Страница:
Ничего этого еще не случилось, и я сидел у костра, искры летели в небо, почти закрывая звезды. Я сидел, ощущая тепло Чена рядом – он потом погибнет на Анзоре, и жар костра, почти обжигающий лицо, но все же приятный…
С другой стороны от меня сидел Арнис Кендо, Ильгет сзади прислонилась к его плечу. Ильгет тоже не квиринка, она с Ярны, вроде бы. Ярна тоже была захвачена сагонами, и тоже неявно, как и Анзора – хотя несколько иначе. Сагоны, как правило, редко повторяют один и тот же сценарий. Теперь Ярна свободна, там сагонов нет – и квиринцев тоже, ни одного. Может, и были бы у Квирина завоевательные устремления, да слишком уж сил мало, захватить можно любую планету, любую территорию, а вот удерживать куда труднее. Да и противоречило бы это всему духу, создавшему этот удивительный мир…
Мир, в котором сагоны бессильны.
Рэйли пел негромко странную, красивую песню. Временами Ильгет и Мира подпевали ему, мы все уже знали эту песню наизусть.
Мы еще не знали, что услышим эту песню, выйдя в последний раз перед вылетом из «Синей вороны». В общем-то принято собираться всем экипажем – в данном случае, всем отрядом – перед дальней дорогой. Но в этот раз мы собрались прямо перед тем, как идти в космопорт. С вещами, благо их немного. Оружие погрузили на корабль заранее. «Синяя ворона» – ресторан демократический, никто не будет удивляться, если вы завалитесь туда в броневом бикре и с оружием. И даже если в таком виде будет целая компания. Так уж у нас получилось, просто накануне было совершенно некогда идти в ресторан. Все семьи были с нами, а со мной вместе пришел Валтэн. Мы ведь договорились провожать и встречать друг друга.
Как пахнет ветер
Ты помнишь эти
Листья бессмертные,
Листья бессонные,
Июльского ветра
Огнем опаленные,
А ночью – прохлада
Из Райского сада
Город погладит
по травам выжженным —
"Стерпится, сладится,
Выжили, выживем"[8]
И через двести двадцать четыре дня, когда я пересеку карантинную зону, сдам оружие на проверку и вещи на таможню, выйду в зал ожидания – Валтэн будет ждать меня там. Он молча и крепко обнимет меня, мы заберем оружие и багаж и двинемся по кипарисовой аллее к городу.
И вот, когда мы вышли из «Синей вороны», притихшие, молчаливые – только дети трещали без умолку – небольшая группа у самого края Набережной, там, где набережная переходит уже в обычный берег, привлекла наше внимание. Двое пареньков играли на гитаре и флейте и пели ту самую странную мелодию.
До старта оставалось еще шесть часов. И мы двинулись пешком до космопорта – ну что же, четыре километра – это совсем не много. Мы шли по кипарисовой аллее и почти не разговаривали. Лишь вбирали в себя последние запахи, звуки, тени вечерней осенней Коринты… Смотрели на взлетающие в небо льдистые шпили Церкви Святого Квиринуса, слева от аллеи.
Ты помнишь ветер,
Что пах похоже —
Но что ж это, что же —
Запаха след,
Будто и нет его,
Будто и нет
Две тысячи лет
В каждом ветре на свете —
Струйка и этого:
Что пахнет жаром,
Травою тщедушной
На скальнике старом,
Пыльной и душной
Землею Бога —
Надеждой твоею,
Последней из истин,
И кровью немного —
Всё пахнет ею,
И ветер и листья,
Но это не страшно.
Но пока ничего этого не случилось. И мы сидели вокруг костра, огонь озарял лица, делая их совсем особенными, глубокими, глаза – горящими, делая всех – красивыми. И даже я, еще совсем не умеющий петь, тихонько подпевал Рэйли.
Темные глаза Миры блестели, как жидкое пламя – в свете костра. Она тихо пела и кутала плечи в громоздкую куртку. Тогда я и не думал, и не знал еще, что Мира так и останется на Анзоре. В сером, пронзительно тоскливом лервенском небе – превратившись в огонь.
