Житков Борис Степанович. Виктор Вавич (Книга 3)

   Анеля серьезными глазами смотрела вверх на книгу, Кнэк бережно положил снаряд на место.
   - А все трубки надо отпустить. Это я сам. Ставь чайник, Анелю.
   Пусть убивает
   БАШКИН из передней уже слышал, что много народа у Тиктиных в столовой: голоса, и поверх всех бьет бас Андрея Степановича:
   - Еще раз повторяю... еще раз повторяю...
   На звонок высунулись в коридор Анна Григорьевна и Санька. Санька прошел живыми шагами и, как поздоровался, так и взял за руку и повел прямо к себе в комнату. Повернул выключатель, притворил дверь.
   Башкин ходил из угла в угол и кланялся туловом в такт шагу. Сморкался.
   - Что за таинственности? - сказал Башкин все еще в носовой платок и боком глянул: Санька сидел на кровати, расставил колени и что-то больно уж круто упер локоть в колено и уродовал в пальцах папиросу.
   - Да просто... - Санька глядел в пол. - Меня просил вам передать один человек, что он вас при первой встрече убьет. - И Санька на секунду глянул на Башкина. Башкин остановил шаги.
   - Убьет? - и брови поднялись и тряхнулась губа.
   - Короткова повесили, - сказал Санька, и круто в пол свернулись слова, и Санька засосал папиросу.
   Башкин заходил. Заходил быстро, как будто старался дальше, дальше уйти.
   - Короткова? Я-то... я-то тут... Я вообще... пусть убивает. Пусть убивает! - крикнул во все горло Башкин над Санькиной головой, крикнул, будто звал на помощь. - А почему ты мне это говоришь? - вдруг на ты заговорил Башкин и заспешил дальше, глядя по стенам. - Пусть он сам придет и убьет. Пусть сейчас придет и пусть стреляет.
   Башкин на миг остановился и раздернул пиджак на груди.
   - Если ему угодно! Пожалуйста! - Башкин еще скорее зашагал по комнате. - Что ж он хочет сказать? Что я предатель? - Башкин с красными пятнами на лице вдруг стал против Саньки.
   Санька помаленьку исподлобья взглядывал через дым папиросы.
   - Да? - Башкин шагнул к кровати. - Так почему же он передает такие... такие за... за... замахи такие? Я же, значит, могу и его предать... уж коли в таком случае. Да просто, по-уголовному: убить грозится - хорошенькие... Башкин опять заходил. - Хорошенькие цветочки! Черт возьми... А, однако, значит, он не боится, что пойду и нафискалю.. Даже когда смертью грозятся. Так где же... логика?.. А Корсакова... это еще, может быть, и неправда вовсе. Кто тебе сказал? - Башкин стоял и из угла глядел, прищурясь, на Саньку.
   - Ну, одним словом так... - и Санька встал и вышел из комнаты, не взглянул на Башкина.
   - Да скажите... пожалуйста... по-жа-луйста! - громко говорил Башкин, выходя в коридор. - Я сам пойду с ним объясняться!
   - Здравствуйте! - Башкин кланялся, головой только встряхивал, совсем враждебно встряхивал, но в столовой было шумно, и одна Анна Григорьевна ответила на поклон Башкина.
   Какой-то незнакомый Башкину бородатый господин расхаживал по столовой. Башкин нахмурился, с злым лицом пересек столовую, задел плечом незнакомого господина и сел в угол подоконника. Шевелил губами, будто жевал соломинку.
   - Так вот народ! - говорил бородатый. - Вот пожалуйте: народ и сказал свое слово, - и он повернул свою бороду к Тиктину и шаркнул, кланялся, рукой отводил, - пожалуйте! Русский нар-род. Не французы. Погромщики, скажете? Специальные?
   - Да! да! Специальные! - крикнул Башкин. Андрей Степанович дернулся испуганно, оглянулся за спину. Башкин уже стоял в углу у окна. Все на него глядели. - Специальные! Специальные! - и Башкин вытянул длинную руку над головой Андрея Степановича и тыкал пальцем на гостя. - Знаю, доподлинно знаю, что специально выступили! Снарядили! - выкрикивал Башкин. - Охраняли чуть не пушками! Всю уголовщину. Нечего бородой... то есть головой трясти, у меня документы есть.
