Зощенко Михаил. Опальные рассказы

Я вышел на площадку -- и вдруг явственно услышал знакомый козлиный
тенорок: "Рождество твое, Христе боже наш".
Это было мое последнее Рождество.
Сейчас к религии я отношусь как-то скептически.

ЧЕСТНЫЙ ГРАЖДАНИН

(Письмо в милицию)

Состоя, конешно, на платформе, сообщаю, что квартира No 10
подозрительна в смысле самогона, который, вероятно, варит гражданка Гусева и
дерет окромя того с трудящихся три шкуры. А когда, например, нетути денег
или вообще нехватка хушь бы одной копейки, то в долг нипочем не доверяет. и
еще, не считаясь, что ты есть свободный обыватель, пихают в спину.
А еще сообщаю, как я есть честный гражданин, что квартира No 3 тоже,
без сомнения, подозрительна по самогону, в каковой вкладывают для скусу, что
ли, опенки, или, может быть, пельсннные корки, отчего блюешь сверх нормы. А
в долг, конешно, тоже не доверяют. Хушь плачь!
А сама вредная гражданка заставляет ждать потребителя на кухне и в
помещение, чисто ли варят, не впущает. А в кухне ихняя собачонка, системы
пудель, набрасывается на потребителя и рвет ноги, та пудель, холера ей в
бок, и мене ухватила за оги. А когда я размахнулся посудой, чтоб эту пудель,
конешно, ударить, то хозяйка тую посуду вырвала у меня из рук и кричит:
-- На, -- говорит, -- идол, обратно деньги. Не будет тебе товару, ежели
ты бессловесную животную посудой мучаешь.
А я, если на то пошло, эту пудель не мучил, а размахивался посудой.
-- Что вы, -- говорю, -- вредная гражданка! Я, говорю, не трогал вашу
пудель. Возьмите свои слова обратно. Я говорю: недопустимо, чтоб пудель рвал
ноги.
А гражданка выкинула мне деньги взад, каковые и упали у плите. Деньги
лежат у плите, а ихняя пудель насуслила их и не подпущает. Хушь плачь.
Тогда я, действительно, не отрицаю, пихнул животную ногой и схватил
деньги, среди каковых один рубль насуслин и противно взять в руки, а с
другого объеден номер, и госбанк не принимает. Хушь плачь.
Тогда я обратно, не отрицаю, пихнул пудель в грудку и поскорее вышел.
А теперича эта вредная гражданка меня в квартиру к себе не впущает, и
дверь все время, и когда ни сунься, на цепке содержит. И еще, стерва,
плюется через отверстие, если я, например, подошедши. А когда я на плевки
ихние размахнулся, чтоб тоже по роже съездить или по чем попало, то она, с
перепугу, что ли, дверь поскорее хлопнула и руку мне прищемила по локоть.
Я ору благим матом и кручусь перед дверью, а ихняя пудель заливается
изнутре. Даже до слез обидно. О чем имею врачебную записку, и, окромя
того, кровь и теперя текеть, если, например, ежедневно сдирать болячки.
А еще, окромя этих подозрительных квартир, сообщаю, что трактир
"Веселая Долина" тоже, без сомнения, подозрителен. Там меня ударили по морде
и запятили в угол.
-- Плати, -- говорят, -- собачье жало, за разбитую стопку.
А я ихнюю стопку не бил, и, вообще, очень-то нужно мне бить ихние
стопки.
-- Я, -- говорю, -- не бил стопку. Допустите, говорю, докушать
бутерброть, граждане.
А они меня тащат и тащат и к бутербротю не подпущают. Дотащили до
дверей и кинули. А бутерброть лежит на столе. Хушь плачь.
А еще, как честный гражданин, сообщаю, что девица Варька Петрова есть
подозрительная и гулящая. А когда я к Варьке подошедши, так она мной
гнушается.
Каковых вышеуказанных лиц можете арестовать или как хотите.
Теперича еще сообщаю, что заявление мной проверено, как я есть на
платформе и против долой дурман, хоша и уволен по сокращению за правду.
А еще прошу, чтоб трактир "Веселую Долину" пока чтоб не закрывали. Как
я есть еще больной и не могу двинуться. А вскоре, без сомнения, поправлюсь и
двинусь. Бутерброть тоже денег стоит.

