— Клянусь! — взволнованно произнес доктор.
— Обнимемся, — сказал эль-Темин, — может быть мы более не увидимся.
Все трое крепко обнимались несколько минут, и те, которые, зная их планы, сочли бы это слабостью, очень обманулись бы: истинное мужество не исключает ни волнения, ни сожалений… Эль-Темин и Барте не способны были отказаться от своего опасного предприятия.
— Итак, — сказал доктор, прервав тягостное молчание, — я расстанусь с вами и может быть навсегда, и никогда не узнаю причин вашего самоотвержения.
— Выслушайте меня внимательно, — ответил эльТемин серьезным тоном. — Если бы мы в праве были говорить, вам одному открыли бы мы нашу тайну… Клятва привела нас в Тимбукту, как же вы хотите, чтобы мы изменили клятве, связывающей нас? Барте и я поклялись молчать до тех пор, пока совершится суд Божий, ради которого мы приехали сюда. От этого зависит успех дела. Можем ли мы изменить нашей клятве в последний час?.. Если мы умрем, завещание наше разъяснит вам то, что вы желаете знать; в противном случае вы узнаете от нас самих все подробности той драмы, которая развяжется нынешней ночью…
Шарль Обрей не настаивал. Кунье приподнял занавес палатки.
— Господин, — сказал он, — матросы с «Ивонны» пришли.
— Хорошо, — ответил эль-Темин и так спокойно, как будто дело шло о простой охоте, потом прибавил, — посмотри в хорошем ли состоянии их оружие. Ступайте, приготовьтесь, любезный доктор, велите оседлать Кадура. Не забудьте растения, которые собрали в пустыне. Если нам не суждено увидеться, вы будете вспоминать, что мы вместе собирали их.
Бедный доктор задыхался от волнения. Он предпочел бы следовать за своими друзьями и умереть вместе с ними.
Начальник вышел из палатки и подозвал к себе всех негров. Шесть матросов отдал он под начальство Йомби и сказал ему:
— Ты знаешь, чего мы ждем от тебя?
— Знаю, масса, — ответил негр со свирепой энергией.
— Хорошо! Возьми двух верблюдов и оставь их под надзором одного из твоих людей в таком месте, куда вы можете донести нашу ношу; потом вели матросам сесть на верблюдов и спешите все к Кабре. Кунье даст тебе лошадь.
— Ваши приказания будут исполнены. Отправляться сейчас?
— Действуй как хочешь. Ты знаешь лучше нас, что тебе нужно делать.
Йомби бросился к ногам своего господина и эль-Темина, прижал их к груди своей, потом приподнялся и вскочил в седло, взял поводья из рук Кунье и двух верблюдов и приказал матросам следовать за ним. Маленький отряд отправился в город.
Негры в караване остались под начальством Кунье; они должны были провожать эль-Темина и Барте. Три лошади и столько же верблюдов должны были содействовать побегу этого второго отряда.
Когда настала минута разлуки, три друга не произнесли ни слова. Их прощание и их надежды смешались в крепком объятии…
Последние слова эль-Темина были приказанием помощнику капитана напомнить ему, что пары должны быть разведены и «Ивонна» готова сняться с якоря каждую минуту.
Потом с простотою древнего героя, он подал сигнал к отъезду, став с Барте во главе колонны. Через пять минут все исчезли в ночной темноте.
Доктор оставался несколько минут в глубоком изумлении, спрашивая себя, не жертва ли он страшного кошмара. Помощник капитана «Ивонны» заставил его опомниться.
— Я к вашим услугам, — сказал ему офицер-негр на чистейшем французском языке.
Шарль Обрей на Кадуре и в сопровождении своего верного Фокса машинально следовал за помощником капитана, когда чей-то голос закричал позади него меланхолическим тоном:
— Разве благородный наследник Барбозов должен оставаться здесь караулить палатки?
И Хоаквин, вскочив на лошадь, на которой он ехал во время путешествия, поехал рядом с доктором.
По просьбе доктора, помощник капитана, ехавший на маленькой суданской лошадке, проехал мимо предместьев Тимбукту. Там даже остановились на час, но никакой шум не нарушал ночной тишины.
— Поедем, — сказал Шарль Обрей со вздохом, — я поклялся и не должен нарушать мою клятву!..
Все трое поскакали по направлению к Нигеру.
ГЛАВА VI. Божий Суд
— Обнимемся, — сказал эль-Темин, — может быть мы более не увидимся.
Все трое крепко обнимались несколько минут, и те, которые, зная их планы, сочли бы это слабостью, очень обманулись бы: истинное мужество не исключает ни волнения, ни сожалений… Эль-Темин и Барте не способны были отказаться от своего опасного предприятия.
— Итак, — сказал доктор, прервав тягостное молчание, — я расстанусь с вами и может быть навсегда, и никогда не узнаю причин вашего самоотвержения.
