Александр Звягинцев
Эта женщина будет моей

   Событий, описанных в романе, в действительности не было. Но действительность такова, что они вполне могли быть.

Глава 1
Юрий Иноземцев
Mettre la main au feu
Положить руку на огонь

   – Клер, вам не показалось, что этой ночью в Париже отвратительно пахло дымом и гарью?
   – Дымом? – рассеянно переспросила Клер.
   Она была занята финансовыми счетами за последний месяц, так что ей было не до такой химеры, как дым.
   – Дымом, Клер, дымом! Неужели вы не почувствовали смрад от горящей резины? Не слышали хруст разбитого стекла под ногами? А рев полицейских сирен? А вопли избиваемых и стоны раненых? Неужели вы не слышали ничего, милая моя Клер?
   Она наконец подняла голову и озабоченно посмотрела на Иноземцева. Его непривычная взволнованность все-таки была замечена.
   – Вы, наверное, имеете в виду эти беспорядки в пригородах? – доброжелательно, но суховато, как врач у больного, спросила она.
   – Да, Клер! Именно про эти так называемые беспорядки в пригородах я говорю. Il y a quelque chose qui crame! В этих пригородах есть что-то такое, что может гореть! Да что гореть – пылать огнем испепеляющим, аки в геенне огненной. Беспорядки! – горестно воздел руки к потолку Иноземцев. – Это не беспорядки, радость моя! Это погромы c применением оружия! Это бунт новых варваров, которым ничего не дорого в прекрасном Париже! Нашествие дикарей, которым священные камни Европы нужны только для того, чтобы бить ими по головам полицейских.
   – Вы же знаете, я живу в шестнадцатом районе, а у нас ничего подобного не бывает, патрон.
   – Пока не бывает, Клер! – не желал успокаиваться Иноземцев. – Пока. А если эти банды придут одной прекрасной ночью к вам? В ваш замечательный буржуазный шестнадцатый? Что тогда? Придется, как говорится, положить руку на огонь… Mettre la main au feu! – повторил он с нажимом. – И хорошо еще, если только руку.
   Клер на секунду задумалась, а потом решительно тряхнула своей очаровательной головкой.
   – Я уверена, ничего подобного не случится. Наш президент сказал, что порядок будет быстро восстановлен. Все меры уже приняты.
   – Но завтра все может повториться, радость моя! Потому что…
   – Президент сказал: будет сделано все возможное, чтобы эти молодые люди, которые устраивают погромы, стали достойными членами нашего общества.
   Иноземцев невольно улыбнулся.
   – Достойный член – это звучит, Клер! – похвалил он. – Но, боюсь, все не так просто. Ведь они ненавидят во Франции все! Они чувствуют себя здесь врагами! Они хотят завладеть вашими богатствами, потому что считают, что имеют на них право.
   Но Клер была непреклонна и неуязвима для его провокаций.
   – Президент пообещал, что будет выделено достаточно средств, чтобы они почувствовали себя настоящими французами. Гражданами, у которых есть права и обязанности.
   – Ну конечно, вы собираетесь купить их души! – демонически расхохотался Иноземцев. – Но самое занятное, радость моя, состоит в том, что они не хотят быть французами. Это их родители, приехавшие из Африки, готовы были на все, чтобы стать французами. А они, их дети…
   – Не хотят быть французами? – Клер посмотрела на него с искренним недоумением.
   Разумеется, поверить в это Клер не могла. Разве может кто-нибудь не хотеть быть французом? Ну только если американец какой-нибудь!
   – А чего же они хотят? – высокомерно осведомилась она.
   – Они хотят получить свою долю богатств прекрасной Франции! – наставительно сказал Иноземцев, остановившись прямо перед нею. – Но вот добропорядочными французами, которые знают свой долг и обязанности, они быть не желают…
   Милое личико Клер мигом окаменело. Еще бы, как можно не хотеть быть истинным французом и выполнять свои обязанности!
   – Президент…
   Иноземцев не дал ей договорить.
   – Вашего замечательного президента, дорогая Клер, сегодня больше заботят другие проблемы. Слухи о том, что в его отношениях с мадам Николь все очень неблагополучно, раздаются чаще и чаще.
   – Слухи, – брезгливо поджала чуть накрашенные губки Клер. – А то вы не знаете, чего стоят эти слухи!
   У милой Клер были очень сложные отношения с семьей президента. Она являлась его преданной поклонницей и сторонницей, однако к его супруге она относилась совсем не одобрительно и считала, что та плохо выполняет обязанности первой леди страны. В душе она, конечно, хотела бы, чтобы президент бросил недостойную его супругу, но в то же время она была вынуждена защищать высокое семейство, ибо тень любых подозрений затрагивает в первую очередь честь и достоинство президента, делает его светлый образ не столь блистательным и безукоризненным.
   Любопытно, знает ли малышка такую историю про своего любимца? На следующий день после ужина, на котором знаменитый богач и жуир Франк Лефлер познакомил его со своей любовницей Николь, президент, тогда еще только министр внутренних дел, вызвал к себе своего заместителя. Тот в свое время тоже был любовником мадам Николь и весьма любил сим обстоятельством похвастаться. Президент, уже слышавший эти откровения, и вызвал заместителя именно для того, чтобы тот поведал ему о мадам Николь во всех подробностях. До каких подробностей они тогда договорились, Иноземцев точно не знал, но сама по себе ситуация казалась ему весьма забавной и типично французской. Кстати, подробностями президент остался, видимо, доволен. Потому как вроде бы именно тогда была произнесена ставшая знаменитой фраза: «Cett famme sera a moi!» – «Эта женщина будет моей!».
   Президент угадал, что именно Николь нужна ему в тот момент, когда он готовится к решающему сражению за Елисейский дворец. Мадам Николь, надо отдать ей должное, сыграла громадную роль в его пути наверх. В дни поражений, сомнений и тягостных раздумий именно она убеждала его, что надо продолжать борьбу, надо идти вперед, быть упорным и упертым. Всегда вперед! И никогда не отрекаться от своих целей. Никогда не верить в дурные предсказания других людей, даже самых близких. Даже если судьба безжалостно швыряет тебя из стороны в сторону. Даже если ты обманываешься и заблуждаешься на свой счет…
   В общем, мадам Николь была, что и говорить, женщиной незаурядной. Но, когда они с мужем оказались на желанной вершине, выяснилось, что ей там совсем не нравится. В отличие от президента, который не мог понять, что так не устраивает Николь в их новой жизни на вершине власти и славы…
 