ВОР

Был Васька Тяпкин по профессии карманник В трамваях все больше
орудовал.
А только не завидуйте ему, читатель, -- ничего не стоящая это
профессия. В один карман влезешь-- дерьмо -- зажигалка, может быть; в другой
влезешь -- опять дерьмо -- платок или, например, папирос десяток или, скажем
еще того чище -- счет за электрическую энергию.
Так, баловство, а не профессия.
А которые поценнее вещи - бумажник там или часы, что ли -- дудки.
Неизвестно, где нынче содержат пассажиры это.
А и подлый же до чего народ пошел! Гляди в оба, как бы из твоего
кармана чего не стырили. И стырят. Очень просто. На кондукторшину сумку,
скажем, засмотрелся -- и баста -- стырили уж. Елки-палки.,.
Ну, а что касается ценностей, то не иначе, как пассажиры по подлости
своей на груди их носят или на животе, что ли. Места эти, между прочим,
нежные, щекотки нипочем не выносят. Пальцем едва колупнешь -- крики:
ограбили, дескать. Смотреть противно.
Эх, ничего не стоящая профессия!
Оптик один полупочтенный из налетчиков посоветовал Ваське Тяпкину от
чистого сердца переменить профессию. Переменить, то-есть, специальность.
-- Время, -- говорит, -- нынче летнее. Поезжай-ка, говорит, братишка, в
дачные окрестности. Облюбуй какую-нибудь дачу и крой после. И,
между прочим, воздухом дыши. Ваш брат тоже туберкулезом захворать
может. Очень просто.
"Это верно, -- подумал Васька, -- работаешь ровно слон, а ни тебе
спасибо, ни тебе благодарности. Поеду-ка я и в самом деле в дачные
окрестности. Воздух
все-таки, и работа иная. Да и запарился я -- туберкулезом захворать
можно".
Так Васька и сделал. Поехал в Парголово.
Походил по шоссе, походил по улицам -- воздух, действительно,
великолепный, дачный, слов нет, а разжиться нечем. И жрать к тому же на
воздухе приспичило, только давай, давай -- будто дыра в пузе -- съел, а еще
просится.
Стал Васька дачу облюбовывать. Видит, стоит одна дача жилая и на взгляд
превосходная. На заборе заявление: медик Корюшкин, по женским болезням.
"Ежели медик, -- думает Васька, -- тем лучше. Медики эти завсегда
серебро в буфете держат".
На сегодня залег Васька в кусты, что у медика в саду за клумбами, стал
следить, что вокруг делается. А делается: нянька в сад с пятилетним
буржуйчиком гулять вышла. Нянька гуляет на припеке, а парнишка по саду
мечется, в игры играет. Игр этих у него до дьявола: куклы, маховички разные
заводные, паровозики.. . А одна игра совсем любопытная -- волчок, что ли.
Заводом заведешь ого -- гудит это ужасно как, и сам по земле, что карусель,
крутится.
И до того Ваську эта игра заинтриговала, что едва он из кустов не
выпал. Сдержался только.
"Неполным заводом, -- думает, -- они, идолы, крутят. Ежели бы полным
заводом, --вот понес бы шибко".
А нянька распарилась на припеке, лень ей, видите ли, крутить.
-- Крути, крути сполна, -- шепчет про себя Васька. -- Крути, дура
такая... Сук тебе в нос. ..
Ушла нянька с парнишкой. Вышел и Васька из кустов. Пошел во двор,
посмотрел, что и как. Каждую мелочь знать все-таки нужно: где труба, а где.
вообще, и кухня. После в кухню заявился. Услуги свои предложил. Отказали.
-- Катись,-- говорят, -- сопрешь еще что. По роже видно.
А ведь верно: угадали, елки-палки, -- спер Васька топор на обратном