— Выслушайте меня внимательно, — ответил эльТемин серьезным тоном. — Если бы мы в праве были говорить, вам одному открыли бы мы нашу тайну… Клятва привела нас в Тимбукту, как же вы хотите, чтобы мы изменили клятве, связывающей нас? Барте и я поклялись молчать до тех пор, пока совершится суд Божий, ради которого мы приехали сюда. От этого зависит успех дела. Можем ли мы изменить нашей клятве в последний час?.. Если мы умрем, завещание наше разъяснит вам то, что вы желаете знать; в противном случае вы узнаете от нас самих все подробности той драмы, которая развяжется нынешней ночью…
Шарль Обрей не настаивал. Кунье приподнял занавес палатки.
— Господин, — сказал он, — матросы с «Ивонны» пришли.
— Хорошо, — ответил эль-Темин и так спокойно, как будто дело шло о простой охоте, потом прибавил, — посмотри в хорошем ли состоянии их оружие. Ступайте, приготовьтесь, любезный доктор, велите оседлать Кадура. Не забудьте растения, которые собрали в пустыне. Если нам не суждено увидеться, вы будете вспоминать, что мы вместе собирали их.
Бедный доктор задыхался от волнения. Он предпочел бы следовать за своими друзьями и умереть вместе с ними.
Начальник вышел из палатки и подозвал к себе всех негров. Шесть матросов отдал он под начальство Йомби и сказал ему:
— Ты знаешь, чего мы ждем от тебя?
— Знаю, масса, — ответил негр со свирепой энергией.
— Хорошо! Возьми двух верблюдов и оставь их под надзором одного из твоих людей в таком месте, куда вы можете донести нашу ношу; потом вели матросам сесть на верблюдов и спешите все к Кабре. Кунье даст тебе лошадь.
— Ваши приказания будут исполнены. Отправляться сейчас?
— Действуй как хочешь. Ты знаешь лучше нас, что тебе нужно делать.
Йомби бросился к ногам своего господина и эль-Темина, прижал их к груди своей, потом приподнялся и вскочил в седло, взял поводья из рук Кунье и двух верблюдов и приказал матросам следовать за ним. Маленький отряд отправился в город.
Негры в караване остались под начальством Кунье; они должны были провожать эль-Темина и Барте. Три лошади и столько же верблюдов должны были содействовать побегу этого второго отряда.
Когда настала минута разлуки, три друга не произнесли ни слова. Их прощание и их надежды смешались в крепком объятии…
Последние слова эль-Темина были приказанием помощнику капитана напомнить ему, что пары должны быть разведены и «Ивонна» готова сняться с якоря каждую минуту.
Потом с простотою древнего героя, он подал сигнал к отъезду, став с Барте во главе колонны. Через пять минут все исчезли в ночной темноте.
Доктор оставался несколько минут в глубоком изумлении, спрашивая себя, не жертва ли он страшного кошмара. Помощник капитана «Ивонны» заставил его опомниться.
— Я к вашим услугам, — сказал ему офицер-негр на чистейшем французском языке.
Шарль Обрей на Кадуре и в сопровождении своего верного Фокса машинально следовал за помощником капитана, когда чей-то голос закричал позади него меланхолическим тоном:
— Разве благородный наследник Барбозов должен оставаться здесь караулить палатки?
И Хоаквин, вскочив на лошадь, на которой он ехал во время путешествия, поехал рядом с доктором.
По просьбе доктора, помощник капитана, ехавший на маленькой суданской лошадке, проехал мимо предместьев Тимбукту. Там даже остановились на час, но никакой шум не нарушал ночной тишины.
— Поедем, — сказал Шарль Обрей со вздохом, — я поклялся и не должен нарушать мою клятву!..
Все трое поскакали по направлению к Нигеру.
ГЛАВА VI. Божий Суд
Когда три всадника подъехали к шхуне, их уже ждали там. По доскам, переброшенным с судна на берег, два негра отвели на шхуну лошадей, кроме лошади помощника капитана, которая была привязана к молодой пальме на берегу.
Сойдя с лошади, доктор очутился в присутствии капитана, который вез его из Марселя в Танжер; капитан поклонился, не говоря ни слова, и продолжал ходить по палубе.
Молодой человек вошел в кают-компанию, служившую ему гостиной три года тому назад. Там не было никакой перемены. При слабом свете ночника он заметил на диване разные вещи, принадлежащие ему, ящик с его инструментами, дорожную аптечку и разные другие мелочи, которыми он дорожил и которые эль-Темин прислал на шхуну с маврами.
Собака узнала свое бывшее жилище, потому что легла на диван со вздохом облегчения; быть может ей также было приятно променять жгучий песок на мягкий диван.
Все окна в рубке были закрыты герметически, как будто не желали пропустить наружу ни малейшего света. Жар был удушливый.
Изнемогая от волнения, доктор вышел на палубу и начал осматривать судно с лихорадочным нетерпением… Глухой и правильный шум заставил его предположить, что пары разведены; он не сомневался в этом более, когда в узкое отверстие увидел четырех кочегаров, подбрасывавших топливо в печку.
Капитан и его помощник спокойно прохаживались взад и вперед, и можно было подумать, что они не подозревают драмы, происходившей вдали, если бы их молчание не обличало серьезной озабоченности.
Возле трубы два человека спали, завернувшись в белые бурнусы; это были мавры, Бен-Абда и Бен-Шауиа, которые, верно исполнив данное им поручение, спокойно ждали на шхуне приказаний эль-Темина.
