Сейчас опять звучали священные барабаны. Но не снаружи. Внутри. Все громче и громче. Их мелкая, едва слышная дробь стремительно превращалась в адский грохот. Конические палочки, которыми пользовались барабанщики его племени, словно молотили по извилинам мозга.
Кофи остановился. Закрыл глаза. Застонал. Он не желал идти вперед. Он не мог идти назад. «Мы тво-ри-ли там все, что хо-те-ли! — бушевали барабаны судьбы. — Нам все про-ща-ли!»
Он вновь покрылся липким потом.
Откуда столько влаги в организме? Кофи попытался вызвать образ Кати Кондратьевой. Ее чувственные губы. Пышные рыжие волосы. Зеленые глаза. Ее обольстительный живот, А в этом животе…
«Да-го-мея! Да-го-мея! — голову раздирал грохот. — Да-го-мея!»
Черные руки вождя обхватили черную голову. Чтобы она не раскололась. Зрительный нерв словно зажали в тиски. Едва появившийся образ Кати стал меняться. Миг — и ее тело покрылось сетью морщин.
Еще миг — и у стройной девушки расширились плечи, сузились бедра и вырос горб.
Еще мгновение — и поплыли черты лица. На конечностях утолстились суставы. Выпали зубы.
Почернела кожа.
В глаза Кофи смотрел старый Каплу.
«Ты знаешь, кто убил твою мать?» — прошамкал колдун.
«Нет! — хотел закричать Кофи. — Не знаю!!!»
Но не закричал. А увидел мысленным взором Василия Константиновича Кондратьева, который расхаживает по собственной гостиной и восклицает: «Да я в тридцать лет!.. Это же была ответственность! Это же была политика! Да моя рота!.. Сомали, Эфиопия, Дагомея! Что мы вытворяли! Нам же все прощали!»
В воображении молодого вождя нынешний седой Кондратьев размахивал боевым клинком с гравировкой: «A la guerre comme a la guerre». Под неумолчный рокот барабанов судьбы Кофи повторил:
— На войне как на войне.
Он решительно двинулся вперед по желтому проходу между клетками. Женщина у входа не смотрела в его сторону.
Она увлеченно пыталась что-то рассмотреть в сумрачном хлеву цирковой свиньи.
— Здравствуйте, Елена Владимировна, — радушно приветствовал вождь мать Кати и Бориса. — Как хорошо, что вы пришли.
— Здравствуй, Кофи. Ты был прав, — сказала женщина, оборачиваясь. — После того что произошло со свекровью и со свекром, одной в четырех стенах действительно невыносимо.
— А эту… кутерьму по-грузински сварили?
— Чихиртму, — смеясь, поправила Елена Владимировна. — Завтра буду варить. Боря с отцом вернутся из Васнецовки, я их как раз экзотикой и побалую.
И ты приходи. Мы тебе всегда рады.
— Спасибо большое. — Кофи засмущался. — Неудобно. У вас же не ресторан.
— Ну-ну, нельзя так говорить. — Пожилая женщина погрозила пальчиком. — Я могу обидеться. Приходи обязательно.
Давай сразу договоримся на семь часов.
Дело в том, что перед подачей на стол нужно взбить яичные желтки, смешать с небольшим количеством бульона, влить в суп, размешать и подогреть, не доводя до кипения.
Тут только Кофи осенило: он больше не вольный студент, а рабочий человек.
— А! — вскричал он. — Елена Владимировна! Завтра же воскресенье, я опять буду на работе!
— Как жаль, — сказала женщина. — Ну, а где же обещанный жеребенок?
— Идемте. Сейчас покажу. — Парень сделал несколько шагов. — Вот наш новорожденный!
В лошадином стойле на подстилке из старых байковых одеял спала очаровательная крохотная лошадка. Рядом стояла кобыла Строптивая с еще не вполне опавшим животом.
— Какая прелесть! — восхитилась жена отставного полковника. — Просто чудо!
— Елена Владимировна, вы позволите, я к слонихе сбегаю? — попросил Кофи. — Там, извините, убрать нужно, пока она по всему слоновнику не разнесла.
— Конечно, конечно. — Женщина не могла оторваться от зрелища. — Я здесь с радостью тебя подожду. Полюбуюсь. Господи, сколько мы, горожане, потеряли в жизни!
— Потом мы и других зверей посмотрим, — сказал, пятясь по желтому проходу со шваброй на плече, Кофи. — Хотите?
— Спасибо, дружок. Обязательно посмотрим.
В слоновнике Кофи действительно застал большие дела. Берта весело размахивала хоботом. Стучала по черным бокам хвостом. Когда вождь вернулся наконец к вольерчикам травоядных животных, то обнаружил Елену Владимировну Кондратьеву прямо в лошадином стойле.
Ее плащ висел на гвозде. Женщина сидела на байковых одеялах. Изящная головка жеребенка покоилась у нее на коленях. Елена Владимировна что-то шептала малышу на ухо. Гладила его бархатную шейку.
Кобыла Строптивая спала, лежа на своей соломенной подстилке. Она словно нашла сыну надежную няньку и решила наконец отдохнуть.
— А вот и я! — сказал Кофи.
Кобыла выставила чуткое ухо.
— Кофи, ты не представляешь, как я тебе благодарна. — Женщина подняла глаза, полные слез. — Это такое успокоение.
Мы, горожане, страшные люди. Часть своей жизни мы добровольно отсекаем. Все горожане отчасти самоубийцы.
В абстрактных рассуждениях вождь не был силен, однако смысл уловил. "Елена Владимировна любит животных, — подумал он. — Ну так бы и сказала. Нет же.
Всякую ясную мысль надо непременно утопить в лишних словах".
— Идемте, Елена Владимировна, — пригласил Кофи. — Звери с нетерпением вас ждут.
— Не могу оторваться от этого существа, — смущенно произнесла Кондратьева, поднимаясь и отряхиваясь.
— Вы извините, что я вам плащ не подаю, но я боюсь его запачкать…
— Ну что ты, Кофи, какие церемонии!
— Нет, в самом деле, я здорово перемазался в этом слоновнике. Потом придется хорошенько отмываться.
Женщина надела плащ, и они тронулись по желтому проходу. То и дело останавливаясь. Тут и там гостья вскрикивала от умиления. Ее не отталкивали даже запахи неубранного помета в клетках. Даже хищников она готова была щекотать за ушком и целовать в нос.
— Надо же, какие львы спокойные, — заметила Елена Владимировна. — А тигры просто места себе не находят.
— Потому что львов я покормил перед вашим приходом, а тигров не успел.
— Так корми же. Я не буду тебе мешать.
— Сейчас. Давайте, я сначала вас до самого забавного доведу. До обезьян. Там вам не будет скучно без меня.
— Это они так галдят?