Голгофский ветер
Уснет на рассвете,
Вдыхай и не спрашивай —
С востока на запад
Катящийся запах,
Знакомый запах
Спасения нашего.
Родители потихоньку удалялись от костра, укладывая в палатках младших детей. Кто-то и сам завалился спать. Мы негромко разговаривали, пели, снова разговаривали. Чен читал стихи своей жены – она в данный момент улетела в экспедицию и должна была вернуться через неделю. Им совсем немного времени оставалось побыть вместе. Я знал Лиссу, она была этнографом и вообще замечательным человеком. И стихи ее мне очень нравились.
Чен дочитал, и все помолчали. Так принято на Квирине, вместо аплодисментов и криков «браво» – молчание, и чем оно глубже и продолжительнее, тем выше оценили слушатели артиста. И это, по-моему, очень правильно, как и чем еще вознаградить стихи или музыку, если не молчанием, вдумыванием, вживанием в них… Это бывает очень уместно – просто помолчать. Потом кто-то запел. Чен, еще не совсем отошедший от волнения, наклонился ко мне и прошептал.
В предчувствии урагана
Застывшие ниточки улиц,
Плачущие туманом,
Уснули, уснули, уснули.
Дрожащие в ожидании
Укрылись в квартирных норах.
Не ждет твоего сострадания
Пустой и холодный город…
– Вот читаю… и будто она здесь, рядом. Вернулась бы уж скорее!
Через два месяца мы с Ченом будем лежать в укрытии в нескольких километрах от Балларэги, с южной стороны, будем ждать сигнала на штурм. Лервенцы сопротивлялись до последнего. Все было уже бессмысленно, бесполезно, и за нашими спинами была декурия десантников с Квирина, и вся страна давно была в наших руках, но лервенцы защищали столицу. Они верили Цхарну, верили его истинам.
Временами дэггеры пытались атаковать нашу позицию. Мы отбивались. От десантников толку было мало, никто из них вида дэггеров не переносил. Мы с Ченом глаз не закрывали. Нас научили этому. Одного склизкого мне даже удалось подбить. Лучи и спикулы им абсолютно безразличны, есть специальные ракеты со встроенным вакуумным мини-зарядом, вот ими мы и лупили по дэггерам, и то не с большим успехом.
Временами все затихало. Вот и сейчас… Такое ощущение, что с той стороны все вымерли. Тихо так… И какая-то птичка пронзительно звенит в воздухе.
Господи, надо же, какая птичка стойкая… И ад ей нипочем. Ни грохот, ни свист, ни огонь…
– Давай хоть перекусим. – Чен здоровой рукой вытащил из кармана плитку ревира, откусил немного. Он давно уже был ранен, я примотал ему левую, почти полностью отрезанную лучом руку к груди. На восстановление потребуется недели две, не меньше. Чен накачался химией, он чувствовал себя бодро и даже весело, и не ощущал боли.
Я смотрел вперед, на рощицу, где скрывались враги. Там где-то справа должен протекать ручей. У излучины ручья, я знал это, маленький холмик. На нем посажен куст боярышника. Если развести ветки и смести присыпанную землю, можно будет увидеть маленький деревянный закопанный в землю крестик. Там лежит Арни.
Ничего, вот покончим с этими ребятами, и я схожу к нему. Обязательно схожу. Сейчас пока нельзя, может, на этом самом холмике дэггер восседает. Хотя вряд ли…
…В два часа ночи настала наша очередь с Ченом сторожить коней. Мы закутались потеплее – эх, сейчас бы бикры не помешали! – и спустились вниз, в непроницаемо темную ложбину, где паслись стреноженные лошади. Я обломал по пути две хворостины, себе и Чену. На всякий случай.
Мне к державности, доблести, святости
Не дано добавить ни йоты.
Мне б в ночное – коней на лугах пасти.
Что ты шепчешь, мой милый, что ты?
