Страница:
— Он был рядом, но не успел: все произошло слишком быстро. А проверять заводской брак не его дело. Извините. Я люблю вашего мальчика.
Могу заверить вас, что ничего подобного больше не случится.
— В этом вы правы, но только потому, что завтра утром я возьму его и переведу в другую школу, такую, где выполняются правила безопасности. — И легким движением пальца Рэндер завершил разговор.
Через несколько минут он встал и подошел к шкафу, частично замаскированному книжной полкой. Он открыл его, достал дорогую шкатулку, содержавшую дешевенькое ожерелье и фотографию в рамке; на ней были изображены мужчина, похожий на Рэндера, только молодой, и женщина с высоко зачесанными волосами и маленьким подбородком; между ними стояла улыбающаяся девочка с младенцем на руках. Как всегда, Рэндер несколько секунд нежно смотрел на ожерелье, затем закрыл шкатулку и спрятал ее снова на многие месяцы…
***
…Бум! Бум! — гремел турецкий барабан.
Чик-чик-чик-чира, — щелкали тыквы.
Возникли цвета — красный, зеленый, синий и божественно-величественный желтый — вокруг удивительных металлических танцоров.
— Люди? — спросила крыша.
— Роботы? — спросили непосредственно снизу.
— Смотри сам! — тихо прошелестело по полу.
Рэндер и Джилл сидели за микроскопическим столиком, к счастью, поставленным у стены, под нарисованными углем карикатурами на неизвестных личностей. Среди субкультур четырнадцатимиллионного города было слишком много деятелей. Морща нос от удовольствия, Джилл не сводила глаз с центральной точки этой особой субкультуры, время от времени поднимая плечи к ушам, чтобы подчеркнуть молчаливый смех или слабый протест, потому что исполнители были слишком людьми — черный робот провел пальцами по лбу серебряного робота, когда они расходились. Рэндер делил свое внимание между Джилл, танцорами и скверно выглядевшим пойлом, больше всего похожим на плохой коктейль с водорослями (по которым в любой момент мог подняться Кракен, чтобы утащить на дно какой-нибудь беспомощный корабль).
— Чарли, я все-таки думаю, что это люди!
Рэндер извлек свой взгляд из ее волос и прыгающих колец-сережек и осмотрел танцоров на площадке, которая находилась ниже того места, где стоял столик.
Без этих металлических корпусов это могли быть и люди. Если так, то танцевали они исключительно ловко. Хотя производство легких сплавов не было проблемой, все равно нужен был какой-то трюк, чтобы танцор, закованный с головы до ног в броню, мог прыгать так свободно и почти без усилий продолжительное время, да еще и без раздражающего лязга.
Беззвучно…
Они скользили, как две чайки: одна покрупнее, цвета полированного антрацита, а вторая — как лунный свет, падающий через окно на закутанный в шелк манекен.
Даже когда они соприкасались, звука не было… А, может, и был, но заглушался ритмами джаза.
Бум-бум! Чира-чик!
Танец плавно перешел в танец анашей. Рэндер взглянул на часы. Слишком долго для нормальных артистов, — решил он. Видимо, это роботы. Когда он снова взглянул на них, черный робот оттолкнул от себя серебряного футов на десять и повернулся к нему спиной.
Звука столкновения металла с металлом не было.
Интересно, сколько стоит такая система? — подумал Рэндер.
— Чарли! Не было никакого звука! Как они это делают?
Свет снова стал желтым, потом красным, синим, зеленым. Белый робот отполз назад, а черный крутил шарнир своего запястья кругом и кругом, держа в руках зажженную сигарету. Раздался хохот, когда он машинально прижал ее к своему гладкому безротому лицу. Серебряный робот атаковал черного. Черный бросил сигарету и снова повернулся к партнеру. Неужели он вновь оттолкнет серебряного? Нет…
Медленно, как длинноногие восточные птицы, они снова начали свой танец со множеством поворотов.
Что-то в глубине души Рэндера забавлялось, но он сам не мог понять, что тут забавного. Поэтому он стал смотреть на Кракена на дне бокала.
Джилл вцепилась в его бицепс, привлекая внимание к площадке. Пока светлое пятно терзало спектр, черный робот поднял серебряного высоко над головой и закружился с ним, выгнув спину и сложив руки ножницами — сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Затем он завертелся с невероятной скоростью, и полосы спектра также вращались все быстрее, вместе с ним.
Рэндер потряс головой, чтобы прояснить ее.
Они двигались так быстро, что просто должны были упасть — люди они или роботы. Но они не упали. Они слились в одну серую фигуру. Затем стали замедлять вращение. Все медленнее, медленнее… Остановились.
Музыка смолкла. Затем упала темнота, наполненная аплодисментами.
Когда свет загорелся снова, оба робота стояли как статуи, лицом к публике. Затем медленно, очень медленно поклонились.
Аплодисменты усилились. Роботы повернулись и ушли.
Вновь зазвучала музыка, свет стал ярким. Поднялся шум голосов. Рэндер убил Кракена.
— Что ты об этом думаешь? — спросила Джилл.
Рэндер сделал серьезное лицо и сказал:
— Кто я — человек, воображающий себя роботом, или робот, воображающий себя человеком? — Он ухмыльнулся и добавил:
— Не знаю.
Она шутя стукнула его за это по плечу и он заметил ей, что она пьяна.
— Нет, — протестовала она. — Разве чуточку. Не так, как ты.
— Все же, я думаю, тебе нужно показаться врачу. Например, мне. Лучше сейчас. Давай уедем отсюда.
— Не сейчас, Чарли. Мне хочется посмотреть на них еще раз. Ну, пожалуйста.
— Если я еще выпью, я не буду способен видеть их.
— Тогда закажи чашку кофе.
— Фу!
— Ну, пива.
— Я и без этого буду страдать.
На площадке начали танцевать, но ноги Рэндера как свинцом налились.
Он закурил.
— Итак, ты сегодня разговаривал с собакой?
— Да. Это как-то смущает…
— Она хорошенькая?
— Это кобель. И безобразный.
— Дурачок, я имею в виду хозяйку.
— Ты знаешь, что я никогда не говорю о делах, Джилл.
— Но ты же сам сказал мне насчет собаки. Я только хочу знать, хорошенькая она или нет. В смысле — хозяйка.
— Ну… и да, и нет. — Он сделал неопределенный жест. — Знаешь…
— Повторить то же самое, — сказала она официанту, внезапно возникшему из смежного озера тьмы. Он наклонился и столь же быстро исчез.
— Пропадают мои добрые намерения, — вздохнул Рэндер. — Посмотрим, как тебя будет обследовать пьяный дурак — вот и все, что я могу сказать.
