соблюдать пуританскую чистоту нравов...
- У нас эта беда куда опаснее. Собственных "ускорителей" - кот наплакал, можно сказать, их разработка и изготовление - в зачаточном состоянии, значит, пользуемся зарубежными снадобьями, зачастую без всякой системы и без врачей - кто ж станет признаваться в пороках?
- Грустно... Человек собственными руками роет себе могилу, да еще радуется, когда посчастливится обмануть судей и соперников. Деньги... Я удивляюсь: неужто и впрямь у нас нет ничего святее их?
- До сих пор голос призывающих опомниться - глас вопиющего в пустыне...
Между тем стрелка часов неумолимо приближалась к 9:00, когда на помост должен был выйти первый участник.
Я внезапно увидел, как резко изменилось лицо Алекса, а пальцы непроизвольно сжались в кулаки, кожа побелела на сгибах. Мне показалось, что Разумовский даже задержал дыхание, точно боялся выдать себя.
Я проследил за его взглядом - и мое сердце сделало стремительный рывок, а потом словно упало вниз с огромной высоты, отчего у меня появилось ощущение, которое случается в самолете, когда машина проваливается в воздушную "яму". В нескольких метрах от нас, справа за барьером, облокотясь локтями на металлический поручень, сидел... Питер Скарлборо собственной персоной. Он, верный себе, был изысканно и со вкусом одет, заброшенная нога за ногу показывала новенькие черные мокасины и белые носки, глаза его скрывались за темными зеркальными стеклами очков. Я огляделся вокруг, надеясь обнаружить Келли или Кэт, но Питер был один, без сомнения, один.
- Это - Питер Скарлборо, - сдавленно сказал я, когда Алекс повернулся ко мне.
- Он такой же Питер Скарлборо, как я Наполеон, - отрезал Разумовский. - Настоящее его имя - Флавио Котти, потомственный сицилиец, гражданин Колумбии, человек, за которым охотится не один Интерпол, но и криминальная полиция доброго десятка государств - от США до Италии. Один из боссов наркобизнеса. Считай, что тебе крупно повезло тогда в Лондоне...
- Он-то мне и нужен, Алекс... Ой, как он мне нужен!
- Не спеши радоваться, раз Котти вынырнул в Сеуле, значит, он ведет серьезную игру... Впрочем, теперь это значения не имеет, - как-то обреченно не обреченно, но с каким-то внутренним надрывом сказал Алекс.
- Погоди, погоди, а ты-то откуда его знаешь? - запоздало спохватился я.
- У нас с Флавио есть взаимные претензии, не думал - не гадал, что столкнемся мы в Сеуле. Черт побери, почему именно здесь, на Играх? - в голосе Алекса прорвалось такое отчаяние, что мне стало не по себе. Это был крик души человека, заглянувшего в собственную могилу. Откуда мне было знать, что Разумовский уже много лет искал Флавио Котти - искал по всему свету, чтоб расквитаться за прошлое. Он произнес тихо:
- Нам следовало бы уйти, пока нас не обнаружили. Пусть фактор внезапности останется за нами...
- Хорошо, Алекс, но ты обещаешь рассказать о нем...
- Непременно, Олег. Это будет долгая исповедь... Но пока мы должны исчезнуть!
Тут зал разразился бурными аплодисментами: невысокий, коренастый болгарин одолел чудовищный вес, и штанга, как пушинка, застыла над его головой на перевитых черными, вздувшимися венами руках Геракла. Мы, извиняясь ежесекундно, пробрались к выходу. Уже покидая зал, я не удержался и оглянулся: Флавио Котти неистово рукоплескал силачу...
- Вот что, Олег, если у тебя нет других дел, давай подъедем на ранчо, мне нужно кое-кого повидать, да и по телефону переговорить.
- Нет, Алекс, я отправлюсь в Эм-Пи-Си.
- Что это такое?
- Главный пресс-центр. Если не возражаешь, встретимся у меня вечером.
- О'кей, я отвезу тебя, - легко согласился Алекс. Я видел, что он в мыслях был далеко от Олимпийского парка. - Это, кажется, рядом с "Интерконтиненталем"?
- Точно, в двух шагах от сеульского выставочного центра, там теперь расположился пресс-центр Олимпиады.
Вскоре мы уже мчались по широким сеульским улицам, запруженным автомобилями. Алекс уверенно вел "голд стар". Я обратил внимание, что почти не встречаются машины иностранных марок - сплошной поток южнокорейских автомобилей: грузовики, автобусы, легковушки. А я-то думал, что здесь все - японское...
5
У "Интерконтиненталя" мы расстались: я направился в Эм-Пи-Си, а Алекс унесся к себе на ранчо, к своему "Россинанту" и личному тренеру, охранявшему лошадь днем и ночью.
Нужно было начинать работать, а мысли мои были вовсе не об олимпийских баталиях, не о рекордах, что буквально сыпались на головы оглушенных, потрясенных невиданными результатами журналистов и зрителей, не о назревавших уже скандалах (а разве не сенсационным было поражение наших велосипедистов в командной гонке, впервые оставшихся без медалей?), не о фантастических суммах, затраченных организаторами на Олимпиаду (поговаривали о нескольких миллиардах долларов), и даже не о встреченном при входе Ефиме Рубцове, моем давнем оппоненте из "Свободы", который так радушно осклабился, что я и впрямь подумал о всеобщем воздействии даже на такие заскорузлые души нашей перестройки.