Постепенно глаза к темноте привыкли. Я хорошо различал силуэты лошадей, мы их не пересчитывали – лошади не отобьются от стада. Они могут только все вместе сняться и уйти домой, в конюшню. Мы присели на небольшой бугорок. И вот тогда я вспомнил это стихотворение Арни – по ассоциации – и рассказал Чену. Уже переведенное на линкос.
… Мы молча ждали. Бойцы жевали ревир, запивая водой из резервуаров бикра, опасливо поглядывали на экраны – не появится ли противник. Пока ничего не происходило.
Не вершить нам геройских подвигов.
И державный гром поднебесный
Не для нас, и потомки во тьме веков
Не помянут эпитетом лестным.
Потом Чен вдруг прислушался, я понял, что он говорит с кем-то, и тут же его голос раздался в моем шлемофоне. «Идут склизкие… пять штук. «Щит!» – скомандовал Чен, и наши бойцы стали устанавливать щит, и вовремя, все загрохотало, задымилось и загорелось вокруг. Дэггеры начали плеваться. Я стиснул зубы и выцеливал в сплошном дыму дэггеров – на экране «Молнии» они загорались точками… Есть! Один есть. Горм выскочил из траншеи, смешно затянутый в собачий костюм, помчался на поиски дэггера. По крайней мере, одного Горм сможет обезвредить. Вдруг – это всегда случается вдруг – прямо перед нами повис дэггер. Теперь я видел его отчетливо. Они, похоже, поняли, куда надо стрелять… Я вскочил, лежать бесполезно, он прожжет землю на два метра подо мной. Поднял «Молнию», изнывая от ужаса, от ледяного смертельного страха… хоть одного возьму с собой, гады, гады, сволочи, разумные машины, хоть одного, да убью… Я явственно ощутил, как ледяная вода катится по спине. Дэггер смотрел на меня. Он поднял ложноножку… Наверное, все это длилось доли секунды, но мне показалось – минуты. Внезапно легко и стремительно, как гиббон, кто-то метнулся между мной и дэггером. Взлетел на скарте на полтора метра вверх, сверкнул луч, и следующее, что я осознал – был мерзкий, ошеломляющий отвратительный запах… Потом река черной слизи, настоящая река… Потом – разрыв. Рядом взорвался снаряд. Потом я понял, что это был Чен.
Он уже не мог спасти меня иначе, такой близкий взрыв ракеты убил бы и меня вместе с дэггером. Лучом дэггера убить можно, но только контактно. И если знать, куда бить, в определенную точку. Дэггер висел низко, тренированный квиринец вполне может допрыгнуть. Он бы и выжил, может быть, но в этот момент рядом взорвался снаряд. Я пробирался сквозь вязкую черную слизь, плача, кажется, потом я увидел кровавый и обугленный кусок мяса, это была часть головы с черными короткими волосами, эта часть лежала совсем отдельно, и я понял, что надо назад, что я ничего уже не могу сделать, а умирать мне не надо, надо жить, потому что Чен меня спас. И не только меня, за мной еще десять человек, и левая установка «Щита…
Через пять минут подошли наши истребители, и вскоре все было кончено.
Чену оставалось жить не так уж много. Его двое мальчишек спали в палатке, а жена еще не вернулась из экспедиции. Мы сидели и разговаривали в ложбине, краем глаза наблюдая за пасущимися лошадьми.
– Как оно там, на Анзоре? – Чен ни разу на Анзоре не был.
– Знаешь… не очень. Хреново. Ты в каком смысле спрашиваешь? Природа там вроде нашей, ну знаешь, если взять Лервену, то это больше всего похоже на Косинское Нагорье. А в Бешиоре климат более южный, влажный, жаркий.
– Да это мы проходили… А вот вообще? Как там люди?
– Люди… – я задумался, – знаешь, воевать они будут всерьез.
– Я никогда не был в таких акциях, – сказал Чен, – меня в команду Ноль брали в прошлом году, но Син еще очень уж маленький, я не хотел надолго оставлять семью. Да и вообще, если подумать…
– А потом все-таки решился в Дозорную?
