— Мне очень жаль, что все получается именно так, Энджи, — сказал он.
— Если ты все еще жив и можешь слышать меня, я надеюсь, что ты этому веришь. Потому что, чего бы это ни стоило, все, что я говорил — правда. Я не лгал тебе…
Так. Если я обойду справа и поднимусь по этому крутому откосу, то выйду на линию огня! Если я выпущу все ракеты, там есть крутой склон, до которого я, возможно, смогу добраться. Он ведет к чему-то похожему на пересохшее устье реки…
— …Я просто собираюсь продолжать обстрел до тех пор, пока не останется камня на камне. Ты не оставил мне выбора…
Я пробрался к своей машине и перепроверил все системы. Валуны за моей спиной скоро превратятся в карьер для добычи гравия. Или песка.
Все было готово. К тому же, теперь в любую секунду он мог швырнуть сюда что-нибудь действительно увесистое. Мне следовало спешить.
Я задребезжал вперед и вверх на приличной скорости. Иногда крен становился таким, что казалось — вот сейчас завалюсь влево. Я все же справился; на миг передо мной открылся хороший вид на штаб-квартиру Доксфорда, уже не горящую, но испускающую огромные клубы серого дыма, а потом я остановился, навел и выпустил свои ракеты, одну за другой, и каждая отдача угрожала сбросить меня вниз по склону.
Я не дожидался результата, и нырнул вниз в тот самый момент, когда была выпущена последняя ракета.
Спустился до конца склона, резко повернул влево и продолжил движение. Потом, очень скоро, возвышение с которого я стрелял, было охвачено пламенем и превращено в тлеющую воронку. Мгновениями позже на меня обрушился каменный град.
Я двигался, никем не тревожимый и, казалось, что это длится довольно долго. Пальба продолжалась, но стала довольно беспорядочной, а затем и вовсе ослабла.
Я никак не мог выбраться из своей канавы на ровное место, как того хотел. Я пытался, но двигатель был не в состоянии выволочь меня вверх по склону. Кроме того, его дребезжание стало еще более зловещим, и я уловил запах горящей изоляции.
Когда я, наконец, добрался до такого угла откоса, который он мог преодолеть, я выжал из него все возможное и выяснил, что нахожусь на расстоянии примерно четырехсот ярдов от цитадели Стайлера.
Ближайшая сторона здания была полностью разрушена, и я мог разглядеть языки пламени, пляшущие среди развалин. Дыма было еще больше, чем прежде. Пушки, теперь уже не опасные, где бы они ни были и какими бы они ни были, некоторое время еще бешено палили, потом смолкли. Это длилось, вероятно, секунд десять. Потом одна из них опять начала стрелять, неторопливо, размеренно, по какой-то воображаемой цели далеко справа и позади от меня. Длинная шеренга приземистых роботов на мощных гусеницах неподвижно выстроилась перед зданием, как можно было предположить, охраняя его.
— Ладно, тебе повезло, — сказал Стайлер, и странно прозвучала его голос после долгого молчания. — Я не могу отрицать нанесенный тобой ущерб, но ты дошел настолько далеко, насколько мог. Поверь мне, это безумная затея. Твоя машина почти готова развалиться, и роботы оставят от тебя мокрое место. Твоя смерть никому не пойдет на пользу, черт побери!
Тогда роботы покатились ко мне, поднимая то, что, очевидно, было оружием. Я открыл по ним огонь.
Звуки его дыхания наполняли кабину, пока я приближался, стреляя, и роботы вели себя так же.
Я уничтожил почти половину из них, прежде чем машина осела и стала разваливаться на части вокруг меня. Одна из пушек все-таки еще стреляла, и я остался при ней, прицеливаясь и в то же время регулируя устройства на своем скафандре. В меня лично попали всего лишь несколько раз, но мое одеяние довольно неплохо выдерживало лазерные удары и пули.
— Да есть ли там кто-нибудь на самом деле? — спросил наконец Стайлер.
— Или я разговаривал с машиной? Мне казалось, что однажды я слышал твой смех. Но, черт! Это могла быть запись! Ты действительно там, Ангел? Или механизм, который занимаясь уничтожением тростника, ничего об этом не знает? Скажи что-нибудь, ладно? Что угодно. Подай мне какой-нибудь знак, что там присутствует разум!
Роботы разделились на две группы и покатились ко мне, собираясь взять меня в клещи. Я лупил по тем, что справа, пока моя пушка не была уничтожена. Прежде чем это произошло, я повредил четверых, а граната, которую я метнул, спрыгивая с горящих обломков разбитой машины, вывела из строя еще троих.
Я укрылся за разрушенным корпусом, с силой швырнул гранату в тех, что слева, привел в готовность свое лазерное ружье, опять переместился вправо и открыл огонь по ближайшему роботу.
Его пришлось слишком долго сжигать, прежде чем остановить, я бросил ружье, метнул гранату и бросился бежать. Может, я бы и смог удерживать лидерство на дистанции, ведущей в гору достаточно долго. Но я не уверен.
Трех из примерно дюжины уцелевших роботов никак нельзя было обойти, поэтому мне пришлось остановиться и сцепиться с ближайшим из них. Он ухватил меня длинным, похожим на трос манипулятором, когда я пытался проскочить мимо него.
Надеясь, что сервосуставы скафандра добавят мне необходимую мускульную силу, я обхватил его снизу и попытался поднять над головой. Мне удалось это как раз в тот момент, когда еще один робот подбирался ко мне, и я обрушил одного из них на другого со всей силой, какая у меня была, останавливая их обоих, повалил третьего на бок и побежал.
Я пробежал тридцать или сорок ярдов, прежде чем их огонь сбил меня с ног и нагрел скафандр так, что в нем стало более чем неуютно.
— По крайней мере, кажется, ты человек, — мой передатчик донес до меня слова Стайлера. — Было бы ужасно, если бы там внутри ничего не оказалось, знаешь, вроде одного из тех зловещих, не имеющих образа созданий из скандинавских легенд — призрачное существо. Господи! Может быть, так оно и есть! Некий кусок кошмарного сна; я проснулся, а он не сгинул…
Но я уже держал гранату наготове и бросил ее в своих преследователей, туда же полетела и моя предпоследняя граната. Потом я был уже на ногах и мчался к груде камней перед зданием. Мне надо было пробежать примерно тридцать ярдов, я чувствовал на себе их лучи и меня сбивало с ног, и я вставал и бежал дальше зигзагами, чувствуя боль от ожогов везде, где скафандр касался тела, и вдыхая запах своего пота и своей поджаренной плоти.