Встреча с Питером Скарлборо не выходила из головы. Его появление здесь к разряду случайностей не отнесешь, а даже краткая характеристика, выданная ему Алексом Разумовским, свидетельствовала о чрезвычайном событии, что затевалось здесь.
Мысли мои, ясное дело, относились к области догадок, но, хотел я того или нет, новая встреча с моим лондонским знакомцем не сулила спокойствия. Я прежде всего должен был проверить некоторые свои подозрения.
Итак, допустим, Питер Скарлборо, он же Флавио Котти, просто не подал виду, что узнал меня, да еще в обществе Алекса Разумовского. Что он мог узнать о нас?
Чтоб собраться с мыслями, я сначала сходил в кафе. Оно располагалось в дальнем загоне выставочного зала, где были "приемные апартаменты" знаменитого "Кодака", как обычно взявшего на себя обслуживание многочисленной армии фоторепортеров. Насыпал в стаканчик две полные ложки "максвелла", бросил ложечку сахара и залил смесь кипятком из титана. Размешал, попробовал на вкус - кофе получился черным, как деготь, и горьким, как миндальный орех. Сделал глоток-другой и направился к компьютерам, что стояли в ряд, замыкая рабочие столы с пишущими машинками. Набрал имя, фамилию, страну. На экране тут же появились строчки: "Олег И. Романько, 1948 г.р. Харьков, СССР, олимпийская деревня прессы, корпус 122, км.901, тел. 229-35-71". Не утерпел и сделал запрос на Алекса, и машина выдала его данные: "Алекс Ф.Разумовский, 1940 г.р. Харбин, Великобритания, олимпийская деревня, корпус 17, км.412, тел. 217-33-22".
Таким образом, интересующие сведения Флавио мог получить без особого труда: достаточно было дать десятку какому-нибудь служащему, чтоб тот принес голубой листочек с распечаткой точных сведений об искомых личностях...
Машинка со вставленным белым листом бумаги, словно укор, торчала перед глазами, но ничего дельного не лезло в голову. Впрочем, мыслей было хоть отбавляй, но ни одна из них ни на йоту не приближала меня к разгадке. Я был в тупике, и это следовало признать честно, но как раз на такое согласие у меня и не хватало мужества. Я как мог старался отодвинуть миг прозрения, а в голове - полная мешанина, всякая чепуха - от желания, страстного желания, ошибиться до отчаянной мысли вместе с Алексом взять Скарлборо за горло - в прямом и переносном смысле - и выдавить из него признания.
Выручил меня... Кто бы вы подумали?
Питер Скарлборо!
Я совсем собрался уже двинуться куда-нибудь на соревнования, было просто невыносимо сидеть перед белым листом бумаги, наблюдая с тайной завистью за коллегой из АПН, успевшим с утра пораньше создать внутренний комфорт с помощью допинга под названием "Столичная", когда меня окликнули:
- Мистер Романько?
Я оглянулся через плечо. Невысокий смуглолицый человек, скорее всего, латиноамериканского происхождения, в синей расстегнутой рубашке и в джинсах вопросительно уставился на меня, изобразив на скуластом лице нечто напоминающее улыбку. Я отметил, что "ладанку" свою он предусмотрительно перевернул, и я не мог прочесть его имя.
- Слушаю вас.
- Вас ждут у входа в пресс-центр. Ваш хороший знакомый... Так, во всяком случае, попросили передать вам...
- Кто? - невольно вырвалось у меня, но латиноамериканец лишь осклабился, словно удивился наивности вопроса и отрицательно покачал головой.
- Я впервые вижу этого господина. Он попросил найти господина Романько, что я и сделал. Чао! - объяснил скороговоркой незнакомец и ретировался.
Я вышел из пресс-центра на залитую ярким солнцем площадь перед выставочным залом и растерянно огляделся - десятки машин, журналисты, полицейские, бой-скауты...
- Хелло, мистер Олех Романко!
Я стремительно обернулся. Питер Скарлборо. Он снисходительно улыбался, явно смакуя мою растерянность.
- Великодушно извините за столь неожиданное появление. Но я, признаться, почувствовал неодолимое желание поговорить с вами, едва обнаружил вас в Джимнезиуме. Но вы так неожиданно исчезли... Как бы там ни было, но у нас с вами есть кое-что общее в прошлом и, смею надеяться, вы не в претензии к нам?
- Какие мелочи, Питер! Мы ведь с вами - почти друзья, не так ли? Если не считать некоей черной кошки, пробежавшей между нами, ну, чепуха, мелочи жизни, разные там... попытки выбить мне мозги или наоборот - вправить их, как вам будет угодно... ну, еще неудавшийся опыт по превращению меня в круглого идиота. Ведь не сумей я вырваться тогда из вашего лондонского застенка, конать бы мне в какой-нибудь психиатрической клинике до конца дней... - Я уже обрел себя, и ненависть не застлала мне глаза, а до предела обострила мысль и налила мышцы стальной крепостью. Не торчи тут на каждом шагу официальные и переодетые полицейские да чины из службы безопасности, врезал бы я Питеру Скарлборо, он же Флавио Котти, если верить Алексу, врезал бы от всей души...
