Страница:
– Вероятно, напряженная работа и другие повседневные заботы помешали Менгару вникнуть хорошенько в процесс Бартеса… К тому же о чеке, кажется, вовсе нигде не упоминалось.. Даже и мне только тогда, когда случайно попалась на глаза судебная газета, припомнился этот факт, которому я вначале не придал особенного значения, считая его чисто семейным делом. Быть может, то же самое было и с Менгаром.
– Прекрасно! Благодарю вас за те ценные сведения, которые вы доставили нам, и могу вас уверить, что признательность Бартеса выразится в крупной награде.
– Ах, что вы! – воскликнул бывший банковский служащий. – Да разве я с этой целью писал Бартесу или с этой целью пришел сегодня к вам?! Нет, я сделал это только потому, что моя совесть не дала бы мне покоя, если бы я не сделал всего от меня зависящего для восстановления истины.
Гроляр, растроганный искренностью этих слов, протянул ему руку.
– Но, ради Бога, никому не повторяйте того, что вы мне здесь сказали! – попросил его Гроляр. – Будьте готовы явиться на первый наш призыв и знайте, что желание ваше скоро осуществится, и нам удастся восстановить честное имя невинного и покарать виновных.
– Можете на меня рассчитывать! – ответил Симон Прессак и, откланявшись, удалился.
Едва только он ушел, как дверь из смежной комнаты отворилась, и Ланжале, Гастон и Эдмон Бартес вбежали к Гроляру. Они все слышали.
– Ах, негодяй! – воскликнул Бартес по адресу Альбера Прево-Лемера.
– Побольше спокойствия: час отмщения близок! – произнес Гастон.
– Вы, господин Гроляр, сейчас же отправитесь к нотариусу Каликстену, возьмете у него упомянутое показание, – продолжал, волнуясь, Бартес, – а затем направитесь к Менгару и попросите его сообщить сделанные им отметки, и с этим я немедленно же…
– Я вполне понимаю ваше волнение, ваше негодование, – прервал его Гроляр, – но все это ни к чему не приведет; мы сделаем громадную ошибку, если возьмем показание из конторы нотариуса. Точно так же, на что нам теперь эти заметки Менгара? Все это понадобится нам лишь тогда, когда настанет время действовать; пусть лучше они остаются на прежнем месте, чтобы нас не могли обвинить в том, что мы сами сфабриковали эти улики, тогда как мы должны делать вид, что даже не знаем о существовании этих документов!
– Скажите, почему вы отказываетесь от моего содействия? – спросил Бартес Гроляра.
– Потому что вы уже достаточно страдали и потому, что я не хочу более видеть слез и тревоги на вашем лице! – сказал старик растроганным голосом.
V
VI
– Прекрасно! Благодарю вас за те ценные сведения, которые вы доставили нам, и могу вас уверить, что признательность Бартеса выразится в крупной награде.
– Ах, что вы! – воскликнул бывший банковский служащий. – Да разве я с этой целью писал Бартесу или с этой целью пришел сегодня к вам?! Нет, я сделал это только потому, что моя совесть не дала бы мне покоя, если бы я не сделал всего от меня зависящего для восстановления истины.
Гроляр, растроганный искренностью этих слов, протянул ему руку.
– Но, ради Бога, никому не повторяйте того, что вы мне здесь сказали! – попросил его Гроляр. – Будьте готовы явиться на первый наш призыв и знайте, что желание ваше скоро осуществится, и нам удастся восстановить честное имя невинного и покарать виновных.
– Можете на меня рассчитывать! – ответил Симон Прессак и, откланявшись, удалился.
Едва только он ушел, как дверь из смежной комнаты отворилась, и Ланжале, Гастон и Эдмон Бартес вбежали к Гроляру. Они все слышали.
– Ах, негодяй! – воскликнул Бартес по адресу Альбера Прево-Лемера.
– Побольше спокойствия: час отмщения близок! – произнес Гастон.
– Вы, господин Гроляр, сейчас же отправитесь к нотариусу Каликстену, возьмете у него упомянутое показание, – продолжал, волнуясь, Бартес, – а затем направитесь к Менгару и попросите его сообщить сделанные им отметки, и с этим я немедленно же…
– Я вполне понимаю ваше волнение, ваше негодование, – прервал его Гроляр, – но все это ни к чему не приведет; мы сделаем громадную ошибку, если возьмем показание из конторы нотариуса. Точно так же, на что нам теперь эти заметки Менгара? Все это понадобится нам лишь тогда, когда настанет время действовать; пусть лучше они остаются на прежнем месте, чтобы нас не могли обвинить в том, что мы сами сфабриковали эти улики, тогда как мы должны делать вид, что даже не знаем о существовании этих документов!
– Скажите, почему вы отказываетесь от моего содействия? – спросил Бартес Гроляра.
– Потому что вы уже достаточно страдали и потому, что я не хочу более видеть слез и тревоги на вашем лице! – сказал старик растроганным голосом.
V
Соперничество в ненависти. – Вмешательство адмирала Ле Хелло. – Тщетные сожаления. – Женское убеждение. – Угрожающее письмо. – Прокурор. – Основательные опасения.
В Париже Гроляр чувствовал себя в родной среде, и здесь его способности раскрывались с удивительной полнотой. Ему удалось узнать, что семейный раздор разъедал сильно Прево-Лемера, что Жюль Сеген и Альбер Прево-Лемер питали друг к другу отвращение, близкое к ненависти и что при случае они осыпали друг друга бранью и ругательствами.
С тех пор как глава фирмы вследствие болезни не мог выходить из своей комнаты, эти молодые люди заведовали делами банка, причем необдуманные и рискованные операции одного и безрассудные расходы и траты другого пошатнули кредит фирмы. Напрасно маркиз де Лара-Коэлло хотел вмешаться; его грубо отстранили, и все осталось по-прежнему.
И Жюль Сеген, и Альбер ненавидели маркиза, который являлся в их глазах как бы живым упреком. Он не переставал сокрушаться об осуждении Бартеса и каждую минуту повторял, что ни перед чем не остановится, лишь бы разыскать виновных и предать их правосудию.
Через Люпена, который втерся в дружбу с прислугой дома Прево-Лемера, Гроляр узнал, что госпожа Стефания Сеген, негласно расставшаяся с мужем, жила у своих родителей, покинутая, заброшенная и забытая, проводя целые дни в слезах.