ходу. Ну, да не говори под руку.. .
На завтра Васька опять в кусты. Лежит, соображает, как начать.
"Лезть надо, -- думает, -- в окно. В столовую. Ежели окно на сегодня
закрыто -- не беда. Обожду. Завтра, может быть, забудут закрыть. Надо мной
не каплет".
Всякую ночь подходил Васька к дому, трогал окно -- не поддастся ли.
Через неделю поддалось -- закрыть забыли.
Скинул Ваеька пиджачок для легкости, успокоил в животе бурчанье и
полез.
"Налево, -- думает, -- стол, направо буфет. Серебро в буфете".
Влез Васька в комнату -- темно. Ночь хотя и светлая, а в чужих
аппартаментах трудно разобраться. Пошарил Васька руками -- буфет, что ли.
Открыл ящик. Пустяки в ящике -- дерьмо -- игрушки детские. Тьфу ты, бес.
Действительно: куклы, маховички...
"Эх, елки-палки! -- подумал Васька. -- Не туда, честное слово, залез.
Не иначе, как в детскую комнату я залез. Елки-палки".
Руки опустил даже Васька. Хотел было в соседнюю комнату итти --
страшно. С расположения сбился. К медику еще влезешь -- ланцетом по привычке
чикнет.
"Эх, -- думает, -- елки-палки. Соберу хоть игрушки. Игрушки, между
прочим, тоже денег стоят".
Стал Васька выкладывать из ящика игрушки -- волчок в руки попал. Тот
самый, что в саду пускали давеча.
Улыбнулся Васька.
"Тот самый, -- думает, -- пущу, ей-богу, после. Обязательно. Заведу на
полный ход. А сейчас поторопиться нужно, товарищи".
Стал Васька торопиться, рассыпал что-то, зазвенело на полу.
Только смотрит -- на кровати парнишка зашевелился. Встал. Пошел к нему
босенький. Оробел сначала Васька.
-- Спи! -- сказал. Спи, елки-палки.
-- Не трогай!--закричал мальчик.-- Не трогай игрушки.
"Ах, ты, -- думает Васька, -- засыпаться так можно".
А мальчик орет, плакать начинает.
-- Спи, шибздик! -- сказал Васька. -- Раздавлю, как вошку.
-- Не трогай. Мои игрушки...
-- Врешь, -- сказал Васька, пихая в мешок игрушки, -- были это, точно,
твои, а теперь ищи-свищи. ..
-- Чего?
-- Ищи, говорю, свищи.
Выкинул Васька мешок за окно и сам прыгнул. Да неловко прыгнул -- грудь
зашиб.
"Эх, -- подумал, -- елки-палки, так и туберкулезом захворать можно".
Присел Васька на клумбу, потер грудь, отдышался.
"Бежать, -- думает, -- скорее нужно".
Вскинул мешок на плечи, хотел бежать, про волчок вдруг вспомнил.
-- Стоп! -- сказал Васька. -- Где волчок? Не забыл ли я волчок?
Елки-палки.
Пощупал мешок -- здесь. Вынул Васька волчок. Пустить охота, не
терпится.
"А ну, -- думает, -- попробую, заведу".
Закрутил он на полный ход, пустил. Гудит полчок, качается.
Засмеялся Васька. Прилег на земь от смеха.
"Вот, -- думает, -- когда полным ходом дует. Елки-палки".
Еще не докрутился волчок, как закричали вдруг в доме:
-- Вор.. . Держи вора!
Вскочил Васька, хотел бежать -- бяк по голове кто-то. Да не шибко
ударили. Неопытно. Рухнул хотя Васька на землю, но вскочил после.
"Палкой, -- думает, -- ударили, что ли. Палкой, наверное, или смоляной
веревкой".
Побежал Васька, закрывши рукой голову.
Пробежал версту, вспомнил: пиджак забыл.
Чуть не заплакал с досады Васька. Присел в канаву.
"Эх, -- думает, -- елки-палки. Переменить профессию надо. Ничего не
стоящая профессия, хуже первой. Последнего, скажем, пиджачка лишился.
Поступлю-ка я в налетчики. Елки-палки".
И пошел Васька в город.

