Вот что говорит о житии святого Леонтия Ростовского В.О. Ключевский:
«…Обращаясь к фактическому содержанию собственно жизнеописания, нельзя не заметить в нем прежде всего неопределенности, показывающей, что оно черпало единственно из смутного предания, не основываясь на письменном источнике, на летописи или на чем-нибудь подобном. Первая редакция почти ничего не знает ни о прежней жизни ростовского просветителя, ни о времени его деятельности в Ростове, которую только по догадке, на основании других источников, относят к третьей четверти XI века. Даже о важнейшем факте жития, о действии христианской проповеди Леонтия в Ростове, редакция не дает ясного представления: она говорит об этом как об одном из преславных чудес Леонтия в Ростове и весь результат проповеди объясняет одним чудесным событием, как ростовцы, поднявшись с оружием на Леонтия, одни пали мертвыми, другие ослепли при виде епископа с клиром в полном облачении, как Леонтий поднял их, научил веровать в Христа и крестил. Эта неопределенность основного содержания перешла и в другие редакции жития. Заимствуя из летописи известия, не имеющие прямой связи с этим содержанием, они не могут связать последнее ни с одним достоверным событием, известным из других источников».
Иначе говоря, этот едва ли не ключевой момент жития, которому мы уделили столько внимания, упомянут с датой одной лишь Ростовской летописью (не пережившей монгольского нашествия, к тому же) и не соотнесен ни с одним другим событием. То есть датировать его более точно, чем «между 1051 и 1077 годом», не получится. Прискорбно. Причем первые две редакции (самая ранняя из которых появилась во второй половине XII века) по сравнению с последующими отличаются краткостью даже чрезмерной, зияя немалыми пробелами. С каждой новой редакцией житие обрастало все новыми деталями. Например, первая редакция ничего не говорит о периоде жизни Леонтия до прибытия в Ростов и отделывается общими фразами о его жизни там. Вот что об этом писал Ключевский: «…Неизвестный грек, о котором первая редакция знает только, что он родился и воспитывался в Царьграде, во второй он является сыном благоверных родителей и потом монахом, а в третьей и пятой рано изучает писание, рано покидает суету мирскую и строго подвизается в одном из цареградских монастырей, от чудесного голоса получает призвание просветить христианством далекий и упорный Ростов и по благословению самого патриарха Фотия отправляется туда во главе целой миссии; четвертая и некоторые списки третьей редакции умеют даже прибавить ко всему этому, что Леонтия начали учить грамоте на седьмом году, а шестая – что он «книгам российским и греческим вельми хитрословен и сказатель от юности бысть». Нетрудно видеть, что все это – наполовину общие места житий и наполовину черты легендарного характера. Еще легче выделяется в тексте жития вносимый в него третьей редакцией и повторяемый дальнейшим эпизод о том, как Леонтий, изгнанный из Ростова язычниками, поселяется невдалеке у потока Брутовщицы, ставит здесь маленькую церковь и кутьей заманивает детей к слушанию своих христианских поучений. Эпизод входит в первую редакцию механически, оставляя нетронутым ее текст, не сглаживая далее несообразностей, какие вносит он в рассказ».
Вот так. Неужели написатель первой редакции опасался показаться неполиткорректным? Вряд ли – тогда и слова-то такого не было. Но почему эпизод с изгнанием из Ростова появляется только в третьей (!) редакции (и при этом не отражен в летописях)? Неизвестно. Однако отнесение по ряду признаков этой редакции ко второй половине XV века наводит на некоторые размышления. Любопытно, что существует письменный источник, относящийся к примерно тому же периоду, что и первая редакция, однако ставящий под сомнение фактическое содержание жития. Речь идет о послании епископа владимирского Симона, адресованном Поликарпу-черноризцу (сей документ, датированный 1225 годом, здесь уже упоминался). Симон ставит Леонтия первым в списке русских иерархов, которые вышли из Киево-Печерского монастыря. Надо учесть, что Симон сам был монахом этого монастыря, поэтому мог быть уверен в своих словах. Кроме того, он опирался на старый «ростовский летописец», содержавший сведения не только о Леонтии, но и по меньшей мере о тридцати выходцах из Печерской обители, ставших епископами в разных уголках Руси от ее крещения до начала XIII века. Ключевский делает вполне логичный вывод, что источники Симона гораздо достовернее жития. При этом, как он пишет, «если известие и о Леонтии почерпнуто Симоном из цитируемого им старого ростовского летописца, то первая редакция жития не пользовалась этим, судя по названию, столь близким к ней источником: по крайней мере, его влияние не отразилось на ней ни одной чертой, а другие редакции решительно противоречат ему. Разобрав элементы сказания о происхождении и прибытии на Русь Леонтия, можно, кажется, обойтись и без примирения противоречивых известий, взятых из совершенно различных источников. Та подробность сказания, что патриарх Фотий является современником св. Владимира, падает сама собою, обличая свою связь с позднейшими историческими источниками, впадающими в ту же ошибку».
Фотий действительно никак не мог иметь отношения к судьбе Леонтия, поскольку умер почти за столетие до крещения Владимира Святославича, не говоря уже о рождении ростовского святителя.
