Страница:
– Неужели? А можно взглянуть на партию?
– Если желаете, сударь, я подам вам пиво в ту залу.
Бодуан уже был у ее дверей. В обширной зале стояли два бильярдных стола. На одном шла игра, собравшая десятка два зрителей. Бодуан присел и стал наблюдать. Одним из игроков был веселый толстяк, в другом – высоком худощавом господине – Бодуан узнал Лафоре.
Закончив партию, тот подошел к Бодуану с равнодушным видом и тихо спросил:
– Вы искали меня?
– Да. Неужели вы меня узнали? – изумился тот.
– Разумеется, ведь это моя профессия. Есть у вас что-нибудь новое? – поинтересовался агент.
– Нет, но мне нужно поговорить с вами, – произнес лакей.
– Можете говорить спокойно. Я слушаю вас, – последовал ответ.
– Когда я увидел вас среди господ, производивших расследование, мне показалось, что вы – человек, которому можно доверять, и не струсите в трудной, опасной ситуации… Возможно, я заблуждаюсь, но я подумал, что вы ведете дела по-своему, не ожидая инструкций от начальства.
Лафоре прервал его:
– Если вы хотите поговорить о деле в Ванве, то должен сообщить вам, что расследование отложено до новых указаний. Следствием занимаются гражданские власти…
– Но если я попрошу у вас совета? – с надеждой спросил Бодуан.
– В этом я не откажу.
– Прекрасно. Полиция будет разыскивать преступников, жертвой которых стал мой хозяин. Однако и я, со своей стороны, намерен искать истинных виновников трагедии. Но ведь надо умело взяться за это дело. Как к нему подступиться?
– Ну, посмотрим… У вашего господина была семья? – поинтересовался Лафоре.
– Только дочь.
– Она ничего не выиграла от его смерти? – продолжил расспросы тайный агент.
– Ничего… наоборот, – грустно проговорил преданный слуга.
– Была ли у него любовница?
– Как вам сказать… Он был так скрытен… Дама, навещавшая генерала, приезжала только в сумерках.
– Не было ли у Тремона врагов? Не желал ли кто-нибудь ему зла?
– В известном смысле… да, – чуть замявшись, ответил Бодуан.
– На чем основаны ваши подозрения?
– О, это личные наблюдения, но их подтверждает уверенность в этом одного из друзей моего хозяина…
– Так ищите в этом направлении.
– Если бы вы знали, какие трудности меня ожидают!
– Это-то и увлекает. Возбуждает только борьба, преследование, необходимость прибегать к хитрости, – с воодушевлением возразил тайный агент.
– Вы поглощены своей профессией, я же нисколько не интересуюсь этой областью. И если бы не желание отомстить за страшную смерть моего господина, я бы и не подумал вмешиваться в чужие дела. О, я не успокоюсь, пока не найду его убийц!
Лафоре стоял в раздумье. Через минуту он сказал:
– Вы – честный человек, но у вас нет необходимых качеств для того, чтобы распутать подобное дело. Вы все только испортите, заставите негодяев держаться настороже. Выждите немного, время – самый надежный союзник. Мало-помалу преступник теряет осторожность. Он начинает бывать в свете – вот тут-то удобнее всего его поймать. Идите домой, передайте этот совет всем, кто желает отомстить за смерть генерала, и ждите дальнейших событий. Будьте уверены, что одно из них непременно наведет вас на след. Тогда смело идите по нему и, если я вам понадоблюсь, обращайтесь, я всегда бываю здесь около пяти часов. Возможно, начальник и разрешит мне поработать с вами.
Бодуан встал:
– Благодарю вас. Если я вам понадоблюсь, меня можно найти у Барадье и Графа, банкирский дом на улице Прованс.
– А-а!.. Министр побывал там сегодня… Всему свое время. До свидания.
Собеседники обменялись рукопожатиями и расстались. Тем временем Марсель, вызванный телеграммой, вернулся из Ара. Он заперся в кабинете с отцом и дядей и отвечал на задаваемые ему вопросы.
– Что говорил генерал Тремон в последнюю вашу встречу?
– Мы обсуждали мои исследования.
– И ни слова о его порохе?
– Он еще прежде сообщил мне обо всех полученных результатах. Самое существенное уже было найдено. Оставались лишь некоторые второстепенные вопросы по способу изготовления взрывчатых веществ, – проговорил молодой человек.
– И ты знаешь их состав? – последовал очередной вопрос. – Ты мог бы восстановить формулы?
– Разумеется, без затруднений.
– Вот чего я опасался! – воскликнул старший Барадье в волнении.
– Как опасался? Но ведь это счастье для Женевьевы, у нее появятся средства, а наша армия станет использовать порох Тремона! К тому же будет увековечена память генерала, истинного патриота Франции… – с воодушевлением произнес Марсель.
– Но все же умоляю тебя, – сказал Барадье дрожащим голосом, – умоляю, не говори об этом никому ни слова… Никому, ты понимаешь! Это вопрос жизни и смерти: пока не найдут и не накажут убийц Тремона, нельзя поручиться за безопасность тех, кому известна тайна генерала.
– Успокойся, – сказал с улыбкой молодой человек, – никто не знает об этом, кроме тебя и дяди. Но я не отказываюсь от идеи воспользоваться изобретением, когда настанет подходящий момент, пусть и с риском для жизни.
– С этим и мы согласны, но перейдем теперь к другим вопросам. Тремон был откровенен с тобой, говорил о своей личной жизни… рассказывал о своих похождениях…
– Бедняга! Это была его слабость. Сердце его оставалось молодым и пылким, как у юноши… К тому же он отличался невероятным легкомыслием… Мне часто приходилось сдерживать, даже слегка бранить его, – с легкой иронией проговорил Марсель.
– Кто бы говорил… – проворчал Барадье-старший.
– Да, – рассмеялся молодой человек, – конечно, и я не образец целомудрия.
– Не обсуждали ли вы в последнее время его сердечные дела?
– Нет. Он казался озабоченным и был более сдержан, чем обычно. Быть может, его принудили молчать. Он уже не восклицал в последнее время: «А знаешь ли, дружок, очаровательная женщина!» – любимое выражение, которым обыкновенно заканчивались его признания… Заметив, что генерал стал скрытен и молчалив, я не вызывал его на разговоры…
– Как жаль! Не завязал ли он новых знакомств? Не называл ли он кого-нибудь?