— Конечно. Больше некому. Весь шум в зверинце от них. Лев рычит, когда ты забыл ему лапу пожать. Слониха трубит, когда у нее грязно. Обезьяны вопят просто так.
— Совсем как люди, — сказала Елена Владимировна. — Ах, вот и они. Боже, какое разнообразие!
— Кого здесь только нет! — поддержал Кофи. — Дома я видел только трех-четырех из них.
Елена Владимировна завороженно следила за обезьяньими ужимками.
— Какие мы идиоты, — прошептала женщина. — В Ленинграде прекрасный зоопарк. Можно ходить туда хотя бы раз в месяц. Всей семьей! И мороженого там можно поесть. Вася с Борей могут в тире пострелять…
— Ну, я вас оставлю, — сказал Кофи. — Если не вернусь, то так всем и передайте: кости этого парня лежат в вольере у тигров.
— Типун тебе на язык, Кофи! — вскричала Елена Владимировна. — Ну разве можно так говорить?
— Я пошутил.
— Да я понимаю, что пошутил. Но шутка шутке рознь. Прошу тебя, будь осторожен, мой мальчик!
В глазах вождя встала нагая Катя.
Дочь женщины, которая назвала его «мой мальчик». Тут же вновь произошло безобразное Катино превращение в старого колдуна. «Дагомея! — громыхнуло в левом виске и отозвалось в правом: — Дагомея!»
— Спасибо, Елена Владимировна, — прочувствованно ответил Кофи. — Я скоро…
Он завернул за красный щит пожарной безопасности. Вошел в подсобку с инструментом. Здесь в первый рабочий день он пытался «влиться в коллектив», но вовремя вспомнил о кладовщике Трофиме с подошвообразным лицом.
Выбрав инструмент, Кофи сбегал сначала ко входной двери циркового зверинца. Набросил щеколду. Затем — в укромный закуток, где были свалены брикеты прессованного сена. Он расковырял один брикет и подцепил часть. Направился в обратную сторону. К обезьяннику. По пути достал из кармана черную пластину, поднес к носу, улыбнулся.
Из-за шума, производимого обезьянами, Елена Владимировна не услышала его шагов. Она пыталась беседовать с обаятельным гамадрилом на том птичьем сюсюкающем языке, каким люди пользуются для общения с неразумными.
Она увидела Кофи боковым зрением и крикнула:
— Какой милый, правда? Как его зовут?
— Не знаю, Елена Владимировна, — отозвался вождь. — Я по именам пока только тех знаю, кого следует особенно опасаться. Знаю слонов, медведей, тигров и львов. Ну и кобылу знаю, потому что она родила ребенка…
— Ожеребилась, — поправила его педантичная жена полковника.
— Да, ожеребилась.
— Что, мой хорошенький, — обратилась женщина снова к гамадрилу. — Что, мой сладенький.
Ей хотелось сунуть палец в металлическую ячейку сетки обезьянника. Крупный пепельно-серый самец с оливковым оттенком и гривой в виде мантии только этого и ждал. Уж он свой шанс не упустит.
Позади Елены Владимировны что-то громко брякнуло. Это Кофи задел черенком клетку напротив. Женщина на миг оторвалась от красавца гамадрила и обернулась.
— Нет!!! — завизжала она. — Нет!!! Не на…
«Не надо!» — хотела произнести Кондратьева. Но не успела. Четыре стальных зуба пригвоздили ее шею к ячейкам клетки. Изнутри гамадрил тут же стал выдирать когтями ее волосы. Другие обезьяны дико заверещали.
Кофи подождал, пока глаза Елены Владимировны остекленеют. Разжал руки.
Черенок опустился ниже, но кончики зубьев удерживались ячейками металлической сетки. Женщина сохраняла благодаря этому вертикальное положение. Она висела, прибитая за шею вилами.
Кофи сбегал в подсобку за тачкой. Елена Владимировна так и висела на вилах.
Обезьяны сходили с ума от счастья. Вождь повесил себе на плечо дамскую сумочку, ухватил черенок и дернул. Женщина упала на тачку.
Кофи взялся за рукояти и скоро вкатил тело Елены Владимировны в просторный зал, залитый светом люминесцентных ламп. У одной из стен стоял огромный промышленный холодильник. На другой стене в рядок висели раковины.
Пол покрывала разноцветная плитка. Посреди стояли три большие колоды для рубки мяса.
Первым делом Кофи заглянул в портмоне и переложил себе в карман все содержимое: стодолларовую купюру и около четырехсот тысяч рублей. С твердеющей руки вождь едва содрал обручальное кольцо и небольшой платиновый перстень, служивший оправой для удивительной чистоты янтарного камушка. В камушке навсегда замерло неизвестное жителю Африки насекомое. Насекомое растопырило ножки, вытянуло хоботок и словно умоляло: «Выпустите меня отсюда!..»
Кофи стащил с Елены Владимировны всю одежду, стараясь не думать, что раздевает сейчас труп матери своей возлюбленной. Затем вождь с трудом придал телу на колоде позу человека, приговоренного к казни через отсечение головы. «Не забыть про уши, — повторял про себя Кофи Догме, — не забыть про уши…»
Он взмахнул топором. Топоры старший смотритель Игнатьев точил лично.
По плиточному полу покатилась голова Елены Владимировны. Она показалась Кофи лысой. Он не сразу сообразил, что седые крашеные волосы наполовину выщипаны обезьянами. Вождь вновь поднял топор…
Прошло немало времени, прежде чем Кофи нагрузил тачку мясом и потащил по проходу между клетками. Студент здорово устал. Пот стекал по лбу, жег глаза.
То и дело Кофи проводил локтем по бровям и вискам, смахивая капли.
Добравшись до нужной двери, он вставил ключ. Привычный двойной щелчок разнесся по зверинцу. Кофи вошел в клетку. Его немедленно окружили голодные звери. У них подкашивались лапы от запахов. Кофи был с ног до головы перемазан слоновьим пометом, забрызган кровью, кусочками кожи, печени, легких, осколками костей.
— Линкор, дай-лапу, — попросил вождь и протянул свою окровавленную ладонь.
Самый крупный тигр уселся перед разносчиком корма. Его голова была размером с телевизор и находилась на уровне плеч вождя. Такого зверя опасаются даже слоны и носороги. У него нет соперников в мире животных.
От ужаса черный студент почти превратился в белого. Перед ним тряслась пудовая лапа. И крохотная ладошка вождя тряслась вместе с нею. Понимая, что человек не в силах пожать лапу уссурийскому тигру, алкоголики Игнатьева научили зверя самого трясти лапой.
— Хорошо, Линкор, хорошо, — лепетал Кофи. — Линкор умница! А где это наш Фрегат?
Пока Кофи здоровался с Линкором, пять тигров ходили кругами, то и дело задевая его хвостами. К счастью, все хвосты были задраны почти вертикально вверх.