— Ты быстро протрезвеешь. Ты всегда так. Клятва Гиппократа и все такое…
Он фыркнул и посмотрел на часы.
— Завтра я должен быть в Коннектикуте. Забрать Пита из этой проклятой школы.
Джилл вздохнула. Она уже устала от этой темы.
— Мне кажется, ты слишком уж нянчишься с ним. Любой парнишка может сломать ногу. Это издержки роста. И школа не виновата, что такие вещи случаются.
— К дьяволу! — прорычал Рэндер, беря свою темную выпивку с темного подноса, принесенного темным человеком. — Если они не могут хорошо работать, я найду тех, кто может!
Она пожала плечами.
— Ты — босс. А я знаю только то, о чем читаю в газетах. И все-таки ты сидишь в Давосе, хотя знаешь, что в Сент-Морисе встретил бы лучшее общество.
— Мы же собирались прокатиться, верно? Я предпочел прокатиться в Давос.
— Значит, я не каждый вечер выигрываю?
Он погладил ее по руке.
— Со мной ты всегда в выигрыше, милочка.
Они вышли, закурили и держались за руки, пока люди расходились с танцевальной площадки и снова тянулись к своим крохотным столикам, а цвета кружились, окрашивая облака дыма от цвета ада до солнечного восхода и обратно, и барабан ухнул: бом!
Чира-чира!
— О, Чарли, они опять идут сюда!
***
Небо было чистое, как кристалл. Дороги чистые. Снегопад прекратился.
Джилл сонно дышала. С-7 несся по городским мостам.
Если бы Рэндер сидел спокойно, он убедил бы себя, что пьяно только его тело, но как только он поворачивал голову, мир вокруг начинал танцевать. И тогда он воображал себя спящим и Конструктором всего этого.
В какой-то миг это было правдой. Он улыбнулся, погружаясь в дремоту.
Но в следующий миг он проснулся и уже не улыбался.
Вселенная взяла реванш за его самонадеянность. За один миг триумфа над беспомощностью, которой он хотел помочь, он снова должен был заплатить видением дна озера. И когда он опять двинулся к гибели на дне мира — как пловец, как неспособный говорить, он слышал откуда-то с высоты над Землей вой Волка Фенриса, готовящегося пожрать Луну. И услышав, он понял, что вой этот так же похож на трубный глас правосудия, как дама рядом похожа на Луну. В каждой малости. Во всех отношениях. И его охватил страх.
Глава 3
Могу заверить вас, что ничего подобного больше не случится.
— В этом вы правы, но только потому, что завтра утром я возьму его и переведу в другую школу, такую, где выполняются правила безопасности. — И легким движением пальца Рэндер завершил разговор.
Через несколько минут он встал и подошел к шкафу, частично замаскированному книжной полкой. Он открыл его, достал дорогую шкатулку, содержавшую дешевенькое ожерелье и фотографию в рамке; на ней были изображены мужчина, похожий на Рэндера, только молодой, и женщина с высоко зачесанными волосами и маленьким подбородком; между ними стояла улыбающаяся девочка с младенцем на руках. Как всегда, Рэндер несколько секунд нежно смотрел на ожерелье, затем закрыл шкатулку и спрятал ее снова на многие месяцы…
***
…Бум! Бум! — гремел турецкий барабан.
Чик-чик-чик-чира, — щелкали тыквы.
Возникли цвета — красный, зеленый, синий и божественно-величественный желтый — вокруг удивительных металлических танцоров.
— Люди? — спросила крыша.
— Роботы? — спросили непосредственно снизу.
— Смотри сам! — тихо прошелестело по полу.
Рэндер и Джилл сидели за микроскопическим столиком, к счастью, поставленным у стены, под нарисованными углем карикатурами на неизвестных личностей. Среди субкультур четырнадцатимиллионного города было слишком много деятелей. Морща нос от удовольствия, Джилл не сводила глаз с центральной точки этой особой субкультуры, время от времени поднимая плечи к ушам, чтобы подчеркнуть молчаливый смех или слабый протест, потому что исполнители были слишком людьми — черный робот провел пальцами по лбу серебряного робота, когда они расходились. Рэндер делил свое внимание между Джилл, танцорами и скверно выглядевшим пойлом, больше всего похожим на плохой коктейль с водорослями (по которым в любой момент мог подняться Кракен, чтобы утащить на дно какой-нибудь беспомощный корабль).
— Чарли, я все-таки думаю, что это люди!
Рэндер извлек свой взгляд из ее волос и прыгающих колец-сережек и осмотрел танцоров на площадке, которая находилась ниже того места, где стоял столик.
Без этих металлических корпусов это могли быть и люди. Если так, то танцевали они исключительно ловко. Хотя производство легких сплавов не было проблемой, все равно нужен был какой-то трюк, чтобы танцор, закованный с головы до ног в броню, мог прыгать так свободно и почти без усилий продолжительное время, да еще и без раздражающего лязга.
Беззвучно…
Они скользили, как две чайки: одна покрупнее, цвета полированного антрацита, а вторая — как лунный свет, падающий через окно на закутанный в шелк манекен.
Даже когда они соприкасались, звука не было… А, может, и был, но заглушался ритмами джаза.
Бум-бум! Чира-чик!
Танец плавно перешел в танец анашей. Рэндер взглянул на часы. Слишком долго для нормальных артистов, — решил он. Видимо, это роботы. Когда он снова взглянул на них, черный робот оттолкнул от себя серебряного футов на десять и повернулся к нему спиной.
Звука столкновения металла с металлом не было.
Интересно, сколько стоит такая система? — подумал Рэндер.
— Чарли! Не было никакого звука! Как они это делают?
Свет снова стал желтым, потом красным, синим, зеленым. Белый робот отполз назад, а черный крутил шарнир своего запястья кругом и кругом, держа в руках зажженную сигарету. Раздался хохот, когда он машинально прижал ее к своему гладкому безротому лицу. Серебряный робот атаковал черного. Черный бросил сигарету и снова повернулся к партнеру. Неужели он вновь оттолкнет серебряного? Нет…
Медленно, как длинноногие восточные птицы, они снова начали свой танец со множеством поворотов.
Что-то в глубине души Рэндера забавлялось, но он сам не мог понять, что тут забавного. Поэтому он стал смотреть на Кракена на дне бокала.
Джилл вцепилась в его бицепс, привлекая внимание к площадке. Пока светлое пятно терзало спектр, черный робот поднял серебряного высоко над головой и закружился с ним, выгнув спину и сложив руки ножницами — сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее. Затем он завертелся с невероятной скоростью, и полосы спектра также вращались все быстрее, вместе с ним.
Рэндер потряс головой, чтобы прояснить ее.
Они двигались так быстро, что просто должны были упасть — люди они или роботы. Но они не упали. Они слились в одну серую фигуру. Затем стали замедлять вращение. Все медленнее, медленнее… Остановились.