– Тремон говорил только об одном ученом-иностранце, с которым познакомился и которого считал выдающейся личностью… Он называл его Гансом…
– Ганс! – воскликнул Барадье. – Да ведь так зовут человека, лишившегося руки! Это имя вырезано на кольце преступника, устроившего взрыв на вилле генерала. Значит, он был знаком с Гансом? Но Ганс – немецкая фамилия?
– Это не фамилия, а имя… Впрочем, вы должны знать, что есть много русских немецкого происхождения… Если этот Ганс – виновник катастрофы, то, без сомнения, он познакомился с Тремоном с целью завладеть формулами его изобретения… Но как он узнал об этом открытии?
Тут Граф, до сих пор хранивший молчание, тихо заговорил, будто размышляя вслух:
– Вы ошибаетесь: мотивы преступления – несомненно, что его совершили несколько человек, – более сложны, чем нам кажется. Вы ищете либо воров, покусившихся на многообещающее изобретение, либо террористов, желавших заполучить новое, могущественное средство разрушения. Все это слишком вульгарно. Мы имеем дело с более изощренными преступниками. Они обобрали Тремона, чтобы одурачить полицию. Кто собирается ограбить дом, тот не станет тратить время на портмоне или часы. Таинственные отношения этих господ с генералом, несомненно, указывают на то, что это политические агенты, и предположение это подтверждается участием в деле женщины. Во всех темных историях последнего столетия, связанных с международной политикой, непременно фигурировали женщины. По-моему, происшедшее можно объяснить следующим образом. Некая иностранная держава получила известия об экспериментах, проводимых Тремоном. Сделанные им публичные сообщения могли заинтересовать иностранных агентов. Они тотчас получили инструкцию сблизиться с генералом и завоевать его доверие. Изучив его привычки и пристрастия, к Тремону подослали красивую, ловкую молодую женщину, которая стала связующим звеном между ним и неким господином Гансом. Этот Ганс, вероятно, немец. Женщина – шпионка, состоящая на службе у наших врагов. Мужчина, вхожий в дом генерала, не сумел мирным путем открыть тайну изобретения. Тогда он решился прибегнуть к силе. Будьте уверены, что преступника нужно искать в самых высоких сферах, или, вернее, отказаться от розысков, поскольку с уверенностью можно сказать, что ничего не будет найдено.
– Не стану отрицать, – вмешался Барадье, – что в этом объяснении есть некоторое правдоподобие. Во всяком случае, нет сомнений, что люди, нанесшие этот удар, не остановятся ни перед чем. Вот почему надо быть крайне осторожными. Нам пока не следует ни менять наших привычек, ни вмешиваться в работу правосудия. Следует дождаться момента, когда убийцы генерала перестанут остерегаться, – это самая правильная тактика. Марсель вернется в Ар…
– Не раньше, однако, чем повидаюсь с Женевьевой… – не замедлил сказать молодой человек.
– Разумеется. Ты переночуешь дома и уедешь с утренним поездом. Твои мать и дядя будут очень рады провести с тобой несколько часов, – проговорил Барадье-старший.
– А отец? – спросил с улыбкой Марсель.
– И отец, конечно. Я поднимусь с тобой к матери. А ты, Граф, останешься в конторе?
– Да, пока не подпишу всех бумаг… Потом схожу домой и вернусь к обеду.
Отец и сын поднялись в квартиру. В передней они, к своему удивлению, увидели выездного лакея.
– У матушки кто-то есть, – заметил Барадье-младший. – Странно… Сегодня она не принимает.
Миновав коридор, они вошли в маленькую гостиную мадам Барадье. Та сидела у окна и выглядела чем-то озабоченной.
– Как, ты тут? – спросил супруг. – Я думал, что у тебя гости.
– Гостья приехала не ко мне, – последовал ответ.
– То есть как? Стало быть, к мадемуазель Тремон? – удивился банкир.
– Да, к ней, – смутившись, ответила мадам Барадье.
– Но что с тобой? – спросил банкир. – В чем дело?
– Видишь ли, эта особа – подруга Женевьевы… Она приехала, чтобы выразить ей свои соболезнования… Приехала одна, в сопровождении лакея, поскольку отец ее не может к нам явиться…
– Так это? – начал Барадье.
Жена не дала ему договорить:
– Да, друг мой, это мадемуазель Лихтенбах.
Наступило молчание. Марсель подошел к матери и обнял ее, продолжая смотреть на отца, который, встав у камина, пытался прояснить смысл этого нежданного визита.
– Какова она, эта гостья? – спросил Марсель.
– Признаюсь, я ее не рассмотрела. Когда доложили о ее приходе, я немного растерялась. Мне показалось, что она высокого роста и недурна собой… В особенности поразил ее голос – чистый, мелодичный.
– И давно она тут? – продолжил расспросы молодой Барадье. – И сестра моя присутствует при этом свидании?
– С полчаса, полагаю. Она не могла удалиться: это было бы бестактно.
Не слушая сына, Барадье задумался.
– Что ей нужно? Зачем Лихтенбах прислал ее? – пробормотал он.
– Чего вы встревожились? Матушка смертельно бледна, а ты красен как рак. И все это из-за того, что девушка пришла утешить свою подругу по пансиону!
Барадье бросил на сына косой взгляд и раздраженно воскликнул:
– Ты дурак! Ты ничего не понимаешь.
В эту минуту дверь отворилась, и на пороге появилась Амели.
– Матушка, мадемуазель Лихтенбах желала бы проститься с тобой.
Как только дверь захлопнулась, банкир опустился на стул, который только что освободила его жена, и стал прислушиваться к смутно доносившимся голосам. Мадемуазель Лихтенбах, собственно, нельзя было назвать красивой – черты ее лица были неправильны, но прелестные голубые глаза лучились искренностью и добротой. Поклонившись мадам Барадье, она произнесла своим мелодичным голосом:
– Мне не хотелось уходить из вашего дома, не поблагодарив за ласковый прием. Я очень привязана к мадемуазель Тремон и принимаю близко к сердцу поразившее ее горе, но меня утешает мысль, что вы о ней позаботитесь… Надеюсь, вы позволите ей иногда говорить с вами обо мне…
– Благодарю вас, мадемуазель, за ваше отношение к нашей милой Женевьеве и к нам, – сказала мадам Барадье.
Юная гостья поклонилась, простилась с Амели и собиралась удалиться, когда Марсель, отворив дверь залы, вдруг вышел за ней в переднюю. Накинув на плечи девушки накидку, которую та оставила в передней, он спустился с ней по лестнице. Оказавшись на улице и следуя рядом с мадемуазель Лихтенбах, он сказал ей:
– Ваша жизнь в пансионе будет, вероятно, еще скучнее после отъезда мадемуазель Тремон.
