Заворотный Валерий. Кухтик, или История одной аномалии

   А работа предстояла большая. Было ясно, что многолетняя кампания по всеобщему истреблению себя не оправдала. Проводить её дальше в таком виде означало топтаться на месте. Все, что можно было отнять, было отнято. Однако все это разошлось на нужды руководителей, на содержание активистов-истребителей и на их последующее уничтожение. А большая часть исчезла вообще непонятно куда. Делить было нечего. Но наивные жители все ещё ждали, что обещанное поделение вот-вот наступит.
   Смелый Соратник предложил круто изменить курс. Он созвал большое совещание и выступил на нем с длинной речью. В первой части своей речи он ещё раз разнес в пух и прах Великого Вождя, заявив, что тот все напутал и истребил наряду с теми, кого надо было истребить, кучу других - кого истреблять вовсе не следовало. В результате наступила полная неразбериха и идея всеобщего поделения была в корне искажена.
   Далее Смелый Соратник сказал: "Отныне наступает новая эра. Истреблять больше никого не надо (да уже и некого). Отнимать больше ни у кого ничего не будут (да уже и нечего). Теперь все жители страны должны начать упорно выращивать полезные злаки, производить полезные вещи и передавать все это руководителям. Руководители разберутся, кому и сколько положено за его труд, и будут выдавать каждому то, что он, с их точки зрения, заслужил. Остальное будет складываться про запас. Когда же запасов накопится достаточно, тогда каждый сможет брать столько, сколько захочет (конечно, опять же - под присмотром руководителей). Это и будет всеобщим поделением".
   Смелый Соратник заявил, что если все жители будут упорно и прилежно работать, то время нового поделения наступит совсем скоро.
   На этом он закончил свою речь.
   Жители поверили Смелому Соратнику и начали прилежно работать. Они забыли об энтузиазме всеобщего истребления и теперь взялись с энтузиазмом сеять злаки и делать разные полезные вещи.
   Смелый Соратник тоже не сидел без дела. Он раздобыл семена самого хорошего злака и велел засеять им как можно больше земли. Но злак почему-то не вырос, и всем жителям, несмотря на их упорный труд, снова не досталось вдоволь еды.
   Тогда Смелый Соратник велел произвести как можно больше разных удобрений, засыпать ими землю и снова всюду посеять тот же злак. Но злак и на этот раз не захотел расти. Еды стало совсем мало, и пришлось закупать её у соседей.
   После этого он махнул рукой на свои прежние опыты и решил построить большую ракету для полета на Луну.
   С каждым днем Смелого Соратника обуревали новые идеи. Он выдвигал все новые проекты, большинство из которых проваливалось. В конце концов это так утомило сподвижников, что те решили от него избавиться. Тем более что жизнь в стране не становилась лучше, жители постепенно теряли энтузиазм и надо было предъявить народу очередного виновника того, что эра справедливого поделения снова откладывается.
   В один из теплых весенних дней Смелый Соратник отдыхал на своей даче. Он сидел на берегу тихого пруда и ловил удочкой рыбу. Его сподвижники прогуливались рядом. Вдруг один из них оступился и, падая, столкнул Соратника в воду. День был солнечный, но вода в пруду ещё не прогрелась. Смелый Соратник начал барахтаться, кричать и звать на помощь.
   То ли ветер относил его вопли в сторону. То ли сподвижники, задумавшись, не заметили, что случилось с их предводителем. То ли яркое солнце мешало им разглядеть его в холодной воде. Но опомнились они и вытащили его из пруда только тогда, когда он совершенно закоченел.
   Сподвижники сильно горевали. Они отправили пострадавшего в больницу и тут же, на берегу, посовещавшись, решили, что в таком состоянии он, конечно, не может больше выполнять свои функции.
   Особенно горевал один из них - тот самый, что неосторожно столкнул Смелого Соратника в воду. Чтобы как-то его утешить, все решили предложить ему стать новым предводителем.
   Назначение отпраздновали прямо на берегу злополучного пруда. Новый Предводитель отблагодарил всех за оказанное доверие, после чего предложил впредь не затевать никаких экспериментов и вести тихую, размеренную жизнь.
   "А как же быть с проблемами?" - поинтересовался один из присутствующих.
   В ответ на это Новый Предводитель задумался, медленно присел на зеленую траву, откинулся на спину, зажмурил глаза под лучами весеннего солнца и спросил: "А какие, собственно, проблемы? Я лично никаких проблем не вижу".
   Было два часа дня.