Но я расплылся в такой улыбке, что сторонний наблюдатель, без сомнения, умилился бы при виде встречи двух старых, добрых приятелей, взявшихся взахлеб обсуждать, куда бы им двинуться, чтоб надраться по такому случаю.
- Вот и прелестно, мистер Олех Романко! Как там у вас говорят: кто старое помянет, тому глаз вон?
- И еще добавляю: думай о будущем, но помни о прошлом...
- Что нам делить с вами, господин Олех Романко? И мы не достигли цели, и вы проиграли, не так ли?
- Ой ли, Питер! Вы позволите мне так запросто обращаться к вам?
- Бога ради!
- Не спешите с выводами, Питер. Если вы умудрились расправиться с Мишелем Потье...
- Отчего вы считаете, что это наших рук дело? - озабоченно спросил Питер Скарлборо и тут же разочарованно покачал головой, поняв, что выдал себя. - Ну, да ладно... Но, простите, каждый в своем деле - хозяин, Потье влез не туда, куда ему следовало. Мы предупреждали его, он не внял доброму совету, хотя, прими наше предложение, его гонорар исчислялся бы суммой, по меньшей мере, с шестью нулями. Согласитесь, такие деньги на дороге не валяются?
- Спасибо, Питер, за откровенное признание.
- Пожалуйста, эта новость не стоит ломаного гроша. Использовать ее вы можете, но кто вам поверит без доказательств?
- Вы правы. Но для меня не менее важно другое: Потье оказался не только мужественным, но честным человеком. И все же, Питер, что заставило вас вот так в открытую встретиться со мной?
- А что мне может грозить в Сеуле? Даже ваше заявление в местную полицию не может быть принято, ибо факты, о которых вы могли бы поведать, не имеют к законодательству Кореи никакого касательства. И потом у вас на руках - ни единого подтверждающего документа! Согласны? - Я кивнул головой. - Ну, вот видите. А причина моего появления... она кроется в вас, мистер Олех Романко. - Он остановил на мне взгляд своих темных, бездонных, как горное озеро, глаз, где ничего не прочтешь, как бы не тужился. Зато Питер Скарлборо, он же Флавио Котти, явно хотел бы кое-что прочесть по моему выражению лица. Но я знал, как нужно держать себя с такими, как он.
- Во мне? - Я наполнил искренностью свою удивление.
- В вас, мистер Олех Романко. Поверьте, я и впрямь отношусь к вам с уважением... после того, как вы чертовски ловко провели нас в Лондоне. Такое под силу только сильной личности, и я отдаю вам должное.
- И на том спасибо!
- Так вот... причина моего объявления проста: по-дружески, если вы позволите, хочу вас поостеречь и отказаться от дальнейших расследований. Вы... как бы вам это яснее выразить?.. Словом, вы наступили на больную мозоль. А мы этого не прощаем, и пример - увы, печальный пример мистера Потье тому свидетельство. Будь вы представителем свободного мира, предложили бы вам деньги за... за уход со сцены, но вас, русских, подкупать не принято.
Мне почему-то полегчало на душе, исчез камень, давивший сердце, и небо уже не выдавалось с овчинку, я весело воскликнул, от чего Дейв вытаращился на меня:
- Когда рядом друзья - жить весело, не правда ли, мистер Дональдсон?
- Я согласен с вами, Олег! - обрадовался мой англичанин, узрев в самом факте появления письма знак удачи. Пусть пока остается в счастливом неведении, незачем сходу портить настроение, подумал я, хотя в душе шевельнулось раскаяние: честно ли обманывать надежды Дейва, искренне верившего в меня?
Дейв сопровождал меня до 122-го корпуса, где в тесном коридорчике нас встретила целая толпа корейцев - трое ребят в форме, улыбчивая девчушка и пожилой благообразный мужчина, оказавшийся... священником местной христианской церкви. Все они довольно сносно говорили по-русски и хором приветствовали нас, и потом так же хором повторяли "Олег Романько, Олег Романько", с улыбками и поклонами вручая мне ключ от комнаты, вернее, два ключа - от комнаты и от квартиры, где мне предстояло прожить две недели. Квартира находилась на 9-м этаже. Мы вошли с Дейвом в лифт, а двое ребят внесли мой тяжеленнейший чемодан.
Я основательно попотел, пока открыл патентованный замок, но наконец разобрался в небольшой тонкости, и дальше у меня уже не возникало с ним проблем.
Стандартная трехкомнатная квартира с просторной общей залой, где стоял стол с тремя стульями - по числу жильцов, телевизор и холодильник.
Мы распрощались с Дейвом, условившись встретиться у входа в столовую в 8:30. Я набрал номер Алекса.
- Здесь Разумовский, - услышал я.
- Алекс, привет. Олег, - едва сдерживая распиравшее меня волнение, сказал я.