– Надеюсь, что Женевьева изредка станет навещать меня.
– К тому же весьма вероятно, что вы и сами недолго пробудете в монастыре.
– У меня, как и у мадемуазель Тремон, нет никого, кроме отца… Теперь Женевьева обрела мать в лице мадам Барадье… Я же…
Она не договорила, но Марсель понял ее мысль. В голосе ее было столько покорности своей судьбе и грусти, что он был глубоко тронут.
– Будьте уверены, мадемуазель Лихтенбах, – проговорил Марсель, – что Женевьева вас не забудет.
Он пристально взглянул на девушку: при свете дня она выглядела еще более привлекательной. Прощаясь, он произнес почти шепотом:
– Вы не из тех, кого можно забыть.
Мадемуазель Лихтенбах поклонилась с улыбкой, прощаясь со своим провожатым. Возвращаясь в дом, Марсель думал: «Как жаль, если Лихтенбах действительно окажется негодяем. Его дочь – прелестное создание!»
– Стоило так возиться с этой девицей! – сказал отец, увидев его. – Потрудись объяснить, с чего ты так демонстративно ухаживал за дочерью нашего врага?
– Именно потому, что она дочь нашего врага, – спокойно ответил молодой человек.
– Это очень благородно, но глупо, – резко заметил банкир.
– Но из того, что Лихтенбах был, по-твоему, мерзавцем, совсем не следует, что Барадье и Граф должны вести себя как свиньи.
– Что побудило Лихтенбаха прислать сюда свою дочь? Очевидно, он хотел развеять наши подозрения выражением своей симпатии наследнице Тремона. Бесспорно, он причастен к делу… Но как это доказать?
– Правосудие не дремлет, – проговорил Марсель.
– О, правосудие! Разве оно работает должным образом? Из ста совершенных преступлений не наберется и двадцати пяти, которые удалось раскрыть, да и то случайно. Богатые и хладнокровные преступники могут быть уверены, что наказание их не постигнет.
– Дорогой отец, если весь хитрый юридический механизм не в состоянии действовать как должно, как же могут Барадье и Граф справиться с такой задачей? Нужно относиться к жизни философски.
– Да, философски! – проворчал банкир. – Помни, что я тебе говорю, Марсель: Лихтенбах – из тех людей, кто мстит не только оскорбившим их, но и их потомству. Тремон убит. Теперь придет и наш черед…
– Нет, отец, наш черед не придет, – сказал Марсель решительно, – клянусь, при первой же угрозе я отправлюсь к Лихтенбаху и сразу сведу с ним счеты.
В кабинет вошел дядя Граф, элегантно одетый и тщательно выбритый. Барадье подал сыну знак прекратить разговор, и все трое поднялись в покои мадам Барадье.
IV
– Если желаете, сударь, я подам вам пиво в ту залу.
Бодуан уже был у ее дверей. В обширной зале стояли два бильярдных стола. На одном шла игра, собравшая десятка два зрителей. Бодуан присел и стал наблюдать. Одним из игроков был веселый толстяк, в другом – высоком худощавом господине – Бодуан узнал Лафоре.
Закончив партию, тот подошел к Бодуану с равнодушным видом и тихо спросил:
– Вы искали меня?
– Да. Неужели вы меня узнали? – изумился тот.
– Разумеется, ведь это моя профессия. Есть у вас что-нибудь новое? – поинтересовался агент.
– Нет, но мне нужно поговорить с вами, – произнес лакей.
– Можете говорить спокойно. Я слушаю вас, – последовал ответ.
– Когда я увидел вас среди господ, производивших расследование, мне показалось, что вы – человек, которому можно доверять, и не струсите в трудной, опасной ситуации… Возможно, я заблуждаюсь, но я подумал, что вы ведете дела по-своему, не ожидая инструкций от начальства.
Лафоре прервал его:
– Если вы хотите поговорить о деле в Ванве, то должен сообщить вам, что расследование отложено до новых указаний. Следствием занимаются гражданские власти…
– Но если я попрошу у вас совета? – с надеждой спросил Бодуан.
– В этом я не откажу.
– Прекрасно. Полиция будет разыскивать преступников, жертвой которых стал мой хозяин. Однако и я, со своей стороны, намерен искать истинных виновников трагедии. Но ведь надо умело взяться за это дело. Как к нему подступиться?
– Ну, посмотрим… У вашего господина была семья? – поинтересовался Лафоре.
– Только дочь.
– Она ничего не выиграла от его смерти? – продолжил расспросы тайный агент.
– Ничего… наоборот, – грустно проговорил преданный слуга.
– Была ли у него любовница?
– Как вам сказать… Он был так скрытен… Дама, навещавшая генерала, приезжала только в сумерках.
– Не было ли у Тремона врагов? Не желал ли кто-нибудь ему зла?
– В известном смысле… да, – чуть замявшись, ответил Бодуан.
– На чем основаны ваши подозрения?
– О, это личные наблюдения, но их подтверждает уверенность в этом одного из друзей моего хозяина…
– Так ищите в этом направлении.
– Если бы вы знали, какие трудности меня ожидают!
– Это-то и увлекает. Возбуждает только борьба, преследование, необходимость прибегать к хитрости, – с воодушевлением возразил тайный агент.
– Вы поглощены своей профессией, я же нисколько не интересуюсь этой областью. И если бы не желание отомстить за страшную смерть моего господина, я бы и не подумал вмешиваться в чужие дела. О, я не успокоюсь, пока не найду его убийц!
Лафоре стоял в раздумье. Через минуту он сказал:
– Вы – честный человек, но у вас нет необходимых качеств для того, чтобы распутать подобное дело. Вы все только испортите, заставите негодяев держаться настороже. Выждите немного, время – самый надежный союзник. Мало-помалу преступник теряет осторожность. Он начинает бывать в свете – вот тут-то удобнее всего его поймать. Идите домой, передайте этот совет всем, кто желает отомстить за смерть генерала, и ждите дальнейших событий. Будьте уверены, что одно из них непременно наведет вас на след. Тогда смело идите по нему и, если я вам понадоблюсь, обращайтесь, я всегда бываю здесь около пяти часов. Возможно, начальник и разрешит мне поработать с вами.
Бодуан встал:
– Благодарю вас. Если я вам понадоблюсь, меня можно найти у Барадье и Графа, банкирский дом на улице Прованс.
– А-а!.. Министр побывал там сегодня… Всему свое время. До свидания.