Я нырнул за каменную груду и стал рвать на себе застежки скафандра. Показалось, что прошла целая вечность, пока я едва сдерживая крик и почти прокусив себе губу, вырвался из него. Наушники, падая на землю, обратились ко мне голосом Стайлера:
— А ты думаешь, что род человеческий достоин спасения? Или хотя бы попытки спасти его? Тебе не кажется, что он заслуживает шанс на осуществление своих возможностей в полной…
Но тогда я, задыхаясь от дыма и срывая ногти, уже карабкался вверх по склону груды обломков, чтобы занять огневую позицию, не обращая внимания на свои ожоги, и наводил лазер на ближайшего из подступающих роботов. Их оставалось еще три и на первом я держал луч нестерпимо долго, пока не прожег в его корпусе дыру, и он остановился, дымясь и скрежеща.
Я мгновенно перевел луч на второго, и тут мне пришло в голову, что они не проектировались специально для ведения боевых действий. Они не были в достаточной степени военными машинами. Видимо, он собрал, вооружил многоцелевые механизмы и послал их против меня. Их можно было спроектировать так, чтобы они и двигались быстрее и функционировали с буквально смертоносной эффективностью. Ведь их оружие не было в них встроено, они его несли.
— Конечно, род человеческий достоин спасения, — сказал я, ощущая соленый привкус во рту. — Но всякий раз, когда обстоятельства восстают против него, его вывозит собственная иррациональность. В этом безумии — его судьба. Если бы это зависело от меня, я бы выбил из него дурь, воспитал бы его по-другому. — Потом, когда развалился второй робот, я рассмеялся. — Черт! Да я бы начал с себя!
Я слышал потрескивание огня за своей спиной и свист противопожарной системы. Теперь я держал свой луч на последнем роботе и уже начинал опасаться, что слишком поздно добрался до него. Его собственный луч растапливал и превращал в пыль прикрывающую меня кучу мусора и мне приходилось все время наклонять голову и отворачивать ее, смаргивая пыль с глаз, выдувать ее из носа, чувствуя запах своих горящих волос и обожженного уха.
Пошло, пошло, пошло. Казалось, что моя левая рука горит, но я знал, что не шевельнусь, пока один из нас не исчезнет в пламени.
Наверно я продолжал стрелять и после того, как он остановился, потому что глаза мои закрылись, голова упала набок, и я не видел, как это произошло.
Когда до меня дошло, что я не мог бы так долго оставаться в живых, если бы дело обернулось не в мою пользу, я перестал стрелять и поднял голову. Потом я опять опустил ее и просто валялся там, понимая, что теперь все в порядке, страдая от боли и не в силах пошевелиться.
Прошло, видимо, полминуты, и я осознал, что должен подняться и продолжать дело, иначе я буду просто лежать здесь, понапрасну расходуя весь накопленный адреналин, слабея и засыпая под воздействием боли и усталости. Предприняв невероятное усилие, я поднялся и пошатнулся. Едва не упав, остановился, чтобы достать свою последнюю гранату из гнезда на бедре скафандра. Потом повернулся и посмотрел на здание.
Большие металлические двери были закрыты. Когда я подошел к ним и подергал, выяснилось, что они заперты. Хотя я продырявил здание во многих местах и там, казалось за каждой пробоиной полыхало пламя. Я отошел назад и, ожидая взрыва, поднял свое оружие и выжег запорный механизм.
Ничего страшного не произошло.
Я приблизился, открыл одну из дверей, вошел.
Обыкновенный коридор, как в любых служебных зданиях, где угодно. Однако, нет ни души. Жарко и все в дыму.
Я, крадучись, двинулся вперед, готовый стрелять при любом шорохе, гадая о возможности замаскированных орудий, бомб, отверстий для газов, надеясь, что таковые, если и имеются, то либо уже повреждены, либо бессильны, и припоминая планировку того места, где находился.
Мне казалось, что он может быть внизу, в главном аппаратном зале. Это было самым безопасным и, в то же время, самым уязвимым местом во всем здании.
Когда я пробирался по направлению к задней части здания в поисках лестницы, громкоговоритель донес до меня голос Стайлера.
— Я не заблуждался насчет тебя, — сказал он. — Я боялся тебя с самого начала. Жаль, что мы смогли встретиться только при таких обстоятельствах. У тебя есть качество, которое приводит меня в неимоверное восхищение — твоя решимость. Я никогда раньше не сталкивался с подобной преданностью своему делу, с такой целеустремленностью. Вот ты принял решение взять контракт на меня — и все. В тот момент ты наглухо закрылся для всего прочего и теперь ничто, кроме смерти, не остановит тебя…
Я проскочил сквозь горящий коридор, перепрыгнув через кусок обвалившейся стены. Пока я бежал, разбрызгиватели противопожарной системы насквозь промочили меня.
— Мы играем не свои роли, и ты и я, знаешь об этом? Ты никогда не задумывался над тем, что бы произошло, если бы Отелло был вынужден решать проблему Гамлета? Он бы разобрался со всеми этими делами сразу же после разговора с призраком. И тогда была бы всего лишь одноактная пьеса и не было бы великой трагедии. И напротив, датчанин в мгновение ока разрешил бы дилемму бедняги мавра. Печально, что все остается по-прежнему. Если бы я был на твоем месте, я бы уже стоял во главе КОЗА. Они были в ужасном состоянии. Серьезно. Нападение на Доксфорд — это часть их агонии. Члены их высшего руководства ненавидели друг друга куда сильнее, чем своих конкурентов. Ты мог бы воспользоваться своим образом сурового отца и оказаться среди них, а потом выстроить их по ниточке. Ты… О, дьявол! Теперь это не имеет значения, я могу решать чьи угодно проблемы, кроме своих собственных. Если бы ты сидел на моем месте, знал то, что известно мне, что же об этом говорить? Когда уже падали бомбы, я все еще занимался тем, что просчитывал варианты… А ты бы сделал что-нибудь.
Дверь на лестницу была наглухо закрыта. Я поджег ее и вышиб, освобождая себе путь. Оттуда валили клубы дыма, но я задержал дыхание и бросился вперед.
— …И я все еще размышляю, рассматриваю возможные пути выхода из сложившейся ситуации…
Я наощупь добрался до первой лестничной площадки, — дальше вниз, мои глаза жгло и они слезились.
Дверь внизу лестницы была заперта. Я выжег замок; голова кружилась, кровь бешено стучала в висках. Другой пылающий коридор ждал меня. Я проскочил сквозь него на полном ходу, сжег еще одну дверь и очутился в раскаленном, но не горящем коридоре.