- Ты получил мою записку? Рад тебя слышать и приветствую на олимпийской земле. Я уж совсем разуверился увидеть тебя в Сеуле. Ломал голову, что могло помешать тебе приехать, ведь у вас теперь перестройка!
- Ну, тут ты поспешил, потому как перестройка тоже дело не быстрое. Но дело не в том, просто люди и в такой период остаются верны своим принципам или... беспринципности, это с какой стороны к ним подойти. Но все завершилось благополучно, и несколько часов назад я прилетел в Ким-по. Можем увидеться?
- Конечно же! Еще спрашиваешь! Я еду к тебе, говори номер корпуса и квартиры. Тут ведь действует железный закон: нас к вам в деревню пускают круглые сутки, а вас, журналистов, только до десяти. Жди!
Алекс был в белом, мягком тренировочном костюме, в кожаных босоножках на босу ногу, загорелый, сильный, белозубый. От него просто-таки пашило оптимизмом - именно этого-то мне и не хватало сейчас.
Мы обнялись, и я учуял терпкий аромат мужского одеколона.
- Один? - спросил Алекс, обводя глазами мои апартаменты.
- Пока да. Возможно, кто-то задержался еще дольше, чем я.
- Я тоже один, хотя пришлось немного поднажать на местный обслуживающий персонал. Деньги везде деньги, - улыбаясь, сказал Алекс. Старею, наверное, не могу жить под одной крышей с незнакомыми людьми. А друзей у меня, честно признаться, в сборной нет. Я, считай, новичок, мало что в моем возрасте впору заканчивать спортивную карьеру. Хотя с другой стороны - это свидетельствует, что спорт - открытый мир для любого возраста, и это, наверное, самое воодушевляющее. Согласен?
- Да. Но зависть гложет меня: ты старше, а участвуешь в Играх, а я лишь свидетель. Впрочем, ваш вид спорта - удел зрелых мужей. А в плавании - восемнадцать - уже глубокая старость.
- Можешь меня поздравить - я тут наделал шуму! Были открытые старты за неделю до официального парада, ну, знаешь, эдакое небольшое шоу с лошадьми и наездниками, с шампанским - для гостей, но скачка была без дураков. Собрались те, кто претендует на медали, и пошли без придержек, чтоб себя показать и на других посмотреть, а заодно и психологическое давление произвести на будущих соперников. Они знают друг друга неплохо, я - белая ворона, ни имени, ни прошлого. Меня это только подхлестнуло, ты ведь знаешь мой характер - органически не терплю снисходительного отношения к себе. Тем паче не давал я им для этого и малейшего повода. Завелся с полуоборота, когда один наследник престола рассматривал меня сквозь призмы бинокля, - мол, что это за птица тут появилась в наших благородных рядах. Он даже подослал ко мне своего тренера, чтоб узнать, каких кровей мой жеребец... Да что там долго рассказывать! Показал я им хвост своего "Россинанта". Видел бы ты, что с ними творилось!
- Не рано ли открыл карты, Алекс?
- Я не люблю играть втемную. Вообще не люблю темнить! - резко ответил Алекс.
- Извини, не хотел тебя обидеть. Просто существует неписаный спортивный закон: выкладываться только в финале.
- Поверь мне, я не хвастаю: им не видать золотой медали, как бы они не пыжились. У меня крепкие нервы и отличный конь, у него с нервишками тоже полный порядок. Не забудь и то, что мне некогда ходить в новичках, нужно беречь каждый день. Да, - развеселился вдруг Алекс, меняя тон - от жестко-напряженного к ерническому, - должен тебе сказать, что корейцы расстарались. Конюшни - у принцессы Анны таких нет: с теплым душем, со специальными стиральными автоматами для попон, деодоранты, разные там присыпки для лошадей, специальный рацион питания и даже собственная полиция. Впрочем, мой тренер днюет и ночует с "Россинантом". В этом отношении после встряски, которую я им задал, ухо держи востро... Ты завтра что намерен делать? Может, проедемся на ипподром?
- Нет, Алекс, завтра я хочу посмотреть тяжелую атлетику - люблю этот вид спорта.
- С утра?
- Да, они начинают в девять.
- О'кей, я поеду с тобой, а потом мы вместе отправимся на ипподром. Моя тренировка в 13. Именно в такое время буду и стартовать.
Мы пожелали друг другу спокойной ночи. Я поставил будильник на 7:00 и провалился в сон, едва голова коснулась тоненькой подушки.
4
Прозрачное, зябкое утро, голубой небосвод, россыпь пышных клумб, чуть дрожащие под легким ветерком стяги, служащие олимпийской деревни, озабоченно спешащие по своим делам, возбужденно громкие, одетые кто во что горазд - от застиранных шортов и мятых рубах до чопорно-официальных темных костюмов - представители средств массовой информации, вливающиеся сквозь широко распахнутые двери в ангар-столовую, - такая картина открылась мне, когда я спустился на лифте вниз со своего девятого этажа, откуда любовался роскошным видом на недалекие горы, зябко кутавшиеся в осенний туман.
Дейв переминался с ноги на ногу у входа, выглядывая меня.