Как и у кошек, это означает доброе расположение духа. Звери то и дело облизывались. Они понимали, что тачка, полная мяса, не случайно стоит перед их вольером.
Рядом с Линкором уселся Фрегат. Линкор вежливо убрал свою лапу и отошел.
— Дай-ка мне лапку, Фрегат, — произнес Кофи. — Вот хорошо! Вот умный тигр. Хороший мальчик!
Фрегата сменил Корвет. На Кофи уставилась еще одна пара желтых, немигающих глаз. Так, теперь очередь Паруса…
Ну вот, с мальчиками покончено.
Обе дамы,. Яхта и Шхуна, уселись перед Кофи одновременно. Он протянул им обе руки:
— А ну дайте-ка лапки, девушки. Давай поздороваемся, Шхуна… Давай поздороваемся, Яхта…
После кошмарного ритуала Кофи выбрался из клетки в состоянии, близком к обморочному. Трудно было поверить в то, что он еще жив. Он присел на борт тачки. Потряс головой.
Поднялся. Принес ведро. Наполнил еще теплыми кусками и отнес тиграм.
Вывалил в кормушку. Звери, урча от наслаждения, набросились на корм. Им никогда не перепадало парное мясо. Всегда — невкусное, размороженное.
Когда Кофи принес второе ведро, от первого уже ничего не осталось, кроме нескольких косточек. Кофи опорожнил ведро и направился за третьей порцией.
Всего порций вышло девять или десять, вождь сбился со счета. Когда тигры отобедали, на полу их вольера тут и там остались лежать два десятка костей непонятного происхождения. Аккуратный разносчик корма стал сметать их веником в совок.
14
15
Кофи остановился. Закрыл глаза. Застонал. Он не желал идти вперед. Он не мог идти назад. «Мы тво-ри-ли там все, что хо-те-ли! — бушевали барабаны судьбы. — Нам все про-ща-ли!»
Он вновь покрылся липким потом.
Откуда столько влаги в организме? Кофи попытался вызвать образ Кати Кондратьевой. Ее чувственные губы. Пышные рыжие волосы. Зеленые глаза. Ее обольстительный живот, А в этом животе…
«Да-го-мея! Да-го-мея! — голову раздирал грохот. — Да-го-мея!»
Черные руки вождя обхватили черную голову. Чтобы она не раскололась. Зрительный нерв словно зажали в тиски. Едва появившийся образ Кати стал меняться. Миг — и ее тело покрылось сетью морщин.
Еще миг — и у стройной девушки расширились плечи, сузились бедра и вырос горб.
Еще мгновение — и поплыли черты лица. На конечностях утолстились суставы. Выпали зубы.
Почернела кожа.
В глаза Кофи смотрел старый Каплу.
«Ты знаешь, кто убил твою мать?» — прошамкал колдун.
«Нет! — хотел закричать Кофи. — Не знаю!!!»
Но не закричал. А увидел мысленным взором Василия Константиновича Кондратьева, который расхаживает по собственной гостиной и восклицает: «Да я в тридцать лет!.. Это же была ответственность! Это же была политика! Да моя рота!.. Сомали, Эфиопия, Дагомея! Что мы вытворяли! Нам же все прощали!»
В воображении молодого вождя нынешний седой Кондратьев размахивал боевым клинком с гравировкой: «A la guerre comme a la guerre». Под неумолчный рокот барабанов судьбы Кофи повторил:
— На войне как на войне.
Он решительно двинулся вперед по желтому проходу между клетками. Женщина у входа не смотрела в его сторону.
Она увлеченно пыталась что-то рассмотреть в сумрачном хлеву цирковой свиньи.
— Здравствуйте, Елена Владимировна, — радушно приветствовал вождь мать Кати и Бориса. — Как хорошо, что вы пришли.
— Здравствуй, Кофи. Ты был прав, — сказала женщина, оборачиваясь. — После того что произошло со свекровью и со свекром, одной в четырех стенах действительно невыносимо.
— А эту… кутерьму по-грузински сварили?
— Чихиртму, — смеясь, поправила Елена Владимировна. — Завтра буду варить. Боря с отцом вернутся из Васнецовки, я их как раз экзотикой и побалую.
И ты приходи. Мы тебе всегда рады.
— Спасибо большое. — Кофи засмущался. — Неудобно. У вас же не ресторан.
— Ну-ну, нельзя так говорить. — Пожилая женщина погрозила пальчиком. — Я могу обидеться. Приходи обязательно.
Давай сразу договоримся на семь часов.
Дело в том, что перед подачей на стол нужно взбить яичные желтки, смешать с небольшим количеством бульона, влить в суп, размешать и подогреть, не доводя до кипения.
Тут только Кофи осенило: он больше не вольный студент, а рабочий человек.
— А! — вскричал он. — Елена Владимировна! Завтра же воскресенье, я опять буду на работе!
— Как жаль, — сказала женщина. — Ну, а где же обещанный жеребенок?
— Идемте. Сейчас покажу. — Парень сделал несколько шагов. — Вот наш новорожденный!
В лошадином стойле на подстилке из старых байковых одеял спала очаровательная крохотная лошадка. Рядом стояла кобыла Строптивая с еще не вполне опавшим животом.
— Какая прелесть! — восхитилась жена отставного полковника. — Просто чудо!
— Елена Владимировна, вы позволите, я к слонихе сбегаю? — попросил Кофи. — Там, извините, убрать нужно, пока она по всему слоновнику не разнесла.
— Конечно, конечно. — Женщина не могла оторваться от зрелища. — Я здесь с радостью тебя подожду. Полюбуюсь. Господи, сколько мы, горожане, потеряли в жизни!
— Потом мы и других зверей посмотрим, — сказал, пятясь по желтому проходу со шваброй на плече, Кофи. — Хотите?
— Спасибо, дружок. Обязательно посмотрим.
В слоновнике Кофи действительно застал большие дела. Берта весело размахивала хоботом. Стучала по черным бокам хвостом. Когда вождь вернулся наконец к вольерчикам травоядных животных, то обнаружил Елену Владимировну Кондратьеву прямо в лошадином стойле.
Ее плащ висел на гвозде. Женщина сидела на байковых одеялах. Изящная головка жеребенка покоилась у нее на коленях. Елена Владимировна что-то шептала малышу на ухо. Гладила его бархатную шейку.
Кобыла Строптивая спала, лежа на своей соломенной подстилке. Она словно нашла сыну надежную няньку и решила наконец отдохнуть.
— А вот и я! — сказал Кофи.
Кобыла выставила чуткое ухо.
— Кофи, ты не представляешь, как я тебе благодарна. — Женщина подняла глаза, полные слез. — Это такое успокоение.
Мы, горожане, страшные люди. Часть своей жизни мы добровольно отсекаем. Все горожане отчасти самоубийцы.