Я торопился, пробивая дорогу еще через несколько дверных проемов, в любое мгновение ожидая взрыва, орудийного залпа, шипения газа. По мере моего продвижения воздух становился прохладнее, чище и, наконец, стал таким, что показался нормальным и даже вполне сносным. Равномерно горело освещение, и хотя там имелись расположенные с одинаковыми промежутками передатчики из них доносились лишь звуки тяжелого дыхания и невнятное бормотание, возможно, проклятия, этого я не сумел как следует разобрать. Всю дорогу я прислушивался. Мне нужно было знать один ли он там. Я еще не сталкивался ни с одним человеческим существом, живым или мертвым, здесь, на Алво, и хотя представлялось вероятным, что все, кто бы здесь ни был, устремились поближе к его защищенному убежищу, когда началась атака, сильно напоминающая монолог речь Стайлера могла служить подтверждением того, что он находится в одиночестве и, возможно, уже немало времени. Но где могут быть все остальные? Это крупное заведение, предположительно, с большим количеством обслуживающего персонала.
Вскоре, однако, этот вопрос прояснится. Я заметил массивную дверь, закрывавшую вход в его святилище.
Я осторожно приблизился, и, как и ожидалось, обнаружил, что она крепко-накрепко закрыта. Я поднял оружие и начал выжигать замок.
Однако заряд кончился, прежде чем я справился с ней. Замок все еще держался слишком крепко.
Конечно, у меня была граната. Но если я воспользуюсь ею, чтобы взорвать дверь, то останусь без своего единственного оружия, способного убивать на расстоянии. И под руками у меня будет только стилет, который я прихватил с Сицилии. Мои учителя смеялись, когда я настаивал на том, чтобы взять его с собой. Они не верили в счастливые амулеты.
Я вытащил его из сапога, отшвырнул лучемет в сторону и взял гранату наизготовку.
— Мне представляется, ты рассчитываешь, что твои сообщники заберут тебя после того, как ты завершишь свою миссию, — раздался голос Стайлера из громкоговорителя над дверью. — Когда они так и не появятся, ты, вероятно, начнешь размышлять, то ли тебя бросили, то ли, может быть, я говорил тебе правду относительно войны на Земле. Я говорил правду. Затем ты начнешь изыскивать какие-либо средства, чтобы покинуть Алво самостоятельно. Но обнаружишь, что здесь ничего такого в наличии нет. Ты заподозришь, что являешься единственным человеческим существом на планете. И это подтвердится. Потом ты пожалеешь о том, что не поверил мне сразу, ибо поймешь, что вместе со мной уничтожил решения многих своих проблем.
Я отступил назад по коридору, метнул гранату и нырнул в укромный дверной пролет.
— Я отослал всех. Видишь ли, я видел, что это приближается, уже много месяцев назад. Теперь, когда идет война, сомнительно, что кто-либо вернется. Беженцев отправляют на те планеты, где поселения уже на…
Взрыв прозвучал с ошеломляющей силой. Я выскочил из своего убежища и побежал, прежде чем стихли отголоски взрыва, перестало трясти и прежде чем все куски стен и потолка обрушились на пол.
Если он и в самом деле отправил всех в отдаленные миры, значит, когда бы я последовал его просьбе и прекратил движение на любом участке своей экспедиции, то за мной некому было бы придти. Следовательно, ему просто нужна была неподвижная цель. Черт с ним! Любые возможные проблески симпатии немедленно сгинули.
Я рванулся вперед во взорванную брешь, держа стилет низко и наготове.
Вбежав, я уже не останавливался, но успел скользнуть взглядом по сторонам, совершая свой бросок. Никаких всплесков роскоши эпохи Ренессанса, вопреки некоторым моим ожиданиям. Дальнюю стену закрывал огромный пульт управления, по бокам которого разместилось множество экранов, демонстрирующих различные участки долины и горящие здания. Передняя часть комнаты отделялась от задней декоративной перегородкой; была покрыта коврами и обставлена для постоянного проживания. Стайлер, похожий на свои фотографии, сидел за небольшим металлическим столиком рядом с левой стеной. Замысловатая установка, являющаяся, возможно, неким продолжением махины, находящейся в задней части комнаты, выступала из стены, отгораживая его справа. Множество проводков тянулось от его лысой головы к этой установке. Он пристально смотрел на меня, сжимая в правой руке пистолет.
Только впоследствии я выяснил сколько раз был ранен. По-моему, лишь первый выстрел стал неудачным. Я не уверен насчет второго. Это был пистолет мелкого калибра, и он ухитрился выстрелить из него трижды, прежде чем я выбил его, всадил свое лезвие Стайлеру в диафрагму и стал смотреть, как он оседает в кресло, с которого встал.
— Ты… — начал он, потом несколько раз открыл и закрыл рот, на его лице на мгновение появилась такая гримаса, словно он был изумлен своей внезапной поломкой.
Его правая рука дернулась в сторону, перебросила маленький переключатель на пульте сбоку. Потом он тяжело подался вперед и повалился поперек стола, подергиваясь.
На другом конце стола, на который я, тяжело дыша, опирался, стоял телефон. Он зазвонил.
Я уставился на него, как зачарованный, не в силах шевельнуться. Это было смехотворно, абсурдно, что он мог зазвонить. Я подавил в себе дикое желание расхохотаться, понимая, что это не приведет ни к чему хорошему, что мне, вероятно, долго не удастся остановиться.
Я должен был выяснить. Не будет мне покоя, если я сейчас не выясню.
Я протянул руку и взял трубку.
— …возможно найдешь развлечение, — продолжал его голос, звучащий теперь в телефонной трубке, — в здании на другом конце этой долины.
Я сдержал внезапное желание закричать, и продолжал сжимать в руке телефонную трубку, затем протянул другую руку и схватил его за плечо. Я толкнул его назад в кресло. Он был либо мертв, либо настолько близок к этому, что это уже почти не имело значения.
— Нейроны по-прежнему в движении, — продолжал его голос по телефону,
— и при помощи своей схемы соединений я могу привести в действие здесь все из того, что еще функционирует, даже несмотря на то, что мои собственные голосовые связки более мне не подчиняются. Все здесь проходит через формулятор и его голос — это мой собственный голос. Тебе придется изучить то, что ты найдешь в другом здании. Это будет непросто. Ты вполне можешь и не справиться. В этом случае тебе предстоит провести остаток своих дней в одиночестве в этом месте. Но там имеются учебные приспособления, записи, мои заметки, книги. У тебя теперь нет ничего, кроме времени, за которое ты можешь попытаться или нет, по собственному усмотрению. До сих пор я все предугадал правильно. Чувствую, что я зашел почти настолько далеко, насколько мог…
Раздался щелчок, потом длинный гудок.