   - А в деревнях, а в усадьбах? В экономиях? - и гость боком сощурился через очки на Башкина. - Это тоже полиция организовала?
   - Передергиваете! - крикнул Башкин. - Шулер, милости вый государь! Что? Не испугался! Стрелять будете? - и Башкин сощурил глаза на гостя. Стреляйте! Пожалуйста! - и Башкин давешним жестом растянул пиджак на груди. Он секунду так стоял и вдруг сел на подоконник.
   - Дайте мне яблоко, - сказал он пересохшим горлом. Соседка быстро передала яблоко. Башкин с хрустом куснул, встал и с яблоком в руках, ни на кого не глядя, вышел вон.
   Секунду все молчали.
   - Он... - хмуро начал Тиктин.
   - Он больной, совсем больной, - быстро заговорила Анна Григорьевна, вы его простите. Он совершенно...
   Гость через плечо глядел молча на дверь, куда вышел Башкин.
   - Оппонент скрылся. Так-с. - Гость вынул папироску. - Возражать, говорил он, закуривая, - выходит, некому.
   - Нет, есть. - Андрей Степанович громко положил вилку на стол. - То, что вы говорили...
   - Я говорил про язык народа. И в деревнях и в городе - язык один. Вот, вот, - тряс он головой, - это так называемый голос народа! - И он повернулся спиной и зашагал в угол.
   - А стражников в деревне разоружают, бьют! - Тиктин говорил это зычной нотой. - Это тоже голос народа? - и Тиктин дернул бородой вверх. - Так вот этот-то голос, небось, умеют заткнуть! - и Тиктин привстал со стула.
   - И статистиков, земцев! - кивал головой очкастый из угла.
   - Да-с! этих-то бьют. Под охраной и при содействии власти-с. Власти-с! - крикнул, уже стоя, Андрей Степанович. - А стражников, уж извините, самостоятельно-с!
   - А во время холеры и врачей! Врачей! Тоже очень-с, очень-с самостоятельно-с! - и гость зло расшаркнулся и выпятил лицо на Андрея Степановича. - Врачей-с!
   - Мы о разных вещах говорим! - крикнул Тиктин.
   - Я о русском народе, - гость стал боком и руками в карманах подтянул брюки, - а вы о чем, я не знаю.
   - А я говорю о правительстве, - Тиктин сел и прямо глянул в лицо жене, - о правительстве, которое устроило массовые убийства в городах.
   - А кто в деревнях? В усадьбах? В экономиях? Это самостоятельно? Дух... народный?
   - Простите! - и Тиктин строго взглянул на гостя. - Простите, Иван Кириллович, я таким способом спор продолжать не стану. Да-да! Просто не стану. - Тиктин повернулся боком к столу и завертел ложкой в чайном стакане.
   В это время Анна Григорьевна вдруг обернулась к открытым в коридор дверям, закивала головой. Она налила стакан чаю, плохо цепляла щипчиками сахар.
   - Виновата! - прошептала Анна Григорьевна и вышла со стаканом в коридор.
   - Ничего, Дуняша, я сама, сама снесу, - говорила Анна Григорьевна горничной и поспешными шагами прошла в Наденькину комнату.
   Надя сидела с ногами на кушетке, обхватила колени руками. Абажур был низко спущен, но Анна Григорьевна видела, как Надя жевала нижнюю губу. Она поставила стакан на письменный Надин стол. Теперь неживой совсем: пыльная крышка от швейной машинки стояла посреди стола.
   Анна Григорьевна села рядом с Надей. Надя глядела в сторону, вверх, прикусила, терла в зубах нижнюю губу.
   - Чаю-то стакан выпей, - Анна Григорьевна осторожно взялась за блюдечко.
   - Ах, закрой туда двери, всю эту гадость сюда слышно. - Надя с болью отмахивалась головой.
   Анна Григорьевна вышла на цыпочках, вернулась.
   - Чего этот болван там орал? В кого стрелять? Ах, чушь, чушь какая! Надя зло била кулачком по коленке.
   - Да он несчастный, - шепотом говорила Анна Григорьевна.
   - Да, да! Несчастный! - и Наденька прижала затылок к стене, втянула судорожно воздух. - Несчастный, несчастный, - Наденька мотала головой, глядела в темный потолок. - У него голова болит после удара этого. Он забывает... Как мыши, говорит, стали. А он только работать, работать может. - Надя порывисто всхлипывала и все глотала, глотала горлом. - А не орать пошлости! Пошлости! - громко всхлипнула Надя и в тоске метнулась вбок.