В абстрактных рассуждениях вождь не был силен, однако смысл уловил. "Елена Владимировна любит животных, — подумал он. — Ну так бы и сказала. Нет же.
Всякую ясную мысль надо непременно утопить в лишних словах".
— Идемте, Елена Владимировна, — пригласил Кофи. — Звери с нетерпением вас ждут.
— Не могу оторваться от этого существа, — смущенно произнесла Кондратьева, поднимаясь и отряхиваясь.
— Вы извините, что я вам плащ не подаю, но я боюсь его запачкать…
— Ну что ты, Кофи, какие церемонии!
— Нет, в самом деле, я здорово перемазался в этом слоновнике. Потом придется хорошенько отмываться.
Женщина надела плащ, и они тронулись по желтому проходу. То и дело останавливаясь. Тут и там гостья вскрикивала от умиления. Ее не отталкивали даже запахи неубранного помета в клетках. Даже хищников она готова была щекотать за ушком и целовать в нос.
— Надо же, какие львы спокойные, — заметила Елена Владимировна. — А тигры просто места себе не находят.
— Потому что львов я покормил перед вашим приходом, а тигров не успел.
— Так корми же. Я не буду тебе мешать.
— Сейчас. Давайте, я сначала вас до самого забавного доведу. До обезьян. Там вам не будет скучно без меня.
— Это они так галдят?
— Конечно. Больше некому. Весь шум в зверинце от них. Лев рычит, когда ты забыл ему лапу пожать. Слониха трубит, когда у нее грязно. Обезьяны вопят просто так.
— Совсем как люди, — сказала Елена Владимировна. — Ах, вот и они. Боже, какое разнообразие!
— Кого здесь только нет! — поддержал Кофи. — Дома я видел только трех-четырех из них.
Елена Владимировна завороженно следила за обезьяньими ужимками.
— Какие мы идиоты, — прошептала женщина. — В Ленинграде прекрасный зоопарк. Можно ходить туда хотя бы раз в месяц. Всей семьей! И мороженого там можно поесть. Вася с Борей могут в тире пострелять…
— Ну, я вас оставлю, — сказал Кофи. — Если не вернусь, то так всем и передайте: кости этого парня лежат в вольере у тигров.
— Типун тебе на язык, Кофи! — вскричала Елена Владимировна. — Ну разве можно так говорить?
— Я пошутил.
— Да я понимаю, что пошутил. Но шутка шутке рознь. Прошу тебя, будь осторожен, мой мальчик!
В глазах вождя встала нагая Катя.
Дочь женщины, которая назвала его «мой мальчик». Тут же вновь произошло безобразное Катино превращение в старого колдуна. «Дагомея! — громыхнуло в левом виске и отозвалось в правом: — Дагомея!»
— Спасибо, Елена Владимировна, — прочувствованно ответил Кофи. — Я скоро…
Он завернул за красный щит пожарной безопасности. Вошел в подсобку с инструментом. Здесь в первый рабочий день он пытался «влиться в коллектив», но вовремя вспомнил о кладовщике Трофиме с подошвообразным лицом.
Выбрав инструмент, Кофи сбегал сначала ко входной двери циркового зверинца. Набросил щеколду. Затем — в укромный закуток, где были свалены брикеты прессованного сена. Он расковырял один брикет и подцепил часть. Направился в обратную сторону. К обезьяннику. По пути достал из кармана черную пластину, поднес к носу, улыбнулся.
Из-за шума, производимого обезьянами, Елена Владимировна не услышала его шагов. Она пыталась беседовать с обаятельным гамадрилом на том птичьем сюсюкающем языке, каким люди пользуются для общения с неразумными.
Она увидела Кофи боковым зрением и крикнула:
— Какой милый, правда? Как его зовут?
— Не знаю, Елена Владимировна, — отозвался вождь. — Я по именам пока только тех знаю, кого следует особенно опасаться. Знаю слонов, медведей, тигров и львов. Ну и кобылу знаю, потому что она родила ребенка…
— Ожеребилась, — поправила его педантичная жена полковника.
— Да, ожеребилась.
— Что, мой хорошенький, — обратилась женщина снова к гамадрилу. — Что, мой сладенький.
Ей хотелось сунуть палец в металлическую ячейку сетки обезьянника. Крупный пепельно-серый самец с оливковым оттенком и гривой в виде мантии только этого и ждал. Уж он свой шанс не упустит.
Позади Елены Владимировны что-то громко брякнуло. Это Кофи задел черенком клетку напротив. Женщина на миг оторвалась от красавца гамадрила и обернулась.
— Нет!!! — завизжала она. — Нет!!! Не на…
«Не надо!» — хотела произнести Кондратьева. Но не успела. Четыре стальных зуба пригвоздили ее шею к ячейкам клетки. Изнутри гамадрил тут же стал выдирать когтями ее волосы. Другие обезьяны дико заверещали.
Кофи подождал, пока глаза Елены Владимировны остекленеют. Разжал руки.
Черенок опустился ниже, но кончики зубьев удерживались ячейками металлической сетки. Женщина сохраняла благодаря этому вертикальное положение. Она висела, прибитая за шею вилами.
Кофи сбегал в подсобку за тачкой. Елена Владимировна так и висела на вилах.
Обезьяны сходили с ума от счастья. Вождь повесил себе на плечо дамскую сумочку, ухватил черенок и дернул. Женщина упала на тачку.
Кофи взялся за рукояти и скоро вкатил тело Елены Владимировны в просторный зал, залитый светом люминесцентных ламп. У одной из стен стоял огромный промышленный холодильник. На другой стене в рядок висели раковины.
Пол покрывала разноцветная плитка. Посреди стояли три большие колоды для рубки мяса.
Первым делом Кофи заглянул в портмоне и переложил себе в карман все содержимое: стодолларовую купюру и около четырехсот тысяч рублей. С твердеющей руки вождь едва содрал обручальное кольцо и небольшой платиновый перстень, служивший оправой для удивительной чистоты янтарного камушка. В камушке навсегда замерло неизвестное жителю Африки насекомое. Насекомое растопырило ножки, вытянуло хоботок и словно умоляло: «Выпустите меня отсюда!..»
Кофи стащил с Елены Владимировны всю одежду, стараясь не думать, что раздевает сейчас труп матери своей возлюбленной. Затем вождь с трудом придал телу на колоде позу человека, приговоренного к казни через отсечение головы. «Не забыть про уши, — повторял про себя Кофи Догме, — не забыть про уши…»
Он взмахнул топором. Топоры старший смотритель Игнатьев точил лично.
По плиточному полу покатилась голова Елены Владимировны. Она показалась Кофи лысой. Он не сразу сообразил, что седые крашеные волосы наполовину выщипаны обезьянами. Вождь вновь поднял топор…
Прошло немало времени, прежде чем Кофи нагрузил тачку мясом и потащил по проходу между клетками. Студент здорово устал. Пот стекал по лбу, жег глаза.