Любопытным моментом в житии является проявление «местного патриотизма»: некоторые списки третьей редакции приписывают Ростову существование архиепископии (хотя в реальности это относилось к Новгороду). Более того, по житию выходит, что Ростов «просвещался» напрямую из Царьграда, без какого-либо участия митрополита Киевского и всея Руси, который в житии даже не упомянут. Что выглядит немного странно, ведь именно митрополит и ставил епископов, и вообще руководил распространением христианства. Расшифровывая эту «странность», Ключевский писал: «Непосредственные сношения Ростова с Константинополем – черта, заметная и в другом ростовском сказании, отличающемся столь же сильной легендарностью, в житии преподобного Авраамия. При мутности источников, из которых черпали оба жития, здесь, без сомнения, имела свою долю влияния память о первых двух епископах Ростова, прибывших из Царьграда и посвященных патриархом. Но объяснению этой черты в житии Леонтия, кажется, может помочь еще одно обстоятельство, обыкновенно забываемое при этом. Возобновление памяти о Леонтии в Ростове, вызванное обретением его мощей, совпало по времени с одним движением в ростовской епархии, начатым Андреем Боголюбским с помощью Феодора, впоследствии ростовского епископа: оба они хлопотали отделить ростовскую кафедру от киевской митрополии и, переместив ее во Владимир, сделать из нее вторую митрополию в России. Сам Феодор принял епископский сан прямо от патриарха в Константинополе, на пути в Ростов не заехал в Киев к митрополиту за благословением и, заняв кафедру, придавал особенное значение своей непосредственной зависимости от патриарха. «Не митрополит мя поставил, – говорил он, – но патриарх во Цареграде; да убо от кого ми другого поставлениа и благословениа искати?» В его именно епископство отстроен был каменный Ростовский собор и совершено первое перенесение мощей святого Леонтия (1170), после чего вскоре составлено было и первое сказание о нем; под влиянием феодоровских взглядов могла составиться или развиться основа предания о ростовском просветителе, с большей или меньшей полнотой входившего во все редакции жития. Невозможно решить, в каком виде занесено было это предание, столь согласное с стремлениями Феодора, в начальное сказание, составленное при князе Андрее, но мы знаем, что это последнее подверглось новой обработке несколько десятилетий спустя, при епископе Иоанне, когда были причины уничтожить следы стремлений Феодора, возбудившего ими сильное негодование в высшем духовенстве и оставившего по себе черную память…»
Вот так – восславление Леонтия и Исайи по сути было запущено ради обоснования претензий Суздальской земли на собственную, независимую от Киева метрополию. Однако «обработка» жития не затронула эпизода с якобы греческим происхождением Леонтия. В связи с чем уместно вспомнить епископа Ефрема, современника ростовского святителя, которого после его пребывания в одном из византийских монастырей и по традиции первых лет после крещения Руси (когда на верховных постах в церковной иерархии оказывались византийцы) считали греком.
В.О. Ключевский, в отличие от митрополита Макария и Е.Е. Голубинского, поддерживал версию о мученической кончине ростовского святителя, ссылаясь на то, что «Симон не имел побуждения, понятного в ростовском источнике, смягчать рассказ о судьбе Леонтия». Впрочем, гораздо существеннее выглядит его вывод о том, что «местная память в XIII веке и после вообще преувеличивала просветительные успехи Леонтия». В целом оценка жития как исторического источника, с точки зрения Ключевского, крайне невысока: «В древнейших уцелевших источниках нашей истории до Андрея Боголюбского не сохранилось письменных следов памяти о св. Леонтии. Она, по-видимому, впервые стала возобновляться и слагаться в сказание со времени обретения мощей, то есть почти сто лет спустя по смерти святого».
То есть житие опирается на современные ему (по крайней мере, первой его редакции) материальные следы пребывания Леонтия на Ростовской земле (например, загородный храм архангела Михаила) и местное смутное видение Константинополя как прямого источника изначальной христианской проповеди в Ростове, укрепляемое изрядной удаленностью от Киева и местными устремлениями к государственной и церковной самостоятельности времен княжения Андрея Боголюбского. Однако эти источники способны сообщить житию лишь дополнительную неопределенность – занесенные в текст выдержки из летописей не имеют отношения к самому Леонтию и не всегда верны. Достоверно подана лишь часть, повествующая о посмертном церковном прославлении святого. Ключевского такая невнятица подвела к выводу, что «достоверные известия о Леонтие были утрачены в ростовской письменности уже к концу XII века, растворившись в смутном предании и оставив слабые следы на юге, в Киево-Печерском монастыре, откуда и вынес их епископ Симон». Однако это лишь предположение ученого, а не достоверный факт.
Итак, вполне доказанным может считаться лишь то, что Леонтий был епископом ростовским в названный период – не позднее 1051-го он прибыл в город и не позднее 1077 года оставил этот мир. И жил, надо думать, праведно. Ни один из прочих сообщаемых житием и летописями эпизодов его биографии не обладает достаточной подтвержденностью и подробным непротиворечивым описанием. То есть ни чудо обращения язычников к вере Христовой после неудавшегося (или удавшегося) убийства, ни мирная, равно как и мученическая кончина (несомненно, он все-таки умер – так или иначе), ни посмертные чудеса, связанные уже с мощами святого Леонтия, не выглядят – при такой достоверности-то – основанием для канонизации. Понять Андрея Боголюбского и его верного соратника Феодора можно – других (более подходящих) кандидатов в сугубо местные святые, видимо, не было. Однако тот же Исайя, его преемник, канонизированный вместе с Леонтием, строил храмы и разрушал языческие капища, и действительно способствовал заметному распространению христианства. То есть сделал куда больше – при том, что был епископом Ростовским едва ли не вдвое меньший срок (примерно с 1077 по 1090 год, то есть 13 лет – против 20–30 у Леонтия).
Впрочем, Леонтий – далеко не единственный подобный случай. По крайней мере, он существовал в реальности…
Андрей Боголюбский, великий князь Владимирский
«…Обращаясь к фактическому содержанию собственно жизнеописания, нельзя не заметить в нем прежде всего неопределенности, показывающей, что оно черпало единственно из смутного предания, не основываясь на письменном источнике, на летописи или на чем-нибудь подобном. Первая редакция почти ничего не знает ни о прежней жизни ростовского просветителя, ни о времени его деятельности в Ростове, которую только по догадке, на основании других источников, относят к третьей четверти XI века. Даже о важнейшем факте жития, о действии христианской проповеди Леонтия в Ростове, редакция не дает ясного представления: она говорит об этом как об одном из преславных чудес Леонтия в Ростове и весь результат проповеди объясняет одним чудесным событием, как ростовцы, поднявшись с оружием на Леонтия, одни пали мертвыми, другие ослепли при виде епископа с клиром в полном облачении, как Леонтий поднял их, научил веровать в Христа и крестил. Эта неопределенность основного содержания перешла и в другие редакции жития. Заимствуя из летописи известия, не имеющие прямой связи с этим содержанием, они не могут связать последнее ни с одним достоверным событием, известным из других источников».