Музыка смолкла. Затем упала темнота, наполненная аплодисментами.
Когда свет загорелся снова, оба робота стояли как статуи, лицом к публике. Затем медленно, очень медленно поклонились.
Аплодисменты усилились. Роботы повернулись и ушли.
Вновь зазвучала музыка, свет стал ярким. Поднялся шум голосов. Рэндер убил Кракена.
— Что ты об этом думаешь? — спросила Джилл.
Рэндер сделал серьезное лицо и сказал:
— Кто я — человек, воображающий себя роботом, или робот, воображающий себя человеком? — Он ухмыльнулся и добавил:
— Не знаю.
Она шутя стукнула его за это по плечу и он заметил ей, что она пьяна.
— Нет, — протестовала она. — Разве чуточку. Не так, как ты.
— Все же, я думаю, тебе нужно показаться врачу. Например, мне. Лучше сейчас. Давай уедем отсюда.
— Не сейчас, Чарли. Мне хочется посмотреть на них еще раз. Ну, пожалуйста.
— Если я еще выпью, я не буду способен видеть их.
— Тогда закажи чашку кофе.
— Фу!
— Ну, пива.
— Я и без этого буду страдать.
На площадке начали танцевать, но ноги Рэндера как свинцом налились.
Он закурил.
— Итак, ты сегодня разговаривал с собакой?
— Да. Это как-то смущает…
— Она хорошенькая?
— Это кобель. И безобразный.
— Дурачок, я имею в виду хозяйку.
— Ты знаешь, что я никогда не говорю о делах, Джилл.
— Но ты же сам сказал мне насчет собаки. Я только хочу знать, хорошенькая она или нет. В смысле — хозяйка.
— Ну… и да, и нет. — Он сделал неопределенный жест. — Знаешь…
— Повторить то же самое, — сказала она официанту, внезапно возникшему из смежного озера тьмы. Он наклонился и столь же быстро исчез.
— Пропадают мои добрые намерения, — вздохнул Рэндер. — Посмотрим, как тебя будет обследовать пьяный дурак — вот и все, что я могу сказать.
— Ты быстро протрезвеешь. Ты всегда так. Клятва Гиппократа и все такое…
Он фыркнул и посмотрел на часы.
— Завтра я должен быть в Коннектикуте. Забрать Пита из этой проклятой школы.
Джилл вздохнула. Она уже устала от этой темы.
— Мне кажется, ты слишком уж нянчишься с ним. Любой парнишка может сломать ногу. Это издержки роста. И школа не виновата, что такие вещи случаются.
— К дьяволу! — прорычал Рэндер, беря свою темную выпивку с темного подноса, принесенного темным человеком. — Если они не могут хорошо работать, я найду тех, кто может!
Она пожала плечами.
— Ты — босс. А я знаю только то, о чем читаю в газетах. И все-таки ты сидишь в Давосе, хотя знаешь, что в Сент-Морисе встретил бы лучшее общество.
— Мы же собирались прокатиться, верно? Я предпочел прокатиться в Давос.
— Значит, я не каждый вечер выигрываю?
Он погладил ее по руке.
— Со мной ты всегда в выигрыше, милочка.
Они вышли, закурили и держались за руки, пока люди расходились с танцевальной площадки и снова тянулись к своим крохотным столикам, а цвета кружились, окрашивая облака дыма от цвета ада до солнечного восхода и обратно, и барабан ухнул: бом!
Чира-чира!
— О, Чарли, они опять идут сюда!
***
Небо было чистое, как кристалл. Дороги чистые. Снегопад прекратился.
Джилл сонно дышала. С-7 несся по городским мостам.
Если бы Рэндер сидел спокойно, он убедил бы себя, что пьяно только его тело, но как только он поворачивал голову, мир вокруг начинал танцевать. И тогда он воображал себя спящим и Конструктором всего этого.
В какой-то миг это было правдой. Он улыбнулся, погружаясь в дремоту.
Но в следующий миг он проснулся и уже не улыбался.
Вселенная взяла реванш за его самонадеянность. За один миг триумфа над беспомощностью, которой он хотел помочь, он снова должен был заплатить видением дна озера. И когда он опять двинулся к гибели на дне мира — как пловец, как неспособный говорить, он слышал откуда-то с высоты над Землей вой Волка Фенриса, готовящегося пожрать Луну. И услышав, он понял, что вой этот так же похож на трубный глас правосудия, как дама рядом похожа на Луну. В каждой малости. Во всех отношениях. И его охватил страх.
Глава 3
Он был собакой.
Он выехал за город сам.
По виду — крупная немецкая овчарка, если не считать головы — он сидел на переднем сиденьи, смотрел в окно на другие кары и на все, что видел вокруг. Он обгонял другие кары, потому что ехал по высокоскоростной полосе.
День был холодный, на полях лежал снег; деревья были в ледяных куртках, и все птицы в небе и на земле казались удивительно черными.
Его голова была больше, чем у любой другой собаки, исключая, может быть, ирландского волкодава. Глаза темные, глубоко сидящие, а пасть открыта, потому что пес смеялся. Он ехал дальше.
Наконец кар перешел на другую полосу, замедлил ход, перешел на крайнюю правую и через некоторое время свернул и проехал несколько миль по сельской дороге, а затем соскользнул на тропинку и припарковался за деревом. Машина остановилась, и дверца открылась. Собака вышла и закрыла дверцу плечом. Увидя, что свет погас, пес повернулся и пошел по полю к лесу.
Он осторожно поднимал лапы, осматривая свои следы.
Войдя в лес, он несколько раз глубоко вздохнул, встряхнулся, залаял странным несобачьим лаем и пустился бегом.
Он бежал между деревьев и скал, перепрыгивал через замерзшие лужи, узкие овражки, взбирался на холмы и сбегал по склону, проносился мимо застывших кустов в радужных пятнах, мимо ледяного ложа ручья.
Он остановился, отдышался и понюхал воздух.
Он открыл пасть и засмеялся — он научился этому у людей.
Затем пес вздохнул, закинул голову и завыл — этому он от людей не учился. Он даже не знал точно, где научился этому.
Его вой прокатился по холмам, и эхо было подобно громовой ноте горна.
Его уши стали торчком, пока он прислушивался к этому звуку.
Затем он услышал ответный вой, похожий и непохожий на его призыв.
Совсем похожего не могло быть, потому что его голос не был вполне собачьим. Он прислушался, принюхался и снова завыл.
И снова пришел ответ, теперь уже ближе…
Он ждал, нюхая воздух, несший сообщение.