   Анна Григорьевна ловила ее голову, Надя отбрасывала ее руку досадливым рывком.
   - А я не могу! Я дура! Дура, дура! - вскрикивала Надя, вцепилась пальцами в виски и стукала голову о спинку кушетки. Анна Григорьевна вскочила, бросилась по коридору.
   - Дуняша, - тревожным шепотом кричала Анна Григорьевна, - воды!
   А из прихожей густым голосом кто-то долбил:
   - Эка - повесил! Да вы, батенька, на его месте не десять, а сто человек вздернули бы. Ей-богу! Прямо удивляюсь. Готов даже уважать. Я ж не о системе, я о человеке...
   Дуня быстро топала со стаканом на блюдечке, Андрей Степанович тревожно обернулся, не видел протянутой руки гостя.
   - Qu'est-ce qu'il est arrive?* Ax, виноват, - обернулся Тиктин, впопыхах схватил руку гостя.
   ---------------------------------
   * Что случилось? (фр.)
   Не потому
   ПЕТР Саввич ночевал на новом месте: в своей комнате свою икону прибил в углу. Прибил, перекрестился и уж как свои оглядел белые штукатуренные стены. Кстати и насчет тараканов. Не в общей казарме, а уважение сделали, будто семейному дали комнату. Рука у него, у зятя, видать, есть. Да и не надо бы одолжений-то уж таких-то от него. Вспомнил, как Грунечке он сказал: "Да вот вожусь с твоим стариком. Надзирателем, говорит, губернской тюрьмы, это тебе..." И Сорокин нахмурился на комнату, сморщился на лампочку под потолком. Затолкал сундучок под койку, развязал узел, постелил постель. Сел на кровать, распер руки по сторонам и стал глядеть в пол. И полетели дымом над головой воспоминания. И опять Груня - невеселая все, а тут еще корит вроде. И не надобно, не надобно мне, ничего бы не надобно, и губернской этой. В уголку бы где-нибудь, лапти бы плел или плотву где на речке удил, хоть с десяточек плотвичек, на бережку, сам бы утречком раненько, под вербочкой, и не видит тебя никто, и без греха, и водица утренняя, и рыбка чирк и круги.
   Петр Саввич оторвал глаз от пола, обвел серую штукатурку. "Что ж это? Как арестант, в камере словно бы". Петр Саввич даже рот приоткрыл, ворочал головой, и плотным камнем замурована вся серая штукатурка.
   Петр Саввич встал, повернул выключатель, полез впотьмах под койку, вытянул сундучок, отомкнул на ощупь, тихонько, как вор, покопал, нащупал бутылку - в числе прочего Грунюшка снарядила, - покосился на мутное окно и стал помаленьку вышибать пробку.
   Башкин на извозчике приехал домой Было половина двенадцатого ночи.
   - Чаю? Нет, не буду - И через секунду крикнул в дверь - А впрочем, дайте, пожалуйста! Непременно кофею. Очень! - И Башкин торопливо зашагал по комнате - Не выходить из дому? Или ступать по тротуару, будто волчьи ямы кругом? Скажите, какой Ринальдо! - громко, на всю комнату, сказал Башкин.
   И представлялось шумный угол, прохожие, конки - и вдруг глаза эти, и ноги сами станут вмиг. И глаза все время совались в мозгу, как два дула.
   - Марья Софроновна, вы тоже испейте со мной, это ничего, что в капоте. Вот варенье у меня, киевское! Балабуха! Башкин кинулся к шкафу.
   - Марья Софроновна! Вы завтра разбудите меня. Рано.
   - Благовещенье завтра, чего это?
   - Марья Софроновна! Меня хотят убить разбойники.
   - Да что вы! что вы? - хозяйка бросила кофейник на поднос.
   - Нет, серьезно. Вот вам крест! - Башкин перекрестился.
   - Какие ж теперь разбойники? Христос с вами! Страсть какая! Вы в полицию скорей.
   - А знаете вы, что полиция, эта полиция самая мне сказала? - Башкин вскочил, заходил - Прямо сказал мне один важный, одним словом, а нас, думаете, не хотят убить? А мы еще все в форме ходим - сами суемся нате, бейте. А вы уезжать! Не смейте, говорят, уезжать.