То и дело Кофи проводил локтем по бровям и вискам, смахивая капли.
Добравшись до нужной двери, он вставил ключ. Привычный двойной щелчок разнесся по зверинцу. Кофи вошел в клетку. Его немедленно окружили голодные звери. У них подкашивались лапы от запахов. Кофи был с ног до головы перемазан слоновьим пометом, забрызган кровью, кусочками кожи, печени, легких, осколками костей.
— Линкор, дай-лапу, — попросил вождь и протянул свою окровавленную ладонь.
Самый крупный тигр уселся перед разносчиком корма. Его голова была размером с телевизор и находилась на уровне плеч вождя. Такого зверя опасаются даже слоны и носороги. У него нет соперников в мире животных.
От ужаса черный студент почти превратился в белого. Перед ним тряслась пудовая лапа. И крохотная ладошка вождя тряслась вместе с нею. Понимая, что человек не в силах пожать лапу уссурийскому тигру, алкоголики Игнатьева научили зверя самого трясти лапой.
— Хорошо, Линкор, хорошо, — лепетал Кофи. — Линкор умница! А где это наш Фрегат?
Пока Кофи здоровался с Линкором, пять тигров ходили кругами, то и дело задевая его хвостами. К счастью, все хвосты были задраны почти вертикально вверх.
Как и у кошек, это означает доброе расположение духа. Звери то и дело облизывались. Они понимали, что тачка, полная мяса, не случайно стоит перед их вольером.
Рядом с Линкором уселся Фрегат. Линкор вежливо убрал свою лапу и отошел.
— Дай-ка мне лапку, Фрегат, — произнес Кофи. — Вот хорошо! Вот умный тигр. Хороший мальчик!
Фрегата сменил Корвет. На Кофи уставилась еще одна пара желтых, немигающих глаз. Так, теперь очередь Паруса…
Ну вот, с мальчиками покончено.
Обе дамы,. Яхта и Шхуна, уселись перед Кофи одновременно. Он протянул им обе руки:
— А ну дайте-ка лапки, девушки. Давай поздороваемся, Шхуна… Давай поздороваемся, Яхта…
После кошмарного ритуала Кофи выбрался из клетки в состоянии, близком к обморочному. Трудно было поверить в то, что он еще жив. Он присел на борт тачки. Потряс головой.
Поднялся. Принес ведро. Наполнил еще теплыми кусками и отнес тиграм.
Вывалил в кормушку. Звери, урча от наслаждения, набросились на корм. Им никогда не перепадало парное мясо. Всегда — невкусное, размороженное.
Когда Кофи принес второе ведро, от первого уже ничего не осталось, кроме нескольких косточек. Кофи опорожнил ведро и направился за третьей порцией.
Всего порций вышло девять или десять, вождь сбился со счета. Когда тигры отобедали, на полу их вольера тут и там остались лежать два десятка костей непонятного происхождения. Аккуратный разносчик корма стал сметать их веником в совок.
14
Катя вернулась с дежурства чуть живая от усталости. Как выжатый лимон. Даже ключи поленилась доставать. Надавила кнопку звонка.
Посмотрела на часы. Девять. Позвонила еще. «Наверное, мама на базаре, — мелькнула мысль. — Баранину для чихиртмы выбирает…»
Войдя в квартиру, она почувствовала, что сил осталось только на то, чтобы вычистить зубы. И рухнуть в постель.
Она торопливо разделась. Почистила зубы. Забралась под одеяло. И мгновенно уснула.
Когда она проснулась, было половина первого. Прислушалась к себе. Сложила руки на животе. Плод был еще слишком мал, чтобы шевелиться.
Катя набросила халат и вышла из комнаты. Ее поразила тишина в квартире.
Она заглянула в спальню родителей. Обе кровати были аккуратно заправлены.
Она обежала всю квартиру, осмотрела холодильник. Не было заметно, что мать возвращалась с базара. Никаких приготовлений к варке деликатеса из баранины.
Горячий ужас плеснулся в гортани.
Растекся по телу. Мозг сам подсунул дьявольскую схему: дед — бабка — мать. Нет, не может быть. Не может быть!
Катя почувствовала, как подкашиваются ноги. Чтобы не упасть, опустилась в кресло. «Спокойно, нужно взять себя в руки, — сказала сама себе. — Так и рехнуться недолго. Надо же было такую галиматью изобрести: дед-бабка-мать!»
Немного успокоившись, Катя решительно натянула любимые оранжевые джинсы — надо носить, пока еще налезают.
В который раз спросила себя: «Что я скажу маме с папой, когда они заметят живот? Это случится скоро, очень скоро!»
Она натянула свитер, кроссовки, вязаной полоской прихватила волосы на голове. О беременности Катя хотела рассказать родителям с того дня, как сама о ней узнала.
Но все тянула время. Дожидалась, что выяснятся причины исчезновения дедушки и бабушки. Родители взвинченны, нервы без того на пределе, а тут еще она со своей беременностью!
А цвет кожи ребенка? Кофи — мулат.
То есть сын белого и черной. .В Кофи половина негритянской крови. Но внешне он очень мало отличается он стопроцентного чернокожего. С первого взгляда ясно: Кофи Догме — негр.
Катя еще в институте узнала, что у европейца и японки непременно появится ребенок, почти не отличающийся от японца. От европейца и азиатки всегда родится азиат.
И у нее, Кати, будет сын, о котором никто не скажет, что он — белый. У африканца от европейки всегда родится африканец. Вот так подарочек папе с мамой: темнокожий внучек!
На улице царил погожий сентябрьский день. Десяток облачков гонялись за солнцем, но оно пока ускользало. Пригревало носы и плечи. Люди на остановке казались нарядно одетыми, довольными и бодрыми. Когда облачко закроет солнце, эти же люди сразу станут серой угрюмой массой.
Что сказать родителям? Кофи на ней женится? Они ни разу не заговаривали об этом. Она пыталась расспрашивать Кофи о планах на будущее, когда он закончит институт. Он отшучивался. Скорее всего сам не знает.
Неопределенность. Хорошо хоть в одном ясность: Кофи признавался, что любит ее. Катя верила этому. Он казался ей искренним. Нет, в нынешнем состоянии родителей нагружать такими проблемами нельзя.
Через две остановки Катя вышла из троллейбуса. В отличие от ее квартиры, звонок на воротах не работал, однако в ответ на нетерпеливый Катин стук немедленно послышалось старческое кряхтение:
— Иду, иду…
Когда она сбивчиво объяснила старому сторожу, кого ищет, он провел ее через большой захламленный двор и указал на одну из дверей.
Через минуту Катя Кондратьева стояла в желтом сумраке циркового зверинца.
Ее глаза еще приспосабливались после солнечного света, а Кофи Догме уже несся по посыпанному опилками проходу и орал:
— Катька! Моя Катька пришла!