К нему на холм поднималась собака, сначала быстро, потом она перешла на шаг и, наконец, остановилась в сорока футах от него. Вислоухая крупная дворняга…
Он вновь принюхался и тихо заворчал. Дворняга оскалила зубы. Он двинулся к ней. Когда он был примерно в десяти футах, она залаяла.
Он остановился. Собака стала осторожно обходить его кругом, нюхая ветер. Наконец он издал звук, удивительно похожий на «хэллоу». И шагнул к ней.
— Хорошая собака, — сказал он.
Собака склонила голову набок.
— Хорошая собака, — повторил он, сделал к ней шаг, еще один и сел. Оч-чень хорошая собака.
Собака слегка вильнула хвостом. Он встал и подошел к ней. Она обнюхала его. Он ответил тем же. Она замахала хвостом, обежала дважды, запрокинула голову и гавкнула. Потом двинулась по более широкому кругу, время от времени опуская голову, а затем бросилась в лес.
Он понюхал землю, где только что стояла собака, и побежал следом.
Через несколько секунд он догнал ее, и они побежали рядом.
Из-за куста выскочил кролик. Пес догнал кролика и схватил его своими громадными челюстями. Кролик отбивался, но спина его хрустнула, и он затих.
Некоторое время он держал кролика, оглядываясь вокруг. Собака подбежала к нему, и он уронил кролика к ее ногам.
Собака посмотрела на него с надеждой. Он встал. Тогда она опустила голову и разорвала маленький труп. Кровь дымилась в холодном воздухе.
Собака жевала и глотала, жевала и глотала.
Наконец и он опустил голову, оторвал кусок. Мясо было горячее, сырое и дикое. Собака отпрянула, когда он схватил кусок, рычание замерло в ее глотке.
Он был не очень голоден, поэтому бросил мясо и отошел.
Собака вновь наклонилась к еде.
Потом они еще несколько часов охотились вместе. Он всегда превосходил дворнягу в искусстве убивать, но всегда отдавал добычу ей. Они вместе загнали семь кроликов. Последних двух не съели.
Дворняга села и посмотрела на него.
— Хорошая собака, — сказал он.
Она вильнула хвостом.
— Плохая собака, — сказал он.
Хвост перестал вилять.
— Очень плохая собака.
Она опустила голову. Он повернулся и пошел прочь. Она пошла за ним, поджав хвост. Он остановился и оглянулся через плечо. Собака съежилась. Он несколько раз пролаял и завыл. Уши и хвост собаки поднялась. Она подошла и снова обнюхала его.
— Хорошая собака, — сказал он.
Хвост завилял.
Он засмеялся.
— Ми-кро-це-фал, и-ди-от.
Хвост продолжал вилять.
Он снова засмеялся.
Собака покружила, легла, положила голову между передними лапами и посмотрела на него. Он оскалил зубы, прыгнул к собаке и укусил ее за плечо.
Собака взвизгнула и пустилась наутек.
— Дура! — закричал он. — Дура!
Ответа не было. Он снова завыл: такого воя не издало бы ни одно другое животное. Затем он повернулся к кару, открыл носом дверцу и залез внутрь.
Он нажал кнопку, и мотор завелся. Пес лапой набрал нужные координаты.
Кар выполз задом из-за дерева и поехал по тропе к дороге, быстро выбрался на шоссе и исчез.
***
Где-то гулял человек.
В это холодное утро ему следовало бы надеть пальто потеплее, но он предпочел легкое пальто с меховым воротником.
Заложив руки в карманы, он шел вдоль охранного забора. По ту сторону забора ревели кары.
Он не поворачивал головы.
Он мог бы выбрать множество других мест, но выбрал это.
В это холодное утро он решил гулять.
Он не хотел думать ни о чем, кроме прогулки.
Кары проносились мимо, он же шел медленно, но ровно. Он не видел никого, кто бы шел пешком.
Воротник его пальто был поднят, чтобы защититься от ветра, но от холода не спасал. Он шел, а утро кусало его и дергало за одежду. День держал его в своей бесконечной галерее картин, недописанных и незамеченных.
Канун Рождества.
В противоположность Новому Году.
Это время семейных сборов, пылающих дров, время подарков, особых кушаний и напитков.
Это, скорее, личное время, чем общественное; время сосредоточиться на себе и на семье, а не на обществе; время замерзших окон, ангелов в звездном ореоле, горящих поленьев, плененной радуги и толстых Санта-Клаусов с двумя парами брюк — потому что самые маленькие, садящиеся к ним на колени, легко грешат; и время кафедральных окон, снежных бурь, рождественских гимнов, колоколов, поздравлений от далеко и не очень далеко живущих друзей и родственников, передач Диккенса по радио, время свеч, снежных сугробов, огней елок, сосен, Библии и средневековой Англии. "О, маленький городок Вифлеем", время рождения и обещаний, света и тьмы, ощущений от осознания до свершения, смены стражи года, время традиций, одиночества, симпатий, сочувствия, сентиментальности, песен, веры, надежды, смерти; время собирать камни и время разбрасывать камни, время обнимать, получать и терять, смеяться, молчать, говорить; время разрушать и время созидать, время сеять и время пожинать посеянное…
***
Чарлз Рэндер, Питер Рэндер и Джилл де Вилл праздновали Сочельник вместе.
Квартира Рэндера помещалась на самом верху башни из стали и стекла.
Здесь царила определенная атмосфера постоянства. Ряды книг вдоль стен; в некоторых местах полки прерывались скульптурами; примитивная живопись в основных цветах занимала свободное место. Маленькие зеркала, вогнутые и выпуклые, теперь обрамленные ветвями Гадуба, висели в разных местах.
На каминной доске лежали поздравительные открытки. Горшечные растения два в гостиной, одно в кабинете — и целый куст в спальне — были осыпаны блестками. Тихо лилась музыка.
Пуншевая чаша была из драгоценного камня в ромбовидной оправе. Она стояла на низком кофейном столике грушевого дерева в окружении бокалов, сверкающих в рассеянном свете.
Настало время развернуть рождественские подарки…
Джилл развернула свой и закуталась в нечто похожее на полотно пилы с мягкими зубьями.
— Горностай! — воскликнула она. — Какой величественный! Какой прекрасный! О, спасибо, дорогой Конструктор!
Рэндер улыбнулся и выпустил кольцо дыма.
Свет упал на мех.
— Снег, но теплый, лед, но мягкий… — шептала Джилл.
— Шкурки мертвых животных, — заметил Рэндер, — высокая награда за доблесть охотника. Я охотился за ней для тебя, я исходил вдоль и поперек всю Землю. Я пришел к самым красивым из мертвых животных и сказал:
"Отдайте мне ваши шкурки", и они отдали. Рэндер — могучий охотник.
— У меня тоже есть кое-что для тебя, — сказала она.
— Да?
— Вот. Это тебе подарок.
Он развернул обертку.