Я рухнул.
Здесь, здесь, там и опять. Годы, клоны, проходы… Я научился. Я изучил материалы в том месте, которое потом станет Крылом, Которого Нет. Я научился. Альтернативой была некая более страшная форма безумия, чем та, с которой я уже был знаком. Я должен был выбраться оттуда, попытаться отыскать Джулию, сделать что-нибудь.
Мозаика и вечерняя звезда…
Я выбрался оттуда. Я так никогда и не нашел ее могилы, если она у нее была, но я сумел установить, что ее не было среди тех, кто добрался до Дома, Крылья которого существовали на отдаленных планетах, не вполне приспособленных для человека.
Я выбрался оттуда. Предстояло забыть очень многое, что я и хотел сделать, и, располагая избытком времени для самоанализа, я мог это определять с большой избирательностью. Я овладел техническими приемами, необходимыми для точного выявления того, что мне в себе не нравилось, и для стирания этого из собственной памяти. Я решился на это. Я хотел, чтобы это стало возможным для всего рода человеческого, вернее, остатков его, и решил, что может быть способ осуществить такое желание. Только процесс духовного развития займет больше времени, а я буду направлять его и развиваться вместе с остальными, отставая только на один шаг, занимаясь грязной работой, для чего я вполне годился. Это мне понравилось. Я уничтожил часть себя и воткнул первую булавку. Последующие можно будет в крайнем случае выдернуть, но я желал, чтобы Анджело ди Негри оставался мертвым. Его я ненавидел. Потом я активировал клоны, и мы могли полностью доверять нам.
Мы выбрались.
1
— Если ты все еще жив и можешь слышать меня, я надеюсь, что ты этому веришь. Потому что, чего бы это ни стоило, все, что я говорил — правда. Я не лгал тебе…
Так. Если я обойду справа и поднимусь по этому крутому откосу, то выйду на линию огня! Если я выпущу все ракеты, там есть крутой склон, до которого я, возможно, смогу добраться. Он ведет к чему-то похожему на пересохшее устье реки…
— …Я просто собираюсь продолжать обстрел до тех пор, пока не останется камня на камне. Ты не оставил мне выбора…
Я пробрался к своей машине и перепроверил все системы. Валуны за моей спиной скоро превратятся в карьер для добычи гравия. Или песка.
Все было готово. К тому же, теперь в любую секунду он мог швырнуть сюда что-нибудь действительно увесистое. Мне следовало спешить.
Я задребезжал вперед и вверх на приличной скорости. Иногда крен становился таким, что казалось — вот сейчас завалюсь влево. Я все же справился; на миг передо мной открылся хороший вид на штаб-квартиру Доксфорда, уже не горящую, но испускающую огромные клубы серого дыма, а потом я остановился, навел и выпустил свои ракеты, одну за другой, и каждая отдача угрожала сбросить меня вниз по склону.
Я не дожидался результата, и нырнул вниз в тот самый момент, когда была выпущена последняя ракета.
Спустился до конца склона, резко повернул влево и продолжил движение. Потом, очень скоро, возвышение с которого я стрелял, было охвачено пламенем и превращено в тлеющую воронку. Мгновениями позже на меня обрушился каменный град.
Я двигался, никем не тревожимый и, казалось, что это длится довольно долго. Пальба продолжалась, но стала довольно беспорядочной, а затем и вовсе ослабла.
Я никак не мог выбраться из своей канавы на ровное место, как того хотел. Я пытался, но двигатель был не в состоянии выволочь меня вверх по склону. Кроме того, его дребезжание стало еще более зловещим, и я уловил запах горящей изоляции.
Когда я, наконец, добрался до такого угла откоса, который он мог преодолеть, я выжал из него все возможное и выяснил, что нахожусь на расстоянии примерно четырехсот ярдов от цитадели Стайлера.
Ближайшая сторона здания была полностью разрушена, и я мог разглядеть языки пламени, пляшущие среди развалин. Дыма было еще больше, чем прежде. Пушки, теперь уже не опасные, где бы они ни были и какими бы они ни были, некоторое время еще бешено палили, потом смолкли. Это длилось, вероятно, секунд десять. Потом одна из них опять начала стрелять, неторопливо, размеренно, по какой-то воображаемой цели далеко справа и позади от меня. Длинная шеренга приземистых роботов на мощных гусеницах неподвижно выстроилась перед зданием, как можно было предположить, охраняя его.
— Ладно, тебе повезло, — сказал Стайлер, и странно прозвучала его голос после долгого молчания. — Я не могу отрицать нанесенный тобой ущерб, но ты дошел настолько далеко, насколько мог. Поверь мне, это безумная затея. Твоя машина почти готова развалиться, и роботы оставят от тебя мокрое место. Твоя смерть никому не пойдет на пользу, черт побери!
Тогда роботы покатились ко мне, поднимая то, что, очевидно, было оружием. Я открыл по ним огонь.
Звуки его дыхания наполняли кабину, пока я приближался, стреляя, и роботы вели себя так же.
Я уничтожил почти половину из них, прежде чем машина осела и стала разваливаться на части вокруг меня. Одна из пушек все-таки еще стреляла, и я остался при ней, прицеливаясь и в то же время регулируя устройства на своем скафандре. В меня лично попали всего лишь несколько раз, но мое одеяние довольно неплохо выдерживало лазерные удары и пули.
— Да есть ли там кто-нибудь на самом деле? — спросил наконец Стайлер.
— Или я разговаривал с машиной? Мне казалось, что однажды я слышал твой смех. Но, черт! Это могла быть запись! Ты действительно там, Ангел? Или механизм, который занимаясь уничтожением тростника, ничего об этом не знает? Скажи что-нибудь, ладно? Что угодно. Подай мне какой-нибудь знак, что там присутствует разум!
Роботы разделились на две группы и покатились ко мне, собираясь взять меня в клещи. Я лупил по тем, что справа, пока моя пушка не была уничтожена. Прежде чем это произошло, я повредил четверых, а граната, которую я метнул, спрыгивая с горящих обломков разбитой машины, вывела из строя еще троих.
Я укрылся за разрушенным корпусом, с силой швырнул гранату в тех, что слева, привел в готовность свое лазерное ружье, опять переместился вправо и открыл огонь по ближайшему роботу.