Три часа прошло в этом смертельном ожидании, и скоро беловатая полоса на востоке возвестила о близости рассвета.
— Они были бы здесь, если бы им посчастливилось! — вскричал доктор, с отчаянием ломая руки.
Вдруг раздался мужественный голос капитана, который уже некоторое время рассматривал горизонт в подзорную трубу.
— Все на палубу!
Приказ был тотчас повторен свистком боцмана, и звук еще не замолк, как десять негров, оставшихся на шхуне, уже стояли у большой мачты.
— К оружию! — продолжал капитан.
Шесть человек немедленно бросились к пушкам, а четверо к гаубицам.
— Вот они, — сказал тогда капитан Шарлю Обрею, протянув руку по направлению к Тимбукту.
Доктор вскрикнул от радости и бросился на ванты, чтобы лучше видеть равнину… Он действительно заметил вихрь пыли, как бы гонимый ураганом по направлению к реке.
Еще ничего нельзя было различить, но легко была видеть, что песчаная занавесь приподнята не ветром.
Вдруг всадник, скакавший впереди, пробил облако пыли.
— Эль-Темин! — сказал доктор вне себя от восторга.
Но вдруг сердце его сжалось — мертвый или раненый человек лежал поперек седла эль-Темина.
— Неужели это Барте?..
Дневной свет (в тех странах нет сумерек) быстро осветил равнину, и вся сцена находилась теперь перед глазами зрителей «Ивонны».
Всадники скакали во весь опор, преследуемые киссурскими воинами, находившимися на службе султана Тимбукту.
Позади эль-Темина скакал Йомби на своей рьяной лошадке; он также вез раненого на своем седле.
Верблюды, несмотря на кучу людей, которых вез каждый, не отставали от лошадей и давно обогнали бы их, если бы их вожаки не сообразовались с ездой эль-Темина.
— Барте умер! Умер! — шептал доктор, растерявшимися глазами смотря на эту страшную погоню.
Эль-Темин находился уже в двухстах метрах от берега, и Шарль Обрей уже видел с отчаянием, что киссуры его окружат, прежде чем он успеет домчаться до шхуны. Вдруг капитан отрывисто скомандовал:
— Стреляй!
В эту же минуту раздался страшный залп, и четыре гранаты, описав короткую параболу, упали в первые ряды преследовавших. Десятка два лошадей и человек сорок людей повалились на песок. Испуганные киссуры вдруг остановили своих лошадей, потом, не потрудившись даже поднять своих раненых, поскакали по направлению к Тимбукту. Четыре новые гранаты, упавшие в их массу, произвели такой беспорядок среди них, что они рассыпались в разные стороны. Дикари-кочевники знакомы с огнестрельным оружием, но эти страшные гранаты, вдруг разлетавшиеся осколками под ногами их лошадей, заставили киссуров подумать, что сам дьявол вступился за белых.
Благодаря такой быстрой помощи эль-Темин мог замедлить бег своей лошади и поберечь драгоценную ноту. Он б самом деле вез Барте на своем седле: молодой человек был ранен ружейной пулей.
Второй раненый или мертвый, которого вез Йомби, был закутан в бурнус, и доктор не мог узнать его издали.
— Вот и мы, доктор, — сказал эль-Темин с радостью, — в нашего бедного друга попала пуля, но это ваше дело облегчить его страдания.
Четыре человека, сделав носилки из своих рук, перенесли раненого на диван в рубку.
— Ах, доктор, доктор! — сказал Барте, целуя своего друга, который поддерживал его: — я могу теперь спокойно умереть… с меня снята клятва…
От волнения и боли он лишился чувств.
Шарль Обрей не испугался; с одного взгляда он понял, что состояние больного не внушает опасений, и, приведя его в чувство, стал вынимать пулю, засевшую неглубоко. После перевязки больной, изнемогая от усталости и потери крови, заснул. Доктор оставил его на минуту и вернулся на палубу, чтобы узнать, что там происходило.
«Ивонна» шла по Нигеру на всех парах, на шхуне все заняли свое обычное место, и если бы лошади и верблюды, спасшие эль-Темина и его отряд, не были привязаны на носу шхуны, где спокойно жевали маисовые колосья, утренняя сцена не оставила бы никаких следов на ней. Даже гаубицы, вмешавшиеся в дело так блистательно, отдыхали на своих лафетах. Вахтенный беззаботно ходил по палубе, а команда чинила паруса или делала паклю из старых веревок.
Эль-Темина не было на палубе.
Доктор вернулся к своему больному, тот все спал.
Шхуна дошла до обработанных берегов Нигера, и восхитительные равнины, убегавшие с каждой стороны судна, были бы для Шарля Обрея привлекательнейшим зрелищем, если бы он мог любоваться их великолепием. Печь была раскалена добела, машина делала восемьдесят оборотов в минуту… Видно было, что командир шхуны не имел другой цели в эту минуту, как в кратчайший срок оставить самое большое расстояние между «Ивонной» и берегами Кабры.
До самого вечера доктор то выходил от своего больного на палубу, то с палубы к своему больному.