— Запонки, — сказал он. — Тотемические. Три лица, одно над другим, и все золотые. Ид, Эго и Супер-Эго — так я назову их. Самое верхнее лицо наиболее экзальтированное.
— А самое нижнее улыбается, — сказал Питер.
Рэндер кивнул.
— Я не уточнил, какое — самое верхнее, — сказал он мальчику. — А улыбается оно потому, что имеет собственные радости, каких вульгарное стадо никогда не поймет.
— Бодлер? — спросил Питер.
— Хм, — усмехнулся Рэндер. — Да, Бодлер.
— …Чертовски неудачно сказано.
— Обстоятельства, — проговорил Рэндер, — это дело времени и случая.
Бодлер на Рождество — это сплав чего-то старого и чего-то нового.
— Звучит, как свадьба, — сказал Питер.
Джилл вспыхнула под своим снежным мехом, но Рэндер сделал вид, что не заметил этого.
— Теперь твоя очередь открыть свои подарки, — сказал он сыну.
— Идет. — Питер разорвал пакет. — Набор алхимика, — заметил он, — как раз то, что я всегда хотел — перегонный куб, реторты, водяная баня и запас жизненного эликсира. Мощно! Спасибо, мисс де Вилл!
— Пожалуйста, называй меня Джилл.
— Хорошо. Спасибо, Джилл.
— Открой и второй.
— О'кей. — Он сорвал белую бумагу с падубом и колокольчиками. Сказочно: вторая вещь, которую я всегда хотел! Нечто старое, нечто новое, нечто заимствованное и нечто голубое: семейный альбом в голубом переплете и копия отчета Рэндера сенатскому подкомитету протоколов о социоматическом неумении приспособиться к обстановке среди правительственных служащих. А также собрания сочинений Лафтинга, Грэхема и Толкиена. Спасибо, папа! Ох, и еще! Таллис, Лорелли, Моцарт и добрый старый Бах. Мою комнату наполнят драгоценные звуки! Спасибо, спасибо вам. Что я могу дать вам взамен? Так, мелочь… Как вам это? — Он протянул один пакет отцу, другой Джилл.
Оба вскрыли свои пакеты.
— Шахматы, — констатировал Рэндер.
— Пудреница с пудрой и румянами, — воскликнула Джилл. — Спасибо!
— Не за что.
— А почему ты пришел с флейтой? — спросил Рэндер.
— Чтобы вы послушали.
Питер собрал флейту и заиграл. Он играл о Рождестве и святости, о вечере и пылающей звезде, о горячем сердце, о пастухах, королях, о свете и голосах ангелов.
Закончив, он разобрал флейту и спрятал ее.
— Очень хорошо, — сказал Рэндер.
— Да, хорошо, — сказала Джилл. — Очень…
— Спасибо.
— Как школа? — спросила Джилл.
— Хорошая, — ответил Питер.
— Много было беспокойства с переходом?
— Нет, потому что я хороший ученик. Папа меня здорово учил, очень здорово.
— Но тут будут другие учителя…
Питер пожал плечами.
— Если знаешь учителя, то знаешь только учителя. А если знаешь предмет, то знаешь его. Я знаю много предметов.
— А ты знаешь что-нибудь об архитектуре? — спросила Джилл.
— Что именно вы хотите спросить? — осведомился Питер с улыбкой.
— Раз ты задал такой вопрос, значит, ты кое-что знаешь об архитектуре.
— Да, — согласился он. — Я недавно изучал ее.
— В сущности, я именно это и хотела узнать.
— Спасибо. Мне приятно, что вы доверяете моей осведомленности.
— А зачем ты изучал архитектуру? Я уверена, что она не входит в учебный план.
— Нихиль хоминум… — он пожал плечами.
— О'кей, я просто интересовалась. — Она быстро взглянула на свою сумочку и достала сигареты. — А что ты о ней думаешь?
— Что можно думать об архитектуре? Она — как солнце: большая, яркая, и она — тут. Вот, примерно, и все — если только вы не хотите услышать что-нибудь конкретное.
Она снова покраснела.
— Я имею в виду — она тебе нравится?
— Инвариантно — если она старая и издали, если новая, а я внутри, когда снаружи холодно. Я утилитарен в вопросах физического удовольствия и романтичен в том, что относится к чувствительности.
— Боже! — сказала она и поглядела на Рэндера. — Чему ты научил своего сына!
— Всему, чему мог, и насколько мог.
— Зачем?
— Не хочу, чтобы ему когда-нибудь наступил на ногу кто-то размером с небоскреб, набитый фактами и современной физикой.
— Дурной тон — говорить о человеке в третьем лице, как будто его тут нет, — заметил Питер.
— Правильно, — согласился Рэндер, — но хороший тон не всегда уместен.
— По твоему, человек и извиняться не должен?
— Это каждый решает сам для себя, иначе это не имеет смысла.
— В таком случае, я решил, что не требую ни от кого извинений, но если кто-то желает извиниться, я приму это как джентльмен, в соответствии с хорошим тоном.
Рэндер встал и поглядел на сына.
— Питер… — начал он.
— Можно мне еще пунша? — спросила Джилл. — Он очень вкусный.
Рэндер потянулся к чаше.
— Я подам, — опередил его Питер, взял чашу и встал, опираясь локтем о спинку кресла.
Локоть соскользнул. Чаша упала на колени Джилл. По белому меху побежала полоса земляничного цвета. Чаша скатилась на софу, выливая на нее остатки пунша.
Питер грохнулся на пол, вскрикнул и схватился за лодыжку. Зажужжал телефон. Рэндер прорычал что-то по-латыни, взял одной рукой колено сына, другой — лодыжку.
— Здесь больно?
— Да!
— А здесь?
— Да! Везде больно!
— А тут?
— Сбоку… Вот!
Рэндер помог ему встать и поддерживал, пока мальчик тянулся за костылями.
— Пошли. Опирайся на меня. Внизу в квартире доктора Хайдла любительская лаборатория. Я хочу еще раз просветить твою ногу рентгеном.
— Нет! Это не…
— А что будет с моим мехом? — спросила Джилл.
Телефон прожужжал снова.
— Черт бы вас побрал! — буркнул Рэндер и включил связь. — Да! Кто это?
— Ох, это я, босс. Я не вовремя?
— Винни! Послушайте, я не собирался орать на вас, но тут случилось черт знает что. Поднимитесь сюда. К тому времени, как вы придете, тут все будет в порядке…
— О'кей, если вы хотите. Только я на минутку. Я иду в другое место.
— Понятно. — Он выключил связь. — Останься здесь и прими ее, Джилл.
Мы вернемся через несколько минут.
— А что делать с мехом? И с софой?
— Успеется. Не переживай. Пошли, Пит.