Его пришлось слишком долго сжигать, прежде чем остановить, я бросил ружье, метнул гранату и бросился бежать. Может, я бы и смог удерживать лидерство на дистанции, ведущей в гору достаточно долго. Но я не уверен.
Трех из примерно дюжины уцелевших роботов никак нельзя было обойти, поэтому мне пришлось остановиться и сцепиться с ближайшим из них. Он ухватил меня длинным, похожим на трос манипулятором, когда я пытался проскочить мимо него.
Надеясь, что сервосуставы скафандра добавят мне необходимую мускульную силу, я обхватил его снизу и попытался поднять над головой. Мне удалось это как раз в тот момент, когда еще один робот подбирался ко мне, и я обрушил одного из них на другого со всей силой, какая у меня была, останавливая их обоих, повалил третьего на бок и побежал.
Я пробежал тридцать или сорок ярдов, прежде чем их огонь сбил меня с ног и нагрел скафандр так, что в нем стало более чем неуютно.
— По крайней мере, кажется, ты человек, — мой передатчик донес до меня слова Стайлера. — Было бы ужасно, если бы там внутри ничего не оказалось, знаешь, вроде одного из тех зловещих, не имеющих образа созданий из скандинавских легенд — призрачное существо. Господи! Может быть, так оно и есть! Некий кусок кошмарного сна; я проснулся, а он не сгинул…
Но я уже держал гранату наготове и бросил ее в своих преследователей, туда же полетела и моя предпоследняя граната. Потом я был уже на ногах и мчался к груде камней перед зданием. Мне надо было пробежать примерно тридцать ярдов, я чувствовал на себе их лучи и меня сбивало с ног, и я вставал и бежал дальше зигзагами, чувствуя боль от ожогов везде, где скафандр касался тела, и вдыхая запах своего пота и своей поджаренной плоти.
Я нырнул за каменную груду и стал рвать на себе застежки скафандра. Показалось, что прошла целая вечность, пока я едва сдерживая крик и почти прокусив себе губу, вырвался из него. Наушники, падая на землю, обратились ко мне голосом Стайлера:
— А ты думаешь, что род человеческий достоин спасения? Или хотя бы попытки спасти его? Тебе не кажется, что он заслуживает шанс на осуществление своих возможностей в полной…
Но тогда я, задыхаясь от дыма и срывая ногти, уже карабкался вверх по склону груды обломков, чтобы занять огневую позицию, не обращая внимания на свои ожоги, и наводил лазер на ближайшего из подступающих роботов. Их оставалось еще три и на первом я держал луч нестерпимо долго, пока не прожег в его корпусе дыру, и он остановился, дымясь и скрежеща.
Я мгновенно перевел луч на второго, и тут мне пришло в голову, что они не проектировались специально для ведения боевых действий. Они не были в достаточной степени военными машинами. Видимо, он собрал, вооружил многоцелевые механизмы и послал их против меня. Их можно было спроектировать так, чтобы они и двигались быстрее и функционировали с буквально смертоносной эффективностью. Ведь их оружие не было в них встроено, они его несли.
— Конечно, род человеческий достоин спасения, — сказал я, ощущая соленый привкус во рту. — Но всякий раз, когда обстоятельства восстают против него, его вывозит собственная иррациональность. В этом безумии — его судьба. Если бы это зависело от меня, я бы выбил из него дурь, воспитал бы его по-другому. — Потом, когда развалился второй робот, я рассмеялся. — Черт! Да я бы начал с себя!
Я слышал потрескивание огня за своей спиной и свист противопожарной системы. Теперь я держал свой луч на последнем роботе и уже начинал опасаться, что слишком поздно добрался до него. Его собственный луч растапливал и превращал в пыль прикрывающую меня кучу мусора и мне приходилось все время наклонять голову и отворачивать ее, смаргивая пыль с глаз, выдувать ее из носа, чувствуя запах своих горящих волос и обожженного уха.
Пошло, пошло, пошло. Казалось, что моя левая рука горит, но я знал, что не шевельнусь, пока один из нас не исчезнет в пламени.
Наверно я продолжал стрелять и после того, как он остановился, потому что глаза мои закрылись, голова упала набок, и я не видел, как это произошло.
Когда до меня дошло, что я не мог бы так долго оставаться в живых, если бы дело обернулось не в мою пользу, я перестал стрелять и поднял голову. Потом я опять опустил ее и просто валялся там, понимая, что теперь все в порядке, страдая от боли и не в силах пошевелиться.
Прошло, видимо, полминуты, и я осознал, что должен подняться и продолжать дело, иначе я буду просто лежать здесь, понапрасну расходуя весь накопленный адреналин, слабея и засыпая под воздействием боли и усталости. Предприняв невероятное усилие, я поднялся и пошатнулся. Едва не упав, остановился, чтобы достать свою последнюю гранату из гнезда на бедре скафандра. Потом повернулся и посмотрел на здание.
Большие металлические двери были закрыты. Когда я подошел к ним и подергал, выяснилось, что они заперты. Хотя я продырявил здание во многих местах и там, казалось за каждой пробоиной полыхало пламя. Я отошел назад и, ожидая взрыва, поднял свое оружие и выжег запорный механизм.
Ничего страшного не произошло.
Я приблизился, открыл одну из дверей, вошел.
Обыкновенный коридор, как в любых служебных зданиях, где угодно. Однако, нет ни души. Жарко и все в дыму.
Я, крадучись, двинулся вперед, готовый стрелять при любом шорохе, гадая о возможности замаскированных орудий, бомб, отверстий для газов, надеясь, что таковые, если и имеются, то либо уже повреждены, либо бессильны, и припоминая планировку того места, где находился.
Мне казалось, что он может быть внизу, в главном аппаратном зале. Это было самым безопасным и, в то же время, самым уязвимым местом во всем здании.
Когда я пробирался по направлению к задней части здания в поисках лестницы, громкоговоритель донес до меня голос Стайлера.
— Я не заблуждался насчет тебя, — сказал он. — Я боялся тебя с самого начала. Жаль, что мы смогли встретиться только при таких обстоятельствах. У тебя есть качество, которое приводит меня в неимоверное восхищение — твоя решимость. Я никогда раньше не сталкивался с подобной преданностью своему делу, с такой целеустремленностью. Вот ты принял решение взять контракт на меня — и все. В тот момент ты наглухо закрылся для всего прочего и теперь ничто, кроме смерти, не остановит тебя…
Я проскочил сквозь горящий коридор, перепрыгнув через кусок обвалившейся стены. Пока я бежал, разбрызгиватели противопожарной системы насквозь промочили меня.