ГРИШКА ЖИГАН

Поймали Гришку Жигана на базаре, когда он Старостину лошадь купчику
уторговывал.
Ходил Гришка вокруг лошади и купцу подмигивал.
-- Конь-то каков, господин купчик! Королевский конь. Лучше бы мне с
голоду околеть, чем такого коня запродать. Ей-богу, моя правда. Ну, а тут
вижу -- человек хороший. Хорошему человеку и продать не стыдно. Особенно
если купчику благородному.
Купец смотрел на Гришкину лошадь недоверчизо. Лошадь была мужицкая --
росту маленького и сама пузатая.
-- А зубы-то... Зубы-то, господин купчик, каковы! Ведь это же,
взгляните, королевские зубы.
Гришка приседал на корячки, ходил вокруг лошади без всякой на то нужды,
даже наземь ложился под брюхо лошади. И хвалил брюхо.
А купчик медлил и спрашивал:
-- Ну, а она, боже сохрани, не краденая?
-- Краденая?--обижался Гришка. -- Эта-то лошадь краденая? У краденой
лошади, господин купчик, взор не такой. Краденая лошадь завсегда глазом
косит. А тут, обратите внимание, какой взор. Чистый, королевский взор. И
масть у ней королевская.
-- Да ты много не рассусоливай, -- сказал купчих. -- Ежели она есть
краденая, так ты мне и скажи: краденая, мол, лошадь. А то ходит тут, говорят
-- вор и конокрад, Гришка Жиган. .. Так уж не ты ли это и будешь. А? Как
звать-то тебя?
-- Это меня-то? Гришей меня зовут. Это точно. Да только, господин
купчик, я воровством имя такое позорить не буду. На это я никогда не
соглашусь. .. А зовут, да, Гришей зовут. Могу и пачпорт вам показать... Ну,
что же, берете коня-то? Королевский конь. Ей-богу, моя правда.
А в это время мужички со старостой во главе подошли к базару.
-- Вот он, -- тонко завыл староста, -- вот он, собачий хвост, вор и
конокрад -- Гришка Жиган. Бейте его, людишки добрые!
Стоит Гришка и бежать не думает, только лицом слегка посерел. Знает,
бежать нельзя. Поймают и сразу бить будут. А сгоряча бьют до смерти. Опешили
мужики. Как же так -- вор, а не бежит и даже из рук не рвется. Потоптались
на месте, насели на Гришку и руки ему вожжей скрутили. А в городе бить
человека неловко.
-- Волоките его за город, -- сказал староста, -- покажем ему вору,
сукиному сыну, как чужих коней уворовывать.
Повели Гришку за город. Прошли с полверсты.
-- Буде! -- остановился Фома Хромой. И пиджак скинул.
-- Начнем, братишки.
Видит Гришка, дело его плохое: бить сейчас будут. А вора-конокрада бьют
мужички до смерти -- такой закон.
-- Братцы, -- сказал Гришка, -- а чья земля эта будет? Земля-то ведь
эта казенная будет. Нельзя здесь меня бить. Такого и закону нет, чтоб на
казенной земле человека били. К вам до суда дело, и мне вред.
Староста согласился.
-- Это он верно. Затаскает судья, если, например, до смерти убьем
человека. Волокнем его, братишки, на село. Там и концы в воду.
Повели Гришку на село.
-- Братцы, -- тихо спросил Гришка, -- за что бить-то будете? Под суд
меня вора и конокрада надобно. Суд дело разберет. Да только каждый суд
оправдает меня. Любой суд на лошадь взглянет и оправдает. Скверная
лошаденка, шут с ней совсем. От нее и радости-то никакой нет.
-- Да что ж это он, -- удивился староста, -- что ж это он,
православные, лошадь-то мою хает? Этакая чудная лошадь, а он хает... Ты что
ж это, хвост собачий, лошадь мою хаешь?
-- Eй-богу, моя правда, -- сказал Гришка. -- Поступь у ней, посмотрите,
какая. На такую лошадь и сесть противно. Как на нее только сядешь -- она,
дура такая, задом крутит. Шут ее знает почему, но крутит задом. От нее и
болезни могут произойти: грыжа, например, болезнь... От села до базара
четыре версты, всякий знает, а у меня пот градом -- измучила совсем чертова
анафема. Так и крутит задом, так и крутит... Да я вам даже показать могу...
Фома Хромой подошел к Гришке и ударил его.
-- Чего зубы-то заговариваешъ, сука старая. Если ты есть вор, так и
веди себя правильно. Не заговаривай.