Он вывел сына в коридор. Они вошли в лифт и спустились на шестой этаж. На пути вниз они встретили другой лифт, поднимающий Винни наверх.
— Питер, почему ты ведешь себя, как сопливый подросток?
Пит вытаращил глаза.
— Ты же сам знаешь, что я — акселерат, а что касается сопливости… Он высморкался.
Рэндер вздохнул.
— Поговорим позднее.
Дверь открылась.
Квартира доктора Хайдла находилась в конце коридора. Большая гирлянда из вечнозеленых растений и сосновых шишек висела над дверью, обрамляя дверной молоток. Рэндер поднял его и постучал.
Изнутри доносились слабые звуки рождественской музыки. Через минуту дверь открылась. Перед ними стоял доктор Хайдл, глядя на них из-под толстых очков.
— Добро пожаловать, певцы гимнов! — проговорил он низким голосом. Входите, Чарлз и…
— Мой сын Питер, — представил сына Рэндер.
— Рад познакомиться с тобой, Питер. Входи и присоединяйся к празднеству. Он распахнул дверь и посторонился.
Они вошли в праздничный взрыв, и Рэндер объяснил:
— У нас маленькое несчастье. Питер недавно сломал лодыжку, и вот сейчас опять упал на нее. Я хотел бы воспользоваться вашим рентгеновским аппаратом, чтобы просветить ногу.
— Конечно, пожалуйста, — сказал маленький доктор. — Пройдите сюда.
Очень грустно слышать об этом.
Он провел их через гостиную, в которой свободно расположились семь или восемь человек.
— Счастливого Рождества!
— Привет, Чарли!
— Счастливого Рождества, док!
— Как идет промывка мозгов?
Рэндер автоматически поднял руку и помахал в четырех разных направлениях.
— Это Чарлз Рэндер, нейроморфолог, — объяснил Хайдл остальным, — и его сын Питер. Мы вернемся через несколько минут. Им нужно посетить мою лабораторию.
Они вышли из комнаты, в два шага миновали вестибюль, и Хайдл открыл дверь в свою изолированную лабораторию, которая стоила ему немало времени и средств. Подписей потребовалось больше, чем для целого госпиталя: согласие местных строительных властей, согласие квартирного хозяйства, которое, в свою очередь, упирало на письменное согласие всех жильцов дома.
Он выехал за город сам.
По виду — крупная немецкая овчарка, если не считать головы — он сидел на переднем сиденьи, смотрел в окно на другие кары и на все, что видел вокруг. Он обгонял другие кары, потому что ехал по высокоскоростной полосе.
День был холодный, на полях лежал снег; деревья были в ледяных куртках, и все птицы в небе и на земле казались удивительно черными.
Его голова была больше, чем у любой другой собаки, исключая, может быть, ирландского волкодава. Глаза темные, глубоко сидящие, а пасть открыта, потому что пес смеялся. Он ехал дальше.
Наконец кар перешел на другую полосу, замедлил ход, перешел на крайнюю правую и через некоторое время свернул и проехал несколько миль по сельской дороге, а затем соскользнул на тропинку и припарковался за деревом. Машина остановилась, и дверца открылась. Собака вышла и закрыла дверцу плечом. Увидя, что свет погас, пес повернулся и пошел по полю к лесу.
Он осторожно поднимал лапы, осматривая свои следы.
Войдя в лес, он несколько раз глубоко вздохнул, встряхнулся, залаял странным несобачьим лаем и пустился бегом.
Он бежал между деревьев и скал, перепрыгивал через замерзшие лужи, узкие овражки, взбирался на холмы и сбегал по склону, проносился мимо застывших кустов в радужных пятнах, мимо ледяного ложа ручья.
Он остановился, отдышался и понюхал воздух.
Он открыл пасть и засмеялся — он научился этому у людей.
Затем пес вздохнул, закинул голову и завыл — этому он от людей не учился. Он даже не знал точно, где научился этому.
Его вой прокатился по холмам, и эхо было подобно громовой ноте горна.
Его уши стали торчком, пока он прислушивался к этому звуку.
Затем он услышал ответный вой, похожий и непохожий на его призыв.
Совсем похожего не могло быть, потому что его голос не был вполне собачьим. Он прислушался, принюхался и снова завыл.
И снова пришел ответ, теперь уже ближе…
Он ждал, нюхая воздух, несший сообщение.
К нему на холм поднималась собака, сначала быстро, потом она перешла на шаг и, наконец, остановилась в сорока футах от него. Вислоухая крупная дворняга…
Он вновь принюхался и тихо заворчал. Дворняга оскалила зубы. Он двинулся к ней. Когда он был примерно в десяти футах, она залаяла.
Он остановился. Собака стала осторожно обходить его кругом, нюхая ветер. Наконец он издал звук, удивительно похожий на «хэллоу». И шагнул к ней.
— Хорошая собака, — сказал он.
Собака склонила голову набок.
— Хорошая собака, — повторил он, сделал к ней шаг, еще один и сел. Оч-чень хорошая собака.
Собака слегка вильнула хвостом. Он встал и подошел к ней. Она обнюхала его. Он ответил тем же. Она замахала хвостом, обежала дважды, запрокинула голову и гавкнула. Потом двинулась по более широкому кругу, время от времени опуская голову, а затем бросилась в лес.
Он понюхал землю, где только что стояла собака, и побежал следом.
Через несколько секунд он догнал ее, и они побежали рядом.
Из-за куста выскочил кролик. Пес догнал кролика и схватил его своими громадными челюстями. Кролик отбивался, но спина его хрустнула, и он затих.
Некоторое время он держал кролика, оглядываясь вокруг. Собака подбежала к нему, и он уронил кролика к ее ногам.
Собака посмотрела на него с надеждой. Он встал. Тогда она опустила голову и разорвала маленький труп. Кровь дымилась в холодном воздухе.
Собака жевала и глотала, жевала и глотала.
Наконец и он опустил голову, оторвал кусок. Мясо было горячее, сырое и дикое. Собака отпрянула, когда он схватил кусок, рычание замерло в ее глотке.
Он был не очень голоден, поэтому бросил мясо и отошел.
Собака вновь наклонилась к еде.
Потом они еще несколько часов охотились вместе. Он всегда превосходил дворнягу в искусстве убивать, но всегда отдавал добычу ей. Они вместе загнали семь кроликов. Последних двух не съели.
Дворняга села и посмотрела на него.
— Хорошая собака, — сказал он.
Она вильнула хвостом.
— Плохая собака, — сказал он.
Хвост перестал вилять.
— Очень плохая собака.
Она опустила голову. Он повернулся и пошел прочь. Она пошла за ним, поджав хвост. Он остановился и оглянулся через плечо. Собака съежилась. Он несколько раз пролаял и завыл. Уши и хвост собаки поднялась. Она подошла и снова обнюхала его.