Собеседники обменялись рукопожатиями и расстались. Тем временем Марсель, вызванный телеграммой, вернулся из Ара. Он заперся в кабинете с отцом и дядей и отвечал на задаваемые ему вопросы.
– Что говорил генерал Тремон в последнюю вашу встречу?
– Мы обсуждали мои исследования.
– И ни слова о его порохе?
– Он еще прежде сообщил мне обо всех полученных результатах. Самое существенное уже было найдено. Оставались лишь некоторые второстепенные вопросы по способу изготовления взрывчатых веществ, – проговорил молодой человек.
– И ты знаешь их состав? – последовал очередной вопрос. – Ты мог бы восстановить формулы?
– Разумеется, без затруднений.
– Вот чего я опасался! – воскликнул старший Барадье в волнении.
– Как опасался? Но ведь это счастье для Женевьевы, у нее появятся средства, а наша армия станет использовать порох Тремона! К тому же будет увековечена память генерала, истинного патриота Франции… – с воодушевлением произнес Марсель.
– Но все же умоляю тебя, – сказал Барадье дрожащим голосом, – умоляю, не говори об этом никому ни слова… Никому, ты понимаешь! Это вопрос жизни и смерти: пока не найдут и не накажут убийц Тремона, нельзя поручиться за безопасность тех, кому известна тайна генерала.
– Успокойся, – сказал с улыбкой молодой человек, – никто не знает об этом, кроме тебя и дяди. Но я не отказываюсь от идеи воспользоваться изобретением, когда настанет подходящий момент, пусть и с риском для жизни.
– С этим и мы согласны, но перейдем теперь к другим вопросам. Тремон был откровенен с тобой, говорил о своей личной жизни… рассказывал о своих похождениях…
– Бедняга! Это была его слабость. Сердце его оставалось молодым и пылким, как у юноши… К тому же он отличался невероятным легкомыслием… Мне часто приходилось сдерживать, даже слегка бранить его, – с легкой иронией проговорил Марсель.
– Кто бы говорил… – проворчал Барадье-старший.
– Да, – рассмеялся молодой человек, – конечно, и я не образец целомудрия.
– Не обсуждали ли вы в последнее время его сердечные дела?
– Нет. Он казался озабоченным и был более сдержан, чем обычно. Быть может, его принудили молчать. Он уже не восклицал в последнее время: «А знаешь ли, дружок, очаровательная женщина!» – любимое выражение, которым обыкновенно заканчивались его признания… Заметив, что генерал стал скрытен и молчалив, я не вызывал его на разговоры…
– Как жаль! Не завязал ли он новых знакомств? Не называл ли он кого-нибудь?
– Тремон говорил только об одном ученом-иностранце, с которым познакомился и которого считал выдающейся личностью… Он называл его Гансом…
– Ганс! – воскликнул Барадье. – Да ведь так зовут человека, лишившегося руки! Это имя вырезано на кольце преступника, устроившего взрыв на вилле генерала. Значит, он был знаком с Гансом? Но Ганс – немецкая фамилия?
– Это не фамилия, а имя… Впрочем, вы должны знать, что есть много русских немецкого происхождения… Если этот Ганс – виновник катастрофы, то, без сомнения, он познакомился с Тремоном с целью завладеть формулами его изобретения… Но как он узнал об этом открытии?
Тут Граф, до сих пор хранивший молчание, тихо заговорил, будто размышляя вслух:
– Вы ошибаетесь: мотивы преступления – несомненно, что его совершили несколько человек, – более сложны, чем нам кажется. Вы ищете либо воров, покусившихся на многообещающее изобретение, либо террористов, желавших заполучить новое, могущественное средство разрушения. Все это слишком вульгарно. Мы имеем дело с более изощренными преступниками. Они обобрали Тремона, чтобы одурачить полицию. Кто собирается ограбить дом, тот не станет тратить время на портмоне или часы. Таинственные отношения этих господ с генералом, несомненно, указывают на то, что это политические агенты, и предположение это подтверждается участием в деле женщины. Во всех темных историях последнего столетия, связанных с международной политикой, непременно фигурировали женщины. По-моему, происшедшее можно объяснить следующим образом. Некая иностранная держава получила известия об экспериментах, проводимых Тремоном. Сделанные им публичные сообщения могли заинтересовать иностранных агентов. Они тотчас получили инструкцию сблизиться с генералом и завоевать его доверие. Изучив его привычки и пристрастия, к Тремону подослали красивую, ловкую молодую женщину, которая стала связующим звеном между ним и неким господином Гансом. Этот Ганс, вероятно, немец. Женщина – шпионка, состоящая на службе у наших врагов. Мужчина, вхожий в дом генерала, не сумел мирным путем открыть тайну изобретения. Тогда он решился прибегнуть к силе. Будьте уверены, что преступника нужно искать в самых высоких сферах, или, вернее, отказаться от розысков, поскольку с уверенностью можно сказать, что ничего не будет найдено.
– Не стану отрицать, – вмешался Барадье, – что в этом объяснении есть некоторое правдоподобие. Во всяком случае, нет сомнений, что люди, нанесшие этот удар, не остановятся ни перед чем. Вот почему надо быть крайне осторожными. Нам пока не следует ни менять наших привычек, ни вмешиваться в работу правосудия. Следует дождаться момента, когда убийцы генерала перестанут остерегаться, – это самая правильная тактика. Марсель вернется в Ар…
– Не раньше, однако, чем повидаюсь с Женевьевой… – не замедлил сказать молодой человек.
– Разумеется. Ты переночуешь дома и уедешь с утренним поездом. Твои мать и дядя будут очень рады провести с тобой несколько часов, – проговорил Барадье-старший.
– А отец? – спросил с улыбкой Марсель.
– И отец, конечно. Я поднимусь с тобой к матери. А ты, Граф, останешься в конторе?
– Да, пока не подпишу всех бумаг… Потом схожу домой и вернусь к обеду.
Отец и сын поднялись в квартиру. В передней они, к своему удивлению, увидели выездного лакея.
– У матушки кто-то есть, – заметил Барадье-младший. – Странно… Сегодня она не принимает.
Миновав коридор, они вошли в маленькую гостиную мадам Барадье. Та сидела у окна и выглядела чем-то озабоченной.
– Как, ты тут? – спросил супруг. – Я думал, что у тебя гости.
– Гостья приехала не ко мне, – последовал ответ.
– То есть как? Стало быть, к мадемуазель Тремон? – удивился банкир.