— Мы играем не свои роли, и ты и я, знаешь об этом? Ты никогда не задумывался над тем, что бы произошло, если бы Отелло был вынужден решать проблему Гамлета? Он бы разобрался со всеми этими делами сразу же после разговора с призраком. И тогда была бы всего лишь одноактная пьеса и не было бы великой трагедии. И напротив, датчанин в мгновение ока разрешил бы дилемму бедняги мавра. Печально, что все остается по-прежнему. Если бы я был на твоем месте, я бы уже стоял во главе КОЗА. Они были в ужасном состоянии. Серьезно. Нападение на Доксфорд — это часть их агонии. Члены их высшего руководства ненавидели друг друга куда сильнее, чем своих конкурентов. Ты мог бы воспользоваться своим образом сурового отца и оказаться среди них, а потом выстроить их по ниточке. Ты… О, дьявол! Теперь это не имеет значения, я могу решать чьи угодно проблемы, кроме своих собственных. Если бы ты сидел на моем месте, знал то, что известно мне, что же об этом говорить? Когда уже падали бомбы, я все еще занимался тем, что просчитывал варианты… А ты бы сделал что-нибудь.
Дверь на лестницу была наглухо закрыта. Я поджег ее и вышиб, освобождая себе путь. Оттуда валили клубы дыма, но я задержал дыхание и бросился вперед.
— …И я все еще размышляю, рассматриваю возможные пути выхода из сложившейся ситуации…
Я наощупь добрался до первой лестничной площадки, — дальше вниз, мои глаза жгло и они слезились.
Дверь внизу лестницы была заперта. Я выжег замок; голова кружилась, кровь бешено стучала в висках. Другой пылающий коридор ждал меня. Я проскочил сквозь него на полном ходу, сжег еще одну дверь и очутился в раскаленном, но не горящем коридоре.
Я торопился, пробивая дорогу еще через несколько дверных проемов, в любое мгновение ожидая взрыва, орудийного залпа, шипения газа. По мере моего продвижения воздух становился прохладнее, чище и, наконец, стал таким, что показался нормальным и даже вполне сносным. Равномерно горело освещение, и хотя там имелись расположенные с одинаковыми промежутками передатчики из них доносились лишь звуки тяжелого дыхания и невнятное бормотание, возможно, проклятия, этого я не сумел как следует разобрать. Всю дорогу я прислушивался. Мне нужно было знать один ли он там. Я еще не сталкивался ни с одним человеческим существом, живым или мертвым, здесь, на Алво, и хотя представлялось вероятным, что все, кто бы здесь ни был, устремились поближе к его защищенному убежищу, когда началась атака, сильно напоминающая монолог речь Стайлера могла служить подтверждением того, что он находится в одиночестве и, возможно, уже немало времени. Но где могут быть все остальные? Это крупное заведение, предположительно, с большим количеством обслуживающего персонала.
Вскоре, однако, этот вопрос прояснится. Я заметил массивную дверь, закрывавшую вход в его святилище.
Я осторожно приблизился, и, как и ожидалось, обнаружил, что она крепко-накрепко закрыта. Я поднял оружие и начал выжигать замок.
Однако заряд кончился, прежде чем я справился с ней. Замок все еще держался слишком крепко.
Конечно, у меня была граната. Но если я воспользуюсь ею, чтобы взорвать дверь, то останусь без своего единственного оружия, способного убивать на расстоянии. И под руками у меня будет только стилет, который я прихватил с Сицилии. Мои учителя смеялись, когда я настаивал на том, чтобы взять его с собой. Они не верили в счастливые амулеты.
Я вытащил его из сапога, отшвырнул лучемет в сторону и взял гранату наизготовку.
— Мне представляется, ты рассчитываешь, что твои сообщники заберут тебя после того, как ты завершишь свою миссию, — раздался голос Стайлера из громкоговорителя над дверью. — Когда они так и не появятся, ты, вероятно, начнешь размышлять, то ли тебя бросили, то ли, может быть, я говорил тебе правду относительно войны на Земле. Я говорил правду. Затем ты начнешь изыскивать какие-либо средства, чтобы покинуть Алво самостоятельно. Но обнаружишь, что здесь ничего такого в наличии нет. Ты заподозришь, что являешься единственным человеческим существом на планете. И это подтвердится. Потом ты пожалеешь о том, что не поверил мне сразу, ибо поймешь, что вместе со мной уничтожил решения многих своих проблем.
Я отступил назад по коридору, метнул гранату и нырнул в укромный дверной пролет.
— Я отослал всех. Видишь ли, я видел, что это приближается, уже много месяцев назад. Теперь, когда идет война, сомнительно, что кто-либо вернется. Беженцев отправляют на те планеты, где поселения уже на…
Взрыв прозвучал с ошеломляющей силой. Я выскочил из своего убежища и побежал, прежде чем стихли отголоски взрыва, перестало трясти и прежде чем все куски стен и потолка обрушились на пол.
Если он и в самом деле отправил всех в отдаленные миры, значит, когда бы я последовал его просьбе и прекратил движение на любом участке своей экспедиции, то за мной некому было бы придти. Следовательно, ему просто нужна была неподвижная цель. Черт с ним! Любые возможные проблески симпатии немедленно сгинули.
Я рванулся вперед во взорванную брешь, держа стилет низко и наготове.
Вбежав, я уже не останавливался, но успел скользнуть взглядом по сторонам, совершая свой бросок. Никаких всплесков роскоши эпохи Ренессанса, вопреки некоторым моим ожиданиям. Дальнюю стену закрывал огромный пульт управления, по бокам которого разместилось множество экранов, демонстрирующих различные участки долины и горящие здания. Передняя часть комнаты отделялась от задней декоративной перегородкой; была покрыта коврами и обставлена для постоянного проживания. Стайлер, похожий на свои фотографии, сидел за небольшим металлическим столиком рядом с левой стеной. Замысловатая установка, являющаяся, возможно, неким продолжением махины, находящейся в задней части комнаты, выступала из стены, отгораживая его справа. Множество проводков тянулось от его лысой головы к этой установке. Он пристально смотрел на меня, сжимая в правой руке пистолет.
Только впоследствии я выяснил сколько раз был ранен. По-моему, лишь первый выстрел стал неудачным. Я не уверен насчет второго. Это был пистолет мелкого калибра, и он ухитрился выстрелить из него трижды, прежде чем я выбил его, всадил свое лезвие Стайлеру в диафрагму и стал смотреть, как он оседает в кресло, с которого встал.