Эль-Темин все оставался невидим. Не выдержав более, Шарль Обрей отважился спросить у помощника капитана об эль-Темине.
— Он спит в своей каюте, — ответил тот.
Доктор понял, что после усталости и волнения ночи реакция вынудила всех действующих лиц этой драмы к отдыху.
Он должен был ждать, несмотря на жгучее любопытство, терзавшее его… Ему ни на минуту не пришло в голову расспросить Барте: при его слабости всякого сильного волнения следовало избегать.
Настала ночь. Посидев возле своего друга довольно долго, Шарль Обрей решился также отдохнуть; но несмотря на все его усилия, сон не смыкал его век… Он оставался в дремоте, которая утомительнее, чем бдение.
Вдруг глаза его остановились на том месте, где лежал Барте несколько минут назад. Увидав постель пустой, доктор хотел закричать и не мог; встать также было для него невозможно. Странный, необъяснимый ужас парализовал все его движения… Под ним говорили на каком-то странном языке, который он уже слышал где-то… И прежде чем он успел привести в порядок свои чувства, он внятно услыхал громкий голос, казавшийся голосом эль-Темина, произносивший следующие слова:
— Какого наказания достоин виновный?..
— Смерти! — ответили сразу пять или шесть других голосов смешавшихся в одном звуке.
— Да будет так!
— О! Это мой сон в Средиземном море! — вскрикнул доктор, к которому возвратилось присутствие духа. — Но это невозможно, — продолжал он, ощупывая себя и почти успокоенный снова воцарившимся молчанием: — я жертва ужасного кошмара…
В ту же минуту он услыхал, как эль-Темин — на этот раз нельзя было ошибиться в его голосе — сурово произнес:
— Пусть совершится Божий суд.
Шарль Обрей бросился к окну. Он подоспел как раз вовремя, чтобы увидеть, как в реку бросили человека, к ногам которого было привязано пушечное ядро… Обрей громко вскрикнул и лишился чувств.
Когда он пришел в себя, он лежал на диване, недалеко от Барте, который, как будто не сходил с места, а возле себя заметил улыбающиеся лица эль-Темина,
Кунье, Йомби и Барбозы, который украдкой утирал слезу, единственный знак чувствительности, выказанный им во время всего путешествия.
— О, друзья мои, — вскричал доктор, — какой страшный сон! Он во второй раз нарушает мой покой… В Средиземном море какие-то незнакомцы бросали меня в волны, а здесь…
— Мы, — перебил эль-Темин серьезным голосом, — совершили правосудие над изменником.
Шарль Обрей, дрожа, смотрел на эль-Темина. Тот продолжал:
— Любезный доктор, успокойтесь!.. Настала минута вам рассказать все. Мы исполнили дело, для которого поставили на ставку нашу жизнь. Вы знаете, что наш друг Барте, побуждаемый той любовью к путешествиям, которой он заразился в Центральной Африке и которая овладевает всеми, кто раз побывал в больших экваториальных пустынях, уже был в Песчаном Городе, но не один: его сопровождал друг сердца, может быть более, чем брат.
— Бедный Гиллуа! — перебил Барте, — помните вы его мужество, его веселость, эль-Темин? И какие счастливые минуты проводили мы вместе в Конго…
— Наш друг, — продолжал эль-Темин, — говорит о том времени, когда Кунье и Йомби, вместе со мной, сопровождали его и Гиллуа по пустыням Центральной Африки, после их побега от короля Гобби, который держал их в неволе… Перед отъездом в этот таинственный город, Барте и Гиллуа познакомились в Париже с молодым генуэзцем Даниело. Обладая редким умом и необыкновенной хитростью, соотечественник Макиавелли успел до такой степени овладеть доверием обоих друзей, что они скоро не имели от него тайн. Бесполезно говорить, что он знал их планы, когда оба друга, прельщенные необыкновенной привлекательностью, решились отправиться в Тимбукту. Они отправились все трое с верным Йомби по Нигеру, по которому мы теперь возвращаемся. Они вынуждены были довольствоваться туземными судами, чтобы сделать громадный переезд, разделяющий устье Нигера, на берегу старого Калабара, от берегов Кабры. Не стану вам рассказывать подробностей их путешествия, лишений, которые они переносили, — теперь не время растравлять рану воспоминаний нашего бедного Барте.
— Говорите, эль-Темин, говорите, — перебил молодой человек: — моя клятва исполнена… и я не чувствую моей раны.
— Несмотря на свое переодеванье, они не могли приехать в Тимбукту без того, чтобы слухи, следовавшие за ними вдоль реки, не открыли жителям Песчаного Города, что иностранцы, неверные, втерлись к ним. Но переодеванье их было так искусно, — они выдавали себя за сенегальских мавров, на языке которых говорили в совершенстве, — что никто не мог их узнать, и султан, встревоженный слухами, волновавшими город, был вынужден для того, чтобы узнать что-нибудь, издать указ, назначавший награду за голову иностранцев. Это не привело ни к чему. Тогда, с тем лукавством и адской ловкостью, которые свойственны востоку, султан вторым указом объявил, что если один из иностранцев захочет донести на своих товарищей и принять магометанскую веру, он осыплет его почестями и богатством; в удостоверение своего обещания, он лично провозгласил свой указ на площади, и поклялся, положив руку на Коран.