Мы взяли подносы, основательно загрузились всякой всячиной - вареными яйцами, золотистыми ломтями поджаренного бекона, соком, фруктами и фруктовым кефиром, растворимым кофе "максвелл" (Дейв предпочел корейский чай), не забыв о столь обожаемом английском блюде, как овсяные хлопья с молоком, и нашли свободный стол. Дейв ел, как и положено англичанину, медленно, смакуя, я же по старой спортивной привычке мгновенно расправился со стандартным набором явств и приступил к кофе. Дейв молча, но обеспокоенно наблюдал за побоищем, устроенным мной за столом, - он успел справиться лишь с одним яйцом и несколькими ломтями бекона. Мельком взглянув на часы, я обнаружил, что время еще есть и взялся за газету.
Но сквозь поток впитываемой информации упорно прорывалась тревожная мысль: что сказать Дейву, как ввести его в реальный мир фактов, что в корне ломали мои, а значит, и Дональдсона планы, связанные с раскруткой лондонской истории, у разгадки которой, казалось, мы стояли еще совсем недавно. Я корил себя за легкомыслие - ну, разве допустимо было так вольно переговариваться по телефону с Мишелем Потье, отбросив осторожность и забыв, что в наш просвещенный век - век компьютеров и электронного шпионажа - любое слово может быть услышано без труда и теми, кому оно не предназначалось. Скорее всего, Мишеля подслушивали, а возможно, он вообще был у них давно на примете - ведь занимался не чем-то отвлеченным, а наркотиками. А это само по себе было чревато самыми серьезными последствиями. Как там ни крути, но Мишель оставался последней ниточкой, что связывала меня с тайной, раскрыть которую я безуспешно пытался.
Дейв почувствовал мое настроение и тоже помрачнел. Скорее всего, он догадался - что-то я скрываю от него, и ломал голову, пытаясь уяснить, насколько это плохо для него. Я отдал должное выдержке и воспитанию парня, не позволявшим ему спросить напрямик.
- Вот что, Дейв, наши (так и сказал - наши) дела плохи. Пожалуй, даже хуже не бывает, - начал я свой рассказ, решив, что нечестно и дальше играть с англичанином в кошки-мышки. Дональдсон перестал жевать, отставил в сторону только что заваренный стаканчик чаю и весь превратился в слух. Как ни тяжело было убивать последнюю надежду, но я рассказал обо всем без утайки, и на душе стало свободнее.
Некоторое время Дейв молчал, переваривая услышанное, глаза его были стеклянными и прозрачными. Я думал, что понимал ход его мыслей, но ошибся.
- Если б вы сказали мне об этом раньше, мы уже имели бы некоторую информацию, - с укором произнес Дейв. - Я покину вас, Олег, и давайте условимся, где мы встретимся и когда. Я сейчас позвоню в Лондон, и наш репортер через пару часов уже будет копаться в Женеве, глядишь, что-то и раскопает. Не верю я, что не сохранилось никаких следов!
Теперь уже я растерялся, осознав, как глубоко ошибался и недооценивал не только Дейва, но и репортерской хватки, без которой там, в мире свободной информационной конкуренции не прожить и дня. Это тебе не наш "поток", когда один и тот же факт, случается, бродит по газетным страницам по несколько дней, и каждая редакция успокаивает себя тем, что у нее собственный читатель.
- Я сейчас буду на тяжелой атлетике, затем собираюсь с приятелем проехаться на ранчо в Куонджи-ду. Часам к пяти вернусь в Эм-Пи-Си, там и встретимся, о'кей?
- Договорились! - на ходу бросил Дейв, срываясь с места с такой поспешностью, словно за ним гнались.
Алекс ждал меня в условленном месте - у входа в Олимпийский парк, прячась в тени конструктивистского сооружения, переливающегося под лучами солнца цветами радуги. Он был подтянут, свеж и энергичен. Я невольно залюбовался его гибким, крепким телом, излучавшим силу.
- Хелло, Олег! - приветствовал он меня. - Машина нам нужна?
Тут только я обратил внимание на двухместный ярко-красный спортивный "голд стар", припаркованный в нескольких метрах от нас.
- Взял напрокат, - пояснил Алекс. - До ранчо - неблизкий свет, а ездить в автобусах, даже олимпийских, увы, мне не нравится. А слушать однообразные разговоры моих коллег по команде - загнешься с тоски.
- Нет, Алекс, тут пять минут ходу.
- Тогда - вперед.
Мы зашагали по парку, уже заполненному толпами празднично одетых корейцев: мужчины как один в черных костюмах и белых рубашках с галстуками, женщины и дети - в цветастых национальных одеждах из шелка. У входа в тяжелоатлетический Джимнезиум бурлила человеческая река, и мы с трудом пробились к входу, где была табличка "Пресса", и без осложнений проникли в зал. Ярко освещенный квадрат амфитеатра с пустой еще сценой, где блестели в лучах прожекторов стальные блины, был расположен так близко от скамей прессы, что можно было слышать дыхание атлетов.