Когда Эдмон узнал о горькой судьбе несчастной женщины, его сердцем овладело глубокое сожаление, которое как бы воскресило в его душе былые чувства, когда все, казалось, улыбалось им, когда он сам любил и был, или считал, что был любим! Но этот момент воспоминаний промелькнул быстро, как молния среди темной ночи.
– Надо забыть, – сказал он себе, – и готовить месть!
Заручившись всеми необходимыми сведениями, Гроляр побывал, частью под своим настоящим именем, частью под именем Уильяма Бредли, у нотариуса Каликстена, у Менгара, у маркиза де Лара-Коэлло и Соларио Тэста с сыновьями, банкиров, погасивших подложный чек.
Кроме Гроляра, также близко принял к сердцу это дело и адмирал Ле Хелло, который, едва управившись со своими личными делами в морском министерстве, всецело отдался делу реабилитации и оправдания Эдмона Бартеса.
Со свойственной безупречно честному человеку наивной доверчивостью адмирал был глубоко убежден, что честность и добродетель всегда торжествуют в жизни и что стоит ему только засвидетельствовать истину, чтобы все поверили ей, и честь его друга будет восстановлена.
Не сообщив никому о своем намерении, он явился к Прево-Лемеру и настоятельно просил повидать его, уверяя, что имеет надобность сделать ему одно очень важное сообщение.
Едва только он назвал себя по имени, как его тотчас же провели в комнату больного.
Лемер ужасно постарел; лицо его было изрыто морщинами, а мертвенная бледность, покрывавшая его черты, свидетельствовала о медленном разложении организма; только одни глаза сохраняли прежний блеск и живость, странно противореча с общим физическим упадком больного. Он сидел в глубоком кресле, обложенный подушками; подле него находились госпожа Прево-Лемер и его дочь, обе измученные, изнеможенные и уходом за больным, и тайным горем, разъедавшим их душу.
Адмирал прежде всего извинился, что нарушает спокойствие больного, но последний ответил ему любезно:
– В настоящее время у нас истинные друзья так редки, что праздником надо назвать тот день, когда нам приходится видеть одного из них!
Ободренный этим приемом, адмирал без утайки рассказал больному цель своего посещения.
– Милейший мой Лемер, – сказал он, – если бы я вас не знал как безупречно честного человека, то не позволил бы себе даже и беспокоить вас… Но вы сами поймете, что при данных условиях мне было трудно, если не невозможно, отложить этот визит; я приехал просить вас помочь мне исправить большую, вопиющую несправедливость.
– Несправедливость? Я не понимаю вас, адмирал!
– Я говорю об Эдмоне Бартесе.
При этом имени, столь смело и столь открыто произнесенном при нем, старый банкир невольно содрогнулся, а обе женщины выразили соболезнование на своих лицах.
– Бедный страдалец, – прошептала Стефания, взглянув на свою мать.
– Эдмон Бартес, – с усилием повторил больной. – Ах, если бы он был здесь подле нас, все несчастья, поражающие нас и грозящие еще обрушиться, были бы устранены…
Ах, почему он в минуту забвения обманул мое к нему доверие и оказался виновным в…
– Виновным?! – прервал его адмирал. – Полноте! Я уверен, что даже ваши дамы не верят в эту виновность!
– Но суд определил!
– Суд! А разве это первая судебная ошибка? Разве это первый несчастный, невинно осужденный на каторгу? Этот несправедливый вердикт должен быть пересмотрен, немедленно пересмотрен, и вам придется заявить по чести и совести, что Эдмон Бартес никогда ничего у вас не похищал.
– Но ведь Бартес теперь обвиняется в побеге с каторги, и никто не знает, где он и что с ним.
– Я знаю. Когда моя эскадра, которой я командовал, заходила в Океанию, я видел его, долго беседовал с ним – он уверил меня в своей невинности. Я не мог не поверить: сама правда говорила его устами. Он теперь свободен, но для такого человека, как он, что такое свобода без честного имени? Он обвинял вас в способствовании его осуждению и называл вас даже главным вдохновителем этого неслыханно несправедливого приговора!
– Меня?!
– Да, вас!
– Ах… Еще этого подозрения или, вернее, оскорбления не доставало! Скажите, адмирал, считаете вы меня способным на подобный недостойный, подлый поступок?
– Нет, мой друг, и я не переставал повторять это вашему бывшему кассиру. Я говорил ему, что в данном деле есть какое-то роковое недоразумение, какая-то мрачная тайна, скрывающая истину!
– Все мы любили Бартеса, как сына, да и он уже был им наполовину благодаря тем чувствам, которые связывали нас… И мое внутреннее убеждение говорило мне, что он невиновен, но ввиду доказательств, обвинявших его, ввиду рассуждений господ судей моя уверенность в нем мало-помалу таяла, пропадала, и перед моими глазами выступила только вся низость этого поступка.
– Я это понимаю, вас сбили с толку перипетии суда, бездушное и бессмысленное красноречие прокурора, но ведь это их дело, их призвание – выдавать светляков за фонари и извращать все понятия и представления людей!
– Но теперь, когда приговор уже произнесен, что же я могу сделать?
– Что вы можете сделать? А вот что! Загляните в глубину вашей души, испытайте вашу совесть и скажите мне прямо, без оговорок, виновен ли, по-вашему, Бартес или не виновен!
– Он не виновен! – сказала госпожа Прево-Лемер.
– Невиновен! Я утверждаю это во всеуслышание! – воскликнула Стефания.
Больной закрыл лицо руками и глубоко вздохнул.
– Невинен… невинен! – прошептал он. – Если бы я только имел хоть малейшее доказательство, если бы могли указать виновного, даже будь он нашего дома, я стал бы действовать, как того требует от меня моя совесть: дни мои сочтены, и я не хотел бы умереть с таким грехом на совести!
– Ну, а письмо Бартеса, разве оно уже не есть доказательство? – заметила Стефания.
– Увы, это была только протестующая угроза!
– Нет, не угроза, а крик возмущения, крик негодования и протест! – сказала молодая женщина.
– Что же особенного в этом письме? – спросил адмирал.
– Вот, читайте! – сказала госпожа Прево-Лемер, взяв из резного ящичка, стоявшего на столе, вскрытый конверт и протянув его гостю.
Это было письмо Эдмона, написанное им перед его отъездом в Новую Каледонию.
Адмирал Ле Хелло прочел его:
Господину Жюлю Прево-Лемеру, в Париже.