— Хорошая собака, — сказал он.
Хвост завилял.
Он засмеялся.
— Ми-кро-це-фал, и-ди-от.
Хвост продолжал вилять.
Он снова засмеялся.
Собака покружила, легла, положила голову между передними лапами и посмотрела на него. Он оскалил зубы, прыгнул к собаке и укусил ее за плечо.
Собака взвизгнула и пустилась наутек.
— Дура! — закричал он. — Дура!
Ответа не было. Он снова завыл: такого воя не издало бы ни одно другое животное. Затем он повернулся к кару, открыл носом дверцу и залез внутрь.
Он нажал кнопку, и мотор завелся. Пес лапой набрал нужные координаты.
Кар выполз задом из-за дерева и поехал по тропе к дороге, быстро выбрался на шоссе и исчез.
***
Где-то гулял человек.
В это холодное утро ему следовало бы надеть пальто потеплее, но он предпочел легкое пальто с меховым воротником.
Заложив руки в карманы, он шел вдоль охранного забора. По ту сторону забора ревели кары.
Он не поворачивал головы.
Он мог бы выбрать множество других мест, но выбрал это.
В это холодное утро он решил гулять.
Он не хотел думать ни о чем, кроме прогулки.
Кары проносились мимо, он же шел медленно, но ровно. Он не видел никого, кто бы шел пешком.
Воротник его пальто был поднят, чтобы защититься от ветра, но от холода не спасал. Он шел, а утро кусало его и дергало за одежду. День держал его в своей бесконечной галерее картин, недописанных и незамеченных.
Канун Рождества.
В противоположность Новому Году.
Это время семейных сборов, пылающих дров, время подарков, особых кушаний и напитков.
Это, скорее, личное время, чем общественное; время сосредоточиться на себе и на семье, а не на обществе; время замерзших окон, ангелов в звездном ореоле, горящих поленьев, плененной радуги и толстых Санта-Клаусов с двумя парами брюк — потому что самые маленькие, садящиеся к ним на колени, легко грешат; и время кафедральных окон, снежных бурь, рождественских гимнов, колоколов, поздравлений от далеко и не очень далеко живущих друзей и родственников, передач Диккенса по радио, время свеч, снежных сугробов, огней елок, сосен, Библии и средневековой Англии. "О, маленький городок Вифлеем", время рождения и обещаний, света и тьмы, ощущений от осознания до свершения, смены стражи года, время традиций, одиночества, симпатий, сочувствия, сентиментальности, песен, веры, надежды, смерти; время собирать камни и время разбрасывать камни, время обнимать, получать и терять, смеяться, молчать, говорить; время разрушать и время созидать, время сеять и время пожинать посеянное…
***
Чарлз Рэндер, Питер Рэндер и Джилл де Вилл праздновали Сочельник вместе.
Квартира Рэндера помещалась на самом верху башни из стали и стекла.
Здесь царила определенная атмосфера постоянства. Ряды книг вдоль стен; в некоторых местах полки прерывались скульптурами; примитивная живопись в основных цветах занимала свободное место. Маленькие зеркала, вогнутые и выпуклые, теперь обрамленные ветвями Гадуба, висели в разных местах.
На каминной доске лежали поздравительные открытки. Горшечные растения два в гостиной, одно в кабинете — и целый куст в спальне — были осыпаны блестками. Тихо лилась музыка.
Пуншевая чаша была из драгоценного камня в ромбовидной оправе. Она стояла на низком кофейном столике грушевого дерева в окружении бокалов, сверкающих в рассеянном свете.
Настало время развернуть рождественские подарки…
Джилл развернула свой и закуталась в нечто похожее на полотно пилы с мягкими зубьями.
— Горностай! — воскликнула она. — Какой величественный! Какой прекрасный! О, спасибо, дорогой Конструктор!
Рэндер улыбнулся и выпустил кольцо дыма.
Свет упал на мех.
— Снег, но теплый, лед, но мягкий… — шептала Джилл.
— Шкурки мертвых животных, — заметил Рэндер, — высокая награда за доблесть охотника. Я охотился за ней для тебя, я исходил вдоль и поперек всю Землю. Я пришел к самым красивым из мертвых животных и сказал:
"Отдайте мне ваши шкурки", и они отдали. Рэндер — могучий охотник.
— У меня тоже есть кое-что для тебя, — сказала она.
— Да?
— Вот. Это тебе подарок.
Он развернул обертку.
— Запонки, — сказал он. — Тотемические. Три лица, одно над другим, и все золотые. Ид, Эго и Супер-Эго — так я назову их. Самое верхнее лицо наиболее экзальтированное.
— А самое нижнее улыбается, — сказал Питер.
Рэндер кивнул.
— Я не уточнил, какое — самое верхнее, — сказал он мальчику. — А улыбается оно потому, что имеет собственные радости, каких вульгарное стадо никогда не поймет.
— Бодлер? — спросил Питер.
— Хм, — усмехнулся Рэндер. — Да, Бодлер.
— …Чертовски неудачно сказано.
— Обстоятельства, — проговорил Рэндер, — это дело времени и случая.
Бодлер на Рождество — это сплав чего-то старого и чего-то нового.
— Звучит, как свадьба, — сказал Питер.
Джилл вспыхнула под своим снежным мехом, но Рэндер сделал вид, что не заметил этого.
— Теперь твоя очередь открыть свои подарки, — сказал он сыну.
— Идет. — Питер разорвал пакет. — Набор алхимика, — заметил он, — как раз то, что я всегда хотел — перегонный куб, реторты, водяная баня и запас жизненного эликсира. Мощно! Спасибо, мисс де Вилл!
— Пожалуйста, называй меня Джилл.
— Хорошо. Спасибо, Джилл.
— Открой и второй.
— О'кей. — Он сорвал белую бумагу с падубом и колокольчиками. Сказочно: вторая вещь, которую я всегда хотел! Нечто старое, нечто новое, нечто заимствованное и нечто голубое: семейный альбом в голубом переплете и копия отчета Рэндера сенатскому подкомитету протоколов о социоматическом неумении приспособиться к обстановке среди правительственных служащих. А также собрания сочинений Лафтинга, Грэхема и Толкиена. Спасибо, папа! Ох, и еще! Таллис, Лорелли, Моцарт и добрый старый Бах. Мою комнату наполнят драгоценные звуки! Спасибо, спасибо вам. Что я могу дать вам взамен? Так, мелочь… Как вам это? — Он протянул один пакет отцу, другой Джилл.
Оба вскрыли свои пакеты.
— Шахматы, — констатировал Рэндер.
— Пудреница с пудрой и румянами, — воскликнула Джилл. — Спасибо!