Повели Гришку дальше. Уже и село близко -- церковь видна.
-- Братцы, -- смиренно сказал Гришка, -- а. братцы... А ведь бить-то
меня зря будете. Все равно скоро конец свету.
Мужики шли молча.
-- Вот что, -- опять напал Гришка,--ходит тут такой юродивый
блажененький Иванушка-братец. .. Не я, а он эти слова говорит. "Да, --
говорит, -- будет в этих местах великое землетрясение и огненный вихорь".
-- Да ну?--тихо удивился Фома Хромой.-- Врешь?
-- Ей-богу, моя правда. Да что мне теперь скрывать? Мне и скрывать
теперь нечего. Он и число назначил. Какое у нас число сегодня?
-- Осьмое число, -- ответили мужики.
-- Осьмое. Правильно. Ну, а тут на девятое назначено. Завтра, значит, и
будет. В полдень пожелтеет небо, настанет вихорь, и град падет на землю, и
град сей будет крупнейший, с яйцо с куриное и даже больше... И будет бить
этот град все насквозь. И человека, и скот домашний -- корову, например, или
курицу...
-- И железо?--спросил староста.--Крыша у меня если, скажем, железная?
-- Драгоценные есть ваши слова, -- сказал Гришка, -- и железо.
Мужики остановились.
-- Ну, а попа, -- спросил кто-то, -- может ли, например, поп уцелеть?
-- Нет, -- ответил Гришка, -- и поп не может уцелеть...
-- А ведь это верно, -- раздумчиво сказал Фома Хромой, -- ходила тут
схимонашенка такая... Подтверждала эти слова. Только про град-то это он
врет. Про град она ничего не говорила. А землетрясение -- это верно. И
вихорь огненный.
-- Ну, а что же, -- спросили мужики Гришку, -- что же такое делать,
если, например, кто спастись хочет? ..
-- Да врет он, -- вдруг закричал староста. -- Врет ведь, собачий хвост.
Зубы дуракам заговаривает. Бейте его, людишки добрые!
Мужички не двигались.
-- Нельзя бить, -- строго сказал Фома Хромой. -- Обождать нужно.
Обождем до завтра, братишки. Убить человека завсегда не поздно... Только про
град-то он врет, собачий хвост. Ничего схимонашенка про такое не говорила.
-- Безусловно врет, -- сказал староста, -- ей-богу, врет. И про железо
врет.
-- Так завтра что ли, Гриша, обещаешь ты? -- спросил Фома Хромой.
-- Завтра. Пожелтеет в полдень небо, настанет вихорь, и град падет на
землю, и град сей...
-- Ладно, -- сказали мужички, -- обождем до завтрева.
Развязали Гришке руки и повели в село. А в селе заперли Гришку на
старостином дворе в амбаре и караульщика приставили.
К вечеру все село знало о страшном пророчестве. Приходили бабы на
Старостин двор с хлебом и с яйцами, кланялись Гришке и плакали.
А у Фомы Хромого народу собралось множество. Сидел Фома Хромой на лавке
и говорил такое:
-- Если б не эта схимонашенка, да я бы первый сказал, врет он, собачий
хвост. Ну, а тут, схимонашенка. .. У кого еще была схимонашенка?
-- У меня, Фома Васильич, была. У меня и есть, -- сказала баба
простоволосая, -- к вечеру сижу я преспокойно... Стучит ктой-то...
-- Да, -- перебил Фома Хромой, -- небо пожелтеет, настанет вихорь...
Назавтра мужички в поле не вышли. А день был ясный.
Ходили мужички по селу, на Старостин двор заходили и пересмеивались.
-- Сидит еще пророк-то?
-- Сидит.
-- Соврал, собачий хвост. Как пить дать, соврал. А ведь каково складно
вышло. Ах ты, дуй его горой! Такого и бить-то жалко.
И только Фома Хромой не смеялся. Ходил Фома Хромой в одиночку,
хмурился, выходил в поле и смотрел на небо. А небо было ясное.
В полдень услышали крик на селе. Кричал Фома Хромой.
-- Туча!
И точно. Из-за казенного лесу низко шла туча. Была эта туча небольшая и
серая. И ветер гнал ее быстро.
Все село высыпало на зады и в поля. И дивится.
-- Да, туча.
Но не пожелтело небо и вихорь не настал -- прошла туча над селом быстро
и скрылась.
День был ясный.
Бросились мужички на Старостин двор. Хвать -- похвать -- амбар открыт,
а Гришки нету. Исчез Гришка.
А вместе с Гришкой исчез и конь старостин королевской масти.
1921