Я вам служил четырнадцать лет с преданностью и искренностью, которые никогда не обманывали вас. В благодарность за то вы посылаете меня в ссылку, тогда как ваша совесть говорит вам, что я невинен. Помните же это! Если когда-нибудь вы окажетесь в моей власти, вы не найдете во мне жалости к себе, как не нашел ее в вас мой старик-отец!.. В этот вечер меня увозят из Франции. Не желайте увидеть меня опять в ее пределах!
Эдмон Бартес
— Ну, что же вы хотите, – как бы извиняя и оправдывая Бартеса, сказал адмирал. – Когда человека безвинно ссылают на каторгу, то естественно, что он возмущается. » что нравственные муки озлобляют его» Но я знаю Бартеса: он рыцарь и благородный человек; когда он узнает, что вы были обмануты, введены в заблуждение, он забудет и простит!
– А пересмотр дела разве возможен при отсутствии главного лица?
– Да, если воры будут отысканы.
– Ну, если так, то я сумею исполнить свой долг, как бы тяжел он ни был, но только пускай спешат» быть может, уже через несколько дней будет поздно!
Мадам Прево-Лемер и ее дочь, несмотря на все свои усилия, не могли сдержать хлынувших у них из глаз слез.
– Гром и молния! – пробормотал про себя адмирал, сам растроганный до слез. – И против этих-то людей Бартес хочет дать волю своему чувству мести!. Нет, нет, этого допустить нельзя! – И он поспешил удалиться, чтобы не дать заметить охватившего его волнения, с которым он не в силах был совладать.
– Ну вот, господин Прево-Лемер поддался моим доводам, а теперь очередь за Бартесом! – И уважаемый адмирал направился, бодрый и счастливый, в Гранд-Отель. Но прежде чем славному моряку удалось вступить в переговоры с Эдмоном Бартесом, все его труды и все то, чего он добился у больного банкира, было уже отчасти уничтожено влиянием его родственника, бывшего председателем суда в Нумеа, а ныне прокурором в Париже.
Что же привело этого господина в дом его родственника, простая ли случайность или желание узнать какие-нибудь новости?
Ни то ни другое. Париж – это, без сомнения, город, где лучше всего можно укрыться, но с другой стороны, нигде лучше, чем в Париже, нельзя наводить справки о том, что вас интересует.
После обычных приветствий прокурор попросил, чтобы его оставили наедине с больным.
– Скажите, пожалуйста, был у вас кто-нибудь по делу, относящемуся к вашему бывшему кассиру Бартесу? – спросил он.
– Да, адмирал Ле Хелло только что вышел отсюда. Он говорил мне о возможности пересмотра этого дела и просил меня дать показания в пользу Бартеса и его невиновности, так как настоящий виновник должен быть обнаружен в самом ближайшем времени.
– Ну и, конечно, вы обещали?
– Мог ли я не обещать этого, особенно, если Бартес действительно невиновен!
В ответ на это прокурор с полным убеждением и присущим ему красноречием стал вызывать в памяти больного прошедшее, стал приводить одно доказательство за другим, одну улику за другой, говорить об угрозах каторжника, о его смелом побеге, его жажде мщения, в которой он ничуть не сомневался. И под влиянием всей этой аргументации ослабевший ум больного не долго протестовал. Вскоре он стал соглашаться со своим родственником, что его хотят использовать для восстановления репутации Бартеса и в то же время опутать его и семью целой сетью хитросплетенных махинаций, которая должна привести его к нищете и позору.
– Во всем этом деле какую роль играет адмирал Ле Хелло?
– Он один искренне убежден в невинности Бартеса, – сказал главный прокурор, – и он просит за него в интересах справедливости. Вы сами знаете, что этот Эдмон Бартес обладает способностью производить прямо чарующее впечатление на всех, кто его не близко знает. Так он очаровал и адмирала, который теперь считает для себя долгом чести встать на его защиту.
– Но ведь виновные будут указаны!
– Это просто одно воображение, одно желание со стороны Бартеса отомстить во что бы то ни стало за свое осуждение; в настоящее время Бартес во Франции; мало того, в самом Париже!
– В Париже?!
– Да, меня об этом уведомили всего лишь несколько часов тому назад, и я хочу принять все меры, чтобы защитить вас от этого отъявленного мошенника. Он поклялся погубить всех, кто только носит имя Прево-Лемера. Но он встретит меня на страже чести моей фамилии. Я устрою так хорошо защиту, что он вынужден будет признать свое бессилие, и тогда мы обуздаем его решимость, наложив на него наказание еще более тяжелое, чем первое!
Старый банкир поблагодарил своего племянника и поклялся, что не даст себя одурачить никому.
– Ни даже госпоже Прево-Лемер, ни даже жене Жюля Сегена? – спросил юрист.
– Да, впрочем, если они узнают, как недостоин этот человек их сожаления и их великодушия, когда не будут более сомневаться в его виновности, то сами перестанут его защищать!
Таким образом, обещав друг другу содействие, дядюшка и племянник расстались, условившись предварительно созвать вечером на семейный совет Жюля Сегена и Альбера, чтобы обсудить новое положение дела, созданное возвращением Бартеса на родину и его решимостью снова возбудить борьбу за свою репутацию, руководствуясь, главным образом, желанием покрыть позором своих обвинителей.
В Париже Гроляр чувствовал себя в родной среде, и здесь его способности раскрывались с удивительной полнотой. Ему удалось узнать, что семейный раздор разъедал сильно Прево-Лемера, что Жюль Сеген и Альбер Прево-Лемер питали друг к другу отвращение, близкое к ненависти и что при случае они осыпали друг друга бранью и ругательствами.
С тех пор как глава фирмы вследствие болезни не мог выходить из своей комнаты, эти молодые люди заведовали делами банка, причем необдуманные и рискованные операции одного и безрассудные расходы и траты другого пошатнули кредит фирмы. Напрасно маркиз де Лара-Коэлло хотел вмешаться; его грубо отстранили, и все осталось по-прежнему.
И Жюль Сеген, и Альбер ненавидели маркиза, который являлся в их глазах как бы живым упреком. Он не переставал сокрушаться об осуждении Бартеса и каждую минуту повторял, что ни перед чем не остановится, лишь бы разыскать виновных и предать их правосудию.
Через Люпена, который втерся в дружбу с прислугой дома Прево-Лемера, Гроляр узнал, что госпожа Стефания Сеген, негласно расставшаяся с мужем, жила у своих родителей, покинутая, заброшенная и забытая, проводя целые дни в слезах.