На другой день, когда три путешественника и Йомби выходили из мечети Солимана, куда пришли молиться, чтобы лучше скрыть себя, их вдруг окружили киссурские солдаты, и в схватке Гиллуа был убит… При первой тревоге Йомби бросился к своему господину, выхватил его из среды нападающих, и, вскочив на лощадь начальника отряда, с которой тот сошел, ускакал во весь опор со своей драгоценной ношей по направлению к Нигеру. Они два дня скрывались между деревьями на берегу. Уступая просьбам своего господина, Йомби, не желавший оставлять его ни на минуту, согласился, снова отправиться в Тимбукту, и узнать, куда девались останки двух друзей Барте и не подвергнули ли их какому-нибудь гнусному издевательству.
Каково же было горе и бешенство нашего бедного друга, когда верный негр пришел ему сказать, что тело Гиллуа было брошено в высохший колодец на дворе мечети, а Даниело, продавший их, сделался мусульманином и получил обещанные награды. Султан сделал его генералом, — прибавил Йомби, кончив свой доклад.
Тогда-то Барте, став на колени на песке, дал клятву вернуться за останками своего друга и наказать злодея, изменившего им.
Вчера вечером, когда мы расстались, мы молча направились к мечети Солимана и начали снимать камни, закрывавшие отверстие колодца; наши негры, с помощью веревочной лестницы, составили цепь, и каждый камень переходил из рук в руки из глубины колодца до вершины, где мы принимали его. Кунье спустился вниз и удостоверился, что кости несчастного еще находились там.
Мы благоговейно собрали их в ящик из кедрового дерева, привезенный для этого, и уже радовались успеху, увенчавшему наши усилия, как вдруг голос заставил нас вздрогнуть: это имам, страж мечети, с верху башни минарета кричал об осквернении и звал султанского телохранителя, который день и ночь стоит с оружием. Мы поняли, что погибнем, если не успеем выбежать из города к нашим лошадям прежде, чем киссурские уланы, предупрежденные имамом, выедут из лабиринта улиц Тимбукту.
Нас спасло то, что они стали прежде вооружаться, а мы, сев на наших верблюдов и лошадей, пустились по направлению к «Ивонне», и значительно опередили их.
Дорогой мы встретили Йомби и его отряд, негру удалось захватить изменника Даниело в самом его дворце. Йомби присоединился к нашей безумной скачке, и все мы, преследуемые киссурами, держались на одном и том же расстоянии. Гранаты «Ивонны» сделали остальное.
— Пять минут тому назад, — прибавил эль-Темин серьезным и взволнованным голосом, — у нас был Божий суд, и Даниело с пушечным ядром у ног спит вечным сном в Нигерской тине.
Мертвая тишина последовала за этими словами эль-Темина.
Доктор судорожно пожимал руки своих друзей.
— Я понимаю, — сказал он с усилием, — вы сделались судьями в стране, где нет ни закона, ни суда… Не смею вас порицать, но у меня никогда не хватило бы мужества пойти до конца. Я может быть просил бы вас простить… есть характеры, неспособные к мщению.
— Вы видите, — ответил эль-Темин, — что мы хорошо сделали, сохранив нашу тайну.
Два месяца спустя, в хрустальной зале Квадратного
Дома сидели ее обычные обитатели; уже пять дней как «Ивонна» вошла в Танжерскую гавань.
Останки Гиллуа были похоронены в ботаническом саду, разведенном доктором. Мраморная колонна, самая простая, чтобы впоследствии не привлекать жадности жителей Марокко, была поставлена на этом месте; на ней были вырезаны имена Гиллуа, эль-Темина, Барте и Шарля Обрея; потом имена всех тех, кто участвовал в экспедиции.
Вечером в обычный час, три друга собрались в хрустальной зале. Кунье и Йомби стояли на своих местах, а Хоаквин, произведенный в управляющие, наблюдал за прислугой.
— Ну, что, доктор, — начал эль-Темин, — тоскуете вы по Парижу?
— Я желаю жить и умереть с вами, — ответил молодой человек с волнением, которое заразило его друзей.
Все трое очутились в объятиях друг друга.
Вдруг эль-Темин вырвался, взял бокал и закричал:
— Пью за погребение эль-Темина, имя моего мщения, и за воскресение Ива Лаеннека!
Сойдя с лошади, доктор очутился в присутствии капитана, который вез его из Марселя в Танжер; капитан поклонился, не говоря ни слова, и продолжал ходить по палубе.
Молодой человек вошел в кают-компанию, служившую ему гостиной три года тому назад. Там не было никакой перемены. При слабом свете ночника он заметил на диване разные вещи, принадлежащие ему, ящик с его инструментами, дорожную аптечку и разные другие мелочи, которыми он дорожил и которые эль-Темин прислал на шхуну с маврами.
Собака узнала свое бывшее жилище, потому что легла на диван со вздохом облегчения; быть может ей также было приятно променять жгучий песок на мягкий диван.