– Да не то, что решился. – Чен замолчал.
– Выбора не стало.
– Да, – он кивнул, – встретил сагона. В патруле.
Я уже знал эту историю. Чен с напарником получили вызов с безатмосферного маленького планетоида, а вместо ожидаемого корабля шибагов, захватившего в плен исследовательское квиринское судно наткнулись на сагонский челнок. Судно-то они освободили, а вот сами ушли с большим трудом. Напарник Чена сошел с ума… Сам Чен выдержал беседу с сагоном, и даже сумел вызвать подкрепление, и сагона, вроде бы, взорвали вместе с кораблем, но ведь они меняют тела, как перчатки, для них гибель тела мало что значит.
– Ты знаешь, он меня пугал… – Чен помолчал, – он нашел мое слабое место.
Я затаил дыхание. Люди почти никогда не говорили о содержании своей беседы с сагоном. Может, было стыдно, может, чересчур личное. Мне, например, было стыдно. Удивительно, что Чен об этом заговорил. Впрочем, ему не стыдно, он-то выдержал, не сломался, не купился.
– Не только это, но… просто мне это вот сейчас вспомнилось. Он говорил, что я погибну, что мне недолго жить осталось, что Лисса и сыновья останутся одни. Понимаешь, я ведь их люблю, и мне так страшно подумать… И он уверял, что все это не имеет смысла, что надо жить ради семьи, ради любви, а я обязательно погибну, если буду еще летать. И ты знаешь… я ведь почти поверил ему. То есть, конечно, не поверил, до глубины души – нет. Но вот сейчас я чувствую какой-то страх, что-то такое осталось внутри… И я не знаю, смогу ли себя вести достойно. Ты меня прости, если что, ладно?
– Он обманывает, – сказал я, – пойми, это же вранье.
– Да, я знаю. Но он сделал меня слабым, понимаешь?
– Все мы слабые, – сказал я угрюмо. Быть бы мне вполовину таким, как Чен…
– Я боюсь, если вдруг будет ситуация… ну, опасная… я не смогу действовать так, как надо. Буду беречь себя.
– Дэцину рассказывал?
– Да.
– Ну и что он?
Чен пожал плечами. В самом деле, а что Дэцин… что он может сделать? Только надеяться, что лучшее в нас победит.
Я и до сих пор не могу понять, что же это было – пророчество сагона? Сагон и в самом деле желал Чену добра? Или же просто совпадение? Или Чен пытался доказать себе или кому-то еще, что может действовать вопреки воле сагона? Может пожертвовать, рискнуть собой?
Я уже знал тогда, что вскоре это случится. Но не знал, как именно это будет. Даже не представлял. Хотя, конечно, уже много раз бывал в церкви Святого Квиринуса.
Я стоял у большой каменной чаши, сбоку от алтаря. Рядом со мной справа стоял Герт, и он тоже был весь в белом, а слева – Ильгет. Мои крестные. Отец Маркус молился, стоя перед нами. И я повторял молитву тихонько, одними губами. Распятие висело в воздухе, выше алтаря, под сияющим хрустальным куполом. Поначалу всегда кажется, что крест тонет в ослепительном сиянии, исходящем сверху, от готических хрустальных высоких башен храма. Но потом, как только привыкнут глаза, ты видишь крест очень отчетливо – он деревянный, большой и вырезан очень точно, со всеми деталями, беспощадно точно, никакой стилизованности, никакой искусственности, ты видишь раны на руках и ребрах Христа, ты видишь искаженное мукой бледное, залитое слезами и потом лицо, повисшее бессильно искалеченное тело, и становится страшно… И ты понимаешь, что распятие это – центр храма, и нет здесь, собственно, ничего другого, кроме вот этого дикого, невозможного, невероятного Откровения, Откровения, данного Богом.
«Бог есть Любовь». Так сказал Таро. Так написано в главной божественной книге.