Он был сам не свой от счастья.
— Ты с ума сошел… — Она делала вид, что вырывается из его объятий. — Ребенка задавишь!
«Конечно, любит! — кружилось в голове радостное подтверждение. — Конечно, женится!»
Услыхав о ребенке, Кофи схватил одну ее руку и перецеловал по очереди каждый ноготок. Потом он то же самое проделал со второй рукой. Она, смеясь, поглаживала курчавый ворс на его голове.
— Пойдем, — увлек он ее за собой. — Жеребенка покажу.
У Кати само вырвалось:
— А маме показал вчера?
— Ну конечно! — воскликнул Кофи. — Она разве тебе не рассказывала? Ей очень понравилось. Пока я чистил слоновник, она забралась прямо сюда, видишь? Голова жеребенка лежала у нее на коленях.
Строптивая испытала к Елене Владимировне такое доверие, что тут же уснула…
Смотри, смотри, вот он встает на ножки.
Ты тоже можешь пройти и погладить…
Глаза Кати потухли.
— Подожди, Кофи, — серьезно сказала она.
Улыбка медленно стерлась с черного лица вождя. Он встревожился:
— Что случилось?
— По-моему, мама вчера не вернулась домой. Она исчезла, Кофи! — Катя разрыдалась. — Она пропала так, как пропали дедушка с бабушкой… Что же это за проклятие над нами? Кофи!
— Как пропала?! Ты несешь чепуху! — Кофи осторожно отстранил Катю от своей груди и заглянул в мокрые зеленые глаза. — Этого не может быть!
— Про дедушку с бабушкой тоже так говорили: «Не может быть!» А потом их фотографии появлялись в розыске… Когда она ушла отсюда?
Кофи наморщил лоб, мучительно вспоминая.
— В шесть? Нет, не в шесть, а чуть позже… Примерно в половине седьмого!
— Господи! У меня такое чувство, что этот кошмар не прекратится до тех пор, пока мы все не пропадем! — вскричала Катя.
Она вновь припала к груди черного друга и затряслась в рыданиях. Кофи стоял, не зная, чем помочь. Как истукан.
И лишь гладил волнистые рыжие волосы.
И лишь повторял:
— Катенька, Катенька, любимая моя, Катюша…
Посмотрела на часы. Девять. Позвонила еще. «Наверное, мама на базаре, — мелькнула мысль. — Баранину для чихиртмы выбирает…»
Войдя в квартиру, она почувствовала, что сил осталось только на то, чтобы вычистить зубы. И рухнуть в постель.
Она торопливо разделась. Почистила зубы. Забралась под одеяло. И мгновенно уснула.
Когда она проснулась, было половина первого. Прислушалась к себе. Сложила руки на животе. Плод был еще слишком мал, чтобы шевелиться.
Катя набросила халат и вышла из комнаты. Ее поразила тишина в квартире.
Она заглянула в спальню родителей. Обе кровати были аккуратно заправлены.
Она обежала всю квартиру, осмотрела холодильник. Не было заметно, что мать возвращалась с базара. Никаких приготовлений к варке деликатеса из баранины.
Горячий ужас плеснулся в гортани.
Растекся по телу. Мозг сам подсунул дьявольскую схему: дед — бабка — мать. Нет, не может быть. Не может быть!
Катя почувствовала, как подкашиваются ноги. Чтобы не упасть, опустилась в кресло. «Спокойно, нужно взять себя в руки, — сказала сама себе. — Так и рехнуться недолго. Надо же было такую галиматью изобрести: дед-бабка-мать!»
Немного успокоившись, Катя решительно натянула любимые оранжевые джинсы — надо носить, пока еще налезают.
В который раз спросила себя: «Что я скажу маме с папой, когда они заметят живот? Это случится скоро, очень скоро!»
Она натянула свитер, кроссовки, вязаной полоской прихватила волосы на голове. О беременности Катя хотела рассказать родителям с того дня, как сама о ней узнала.
Но все тянула время. Дожидалась, что выяснятся причины исчезновения дедушки и бабушки. Родители взвинченны, нервы без того на пределе, а тут еще она со своей беременностью!
А цвет кожи ребенка? Кофи — мулат.
То есть сын белого и черной. .В Кофи половина негритянской крови. Но внешне он очень мало отличается он стопроцентного чернокожего. С первого взгляда ясно: Кофи Догме — негр.
Катя еще в институте узнала, что у европейца и японки непременно появится ребенок, почти не отличающийся от японца. От европейца и азиатки всегда родится азиат.
И у нее, Кати, будет сын, о котором никто не скажет, что он — белый. У африканца от европейки всегда родится африканец. Вот так подарочек папе с мамой: темнокожий внучек!
На улице царил погожий сентябрьский день. Десяток облачков гонялись за солнцем, но оно пока ускользало. Пригревало носы и плечи. Люди на остановке казались нарядно одетыми, довольными и бодрыми. Когда облачко закроет солнце, эти же люди сразу станут серой угрюмой массой.
Что сказать родителям? Кофи на ней женится? Они ни разу не заговаривали об этом. Она пыталась расспрашивать Кофи о планах на будущее, когда он закончит институт. Он отшучивался. Скорее всего сам не знает.
Неопределенность. Хорошо хоть в одном ясность: Кофи признавался, что любит ее. Катя верила этому. Он казался ей искренним. Нет, в нынешнем состоянии родителей нагружать такими проблемами нельзя.
Через две остановки Катя вышла из троллейбуса. В отличие от ее квартиры, звонок на воротах не работал, однако в ответ на нетерпеливый Катин стук немедленно послышалось старческое кряхтение:
— Иду, иду…
Когда она сбивчиво объяснила старому сторожу, кого ищет, он провел ее через большой захламленный двор и указал на одну из дверей.
Через минуту Катя Кондратьева стояла в желтом сумраке циркового зверинца.
Ее глаза еще приспосабливались после солнечного света, а Кофи Догме уже несся по посыпанному опилками проходу и орал:
— Катька! Моя Катька пришла!
Он был сам не свой от счастья.
— Ты с ума сошел… — Она делала вид, что вырывается из его объятий. — Ребенка задавишь!
«Конечно, любит! — кружилось в голове радостное подтверждение. — Конечно, женится!»
Услыхав о ребенке, Кофи схватил одну ее руку и перецеловал по очереди каждый ноготок. Потом он то же самое проделал со второй рукой. Она, смеясь, поглаживала курчавый ворс на его голове.
— Пойдем, — увлек он ее за собой. — Жеребенка покажу.
У Кати само вырвалось:
— А маме показал вчера?
— Ну конечно! — воскликнул Кофи. — Она разве тебе не рассказывала? Ей очень понравилось. Пока я чистил слоновник, она забралась прямо сюда, видишь? Голова жеребенка лежала у нее на коленях.