Иначе говоря, этот едва ли не ключевой момент жития, которому мы уделили столько внимания, упомянут с датой одной лишь Ростовской летописью (не пережившей монгольского нашествия, к тому же) и не соотнесен ни с одним другим событием. То есть датировать его более точно, чем «между 1051 и 1077 годом», не получится. Прискорбно. Причем первые две редакции (самая ранняя из которых появилась во второй половине XII века) по сравнению с последующими отличаются краткостью даже чрезмерной, зияя немалыми пробелами. С каждой новой редакцией житие обрастало все новыми деталями. Например, первая редакция ничего не говорит о периоде жизни Леонтия до прибытия в Ростов и отделывается общими фразами о его жизни там. Вот что об этом писал Ключевский: «…Неизвестный грек, о котором первая редакция знает только, что он родился и воспитывался в Царьграде, во второй он является сыном благоверных родителей и потом монахом, а в третьей и пятой рано изучает писание, рано покидает суету мирскую и строго подвизается в одном из цареградских монастырей, от чудесного голоса получает призвание просветить христианством далекий и упорный Ростов и по благословению самого патриарха Фотия отправляется туда во главе целой миссии; четвертая и некоторые списки третьей редакции умеют даже прибавить ко всему этому, что Леонтия начали учить грамоте на седьмом году, а шестая – что он «книгам российским и греческим вельми хитрословен и сказатель от юности бысть». Нетрудно видеть, что все это – наполовину общие места житий и наполовину черты легендарного характера. Еще легче выделяется в тексте жития вносимый в него третьей редакцией и повторяемый дальнейшим эпизод о том, как Леонтий, изгнанный из Ростова язычниками, поселяется невдалеке у потока Брутовщицы, ставит здесь маленькую церковь и кутьей заманивает детей к слушанию своих христианских поучений. Эпизод входит в первую редакцию механически, оставляя нетронутым ее текст, не сглаживая далее несообразностей, какие вносит он в рассказ».
Вот так. Неужели написатель первой редакции опасался показаться неполиткорректным? Вряд ли – тогда и слова-то такого не было. Но почему эпизод с изгнанием из Ростова появляется только в третьей (!) редакции (и при этом не отражен в летописях)? Неизвестно. Однако отнесение по ряду признаков этой редакции ко второй половине XV века наводит на некоторые размышления. Любопытно, что существует письменный источник, относящийся к примерно тому же периоду, что и первая редакция, однако ставящий под сомнение фактическое содержание жития. Речь идет о послании епископа владимирского Симона, адресованном Поликарпу-черноризцу (сей документ, датированный 1225 годом, здесь уже упоминался). Симон ставит Леонтия первым в списке русских иерархов, которые вышли из Киево-Печерского монастыря. Надо учесть, что Симон сам был монахом этого монастыря, поэтому мог быть уверен в своих словах. Кроме того, он опирался на старый «ростовский летописец», содержавший сведения не только о Леонтии, но и по меньшей мере о тридцати выходцах из Печерской обители, ставших епископами в разных уголках Руси от ее крещения до начала XIII века. Ключевский делает вполне логичный вывод, что источники Симона гораздо достовернее жития. При этом, как он пишет, «если известие и о Леонтии почерпнуто Симоном из цитируемого им старого ростовского летописца, то первая редакция жития не пользовалась этим, судя по названию, столь близким к ней источником: по крайней мере, его влияние не отразилось на ней ни одной чертой, а другие редакции решительно противоречат ему. Разобрав элементы сказания о происхождении и прибытии на Русь Леонтия, можно, кажется, обойтись и без примирения противоречивых известий, взятых из совершенно различных источников. Та подробность сказания, что патриарх Фотий является современником св. Владимира, падает сама собою, обличая свою связь с позднейшими историческими источниками, впадающими в ту же ошибку».
Фотий действительно никак не мог иметь отношения к судьбе Леонтия, поскольку умер почти за столетие до крещения Владимира Святославича, не говоря уже о рождении ростовского святителя.