   - И уезжать даже. Полиция? - Хозяйка привстала.
   - Да, сам сам губернатор велел. Когда, говорит, вас убьют мы их и поймаем. А если я сам уеду? Возьму и завтра уеду. Утром? - Башкин широко дышал и всматривался в лицо хозяйки
   Марья Софроновна опустила глаза.
   - Да что уж вы, Семен Петрович, и на ночь. Да нет! Не так что-нибудь. Это по ночам, пишут, вот неизвестные молодые люди с резинками. Так вы не ходите ночью Да нет! Нарочно это вы.
   Хозяйка махнула сухарем и обмакнула в кофе.
   - Разбудите меня завтра в семь нет, в шесть утра. В шесть! - Башкин притопнул ногой. Башкин вдруг метнулся в сторону - Марья Софроновна! Пожалуйста! - вскрикнул Башкин - Газету! Сегодняшнюю!
   Хозяйка вскочила.
   - Несу, несу!
   Башкин быстро прихлопнул за ней дверь, схватил трубку телефона, в горячке завертел ручку звонка.
   - Раз! два! три! - задыхаясь, просчитал Башкин и с размаху повесил трубку Он прошагал от телефона в угол. Секунду постоял и вдруг опять рванулся к телефону. Но в этот момент хозяйка распахнула дверь.
   - Вот, вот, нашла! - и совала газету Башкин держал газету в кулаке, как салфетку.
   - Говорите скоро конь или лошадь? - крикнул он хозяйке.
   - Да ведь все равно, - и хозяйка глядела, подняв брови.
   - Вам, конечно, все равно. Всем все равно! - крикнул Башкин Убирайтесь! - Он порвал сложенную газету, швырнул вслед хозяйке.
   В шесть часов утра Марья Софроновна постучала в дверь. Потом приоткрыла Башкина не было. И постель не смята.
   - Не потому! Не потому! - говорил Алешка - А ведь главное. И Санька не расслышал, что главное-то так треснул рядом в лузу бильярдный шар. Три бильярда работали, толпа "мазунов" охала, вскрикивала над каждым шаром, и звенела улица через открытое окно - из одного болота в другое! - слышал Санька.
   Алешка пристукнул по столику, по мрамору пивной кружкой.
   - Да не торопи! - Алешка совсем налег на маленький столик, Санька вытянулся, повернул ухо. - Ведь спокойствие и мирное житие - это значит кого-нибудь подмяли и он уж не пыхтит, а мирно покряхтывает.
   И опять выкрики и щелк забили Алешкины слова.
   - ...в рассрочку... веревку на себе натянут с пломбой, с гербом... сами себя боятся... Что? что? Санька ничего не говорил.
   - Муравейник, что ли, идеал? Песен там не поют. Катилина в муравейнике! - крикнул Алешка - А остальное судороги страха поют же про разбойника - и рот прикрыл и за карман свой ухватился.
   Алешка постучал пустой кружкой.
   - Получайте! Пошли - Но официант не шел - и я это насквозь вижу, говорил Алешка в стол - Все разгорожено невидимым этим страхом, - и Алешка делил ладонью столик, - а дух этот из века идет вспыхивает, и у всякого тайком за забором сердце ахнет, вспыхнет на миг.
   "О Занд, твой век уже на плахе, но добродетели святой..." Можно дожить в фуражке с кокардой... и без кокарды...
   - А Занд кто был? Занд, Занд, я спрашиваю.
   - Не знаю. Все хотел у Брокгауза... А это пламя поверх всего. - И Алешка глянул на Саньку, и вдруг собралось все лицо в глаза, и никогда Санька не видел на Алешке этих глаз - совсем вплотную к сердцу и насквозь всего. - "Началось, началось у него, - думал Санька, - сам все придвинул к себе без страха. Не как я. Я все жду, что раскроется что-то. Как вот любовь находит" - и Санька смотрел Алешке в глаза, хоть растаял уж взгляд.
   - Ты чего так смотришь? Кошу немного... Это он давил мне глаза... еще лучше стал видеть. - Алешка отвернулся. - Ну, получите же!
   Дверь в бильярдную хлопнула, табачный дым метнулся к окну.
   - Человек! - крикнул Алешка.
   - Не спешите.
   Санька дернулся на этот ровный голос.