Мы устроились во втором ряду - в первый служба безопасности никого почему-то не пускала - и осмотрелись. Трибуны были почти заполнены людьми: тут собирались целыми семьями - отцы и матери, дети и древние старики. Остро пахло растирками, из-за занавеса, что закрывал проход в разминочный зал, время от времени доносился глухой грохот металла, робко выглядывали тренеры, как актеры в театре перед началом спектакля, уже появились судьи - они стояли плотной группкой, переговариваясь между собой. Телевизионщики проверяли камеры, а операторы с переносными аппаратами занимали отведенные им места. На крайней скамье справа, почти у самой сцены, устроились, судя по габаритам, тяжелоатлеты, которым еще только предстояло выступать и которые заявились сюда поболеть за товарищей. Ровный гул нескольких сотен голосов наполнял зал.
- Здесь, кажется, здорово процветают допинги? - спросил Алекс.
- Больше того, мне кажется, что кое-кому из руководства международной федерации это на руку...
- Даже так?
- С тех пор, когда федерации открыли собственные счета для спонсоров, а реклама стала чуть ли не главным действом любых состязаний - от чемпионатов Европы до Олимпийских игр, атлеты вовсю принялись штурмовать рекорды. И чем фантастичнее становились результаты, тем значительнее выглядели долларовые счета. Естественно, есть предел человеческим возможностям, но кое-кто решил, увы, расширить их фармакологическим путем. Скандалы нет-нет да и вспыхивавшие на этой почве, старательно скрывались, проштрафившихся штангистов потихоньку убирали с помоста и на их место приходили честолюбивые новички, жаждавшие славы и денег, и чем быстрее тем лучше...
- Я слышал, что и вас не обошла эта пошесть?
- С волками жить, по-волчьи выть... Слышал такую пословицу?
- Еще бы, любимая поговорка моей бабки. Что, впрочем, не мешало ей соблюдать пуританскую чистоту нравов...
- У нас эта беда куда опаснее. Собственных "ускорителей" - кот наплакал, можно сказать, их разработка и изготовление - в зачаточном состоянии, значит, пользуемся зарубежными снадобьями, зачастую без всякой системы и без врачей - кто ж станет признаваться в пороках?
- Грустно... Человек собственными руками роет себе могилу, да еще радуется, когда посчастливится обмануть судей и соперников. Деньги... Я удивляюсь: неужто и впрямь у нас нет ничего святее их?
- До сих пор голос призывающих опомниться - глас вопиющего в пустыне...
Между тем стрелка часов неумолимо приближалась к 9:00, когда на помост должен был выйти первый участник.
Я внезапно увидел, как резко изменилось лицо Алекса, а пальцы непроизвольно сжались в кулаки, кожа побелела на сгибах. Мне показалось, что Разумовский даже задержал дыхание, точно боялся выдать себя.
Я проследил за его взглядом - и мое сердце сделало стремительный рывок, а потом словно упало вниз с огромной высоты, отчего у меня появилось ощущение, которое случается в самолете, когда машина проваливается в воздушную "яму". В нескольких метрах от нас, справа за барьером, облокотясь локтями на металлический поручень, сидел... Питер Скарлборо собственной персоной. Он, верный себе, был изысканно и со вкусом одет, заброшенная нога за ногу показывала новенькие черные мокасины и белые носки, глаза его скрывались за темными зеркальными стеклами очков. Я огляделся вокруг, надеясь обнаружить Келли или Кэт, но Питер был один, без сомнения, один.
- Это - Питер Скарлборо, - сдавленно сказал я, когда Алекс повернулся ко мне.
- Он такой же Питер Скарлборо, как я Наполеон, - отрезал Разумовский. - Настоящее его имя - Флавио Котти, потомственный сицилиец, гражданин Колумбии, человек, за которым охотится не один Интерпол, но и криминальная полиция доброго десятка государств - от США до Италии. Один из боссов наркобизнеса. Считай, что тебе крупно повезло тогда в Лондоне...
- Он-то мне и нужен, Алекс... Ой, как он мне нужен!
- Не спеши радоваться, раз Котти вынырнул в Сеуле, значит, он ведет серьезную игру... Впрочем, теперь это значения не имеет, - как-то обреченно не обреченно, но с каким-то внутренним надрывом сказал Алекс.
- Погоди, погоди, а ты-то откуда его знаешь? - запоздало спохватился я.
- У нас с Флавио есть взаимные претензии, не думал - не гадал, что столкнемся мы в Сеуле. Черт побери, почему именно здесь, на Играх? - в голосе Алекса прорвалось такое отчаяние, что мне стало не по себе. Это был крик души человека, заглянувшего в собственную могилу. Откуда мне было знать, что Разумовский уже много лет искал Флавио Котти - искал по всему свету, чтоб расквитаться за прошлое. Он произнес тихо:
- Нам следовало бы уйти, пока нас не обнаружили. Пусть фактор внезапности останется за нами...
- Хорошо, Алекс, но ты обещаешь рассказать о нем...
- Непременно, Олег. Это будет долгая исповедь... Но пока мы должны исчезнуть!