Любопытным моментом в житии является проявление «местного патриотизма»: некоторые списки третьей редакции приписывают Ростову существование архиепископии (хотя в реальности это относилось к Новгороду). Более того, по житию выходит, что Ростов «просвещался» напрямую из Царьграда, без какого-либо участия митрополита Киевского и всея Руси, который в житии даже не упомянут. Что выглядит немного странно, ведь именно митрополит и ставил епископов, и вообще руководил распространением христианства. Расшифровывая эту «странность», Ключевский писал: «Непосредственные сношения Ростова с Константинополем – черта, заметная и в другом ростовском сказании, отличающемся столь же сильной легендарностью, в житии преподобного Авраамия. При мутности источников, из которых черпали оба жития, здесь, без сомнения, имела свою долю влияния память о первых двух епископах Ростова, прибывших из Царьграда и посвященных патриархом. Но объяснению этой черты в житии Леонтия, кажется, может помочь еще одно обстоятельство, обыкновенно забываемое при этом. Возобновление памяти о Леонтии в Ростове, вызванное обретением его мощей, совпало по времени с одним движением в ростовской епархии, начатым Андреем Боголюбским с помощью Феодора, впоследствии ростовского епископа: оба они хлопотали отделить ростовскую кафедру от киевской митрополии и, переместив ее во Владимир, сделать из нее вторую митрополию в России. Сам Феодор принял епископский сан прямо от патриарха в Константинополе, на пути в Ростов не заехал в Киев к митрополиту за благословением и, заняв кафедру, придавал особенное значение своей непосредственной зависимости от патриарха. «Не митрополит мя поставил, – говорил он, – но патриарх во Цареграде; да убо от кого ми другого поставлениа и благословениа искати?» В его именно епископство отстроен был каменный Ростовский собор и совершено первое перенесение мощей святого Леонтия (1170), после чего вскоре составлено было и первое сказание о нем; под влиянием феодоровских взглядов могла составиться или развиться основа предания о ростовском просветителе, с большей или меньшей полнотой входившего во все редакции жития. Невозможно решить, в каком виде занесено было это предание, столь согласное с стремлениями Феодора, в начальное сказание, составленное при князе Андрее, но мы знаем, что это последнее подверглось новой обработке несколько десятилетий спустя, при епископе Иоанне, когда были причины уничтожить следы стремлений Феодора, возбудившего ими сильное негодование в высшем духовенстве и оставившего по себе черную память…»
Вот так – восславление Леонтия и Исайи по сути было запущено ради обоснования претензий Суздальской земли на собственную, независимую от Киева метрополию. Однако «обработка» жития не затронула эпизода с якобы греческим происхождением Леонтия. В связи с чем уместно вспомнить епископа Ефрема, современника ростовского святителя, которого после его пребывания в одном из византийских монастырей и по традиции первых лет после крещения Руси (когда на верховных постах в церковной иерархии оказывались византийцы) считали греком.
В.О. Ключевский, в отличие от митрополита Макария и Е.Е. Голубинского, поддерживал версию о мученической кончине ростовского святителя, ссылаясь на то, что «Симон не имел побуждения, понятного в ростовском источнике, смягчать рассказ о судьбе Леонтия». Впрочем, гораздо существеннее выглядит его вывод о том, что «местная память в XIII веке и после вообще преувеличивала просветительные успехи Леонтия». В целом оценка жития как исторического источника, с точки зрения Ключевского, крайне невысока: «В древнейших уцелевших источниках нашей истории до Андрея Боголюбского не сохранилось письменных следов памяти о св. Леонтии. Она, по-видимому, впервые стала возобновляться и слагаться в сказание со времени обретения мощей, то есть почти сто лет спустя по смерти святого».
То есть житие опирается на современные ему (по крайней мере, первой его редакции) материальные следы пребывания Леонтия на Ростовской земле (например, загородный храм архангела Михаила) и местное смутное видение Константинополя как прямого источника изначальной христианской проповеди в Ростове, укрепляемое изрядной удаленностью от Киева и местными устремлениями к государственной и церковной самостоятельности времен княжения Андрея Боголюбского. Однако эти источники способны сообщить житию лишь дополнительную неопределенность – занесенные в текст выдержки из летописей не имеют отношения к самому Леонтию и не всегда верны. Достоверно подана лишь часть, повествующая о посмертном церковном прославлении святого. Ключевского такая невнятица подвела к выводу, что «достоверные известия о Леонтие были утрачены в ростовской письменности уже к концу XII века, растворившись в смутном предании и оставив слабые следы на юге, в Киево-Печерском монастыре, откуда и вынес их епископ Симон». Однако это лишь предположение ученого, а не достоверный факт.
Итак, вполне доказанным может считаться лишь то, что Леонтий был епископом ростовским в названный период – не позднее 1051-го он прибыл в город и не позднее 1077 года оставил этот мир. И жил, надо думать, праведно. Ни один из прочих сообщаемых житием и летописями эпизодов его биографии не обладает достаточной подтвержденностью и подробным непротиворечивым описанием. То есть ни чудо обращения язычников к вере Христовой после неудавшегося (или удавшегося) убийства, ни мирная, равно как и мученическая кончина (несомненно, он все-таки умер – так или иначе), ни посмертные чудеса, связанные уже с мощами святого Леонтия, не выглядят – при такой достоверности-то – основанием для канонизации. Понять Андрея Боголюбского и его верного соратника Феодора можно – других (более подходящих) кандидатов в сугубо местные святые, видимо, не было. Однако тот же Исайя, его преемник, канонизированный вместе с Леонтием, строил храмы и разрушал языческие капища, и действительно способствовал заметному распространению христианства. То есть сделал куда больше – при том, что был епископом Ростовским едва ли не вдвое меньший срок (примерно с 1077 по 1090 год, то есть 13 лет – против 20–30 у Леонтия).
Впрочем, Леонтий – далеко не единственный подобный случай. По крайней мере, он существовал в реальности…
Андрей Боголюбский, великий князь Владимирский
Андрей Юрьевич, прозванный Боголюбским, князь Вышгородский, Дорогобужский, Рязанский, великий князь Владимирский, причисленный к лику святых Русской православной церковью, оставил заметный след в «домонгольском» периоде русской истории.
У князя Андрея были знаменитые предки. Он приходился сыном Юрию Долгорукому, дедом же его был сам Владимир Мономах. Прозвание «Боголюбский» князь получил еще в юности – за вдумчивое знание многих молитв, прилежание в богослужебных делах и великую духовную устремленность. Говорили, что от деда своего князь Андрей унаследовал любовь к слову божию и склонность искать поддержку в Писании в самых разных обстоятельствах своей жизни. При этом Андрей не бежал мирских дел, был достойным сыном своего отца, показал себя храбрым воином, участвуя во многих военных походах своего отца и зачастую оказываясь в самой гуще сражений. Порой только божье заступничество спасало князя от неминуемой смерти. Однако Андрей Юрьевич показал себя не только полководцем, но и миротворцем – нечастое явление в те воинственные времена. В нем сочетались воинская доблесть и милосердие, рачительность хозяина и великое смирение. Вместе с отцом он строил Москву и другие города, украсил новыми храмами Ростов, Суздаль, Владимир… Годы спустя он мог сказать, исполненный удовлетворения, что «белую Русь городами и селами застроил и многолюдною сделал». Белой Русью тогда называли Суздальскую землю – это потом монгольское нашествие передвинуло сей топоним далеко на запад.