   Именно в этот момент далеко от тех мест, на другом конце страны, в маленьком городе родился Кухтик.
   II
   И был вечер, и было утро: день первый.
   И был день второй.
   И был третий.
   И всего таких дней с момента рождения Кухтика до того момента, о котором идет речь, прошло 7656.
   За это время большой приплюснутый шар успел обернуться вокруг желтой звезды без малого двадцать один раз и пролетел по направлению к созвездию Лиры немыслимое количество километров. О чем Кухтик, как уже говорилось, не имел ни малейшего представления. Не знал он и о том, какую роль в его жизни предстоит сыграть этому созвездию.
   Кухтик родился и прожил почти все свои двадцать с лишним лет в городе, который назывался Лукичевск. Название это город получил по имени его основателя. Точнее, даже не по имени, а по отчеству.
   Очень давно, за много лет до Кухтикиного рождения, в этих краях гостил один человек. Профессия его состояла в том, чтобы разъезжать по разным городам и продавать разные вещи. Было это ещё до появления Великой Идеи, и большинство людей тогда занимались не истреблением, а тем, что производили разные вещи и продавали их друг другу. Того, кто занимался продажей, обычно называли "купец".
   Фамилию и имя купца, гостившего у приятелей в Кухтиковых краях, никто точно не помнил, ибо приятели звали его просто по отчеству - Лукич.
   Как-то Лукич отдыхал с друзьями на опушке местного леса. Отдых в стране Кухтика в те времена, как и во все последующие, заключался в сидении за большим столом или просто посреди лесной поляны и периодическом вливании в организм некой жидкости. Ритуал этот тянулся веками и мог произвести на непосвященного жуткое впечатление. Дело в том, что жидкость, которую отдыхающие вводили таким образом в свой организм, медленно отравляла их и вела к неминуемой гибели. Почему жидкость пили так упорно, так постоянно и в таких количествах, объяснить трудно. Возможно, уже за много столетий до Автора Идеи существовала какая-то генетическая программа, которая требовала постоянно уменьшать количество жителей для поддержания величия страны. Сопротивляться влиянию такой программы не мог почти никто. И купец Лукич не был, конечно, исключением.
   Мерзкая жидкость воздействовала на разные органы человека, но в первую очередь - на его мозг. Уже при введении небольшой дозы сознание замутнялось, а впоследствии отключалось совсем. В промежутке между этими двумя этапами в затуманенном мозгу купца и родилась идея немедленно основать город на той поляне, где он, Лукич, в данный момент сидел. Те из друзей Лукича, которые подобно ему ещё находились на первом этапе отравления, горячо поддержали идею. Те же, у кого мозг уже отключился, естественно, промолчали, что было воспринято как согласие.
   Так родился город, получивший по общему решению имя Лукичевск.
   Купец Лукич потратил на строительство города столько денег и выпил за это время столько смертоносной жидкости, что в результате обанкротился, полностью отравил свой организм и вскоре скончался. Похоронили его в центре Лукичевска, полагая со временем воздвигнуть на этом месте большой памятник. Но тут подоспело время массового истребления благополучных жителей. Сам купец Лукич уже не мог стать объектом истребления, но поскольку при жизни явно относился к разряду благополучных, то в назидание потомкам его могилу сровняли с землей. Город решили срочно переименовать и присвоить ему имя Автора Великой Идеи. Однако здесь вышла заминка.
   Так уж получилось, что автора упомянутой идеи большинство друзей и соратников тоже звали исключительно по отчеству. И отчество это, по странному стечению обстоятельств, было то же - Лукич.
   После долгих дебатов проблему решили следующим образом. Имя городу оставили прежнее, но на месте могилы купца воздвигли памятник другому Лукичу. Памятник поставили как раз перед домом, в котором много лет спустя суждено было родиться и жить Кухтику.
   Каждое утро, просыпаясь, Кухтик видел через окно бронзовый затылок Автора Идеи. Перед памятником простиралась большая площадь, обсаженная деревьями. По праздникам на площади собиралось много народа. Люди размахивали флагами, ходили по площади и громко кричали. Если праздники начинались рано, это очень мешало Кухтику спать.
   По другую сторону дома, в котором жил Кухтик, тоже должна была находиться площадь. Ее задумали создать уже во времена Великого Вождя. На ней тоже предполагалось соорудить памятник. Естественно - памятник Вождю. Было расчищено место и снесено много старых домов, построенных ещё при Лукиче-первом. На расчищенном месте стали ровнять землю и сооружать памятник. Строительство продолжалось до того самого дня, когда Вождь скончался. Пришло время Смелого Соратника, а вместе с ним и время сносить памятники.