Тут зал разразился бурными аплодисментами: невысокий, коренастый болгарин одолел чудовищный вес, и штанга, как пушинка, застыла над его головой на перевитых черными, вздувшимися венами руках Геракла. Мы, извиняясь ежесекундно, пробрались к выходу. Уже покидая зал, я не удержался и оглянулся: Флавио Котти неистово рукоплескал силачу...
- Вот что, Олег, если у тебя нет других дел, давай подъедем на ранчо, мне нужно кое-кого повидать, да и по телефону переговорить.
- Нет, Алекс, я отправлюсь в Эм-Пи-Си.
- Что это такое?
- Главный пресс-центр. Если не возражаешь, встретимся у меня вечером.
- О'кей, я отвезу тебя, - легко согласился Алекс. Я видел, что он в мыслях был далеко от Олимпийского парка. - Это, кажется, рядом с "Интерконтиненталем"?
- Точно, в двух шагах от сеульского выставочного центра, там теперь расположился пресс-центр Олимпиады.
Вскоре мы уже мчались по широким сеульским улицам, запруженным автомобилями. Алекс уверенно вел "голд стар". Я обратил внимание, что почти не встречаются машины иностранных марок - сплошной поток южнокорейских автомобилей: грузовики, автобусы, легковушки. А я-то думал, что здесь все - японское...
5
У "Интерконтиненталя" мы расстались: я направился в Эм-Пи-Си, а Алекс унесся к себе на ранчо, к своему "Россинанту" и личному тренеру, охранявшему лошадь днем и ночью.
Нужно было начинать работать, а мысли мои были вовсе не об олимпийских баталиях, не о рекордах, что буквально сыпались на головы оглушенных, потрясенных невиданными результатами журналистов и зрителей, не о назревавших уже скандалах (а разве не сенсационным было поражение наших велосипедистов в командной гонке, впервые оставшихся без медалей?), не о фантастических суммах, затраченных организаторами на Олимпиаду (поговаривали о нескольких миллиардах долларов), и даже не о встреченном при входе Ефиме Рубцове, моем давнем оппоненте из "Свободы", который так радушно осклабился, что я и впрямь подумал о всеобщем воздействии даже на такие заскорузлые души нашей перестройки.
Встреча с Питером Скарлборо не выходила из головы. Его появление здесь к разряду случайностей не отнесешь, а даже краткая характеристика, выданная ему Алексом Разумовским, свидетельствовала о чрезвычайном событии, что затевалось здесь.
Мысли мои, ясное дело, относились к области догадок, но, хотел я того или нет, новая встреча с моим лондонским знакомцем не сулила спокойствия. Я прежде всего должен был проверить некоторые свои подозрения.
Итак, допустим, Питер Скарлборо, он же Флавио Котти, просто не подал виду, что узнал меня, да еще в обществе Алекса Разумовского. Что он мог узнать о нас?
Чтоб собраться с мыслями, я сначала сходил в кафе. Оно располагалось в дальнем загоне выставочного зала, где были "приемные апартаменты" знаменитого "Кодака", как обычно взявшего на себя обслуживание многочисленной армии фоторепортеров. Насыпал в стаканчик две полные ложки "максвелла", бросил ложечку сахара и залил смесь кипятком из титана. Размешал, попробовал на вкус - кофе получился черным, как деготь, и горьким, как миндальный орех. Сделал глоток-другой и направился к компьютерам, что стояли в ряд, замыкая рабочие столы с пишущими машинками. Набрал имя, фамилию, страну. На экране тут же появились строчки: "Олег И. Романько, 1948 г.р. Харьков, СССР, олимпийская деревня прессы, корпус 122, км.901, тел. 229-35-71". Не утерпел и сделал запрос на Алекса, и машина выдала его данные: "Алекс Ф.Разумовский, 1940 г.р. Харбин, Великобритания, олимпийская деревня, корпус 17, км.412, тел. 217-33-22".
Таким образом, интересующие сведения Флавио мог получить без особого труда: достаточно было дать десятку какому-нибудь служащему, чтоб тот принес голубой листочек с распечаткой точных сведений об искомых личностях...
Машинка со вставленным белым листом бумаги, словно укор, торчала перед глазами, но ничего дельного не лезло в голову. Впрочем, мыслей было хоть отбавляй, но ни одна из них ни на йоту не приближала меня к разгадке. Я был в тупике, и это следовало признать честно, но как раз на такое согласие у меня и не хватало мужества. Я как мог старался отодвинуть миг прозрения, а в голове - полная мешанина, всякая чепуха - от желания, страстного желания, ошибиться до отчаянной мысли вместе с Алексом взять Скарлборо за горло - в прямом и переносном смысле - и выдавить из него признания.
Выручил меня... Кто бы вы подумали?
Питер Скарлборо!
Я совсем собрался уже двинуться куда-нибудь на соревнования, было просто невыносимо сидеть перед белым листом бумаги, наблюдая с тайной завистью за коллегой из АПН, успевшим с утра пораньше создать внутренний комфорт с помощью допинга под названием "Столичная", когда меня окликнули:
- Мистер Романько?