   Кнэк снял шляпу и без шляпы пожимал руки Саньке, Алешке.
   - Я передал! - сказал Санька, стоя, и чуть покраснел.
   - Очень благодарен, - и Кнэк слегка шаркнул и надел шляпу на точный блестящий пробор.
   - Садитесь, садитесь!
   - Нет, мне надо. Серьезно. - Санька чувствовал, что совсем покраснел. Он выдернул часы. - Правда, опоздал. - И стал протискиваться к дверям.
   Веселый воздух обхватил Саньку на улице, и солнце вспышками освещало людей, и блестела мокрая панель, и мальчишки с листками по мостовой наперегонки, и вон все хватают, наспех платят.
   - Экстренное приложенье! - звонкой нотой пел мальчишка.
   Санька совал пятак и уж видел крупные буквы:
   ДЕРЗКОЕ ОГРАБЛЕНИЕ АЗОВСКО-ДОНСКОГО БАНКА".
   И потом жирно цифра - 175 тысяч.
   Санька сложил листок, страшно было читать тут, поблизости бильярдной. Санька шел, и дыхание сбивалось, и слышал сзади, сбоку: "и никого, вообразите, не поймали..." "Прожгли автогеном. Прямо американцы!" - и не мог понять: радость бьется в голосах? И все чудился за спиной этот второй этаж, и в дыму у бильярдов сидят вот эти люди. И слушают, как все говорят. Наверно, сейчас в бильярдной все читают. Санька запрятал листок в карман. Дома он заперся у себя в комнате и пять раз, задыхаясь, прочел "Экстренное приложение".
   За обедом отец сказал:
   - Да! Несомненно, не жулики. Это бесспорно. Потом поглядел на Саньку, на Анну Григорьевну, выпрямился на стуле:
   - Теперь вот вопрос: мне! - и Тиктин ударил гулко горстью в грудь. Мне - стрелять или не стрелять?
   Анна Григорьевна смотрела во все глаза на мужа.
   - Да-да! Вот явятся ко мне в банк, в масках - руки вверх! У меня револьвер на конторке. Да-да! - почти крикнул Андрей Степанович. - Это распоряжение, всем выдали! Так вот - в кого я стреляю? Может быть, в такого же вот, как он, - и Андрей Степанович, весь красный, ткнул через стол рукой на Саньку и держал так секунду.
   - Да, во всяком случае... - начала Анна Григорьевна.
   - Нет, нет, нет! - затряс головой Андрей Степанович. - Тут абсолютно ничего знать нельзя, - и он наклонился к тарелке. - Абсолютно!.. абсолютно! - притаптывал голосом Тиктин, хотя никто не возражал. - Абсолютно!
   Наденька шла, запыхавшись, по мосткам, соскочила для скорости, чтоб не мешали встречные, спотыкалась, не чуяла, как устали, как сбиваются ноги. Вот сейчас, сейчас - дома ли только. Ох, коли б дома.
   - Филя, Филенька! - шептала Надя. - И пусть пьяный, пусть какой угодно, ругательный пусть, приду и сразу обойму, обойму со всей силы, - и подымались, дергались локти под шалью. - Как говорил-то: один, говорил, пойду от себя прямо к грузчикам, пусть убьют, буду говорить. - И вспоминался, как стоял боком, и голову зло завернул, и кулаком по стулу, по спинке, по ребру, больно. - Филенька! - дохнула на ходу Надя. Она от калитки перебежала двор. Дверь была не заперта. Коридор упористо заслоняла Аннушка.
   - Явилася! - шепотом выцедила Аннушка. Никогда с Наденькой не говорила. - Сгубила и явилася!
   У Нади колом стало дыхание и глаза похолодели. Стояла, глядела на Аннушку. Аннушка покачивала головой, руки под фартуком.
   - Ступай, полюбуйся-ка! - и Аннушка отступила к кухне.
   Наденька не помнила; будто одним шагом пролетела коридор. Толкнула дверь. Какой-то непонятный человек, приземистый, серый, поднимался тихо со стула, голова в плечи, и смотрит - нацеливается, - Наденька раскрытыми глазами глядела на него миг, как на Филиппа - в кого он обратился? - и вдруг дернулась назад.
   - Э! Стойте, стойте! Куда? Мадамочка! Надя рванулась в коридор. На месте Аннушки темной тушей стоял городовой.