Когда Эдмон узнал о горькой судьбе несчастной женщины, его сердцем овладело глубокое сожаление, которое как бы воскресило в его душе былые чувства, когда все, казалось, улыбалось им, когда он сам любил и был, или считал, что был любим! Но этот момент воспоминаний промелькнул быстро, как молния среди темной ночи.
– Надо забыть, – сказал он себе, – и готовить месть!
Заручившись всеми необходимыми сведениями, Гроляр побывал, частью под своим настоящим именем, частью под именем Уильяма Бредли, у нотариуса Каликстена, у Менгара, у маркиза де Лара-Коэлло и Соларио Тэста с сыновьями, банкиров, погасивших подложный чек.
Кроме Гроляра, также близко принял к сердцу это дело и адмирал Ле Хелло, который, едва управившись со своими личными делами в морском министерстве, всецело отдался делу реабилитации и оправдания Эдмона Бартеса.
Со свойственной безупречно честному человеку наивной доверчивостью адмирал был глубоко убежден, что честность и добродетель всегда торжествуют в жизни и что стоит ему только засвидетельствовать истину, чтобы все поверили ей, и честь его друга будет восстановлена.
Не сообщив никому о своем намерении, он явился к Прево-Лемеру и настоятельно просил повидать его, уверяя, что имеет надобность сделать ему одно очень важное сообщение.
Едва только он назвал себя по имени, как его тотчас же провели в комнату больного.
Лемер ужасно постарел; лицо его было изрыто морщинами, а мертвенная бледность, покрывавшая его черты, свидетельствовала о медленном разложении организма; только одни глаза сохраняли прежний блеск и живость, странно противореча с общим физическим упадком больного. Он сидел в глубоком кресле, обложенный подушками; подле него находились госпожа Прево-Лемер и его дочь, обе измученные, изнеможенные и уходом за больным, и тайным горем, разъедавшим их душу.
Адмирал прежде всего извинился, что нарушает спокойствие больного, но последний ответил ему любезно:
– В настоящее время у нас истинные друзья так редки, что праздником надо назвать тот день, когда нам приходится видеть одного из них!
Ободренный этим приемом, адмирал без утайки рассказал больному цель своего посещения.
– Милейший мой Лемер, – сказал он, – если бы я вас не знал как безупречно честного человека, то не позволил бы себе даже и беспокоить вас… Но вы сами поймете, что при данных условиях мне было трудно, если не невозможно, отложить этот визит; я приехал просить вас помочь мне исправить большую, вопиющую несправедливость.
– Несправедливость? Я не понимаю вас, адмирал!
– Я говорю об Эдмоне Бартесе.
При этом имени, столь смело и столь открыто произнесенном при нем, старый банкир невольно содрогнулся, а обе женщины выразили соболезнование на своих лицах.
– Бедный страдалец, – прошептала Стефания, взглянув на свою мать.
– Эдмон Бартес, – с усилием повторил больной. – Ах, если бы он был здесь подле нас, все несчастья, поражающие нас и грозящие еще обрушиться, были бы устранены…
Ах, почему он в минуту забвения обманул мое к нему доверие и оказался виновным в…
– Виновным?! – прервал его адмирал. – Полноте! Я уверен, что даже ваши дамы не верят в эту виновность!
– Но суд определил!
– Суд! А разве это первая судебная ошибка? Разве это первый несчастный, невинно осужденный на каторгу? Этот несправедливый вердикт должен быть пересмотрен, немедленно пересмотрен, и вам придется заявить по чести и совести, что Эдмон Бартес никогда ничего у вас не похищал.
– Но ведь Бартес теперь обвиняется в побеге с каторги, и никто не знает, где он и что с ним.
– Я знаю. Когда моя эскадра, которой я командовал, заходила в Океанию, я видел его, долго беседовал с ним – он уверил меня в своей невинности. Я не мог не поверить: сама правда говорила его устами. Он теперь свободен, но для такого человека, как он, что такое свобода без честного имени? Он обвинял вас в способствовании его осуждению и называл вас даже главным вдохновителем этого неслыханно несправедливого приговора!
– Меня?!
– Да, вас!
– Ах… Еще этого подозрения или, вернее, оскорбления не доставало! Скажите, адмирал, считаете вы меня способным на подобный недостойный, подлый поступок?
– Нет, мой друг, и я не переставал повторять это вашему бывшему кассиру. Я говорил ему, что в данном деле есть какое-то роковое недоразумение, какая-то мрачная тайна, скрывающая истину!
– Все мы любили Бартеса, как сына, да и он уже был им наполовину благодаря тем чувствам, которые связывали нас… И мое внутреннее убеждение говорило мне, что он невиновен, но ввиду доказательств, обвинявших его, ввиду рассуждений господ судей моя уверенность в нем мало-помалу таяла, пропадала, и перед моими глазами выступила только вся низость этого поступка.
– Я это понимаю, вас сбили с толку перипетии суда, бездушное и бессмысленное красноречие прокурора, но ведь это их дело, их призвание – выдавать светляков за фонари и извращать все понятия и представления людей!
– Но теперь, когда приговор уже произнесен, что же я могу сделать?
– Что вы можете сделать? А вот что! Загляните в глубину вашей души, испытайте вашу совесть и скажите мне прямо, без оговорок, виновен ли, по-вашему, Бартес или не виновен!
– Он не виновен! – сказала госпожа Прево-Лемер.
– Невиновен! Я утверждаю это во всеуслышание! – воскликнула Стефания.
Больной закрыл лицо руками и глубоко вздохнул.
– Невинен… невинен! – прошептал он. – Если бы я только имел хоть малейшее доказательство, если бы могли указать виновного, даже будь он нашего дома, я стал бы действовать, как того требует от меня моя совесть: дни мои сочтены, и я не хотел бы умереть с таким грехом на совести!
– Ну, а письмо Бартеса, разве оно уже не есть доказательство? – заметила Стефания.
– Увы, это была только протестующая угроза!
– Нет, не угроза, а крик возмущения, крик негодования и протест! – сказала молодая женщина.
– Что же особенного в этом письме? – спросил адмирал.
– Вот, читайте! – сказала госпожа Прево-Лемер, взяв из резного ящичка, стоявшего на столе, вскрытый конверт и протянув его гостю.
Это было письмо Эдмона, написанное им перед его отъездом в Новую Каледонию.
Адмирал Ле Хелло прочел его:
Господину Жюлю Прево-Лемеру, в Париже.