   Площадь ещё не была готова, памятник Вождю сносили в большой спешке, камни сваливали тут же неподалеку, и в результате на месте площади образовалась свалка.
   Через несколько лет на том же месте решили воздвигнуть бетонную стелу и высечь на ней какое-нибудь мудрое изречение Смелого Соратника.
   Началось новое строительство. Со стелой возились долго. Все время появлялись новые проекты, Смелый Соратник все время изрекал новые мудрые мысли, и работа затянулась на долгие годы. Когда стройка все же подошла к концу, кончилось и время Смелого Соратника. Пришлось разбирать стелу. Глыбы бетона сваливали в ту же кучу, что и остатки предыдущего памятника, и свалка разрослась ещё больше.
   Новый Предводитель, сменивший Смелого Соратника, предводительствовал почти двадцать лет, и все двадцать лет решалось, что бы построить на месте некогда задуманной площади. Но решено так ничего и не было, и все осталось как прежде.
   Со временем камни заросли травой. Туда стали свозить и сбрасывать разный мусор. Свалка превратилась в помойку.
   Именно здесь, на помойке, вскоре должна была произойти самая важная в жизни Кухтика встреча. Но он, завернувшийся в мятое одеяло и летевший к созвездию Лиры, об этом ещё ничего не знал.
   Никакие предчувствия не тревожили Кухтика в этот предрассветный час. Он тихо посапывал под своим одеялом и видел длинный интересный сон.
   Кухтику снилось его детство.
   * * *
   Бедный Кухтик стоял у школьной доски, где висела большая карта, изображавшая Кухтикину планету. На разных континентах планеты располагалось множество стран. Кухтику надлежало найти среди них страну с названием Америка. Вообще-то сделать это было нетрудно. Страны на карте были закрашены разными цветами, и следовало только вспомнить, каким цветом закрашена та, которую он должен отыскать. Но Кухтик не мог этого сделать. Он забыл цвет.
   О самой Америке он знал немало. Знал, например, что там живут люди двух категорий. К одной категории относились очень бедные, очень любившие его, Кухтика, страну и очень завидовавшие её жителям. Большинство из этих людей имели кожу черного цвета. К другой, немногочисленной, но очень влиятельной категории относились люди, имевшие много денег и много дорогих вещей. Кожа у этих людей была белой. Все они, без исключения, были очень толсты, курили большие сигары, ездили в огромных автомобилях и люто ненавидели страну, в которой жил Кухтик. Собственных граждан с черной кожей они тоже ненавидели и всячески притесняли. (В частности, за их любовь к Кухтикиной стране.)
   Кухтик мог бы много рассказать о далекой Америке. Но отыскать её на карте, что от него в данный момент требовалось, он не мог. Это было ужасно.
   С утра его терзали предчувствия. Он притаился за партой, стараясь не шевелиться и ничем не выдать себя. Но это не помогло. Его заметили. И вот теперь Кухтик стоял перед школьной доской, блуждая глазами по карте, где затерялась среди разноцветных пятен далекая чужая страна. Ему очень хотелось стать маленьким, как мышь, прошмыгнуть вдоль стены и спрятаться в каком-нибудь темном углу. Собственные руки и ноги казались ему огромными, весь он был на виду, и никакой надежды превратиться в мышь не было.
   Он знал, что сейчас, прямо сейчас учитель выведет на листе бумаги страшную цифру, похожую на злого гуся, и произнесет короткую фразу: "Садись - двойка". И тогда жизнь Кухтика рухнет.
   Пройдет совсем немного времени, и всем, у кого нет в дневниках страшных гусей, всем им повяжут на шею треугольные кусочки красной материи. И тем самым отделят от подобных ему - глупых, не знающих, где находится страна Америка, не знающих многого, что они обязаны знать.
   Зачем вообще нужна эта Америка? Он знает, где находится страна Китай. Вот она здесь, в углу большой карты. Желтое пятно, похожее на толстую рыбу. Почему они не спросят его про Китай? Это очень хорошая страна, там нет злых людей с сигарами в зубах. Он знает, знает! Он сразу покажет на желтую рыбу. И судьба его сложится по-другому...
   "С-д-сь, д-в-к! - шелестит у него над ухом. - Ст-д-н, К-х-т-к, ст-д-н!"
   Конечно, ему стыдно. Ему очень стыдно. Он сам знает, что не достоин носить на шее красный кусочек материи. Жизнь его не имеет смысла...