ЛИТЕРАТОР

Я первый раз в жизни видел такого писателя.
Он был еле грамотный. Читал он, правда, ничего себе, сносно. Хотя на
некоторых длинных словах затруднялся. И буквы некоторые ему, видимо, были
в диковинку.
Зато писал он до того худо, что в первый момент я даже растерялся,
когда посмотрел на его рукопись. Это было чорт знает что такое. Что-то
вообще было нацарапано на бумаге, но что именно-- разобрать было трудно.
Я просто обомлел, даже испугался, когда он заявил, что эта рукопись --
юмористический рассказ. В рукописи было десятка два еле понятных фраз и
выражений.
Ей-богу, такого писателя мне не приходилось больше видеть!
А главное, от него почему-то сильно разило скипидаром. Запах был до
того острый, что просто можно было потерять сознание, если подольше посидеть
с таким человеком.
Он, видимо, и сам сознавал всю остроту своего запаха. И, входя в
комнату, он просил разренения слегка приоткрыть форточку.
--- Слушайте, товарищ,--сказал я ему, возвращая рукопись, -- да, может,
вы спутали? Может, вы вовсе, как бы сказать, не писатель?
-- Зачем же путать, -- уныло сказал он. -- Известно -- писатель.
Беллетрист.
Он заходил ко мне несколько раз. И всякий раз приносил страницы две-три
чорт знает какой ерунды.
Я несколько попривык к его куриному почерку и стал более внимательно
читать. Нет, это была совершеннейшая галиматья. Это была просто неслыханная
чушь. Это был какой-то лепет дефективного переростка!
С некоторым испугом отдавал я ему обратно рукописи. Я боялся, как бы он
меня не убил за возврат. Уж очень он был мрачный. И усы у него были длинные,
разбойничьи.
Однако, он довольно терпимо относился к возврату.
-- Значит, для журнала не годится?--спрашивал он. -- Печатать нельзя?
-- М-да, -- говорил я, -- навряд ли можно.
Он довольно равнодушно пожимал плечами и неясно говорил:
-- Надо, конечно, расстараться. И уходил.
Всего он заходил ко мне четыре раза.
В последний раз он припер с собой довольно объемистую рукопись --
страниц на двадцать.
Я тут же, при нем, прочел и просто побледнел от злости.
-- Это, -- говорю товарищ, ну, прямо ни к чортовой матери не годится.
Надо же, наконец, понять. Не только печатать -- читать совестно. Возьмите
обратно. И не приходите больше.
Он строго посмотрел на меня и сказал:
-- Дайте тогда расписку.
-- Какую расписку?
-- Да что не приняли?
-- Да на что, -- говорю, тебе, чудак-человек, расписка?
-- Да так, -- говорит, -- все-таки.
Я посмеялся, но расписку дал. Написал, что произведения писателя
такого-то не подходят для печати за малограмотностью.
Он поблагодарил меня и ушел со своей распиской.
Дня через три он снова прибежал ко мне. Он был несколько не в себе.
Он протянул назад свою расписку и сказал:
-- Надо на бланке и чтоб печать. Нельзя такие расписки выдавать.
Тут я припер этого человека к стене. Я просто велел объяснить, на кой
дьявол ему нужна расписка. Я ему сказал, что я человек частный и сам никаких
печатей на руках не имею.
Тогда, несколько путаясь и сморкаясь в свою толстовку, он объяснил.
-- Что ж, -- сказал он, -- человек я, конечно, не богатый. Гуталин
делаю. Производство, конечно, маленькое -- только что кормиться. И если, --
говорит, -- меня налогом обложить, то я в трубу свободно вылечу. Или за
квартиру платить не могу, как торговец. А в доме говорят: "Какая у тебя
профессия? Какую тебе цену определить?" Я говорю: "Какая профессия --
литератор". "Неси, -- говорят, сукин сын, удостоверение. Фининспектор тоже с
нас требует". -- "Бюрократизм, -- гозорю, -- какой. Ладно достану". Чего
теперь делать?
-- Да уж, -- говорю, -- не знаю.
Он потоптался в нерешительности и ушел.
Фамилию свою он просил никому не говорить. Чорт с ним, не скажу.