Я вам служил четырнадцать лет с преданностью и искренностью, которые никогда не обманывали вас. В благодарность за то вы посылаете меня в ссылку, тогда как ваша совесть говорит вам, что я невинен. Помните же это! Если когда-нибудь вы окажетесь в моей власти, вы не найдете во мне жалости к себе, как не нашел ее в вас мой старик-отец!.. В этот вечер меня увозят из Франции. Не желайте увидеть меня опять в ее пределах!
Эдмон Бартес
— Ну, что же вы хотите, – как бы извиняя и оправдывая Бартеса, сказал адмирал. – Когда человека безвинно ссылают на каторгу, то естественно, что он возмущается. » что нравственные муки озлобляют его» Но я знаю Бартеса: он рыцарь и благородный человек; когда он узнает, что вы были обмануты, введены в заблуждение, он забудет и простит!
– А пересмотр дела разве возможен при отсутствии главного лица?
– Да, если воры будут отысканы.
– Ну, если так, то я сумею исполнить свой долг, как бы тяжел он ни был, но только пускай спешат» быть может, уже через несколько дней будет поздно!
Мадам Прево-Лемер и ее дочь, несмотря на все свои усилия, не могли сдержать хлынувших у них из глаз слез.
– Гром и молния! – пробормотал про себя адмирал, сам растроганный до слез. – И против этих-то людей Бартес хочет дать волю своему чувству мести!. Нет, нет, этого допустить нельзя! – И он поспешил удалиться, чтобы не дать заметить охватившего его волнения, с которым он не в силах был совладать.
– Ну вот, господин Прево-Лемер поддался моим доводам, а теперь очередь за Бартесом! – И уважаемый адмирал направился, бодрый и счастливый, в Гранд-Отель. Но прежде чем славному моряку удалось вступить в переговоры с Эдмоном Бартесом, все его труды и все то, чего он добился у больного банкира, было уже отчасти уничтожено влиянием его родственника, бывшего председателем суда в Нумеа, а ныне прокурором в Париже.
Что же привело этого господина в дом его родственника, простая ли случайность или желание узнать какие-нибудь новости?
Ни то ни другое. Париж – это, без сомнения, город, где лучше всего можно укрыться, но с другой стороны, нигде лучше, чем в Париже, нельзя наводить справки о том, что вас интересует.
После обычных приветствий прокурор попросил, чтобы его оставили наедине с больным.
– Скажите, пожалуйста, был у вас кто-нибудь по делу, относящемуся к вашему бывшему кассиру Бартесу? – спросил он.
– Да, адмирал Ле Хелло только что вышел отсюда. Он говорил мне о возможности пересмотра этого дела и просил меня дать показания в пользу Бартеса и его невиновности, так как настоящий виновник должен быть обнаружен в самом ближайшем времени.
– Ну и, конечно, вы обещали?
– Мог ли я не обещать этого, особенно, если Бартес действительно невиновен!
В ответ на это прокурор с полным убеждением и присущим ему красноречием стал вызывать в памяти больного прошедшее, стал приводить одно доказательство за другим, одну улику за другой, говорить об угрозах каторжника, о его смелом побеге, его жажде мщения, в которой он ничуть не сомневался. И под влиянием всей этой аргументации ослабевший ум больного не долго протестовал. Вскоре он стал соглашаться со своим родственником, что его хотят использовать для восстановления репутации Бартеса и в то же время опутать его и семью целой сетью хитросплетенных махинаций, которая должна привести его к нищете и позору.
– Во всем этом деле какую роль играет адмирал Ле Хелло?
– Он один искренне убежден в невинности Бартеса, – сказал главный прокурор, – и он просит за него в интересах справедливости. Вы сами знаете, что этот Эдмон Бартес обладает способностью производить прямо чарующее впечатление на всех, кто его не близко знает. Так он очаровал и адмирала, который теперь считает для себя долгом чести встать на его защиту.
– Но ведь виновные будут указаны!
– Это просто одно воображение, одно желание со стороны Бартеса отомстить во что бы то ни стало за свое осуждение; в настоящее время Бартес во Франции; мало того, в самом Париже!
– В Париже?!
– Да, меня об этом уведомили всего лишь несколько часов тому назад, и я хочу принять все меры, чтобы защитить вас от этого отъявленного мошенника. Он поклялся погубить всех, кто только носит имя Прево-Лемера. Но он встретит меня на страже чести моей фамилии. Я устрою так хорошо защиту, что он вынужден будет признать свое бессилие, и тогда мы обуздаем его решимость, наложив на него наказание еще более тяжелое, чем первое!
Старый банкир поблагодарил своего племянника и поклялся, что не даст себя одурачить никому.
– Ни даже госпоже Прево-Лемер, ни даже жене Жюля Сегена? – спросил юрист.
– Да, впрочем, если они узнают, как недостоин этот человек их сожаления и их великодушия, когда не будут более сомневаться в его виновности, то сами перестанут его защищать!
Таким образом, обещав друг другу содействие, дядюшка и племянник расстались, условившись предварительно созвать вечером на семейный совет Жюля Сегена и Альбера, чтобы обсудить новое положение дела, созданное возвращением Бартеса на родину и его решимостью снова возбудить борьбу за свою репутацию, руководствуясь, главным образом, желанием покрыть позором своих обвинителей.
VI
Дон Хосе Трухильо. – Гроляр у прокурора. – Соревнование старых друзей. – Последний маневр. – Гость Гроляра. – Вилла. – Приглашенные Гроляра. – Недоверие Альбера. – Обвинение. – Признание. – Показание.
Между тем Гроляр не терял времени. Ему удалось не только познакомиться с Альбером Прево-Лемером, но даже втереться в его доверие . Мотаясь по всем трактирам и другим подобным заведениям, пользующимся дурной славой, где постоянно можно было встретить Альбера, напиваясь с ним вместе и проигрывая ему почти каждый вечер более или менее порядочную сумму, дон Хосе Трухильо завоевал себе не только симпатию, но и уважение прокутившегося и совершенно сбившегося с пути Альбера Прево-Лемера, нимало не подозревавшего в этом плантаторе с острова Куба старого сыщика Гроляра.
Понятно, что цель последнего была заманить сына банкира в ловушку и затем выманить у него признание.
Но последний, хотя и не отличался большим умом, держался с разумной осторожностью даже и в минуты объяснения, когда речь заходила об Эдмоне Бартесе и его недостойном поступке.