Все окна в рубке были закрыты герметически, как будто не желали пропустить наружу ни малейшего света. Жар был удушливый.
Изнемогая от волнения, доктор вышел на палубу и начал осматривать судно с лихорадочным нетерпением… Глухой и правильный шум заставил его предположить, что пары разведены; он не сомневался в этом более, когда в узкое отверстие увидел четырех кочегаров, подбрасывавших топливо в печку.
Капитан и его помощник спокойно прохаживались взад и вперед, и можно было подумать, что они не подозревают драмы, происходившей вдали, если бы их молчание не обличало серьезной озабоченности.
Возле трубы два человека спали, завернувшись в белые бурнусы; это были мавры, Бен-Абда и Бен-Шауиа, которые, верно исполнив данное им поручение, спокойно ждали на шхуне приказаний эль-Темина.
Три часа прошло в этом смертельном ожидании, и скоро беловатая полоса на востоке возвестила о близости рассвета.
— Они были бы здесь, если бы им посчастливилось! — вскричал доктор, с отчаянием ломая руки.
Вдруг раздался мужественный голос капитана, который уже некоторое время рассматривал горизонт в подзорную трубу.
— Все на палубу!
Приказ был тотчас повторен свистком боцмана, и звук еще не замолк, как десять негров, оставшихся на шхуне, уже стояли у большой мачты.
— К оружию! — продолжал капитан.
Шесть человек немедленно бросились к пушкам, а четверо к гаубицам.
— Вот они, — сказал тогда капитан Шарлю Обрею, протянув руку по направлению к Тимбукту.
Доктор вскрикнул от радости и бросился на ванты, чтобы лучше видеть равнину… Он действительно заметил вихрь пыли, как бы гонимый ураганом по направлению к реке.
Еще ничего нельзя было различить, но легко была видеть, что песчаная занавесь приподнята не ветром.
Вдруг всадник, скакавший впереди, пробил облако пыли.
— Эль-Темин! — сказал доктор вне себя от восторга.
Но вдруг сердце его сжалось — мертвый или раненый человек лежал поперек седла эль-Темина.
— Неужели это Барте?..
Дневной свет (в тех странах нет сумерек) быстро осветил равнину, и вся сцена находилась теперь перед глазами зрителей «Ивонны».
Всадники скакали во весь опор, преследуемые киссурскими воинами, находившимися на службе султана Тимбукту.
Позади эль-Темина скакал Йомби на своей рьяной лошадке; он также вез раненого на своем седле.
Верблюды, несмотря на кучу людей, которых вез каждый, не отставали от лошадей и давно обогнали бы их, если бы их вожаки не сообразовались с ездой эль-Темина.
— Барте умер! Умер! — шептал доктор, растерявшимися глазами смотря на эту страшную погоню.
Эль-Темин находился уже в двухстах метрах от берега, и Шарль Обрей уже видел с отчаянием, что киссуры его окружат, прежде чем он успеет домчаться до шхуны. Вдруг капитан отрывисто скомандовал:
— Стреляй!
В эту же минуту раздался страшный залп, и четыре гранаты, описав короткую параболу, упали в первые ряды преследовавших. Десятка два лошадей и человек сорок людей повалились на песок. Испуганные киссуры вдруг остановили своих лошадей, потом, не потрудившись даже поднять своих раненых, поскакали по направлению к Тимбукту. Четыре новые гранаты, упавшие в их массу, произвели такой беспорядок среди них, что они рассыпались в разные стороны. Дикари-кочевники знакомы с огнестрельным оружием, но эти страшные гранаты, вдруг разлетавшиеся осколками под ногами их лошадей, заставили киссуров подумать, что сам дьявол вступился за белых.
Благодаря такой быстрой помощи эль-Темин мог замедлить бег своей лошади и поберечь драгоценную ноту. Он б самом деле вез Барте на своем седле: молодой человек был ранен ружейной пулей.
Второй раненый или мертвый, которого вез Йомби, был закутан в бурнус, и доктор не мог узнать его издали.
— Вот и мы, доктор, — сказал эль-Темин с радостью, — в нашего бедного друга попала пуля, но это ваше дело облегчить его страдания.
Четыре человека, сделав носилки из своих рук, перенесли раненого на диван в рубку.
— Ах, доктор, доктор! — сказал Барте, целуя своего друга, который поддерживал его: — я могу теперь спокойно умереть… с меня снята клятва…
От волнения и боли он лишился чувств.
Шарль Обрей не испугался; с одного взгляда он понял, что состояние больного не внушает опасений, и, приведя его в чувство, стал вынимать пулю, засевшую неглубоко. После перевязки больной, изнемогая от усталости и потери крови, заснул. Доктор оставил его на минуту и вернулся на палубу, чтобы узнать, что там происходило.
«Ивонна» шла по Нигеру на всех парах, на шхуне все заняли свое обычное место, и если бы лошади и верблюды, спасшие эль-Темина и его отряд, не были привязаны на носу шхуны, где спокойно жевали маисовые колосья, утренняя сцена не оставила бы никаких следов на ней. Даже гаубицы, вмешавшиеся в дело так блистательно, отдыхали на своих лафетах. Вахтенный беззаботно ходил по палубе, а команда чинила паруса или делала паклю из старых веревок.