Строптивая испытала к Елене Владимировне такое доверие, что тут же уснула…
Смотри, смотри, вот он встает на ножки.
Ты тоже можешь пройти и погладить…
Глаза Кати потухли.
— Подожди, Кофи, — серьезно сказала она.
Улыбка медленно стерлась с черного лица вождя. Он встревожился:
— Что случилось?
— По-моему, мама вчера не вернулась домой. Она исчезла, Кофи! — Катя разрыдалась. — Она пропала так, как пропали дедушка с бабушкой… Что же это за проклятие над нами? Кофи!
— Как пропала?! Ты несешь чепуху! — Кофи осторожно отстранил Катю от своей груди и заглянул в мокрые зеленые глаза. — Этого не может быть!
— Про дедушку с бабушкой тоже так говорили: «Не может быть!» А потом их фотографии появлялись в розыске… Когда она ушла отсюда?
Кофи наморщил лоб, мучительно вспоминая.
— В шесть? Нет, не в шесть, а чуть позже… Примерно в половине седьмого!
— Господи! У меня такое чувство, что этот кошмар не прекратится до тех пор, пока мы все не пропадем! — вскричала Катя.
Она вновь припала к груди черного друга и затряслась в рыданиях. Кофи стоял, не зная, чем помочь. Как истукан.
И лишь гладил волнистые рыжие волосы.
И лишь повторял:
— Катенька, Катенька, любимая моя, Катюша…
15
Звонок звучал почти непрерывно. Требовательно. Теряя на ходу домашние тапочки, Катя ринулась в прихожую. «Мама! — ликовала ее душа. — Ма-ма!!!»
Она, однако, не забыла посмотреть в глазок.. В сером свете лестничной площадки стоял Борис.
— Пойдем, поможешь отцу подняться, — только и бросил младший брат и заскакал по ступеням вниз.
«Папа! Что с папой?» — хотела крикнуть Катя, но не смогла. Сейчас она все узнает. Босая, она помчалась по лестнице.
На скамейке у подъезда сидели извечные Пуня, Ганя и Фоня. Судьба давно не преподносила им такого подарка. Три замотанные платками головы, не отрываясь, глядели, как подъехали «Жигули»
Кондратьевых. Если бы пенсионерки разбирались в продукции Волжского автозавода, то немедленно охарактеризовали бы машину как «шестерку» цвета «липа зеленая».
Из машины выбрался младший отпрыск Кондратьевых и, не здороваясь, влетел в подъезд. На заднем сиденье полулежал его отец.
— Видали? — спросила Фоня. — Васька-то опять нализался.
— А что ему? — отозвалась Ганя. — Фирму стережет. Денег куры не клюют.
— Тише, девочки, — напомнила Пуня. — А то еще услышит. Васька — мужик крепкий. В любом состоянии здоровкается. Нашу старость уважает. Не то что Борька евный…
Из подъезда один за другим вылетели дети Кондратьевых. Стали вытаскивать из машины отца. Василий Константинович, видно, крепко перепил. Он едва держался на ногах и ничего не соображал.
— Ох, и задаст ему Ленка, — с надеждой произнесла Фоня.
— Да уж за такое скотство как не задать, — согласилась Ганя. — Девчонка ихняя аж босая вынеслась…
Больше всех возмутилась Пуня:
— Это же надо! В пятьдесят шесть лет на глазах собственных детей так себя вести! Позор!
Василия Константиновича кое-как втащили в квартиру. Борис и Катя обливались потом. Усадили отца в кресло.
— Ты мне скажешь наконец, что с ним? Напился?
Борис стоял перед сестрой безмолвный. Сворачивал и разворачивал фантик от конфеты. Наконец он выдавил. Как робот, без интонаций:
— Напился. Где мама?
Она выхватила из рук брата фантик.
Стала сворачивать и разворачивать. Решила воспользоваться своим старшинством:
— Мама вышла куда-то. Говори, что с отцом! Он никогда так не напивался.
Вместо ответа Борис спросил:
— У нас водка есть?
И пошел на кухню. Достал из холодильника початую бутылку. Приложил к губам.
— Ты что делаешь, идиот? — Катя выхватила у брата бутылку. — Ты ж за рулем! Что за вакханалию вы устроили?!
— Отстань, дура! Не поеду ни в какой гараж. Оставлю тачку возле дома.
Борис грубо оттолкнул сестру и отобрал бутылку. Сделал несколько глотков.
— Ты можешь наконец объяснить, что произошло? Дедушка с бабушкой нашлись?
Борис смерил ее тяжелым взглядом.
Так он никогда на Катю не смотрел. Сказал:
— Дед не нашелся. Бабушка нашлась.
— Да?!
Катя запрыгала от радости. У ее семьи появился шанс.
— Да.
Борис снова приложился к бутылке.
Катя никогда не видела, чтобы он так пил. Из горлышка, без закуски. Она потребовала:
— Что с бабой Любой? Говори немедленно!
Водка сделала свое дело. Борис перестал быть роботом. Он скривил губы. Из глаз хлынули слезы. Как в далеком детстве, он бросился сестре на шею. Она поняла, что бабы Любы нет в живых, прежде чем брат, всхлипывая, сказал:
— Она умерла! Ее убили! Мы нашли ее…
Борис оттолкнул Катю и бросился в туалет. Она услышала звуки жуткой рвоты. И осталась стоять посреди гостиной.
Ломая пальцы. Тушь потекла с ресниц вместе со слезами. Катя Кондратьева походила на плачущего поэта Пьеро из сказки про Буратино.
Она услышала звуки льющейся воды.
Брат уже был в ванной. Пытался привести себя в порядок. Умывался, полоскал рот.
— Кто убил? За что? Где вы ее нашли?
Борис повернул красное измученное лицо:
— Кто, за что — никто не знает. Мы нашли ее… Катенька, это так страшно.
Бориса опять сотрясали рыдания.
В кресле пошевелился Василий Константинович. Он пытался встать.
— Папа, папочка, посиди, — бросилась к нему Катя. — Сейчас я тебе постелю.
Она схватила плачущего брата за руку и потащила за собой в родительскую спальню. Здесь Борис рухнул на колени.
Уткнулся лицом в подушку Елены Владимировны. Быстро разобрав постель, Катя устремилась за отцом. Ей пришлось буквально взвалить его себе на плечи.
— Сейчас, сейчас, — всхлипывал Борис, помогая Кате раздеть отца.
На кухне Катя попросила закурить.
— Рассказывай, наконец!
— Я так не могу! — взмолился Борис. — Давай сперва по рюмочке.
Она пододвинула бутылку.
— Пей. Мне нельзя. Я беременна.
Борис застыл с водкой в руке. Потом медленно осел на табуретку. Прошептал:
— От кого?
— Кофи любит меня, — вместо ответа сказала сестра. — Что произошло с бабулей?