В 1154 году отец Андрея, князь Ростовский и Суздальский Юрий Долгорукий стал великим князем Киевским. Раздавая сыновьям уделы, он отдал Андрею Вышгород (к северу от Киева), в котором тот уже княжил однажды (за пять лет до того), но не долго. Не было суждено Андрею задержаться там и в этот раз. Сохранялась в храме женского монастыря в Вышгороде чудотворная икона Богородицы, привезенная из Царьграда и писанная самим евангелистом Лукой. Н.И. Костомаров писал: «Рассказывали о ней чудеса, говорили, между прочим, что, будучи поставлена у стены, она ночью сама отходила от стены и становилась посреди церкви, показывая как будто вид, что желает уйти в другое место». Андрей Юрьевич, узнав об этом чуде, однажды летней ночью 1155 года, с помощью священника и диакона этого монастыря, вынес икону из храма и в ту же ночь, с иконой в руках, двинулся из Вышгорода на север, в Ростов. Князь намеревался эту икону, как писал Костомаров, «перенести в суздальскую землю, даровать таким образом этой земле святыню, уважаемую на Руси, и тем показать, что над этою землею почиет особое благословение Божие». Князь сделал это тайно, без отчего благословения и согласия вышгородцев, «повинуясь лишь воле Божией». И на всем пути от Вышгорода икона являла ему и его спутникам свою чудотворную силу, описанную впоследствии в «Сказании о чудесах Владимирской иконы Божией Матери».
Ночью, в десяти верстах от Владимира, кони вдруг сами остановились, а князю во сне явилась Богородица и приказала ему: «не хочу, чтобы образ Мой несли в Ростов, но во Владимире поставь его, а на сем месте во имя Моего Рождества церковь каменную воздвигни». В память об этом чуде Андрей повелел иконописцам написать икону Божией Матери такой, как Пречистая явилась ему. Икона, названная Боголюбской, прославилась впоследствии многочисленными чудотворениями. На указанном Богородицей месте князь Андрей построил храм Рождества Богородицы (в 1159 году) и заложил город Боголюбов, ставший местом его постоянного пребывания и местом же мученической кончины.
Когда в 1157 году умер его отец, Юрий Долгорукий, князь Андрей принял на себя титул князя Ростовского и Суздальского, но остался во Владимире, сохранив за собой и владимирское княжение.
В 1158–1160 годах был построен Успенский собор во Владимире, в который помещена Владимирская икона Божией Матери и который был признан лучшим из построенных князем Андреем, а всего тридцать храмов было создано им за годы его княжения. Богатство и благолепие храмов должно было, по замыслу князя, служить распространению православия среди окружающих народов и иноземных купцов. Он приказал всех приезжих, и латинян, и язычников, водить в воздвигнутые им церкви и соборы и показывать им «истинное христианство».
Оставаясь во всем верным сыном православной Церкви, блюстителем веры и канонов, Андрей Боголюбский в 1160 году обратился к константинопольскому патриарху Луке Хризовергу с просьбой об учреждении особой митрополии для подвластных ему княжеств Северо-Восточной Руси. С посланием князя в Византию отправился кандидат в митрополиты – суздальский архимандрит Феодор. Патриарх согласился посвятить Феодора, однако лишь в сан епископа Ростовского. В то же время, стремясь сохранить расположение князя Андрея, едва ли не самого могущественного среди русских князей, патриарх все же почтил Феодора правом ношения белого клобука, что было в Древней Руси отличительным признаком церковной автономии – известно, как дорожили своим белым клобуком архиепископы Великого Новгорода.
Волжская Болгария со времен походов Святослава представляла серьезную опасность для русских земель. Ходил на болгар и Юрий Долгорукий в 1120 году. Князь Андрей стал продолжателем дела Святослава и своего отца. В 1164 году войска Владимирского княжества вышли в поход на болгар, сожгли и разрушили несколько болгарских крепостей на Волге. Князь Андрей брал с собой в этот поход Владимирскую икону Божией Матери, явившую после окончательного разгрома болгар чудо – ослепительный свет, исходивший от лика Богородицы.
В 1167 году умер киевский князь Ростислав, двоюродный брат Андрея, умевший вносить умиротворение в сложную политическую и церковную жизнь того времени. Тогда же в Киев из Константинополя прибыл новый митрополит, Константин II, который потребовал, чтобы епископ Феодор явился к нему для утверждения. Князь Андрей вновь обратился к патриарху за подтверждением самостоятельности Владимирской епархии и с просьбой о создании митрополии. Лука Хризоверг ответил категорическим отказом в устроении митрополии, потребовав принять изгнанного епископа Леона и подчиниться киевскому митрополиту. Будучи верным сыном церкви, князь Андрей подчинился желанию патриарха и, исполняя долг церковного послушания, убедил епископа Феодора поехать в Киев с покаянием для восстановления канонических отношений с митрополией. Но покаяние епископа Феодора не было принято – митрополит Константин, в соответствии с византийскими нравами, без соборного разбирательства осудил его на зверское умерщвление: епископу отрезали язык, отрубили правую руку, выкололи глаза и лишь после этого лишили жизни.