Господи, помилуй…
Дай вместить. Дай понять. Дай шагнуть, если придет время, вперед и принять муку и смерть – за Тебя, за других. Научи меня жить так, жить каждую минуту, чтобы быть с Тобой.
Только таким может быть мой Господь. Только Ты один.
«Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих»[9], – читал отец Маркус. А потом обратился ко мне.
– Ландзо Энгиро, хочешь ли ты принять святое крещение Господа нашего Иисуса Христа?
– Хочу, – сказал я.
– Отрекаешься ли ты навсегда от сатаны и злых дел его?
– Отрекаюсь.
Он что-то еще спрашивал, и я отвечал, как умел. И мне было страшно, потому что все, что я произносил сейчас, отрезало все пути назад. И хоть я давно выбрал свой путь, но сказать такое – очень нелегко… Но ведь все они это сказали! Герт. Ильгет. Чен. Дэцин. И все они так живут.
Пока они так живут, сагоны на Квирине бессильны.
Я наклонил голову над каменной чашей, и холодная вода обожгла затылок.
– Крещу тебя во имя Отца… и Сына… и Святого Духа.
Мы шли с Иостом по главной улице Баллареги. Я держал на поводке Горма – после гибели хозяина пес согласился признать меня… я держал себя с ним осторожно, не чувствуя полной власти над собакой. Пока, по крайней мере… Я ведь и неопытен в этом деле. Но не взять Горма сейчас не мог – почему-то дэггеры испытывают панический страх перед собаками. Какая-то сагонская недоработка.
Странное положение наступило в Лервене. Вся страна уже в наших руках, и скоро будет избрано Лервенское правительство. Непонятно, какое. До Цхарна у нас был король, но кто же теперь согласится на короля… Что здесь будет, словом – это будут решать сами лервенцы.
Другие отряды Дозорной службы работают в Бешиоре, и они практически завершили работу. Мне бы очень хотелось увидеть физиономию Иль-Бадрага… если он жив, конечно.
И все-таки в Баллареге то и дело стреляют… И ходить приходится осторожно. Все может случиться. Работы еще очень много, особенно, конечно, у спасателей и врачей. Но и у нас… повсюду в столице засели синги, еще живые и по-прежнему готовые до конца сражаться за своего хозяина. Говорят, Анзора – исключительный случай. Здесь был всего один сагон, обычно их несколько. И к тому же сагон развоплощенный. Ведь смерть сагона – понятие относительное. Их можно только отбросить, на время лишить «работоспособности». Например, после смерти тела они долго не могут начать нормальную деятельность. Цхарн вот действовал, но его новое тело уже подготавливалось. И вообще он очень сильный сагон…
Боюсь, все, что я думаю о сагонах, звучит профанацией. Глупо это. Мы ничего о них не знаем… Просто по опыту известно, если тело сагона убить, еще очень долго о нем никто ничего не услышит. А потом может услышать снова.
– Ты не хочешь остаться на Анзоре, Ланс? – спросил вдруг Иост. Я посмотрел на него.
– Вообще-то да… хотелось бы.
Теперь мне ничто не помешает. Я могу жить здесь, работать… жениться могу. Все равно я чувствую, что женюсь на анзорийке. Навещать могилу Арни. Тем более, что и Чен рядом погиб. Ходить вот по этим серым камням, милым и близким моему сердцу. Разговаривать с людьми, пусть не такими замечательными, как квиринцы, зато – я их очень хорошо понимаю. Я сам такой же. Жить с такими, как я.
И не воевать больше. Выйти из Дозорной службы.
Вот именно – не воевать.
Я покачал головой.
– Нет, Иост… может, на старости лет. Пока не получится. Нехорошо, если я вас брошу.
– Мне кажется, я бы не смог… я вырос в Коринте. И если никогда не возвращаться в Коринту… я бы не смог, – признался Иост.
– Но я же, наверное, смогу теперь сюда летать время от времени.
– Да, конечно. И все-таки я тебе не завидую. Но ты молодец, Ланс.
– Наверное, я плохой патриот, – сказал я рассеянно, – или совсем даже не патриот.