С другой стороны, он не скрывал чувства отвращения, внушаемого ему достойным beau frere; о нем он говорил не иначе как с плохо скрытым пренебрежением. Между мошенниками, участвовавшими в одних и тех же грязных делах, нередко возникает такое недоброжелательство и враждебность, переходящие в настоящую ненависть, которая в конце концов обыкновенно приводит к тому, что они сами выдают себя. Зная это, Гроляр не только выжидал этот момент, но даже старался вызвать между ними столкновение, которое привело бы к этому.
Ему посчастливилось: сами обстоятельства сложились так, что ускорили ход событий, которыми он умело воспользовался. В один прекрасный день главный прокурор пригласил его к себе в свой кабинет и сказал:
– Господин Гроляр, вы раньше оказывали мне большие услуги своей старательностью, усердием и проницательностью, – и я решил еще раз воспользоваться вашими способностями в одном очень важном деле!
– Я весь к вашим услугам! – ответил Гроляр.
– Помните Эдмона Бартеса, этого бывшего кассира моего дяди, который был нашим пансионером в Новой Каледонии и который затем бежал вместе с четырьмя китайцами, обвинявшимися в похищении «Регента»?
– Помню, прокурор!
– Так вот, видите ли, этот Эдмон Бартес, кажется, вернулся во Францию с намерением отомстить всем, кто был причастен к осуждению, – этому надо помешать. Благодаря его смелости и, главным образом, благодаря ловко пущенному слуху, что он в сильной степени содействовал возвращению по принадлежности «Регента», он сумел снискать себе расположение многих влиятельных лиц, слепо верящих в его невиновность и решивших ходатайствовать за него» в высших сферах… Теперь нам необходимо узнать, где скрывается Бартес, узнать, с кем он имеет сношения, и следить за малейшими его действиями. При вашем содействии, я надеюсь, мне удастся все это!
– Вы останетесь мной довольны, господин прокурор, мы найдем виновного, и на этот раз воздастся должное его бесстыдству и лицемерию!
– Ну, идите с Богом, господин Гроляр, я рассчитываю на вас!
Подобно великим полководцам, Гроляр проявил необыкновенную активность и усердие и сообщил о своем плане прежде всего Ланжале.
– Не беспокойся, – сказал ему последний, – ты завтра же будешь жильцом или владельцем какого-нибудь уединенного дома или виллы!
– А у тебя есть деньги?
– Да ты, как видно, забываешь, что я имею миллионное состояние, я уже немного отведал этого вкусного блюда; и так как мне для господина Бартеса ничего не жаль, то ты можешь черпать, сколько тебе надо, из моей казны, лишь бы обеспечить успех делу.
– Благодарю тебя за моего сына! – сказал старый сыщик.
Ланжале тотчас же вскочил на извозчика и скрылся, а Гроляр отправился в ту скромную гостиницу, где квартировали Порник, Данео и Пюжоль.
– Друзья, – сказал им Гроляр, – настал момент доказать вашу признательность господину Бартесу.
– Прекрасно! Прекрасно! Скажи же только, что нам делать, и мы все сделаем, хотя бы нам за это пришлось снова вернуться на наш милый остров!
– Нет, нет, друзья, ничего столь ужасного от вас не потребуют; вам следует только сторожить одного человека, которого вы не должны касаться даже и пальцем; важно только не дать ему возможности убежать!
– Пусть этот гражданин будет увертлив, как угорь, или прыток, как заяц, мы не дадим ему уйти из наших рук! Не правда ли, Пюжоль? Не правда ли, Данео?
– Будем неподвижнее Кордуанского маяка! – глухим басом подтвердил бордосец,
– Как статуя! – подхватил его товарищ.
Гроляр присел к столу и написал несколько писем, но не запечатал их; чтобы сделать это, он поджидал Ланжале. Наконец этот последний прибыл.
– Ну что? – спросил его сыщик.
– Я нашел! – ответил Парижанин. – Под именем дона Хосе Трухильо ты являешься нанимателем и жильцом превосходного павильона-особняка на авеню д'Орлеан вблизи укреплений; это настоящая игрушка. Этот дом роскошно обставлен, и никаких соседей.
– Сколько же ты на это потратил?
– Ну, об этом после!
В то время авеню д'Орлеан тянулась вплоть до Монружа и совсем не походила на то, что она представляет собой теперь. Как только начинало темнеть, порядочные люди не отваживались более выходить на пустынные улицы, плохо освещенные, с бесконечно тянущимися по обе стороны заборами и стенами, из-за которых доносился грозный, сиплый лай цепных собак.
В этой-то отдаленной и глухой части города Гроляр становился хозяином особняка, нанятого для него Парижанином.
Теперь, узнав о местоположении своего нового жилища, Гроляр дописал свои письма до конца, запечатал их и тотчас же отправил по назначению.
Затем он отправил, не теряя ни минуты, телеграмму на имя Уильяма Бредли в Шербур, которой приглашал капитана Уолтера Дигби, Кианга, Лу, Чанга и просил их спешить в Париж как можно скорее, а в случае, если бы не было удобного поезда, отправляющегося немедленно в Париж, – взять экспресс и спешить сколько только возможно.
– Кажется, я ничего не забыл? – спросил он у Ланжале.
– Мне думается, что нет.
– Ну, так отправляйся с этими молодцами на мою виллу; пусть они хорошенько ознакомятся и с местоположением, и с расположением комнат – ты им укажешь все; когда приедут мои приглашенные, ты примешь их, а я буду между семью и восемью часами вечера!
Распорядившись таким образом, Гроляр отправился разыскивать Альбера Прево-Лемера, которого он застал в одном из модных ресторанов, посещаемых по преимуществу золотой молодежью, не имеющей определенных занятий и тратящей зря родительские деньги.
– Ну, теперь я от вас не отстану, – заявил Гроляр, или дон Хосе, своему мнимому приятелю и собутыльнику. – Я купил на днях маленькую виллу, и сегодня вечером мы в ней справляем новоселье.
– Где это?
– Да там, у черта на куличках, у самых укреплений.
– Вы становитесь настоящим любителем сельской жизни! – засмеялся Альбер.
– Право, время от времени не мешает пожить среди зелени!..
– И много у вас будет веселых гостей?
– Ну, этот вопрос мне кажется излишним!
– В таком случае я весь ваш! Я люблю быть там, где можно пошуметь и повеселиться, не стесняясь, вовсю!