— Ты… — начал он, потом несколько раз открыл и закрыл рот, на его лице на мгновение появилась такая гримаса, словно он был изумлен своей внезапной поломкой.
Его правая рука дернулась в сторону, перебросила маленький переключатель на пульте сбоку. Потом он тяжело подался вперед и повалился поперек стола, подергиваясь.
На другом конце стола, на который я, тяжело дыша, опирался, стоял телефон. Он зазвонил.
Я уставился на него, как зачарованный, не в силах шевельнуться. Это было смехотворно, абсурдно, что он мог зазвонить. Я подавил в себе дикое желание расхохотаться, понимая, что это не приведет ни к чему хорошему, что мне, вероятно, долго не удастся остановиться.
Я должен был выяснить. Не будет мне покоя, если я сейчас не выясню.
Я протянул руку и взял трубку.
— …возможно найдешь развлечение, — продолжал его голос, звучащий теперь в телефонной трубке, — в здании на другом конце этой долины.
Я сдержал внезапное желание закричать, и продолжал сжимать в руке телефонную трубку, затем протянул другую руку и схватил его за плечо. Я толкнул его назад в кресло. Он был либо мертв, либо настолько близок к этому, что это уже почти не имело значения.
— Нейроны по-прежнему в движении, — продолжал его голос по телефону,
— и при помощи своей схемы соединений я могу привести в действие здесь все из того, что еще функционирует, даже несмотря на то, что мои собственные голосовые связки более мне не подчиняются. Все здесь проходит через формулятор и его голос — это мой собственный голос. Тебе придется изучить то, что ты найдешь в другом здании. Это будет непросто. Ты вполне можешь и не справиться. В этом случае тебе предстоит провести остаток своих дней в одиночестве в этом месте. Но там имеются учебные приспособления, записи, мои заметки, книги. У тебя теперь нет ничего, кроме времени, за которое ты можешь попытаться или нет, по собственному усмотрению. До сих пор я все предугадал правильно. Чувствую, что я зашел почти настолько далеко, насколько мог…
Раздался щелчок, потом длинный гудок.
Я рухнул.
Здесь, здесь, там и опять. Годы, клоны, проходы… Я научился. Я изучил материалы в том месте, которое потом станет Крылом, Которого Нет. Я научился. Альтернативой была некая более страшная форма безумия, чем та, с которой я уже был знаком. Я должен был выбраться оттуда, попытаться отыскать Джулию, сделать что-нибудь.
Мозаика и вечерняя звезда…
Я выбрался оттуда. Я так никогда и не нашел ее могилы, если она у нее была, но я сумел установить, что ее не было среди тех, кто добрался до Дома, Крылья которого существовали на отдаленных планетах, не вполне приспособленных для человека.
Я выбрался оттуда. Предстояло забыть очень многое, что я и хотел сделать, и, располагая избытком времени для самоанализа, я мог это определять с большой избирательностью. Я овладел техническими приемами, необходимыми для точного выявления того, что мне в себе не нравилось, и для стирания этого из собственной памяти. Я решился на это. Я хотел, чтобы это стало возможным для всего рода человеческого, вернее, остатков его, и решил, что может быть способ осуществить такое желание. Только процесс духовного развития займет больше времени, а я буду направлять его и развиваться вместе с остальными, отставая только на один шаг, занимаясь грязной работой, для чего я вполне годился. Это мне понравилось. Я уничтожил часть себя и воткнул первую булавку. Последующие можно будет в крайнем случае выдернуть, но я желал, чтобы Анджело ди Негри оставался мертвым. Его я ненавидел. Потом я активировал клоны, и мы могли полностью доверять нам.
Мы выбрались.
1
Когда я почувствовал, как пуля вошла в мое сердце, моей первой реакцией было чувство безграничного недоумения. Как?..
Потом я умер.
Я не припоминаю крика, хотя Мисси Воул и говорила, что я закричал и стал судорожно хватать воздух правой рукой. Потом я напрягся, расслабился, затих. Ей лучше знать, бедняжке, ведь это случилось в ее постели.
Безумная мысль промелькнула в моем мозгу за миг до моей смерти: Вытащи седьмую булавку… Почему, я понятия не имел.
Я помню ее лицо, зеленые глаза, обычно скрывающиеся за длинными ресницами, розовые губы, слегка приоткрытые в улыбке. Потом я почувствовал боль, изумление, и только теперь до меня, кажется, донесся звук выстрела, поразившего меня, но тогда я его не слышал.
Позднее доктор рассказал мне, что я не испытывал сердечной недостаточности, несмотря на все проявленные мной симптомы, и что почувствовал боль в груди и потерял сознание без какой-либо очевидной причины. К тому времени я уже понимал, что в этом-то все и дело, и я просто хотел выбраться из Амбулатории и прямо отправиться в Крыло 18 Библиотеки, ячейка 17641, чтобы разобраться с последствиями своей кончины.
Но они удерживали меня несколько часов, настаивая, чтобы я отдохнул. Идиоты! Если со мной все в порядке, то почему я должен отдыхать?
И, конечно, я не мог отдыхать. Как? Я только что был убит.
Я был перепуган и в крайнем замешательстве. Кто мог пойти на такое? И запоздалая мысль, зачем это им?
Пока я валялся там, окруженный стерильной белизной, то потея, то впадая в озноб, я понимал, что должен идти, и я хотел пойти и быстро разобраться, что со мной сделали. Но я только что перенес сильнейшее потрясение и испытывал физический страх перед тем, что увижу, перед доказательством содеянного. Некоторое время это подавляло меня, и я не пытался встать. Я был также достаточно разумен, чтобы понять, — пока не ослабнут эти первые эмоции я не буду ни на что годен.
Поэтому я покорился, заставил себя думать. Убийство. В сущности, неслыханное дело в наше время. Я не мог припомнить, когда было совершено последнее убийство, где бы то ни было, а ведь я находился в более выгодном положении, чем многие другие, чтобы знать о таких вещах. Профилактические меры для улучшения состояния и эффективное подавление насильственно-агрессивного инстинкта способствовали снижению криминогенности. Имелся так же богатый медицинский опыт, когда все-таки приходилось латать жертву патологической вспышки. Но хладнокровное, преднамеренное убийство, такое, как в моем случае… Нет, все это было ужасно давно. Какой-то более циничный призрак моего прошлого шепнул мне на ухо, что вполне может быть и так, что по-настоящему хладнокровные и преднамеренные совершаются так здорово, что они даже и не похожи на убийства Я быстренько отправил призрак в небытие, которого он давно заслужил. Или так мне думалось. При том качестве информации, хранящейся в Доме на каждого, это было практически невозможно.