– Да, к ней, – смутившись, ответила мадам Барадье.
– Но что с тобой? – спросил банкир. – В чем дело?
– Видишь ли, эта особа – подруга Женевьевы… Она приехала, чтобы выразить ей свои соболезнования… Приехала одна, в сопровождении лакея, поскольку отец ее не может к нам явиться…
– Так это? – начал Барадье.
Жена не дала ему договорить:
– Да, друг мой, это мадемуазель Лихтенбах.
Наступило молчание. Марсель подошел к матери и обнял ее, продолжая смотреть на отца, который, встав у камина, пытался прояснить смысл этого нежданного визита.
– Какова она, эта гостья? – спросил Марсель.
– Признаюсь, я ее не рассмотрела. Когда доложили о ее приходе, я немного растерялась. Мне показалось, что она высокого роста и недурна собой… В особенности поразил ее голос – чистый, мелодичный.
– И давно она тут? – продолжил расспросы молодой Барадье. – И сестра моя присутствует при этом свидании?
– С полчаса, полагаю. Она не могла удалиться: это было бы бестактно.
Не слушая сына, Барадье задумался.
– Что ей нужно? Зачем Лихтенбах прислал ее? – пробормотал он.
– Чего вы встревожились? Матушка смертельно бледна, а ты красен как рак. И все это из-за того, что девушка пришла утешить свою подругу по пансиону!
Барадье бросил на сына косой взгляд и раздраженно воскликнул:
– Ты дурак! Ты ничего не понимаешь.
– Матушка, мадемуазель Лихтенбах желала бы проститься с тобой.
Как только дверь захлопнулась, банкир опустился на стул, который только что освободила его жена, и стал прислушиваться к смутно доносившимся голосам. Мадемуазель Лихтенбах, собственно, нельзя было назвать красивой – черты ее лица были неправильны, но прелестные голубые глаза лучились искренностью и добротой. Поклонившись мадам Барадье, она произнесла своим мелодичным голосом:
– Мне не хотелось уходить из вашего дома, не поблагодарив за ласковый прием. Я очень привязана к мадемуазель Тремон и принимаю близко к сердцу поразившее ее горе, но меня утешает мысль, что вы о ней позаботитесь… Надеюсь, вы позволите ей иногда говорить с вами обо мне…
– Благодарю вас, мадемуазель, за ваше отношение к нашей милой Женевьеве и к нам, – сказала мадам Барадье.
Юная гостья поклонилась, простилась с Амели и собиралась удалиться, когда Марсель, отворив дверь залы, вдруг вышел за ней в переднюю. Накинув на плечи девушки накидку, которую та оставила в передней, он спустился с ней по лестнице. Оказавшись на улице и следуя рядом с мадемуазель Лихтенбах, он сказал ей:
– Ваша жизнь в пансионе будет, вероятно, еще скучнее после отъезда мадемуазель Тремон.
– Надеюсь, что Женевьева изредка станет навещать меня.
– К тому же весьма вероятно, что вы и сами недолго пробудете в монастыре.
– У меня, как и у мадемуазель Тремон, нет никого, кроме отца… Теперь Женевьева обрела мать в лице мадам Барадье… Я же…
Она не договорила, но Марсель понял ее мысль. В голосе ее было столько покорности своей судьбе и грусти, что он был глубоко тронут.
– Будьте уверены, мадемуазель Лихтенбах, – проговорил Марсель, – что Женевьева вас не забудет.
Он пристально взглянул на девушку: при свете дня она выглядела еще более привлекательной. Прощаясь, он произнес почти шепотом:
– Вы не из тех, кого можно забыть.
Мадемуазель Лихтенбах поклонилась с улыбкой, прощаясь со своим провожатым. Возвращаясь в дом, Марсель думал: «Как жаль, если Лихтенбах действительно окажется негодяем. Его дочь – прелестное создание!»
– Стоило так возиться с этой девицей! – сказал отец, увидев его. – Потрудись объяснить, с чего ты так демонстративно ухаживал за дочерью нашего врага?
– Именно потому, что она дочь нашего врага, – спокойно ответил молодой человек.
– Это очень благородно, но глупо, – резко заметил банкир.
– Но из того, что Лихтенбах был, по-твоему, мерзавцем, совсем не следует, что Барадье и Граф должны вести себя как свиньи.
– Что побудило Лихтенбаха прислать сюда свою дочь? Очевидно, он хотел развеять наши подозрения выражением своей симпатии наследнице Тремона. Бесспорно, он причастен к делу… Но как это доказать?
– Правосудие не дремлет, – проговорил Марсель.
– О, правосудие! Разве оно работает должным образом? Из ста совершенных преступлений не наберется и двадцати пяти, которые удалось раскрыть, да и то случайно. Богатые и хладнокровные преступники могут быть уверены, что наказание их не постигнет.
– Дорогой отец, если весь хитрый юридический механизм не в состоянии действовать как должно, как же могут Барадье и Граф справиться с такой задачей? Нужно относиться к жизни философски.
– Да, философски! – проворчал банкир. – Помни, что я тебе говорю, Марсель: Лихтенбах – из тех людей, кто мстит не только оскорбившим их, но и их потомству. Тремон убит. Теперь придет и наш черед…
– Нет, отец, наш черед не придет, – сказал Марсель решительно, – клянусь, при первой же угрозе я отправлюсь к Лихтенбаху и сразу сведу с ним счеты.
В кабинет вошел дядя Граф, элегантно одетый и тщательно выбритый. Барадье подал сыну знак прекратить разговор, и все трое поднялись в покои мадам Барадье.
IV
Элиас Лихтенбах сидел в кабинете перед большим письменным столом в стиле Людовика XIV и тихо, словно боясь, что его могут услышать, говорил с молодым священником, небрежно развалившимся в глубоком кресле. Слабый свет угасающего дня, струившийся в окно, освещал костлявую, нескладную седую голову банкира. Ничто в его лице не напоминало толстого румяного Элиаса прежних дней – прожитые годы стерли с него краски юности. Челюсти по-прежнему выдавались вперед, но теперь из-за страшной худобы они невольно напоминали пасть хищного зверя. Волосатые руки с длинными крючковатыми пальцами внушали страх. Черная ермолка прикрывала большие залысины. Собеседник его, с красивыми тонкими чертами лица, говорил с южным акцентом.