Однако не только церковные, но и политические дела Южной Руси потребовали к этому времени решительного вмешательства великого князя Владимирского – в нарушение старшинства киевский престол силой занял волынский князь Мстислав Изяславич, изгнав из Киева своего дядю Владимира Мстиславича и попутно посадив в Новгороде своего сына. Это не понравилось многим русским князьям, уважавшим традиции, и 8 марта 1169 года войска союзных князей во главе с сыном Андрея Боголюбского Мстиславом овладели Киевом. Город был разгромлен и сожжен, участвовавшие в походе половцы не пощадили и церковных сокровищ. Летописцы расценивали случившееся с киевлянами как заслуженное возмездие: «се же здеяся за грехи их, паче же за митрополичью неправду». Киевским князем стал младший брат Андрея – Глеб. В том же 1169 году князь Андрей двинул войска на непокорный Новгород, но они были отброшены чудом Новгородской иконы Божией Матери Знамения, которую вынес на городскую стену архиепископ Иоанн. Город не был взят. Но когда великий князь сменил гнев на милость и миром привлек к себе новгородцев, Новгород принял князя, поставленного Андреем.
К концу 1170 года Андрей Боголюбский объединил под своей властью большую часть Русской земли. Потом были и новый поход на болгар, успешный, но лишивший Андрея сына Мстислава, погибшего в сражении, и новая борьба князей за киевский престол, и новый поход войск Андрея на Киев, который окончился поражением.
…В ночь с 29 на 30 июня 1174 года святой князь Андрей Боголюбский принял мученическую смерть от руки изменников в своем Боголюбове. Во главе заговора стояли бояре Кучковичи, родные братья жены князя (что позволило некоторым летописям обвинять ее в подстрекательстве к убийству): «и свещаша убийство на ночь, якоже Иуда на Господа». Группа убийц пробралась к дворцу, перебила малочисленную охрану и вломилась в опочивальню безоружного князя, когда тот отказался им открыть, не узнав по голосу своего слугу, именем которого представился один из заговорщиков. Меч святого Бориса, постоянно висевший над его постелью, был предательски похищен в ту ночь ключником Амбалом. Князь успел сбить с ног первого из нападавших, которого сообщники тут же по ошибке пронзили мечами. Но вскоре они поняли свою ошибку и, увидев князя, принялись сечь его мечами и саблями и колоть копьями. Князь, несмотря на возраст, все еще был хорошим бойцом и принялся отбиваться, но нападавших было слишком много. Очень скоро он, израненный, упал, обливаясь кровью. Заговорщики, сочтя свое черное дело сделанным, опрометью бросились вон из опочивальни, захватив тело убитого сообщника. Но Андрей Юрьевич еще был жив. Не успевшие отойти далеко убийцы услышали его стоны и призывы о помощи. Они вернулись, понимая, что с ними будет, если князь останется жив, и по кровавым следам нашли Андрея. И довершили начатое…
Русская Церковь помнит и чтит своих мучеников и созидателей. Андрею Боголюбскому принадлежит в ней особое место. Взяв в руки чудотворный образ Владимирской Божией Матери, святой князь как бы благословил им отныне и до века главнейшие события русской истории. В 1300 году митрополит Максим перенес Всероссийскую митрополичью кафедру из Киева во Владимир, сделав Успенский собор, где покоились мощи святого Андрея, первопрестольным кафедральным храмом Русской Церкви, а Владимирскую чудотворную икону – ее главной святыней. В 1395 году Владимирская икона Божией Матери была перенесена в Москву, что, по мнению всех верующих, избавило столицу от нашествия Тамерлана и не раз избавляло от прочих незваных гостей. Позже перед Владимирской иконой совершалось избрание митрополитов и патриархов Русской Церкви, в том числе и утверждение в 1448 году Собором русских епископов первого русского автокефального митрополита – святителя Ионы, и избрание 5 ноября 1917 года патриарха Тихона – первого после восстановления патриаршества в Русской Церкви.
Литургическая же деятельность святого Андрея была многогранна и плодотворна. В 1162 году князь Андрей положил начало почитанию ростовских святителей Исайи и Леонтия. В тот же год по его же почину в память о крещении Руси святым равноапостольным Владимиром было установлено празднование 1 августа Всемилостивому Спасу и Пресвятой Богородице (почитаемый ныне всем русским народом «медовый Спас»). Благодаря Андрею Боголюбскому был учрежден и праздник Покрова Божией Матери, отмечаемый 1 октября, который воплотил в литургических формах веру святого князя и всего православного народа в принятие Богородицей Святой Руси под свою защиту. Покров Божией Матери стал одним из любимейших русских церковных праздников. Покров – русский национальный праздник, не известный ни латинскому Западу, ни греческому Востоку. Первым храмом, посвященным новому празднику, была церковь Покрова на Нерли – замечательный памятник русского церковного зодчества, воздвигнутый в 1165 году в пойме реки Нерли так, чтобы князь всегда мог видеть его из окон своего боголюбовского терема.
Святой Андрей принимал непосредственное участие в литературном труде владимирских церковных писателей. Он причастен к созданию Службы Покрову, проложного сказания об установлении праздника Покрова, «Слова на Покров». Ко времени Андрея относится и окончательная редакция «Сказания о Борисе и Глебе» – князь почитал святого мученика Бориса, главной домашней святыней его была шапка святого Бориса. Меч святого Бориса всегда висел над его постелью. Им самим написано «Сказание о победе над болгарами и установлении праздника Спаса», которое в некоторых старинных рукописях так и называется: «Слово о милости Божией великого князя Андрея Боголюбского». Участие Боголюбского заметно и в составлении Владимирского летописного свода 1177 года, завершенного уже после смерти князя его духовником, попом Микулой, который включил в него особую «Повесть о убиении святого Андрея». Официально Андрей Боголюбский был канонизирован в 1702 году в лике благоверного.