С этого момента сын банкира и мнимый дон Хосе не расставались. Когда пробило семь часов, приятели, сидевшие за столиком кафе «Богач» и закусывавшие уже в четвертый или в пятый раз, поднялись с места; сыщик лишь делал вид, что поглощает напитки в одинаковом количестве со своим собутыльником, тогда как Альбер, верный своей привычке, уже начинал приходить в состояние человека, у которого двоится в глазах.
Выйдя из кафе, Гроляр крикнул извозчика.
– Вот, гражданин, пожалуйте! Куда вас везти? Гроляр сказал ему адрес.
– Сапристи! Далеконько! – заметил извозчик. – Но, конечно, это не беда, если вы не поскупитесь… Ведь вы дадите мне хорошо на чай, не правда ли?
– Да! Пошел!
– Право, – сказал брезгливо Альбер, – эти извозчики становятся чересчур фамильярны… Они положительно обращаются с нами, как с себе равными! Я удивляюсь, дон Хосе, что вы не держите своего экипажа.
– Позволю себе напомнить вам, что мои экипажи еще в Гаване, я жду их с ближайшим пароходом.
Между тем извозчик приотворил дверцу экипажа и спросил Гроляра едва слышным шепотом:
– Это и есть тот самый господин?
– Да!
В широком плаще с поднятым воротником и клеенчатой шляпе с широкими полями, как у большинства извозчиков, Люпена трудно было узнать, хотя сам он уже на протяжении нескольких часов не выпускал из виду Гроляра, следуя за ним от одного кафе к другому, от одного ресторана к другому.
Было уже довольно поздно, когда извозчик наконец подъехал к вилле дона Хосе Трухильо. Альбер, которым овладела дремота под влиянием выпитого вина и тряски экипажа, задремал в углу кареты. Пришлось его будить и трясти, чтобы заставить выйти из экипажа.
Когда он вошел в дом, трое слуг кинулись его раздевать, принимая его пальто, трость и шляпу, причем оглядели его с таким любопытством, что ему это показалось несколько странным.
– Что же им надо от меня, этим холуям, – проговорил он себе под нос, входя в ярко освещенный салон, все окна которого были, однако, наглухо закрыты ставнями.
– Не очень-то он вежлив, этот барин, – пробормотал Пюжоль.
– Сразу видно, что этот гусь не служил во флоте! – сказал Данео.
Дон Хосе и Альбер оставались одни в течение нескольких минут, в продолжение которых Альбер критиковал кое-какие подробности обстановки, почти царской по своей роскоши.
– Все-таки сразу видно, мой милейший, что вы еще не парижанин; вы, люди Нового Света, всегда несколько эксцентричны в своих вкусах. Однако я здесь вовсе не для того, чтобы исполнять обязанности ваших декораторов» Прошу вас познакомить меня с вашими гостями.
– Подождите одну минуту, – проговорил дон Хосе. – Кажется, они еще не съехались.
Между тем Гроляр не терял времени. Ему удалось не только познакомиться с Альбером Прево-Лемером, но даже втереться в его доверие . Мотаясь по всем трактирам и другим подобным заведениям, пользующимся дурной славой, где постоянно можно было встретить Альбера, напиваясь с ним вместе и проигрывая ему почти каждый вечер более или менее порядочную сумму, дон Хосе Трухильо завоевал себе не только симпатию, но и уважение прокутившегося и совершенно сбившегося с пути Альбера Прево-Лемера, нимало не подозревавшего в этом плантаторе с острова Куба старого сыщика Гроляра.
Понятно, что цель последнего была заманить сына банкира в ловушку и затем выманить у него признание.
Но последний, хотя и не отличался большим умом, держался с разумной осторожностью даже и в минуты объяснения, когда речь заходила об Эдмоне Бартесе и его недостойном поступке.
С другой стороны, он не скрывал чувства отвращения, внушаемого ему достойным beau frere; о нем он говорил не иначе как с плохо скрытым пренебрежением. Между мошенниками, участвовавшими в одних и тех же грязных делах, нередко возникает такое недоброжелательство и враждебность, переходящие в настоящую ненависть, которая в конце концов обыкновенно приводит к тому, что они сами выдают себя. Зная это, Гроляр не только выжидал этот момент, но даже старался вызвать между ними столкновение, которое привело бы к этому.
Ему посчастливилось: сами обстоятельства сложились так, что ускорили ход событий, которыми он умело воспользовался. В один прекрасный день главный прокурор пригласил его к себе в свой кабинет и сказал:
– Господин Гроляр, вы раньше оказывали мне большие услуги своей старательностью, усердием и проницательностью, – и я решил еще раз воспользоваться вашими способностями в одном очень важном деле!
– Я весь к вашим услугам! – ответил Гроляр.
– Помните Эдмона Бартеса, этого бывшего кассира моего дяди, который был нашим пансионером в Новой Каледонии и который затем бежал вместе с четырьмя китайцами, обвинявшимися в похищении «Регента»?
– Помню, прокурор!
– Так вот, видите ли, этот Эдмон Бартес, кажется, вернулся во Францию с намерением отомстить всем, кто был причастен к осуждению, – этому надо помешать. Благодаря его смелости и, главным образом, благодаря ловко пущенному слуху, что он в сильной степени содействовал возвращению по принадлежности «Регента», он сумел снискать себе расположение многих влиятельных лиц, слепо верящих в его невиновность и решивших ходатайствовать за него» в высших сферах… Теперь нам необходимо узнать, где скрывается Бартес, узнать, с кем он имеет сношения, и следить за малейшими его действиями. При вашем содействии, я надеюсь, мне удастся все это!
– Вы останетесь мной довольны, господин прокурор, мы найдем виновного, и на этот раз воздастся должное его бесстыдству и лицемерию!
– Ну, идите с Богом, господин Гроляр, я рассчитываю на вас!
Подобно великим полководцам, Гроляр проявил необыкновенную активность и усердие и сообщил о своем плане прежде всего Ланжале.
– Не беспокойся, – сказал ему последний, – ты завтра же будешь жильцом или владельцем какого-нибудь уединенного дома или виллы!
– А у тебя есть деньги?
– Да ты, как видно, забываешь, что я имею миллионное состояние, я уже немного отведал этого вкусного блюда; и так как мне для господина Бартеса ничего не жаль, то ты можешь черпать, сколько тебе надо, из моей казны, лишь бы обеспечить успех делу.
– Благодарю тебя за моего сына! – сказал старый сыщик.
Ланжале тотчас же вскочил на извозчика и скрылся, а Гроляр отправился в ту скромную гостиницу, где квартировали Порник, Данео и Пюжоль.