   Наденька прислонилась к стене, закрыла лицо руками.
   Попахивает
   БЫЛ день рождения Варвары Андреевны. Виктор в двенадцать часов позвонил у дверей. Горничная взяла визитную карточку, а Виктор стоял в прихожей, прижимал к шинели укутанную в бумаги корзинку цветов - за три дня заказал в цветочном магазине.
   "Выйдет? Не выйдет?" - гадал, прислушивался Виктор.
   Горничная вернулась.
   - Поставьте сюда, - и указала на столик в гостиной.
   Виктор на цыпочках шагнул и осторожно поставил корзинку. Старался пограциознее, а может быть, смотрит тайком. Любит это.
   - Просили вечером, в девять, - сказала горничная, когда Виктор, нахмуренный, брал фуражку. Горничная как-то глазами на пол шмыгнула, и будто вроде улыбочки у подлюги. А потом набралась деревянности и прямо в лицо: - К чаю просили, - и взялась за дверь.
   "Наверно, уж дошло что-нибудь", - думал Виктор, и ступеньки и ковер красный злыми глядели, проклятые.
   - А я вовсе не приду, - говорил сердито Виктор и хоть не хлопнул, а со всей силы придавил за собой дверь.
   "Нафискалил, прохвост", - думал про Сеньковского.
   А в участке сразу насунулся Грачек, за плечо, за рукав отволок молча к окну, глухо спросил:
   - Тиктину Надежду знаешь? В лицо опознаешь? - и глядит поверх головы и в сторону и скулами шевелит.
   - Опознаю.
   - Она тебя видела?
   - Да.
   Грачек мотнул шинелью на повороте.
   "Да ведь это старуха, старуху Тиктину я знаю, Надежды-то не было, что ж я?" - хватился Виктор, но Грачек уж завернул в коридоре туда, в свой кабинет. Неловко бежать сзади, как мальчик, "дяденька, соврал, соврал я, похвастал", - а черт с ней! - Виктор плюнул в пол, хотел скинуть, повесить шинель - из коридора Сеньковский и уж издали тревожно, спешно рукой зовет. Виктор надуто шел - фискал, сволочь!
   - Сам велел, идем.. Там дырка в матовом стекле, ты гляди. Она против дырки как раз посажена. Если она, - говорил в ухо на ходу Сеньковский , стукнешь в дверь два раза. А нет - стукни три, а он все равно крикнет: нельзя, обождите. Понял? И сейчас же уходи, чтоб она тебя не видела.
   Виктор хмуро мотнул головой.
   - Тихо! - шептал Сеньковский. - Вот гляди, - он направлял рукой Викторов затылок. Виктор резко отмахнулся головой. Он видел в профиль девушку какую-то, вглядывался - "первый раз вижу!" - злился Виктор.
   - А вот это вам знакомо, госпожа Кудрявцева? Нет? - слышал Виктор голос Грачека и видел его рукав и картонку фотографической карточки, и девушка сейчас же повернулась на карточку и прямо en face стала видна Виктору, и вдруг Виктор узнал! - узнал старика Тиктина. Нахмурилась-то, нахмурилась на карточку! Только бороду - и он. Кричал-то: бол-ван! - и Виктор, не жалея пальца, трахнул два раза по раме.
   - Обождать! - крикнул Грачек.
   Виктор, топая, прошел в дежурную. Сеньковский стоял у барьера.
   - Ты уходи совсем из участка на час на целый, сам велел. Виктор сердито глядел мимо Сеньковского, будто и не слышит, однако прошел к выходу и бросил за собой дверь.
   - Здесь не Московский! - крикнул сверху Сеньковский. Виктор еще крепче хлопнул наружной дверью, и задребезжали стекла, парадные, мытые.
   - А к чертовой рвани матери!
   В половине десятого Виктор на извозчике подкатил к полицмейстерскому дому, запыхавшись, вбежал на лестницу. Он стоял перед дверьми. Топнул по коврику и повернул назад.
   Спустился до пол-лестницы, повернул, подошел с разгону к дверям и ударил пальцем в кнопку звонка.
   В прихожей он уж слышал голоса, чинное звяканье посуды. Виктор вошел: полицмейстер, Грачек, Сеньковский, чиновники из управления, какие-то дамы шикарные. Виктор шел к ручке, к Варваре Андреевне.