Самое неудачное, что это выпало на мою долю. Теперь требовалось сделать только что отвергнутое мною, как невообразимое для кого-либо. То есть, изыскать возможность сокрытия происшедшего. Но, в конце концов, я ведь особый случай. На самом деле, я не считаюсь…
Смешок, прозвучавший так, словно он вырвался из моего собственного горла, подействовал мне на нервы.
— Хорошо сказано, старый крот! — решил я внутри себя. — Полагаю, что к этому можно относиться с определенной долей иронии.
— Вздор! У тебя совсем нет чувства юмора, Лэндж!
— Я понимаю противоречивость моего положения. Но я не считаю убийство смешным делом.
— Когда жертва — это мы, да?
— Ты употребил не то местоимение.
— Нет, но будь по-твоему. Твои руки в крови, как и у любого.
— Я не убийца! Я никогда никого не убивал!
Я подавил другой смешок в самом его начале.
— Как насчет самоубийства? Как насчет меня?
— Человек имеет право распоряжаться собой как ему угодно! Ты?
— Ты — ничто! Ты даже не существуешь!
— Тогда чего ты так беспокоишься? Может, психопатия? Нет, Лэндж. Я — настоящий. Ты убил меня. Ты прикончил меня! Но я существую. И придет время, когда я буду воскрешен. Твоей собственной рукой.
— Никогда!
— Так будет, потому что я тебе понадоблюсь. Скоро!
Задыхаясь от ярости, я опять отправил своего предка во вполне им заслуженное забвение.
Некоторое время я проклинал то обстоятельство, что я был тем, кем я был, одновременно понимая, что ругань — тоже патологическая вспышка, вызванная травмой смерти. Это не слишком затянулось. Я знал, что пока люди остаются людьми, необходимо, чтобы я продолжался, в любой форме, какая потребуется на текущий день.
Потом я умер.
Я не припоминаю крика, хотя Мисси Воул и говорила, что я закричал и стал судорожно хватать воздух правой рукой. Потом я напрягся, расслабился, затих. Ей лучше знать, бедняжке, ведь это случилось в ее постели.
Безумная мысль промелькнула в моем мозгу за миг до моей смерти: Вытащи седьмую булавку… Почему, я понятия не имел.
Я помню ее лицо, зеленые глаза, обычно скрывающиеся за длинными ресницами, розовые губы, слегка приоткрытые в улыбке. Потом я почувствовал боль, изумление, и только теперь до меня, кажется, донесся звук выстрела, поразившего меня, но тогда я его не слышал.
Позднее доктор рассказал мне, что я не испытывал сердечной недостаточности, несмотря на все проявленные мной симптомы, и что почувствовал боль в груди и потерял сознание без какой-либо очевидной причины. К тому времени я уже понимал, что в этом-то все и дело, и я просто хотел выбраться из Амбулатории и прямо отправиться в Крыло 18 Библиотеки, ячейка 17641, чтобы разобраться с последствиями своей кончины.
Но они удерживали меня несколько часов, настаивая, чтобы я отдохнул. Идиоты! Если со мной все в порядке, то почему я должен отдыхать?
И, конечно, я не мог отдыхать. Как? Я только что был убит.
Я был перепуган и в крайнем замешательстве. Кто мог пойти на такое? И запоздалая мысль, зачем это им?
Пока я валялся там, окруженный стерильной белизной, то потея, то впадая в озноб, я понимал, что должен идти, и я хотел пойти и быстро разобраться, что со мной сделали. Но я только что перенес сильнейшее потрясение и испытывал физический страх перед тем, что увижу, перед доказательством содеянного. Некоторое время это подавляло меня, и я не пытался встать. Я был также достаточно разумен, чтобы понять, — пока не ослабнут эти первые эмоции я не буду ни на что годен.
Поэтому я покорился, заставил себя думать. Убийство. В сущности, неслыханное дело в наше время. Я не мог припомнить, когда было совершено последнее убийство, где бы то ни было, а ведь я находился в более выгодном положении, чем многие другие, чтобы знать о таких вещах. Профилактические меры для улучшения состояния и эффективное подавление насильственно-агрессивного инстинкта способствовали снижению криминогенности. Имелся так же богатый медицинский опыт, когда все-таки приходилось латать жертву патологической вспышки. Но хладнокровное, преднамеренное убийство, такое, как в моем случае… Нет, все это было ужасно давно. Какой-то более циничный призрак моего прошлого шепнул мне на ухо, что вполне может быть и так, что по-настоящему хладнокровные и преднамеренные совершаются так здорово, что они даже и не похожи на убийства Я быстренько отправил призрак в небытие, которого он давно заслужил. Или так мне думалось. При том качестве информации, хранящейся в Доме на каждого, это было практически невозможно.
Самое неудачное, что это выпало на мою долю. Теперь требовалось сделать только что отвергнутое мною, как невообразимое для кого-либо. То есть, изыскать возможность сокрытия происшедшего. Но, в конце концов, я ведь особый случай. На самом деле, я не считаюсь…
Смешок, прозвучавший так, словно он вырвался из моего собственного горла, подействовал мне на нервы.
— Хорошо сказано, старый крот! — решил я внутри себя. — Полагаю, что к этому можно относиться с определенной долей иронии.
— Вздор! У тебя совсем нет чувства юмора, Лэндж!
— Я понимаю противоречивость моего положения. Но я не считаю убийство смешным делом.
— Когда жертва — это мы, да?
— Ты употребил не то местоимение.
— Нет, но будь по-твоему. Твои руки в крови, как и у любого.
— Я не убийца! Я никогда никого не убивал!
Я подавил другой смешок в самом его начале.
— Как насчет самоубийства? Как насчет меня?
— Человек имеет право распоряжаться собой как ему угодно! Ты?
— Ты — ничто! Ты даже не существуешь!
— Тогда чего ты так беспокоишься? Может, психопатия? Нет, Лэндж. Я — настоящий. Ты убил меня. Ты прикончил меня! Но я существую. И придет время, когда я буду воскрешен. Твоей собственной рукой.
— Никогда!
— Так будет, потому что я тебе понадоблюсь. Скоро!
Задыхаясь от ярости, я опять отправил своего предка во вполне им заслуженное забвение.
Некоторое время я проклинал то обстоятельство, что я был тем, кем я был, одновременно понимая, что ругань — тоже патологическая вспышка, вызванная травмой смерти. Это не слишком затянулось. Я знал, что пока люди остаются людьми, необходимо, чтобы я продолжался, в любой форме, какая потребуется на текущий день.