Эль-Темина не было на палубе.
Доктор вернулся к своему больному, тот все спал.
Шхуна дошла до обработанных берегов Нигера, и восхитительные равнины, убегавшие с каждой стороны судна, были бы для Шарля Обрея привлекательнейшим зрелищем, если бы он мог любоваться их великолепием. Печь была раскалена добела, машина делала восемьдесят оборотов в минуту… Видно было, что командир шхуны не имел другой цели в эту минуту, как в кратчайший срок оставить самое большое расстояние между «Ивонной» и берегами Кабры.
До самого вечера доктор то выходил от своего больного на палубу, то с палубы к своему больному.
Эль-Темин все оставался невидим. Не выдержав более, Шарль Обрей отважился спросить у помощника капитана об эль-Темине.
— Он спит в своей каюте, — ответил тот.
Доктор понял, что после усталости и волнения ночи реакция вынудила всех действующих лиц этой драмы к отдыху.
Он должен был ждать, несмотря на жгучее любопытство, терзавшее его… Ему ни на минуту не пришло в голову расспросить Барте: при его слабости всякого сильного волнения следовало избегать.
Настала ночь. Посидев возле своего друга довольно долго, Шарль Обрей решился также отдохнуть; но несмотря на все его усилия, сон не смыкал его век… Он оставался в дремоте, которая утомительнее, чем бдение.
Вдруг глаза его остановились на том месте, где лежал Барте несколько минут назад. Увидав постель пустой, доктор хотел закричать и не мог; встать также было для него невозможно. Странный, необъяснимый ужас парализовал все его движения… Под ним говорили на каком-то странном языке, который он уже слышал где-то… И прежде чем он успел привести в порядок свои чувства, он внятно услыхал громкий голос, казавшийся голосом эль-Темина, произносивший следующие слова:
— Какого наказания достоин виновный?..
— Смерти! — ответили сразу пять или шесть других голосов смешавшихся в одном звуке.
— Да будет так!
— О! Это мой сон в Средиземном море! — вскрикнул доктор, к которому возвратилось присутствие духа. — Но это невозможно, — продолжал он, ощупывая себя и почти успокоенный снова воцарившимся молчанием: — я жертва ужасного кошмара…
В ту же минуту он услыхал, как эль-Темин — на этот раз нельзя было ошибиться в его голосе — сурово произнес:
— Пусть совершится Божий суд.
Шарль Обрей бросился к окну. Он подоспел как раз вовремя, чтобы увидеть, как в реку бросили человека, к ногам которого было привязано пушечное ядро… Обрей громко вскрикнул и лишился чувств.
Когда он пришел в себя, он лежал на диване, недалеко от Барте, который, как будто не сходил с места, а возле себя заметил улыбающиеся лица эль-Темина,
Кунье, Йомби и Барбозы, который украдкой утирал слезу, единственный знак чувствительности, выказанный им во время всего путешествия.
— О, друзья мои, — вскричал доктор, — какой страшный сон! Он во второй раз нарушает мой покой… В Средиземном море какие-то незнакомцы бросали меня в волны, а здесь…
— Мы, — перебил эль-Темин серьезным голосом, — совершили правосудие над изменником.
Шарль Обрей, дрожа, смотрел на эль-Темина. Тот продолжал:
— Любезный доктор, успокойтесь!.. Настала минута вам рассказать все. Мы исполнили дело, для которого поставили на ставку нашу жизнь. Вы знаете, что наш друг Барте, побуждаемый той любовью к путешествиям, которой он заразился в Центральной Африке и которая овладевает всеми, кто раз побывал в больших экваториальных пустынях, уже был в Песчаном Городе, но не один: его сопровождал друг сердца, может быть более, чем брат.
— Бедный Гиллуа! — перебил Барте, — помните вы его мужество, его веселость, эль-Темин? И какие счастливые минуты проводили мы вместе в Конго…
— Наш друг, — продолжал эль-Темин, — говорит о том времени, когда Кунье и Йомби, вместе со мной, сопровождали его и Гиллуа по пустыням Центральной Африки, после их побега от короля Гобби, который держал их в неволе… Перед отъездом в этот таинственный город, Барте и Гиллуа познакомились в Париже с молодым генуэзцем Даниело. Обладая редким умом и необыкновенной хитростью, соотечественник Макиавелли успел до такой степени овладеть доверием обоих друзей, что они скоро не имели от него тайн. Бесполезно говорить, что он знал их планы, когда оба друга, прельщенные необыкновенной привлекательностью, решились отправиться в Тимбукту. Они отправились все трое с верным Йомби по Нигеру, по которому мы теперь возвращаемся. Они вынуждены были довольствоваться туземными судами, чтобы сделать громадный переезд, разделяющий устье Нигера, на берегу старого Калабара, от берегов Кабры. Не стану вам рассказывать подробностей их путешествия, лишений, которые они переносили, — теперь не время растравлять рану воспоминаний нашего бедного Барте.
— Говорите, эль-Темин, говорите, — перебил молодой человек: — моя клятва исполнена… и я не чувствую моей раны.