— Тузик, — брат опять зарыдал. — Тузик лаял…
— Тузик — дворовый пес, ему положено лаять, — сказала Катя, пережидая плач двадцатилетнего парня, и вовсе не к месту спросила: — Кстати, его хоть кормит там кто-нибудь?
— Ну конечно, — ответил брат, борясь с рыданиями. — Григорьевна, соседка, и за птицей присматривает, и Тузику жрать носит…
Совершенно механически Катя пробормотала:
— Понятное дело. Григорьевне все достанется. Не переедем же мы в Васнецовку жить.
— Понимаешь, он все время лаял не в сторону улицы, а в сторону озера, — не слушая сестру, сказал Борис. — Лаял до хрипа, срывал глотку, некоторое время выжидал, а потом опять… Тогда я предложил папе спустить Тузика с цепи.
Она, однако, не забыла посмотреть в глазок.. В сером свете лестничной площадки стоял Борис.
— Пойдем, поможешь отцу подняться, — только и бросил младший брат и заскакал по ступеням вниз.
«Папа! Что с папой?» — хотела крикнуть Катя, но не смогла. Сейчас она все узнает. Босая, она помчалась по лестнице.
На скамейке у подъезда сидели извечные Пуня, Ганя и Фоня. Судьба давно не преподносила им такого подарка. Три замотанные платками головы, не отрываясь, глядели, как подъехали «Жигули»
Кондратьевых. Если бы пенсионерки разбирались в продукции Волжского автозавода, то немедленно охарактеризовали бы машину как «шестерку» цвета «липа зеленая».
Из машины выбрался младший отпрыск Кондратьевых и, не здороваясь, влетел в подъезд. На заднем сиденье полулежал его отец.
— Видали? — спросила Фоня. — Васька-то опять нализался.
— А что ему? — отозвалась Ганя. — Фирму стережет. Денег куры не клюют.
— Тише, девочки, — напомнила Пуня. — А то еще услышит. Васька — мужик крепкий. В любом состоянии здоровкается. Нашу старость уважает. Не то что Борька евный…
Из подъезда один за другим вылетели дети Кондратьевых. Стали вытаскивать из машины отца. Василий Константинович, видно, крепко перепил. Он едва держался на ногах и ничего не соображал.
— Ох, и задаст ему Ленка, — с надеждой произнесла Фоня.
— Да уж за такое скотство как не задать, — согласилась Ганя. — Девчонка ихняя аж босая вынеслась…
Больше всех возмутилась Пуня:
— Это же надо! В пятьдесят шесть лет на глазах собственных детей так себя вести! Позор!
Василия Константиновича кое-как втащили в квартиру. Борис и Катя обливались потом. Усадили отца в кресло.
— Ты мне скажешь наконец, что с ним? Напился?
Борис стоял перед сестрой безмолвный. Сворачивал и разворачивал фантик от конфеты. Наконец он выдавил. Как робот, без интонаций:
— Напился. Где мама?
Она выхватила из рук брата фантик.
Стала сворачивать и разворачивать. Решила воспользоваться своим старшинством:
— Мама вышла куда-то. Говори, что с отцом! Он никогда так не напивался.
Вместо ответа Борис спросил:
— У нас водка есть?
И пошел на кухню. Достал из холодильника початую бутылку. Приложил к губам.
— Ты что делаешь, идиот? — Катя выхватила у брата бутылку. — Ты ж за рулем! Что за вакханалию вы устроили?!
— Отстань, дура! Не поеду ни в какой гараж. Оставлю тачку возле дома.
Борис грубо оттолкнул сестру и отобрал бутылку. Сделал несколько глотков.
— Ты можешь наконец объяснить, что произошло? Дедушка с бабушкой нашлись?
Борис смерил ее тяжелым взглядом.
Так он никогда на Катю не смотрел. Сказал:
— Дед не нашелся. Бабушка нашлась.
— Да?!
Катя запрыгала от радости. У ее семьи появился шанс.
— Да.
Борис снова приложился к бутылке.
Катя никогда не видела, чтобы он так пил. Из горлышка, без закуски. Она потребовала:
— Что с бабой Любой? Говори немедленно!
Водка сделала свое дело. Борис перестал быть роботом. Он скривил губы. Из глаз хлынули слезы. Как в далеком детстве, он бросился сестре на шею. Она поняла, что бабы Любы нет в живых, прежде чем брат, всхлипывая, сказал:
— Она умерла! Ее убили! Мы нашли ее…
Борис оттолкнул Катю и бросился в туалет. Она услышала звуки жуткой рвоты. И осталась стоять посреди гостиной.
Ломая пальцы. Тушь потекла с ресниц вместе со слезами. Катя Кондратьева походила на плачущего поэта Пьеро из сказки про Буратино.
Она услышала звуки льющейся воды.
Брат уже был в ванной. Пытался привести себя в порядок. Умывался, полоскал рот.
— Кто убил? За что? Где вы ее нашли?
Борис повернул красное измученное лицо:
— Кто, за что — никто не знает. Мы нашли ее… Катенька, это так страшно.
Бориса опять сотрясали рыдания.
В кресле пошевелился Василий Константинович. Он пытался встать.
— Папа, папочка, посиди, — бросилась к нему Катя. — Сейчас я тебе постелю.
Она схватила плачущего брата за руку и потащила за собой в родительскую спальню. Здесь Борис рухнул на колени.
Уткнулся лицом в подушку Елены Владимировны. Быстро разобрав постель, Катя устремилась за отцом. Ей пришлось буквально взвалить его себе на плечи.
— Сейчас, сейчас, — всхлипывал Борис, помогая Кате раздеть отца.
На кухне Катя попросила закурить.
— Рассказывай, наконец!
— Я так не могу! — взмолился Борис. — Давай сперва по рюмочке.
Она пододвинула бутылку.
— Пей. Мне нельзя. Я беременна.
Борис застыл с водкой в руке. Потом медленно осел на табуретку. Прошептал:
— От кого?
— Кофи любит меня, — вместо ответа сказала сестра. — Что произошло с бабулей?
— Тузик, — брат опять зарыдал. — Тузик лаял…
— Тузик — дворовый пес, ему положено лаять, — сказала Катя, пережидая плач двадцатилетнего парня, и вовсе не к месту спросила: — Кстати, его хоть кормит там кто-нибудь?
— Ну конечно, — ответил брат, борясь с рыданиями. — Григорьевна, соседка, и за птицей присматривает, и Тузику жрать носит…
Совершенно механически Катя пробормотала:
— Понятное дело. Григорьевне все достанется. Не переедем же мы в Васнецовку жить.
— Понимаешь, он все время лаял не в сторону улицы, а в сторону озера, — не слушая сестру, сказал Борис. — Лаял до хрипа, срывал глотку, некоторое время выжидал, а потом опять… Тогда я предложил папе спустить Тузика с цепи.