— Не за что.
— А почему ты пришел с флейтой? — спросил Рэндер.
— Чтобы вы послушали.
Питер собрал флейту и заиграл. Он играл о Рождестве и святости, о вечере и пылающей звезде, о горячем сердце, о пастухах, королях, о свете и голосах ангелов.
Закончив, он разобрал флейту и спрятал ее.
— Очень хорошо, — сказал Рэндер.
— Да, хорошо, — сказала Джилл. — Очень…
— Спасибо.
— Как школа? — спросила Джилл.
— Хорошая, — ответил Питер.
— Много было беспокойства с переходом?
— Нет, потому что я хороший ученик. Папа меня здорово учил, очень здорово.
— Но тут будут другие учителя…
Питер пожал плечами.
— Если знаешь учителя, то знаешь только учителя. А если знаешь предмет, то знаешь его. Я знаю много предметов.
— А ты знаешь что-нибудь об архитектуре? — спросила Джилл.
— Что именно вы хотите спросить? — осведомился Питер с улыбкой.
— Раз ты задал такой вопрос, значит, ты кое-что знаешь об архитектуре.
— Да, — согласился он. — Я недавно изучал ее.
— В сущности, я именно это и хотела узнать.
— Спасибо. Мне приятно, что вы доверяете моей осведомленности.
— А зачем ты изучал архитектуру? Я уверена, что она не входит в учебный план.
— Нихиль хоминум… — он пожал плечами.
— О'кей, я просто интересовалась. — Она быстро взглянула на свою сумочку и достала сигареты. — А что ты о ней думаешь?
— Что можно думать об архитектуре? Она — как солнце: большая, яркая, и она — тут. Вот, примерно, и все — если только вы не хотите услышать что-нибудь конкретное.
Она снова покраснела.
— Я имею в виду — она тебе нравится?
— Инвариантно — если она старая и издали, если новая, а я внутри, когда снаружи холодно. Я утилитарен в вопросах физического удовольствия и романтичен в том, что относится к чувствительности.
— Боже! — сказала она и поглядела на Рэндера. — Чему ты научил своего сына!
— Всему, чему мог, и насколько мог.
— Зачем?
— Не хочу, чтобы ему когда-нибудь наступил на ногу кто-то размером с небоскреб, набитый фактами и современной физикой.
— Дурной тон — говорить о человеке в третьем лице, как будто его тут нет, — заметил Питер.
— Правильно, — согласился Рэндер, — но хороший тон не всегда уместен.
— По твоему, человек и извиняться не должен?
— Это каждый решает сам для себя, иначе это не имеет смысла.
— В таком случае, я решил, что не требую ни от кого извинений, но если кто-то желает извиниться, я приму это как джентльмен, в соответствии с хорошим тоном.
Рэндер встал и поглядел на сына.
— Питер… — начал он.
— Можно мне еще пунша? — спросила Джилл. — Он очень вкусный.
Рэндер потянулся к чаше.
— Я подам, — опередил его Питер, взял чашу и встал, опираясь локтем о спинку кресла.
Локоть соскользнул. Чаша упала на колени Джилл. По белому меху побежала полоса земляничного цвета. Чаша скатилась на софу, выливая на нее остатки пунша.
Питер грохнулся на пол, вскрикнул и схватился за лодыжку. Зажужжал телефон. Рэндер прорычал что-то по-латыни, взял одной рукой колено сына, другой — лодыжку.
— Здесь больно?
— Да!
— А здесь?
— Да! Везде больно!
— А тут?
— Сбоку… Вот!
Рэндер помог ему встать и поддерживал, пока мальчик тянулся за костылями.
— Пошли. Опирайся на меня. Внизу в квартире доктора Хайдла любительская лаборатория. Я хочу еще раз просветить твою ногу рентгеном.
— Нет! Это не…
— А что будет с моим мехом? — спросила Джилл.
Телефон прожужжал снова.
— Черт бы вас побрал! — буркнул Рэндер и включил связь. — Да! Кто это?
— Ох, это я, босс. Я не вовремя?
— Винни! Послушайте, я не собирался орать на вас, но тут случилось черт знает что. Поднимитесь сюда. К тому времени, как вы придете, тут все будет в порядке…
— О'кей, если вы хотите. Только я на минутку. Я иду в другое место.
— Понятно. — Он выключил связь. — Останься здесь и прими ее, Джилл.
Мы вернемся через несколько минут.
— А что делать с мехом? И с софой?
— Успеется. Не переживай. Пошли, Пит.
Он вывел сына в коридор. Они вошли в лифт и спустились на шестой этаж. На пути вниз они встретили другой лифт, поднимающий Винни наверх.
— Питер, почему ты ведешь себя, как сопливый подросток?
Пит вытаращил глаза.
— Ты же сам знаешь, что я — акселерат, а что касается сопливости… Он высморкался.
Рэндер вздохнул.
— Поговорим позднее.
Дверь открылась.
Квартира доктора Хайдла находилась в конце коридора. Большая гирлянда из вечнозеленых растений и сосновых шишек висела над дверью, обрамляя дверной молоток. Рэндер поднял его и постучал.
Изнутри доносились слабые звуки рождественской музыки. Через минуту дверь открылась. Перед ними стоял доктор Хайдл, глядя на них из-под толстых очков.
— Добро пожаловать, певцы гимнов! — проговорил он низким голосом. Входите, Чарлз и…
— Мой сын Питер, — представил сына Рэндер.
— Рад познакомиться с тобой, Питер. Входи и присоединяйся к празднеству. Он распахнул дверь и посторонился.
Они вошли в праздничный взрыв, и Рэндер объяснил:
— У нас маленькое несчастье. Питер недавно сломал лодыжку, и вот сейчас опять упал на нее. Я хотел бы воспользоваться вашим рентгеновским аппаратом, чтобы просветить ногу.
— Конечно, пожалуйста, — сказал маленький доктор. — Пройдите сюда.
Очень грустно слышать об этом.
Он провел их через гостиную, в которой свободно расположились семь или восемь человек.
— Счастливого Рождества!
— Привет, Чарли!
— Счастливого Рождества, док!
— Как идет промывка мозгов?
Рэндер автоматически поднял руку и помахал в четырех разных направлениях.
— Это Чарлз Рэндер, нейроморфолог, — объяснил Хайдл остальным, — и его сын Питер. Мы вернемся через несколько минут. Им нужно посетить мою лабораторию.
Они вышли из комнаты, в два шага миновали вестибюль, и Хайдл открыл дверь в свою изолированную лабораторию, которая стоила ему немало времени и средств. Подписей потребовалось больше, чем для целого госпиталя: согласие местных строительных властей, согласие квартирного хозяйства, которое, в свою очередь, упирало на письменное согласие всех жильцов дома.