У князя Андрея были знаменитые предки. Он приходился сыном Юрию Долгорукому, дедом же его был сам Владимир Мономах. Прозвание «Боголюбский» князь получил еще в юности – за вдумчивое знание многих молитв, прилежание в богослужебных делах и великую духовную устремленность. Говорили, что от деда своего князь Андрей унаследовал любовь к слову божию и склонность искать поддержку в Писании в самых разных обстоятельствах своей жизни. При этом Андрей не бежал мирских дел, был достойным сыном своего отца, показал себя храбрым воином, участвуя во многих военных походах своего отца и зачастую оказываясь в самой гуще сражений. Порой только божье заступничество спасало князя от неминуемой смерти. Однако Андрей Юрьевич показал себя не только полководцем, но и миротворцем – нечастое явление в те воинственные времена. В нем сочетались воинская доблесть и милосердие, рачительность хозяина и великое смирение. Вместе с отцом он строил Москву и другие города, украсил новыми храмами Ростов, Суздаль, Владимир… Годы спустя он мог сказать, исполненный удовлетворения, что «белую Русь городами и селами застроил и многолюдною сделал». Белой Русью тогда называли Суздальскую землю – это потом монгольское нашествие передвинуло сей топоним далеко на запад.
В 1154 году отец Андрея, князь Ростовский и Суздальский Юрий Долгорукий стал великим князем Киевским. Раздавая сыновьям уделы, он отдал Андрею Вышгород (к северу от Киева), в котором тот уже княжил однажды (за пять лет до того), но не долго. Не было суждено Андрею задержаться там и в этот раз. Сохранялась в храме женского монастыря в Вышгороде чудотворная икона Богородицы, привезенная из Царьграда и писанная самим евангелистом Лукой. Н.И. Костомаров писал: «Рассказывали о ней чудеса, говорили, между прочим, что, будучи поставлена у стены, она ночью сама отходила от стены и становилась посреди церкви, показывая как будто вид, что желает уйти в другое место». Андрей Юрьевич, узнав об этом чуде, однажды летней ночью 1155 года, с помощью священника и диакона этого монастыря, вынес икону из храма и в ту же ночь, с иконой в руках, двинулся из Вышгорода на север, в Ростов. Князь намеревался эту икону, как писал Костомаров, «перенести в суздальскую землю, даровать таким образом этой земле святыню, уважаемую на Руси, и тем показать, что над этою землею почиет особое благословение Божие». Князь сделал это тайно, без отчего благословения и согласия вышгородцев, «повинуясь лишь воле Божией». И на всем пути от Вышгорода икона являла ему и его спутникам свою чудотворную силу, описанную впоследствии в «Сказании о чудесах Владимирской иконы Божией Матери».
Ночью, в десяти верстах от Владимира, кони вдруг сами остановились, а князю во сне явилась Богородица и приказала ему: «не хочу, чтобы образ Мой несли в Ростов, но во Владимире поставь его, а на сем месте во имя Моего Рождества церковь каменную воздвигни». В память об этом чуде Андрей повелел иконописцам написать икону Божией Матери такой, как Пречистая явилась ему. Икона, названная Боголюбской, прославилась впоследствии многочисленными чудотворениями. На указанном Богородицей месте князь Андрей построил храм Рождества Богородицы (в 1159 году) и заложил город Боголюбов, ставший местом его постоянного пребывания и местом же мученической кончины.
Когда в 1157 году умер его отец, Юрий Долгорукий, князь Андрей принял на себя титул князя Ростовского и Суздальского, но остался во Владимире, сохранив за собой и владимирское княжение.
В 1158–1160 годах был построен Успенский собор во Владимире, в который помещена Владимирская икона Божией Матери и который был признан лучшим из построенных князем Андреем, а всего тридцать храмов было создано им за годы его княжения. Богатство и благолепие храмов должно было, по замыслу князя, служить распространению православия среди окружающих народов и иноземных купцов. Он приказал всех приезжих, и латинян, и язычников, водить в воздвигнутые им церкви и соборы и показывать им «истинное христианство».
Оставаясь во всем верным сыном православной Церкви, блюстителем веры и канонов, Андрей Боголюбский в 1160 году обратился к константинопольскому патриарху Луке Хризовергу с просьбой об учреждении особой митрополии для подвластных ему княжеств Северо-Восточной Руси. С посланием князя в Византию отправился кандидат в митрополиты – суздальский архимандрит Феодор. Патриарх согласился посвятить Феодора, однако лишь в сан епископа Ростовского. В то же время, стремясь сохранить расположение князя Андрея, едва ли не самого могущественного среди русских князей, патриарх все же почтил Феодора правом ношения белого клобука, что было в Древней Руси отличительным признаком церковной автономии – известно, как дорожили своим белым клобуком архиепископы Великого Новгорода.
Волжская Болгария со времен походов Святослава представляла серьезную опасность для русских земель. Ходил на болгар и Юрий Долгорукий в 1120 году. Князь Андрей стал продолжателем дела Святослава и своего отца. В 1164 году войска Владимирского княжества вышли в поход на болгар, сожгли и разрушили несколько болгарских крепостей на Волге. Князь Андрей брал с собой в этот поход Владимирскую икону Божией Матери, явившую после окончательного разгрома болгар чудо – ослепительный свет, исходивший от лика Богородицы.
В 1167 году умер киевский князь Ростислав, двоюродный брат Андрея, умевший вносить умиротворение в сложную политическую и церковную жизнь того времени. Тогда же в Киев из Константинополя прибыл новый митрополит, Константин II, который потребовал, чтобы епископ Феодор явился к нему для утверждения. Князь Андрей вновь обратился к патриарху за подтверждением самостоятельности Владимирской епархии и с просьбой о создании митрополии. Лука Хризоверг ответил категорическим отказом в устроении митрополии, потребовав принять изгнанного епископа Леона и подчиниться киевскому митрополиту. Будучи верным сыном церкви, князь Андрей подчинился желанию патриарха и, исполняя долг церковного послушания, убедил епископа Феодора поехать в Киев с покаянием для восстановления канонических отношений с митрополией. Но покаяние епископа Феодора не было принято – митрополит Константин, в соответствии с византийскими нравами, без соборного разбирательства осудил его на зверское умерщвление: епископу отрезали язык, отрубили правую руку, выкололи глаза и лишь после этого лишили жизни.