– Дело очень выгодное, – убеждал он хозяина кабинета. – Участки, о которых я говорю, сейчас не имеют никакой ценности: это пустыри и болота. Покупка будет оформлена на ваше имя, и, как только мы подпишем с вами договор аренды, начнем строительство… Но нам будет нужен аванс в триста тысяч франков…
– Это не составит труда – у меня есть клиенты со свободным капиталом. Между тем ваш проект не обеспечен никакими реальными гарантиями. Но вам это безразлично. Самое главное для вас – найти деньги… – заметил банкир.
– Разумеется, это самое главное. Впрочем, мы хотим иметь дело только с вами, господин Лихтенбах. Эти господа очень подозрительны. Вам они доверяют, потому что не сомневаются в солидности вашей фирмы. Но они, конечно, не пожелают давать деньги неизвестным людям…
– Эти господа будут иметь дело только со мной, – сказал Лихтенбах. – Я отвечаю перед ними за все.
– Итак, как только участки будут приобретены и сданы нам в аренду, мы начнем строить и одновременно приступим к раскопкам для поиска в подпочвенном слое тех залежей, о которых я вам уже говорил. Тогда цена земли сразу резко возрастет. Вы продадите ее часть, и деньги, которые мы таким образом заработаем, пойдут на устройство нашей общины.
– Если качество этих залежей таково, как вы утверждаете, то можно сдать землю в аренду какому-нибудь обществу для разработки залежей. Это принесет вам солидный доход на многие годы, – заметил банкир.
– Монсеньор на это и рассчитывал, когда изучил доклад инженера, исследовавшего почву… О, нам очень нужны деньги, – вздохнул гость. – Религия терпит со всех сторон такие притеснения, что если мы ограничимся лишь ее защитой – мы погибли. Мы должны нанести упреждающий удар по неприятелю.
– Я разделяю это мнение, господин аббат…
– Да, вы действуете энергично, но слишком ощутима близость биржи…
– Господин аббат, – резко прервал его Элиас, – я не умею, как эти господа, добиваться какой-либо цели, ничем себя не проявляя. Но постараюсь научиться.
– Ну, не прикидывайтесь иезуитом, милейший Лихтенбах, – проговорил гость шутливым тоном. – Мы ценим ваши заслуги и впредь надеемся доказывать вам это… А кстати, кто этот раненый, которого приютили у нас, в Исси? Он был в ужасном состоянии, бедняга. Говорил, что прислан вами…
Элиас стал бледен как смерть. Озираясь по сторонам, он произнес:
– Тише, господин аббат… ради бога, тише! Никто не должен заподозрить…
– Ну, что вы так разволновались? Только настоятель да я слышали признания этого несчастного. Впрочем, он говорил очень мало. Он был так истощен, что едва доковылял до наших ворот. Вся братия была на утренней мессе, так что удалось, не возбуждая любопытства, устроить раненого в отдельной келье. Как только его уложили в постель, он потерял сознание…
– Кто его лечит?
– Наш настоятель. Он обладает большими познаниями по части медицины. Раненый проявил удивительное мужество, но теперь он в лихорадке и бредит.
– О чем?
– О разном. То о каких-то укреплениях в Вогезах, то о ружейном порохе необыкновенной силы… Будто бы он непременно должен снять план укреплений и раздобыть формулу пороха, – сообщил гость.
– Не называет ли он кого-нибудь? – с деланным равнодушием спросил банкир.
– Он говорит только о женщине, называя ее то Софией, то баронессой. И то советуется с ней, то ее оскорбляет… Вероятно, она была в чем-нибудь его сообщницей. Но вообще-то понять его бред невозможно. Впрочем, кроме монаха-привратника и настоятеля, никто не входил к нему сегодня, и вам нечего бояться, – последовал ответ.
Элиас вздохнул с облегчением:
– Господин аббат, поверьте, я опасаюсь не за себя. Вам известно, что часть моих капиталов вложена в крупные международные компании и что судьба этих компаний может повлиять на судьбы многих тысяч людей, доверивших мне свои сбережения…
Молодой священник протестующе поднял руку, и лицо его приняло серьезное выражение.
– Я не желаю знать об этом, господин Лихтенбах. Эти господа, как вы знаете, истинные французы, и все, что творится за границей, им чуждо… или, вернее, вызывает в них враждебные чувства. Вне Франции, которой мы преданы и которую глубоко любим и хотим спасти от революционной заразы, мы признаем только папу, верховного главу всех католиков. Оставьте при себе вашу тайну. Мы не будем ее касаться, потому что вы служите нам. Но не ждите от нас поддержки в этом. Все, на что вы можете рассчитывать, это наше невмешательство.
– Вас уполномочили передать мне это? – спросил с тревогой банкир.
– Нет, милейший Лихтенбах, меня уполномочили только поговорить с вами относительно тех участков.
– Благодарю вас, господин аббат… И передайте этим господам, что я завтра же пошлю в Грас знающего человека. К концу этого месяца земля будет в ваших руках.
– Вот и прекрасно. – Гость поднялся. – Ах да, я забыл спросить, – сказал он небрежно, – знаете ли вы об ужасной катастрофе в Ванве? Взрыв был слышен даже в Исси… Были ли вы знакомы с этим генералом Тремоном?
Лихтенбах опустил голову, и лицо его стало еще мрачнее.
– Да, господин аббат, я знал его… Это было очень давно.
– Говорят, что это был опасный маньяк, занимавшийся химическими исследованиями, которые неизбежно привели бы его к смерти… К тому же человек сомнительной нравственности, если верить общественному мнению… Несмотря на преклонный возраст, он предавался самому низменному разврату… Это не большая потеря для общества… Говорят, что его убили и ограбили еще до взрыва. Вот к чему ведет изучение взрывчатых веществ!.. Ну, прощайте, милейший Лихтенбах. Если пожелаете увидеться с раненым, предупредите – я провожу вас к нему тайно.
Банкир промолчал. Он проводил посетителя с выражением глубочайшей почтительности. На прощание он низко поклонился священнику и сказал:
– Передайте этим господам, господин аббат, что я прошу их не сомневаться в моей преданности.
– Ладно-ладно, они в этом и не сомневаются, – ответил игривым тоном священник и исчез за входной дверью.
Лихтенбах вернулся в кабинет. Там уже было совсем темно. В кресле, которое только что покинул аббат, обрисовывалась женская фигура. Раздался молодой, звонкий голос:
– У вас темно как в погребе, Лихтенбах. Дайте хоть немного свету.
– Как, вы тут, баронесса? – воскликнул банкир.
– Я только что пришла. У вас был аббат Эскейракс?