— Несмотря на свое переодеванье, они не могли приехать в Тимбукту без того, чтобы слухи, следовавшие за ними вдоль реки, не открыли жителям Песчаного Города, что иностранцы, неверные, втерлись к ним. Но переодеванье их было так искусно, — они выдавали себя за сенегальских мавров, на языке которых говорили в совершенстве, — что никто не мог их узнать, и султан, встревоженный слухами, волновавшими город, был вынужден для того, чтобы узнать что-нибудь, издать указ, назначавший награду за голову иностранцев. Это не привело ни к чему. Тогда, с тем лукавством и адской ловкостью, которые свойственны востоку, султан вторым указом объявил, что если один из иностранцев захочет донести на своих товарищей и принять магометанскую веру, он осыплет его почестями и богатством; в удостоверение своего обещания, он лично провозгласил свой указ на площади, и поклялся, положив руку на Коран.
На другой день, когда три путешественника и Йомби выходили из мечети Солимана, куда пришли молиться, чтобы лучше скрыть себя, их вдруг окружили киссурские солдаты, и в схватке Гиллуа был убит… При первой тревоге Йомби бросился к своему господину, выхватил его из среды нападающих, и, вскочив на лощадь начальника отряда, с которой тот сошел, ускакал во весь опор со своей драгоценной ношей по направлению к Нигеру. Они два дня скрывались между деревьями на берегу. Уступая просьбам своего господина, Йомби, не желавший оставлять его ни на минуту, согласился, снова отправиться в Тимбукту, и узнать, куда девались останки двух друзей Барте и не подвергнули ли их какому-нибудь гнусному издевательству.
Каково же было горе и бешенство нашего бедного друга, когда верный негр пришел ему сказать, что тело Гиллуа было брошено в высохший колодец на дворе мечети, а Даниело, продавший их, сделался мусульманином и получил обещанные награды. Султан сделал его генералом, — прибавил Йомби, кончив свой доклад.
Тогда-то Барте, став на колени на песке, дал клятву вернуться за останками своего друга и наказать злодея, изменившего им.
Вчера вечером, когда мы расстались, мы молча направились к мечети Солимана и начали снимать камни, закрывавшие отверстие колодца; наши негры, с помощью веревочной лестницы, составили цепь, и каждый камень переходил из рук в руки из глубины колодца до вершины, где мы принимали его. Кунье спустился вниз и удостоверился, что кости несчастного еще находились там.
Мы благоговейно собрали их в ящик из кедрового дерева, привезенный для этого, и уже радовались успеху, увенчавшему наши усилия, как вдруг голос заставил нас вздрогнуть: это имам, страж мечети, с верху башни минарета кричал об осквернении и звал султанского телохранителя, который день и ночь стоит с оружием. Мы поняли, что погибнем, если не успеем выбежать из города к нашим лошадям прежде, чем киссурские уланы, предупрежденные имамом, выедут из лабиринта улиц Тимбукту.
Нас спасло то, что они стали прежде вооружаться, а мы, сев на наших верблюдов и лошадей, пустились по направлению к «Ивонне», и значительно опередили их.
Дорогой мы встретили Йомби и его отряд, негру удалось захватить изменника Даниело в самом его дворце. Йомби присоединился к нашей безумной скачке, и все мы, преследуемые киссурами, держались на одном и том же расстоянии. Гранаты «Ивонны» сделали остальное.
— Пять минут тому назад, — прибавил эль-Темин серьезным и взволнованным голосом, — у нас был Божий суд, и Даниело с пушечным ядром у ног спит вечным сном в Нигерской тине.
Мертвая тишина последовала за этими словами эль-Темина.
Доктор судорожно пожимал руки своих друзей.
— Я понимаю, — сказал он с усилием, — вы сделались судьями в стране, где нет ни закона, ни суда… Не смею вас порицать, но у меня никогда не хватило бы мужества пойти до конца. Я может быть просил бы вас простить… есть характеры, неспособные к мщению.
— Вы видите, — ответил эль-Темин, — что мы хорошо сделали, сохранив нашу тайну.
Два месяца спустя, в хрустальной зале Квадратного
Дома сидели ее обычные обитатели; уже пять дней как «Ивонна» вошла в Танжерскую гавань.
Останки Гиллуа были похоронены в ботаническом саду, разведенном доктором. Мраморная колонна, самая простая, чтобы впоследствии не привлекать жадности жителей Марокко, была поставлена на этом месте; на ней были вырезаны имена Гиллуа, эль-Темина, Барте и Шарля Обрея; потом имена всех тех, кто участвовал в экспедиции.
Вечером в обычный час, три друга собрались в хрустальной зале. Кунье и Йомби стояли на своих местах, а Хоаквин, произведенный в управляющие, наблюдал за прислугой.
— Ну, что, доктор, — начал эль-Темин, — тоскуете вы по Парижу?
— Я желаю жить и умереть с вами, — ответил молодой человек с волнением, которое заразило его друзей.
Все трое очутились в объятиях друг друга.
Вдруг эль-Темин вырвался, взял бокал и закричал:
— Пью за погребение эль-Темина, имя моего мщения, и за воскресение Ива Лаеннека!