Однако не только церковные, но и политические дела Южной Руси потребовали к этому времени решительного вмешательства великого князя Владимирского – в нарушение старшинства киевский престол силой занял волынский князь Мстислав Изяславич, изгнав из Киева своего дядю Владимира Мстиславича и попутно посадив в Новгороде своего сына. Это не понравилось многим русским князьям, уважавшим традиции, и 8 марта 1169 года войска союзных князей во главе с сыном Андрея Боголюбского Мстиславом овладели Киевом. Город был разгромлен и сожжен, участвовавшие в походе половцы не пощадили и церковных сокровищ. Летописцы расценивали случившееся с киевлянами как заслуженное возмездие: «се же здеяся за грехи их, паче же за митрополичью неправду». Киевским князем стал младший брат Андрея – Глеб. В том же 1169 году князь Андрей двинул войска на непокорный Новгород, но они были отброшены чудом Новгородской иконы Божией Матери Знамения, которую вынес на городскую стену архиепископ Иоанн. Город не был взят. Но когда великий князь сменил гнев на милость и миром привлек к себе новгородцев, Новгород принял князя, поставленного Андреем.
К концу 1170 года Андрей Боголюбский объединил под своей властью большую часть Русской земли. Потом были и новый поход на болгар, успешный, но лишивший Андрея сына Мстислава, погибшего в сражении, и новая борьба князей за киевский престол, и новый поход войск Андрея на Киев, который окончился поражением.
…В ночь с 29 на 30 июня 1174 года святой князь Андрей Боголюбский принял мученическую смерть от руки изменников в своем Боголюбове. Во главе заговора стояли бояре Кучковичи, родные братья жены князя (что позволило некоторым летописям обвинять ее в подстрекательстве к убийству): «и свещаша убийство на ночь, якоже Иуда на Господа». Группа убийц пробралась к дворцу, перебила малочисленную охрану и вломилась в опочивальню безоружного князя, когда тот отказался им открыть, не узнав по голосу своего слугу, именем которого представился один из заговорщиков. Меч святого Бориса, постоянно висевший над его постелью, был предательски похищен в ту ночь ключником Амбалом. Князь успел сбить с ног первого из нападавших, которого сообщники тут же по ошибке пронзили мечами. Но вскоре они поняли свою ошибку и, увидев князя, принялись сечь его мечами и саблями и колоть копьями. Князь, несмотря на возраст, все еще был хорошим бойцом и принялся отбиваться, но нападавших было слишком много. Очень скоро он, израненный, упал, обливаясь кровью. Заговорщики, сочтя свое черное дело сделанным, опрометью бросились вон из опочивальни, захватив тело убитого сообщника. Но Андрей Юрьевич еще был жив. Не успевшие отойти далеко убийцы услышали его стоны и призывы о помощи. Они вернулись, понимая, что с ними будет, если князь останется жив, и по кровавым следам нашли Андрея. И довершили начатое…
Русская Церковь помнит и чтит своих мучеников и созидателей. Андрею Боголюбскому принадлежит в ней особое место. Взяв в руки чудотворный образ Владимирской Божией Матери, святой князь как бы благословил им отныне и до века главнейшие события русской истории. В 1300 году митрополит Максим перенес Всероссийскую митрополичью кафедру из Киева во Владимир, сделав Успенский собор, где покоились мощи святого Андрея, первопрестольным кафедральным храмом Русской Церкви, а Владимирскую чудотворную икону – ее главной святыней. В 1395 году Владимирская икона Божией Матери была перенесена в Москву, что, по мнению всех верующих, избавило столицу от нашествия Тамерлана и не раз избавляло от прочих незваных гостей. Позже перед Владимирской иконой совершалось избрание митрополитов и патриархов Русской Церкви, в том числе и утверждение в 1448 году Собором русских епископов первого русского автокефального митрополита – святителя Ионы, и избрание 5 ноября 1917 года патриарха Тихона – первого после восстановления патриаршества в Русской Церкви.
Литургическая же деятельность святого Андрея была многогранна и плодотворна. В 1162 году князь Андрей положил начало почитанию ростовских святителей Исайи и Леонтия. В тот же год по его же почину в память о крещении Руси святым равноапостольным Владимиром было установлено празднование 1 августа Всемилостивому Спасу и Пресвятой Богородице (почитаемый ныне всем русским народом «медовый Спас»). Благодаря Андрею Боголюбскому был учрежден и праздник Покрова Божией Матери, отмечаемый 1 октября, который воплотил в литургических формах веру святого князя и всего православного народа в принятие Богородицей Святой Руси под свою защиту. Покров Божией Матери стал одним из любимейших русских церковных праздников. Покров – русский национальный праздник, не известный ни латинскому Западу, ни греческому Востоку. Первым храмом, посвященным новому празднику, была церковь Покрова на Нерли – замечательный памятник русского церковного зодчества, воздвигнутый в 1165 году в пойме реки Нерли так, чтобы князь всегда мог видеть его из окон своего боголюбовского терема.
Святой Андрей принимал непосредственное участие в литературном труде владимирских церковных писателей. Он причастен к созданию Службы Покрову, проложного сказания об установлении праздника Покрова, «Слова на Покров». Ко времени Андрея относится и окончательная редакция «Сказания о Борисе и Глебе» – князь почитал святого мученика Бориса, главной домашней святыней его была шапка святого Бориса. Меч святого Бориса всегда висел над его постелью. Им самим написано «Сказание о победе над болгарами и установлении праздника Спаса», которое в некоторых старинных рукописях так и называется: «Слово о милости Божией великого князя Андрея Боголюбского». Участие Боголюбского заметно и в составлении Владимирского летописного свода 1177 года, завершенного уже после смерти князя его духовником, попом Микулой, который включил в него особую «Повесть о убиении святого Андрея». Официально Андрей Боголюбский был канонизирован в 1702 году в лике благоверного.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента