Страница:
Роджер Желязны
Девять принцев Амбера
Глава 1
После целой вечности ожидания, кажется, что-то стало проясняться.
Я попытался пошевелить пальцами ног, и мне это удалось. Я лежал, распластавшись, в больничной постели. Обе мои ноги были в гипсе, но все-таки это были мои ноги.
Я изо всех сил зажмурился, потом открыл глаза — и так три раза. Комната постепенно перестала вращаться передо мной и вокруг меня.
Но где это, черт побери, я находился?
Постепенно туман, застилавший мой мозг, начал рассеиваться, и я кое-что припомнил. Я вспомнил долгие темные ночи, санитарок и уколы. Каждый раз, как только я начинал приходить в сознание, меня тут же кололи из шприца какой-то гадостью. Так это все и было. Да. Именно так. Но сейчас я чувствовал себя вполне прилично. По крайней мере, наполовину. И им придется прекратить их лечение.
Придется ли?
Может быть, и нет, внезапно пришло мне на ум.
Естественный скептицизм относительно чистоты человеческих намерений прочно укоренился в моем мозгу. Да меня просто перекололи наркотиками, внезапно сообразил я. По моим ощущениям, никакой особой причины и необходимости в этом не было и не могло быть, но уж если они начали, то с какой стати им останавливаться именно сейчас? Ведь наверняка за это им было заплачено. Значит, действуй хладнокровно и сделай вид, что ты еще в дурмане, подсказал мой внутренний голос — моя вторая половина, самая худшая, но и более мудрая.
Я последовал его совету.
Санитарка осторожно заглянула в палату примерно десятью минутами позже, и, конечно, я все еще храпел. Дверь тихо закрылась. К этому времени я восстановил кое-что из того, что произошло.
Я смутно припоминал, что побывал в каком-то происшествии. Что произошло потом — было как в тумане, ну, а о том, что было до этого, я вообще не имел ни малейшего представления. Но сперва меня отвезли в обычный госпиталь, а потом перевели сюда, это я помнил. Почему? Этого я не знал.
Одако ноги мои были в полном порядке, это я чувствовал. По крайней мере, ходить я мог вполне, хотя и не помнил точно, сколько времени прошло с тех пор, как я их сломал, а то, что у меня было два перелома — это я помнил. Голова у меня несколько кружилась, но вскоре это прошло и я поднялся, держась за железный прут изголовья кровати, и сделал свой первый шаг.
Полный порядок — ноги меня держали. Итак, теоретически, я был вполне способен уйти отсюда.
Я вновь добрался до кровати, улегся поудобнее и стал думать. Меня зазнобило, на теле выступил пот. Во рту отчетливо чувствовался вкус сладкого пудинга. В здании пахло гнилью.
Да, я попал в автомобильное происшествие, да еще какое…
Затем открылась дверь, впустив в комнату струю сильного электрического света из коридора, и сквозь щели век я увидел сестру со шприцем в руках. Она подошла к постели — широкобедрая бабища, темноволосая и с толстыми руками.
Как только она приблизилась, я сел.
— Добрый вечер, — сказал я.
— Добрый вечер, — ответила она.
— Когда я выписываюсь отсюда?
— Это надо узнать у доктора.
— Узнайте, — сказал я.
— Пожалуйста, закатайте рукав.
— Нет, благодарю вас.
— Но мне надо сделать вам укол.
— Нет, не надо. Мне он не нужен.
— Боюсь, что доктору виднее.
— Вот и пригласите его сюда, и пусть он сам это скажет. А тем временем я не позволю делать себе никаких уколов.
— И все же боюсь, что тут ничего нельзя сделать. У меня точные сведения.
— Они были и у Эйхмана, а поглядите, что с ним сделали, — и я медленно покачал головой.
— Ах, вот как. Учтите, что мне придется доложить об этом… этом…
— Обязательно доложите и, кстати, во время своего доклада не забудьте сказать, что я решил выписаться отсюда завтра утром.
— Это невозможно. Вы не можете даже стоять на ногах, а что касается внутренних повреждений и кровоизлияний…
— Посмотрим, — сказал я. — Спокойной ночи.
Она исчезла из комнаты, не удосужившись ответить. Я вновь улегся поудобней и задумался.
Похоже было, что я нахожусь в частной клинике, а это означало, что кто-то должен был оплачивать счет, причем немалый. Но кто? Кого я знал? Я не мог вспомнить ни одного своего родственника или друга. Что из этого следовало? Что меня упрятали сюда враги? Я стал думать дальше. Ничего. И никого, кто мог бы поместить меня сюда.
Мой автомобиль упал с небольшого утеса, прямо в озеро, внезапно вспомнил я. И это было все, что я помнил. Я… Я весь напрягся и меня вновь прошиб пот. Я не знал, КТО Я ТАКОЙ.
И чтобы хоть чем-нибудь занять себя, я уселся на постели и принялся разбинтовывать повязки. Под ними все вроде было в порядке, да к тому же меня не оставляло чувство, что я все делаю правильно. Я сломал гипс на правой ноге, используя как рычаг железный прут, который выломал в изголовье кровати. У меня внезапно возникло такое чувство, что мне надо убраться отсюда как можно скорее, и что мне обязательно надо сделать что-то очень важное. Я несколько раз согнул и разогнул правую ногу. Полный порядок. Я разбил гипс на левой ноге, поднялся и пошел к стенному шкафу.
Моей одежды там не было. Затем я услышал шаги. Я вернулся на кровать и как можно более тщательно накрыл себя бинтами и разломанным гипсом. Дверь снова открылась. Затем комната ярко осветилась и у самого входа, у выключателя, я увидел здоровенного детину в белом халате.
— Мне сказали, что вы тут грубо отказываетесь подчиняться нашей санитарке, — сказал он, и здесь уж было не притвориться, что я сплю. — Как это понять?
— Не знаю, — ответил я. — Как?
Это его обеспокоило на секунду-другую, затем, нахмурившись, он продолжал:
— Сейчас время вашего вечернего укола.
— Вы врач?
— Нет, но мне велено сделать вам укол, а для этого у меня хватит специальной медицинской подготовки.
— А я отказываюсь от укола и имею на это полное юридическое право. В конце концов, какое вам дело?
— Я сделаю вам укол, — он приблизился ко мне с левой стороны кровати. В руке его появился шприц, который до этого он тщательно скрывал.
Это был очень некрасивый, грязный удар дюйма на 4 ниже пояса, если я не ошибаюсь, после которого он очнулся перед кроватью на коленях.
— … …, — сказал он спустя некоторое время.
— Еще раз подойдете ко мне, — сказал я, — и пеняйте на себя.
— Ничего, мы умеем обращаться и с такими пациентами, — с трудом выдавил он из себя.
Тогда я понял, что наступило время действовать.
— Где моя одежда? — спросил я.
— … …, — повторил он.
— В таком случае мне придется позаимствовать вашу. Дайте ее сюда.
Его ругань в третий раз уже начала утомлять меня, так что пришлось накинуть на него простыню и оглушить железным прутом по голове. Примерно через две минуты я был одет во все белое — цвет Моби Дика и ванильного мороженого. Какое уродство! Я запихал его в стенной шкаф и выглянул через зарешеченное окно. Я увидел старую луну с молодым месяцем на руках, качающую его над верхушками тополей. Трава серебрилась и переливалась тонким светом. Ночь слабо спорила с солнцем. Ничто не подсказывало мне, где именно я находился. Комната моя, тем не менее, находилась на третьем этаже здания, и слева от меня, внизу, освещенный квадрат окна говорил о том, что на первом этаже тоже кто-то не спал.
Так что я вышел из комнаты и осмотрел коридор. Слева он заканчивался глухой стеной с зарешеченным окном, и по обе стороны располагались четыре двери, две на каждой. Скорее всего эти двери вели в такие же палаты, как и моя. Я подошел к окну, но не увидел ничего нового: те же деревья, та же земля, та же ночь. Я повернулся и направился в другую сторону. Двери, двери, двери — без единой полоски света под ними, и единственный звук — шлепанье моих ног, да и то только потому, что позаимствованная обувь оказалась слишком велика.
Часы моего вышибалы показывали 5 часов 44 минуты. Металлический прут я заткнул за пояс под белым халатом, и он очень неудобно бил меня во время ходьбы по бедру. На потолке коридора примерно через каждые 20 футов горела лампа дневного света. Добравшись до первого этажа, я свернул направо и пошел по коридору, высматривая дверь с выбивающейся из-под нее полоской света. Дверь эта оказалась самой последней по коридору, и я был так невежлив, что вошел в нее не постучавшись.
За большим полированным столом, наклонившись над одним из ящиков, сидел человек в роскошном халате. На палату эта комната чтото не походила.
Он поднял голову, и глаза его загорелись, а губы раздвинулись на секунду, как будто он хотел закричать, но удержался, увидев выражение на моем лице. Он быстро встал. Я закрыл за собой дверь, подошел ближе и сказал:
— С добрым утром. Боюсь, у вас будут крупные неприятности.
Люди, по-видимому, никогда не излечатся от любопытства по поводу неприятностей, потому что те 3 секунды, которые потребовались мне, чтобы пересечь комнату, он спросил:
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, что собираюсь подать на вас в суд за то, что вы держали меня взаперти, а также за издевательство и незаконное употребление наркотиков. В настоящий момент у меня как раз начался тот период, когда мне необходом укол морфия, а поэтому я за себя не отвечаю и могу начать бросаться на людей и …
— Убирайтесь отсюда, — выпрямился он.
Я увидел на его столе пачку сигарет. Закурив, я сказал:
— А теперь сядьте и заткнитесь. Нам надо кое-что обсудить.
Сесть он сел, но не заткнулся.
— Вы нарушаете сразу несколько правил.
— Вот пусть суд и разберется в том, кто что нарушает. А теперь мне нужна одежда и личные вещи. Я выписываюсь.
— Вы не в том состоянии…
— Вас не спросили. Гоните мои вещи, или я действительно обращусь в суд.
Он потянулся к кнопке звонка на столе, но я откинул его руку в сторону, повторив:
— Мои вещи. А это вам следовало сделать раньше, когда я только вошел. Сейчас слишком поздно.
— Мистер Кори, вы были очень тяжелым па…
Кори? Я перебил его:
— Сам я сюда не ложился, но будьте уверены, выписаться отсюда я выпишусь. И причем сейчас. Так что вы не задерживайте меня.
— Совершенно очевидно, что вы сейчас находитесь не в том состоянии, чтобы оставить стены этой клиники. Я не могу допустить этого. Сейчас я вызову санитара, чтобы он помог вам добраться обратно в палату и уложил бы вас в постель.
— Не советую. В противном случае вы на себе испытаете, в каком я сейчас состоянии. А теперь ответьте мне на несколько вопросов. Во-первых, кто поместил меня сюда и кто платит за всю эту роскошь?
— Ну, хорошо, — он вздохнул и его маленькие усики печально опустились долу. Он открыл ящик стола, сунул туда руку, и я насторожился.
Мне удалось выбить пистолет еще до того, как он отпустил предохранитель. Очень изящный Кольт .32. Подобрав пистолет с крышки стола, я сам снял его с предохранителя и направил в сторону доктора.
— Отвечайте. По-видимому, вы считаете, что я опасен. Вы можете оказаться правы.
Он слабо улыбнулся и тоже закурил — явный просчет с его стороны, если он желал выглядеть уверенным. Руки у него здорово тряслись.
— Ну ладно, Кори. Если это вас успокоит, то поместила вас сюда ваша сестра.
— ??? — подумал я.
— Какая сестра?
— Эвелина.
И это имя мне ничего не говорило.
— Странно, я не видел Эвелину много лет, — сказал я. — Она даже не знала, что я живу в этих местах.
— И тем не менее… — он пожал плечами.
— А где она живет сейчас? Я хотел бы навестить ее, — сказал я.
— У меня нет при себе ее адреса.
— В таком случае узнайте его.
Он поднялся, подошел к полке с картотекой, прочитал все , что было там написано.
Миссис Эвелина Флаумель…
Адрес в Нью-Йорке тоже был мне незнаком, но я его запомнил. Судя по карточке, меня звали Карл Кори. Прекрасно. Чем больше данных, тем лучше.
Я засунул пистолет за пояс, рядом с прутом, естественно, поставив его вновь на предохранитель.
— Ну, ладно. Где моя одежда и сколько вы мне заплатите?
— Вся ваша одежда пропала при катастрофе, и я все же должен сообщить вам, что у вас были переломы обоих ног, причем на левой ноге было два перелома. Честно говоря, я просто не понимаю, как вы можете стоять. Прошло всего две недели…
— Я всегда поправляюсь быстро. А теперь поговорим о деньгах.
— Каких деньгах?
— Которые вы заплатите мне без суда за незаконное содержание в клинике, злоупотребление наркотиками и так далее.
— Не будьте смешным.
— Кто из нас смешон? Я согласен на тысячу долларов наличными, только сейчас.
— Я не намерен даже обсуждать этот вопрос.
— А я все-таки советую вам подумать, ведь что там ни говори, посудите сами, что будут говорить о вашей клинике, если только я не промолчу. А я , вне всякого сомнения, обращусь в медицинское общество, газеты …
— Шантаж, и я на него не поддамся.
— Заплатите вы мне сейчас или потом, после решения суда, мне все равно. Но если вы заплатите сейчас, это обойдется значительно дешевле.
Если он согласится, то тогда я буду твердо знать, что все мои догадки были верны и вся эта история достаточно грязна.
Он уставился на меня и молчал довольно долго.
— У меня нет при себе тысячи, — в конце концов сказал он.
— В таком случае назовите цифру сами, — предложил я.
После еще одной паузы он выдавил из себя:
— Это вымогательство.
— Ну, какие между нами могут быть счеты. Валяйте. Сколько?
— В моем сейфе есть долларов пятьсот.
— Доставайте.
Тщательно осмотрев свой маленький стенной сейф, он сообщил мне, что там всего лишь 430 долларов, а так как мне не хотелось оставлять отпечатков пальцев, пришлось поверить ему на слово. Я забрал купюры и засунул их во внутренний карман.
— Где у вас тут ближайшая компания такси?
Он назвал место, и я проверил по телефонному справочнику, заодно уточнив, где я нахожусь.
Я заставил его набрать номер и вызвать мне такси, во-первых, потому, что не хотел показать ему, в каком состоянии моя память. Одна из повязок, которые я так тщательно удалил, была вокруг моей головы.
Когда он вызвал мне машину, я услышал и название клиники.
Частный госпиталь в Гринвуде.
Я затушил сигарету, вытащил из пачки другую и снял со своих ног примерно двухсотфунтовую тяжесть, сев в удобное коричневое кресло рядом с книжным шкафом.
— Подождем здесь, и вы проводите меня до выхода, — сказал я.
От него я больше так и не услышал ни слова.
Я попытался пошевелить пальцами ног, и мне это удалось. Я лежал, распластавшись, в больничной постели. Обе мои ноги были в гипсе, но все-таки это были мои ноги.
Я изо всех сил зажмурился, потом открыл глаза — и так три раза. Комната постепенно перестала вращаться передо мной и вокруг меня.
Но где это, черт побери, я находился?
Постепенно туман, застилавший мой мозг, начал рассеиваться, и я кое-что припомнил. Я вспомнил долгие темные ночи, санитарок и уколы. Каждый раз, как только я начинал приходить в сознание, меня тут же кололи из шприца какой-то гадостью. Так это все и было. Да. Именно так. Но сейчас я чувствовал себя вполне прилично. По крайней мере, наполовину. И им придется прекратить их лечение.
Придется ли?
Может быть, и нет, внезапно пришло мне на ум.
Естественный скептицизм относительно чистоты человеческих намерений прочно укоренился в моем мозгу. Да меня просто перекололи наркотиками, внезапно сообразил я. По моим ощущениям, никакой особой причины и необходимости в этом не было и не могло быть, но уж если они начали, то с какой стати им останавливаться именно сейчас? Ведь наверняка за это им было заплачено. Значит, действуй хладнокровно и сделай вид, что ты еще в дурмане, подсказал мой внутренний голос — моя вторая половина, самая худшая, но и более мудрая.
Я последовал его совету.
Санитарка осторожно заглянула в палату примерно десятью минутами позже, и, конечно, я все еще храпел. Дверь тихо закрылась. К этому времени я восстановил кое-что из того, что произошло.
Я смутно припоминал, что побывал в каком-то происшествии. Что произошло потом — было как в тумане, ну, а о том, что было до этого, я вообще не имел ни малейшего представления. Но сперва меня отвезли в обычный госпиталь, а потом перевели сюда, это я помнил. Почему? Этого я не знал.
Одако ноги мои были в полном порядке, это я чувствовал. По крайней мере, ходить я мог вполне, хотя и не помнил точно, сколько времени прошло с тех пор, как я их сломал, а то, что у меня было два перелома — это я помнил. Голова у меня несколько кружилась, но вскоре это прошло и я поднялся, держась за железный прут изголовья кровати, и сделал свой первый шаг.
Полный порядок — ноги меня держали. Итак, теоретически, я был вполне способен уйти отсюда.
Я вновь добрался до кровати, улегся поудобнее и стал думать. Меня зазнобило, на теле выступил пот. Во рту отчетливо чувствовался вкус сладкого пудинга. В здании пахло гнилью.
Да, я попал в автомобильное происшествие, да еще какое…
Затем открылась дверь, впустив в комнату струю сильного электрического света из коридора, и сквозь щели век я увидел сестру со шприцем в руках. Она подошла к постели — широкобедрая бабища, темноволосая и с толстыми руками.
Как только она приблизилась, я сел.
— Добрый вечер, — сказал я.
— Добрый вечер, — ответила она.
— Когда я выписываюсь отсюда?
— Это надо узнать у доктора.
— Узнайте, — сказал я.
— Пожалуйста, закатайте рукав.
— Нет, благодарю вас.
— Но мне надо сделать вам укол.
— Нет, не надо. Мне он не нужен.
— Боюсь, что доктору виднее.
— Вот и пригласите его сюда, и пусть он сам это скажет. А тем временем я не позволю делать себе никаких уколов.
— И все же боюсь, что тут ничего нельзя сделать. У меня точные сведения.
— Они были и у Эйхмана, а поглядите, что с ним сделали, — и я медленно покачал головой.
— Ах, вот как. Учтите, что мне придется доложить об этом… этом…
— Обязательно доложите и, кстати, во время своего доклада не забудьте сказать, что я решил выписаться отсюда завтра утром.
— Это невозможно. Вы не можете даже стоять на ногах, а что касается внутренних повреждений и кровоизлияний…
— Посмотрим, — сказал я. — Спокойной ночи.
Она исчезла из комнаты, не удосужившись ответить. Я вновь улегся поудобней и задумался.
Похоже было, что я нахожусь в частной клинике, а это означало, что кто-то должен был оплачивать счет, причем немалый. Но кто? Кого я знал? Я не мог вспомнить ни одного своего родственника или друга. Что из этого следовало? Что меня упрятали сюда враги? Я стал думать дальше. Ничего. И никого, кто мог бы поместить меня сюда.
Мой автомобиль упал с небольшого утеса, прямо в озеро, внезапно вспомнил я. И это было все, что я помнил. Я… Я весь напрягся и меня вновь прошиб пот. Я не знал, КТО Я ТАКОЙ.
И чтобы хоть чем-нибудь занять себя, я уселся на постели и принялся разбинтовывать повязки. Под ними все вроде было в порядке, да к тому же меня не оставляло чувство, что я все делаю правильно. Я сломал гипс на правой ноге, используя как рычаг железный прут, который выломал в изголовье кровати. У меня внезапно возникло такое чувство, что мне надо убраться отсюда как можно скорее, и что мне обязательно надо сделать что-то очень важное. Я несколько раз согнул и разогнул правую ногу. Полный порядок. Я разбил гипс на левой ноге, поднялся и пошел к стенному шкафу.
Моей одежды там не было. Затем я услышал шаги. Я вернулся на кровать и как можно более тщательно накрыл себя бинтами и разломанным гипсом. Дверь снова открылась. Затем комната ярко осветилась и у самого входа, у выключателя, я увидел здоровенного детину в белом халате.
— Мне сказали, что вы тут грубо отказываетесь подчиняться нашей санитарке, — сказал он, и здесь уж было не притвориться, что я сплю. — Как это понять?
— Не знаю, — ответил я. — Как?
Это его обеспокоило на секунду-другую, затем, нахмурившись, он продолжал:
— Сейчас время вашего вечернего укола.
— Вы врач?
— Нет, но мне велено сделать вам укол, а для этого у меня хватит специальной медицинской подготовки.
— А я отказываюсь от укола и имею на это полное юридическое право. В конце концов, какое вам дело?
— Я сделаю вам укол, — он приблизился ко мне с левой стороны кровати. В руке его появился шприц, который до этого он тщательно скрывал.
Это был очень некрасивый, грязный удар дюйма на 4 ниже пояса, если я не ошибаюсь, после которого он очнулся перед кроватью на коленях.
— … …, — сказал он спустя некоторое время.
— Еще раз подойдете ко мне, — сказал я, — и пеняйте на себя.
— Ничего, мы умеем обращаться и с такими пациентами, — с трудом выдавил он из себя.
Тогда я понял, что наступило время действовать.
— Где моя одежда? — спросил я.
— … …, — повторил он.
— В таком случае мне придется позаимствовать вашу. Дайте ее сюда.
Его ругань в третий раз уже начала утомлять меня, так что пришлось накинуть на него простыню и оглушить железным прутом по голове. Примерно через две минуты я был одет во все белое — цвет Моби Дика и ванильного мороженого. Какое уродство! Я запихал его в стенной шкаф и выглянул через зарешеченное окно. Я увидел старую луну с молодым месяцем на руках, качающую его над верхушками тополей. Трава серебрилась и переливалась тонким светом. Ночь слабо спорила с солнцем. Ничто не подсказывало мне, где именно я находился. Комната моя, тем не менее, находилась на третьем этаже здания, и слева от меня, внизу, освещенный квадрат окна говорил о том, что на первом этаже тоже кто-то не спал.
Так что я вышел из комнаты и осмотрел коридор. Слева он заканчивался глухой стеной с зарешеченным окном, и по обе стороны располагались четыре двери, две на каждой. Скорее всего эти двери вели в такие же палаты, как и моя. Я подошел к окну, но не увидел ничего нового: те же деревья, та же земля, та же ночь. Я повернулся и направился в другую сторону. Двери, двери, двери — без единой полоски света под ними, и единственный звук — шлепанье моих ног, да и то только потому, что позаимствованная обувь оказалась слишком велика.
Часы моего вышибалы показывали 5 часов 44 минуты. Металлический прут я заткнул за пояс под белым халатом, и он очень неудобно бил меня во время ходьбы по бедру. На потолке коридора примерно через каждые 20 футов горела лампа дневного света. Добравшись до первого этажа, я свернул направо и пошел по коридору, высматривая дверь с выбивающейся из-под нее полоской света. Дверь эта оказалась самой последней по коридору, и я был так невежлив, что вошел в нее не постучавшись.
За большим полированным столом, наклонившись над одним из ящиков, сидел человек в роскошном халате. На палату эта комната чтото не походила.
Он поднял голову, и глаза его загорелись, а губы раздвинулись на секунду, как будто он хотел закричать, но удержался, увидев выражение на моем лице. Он быстро встал. Я закрыл за собой дверь, подошел ближе и сказал:
— С добрым утром. Боюсь, у вас будут крупные неприятности.
Люди, по-видимому, никогда не излечатся от любопытства по поводу неприятностей, потому что те 3 секунды, которые потребовались мне, чтобы пересечь комнату, он спросил:
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, что собираюсь подать на вас в суд за то, что вы держали меня взаперти, а также за издевательство и незаконное употребление наркотиков. В настоящий момент у меня как раз начался тот период, когда мне необходом укол морфия, а поэтому я за себя не отвечаю и могу начать бросаться на людей и …
— Убирайтесь отсюда, — выпрямился он.
Я увидел на его столе пачку сигарет. Закурив, я сказал:
— А теперь сядьте и заткнитесь. Нам надо кое-что обсудить.
Сесть он сел, но не заткнулся.
— Вы нарушаете сразу несколько правил.
— Вот пусть суд и разберется в том, кто что нарушает. А теперь мне нужна одежда и личные вещи. Я выписываюсь.
— Вы не в том состоянии…
— Вас не спросили. Гоните мои вещи, или я действительно обращусь в суд.
Он потянулся к кнопке звонка на столе, но я откинул его руку в сторону, повторив:
— Мои вещи. А это вам следовало сделать раньше, когда я только вошел. Сейчас слишком поздно.
— Мистер Кори, вы были очень тяжелым па…
Кори? Я перебил его:
— Сам я сюда не ложился, но будьте уверены, выписаться отсюда я выпишусь. И причем сейчас. Так что вы не задерживайте меня.
— Совершенно очевидно, что вы сейчас находитесь не в том состоянии, чтобы оставить стены этой клиники. Я не могу допустить этого. Сейчас я вызову санитара, чтобы он помог вам добраться обратно в палату и уложил бы вас в постель.
— Не советую. В противном случае вы на себе испытаете, в каком я сейчас состоянии. А теперь ответьте мне на несколько вопросов. Во-первых, кто поместил меня сюда и кто платит за всю эту роскошь?
— Ну, хорошо, — он вздохнул и его маленькие усики печально опустились долу. Он открыл ящик стола, сунул туда руку, и я насторожился.
Мне удалось выбить пистолет еще до того, как он отпустил предохранитель. Очень изящный Кольт .32. Подобрав пистолет с крышки стола, я сам снял его с предохранителя и направил в сторону доктора.
— Отвечайте. По-видимому, вы считаете, что я опасен. Вы можете оказаться правы.
Он слабо улыбнулся и тоже закурил — явный просчет с его стороны, если он желал выглядеть уверенным. Руки у него здорово тряслись.
— Ну ладно, Кори. Если это вас успокоит, то поместила вас сюда ваша сестра.
— ??? — подумал я.
— Какая сестра?
— Эвелина.
И это имя мне ничего не говорило.
— Странно, я не видел Эвелину много лет, — сказал я. — Она даже не знала, что я живу в этих местах.
— И тем не менее… — он пожал плечами.
— А где она живет сейчас? Я хотел бы навестить ее, — сказал я.
— У меня нет при себе ее адреса.
— В таком случае узнайте его.
Он поднялся, подошел к полке с картотекой, прочитал все , что было там написано.
Миссис Эвелина Флаумель…
Адрес в Нью-Йорке тоже был мне незнаком, но я его запомнил. Судя по карточке, меня звали Карл Кори. Прекрасно. Чем больше данных, тем лучше.
Я засунул пистолет за пояс, рядом с прутом, естественно, поставив его вновь на предохранитель.
— Ну, ладно. Где моя одежда и сколько вы мне заплатите?
— Вся ваша одежда пропала при катастрофе, и я все же должен сообщить вам, что у вас были переломы обоих ног, причем на левой ноге было два перелома. Честно говоря, я просто не понимаю, как вы можете стоять. Прошло всего две недели…
— Я всегда поправляюсь быстро. А теперь поговорим о деньгах.
— Каких деньгах?
— Которые вы заплатите мне без суда за незаконное содержание в клинике, злоупотребление наркотиками и так далее.
— Не будьте смешным.
— Кто из нас смешон? Я согласен на тысячу долларов наличными, только сейчас.
— Я не намерен даже обсуждать этот вопрос.
— А я все-таки советую вам подумать, ведь что там ни говори, посудите сами, что будут говорить о вашей клинике, если только я не промолчу. А я , вне всякого сомнения, обращусь в медицинское общество, газеты …
— Шантаж, и я на него не поддамся.
— Заплатите вы мне сейчас или потом, после решения суда, мне все равно. Но если вы заплатите сейчас, это обойдется значительно дешевле.
Если он согласится, то тогда я буду твердо знать, что все мои догадки были верны и вся эта история достаточно грязна.
Он уставился на меня и молчал довольно долго.
— У меня нет при себе тысячи, — в конце концов сказал он.
— В таком случае назовите цифру сами, — предложил я.
После еще одной паузы он выдавил из себя:
— Это вымогательство.
— Ну, какие между нами могут быть счеты. Валяйте. Сколько?
— В моем сейфе есть долларов пятьсот.
— Доставайте.
Тщательно осмотрев свой маленький стенной сейф, он сообщил мне, что там всего лишь 430 долларов, а так как мне не хотелось оставлять отпечатков пальцев, пришлось поверить ему на слово. Я забрал купюры и засунул их во внутренний карман.
— Где у вас тут ближайшая компания такси?
Он назвал место, и я проверил по телефонному справочнику, заодно уточнив, где я нахожусь.
Я заставил его набрать номер и вызвать мне такси, во-первых, потому, что не хотел показать ему, в каком состоянии моя память. Одна из повязок, которые я так тщательно удалил, была вокруг моей головы.
Когда он вызвал мне машину, я услышал и название клиники.
Частный госпиталь в Гринвуде.
Я затушил сигарету, вытащил из пачки другую и снял со своих ног примерно двухсотфунтовую тяжесть, сев в удобное коричневое кресло рядом с книжным шкафом.
— Подождем здесь, и вы проводите меня до выхода, — сказал я.
От него я больше так и не услышал ни слова.
Глава 2
Было часов восемь утра, когда шофер такси высадил меня на каком-то углу ближайшего города. Я расплатился и минут двадцать шел пешком. Затем я зашел в закусочную, устроился за столиком и заказал себе сок, пару яиц, тост, бекон и три чашки кофе. Бекон был слишком жирный.
Понаслаждавшись завтраком примерно час, я вышел из закусочной, дошел до магазина одежды и прождал там до девяти тридцати — времени открытия.
Я купил себе пару брюк, три рубашки спортивного кроя, нижнее белье и ботинки. Я также выбрал себе носовой платок, бумажник и расческу.
Затем я разыскал Гринвудскую автобусную станцию и купил себе билет до Нью-Йорка. Никто не попытался меня остановить. Никто, вроде бы, за мной не следил.
Сидя у окна, глядя на осенний пейзаж с быстро мчащимися по небу облачками, я попытался собрать воедино все, что знал о себе и о том, что со мной произошло.
Я был помещен в Гринвуд как Карл Кори моей сестрой Эвелиной Флаумель. Это произошло после автомобильной катастрофы, примерно двумя неделями раньше, при которой у меня были переломаны ноги, чего я сейчас не чувствовал. Я не помнил никакой сестры Эвелины. Персонал Гринвуда, очевидно, получил инструкции держать меня в постели и в беспомощном состоянии, по крайней мере, доктор был явно испуган, когда я пригрозил ему судом. Ну, что ж. Значит, кто-то по какой-то причине боялся меня. Так и придется себя держать.
Я вновь стал вспоминать о том, как произошла автомобильная катастрофа, и додумался до того, что у меня разболелась голова. И все же происшествие это отнюдь не было простой случайностью.
Я был в этом твердо убежден, хотя и не знал, почему. Ну, что ж, я выясню и это, и тогда кому-то не поздоровится. Очень, очень не поздоровится. Ненависть, сильная ненависть горячей волной обдала мне грудь. Кто бы ни пытался повредить мне, использовать меня, знал, на что он шел, и делал это на свой страх и риск, так что теперь ему не на что будет жаловаться, кто бы он ни был. Я почувствовал в себе сильное желание убить, уничтожить этого человека, и я внезапно понял, что эти ощущения не в новинку мне, и что в прошлой жизни своей я именно так и поступал. И причем не один раз.
Я уставился в окно, глядя на мертвые опадающие листья.
Добравшись до Нью-Йорка, я первым делом отправился в парикмахерскую побриться и подстричься, затем отправился в туалетную комнату и переодел рубашку — терпеть не могу, когда шею щекочут срезанные волосы. Пистолет Кольт .32, принадлежавший неизвестному индивиду в Гринвуде, лежал в правом кармане моей куртки. Правда, если бы Гринвуд или моя сестра обратились в полицию с просьбой разыскать меня, да еще что-нибудь при этом приврали, то незаконное ношение оружия вряд ли сослужило бы мне пользу, но я все же решил, что так спокойнее. Сначала меня все же надо было найти, и я не знал, как будут разворачиваться события. Я быстро перекусил в ближайшем кафе, потом в течении часа ездил на метро и автобусах, соскакивая на самых неожиданных станциях, затем взял такси и назвал адрес Эвелины, якобы моей сестры, которая смогла бы освежить мою память. Проезжая по улицам города до Вестчестера, я обдумал план дальнейших действий и свое поведение при встрече.
И когда в ответ на мой стук дверь старинного большого дома отворилась практически сразу, я уже знал, что буду говорить.
Я все тщательно обдумал, еще когда шел по извилистой аллее-подъезду к дому — мимо дубов-великанов и ярких осин, а ветер холодил мою только что подстриженную шею под поднятым воротником куртки. Запах тоника от моих волос смешивался с густым запахом плюща, обвивавшего стены этого старого кирпичного здания. Ничего не было мне знакомо и вряд ли я когда-либо был здесь раньше. Я постучал, и мне ответило эхо.
Затем я засунул руки в карманы и стал ждать.
Когда дверь отворилась, я улыбнулся и кивнул плоскогрудой служанке с большим количеством родинок на лице и пуэрториканским акцентом.
— Да? — сказала она.
— Я бы хотел повидать миссис Эвелину Флаумель.
— Как прикажете доложить?
— Ее брат Карл.
— О, входите, пожалуйста, — сказала она мне.
Я вошел в прихожую, пол которой был выстлан мозаикой из бежевых и розовых крохотных плиток, а стены были целиком из красного дерева. Освещала прихожую серебряная с эмалью люстра, вся в хрустальных рожках. Девушка удалилась, и я стал осматриваться, пытаясь увидеть хоть что-нибудь знакомое.
Ничего. Тогда я стал просто ждать. Наконец служанка вернулась, улыбнулась, кивнула и изрекла:
— Идите за мной, пожалуйста. Она примет вас в библиотеке.
Я пошел за ней; три лестничных пролета вверх, а затем по коридору мимо двух закрытых дверей. Третья дверь слева была открыта и служанка остановилась, приглашая меня войти. Я вошел, потом остановился на пороге.
Как и в любой другой библиотеке, повсюду здесь были книги. На стенах висели три картины — два пейзажа и одна марина.
Пол был застлан тяжелым зеленым ковром. Рядом с большим столом стоял такой же большой глобус, с поверхности которого на меня смотрела Африка.
Позади стола и глобуса во всю стену протянулось окно со стеклом, по меньшей мере, восьмисантиметровой толщины. Но остановился я на пороге не потому.
На женщине, сидевшей за столом, было платье цвета морской волны с глубоким вырезом спереди, у нее были длинные волосы в локонах, по цвету напоминающие нечто среднее между закатными облаками и пламенем свечи в темной комнате, а ее глаза, я это чувствовал, знал, за большими очками, в которых она, по-моему, не нуждалась, светились такой голубизной, как озеро Эри в три часа пополудни ясным летним днем, цвет же ее сжатых коралловых губ удивительно гармонировал с волосами. Но все же остановился я на пороге не поэтому.
Я знал ее, эту женщину, знал, но абсолютно не помнил, кто она такая. Я вошел в комнату, тоже слегка сжав губы в улыбке.
— Привет, — сказал я.
— Садись, — она указала рукой на стул с высокой спинкой, в котором можно было удобно развалиться.
Я сел, и она принялась внимательно изучать меня.
— Хорошо, что с тобой все в порядке. Я рада тебя видеть.
— Я тоже. Как поживаешь?
— Спасибо, хорошо. Должна сознаться, что я не ожидала увидеть тебя здесь.
— Знаю, — чуть иронически ответил я, — но я здесь, чтобы поблагодарить тебя за сестринскую заботу и ласку.
С иронией я говорил специально, чтобы посмотреть на ее реакцию. В это время в комнату вошла гигантская собака — ирландский волкодав — который дошел до самого стола и плюхнулся рядом.
— Вот именно, — ответила она с той же иронией, — это самое малое, что я могла для тебя сделать. В следующий раз будь за рулем осторожнее.
— Обещаю тебе, что в будущем я буду применять все меры предосторожности.
Я понятия не имел, в какие игры мы играем, но так как и она не знала, что я этого не знаю, я решил выудить из нее все, что только возможно.
— Я подумал, что тебе будет небезынтересно, в каком я сейчас состоянии, поэтому я и пришел.
— Да, — ответила она. — Ты что-нибудь ел?
— Позавтракал часа два тому назад.
Она позвонила своей служанке и приказала накрыть стол. Затем осторожно обратилась ко мне.
— Я так и думала, что ты сам выберешься из Гринвуда, когда поправишься. Правда, я не ожидала, что это будет так скоро и что ты явишься сюда.
— Знаю, — ответил я. — Потому-то я и пришел.
Она предложила мне сигарету и я вежливо сначала дал прикурить ей, потом закурил сам.
— Ты всегда вел себя неожиданно, — сказала она после несколько затянувшейся паузы, — Правда, в прошлом тебе это помогало, но не думаю, что ты что-нибудь выиграешь сейчас.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил я.
— Ставка слишком велика для блефа, а мне кажется, что ты именно блефуешь, явившись ко мне вот так запросто. Я всегда восхищалась твоей смелостью, Корвин, но не будь дураком. Ты ведь знаешь, как обстоит дело.
КОРВИН? Запомним это наряду с «Кори».
— А может быть, не знаю, — ответил я. — Ведь на некоторое время я был выключен из игры, верно?
— Ты хочешь сказать, что ни с кем не связался?
— Просто еще не успел.
Она наклонила голову в сторону, и ее удивительные глаза сузились.
— Странно, но возможно. Не верится, но возможно. Может быть, ты и не врешь. Может быть. И я попробую тебе поверить сейчас. И если ты действительно не врешь, то ты поступил очень умно, и к тому же обезопасил себя. Дай мне подумать.
Я затянулся сигаретой, надеясь, что она скажет еще что-нибудь. Но она молчала, а я думал о своем участии в этой игре, в которой я ничего не понимал, с игроками, которые были мне неизвестны, и о ставках, о которых я не имел никакого понятия.
— Одно то, что я пришел сюда, уже говорит кое о чем, — сказал я.
— Да, знаю. Но ты слишком умен, поэтому говорить это может слишком о многом. Подождем. Тогда будет видно.
Подождем чего? Увидим что? Галлюцинацию?
К этому времени нам принесли бифштексы и кувшин пива, так что на некоторое время я был избавлен от необходимости делать загадочные замечания и тонко намекать на то, о чем не имел никакого понятия. Бифштекс был прекрасный — розовый внутри, сочный, и я смачно захрустел своим поджаренным хлебом, запивая всю эту роскошь большим количеством пива. Она засмеялась, глядя, с какой жадностью я поглощаю пищу, нарезая свой бифштекс маленькими ломтиками.
— Что мне в тебе нравится, так это жажда жизни, Корвин. И это — одна из причин, по которой мне так не хотелось бы, чтобы ты с ней расстался.
— Мне тоже, — пробормотал я.
И пока я ел, я представлял себе ее. Я увидел ее в платье с большим вырезом на груди, зеленом, как может зеленеть только море, с пышной юбкой. Звучала музыка, все танцевали, позади нас слышались голоса. Моя одежда была двух цветов — черная и серебряная, и … Видение исчезло, но то, что я сейчас вспомнил, было правдой, и про себя я выругался, что понимаю только часть правды. Я налил из кувшина еще пива и решил испробовать на ней свое видение.
— Я вспомнил одну ночь, когда ты была вся в зеленом, а я носил свои цвета. Как все тогда казалось прекрасно, и музыка…
На лице ее появилось мечтательное выражение, щеки порозовели.
— Да, какие прекрасные были тогда времена … Скажи, ты действительно еще ни с кем не связался?
— Честное слово, — сказал я, что бы это ни значило.
— Все стало значительно хуже, и в Тени сейчас больше ужасов, чем даже можно себе представить…
— И?… — спросил я.
— Он все в тех же заботах, — закончила она.
— О.
— Да, и ему хотелось бы знать, что ты намереваешься делать.
— Ничего.
— Ты хочешь сказать?…
— По крайней мере, сейчас, — поспешно сказал я, потому что глаза ее слишком уж широко открылись от изумления, — до тех пор, пока точно не буду знать, в каком положении находятся сейчас дела.
— А-а.
И мы доели наши бифштексы и допили пиво, а кости отдали собакам. Второй ирландский волкодав вошел в комнату незадолго до этого и тоже улегся у стола. Потом мы пили кофе маленькими глоточками, и я почувствовал по отношению к ней самые настоящие братские чувства, которые однако быстро подавил.
— А как дела у других? — наконец спросил я.
Понаслаждавшись завтраком примерно час, я вышел из закусочной, дошел до магазина одежды и прождал там до девяти тридцати — времени открытия.
Я купил себе пару брюк, три рубашки спортивного кроя, нижнее белье и ботинки. Я также выбрал себе носовой платок, бумажник и расческу.
Затем я разыскал Гринвудскую автобусную станцию и купил себе билет до Нью-Йорка. Никто не попытался меня остановить. Никто, вроде бы, за мной не следил.
Сидя у окна, глядя на осенний пейзаж с быстро мчащимися по небу облачками, я попытался собрать воедино все, что знал о себе и о том, что со мной произошло.
Я был помещен в Гринвуд как Карл Кори моей сестрой Эвелиной Флаумель. Это произошло после автомобильной катастрофы, примерно двумя неделями раньше, при которой у меня были переломаны ноги, чего я сейчас не чувствовал. Я не помнил никакой сестры Эвелины. Персонал Гринвуда, очевидно, получил инструкции держать меня в постели и в беспомощном состоянии, по крайней мере, доктор был явно испуган, когда я пригрозил ему судом. Ну, что ж. Значит, кто-то по какой-то причине боялся меня. Так и придется себя держать.
Я вновь стал вспоминать о том, как произошла автомобильная катастрофа, и додумался до того, что у меня разболелась голова. И все же происшествие это отнюдь не было простой случайностью.
Я был в этом твердо убежден, хотя и не знал, почему. Ну, что ж, я выясню и это, и тогда кому-то не поздоровится. Очень, очень не поздоровится. Ненависть, сильная ненависть горячей волной обдала мне грудь. Кто бы ни пытался повредить мне, использовать меня, знал, на что он шел, и делал это на свой страх и риск, так что теперь ему не на что будет жаловаться, кто бы он ни был. Я почувствовал в себе сильное желание убить, уничтожить этого человека, и я внезапно понял, что эти ощущения не в новинку мне, и что в прошлой жизни своей я именно так и поступал. И причем не один раз.
Я уставился в окно, глядя на мертвые опадающие листья.
Добравшись до Нью-Йорка, я первым делом отправился в парикмахерскую побриться и подстричься, затем отправился в туалетную комнату и переодел рубашку — терпеть не могу, когда шею щекочут срезанные волосы. Пистолет Кольт .32, принадлежавший неизвестному индивиду в Гринвуде, лежал в правом кармане моей куртки. Правда, если бы Гринвуд или моя сестра обратились в полицию с просьбой разыскать меня, да еще что-нибудь при этом приврали, то незаконное ношение оружия вряд ли сослужило бы мне пользу, но я все же решил, что так спокойнее. Сначала меня все же надо было найти, и я не знал, как будут разворачиваться события. Я быстро перекусил в ближайшем кафе, потом в течении часа ездил на метро и автобусах, соскакивая на самых неожиданных станциях, затем взял такси и назвал адрес Эвелины, якобы моей сестры, которая смогла бы освежить мою память. Проезжая по улицам города до Вестчестера, я обдумал план дальнейших действий и свое поведение при встрече.
И когда в ответ на мой стук дверь старинного большого дома отворилась практически сразу, я уже знал, что буду говорить.
Я все тщательно обдумал, еще когда шел по извилистой аллее-подъезду к дому — мимо дубов-великанов и ярких осин, а ветер холодил мою только что подстриженную шею под поднятым воротником куртки. Запах тоника от моих волос смешивался с густым запахом плюща, обвивавшего стены этого старого кирпичного здания. Ничего не было мне знакомо и вряд ли я когда-либо был здесь раньше. Я постучал, и мне ответило эхо.
Затем я засунул руки в карманы и стал ждать.
Когда дверь отворилась, я улыбнулся и кивнул плоскогрудой служанке с большим количеством родинок на лице и пуэрториканским акцентом.
— Да? — сказала она.
— Я бы хотел повидать миссис Эвелину Флаумель.
— Как прикажете доложить?
— Ее брат Карл.
— О, входите, пожалуйста, — сказала она мне.
Я вошел в прихожую, пол которой был выстлан мозаикой из бежевых и розовых крохотных плиток, а стены были целиком из красного дерева. Освещала прихожую серебряная с эмалью люстра, вся в хрустальных рожках. Девушка удалилась, и я стал осматриваться, пытаясь увидеть хоть что-нибудь знакомое.
Ничего. Тогда я стал просто ждать. Наконец служанка вернулась, улыбнулась, кивнула и изрекла:
— Идите за мной, пожалуйста. Она примет вас в библиотеке.
Я пошел за ней; три лестничных пролета вверх, а затем по коридору мимо двух закрытых дверей. Третья дверь слева была открыта и служанка остановилась, приглашая меня войти. Я вошел, потом остановился на пороге.
Как и в любой другой библиотеке, повсюду здесь были книги. На стенах висели три картины — два пейзажа и одна марина.
Пол был застлан тяжелым зеленым ковром. Рядом с большим столом стоял такой же большой глобус, с поверхности которого на меня смотрела Африка.
Позади стола и глобуса во всю стену протянулось окно со стеклом, по меньшей мере, восьмисантиметровой толщины. Но остановился я на пороге не потому.
На женщине, сидевшей за столом, было платье цвета морской волны с глубоким вырезом спереди, у нее были длинные волосы в локонах, по цвету напоминающие нечто среднее между закатными облаками и пламенем свечи в темной комнате, а ее глаза, я это чувствовал, знал, за большими очками, в которых она, по-моему, не нуждалась, светились такой голубизной, как озеро Эри в три часа пополудни ясным летним днем, цвет же ее сжатых коралловых губ удивительно гармонировал с волосами. Но все же остановился я на пороге не поэтому.
Я знал ее, эту женщину, знал, но абсолютно не помнил, кто она такая. Я вошел в комнату, тоже слегка сжав губы в улыбке.
— Привет, — сказал я.
— Садись, — она указала рукой на стул с высокой спинкой, в котором можно было удобно развалиться.
Я сел, и она принялась внимательно изучать меня.
— Хорошо, что с тобой все в порядке. Я рада тебя видеть.
— Я тоже. Как поживаешь?
— Спасибо, хорошо. Должна сознаться, что я не ожидала увидеть тебя здесь.
— Знаю, — чуть иронически ответил я, — но я здесь, чтобы поблагодарить тебя за сестринскую заботу и ласку.
С иронией я говорил специально, чтобы посмотреть на ее реакцию. В это время в комнату вошла гигантская собака — ирландский волкодав — который дошел до самого стола и плюхнулся рядом.
— Вот именно, — ответила она с той же иронией, — это самое малое, что я могла для тебя сделать. В следующий раз будь за рулем осторожнее.
— Обещаю тебе, что в будущем я буду применять все меры предосторожности.
Я понятия не имел, в какие игры мы играем, но так как и она не знала, что я этого не знаю, я решил выудить из нее все, что только возможно.
— Я подумал, что тебе будет небезынтересно, в каком я сейчас состоянии, поэтому я и пришел.
— Да, — ответила она. — Ты что-нибудь ел?
— Позавтракал часа два тому назад.
Она позвонила своей служанке и приказала накрыть стол. Затем осторожно обратилась ко мне.
— Я так и думала, что ты сам выберешься из Гринвуда, когда поправишься. Правда, я не ожидала, что это будет так скоро и что ты явишься сюда.
— Знаю, — ответил я. — Потому-то я и пришел.
Она предложила мне сигарету и я вежливо сначала дал прикурить ей, потом закурил сам.
— Ты всегда вел себя неожиданно, — сказала она после несколько затянувшейся паузы, — Правда, в прошлом тебе это помогало, но не думаю, что ты что-нибудь выиграешь сейчас.
— Что ты хочешь этим сказать? — спросил я.
— Ставка слишком велика для блефа, а мне кажется, что ты именно блефуешь, явившись ко мне вот так запросто. Я всегда восхищалась твоей смелостью, Корвин, но не будь дураком. Ты ведь знаешь, как обстоит дело.
КОРВИН? Запомним это наряду с «Кори».
— А может быть, не знаю, — ответил я. — Ведь на некоторое время я был выключен из игры, верно?
— Ты хочешь сказать, что ни с кем не связался?
— Просто еще не успел.
Она наклонила голову в сторону, и ее удивительные глаза сузились.
— Странно, но возможно. Не верится, но возможно. Может быть, ты и не врешь. Может быть. И я попробую тебе поверить сейчас. И если ты действительно не врешь, то ты поступил очень умно, и к тому же обезопасил себя. Дай мне подумать.
Я затянулся сигаретой, надеясь, что она скажет еще что-нибудь. Но она молчала, а я думал о своем участии в этой игре, в которой я ничего не понимал, с игроками, которые были мне неизвестны, и о ставках, о которых я не имел никакого понятия.
— Одно то, что я пришел сюда, уже говорит кое о чем, — сказал я.
— Да, знаю. Но ты слишком умен, поэтому говорить это может слишком о многом. Подождем. Тогда будет видно.
Подождем чего? Увидим что? Галлюцинацию?
К этому времени нам принесли бифштексы и кувшин пива, так что на некоторое время я был избавлен от необходимости делать загадочные замечания и тонко намекать на то, о чем не имел никакого понятия. Бифштекс был прекрасный — розовый внутри, сочный, и я смачно захрустел своим поджаренным хлебом, запивая всю эту роскошь большим количеством пива. Она засмеялась, глядя, с какой жадностью я поглощаю пищу, нарезая свой бифштекс маленькими ломтиками.
— Что мне в тебе нравится, так это жажда жизни, Корвин. И это — одна из причин, по которой мне так не хотелось бы, чтобы ты с ней расстался.
— Мне тоже, — пробормотал я.
И пока я ел, я представлял себе ее. Я увидел ее в платье с большим вырезом на груди, зеленом, как может зеленеть только море, с пышной юбкой. Звучала музыка, все танцевали, позади нас слышались голоса. Моя одежда была двух цветов — черная и серебряная, и … Видение исчезло, но то, что я сейчас вспомнил, было правдой, и про себя я выругался, что понимаю только часть правды. Я налил из кувшина еще пива и решил испробовать на ней свое видение.
— Я вспомнил одну ночь, когда ты была вся в зеленом, а я носил свои цвета. Как все тогда казалось прекрасно, и музыка…
На лице ее появилось мечтательное выражение, щеки порозовели.
— Да, какие прекрасные были тогда времена … Скажи, ты действительно еще ни с кем не связался?
— Честное слово, — сказал я, что бы это ни значило.
— Все стало значительно хуже, и в Тени сейчас больше ужасов, чем даже можно себе представить…
— И?… — спросил я.
— Он все в тех же заботах, — закончила она.
— О.
— Да, и ему хотелось бы знать, что ты намереваешься делать.
— Ничего.
— Ты хочешь сказать?…
— По крайней мере, сейчас, — поспешно сказал я, потому что глаза ее слишком уж широко открылись от изумления, — до тех пор, пока точно не буду знать, в каком положении находятся сейчас дела.
— А-а.
И мы доели наши бифштексы и допили пиво, а кости отдали собакам. Второй ирландский волкодав вошел в комнату незадолго до этого и тоже улегся у стола. Потом мы пили кофе маленькими глоточками, и я почувствовал по отношению к ней самые настоящие братские чувства, которые однако быстро подавил.
— А как дела у других? — наконец спросил я.