– Ну пока, – на перекрестке Иост подал мне руку. Ему нужно было в штаб.
Мы попрощались с Иостом, и я двинулся к своей цели – лервенцы заметили что-то подозрительное в опустевшем здании склада Продовольственной Общины. Позвонили нам. Надо заглянуть, проверить… мало ли что.
Я миновал длинный дощатый забор. Осмотрелся – территория, вроде бы, пуста. Несколько мальчишек гоняют мяч на далеком пустыре… Ну и народ эти мальчишки. Только недавно здесь стоял ад кромешный, и пожалуйста – играют.
Впрочем, в самой Баллареге серьезных боев не было. В этой общине – точно. Здания вон стоят почти нетронутые. Я пересек площадь. Здесь, небось, построения проводились. Во славу Цхарна…
Миновал цеха. Пищевая фабрика какая-то. Мелочь. А хорошо бы еще в Лойг слетать, побывать в своей общине. Только с Пати, если честно, встречаться не хочется. Ну что я ей скажу?
Вот и склад. Нет, не похоже, чтобы здесь кто-то был. Я остановился у распахнутой двери, погладил Горма.
– Ищи, – и отстегнул поводок. Пес бросился вперед. По крайней мере, если здесь есть дэггеры – сейчас он их быстренько нейтрализует. Дэггер при виде обыкновенной собаки улетает или впадает в ступор. Паралич. Я осторожно пошел за собакой.
Никого. И в следующем складском помещении – никого. Весы стоят огромные, с гирями. И ничего больше. Вывезли они, что ли, все продукты? Горм залаял где-то далеко. Я побежал, вытаскивая на ходу лучевик.
Сейчас, песик. Сейчас. Я пробежал по коридору, заглядывая в распахнутые настежь двери. Если бы здесь кто-то был, Горм остановился бы. Нет, это на втором этаже. Я взлетел по лестнице.
Кабинеты. Двери. Горм стоял перед одной из дверей и гавкал, глухо порыкивая. Я посмотрел на него.
– Там кто-то есть?
Пес снова злобно залаял.
– Ладно, сейчас разберемся, – я рванул дверь и отскочил, встав у стены. Из комнаты донесся смутно знакомый голос. На лервени.
– Заходи. Я безоружен.
Не знаю, почему, но я поверил этому голосу. Шагнул в дверь.
Это был кабинет – начальника склада, видимо, не знаю уж… Скромный такой кабинетик, письменный стол, шкафчики, красно-белое драпированное полотнище на стене, плакат «Имя Цхарна – в наших сердцах».
За столом, аккуратно сложив руки, сидел мой старый знакомый. Гир Зайнеке. Зай-Зай. Почему-то в черном костюме и фартуке – как настоящий кладовщик.
Я замер. Потом решительно шагнул к столу и сел на подвернувшийся стул.
– Ну что? – Зай уставился на меня веселым черным глазом из-под густых бровей, – поговорим? Ландзо… двести восемнадцатый номер…
– Здравствуйте, гир Зайнеке, – сказал я устало, – о чем вы со мной хотите поговорить?
– Давно не виделись, – заметил он, улыбаясь. Может, у него крыша поехала? Вроде бы не та ситуация, чтобы улыбаться.
Сволочь… сколько же он моей крови выпил. Даже в самом прямом смысле… Господи, как я его ненавижу, гада этого. Должен ненавидеть. Как он меня пинал по ребрам…
Ничего. Пусто в душе. Мне просто на него плевать. И убивать его даже не хочется. Сдам в штаб, и дело с концом. Там лервенцы разберутся. Все равно расстреляют, наверное.
Даже не знаю, что ему сказать. Обругать? Нет смысла. К совести взывать? Совести у него точно нет. Воспоминаниям предаться? Ну я-то пока не свихнулся.
Горм глухо зарычал, с ненавистью глядя на Зайнеке. Тот спокойно сказал.
– Убери собаку.