   Кухтик переворачивается, всхлипывает во сне и видит себя в собственной комнате сидящим на подоконнике, приплюснув нос к холодному, запотевшему от дыхания стеклу.
   За окном, внизу, на огромной площади, обратив лица к бронзовому памятнику, стоят его счастливые товарищи. Они что-то дружно, хором кричат в сторону памятника, и по блестящему круглому затылку Кухтик видит, что памятнику очень нравится то, что ему кричат.
   Кухтик глотает слезы, слезает с подоконника и бредет к дверям комнаты. Он выходит в длинный коридор, снимает с вешалки пальто, надевает его и спускается по обшарпанной лестнице.
   Он не пойдет на широкую площадь, потому что ему нечего прокричать бронзовому человеку, стоящему на квадратном отполированном камне. Он незаметно проберется вдоль чахлых кустов на заваленную битым кирпичом свалку. Там его никто не увидит. Там будет он сидеть в одиночестве и смотреть, как бродят между пучками травы тощие дворовые коты.
   А ночью огромный бронзовый человек повернет голову в сторону темного Кухтикиного окна, укоризненно посмотрит на него, съежившегося в кровати, и тихо прошелестит бронзовыми губами: "Ст-д-н, К-х-т-к, ст-д-н!"
   Но все проходит в жизни. Даже самые страшные вещи проходят, не оставляя следа. Важно ждать и надеяться. Важно верить, что в один прекрасный день распахнется маленькая заветная дверь и солнечный луч вырвется наружу, предвещая новую, справедливую жизнь.
   И такой день наступил. Волшебная дверь открылась перед Кухтиком, приглашая его в комнату, где совершались чудеса превращения.
   В комнате за большим, покрытым красным сукном столом сидел Чудотворец.
   "Старший Вожатый" - гласила табличка на двери.
   "Старший Вожатый" - было написано белыми буквами на красной повязке, обхватившей рукав сидящего за столом чудотворца.
   "Старший Вожатый" - сообщили друг другу серые клеточки в голове Кухтика. После чего замерли.
   - Ну, дык чо делать будем? - спросил Чудотворец, не размыкая губ.
   Кухтик стоял, опустив глаза.
   - Статистику ты нам портишь, Кухтик, - пролетело над ним, отскочило от стены и снова вернулось, повторившись эхом в его горящих ушах. - Однако ж дело и поправить можно, - неожиданно мягко и оттого ещё более страшно произнес тот же голос.
   Чудотворец вдруг приподнялся над красным сукном, на секунду завис в воздухе и оказался совсем рядом с теряющим сознание Кухтиком.
   - Дык кто стекло-то разбил вчерась? Знаешь?
   - М-м-м-м, - пролепетали непослушные губы.
   Узкие концы красного треугольного лоскутка, повязанного на шее вершителя судеб, коснулись Кухтикиного лица.
   - Надо сказать, Кухтик. Надо. Нечего мычать, дорогой...
   Надо было говорить. Надо было говорить все, чтобы не потерять последний шанс, предоставленный ему за волшебной дверью.
   Он скажет. Он все сейчас скажет. Вот только выскочит из горла мягкий ком, мешающий дышать.
   - Да ты носом, носом дыши, - послышалось откуда-то сверху. - Мы счас знаешь что? Мы давай-ка с тобой полетаем.
   Его подхватили под руку, и он, обмякнув, почувствовал, как ноги отрываются от пола. Длинный стол с красным сукном оказался внизу, накренился, поплыл в сторону. Солнечные лучи заискрились, все тело сделалось ватным и невесомым. Синие стены двинулись хороводом по кругу. Добрая сильная рука сжимала его локоть. Перекрывший горло ком наконец растворился.
   Кухтик заговорил.
   - Вот и славно, Кухтик. Вот и славно...
   Стены прекратили свой хоровод. Твердый, надежный пол вновь оказался на месте. И тут же за спиной раздался негромкий стук. Скрипнула дверь.
   - Ах, ты не один, - прозвучал сзади голос, похожий на звон колокольчика, и сладкий запах ворвался в комнату вместе с ним.
   Вершитель судеб, уже сидевший за красным столом, резко вскочил, расплылся в улыбке и махнул рукой в сторону двери.
   - Заходь, заходь! - быстро проговорил он и ещё раз махнул рукой, теперь уже - Кухтику. - Выйди-к на минутку, дружок. А мы тут покамест твое дело решим... Ты не боись. Коли сознательность проявил, считай - дело решенное. А пока погуляй в коридоре. Слышь?
   Ватные ноги вынесли Кухтика в коридор. За дверью остался пронизанный лучами мир, ещё раз на прощание обдавший его тонким, волшебным запахом. Он прислонился к стене и закрыл глаза.
   Так он простоял вечность. Время остановилось. Огромный сплюснутый шар замер в пространстве.
   - Входи, давай, - донеслось наконец из-за двери, и кошмар ожидания кончился.
   За столом рядом с Чудотворцем сидела Белоснежка. Семь гномов затаились под красной скатертью и подглядывали за Кухтиком в маленькие дырочки. Скатерть была смята и сдвинута в сторону. Щеки Белоснежки пылали. Он увидел в руках её заветный красный матерчатый треугольник. Сама она, словно не замечая Кухтика, смотрела в сторону вершителя судеб и загадочно улыбалась ему.
   - Значит, так... - Голос Чудотворца был суров, но уже не страшен. Забирай, значит, это дело, и впредь чтоб, значит, никаких там... Понял?
   Он взял из рук Белоснежки Кухтикину судьбу и вложил её в дрожащую ладонь Кухтика. Его помощница не шелохнулась.
   - Давай, давай! - сказал хозяин волшебной комнаты, перегнувшись через стол и мягко подтолкнув его в сторону двери. - У нас дела тут еще... Ступай!
   Кухтик сделал шаг от стола, повернулся и поплыл к дверям.
   Неподвижно висевший в холодной вечности шар дрогнул и вновь закружился.
   Еще две тысячи километров пролетел Кухтик на своей кровати.
   Еще два года жизни промелькнули и растворились в мягкой подушке...
   Кухтик бежал по широкой площади мимо бронзового памятника и, задыхаясь, волок тяжелую ржавую трубу. За ним гнались враги.
   - Отдай железо! - доносилось из-за спины. - Отдай, гад! Наш лом! Все будет сказано!
   Добыча - его, Кухтикина, добыча - тяжело скакала по выбоинам, грохоча и поднимая сзади столб пыли. Враги были уже совсем близко. Он зажмурился, рванулся вперед, подвернул ногу и, теряя равновесие, выпустил ржавую трубу из рук.
   Погоня закончилась. Он лежал на пыльном асфальте, размазывал по лицу слезы и смотрел, как прыгает вокруг алчная кучка врагов.
   - Фиг тебе! Фиг тебе! - кричали ему в лицо похитители.
   Они строили рожи и потешались над ним. Они схватили прекрасную длинную трубу, которую он всего час назад, надрываясь, вытащил из страшного темного подвала. Они схватили и поволокли прочь его единственную надежду оправдаться, встать вровень с другими и увидеть свое имя на большой Красной Доске.
   Он неудачник. Он не сдаст металлолом и не оправдает доверия. Он останется изгоем до конца своих дней...
   Еще две тысячи километров и ещё два года... И надо сидеть за столом в углу маленькой комнаты, надо выучить и запомнить стихи про того, кто стоит на полированном камне, повернувшись затылком к белому от мороза стеклу.
   А под столом стоит много бутылок, и можно осторожно толкать их ногой, и они будут тихонько звенеть.
   А с кухни пахнет жареной рыбой. И голос соседки - Надькиной матери ругает Надьку и Надькиного отца.
   "Ну, ты вооще, бля! - скажет сейчас Надькин отец. - Чем те жисть плохая? С комбината, бля, таскать не перетаскать". А потом Надька уйдет мыться в ванную, и тогда можно подсмотреть в щелку, как она снимает халат.
   Но кто же завтра будет стоять на школьной сцене и читать стихи про "каждый год за шагом шаг"? Нет! Надо сидеть, и надо читать, и надо заткнуть уши. И не надо толкать бутылки под столом. Пусть они ругаются на кухне из-за своей рыбы. Пусть она снимает свой халат там, в ванной...
   И - все!.. Снова рушится глупая твоя жизнь, Кухтик. Снова рушится. Ничему не научился ты, Кухтик. Снова - не стоять тебе в стройном ряду, локоть к локтю с теми, кто лучше тебя.
   Главный Инструктор сидит за красным столом. Главный Инструктор смотрит на тебя сквозь толстые очки. Он молча качает головой и выстукивает пальцами по столу похоронный марш.
   Умирает надежда. Последняя надежда на то, что сможешь ты нацепить на рубашку, на грудь - туда, где бьется глупое сердце твое, - маленький блестящий значок.
   - Так что же, так и будем молчать? - спрашивает Главный Инструктор.
   Но приходится молчать. Потому что нечего сказать ему. Нечего.
   - Ну вот, представь себе, Кухтик... - Суровые глаза за толстыми стеклами очков теплеют, и ещё больше не по себе становится Кухтику. Представь себе, что завтра, скажем, поедешь ты в братскую страну. И спросят тебя там про нашу жизнь. И когда был съезд, спросят. И что в решениях было записано. Обязательно ведь спросят... А ты?
   Не поднять тебе головы, Кухтик. Не оторвать глаз от пола. Напрягаются, пыжатся серые маленькие, похожие на паучков клеточки в глупой твоей голове. Только зря напрягаются, нет от них толку. Лишь звенит у тебя в ушах, как звенят пустые бутылки под столом, если ударить ногой по длинным, вытянутым горлышкам. И только хриплый голос отца твоего доносится из-за стенки, и голос Надькиного отца на кухне, и Надькин визгливый голос.
   - А что вообще полезного сделал ты, Кухтик? Какая музыка звучит в душе твоей?.. На вот - послушай.
   Стол перед Главным Инструктором разбухает и превращается каким-то чудом в полированный черный рояль. Блестящая крышка откидывается вверх, и толстые пальцы ударяют по длинному ряду белых клавиш. Сам же Инструктор справедливый и грозный - поднимается, запрокидывает голову и поет Великую Песню. И большой зал за Кухтикиной спиной - неведомо откуда взявшийся огромный зал - подхватывает её сотнями голосов. Лишь он один молчит. Стоит, уперев глаза в темный паркетный пол. Он не знает слов. Даже слов Великой Песни не знает он.
   Да что ты вообще знаешь, Кухтик?
   "Встань, Кухтик, и расскажи всему классу, почему ты не участвуешь в общественной жизни..."
   Он больше не хочет смотреть этот сон.
   Он будет тихо лежать, уткнувшись в подушку, и мерно крутиться вокруг желтой звезды. Он много раз облетит вокруг нее, и тогда выплывет из темноты широкая улица с яркими фонарями.
   Настанет длинный, искрящийся снегом вечер. Ему исполнится восемнадцать лет, и он узнает, как люди умирают. От счастья.
   * * *
   Улица вела к магазину. Она начиналась от площади, сворачивала возле сколоченного из фанеры щита с надписью "Экономика должна быть экономной", тянулась вдоль глухого забора и заканчивалась тремя щербатыми ступенями, ведущими в рай.
   В раю пахло селедкой, пряниками и подсолнечным маслом. У стеклянного ящика кассы толпился народ. Вдоль длинной очереди гуляла толстая серая кошка. А в дальнем углу над прилавком струился невероятный, сказочный розовый свет. Там царствовала Она.
   Кухтик заканчивал работу в пять часов. Ежедневно ровно без четверти пять он окидывал взглядом свой стол, где из мотков проволоки и ещё какой-то дряни с помощью паяльника рождался очередной прибор неизвестного ему назначения. Кухтик выключал паяльник, вставал, отодвигал стул и шел к дверям лаборатории. Он спускался по широкой лестнице, проходил вестибюль, взмахивал перед носом охранника замызганным пропуском и оказывался на улице.
   До магазина было семьсот шестьдесят пять шагов. Он шел медленно, стараясь не спешить и подсчитывая в уме оставшиеся до получки деньги. Потом останавливался, глубоко вдыхал и поднимался по грязным ступенькам.
   Если не покупать двести граммов сыра, а брать только сто, если не покупать целый батон, а брать только половину, если не брать триста, а брать двести граммов пряников, то можно проделывать это каждый день. И можно каждый раз трижды выбивать по одному чеку в кассе. И, следовательно, трижды подходить к прилавку.
   - Сто грамм сыра, пожалуйста.
   Она, без сомнения, разгадала его примитивную уловку. Она ухмыляется, отпуская ему очередную жалкую порцию. Она, возможно, в душе давно насмехается над ним.
   Ну и пусть! Пусть он жалок перед ней со своей тощей шеей, со своими проклятыми горящими ушами. Пусть... Зато он видит её. Совсем близко. Он даже чувствует ни с чем не сравнимый аромат, заглушающий весь этот селедочно-пряничный запах. Господи, зачем у неё расстегнута верхняя пуговица, и каждый может пялиться на тонкую линию, уходящую вниз - туда, где под грязным дурацким халатом угадывается её грудь.