   Варвара Андреевна стояла с чайником в руках и издали замахала свободной рукой.
   - Опаздывать невежливо! - и мотала назидательно головкой. - Это что? Уездная важность?
   Руку дала левую, глядела в чашки.
   Горничная посадила Виктора рядом с каким-то мальчиком в матросской курточке.
   - Господин Вавич! Угощайте соседа, - говорила через стол Варвара Андреевна, - вы не в отдельном кабинете.
   Вавич покраснел до слез. Сеньковский сощурился через стол.
   - Да-с, - бубнил Грачек, - а та, вот что на похоронах была, бомба как бы, вот что вы говорите моя-то - это вестовая была. Предупредительная.
   - Вот видишь, - говорила Варвара Андреевна, - Адам Францевич всегда все наперед... Колдун! - кивнула она Грачеку и улыбнулась приветливо. Грачек наклонился и весь пошел щелками.
   - Так-с! - и полицмейстер откачнулся на стуле, поглядел на дам. Значит, теперь пойдут настоящие!
   - Да-с, да-с, да-с, - Грачек искал глазами по столу, соседка протянула сыр. - Да-с, скоро и образчик, Бог даст, получим.
   - Ужас какой! - говорили дамы. Обводили всех глазами.
   Полицмейстер довольно улыбался и улыбкой показывал дамам на Грачека. Грачек укладывал сыр на бутерброд, смотрел в стол.
   - А эта, сегодняшняя? - и полицмейстер глянул на дам - слушайте мол.
   - Какая? - Грачек устроил бутерброд.
   - Да эта, барышня-крестьянка, как ее. В шали и в ботинках от Вейса.
   - Кудрявцева? - Грачек бровями повел на Вавича. Виктор подрагивающей рукой положил в рот кекс.
   - Кудрявцева ли? - спросил раскатисто полицмейстер.
   - Да наверно Кудрявцева и есть. Дура, извините, она. Ей носки штопать. Выпустил. Без толку. Не богадельня.
   - Xa, xa! Богадельня! - полицмейстер закинул голову, потряхивался.
   Смеялись следом и чиновники, негромко, в меру.
   - Да вы подливайте в чай коньяку, - говорила Варвара Андреевна. Доня! Подлей коньяку Адам Францевичу. Полицмейстер занес графинчик.
   - Не-не! - прикрыл рукой стакан Грачек. - Никаких спиртов. Увольте.
   - Ну, для новорожденной! - Варвара Андреевна наклонила головку набок.
   Когда Виктор прощался, Варвара Андреевна довольно громко сказала:
   - А ваш-то старичок, мне говорили, кажется того - попивает. - И она внушительно кивала головой.
   Виктор смотрел, приоткрыв рот. Хотел сказать. Но чиновник подполз к ручке и оттеснил Вавича.
   Виктор дома приказал Фроське:
   - Собирай ужинать.
   Но ужин уж стоял и ждал, прикрытый опрокинутыми тарелками. Фроська зажгла свет, ушлепала к себе в кухню. Виктор двигал с шумом стульями, уронил громко ножик. Груня не выходила.
   - Аграфена Петровна, - громко сказал наконец Виктор, - на пару слов.
   Виктор отпер дверь в Грунину комнату и крикнул:
   - Очень важно, тут поговорить надо, а не...
   Он оборвал речь, слышал, как в темноте заскрипела кровать, заворочалась Груня. Вышла, морщилась на свет, опять в этом желтом капоте, шаркала незастегнутыми ботинками, села напротив.
   - Ну что?
   - А вот то, - начал Виктор и подергал бровями вверх-вниз, - а вот то, что папаша-то ваш того!
   И Виктор отогнул голову на плечо и щелкнул себя пальцем под скулой. Вышло хлестко, громко: шпок!
   - Да-с! Говорили мне: по-па-хивает. - И Виктор несколько раз мотнул от губ и напирал глазами на Груню. Груня хмуро поглядела себе в колени.
   - А ты письмо от мамаши получил? - и Груня сонно прищурилась на Виктора.
   - Да, ну да, - дернулся Виктор.
   - Она и мне писала. Пишет, чтоб рожать к ним ехать.
   - Ну? - Виктор зло глядел на Груню, на отекшее лицо, на сонные постельные волосы с пушинками.
   - Что ну? - ровным голосом говорила Груня. - Тебя я спрашиваю.