Хозяин кабинета повернул электрический переключатель. С потолка полился золотистый свет, осветив нежданную гостью. Это была молодая женщина, блондинка поразительной красоты: тонкий профиль, большие карие глаза, высокий лоб были обворожительны, только маленький пунцовый ротик и резко очерченный подбородок придавали ее чертам некую твердость, даже жесткость. Она была в изящном черном наряде, кружевная накидка выгодно оттеняла рыжеватый оттенок ее волос, маленькие ножки в лакированных ботинках поражали изяществом.
– Вы давно здесь? – спросил Лихтенбах.
– Да нет же! Повторяю, я только что пришла. Ваш слуга проводил меня в гостиную, и, когда ваш посетитель удалился, я вошла сюда. Успокойтесь, я не слышала вашего разговора.
– О, я не боюсь вас!
– Неправда, вы мне не доверяете, как и другим. Но я вас не осуждаю… Хотя нам и не следовало бы бояться друг друга.
– О, баронесса, вы же знаете, что я всецело принадлежу вам! – воскликнул Лихтенбах.
– Да, да… И вам, вероятно, хотелось бы, чтобы и я также принадлежала вам, – засмеялась молодая женщина.
Бледное лицо мужчины вспыхнуло. Он подошел к баронессе и взял ее руку в свои:
– О, если бы вы только согласились, София!..
Та высвободила руку, покачала головой и пренебрежительно сказала:
– Но я не хочу этого!
– И вы не оставите мне надежды? Быть может, со временем…
– Как знать? Если я когда-нибудь окажусь в стесненных обстоятельствах, как ваши аристократки, быть может, я тоже постучусь в вашу кассу… Разве вы не дали бы мне денег, Лихтенбах, если бы они мне понадобились?
Красавица блондинка смотрела на него с многообещающей улыбкой. Мысль о деньгах сразу отрезвила банкира. Обняв молодую женщину, он произнес решительно:
– Я дам вам все, что вы потребуете.
– Вы слишком щедры на обещания. Берегитесь!.. И отпустите меня… Время еще не пришло…
Банкир вздохнул:
– Ах, София, вы жестокая кокетка!.. Вы доводите мужчин до безумия.
– Я? Вы бредите, Лихтенбах! Видели ли вы когда-нибудь, чтобы я заигрывала с мужчиной, который мне не нужен? И это говорите вы, вы! Можно подумать, что вы совсем меня не знаете.
– О да, я прекрасно вас знаю… даже больше, чем вы предполагаете… Есть целые периоды вашей жизни, столь краткой и столь насыщенной, целые периоды, покрытые мраком… Но я сумел заглянуть и туда. Вы очень ловки, очень смелы, очень хитры, София! Я так же упорен и настойчив и умею добиваться желаемого. Вот почему я знаю и о нынешней вашей жизни, баронесса Гродско, и о вашем прошлом…
В глазах Софии мелькнул гнев, губы судорожно сжались, придав ее лицу злобное выражение. Она смело взглянула на собеседника и произнесла:
– Вот как! Поделитесь со мной. Очень интересно узнать, что вам известно обо мне. Если сведения ваши верны, клянусь, что не стану отрекаться, если же нет, то вы прогоните своих разведчиков. Если вы держите шпионов, то они должны быть умны и надежны.
– Дело очень выгодное, – убеждал он хозяина кабинета. – Участки, о которых я говорю, сейчас не имеют никакой ценности: это пустыри и болота. Покупка будет оформлена на ваше имя, и, как только мы подпишем с вами договор аренды, начнем строительство… Но нам будет нужен аванс в триста тысяч франков…
– Это не составит труда – у меня есть клиенты со свободным капиталом. Между тем ваш проект не обеспечен никакими реальными гарантиями. Но вам это безразлично. Самое главное для вас – найти деньги… – заметил банкир.
– Разумеется, это самое главное. Впрочем, мы хотим иметь дело только с вами, господин Лихтенбах. Эти господа очень подозрительны. Вам они доверяют, потому что не сомневаются в солидности вашей фирмы. Но они, конечно, не пожелают давать деньги неизвестным людям…
– Эти господа будут иметь дело только со мной, – сказал Лихтенбах. – Я отвечаю перед ними за все.
– Итак, как только участки будут приобретены и сданы нам в аренду, мы начнем строить и одновременно приступим к раскопкам для поиска в подпочвенном слое тех залежей, о которых я вам уже говорил. Тогда цена земли сразу резко возрастет. Вы продадите ее часть, и деньги, которые мы таким образом заработаем, пойдут на устройство нашей общины.
– Если качество этих залежей таково, как вы утверждаете, то можно сдать землю в аренду какому-нибудь обществу для разработки залежей. Это принесет вам солидный доход на многие годы, – заметил банкир.
– Монсеньор на это и рассчитывал, когда изучил доклад инженера, исследовавшего почву… О, нам очень нужны деньги, – вздохнул гость. – Религия терпит со всех сторон такие притеснения, что если мы ограничимся лишь ее защитой – мы погибли. Мы должны нанести упреждающий удар по неприятелю.
– Я разделяю это мнение, господин аббат…
– Да, вы действуете энергично, но слишком ощутима близость биржи…
– Господин аббат, – резко прервал его Элиас, – я не умею, как эти господа, добиваться какой-либо цели, ничем себя не проявляя. Но постараюсь научиться.
– Ну, не прикидывайтесь иезуитом, милейший Лихтенбах, – проговорил гость шутливым тоном. – Мы ценим ваши заслуги и впредь надеемся доказывать вам это… А кстати, кто этот раненый, которого приютили у нас, в Исси? Он был в ужасном состоянии, бедняга. Говорил, что прислан вами…
Элиас стал бледен как смерть. Озираясь по сторонам, он произнес:
– Тише, господин аббат… ради бога, тише! Никто не должен заподозрить…
– Ну, что вы так разволновались? Только настоятель да я слышали признания этого несчастного. Впрочем, он говорил очень мало. Он был так истощен, что едва доковылял до наших ворот. Вся братия была на утренней мессе, так что удалось, не возбуждая любопытства, устроить раненого в отдельной келье. Как только его уложили в постель, он потерял сознание…
– Кто его лечит?
– Наш настоятель. Он обладает большими познаниями по части медицины. Раненый проявил удивительное мужество, но теперь он в лихорадке и бредит.
– О чем?
– О разном. То о каких-то укреплениях в Вогезах, то о ружейном порохе необыкновенной силы… Будто бы он непременно должен снять план укреплений и раздобыть формулу пороха, – сообщил гость.
– Не называет ли он кого-нибудь? – с деланным равнодушием спросил банкир.