СИЛА КРАСНОРЕЧИЯ

Дело было, нельзя сказать, что запутанное. Все было дозольно-таки ясно
и скучно.
Преступник сознался в своей вине.
Да, действительно, он влез в чужую квартиру, придушил чуть не насмерть
какую-то квартирную старушонку и унес два костюма, медную кастрюлю и еще
какое-то барахло.
Дело было плевое. Неинтересное.
Я хотел было уйти из зала суда, но пробраться было трудно. Много
народу. К тому же, сосед мой, староватый гражданин с седыми усами, очень
неприветливо буркнул, когда я заворочался на своем месте.
Я остался, поглядел на преступника. Тот сидел неподвижно. Глядел
безучастно куда-то в сторону.
-- Интересно, сколько ему дадут?--сказал я.
-- Ничего интересного -- сказал старик, мой сосед, -- четыре года со
строгой изоляцией.
-- Почему вы так думаете?
-- Не думаю, -- строго сказал старик. -- Кодекс думает.
Но вот вышел обвинитель. Он начал говорить с сильным душевным подъ-
емом. Много неподдельного гнева и презрения было и его словах. Он
буквально растоптал преступника. Он сравнил его с самым последним дрянным
мусором, который надо выкинуть без сожаления, Я давно не слышал такой
превосходной речи. Публика сидела притихшая. Судьи внимательно слушали
гневные слова прокурора.
Я поглядел на преступника. Низкий лоб. Тупая челюсть. Звериный взгляд.
Да, действительно, форменный бандит. С каким страхом он глядел на
говорившего!
-- Здорово кроет, -- сказал я. -- Как бы парня налево не послали, а?
Как вы думаете? Высшую меру не могут дать?
-- Ерунда, -- сказал старик, -- четыре года со строгой изоляцией.
Но вот прокурор кончил. После небольшого перерыва начал говорить
защитник.
Это был довольно молодой человек. Но сколько настоящего таланта было в
нем! Какая сила красноречия! Какой неподдельной простотой и искренностью
звучала вся его речь!
Красноречие -- это большой дар. Это -- большое счастье обладать такой
способностью покорять людей своими словами и диктовать им свои желания.
Почти полтора часа говорил защитник.
Публика дергалась на своих местах. Дамы глубоко вздыхали и пудрили
вспотевшие от волнения носы. Некоторые слабонервные всхлипывали и
сморкались. Сам председатель нервно барабанил пальцами по бумаге.
Преступник в совершенном обалдении, полураскрыв рот, глядел на своего
благодетеля.
Да, конечно, защитник и не пытается отрицать его вину. Нет! Это всe
так. Но не угодно ли заглянуть поглубже. Не угодно ли приподнять завесу,
скрывающую тайники жизни. Да, преступник виновен, но нужно хоть раз с добрым
сердцем взглянуть на этого человека, на его простое, наивное лицо.
Я снова посмотрел на преступника. В самом деле, а ведь лицо довольно
простоватое. И лоб, как лоб. Не особенно низкий. И челюсть не так уж
выдается. Подходящая челюсть. Прямо трудно поверить, что с такой, челюстью
можно душить старушку.
-- А ведь парня-то, пожалуй, оправдают, -- сказал я, -- или дадут
условно. Очень уж способно говорит защитник.
-- Ерунда, -- сказал старик, -- четыре года со строгой изоляцией.
Но вот суд удалился на совещание.
Публика ходила по коридору, обсуждая прекрасную речь защитника. Многие
предполагали, что более одного года условно не могут дать.
Мои старик сосал небольшую трубку и сердито говорил в толпе:
-- Ерунда! Четыре года со строгой изоляцией.
После долгого ожидания, суд вернулся в зал. Был оглашен приговор --
четыре года со строгой изоляцией.
Конвойные тотчас окружили преступника и увели...
Публика медленно расходилась.
В толпе я увидел своего старика. Он прищурил глаз и что-то бормотал.
Наверное, он сказал:
-- Вот видите, я же говорил,
Этот человек явно скептически относился к красноречию.
Я с ним не согласен. Мне нравится, когда о человеке много и подробно
говорят. Все-таки меньше шансов ошибиться.

НЕОБЫКНОВЕННАЯ ИСТОРИЯ

He знаю, как в других городах, а у нас, в Ленинграде, беспартийные
очень в громадном почете.