– Друзья, – сказал им Гроляр, – настал момент доказать вашу признательность господину Бартесу.
– Прекрасно! Прекрасно! Скажи же только, что нам делать, и мы все сделаем, хотя бы нам за это пришлось снова вернуться на наш милый остров!
– Нет, нет, друзья, ничего столь ужасного от вас не потребуют; вам следует только сторожить одного человека, которого вы не должны касаться даже и пальцем; важно только не дать ему возможности убежать!
– Пусть этот гражданин будет увертлив, как угорь, или прыток, как заяц, мы не дадим ему уйти из наших рук! Не правда ли, Пюжоль? Не правда ли, Данео?
– Будем неподвижнее Кордуанского маяка! – глухим басом подтвердил бордосец,
– Как статуя! – подхватил его товарищ.
Гроляр присел к столу и написал несколько писем, но не запечатал их; чтобы сделать это, он поджидал Ланжале. Наконец этот последний прибыл.
– Ну что? – спросил его сыщик.
– Я нашел! – ответил Парижанин. – Под именем дона Хосе Трухильо ты являешься нанимателем и жильцом превосходного павильона-особняка на авеню д'Орлеан вблизи укреплений; это настоящая игрушка. Этот дом роскошно обставлен, и никаких соседей.
– Сколько же ты на это потратил?
– Ну, об этом после!
В то время авеню д'Орлеан тянулась вплоть до Монружа и совсем не походила на то, что она представляет собой теперь. Как только начинало темнеть, порядочные люди не отваживались более выходить на пустынные улицы, плохо освещенные, с бесконечно тянущимися по обе стороны заборами и стенами, из-за которых доносился грозный, сиплый лай цепных собак.
В этой-то отдаленной и глухой части города Гроляр становился хозяином особняка, нанятого для него Парижанином.
Теперь, узнав о местоположении своего нового жилища, Гроляр дописал свои письма до конца, запечатал их и тотчас же отправил по назначению.
Затем он отправил, не теряя ни минуты, телеграмму на имя Уильяма Бредли в Шербур, которой приглашал капитана Уолтера Дигби, Кианга, Лу, Чанга и просил их спешить в Париж как можно скорее, а в случае, если бы не было удобного поезда, отправляющегося немедленно в Париж, – взять экспресс и спешить сколько только возможно.
– Кажется, я ничего не забыл? – спросил он у Ланжале.
– Мне думается, что нет.
– Ну, так отправляйся с этими молодцами на мою виллу; пусть они хорошенько ознакомятся и с местоположением, и с расположением комнат – ты им укажешь все; когда приедут мои приглашенные, ты примешь их, а я буду между семью и восемью часами вечера!
Распорядившись таким образом, Гроляр отправился разыскивать Альбера Прево-Лемера, которого он застал в одном из модных ресторанов, посещаемых по преимуществу золотой молодежью, не имеющей определенных занятий и тратящей зря родительские деньги.
– Ну, теперь я от вас не отстану, – заявил Гроляр, или дон Хосе, своему мнимому приятелю и собутыльнику. – Я купил на днях маленькую виллу, и сегодня вечером мы в ней справляем новоселье.
– Где это?
– Да там, у черта на куличках, у самых укреплений.
– Вы становитесь настоящим любителем сельской жизни! – засмеялся Альбер.
– Право, время от времени не мешает пожить среди зелени!..
– И много у вас будет веселых гостей?
– Ну, этот вопрос мне кажется излишним!
– В таком случае я весь ваш! Я люблю быть там, где можно пошуметь и повеселиться, не стесняясь, вовсю!
С этого момента сын банкира и мнимый дон Хосе не расставались. Когда пробило семь часов, приятели, сидевшие за столиком кафе «Богач» и закусывавшие уже в четвертый или в пятый раз, поднялись с места; сыщик лишь делал вид, что поглощает напитки в одинаковом количестве со своим собутыльником, тогда как Альбер, верный своей привычке, уже начинал приходить в состояние человека, у которого двоится в глазах.
Выйдя из кафе, Гроляр крикнул извозчика.
– Вот, гражданин, пожалуйте! Куда вас везти? Гроляр сказал ему адрес.
– Сапристи! Далеконько! – заметил извозчик. – Но, конечно, это не беда, если вы не поскупитесь… Ведь вы дадите мне хорошо на чай, не правда ли?
– Да! Пошел!
– Право, – сказал брезгливо Альбер, – эти извозчики становятся чересчур фамильярны… Они положительно обращаются с нами, как с себе равными! Я удивляюсь, дон Хосе, что вы не держите своего экипажа.
– Позволю себе напомнить вам, что мои экипажи еще в Гаване, я жду их с ближайшим пароходом.
Между тем извозчик приотворил дверцу экипажа и спросил Гроляра едва слышным шепотом:
– Это и есть тот самый господин?
– Да!
В широком плаще с поднятым воротником и клеенчатой шляпе с широкими полями, как у большинства извозчиков, Люпена трудно было узнать, хотя сам он уже на протяжении нескольких часов не выпускал из виду Гроляра, следуя за ним от одного кафе к другому, от одного ресторана к другому.
Было уже довольно поздно, когда извозчик наконец подъехал к вилле дона Хосе Трухильо. Альбер, которым овладела дремота под влиянием выпитого вина и тряски экипажа, задремал в углу кареты. Пришлось его будить и трясти, чтобы заставить выйти из экипажа.
Когда он вошел в дом, трое слуг кинулись его раздевать, принимая его пальто, трость и шляпу, причем оглядели его с таким любопытством, что ему это показалось несколько странным.
– Что же им надо от меня, этим холуям, – проговорил он себе под нос, входя в ярко освещенный салон, все окна которого были, однако, наглухо закрыты ставнями.
– Не очень-то он вежлив, этот барин, – пробормотал Пюжоль.
– Сразу видно, что этот гусь не служил во флоте! – сказал Данео.
Дон Хосе и Альбер оставались одни в течение нескольких минут, в продолжение которых Альбер критиковал кое-какие подробности обстановки, почти царской по своей роскоши.
– Все-таки сразу видно, мой милейший, что вы еще не парижанин; вы, люди Нового Света, всегда несколько эксцентричны в своих вкусах. Однако я здесь вовсе не для того, чтобы исполнять обязанности ваших декораторов» Прошу вас познакомить меня с вашими гостями.
– Подождите одну минуту, – проговорил дон Хосе. – Кажется, они еще не съехались.