– Он говорит только о женщине, называя ее то Софией, то баронессой. И то советуется с ней, то ее оскорбляет… Вероятно, она была в чем-нибудь его сообщницей. Но вообще-то понять его бред невозможно. Впрочем, кроме монаха-привратника и настоятеля, никто не входил к нему сегодня, и вам нечего бояться, – последовал ответ.
Элиас вздохнул с облегчением:
– Господин аббат, поверьте, я опасаюсь не за себя. Вам известно, что часть моих капиталов вложена в крупные международные компании и что судьба этих компаний может повлиять на судьбы многих тысяч людей, доверивших мне свои сбережения…
Молодой священник протестующе поднял руку, и лицо его приняло серьезное выражение.
– Я не желаю знать об этом, господин Лихтенбах. Эти господа, как вы знаете, истинные французы, и все, что творится за границей, им чуждо… или, вернее, вызывает в них враждебные чувства. Вне Франции, которой мы преданы и которую глубоко любим и хотим спасти от революционной заразы, мы признаем только папу, верховного главу всех католиков. Оставьте при себе вашу тайну. Мы не будем ее касаться, потому что вы служите нам. Но не ждите от нас поддержки в этом. Все, на что вы можете рассчитывать, это наше невмешательство.
– Вас уполномочили передать мне это? – спросил с тревогой банкир.
– Нет, милейший Лихтенбах, меня уполномочили только поговорить с вами относительно тех участков.
– Благодарю вас, господин аббат… И передайте этим господам, что я завтра же пошлю в Грас знающего человека. К концу этого месяца земля будет в ваших руках.
– Вот и прекрасно. – Гость поднялся. – Ах да, я забыл спросить, – сказал он небрежно, – знаете ли вы об ужасной катастрофе в Ванве? Взрыв был слышен даже в Исси… Были ли вы знакомы с этим генералом Тремоном?
Лихтенбах опустил голову, и лицо его стало еще мрачнее.
– Да, господин аббат, я знал его… Это было очень давно.
– Говорят, что это был опасный маньяк, занимавшийся химическими исследованиями, которые неизбежно привели бы его к смерти… К тому же человек сомнительной нравственности, если верить общественному мнению… Несмотря на преклонный возраст, он предавался самому низменному разврату… Это не большая потеря для общества… Говорят, что его убили и ограбили еще до взрыва. Вот к чему ведет изучение взрывчатых веществ!.. Ну, прощайте, милейший Лихтенбах. Если пожелаете увидеться с раненым, предупредите – я провожу вас к нему тайно.
Банкир промолчал. Он проводил посетителя с выражением глубочайшей почтительности. На прощание он низко поклонился священнику и сказал:
– Передайте этим господам, господин аббат, что я прошу их не сомневаться в моей преданности.
– Ладно-ладно, они в этом и не сомневаются, – ответил игривым тоном священник и исчез за входной дверью.
Лихтенбах вернулся в кабинет. Там уже было совсем темно. В кресле, которое только что покинул аббат, обрисовывалась женская фигура. Раздался молодой, звонкий голос:
– У вас темно как в погребе, Лихтенбах. Дайте хоть немного свету.
– Как, вы тут, баронесса? – воскликнул банкир.
– Я только что пришла. У вас был аббат Эскейракс?
Хозяин кабинета повернул электрический переключатель. С потолка полился золотистый свет, осветив нежданную гостью. Это была молодая женщина, блондинка поразительной красоты: тонкий профиль, большие карие глаза, высокий лоб были обворожительны, только маленький пунцовый ротик и резко очерченный подбородок придавали ее чертам некую твердость, даже жесткость. Она была в изящном черном наряде, кружевная накидка выгодно оттеняла рыжеватый оттенок ее волос, маленькие ножки в лакированных ботинках поражали изяществом.
– Вы давно здесь? – спросил Лихтенбах.
– Да нет же! Повторяю, я только что пришла. Ваш слуга проводил меня в гостиную, и, когда ваш посетитель удалился, я вошла сюда. Успокойтесь, я не слышала вашего разговора.
– О, я не боюсь вас!
– Неправда, вы мне не доверяете, как и другим. Но я вас не осуждаю… Хотя нам и не следовало бы бояться друг друга.
– О, баронесса, вы же знаете, что я всецело принадлежу вам! – воскликнул Лихтенбах.
– Да, да… И вам, вероятно, хотелось бы, чтобы и я также принадлежала вам, – засмеялась молодая женщина.
Бледное лицо мужчины вспыхнуло. Он подошел к баронессе и взял ее руку в свои:
– О, если бы вы только согласились, София!..
Та высвободила руку, покачала головой и пренебрежительно сказала:
– Но я не хочу этого!
– И вы не оставите мне надежды? Быть может, со временем…
– Как знать? Если я когда-нибудь окажусь в стесненных обстоятельствах, как ваши аристократки, быть может, я тоже постучусь в вашу кассу… Разве вы не дали бы мне денег, Лихтенбах, если бы они мне понадобились?
Красавица блондинка смотрела на него с многообещающей улыбкой. Мысль о деньгах сразу отрезвила банкира. Обняв молодую женщину, он произнес решительно:
– Я дам вам все, что вы потребуете.
– Вы слишком щедры на обещания. Берегитесь!.. И отпустите меня… Время еще не пришло…
Банкир вздохнул:
– Ах, София, вы жестокая кокетка!.. Вы доводите мужчин до безумия.
– Я? Вы бредите, Лихтенбах! Видели ли вы когда-нибудь, чтобы я заигрывала с мужчиной, который мне не нужен? И это говорите вы, вы! Можно подумать, что вы совсем меня не знаете.
– О да, я прекрасно вас знаю… даже больше, чем вы предполагаете… Есть целые периоды вашей жизни, столь краткой и столь насыщенной, целые периоды, покрытые мраком… Но я сумел заглянуть и туда. Вы очень ловки, очень смелы, очень хитры, София! Я так же упорен и настойчив и умею добиваться желаемого. Вот почему я знаю и о нынешней вашей жизни, баронесса Гродско, и о вашем прошлом…
В глазах Софии мелькнул гнев, губы судорожно сжались, придав ее лицу злобное выражение. Она смело взглянула на собеседника и произнесла:
– Вот как! Поделитесь со мной. Очень интересно узнать, что вам известно обо мне. Если сведения ваши верны, клянусь, что не стану отрекаться, если же нет, то вы прогоните своих разведчиков. Если вы держите шпионов, то они должны быть умны и надежны.