– Место, – приказал я Горму. Сами разберемся. Пес обиженно лег в углу.
– Что вы хотите мне сказать? – повторил я, глядя на Зай-Зая, – вы здесь один?
– Один, один, не переживай. На этот раз не будет ловушек, – успокоил он меня.
– Это вы правильно рассуждаете, – согласился я, – убить меня можно, конечно. Только ведь и ваше дело проиграно. А судить вас будут не гуманные квиринцы… может, и простым расстрелом не отделаетесь, если еще и меня убьете.
– Это было бы, согласись, слишком примитивно… вот так взять и тебя убить. После всего! Нет, Ландзо… мы пока подождем тебя убивать, – произнес Зай. Я смотрел на него вытаращившись.
Нет, такого мужества я все-таки у нашего старвоса не предполагал. Сидит, можно сказать, перед дулом, я в любой момент могу оружие активировать, а он тут философствует…
Какое-то беспокойство овладело мной. Впрочем, понятно. Я опять себя веду как идиот. Сижу тут беседую с этой сволочью, а он тянет время. Выжидает чего-то… Ну, сейчас я опять дождусь приключений на задницу. Зай, словно почувствовав мои сомнения, снова заговорил.
– Во всяком случае, Ландзо, прошу тебя помнить одно. Нет, конечно же, я умру. Раз так получилось, раз мы потерпели поражение… Я готов к смерти. Но ты мне как-то особенно близок… И мне не хотелось бы, чтобы ты думал обо мне плохо. Да, между нами было всякое. Все мы люди, и все случается. Но самое главное – все, что я делал, я делал из любви к вам. Я хотел, как лучше… Да, иногда я, возможно, давал волю своим чувствам. Но поверь, я хотел для тебя только хорошего.
– Что хорошего может быть в штрафной общине? – не удержался я, – вы же знали, что я не виноват.
– А я не отправил бы тебя в штрафную общину, – сказал неожиданно Зай, – и твоих друзей бы не тронул. Мне нужно было только, чтобы ты отказался… понимаешь? Ваша дружба – это было что-то ненормальное, она мешала и вредила вам самим.
Я покачал головой. Что за извращенная логика… Так все, что угодно, можно списать на «я хотел как лучше». А то, что нельзя – ну к чему ему было надо мной измываться, когда я попал в плен – это можно объяснить «несдержанностью и срывом». Нервы, видите ли, плохие…
Нет, хватит. Сейчас я его подниму, надену наручники… И тут Зай сказал.
– Да и в Бешиоре, ты же понял – я был с тобой. Ты очень меня огорчил, когда решил покинуть Анзору… Очень огорчил. Ты снова предпочел мне своих друзей…
Я посмотрел ему в глаза. Мертвые глаза, пустые. Совершенно слепой взгляд. Мне стало страшно. И чтобы этот страх не развился до состояния паники, я произнес спокойно.
– Здравствуй, Цхарн.
Он как-то весь изменился, подобрался и произнес благожелательно.
– Ты всегда отличался сообразительностью.
Ну что ж, подумал я. Дозорная служба. Это не только по дэггерам палить и на ландере патрулировать. Кому-то надо и с сагонами встречаться.
И еще я подумал, что до тех пор, пока сидит в кабинете пустого склада этот скромный, маленький кладовщик с густыми бровями, без всякого оружия, до тех пор все наши усилия, и освобожденная страна, и все эти миллионы людей, наконец-то понявшие истину – ничего не стоят.
Он сильнее.
Он наберет себе новых людей, и создаст их руками новых дэггеров, и снова захватит страну. И никаких наших сил не хватит, чтобы справиться с ним одним.
Только не дрожать. Спокойно.
Отрекаешься ли ты от Сатаны и дел его, Ландзо?
Отрекаюсь.
Я вспомнил еще, что он знает и читает все мои мысли. И сейчас он улыбался.
– Орел! – сказал он. – Герой ты, Ландзо! Самый настоящий герой. Никакого страха. И даже от сатаны отрекаешься. Я тобой горжусь, Ландзо!