Я оглянулся через плечо. Невысокий смуглолицый человек, скорее всего, латиноамериканского происхождения, в синей расстегнутой рубашке и в джинсах вопросительно уставился на меня, изобразив на скуластом лице нечто напоминающее улыбку. Я отметил, что "ладанку" свою он предусмотрительно перевернул, и я не мог прочесть его имя.
- Слушаю вас.
- Вас ждут у входа в пресс-центр. Ваш хороший знакомый... Так, во всяком случае, попросили передать вам...
- Кто? - невольно вырвалось у меня, но латиноамериканец лишь осклабился, словно удивился наивности вопроса и отрицательно покачал головой.
- Я впервые вижу этого господина. Он попросил найти господина Романько, что я и сделал. Чао! - объяснил скороговоркой незнакомец и ретировался.
Я вышел из пресс-центра на залитую ярким солнцем площадь перед выставочным залом и растерянно огляделся - десятки машин, журналисты, полицейские, бой-скауты...
- Хелло, мистер Олех Романко!
Я стремительно обернулся. Питер Скарлборо. Он снисходительно улыбался, явно смакуя мою растерянность.
- Великодушно извините за столь неожиданное появление. Но я, признаться, почувствовал неодолимое желание поговорить с вами, едва обнаружил вас в Джимнезиуме. Но вы так неожиданно исчезли... Как бы там ни было, но у нас с вами есть кое-что общее в прошлом и, смею надеяться, вы не в претензии к нам?
- Какие мелочи, Питер! Мы ведь с вами - почти друзья, не так ли? Если не считать некоей черной кошки, пробежавшей между нами, ну, чепуха, мелочи жизни, разные там... попытки выбить мне мозги или наоборот - вправить их, как вам будет угодно... ну, еще неудавшийся опыт по превращению меня в круглого идиота. Ведь не сумей я вырваться тогда из вашего лондонского застенка, конать бы мне в какой-нибудь психиатрической клинике до конца дней... - Я уже обрел себя, и ненависть не застлала мне глаза, а до предела обострила мысль и налила мышцы стальной крепостью. Не торчи тут на каждом шагу официальные и переодетые полицейские да чины из службы безопасности, врезал бы я Питеру Скарлборо, он же Флавио Котти, если верить Алексу, врезал бы от всей души...
Но я расплылся в такой улыбке, что сторонний наблюдатель, без сомнения, умилился бы при виде встречи двух старых, добрых приятелей, взявшихся взахлеб обсуждать, куда бы им двинуться, чтоб надраться по такому случаю.
- Вот и прелестно, мистер Олех Романко! Как там у вас говорят: кто старое помянет, тому глаз вон?
- И еще добавляю: думай о будущем, но помни о прошлом...
- Что нам делить с вами, господин Олех Романко? И мы не достигли цели, и вы проиграли, не так ли?
- Ой ли, Питер! Вы позволите мне так запросто обращаться к вам?
- Бога ради!
- Не спешите с выводами, Питер. Если вы умудрились расправиться с Мишелем Потье...
- Отчего вы считаете, что это наших рук дело? - озабоченно спросил Питер Скарлборо и тут же разочарованно покачал головой, поняв, что выдал себя. - Ну, да ладно... Но, простите, каждый в своем деле - хозяин, Потье влез не туда, куда ему следовало. Мы предупреждали его, он не внял доброму совету, хотя, прими наше предложение, его гонорар исчислялся бы суммой, по меньшей мере, с шестью нулями. Согласитесь, такие деньги на дороге не валяются?
- Спасибо, Питер, за откровенное признание.
- Пожалуйста, эта новость не стоит ломаного гроша. Использовать ее вы можете, но кто вам поверит без доказательств?
- Вы правы. Но для меня не менее важно другое: Потье оказался не только мужественным, но честным человеком. И все же, Питер, что заставило вас вот так в открытую встретиться со мной?
- А что мне может грозить в Сеуле? Даже ваше заявление в местную полицию не может быть принято, ибо факты, о которых вы могли бы поведать, не имеют к законодательству Кореи никакого касательства. И потом у вас на руках - ни единого подтверждающего документа! Согласны? - Я кивнул головой. - Ну, вот видите. А причина моего появления... она кроется в вас, мистер Олех Романко. - Он остановил на мне взгляд своих темных, бездонных, как горное озеро, глаз, где ничего не прочтешь, как бы не тужился. Зато Питер Скарлборо, он же Флавио Котти, явно хотел бы кое-что прочесть по моему выражению лица. Но я знал, как нужно держать себя с такими, как он.
- Во мне? - Я наполнил искренностью свою удивление.
- В вас, мистер Олех Романко. Поверьте, я и впрямь отношусь к вам с уважением... после того, как вы чертовски ловко провели нас в Лондоне. Такое под силу только сильной личности, и я отдаю вам должное.
- И на том спасибо!
- Так вот... причина моего объявления проста: по-дружески, если вы позволите, хочу вас поостеречь и отказаться от дальнейших расследований. Вы... как бы вам это яснее выразить?.. Словом, вы наступили на больную мозоль. А мы этого не прощаем, и пример - увы, печальный пример мистера Потье тому свидетельство. Будь вы представителем свободного мира, предложили бы вам деньги за... за уход со сцены, но вас, русских, подкупать не принято.