   «Ах, Клер, радость моя! Я читаю в твоей душе, словно в раскрытой книге», – с грустью и умилением подумал Иноземцев. Она появилась несколько лет назад, когда финансовые дела его антикварного салона «Третий Рим» представлялись уже окончательно и безнадежно запутанными. Произошло это в силу того, что Иноземцеву было совсем не до них. Он даже подумывал о том, не продать ли «Третий Рим», в полной убежденности, что «четвертому не быти». Хотя он нанимал Клер простой продавщицей, уже через несколько месяцев она прибрала все дела «Третьего Рима» в свои красивые, холеные, но чрезвычайно цепкие ручки.
   Клер была потомственной парижской продавщицей, поэтому относилась к счетам, чекам и прочим деловым бумагам с бесконечной серьезностью и уважением. Легкомысленное отношение к ним она решительно осуждала и попросту не понимала. И даже если бы Иноземцев раскрыл ей страшную тайну, что салон для него лишь игрушка, ширма, за которой он занимается своими основными делами, она все равно не поняла бы, как можно вести дела с такой небрежностью.
   В общем, очень скоро Клер стала главным человеком в «Третьем Риме», чему Иноземцев был несказанно рад. При этом его авторитет остался в ее глазах абсолютен и непоколебим. Не только потому, что она ясно понимала, что без него, Юрия Алексеевича Иноземцева, потомка старинного русского дворянского рода, его связей по всему миру салон «Третий Рим», специализирующийся на русской старине, не способен существовать, но и потому, что он был мужчиной, которому она отдает должное и которому не считает зазорным повиноваться, несмотря на все его недостатки и слабости. В ее иерархии Иноземцев пребывал где-то совсем рядом с самим президентом, что его порядком забавляло.
   Клер еще очень молода, одевается как истинная парижанка, у нее ладная фигурка с замечательной попкой, живое, выразительное лицо, темные глаза, а волосы всегда такие, будто она только что из парикмахерской, причем никаких усилий на сей счет она не делает. И, разумеется, свершилось неминуемое – после какой-то очень удачной сделки, которой она весьма гордилась, Иноземцев пригласил ее в ресторан, а потом они провели вместе ночь. Все произошло необыкновенно мило. К ночи любви она отнеслась с той же энергией и увлеченностью, с какой занималась финансами. Ее желание доставить радость и удовольствие было замечательно искренним. И главное – утром она не обнаружила никакого стремления что-то изменить в их отношениях. Никаких поползновений. Что не могло не порадовать Иноземцева. Они даже остались на «вы», и он находил в этом некую пикантность. Время от времени они устраивали себе подобные маленькие развлечения.
   С неподдельным сожалением Клер отказалась от «мероприятия» лишь однажды. Но причина была действительно уважительная – большой ужин в семье ее жениха Паскаля. Связь с Иноземцевым, как выяснилось сразу, к этому не имела, в ее понимании жизни, ровно никакого отношения. Этот самый Паскаль был потомственным официантом, мечтавшим устроиться в какой-нибудь по-настоящему шикарный ресторан. Свадьба с Клер должна была последовать сразу за осуществлением этой мечты, сулившей финансовую стабильность семье.
   Когда Иноземцев случайно узнал об этом, у него с Клер состоялся лирически-деловой разговор. Он сказал ей, что может устроить Паскаля в одно из серьезных заведений, где у него есть хорошие знакомые, к тому же кое-чем ему обязанные. Но он решительно не хочет расставаться с ней самой. Для него будет большим ударом, если она после свадьбы решит уйти из «Третьего Рима». На глазах у Клер тогда появились слезы, чего Иноземцев совсем не ожидал. Она сказала, что по собственной воле не уйдет из салона никогда, потому что работа здесь делает ее жизнь совсем иной… И даже когда она будет беременна и занята потом с маленьким ребенком, она сама найдет себе замену на это время. Более того, она уже знает, кого сможет рекомендовать на свое место. Но только на время! Потому что потом она обязательно вернется.
   Иноземцев слушал Клер и поражался такому органическому соединению практичности и страстности в одной душе. Не зря эта душа была совершенно французской.
   Когда он уладил вопрос с трудоустройством Паскаля, Клер сообщила, что на семейном совете они решили отложить свадьбу до покупки приличной квартиры. И в ближайшее время она продолжит свои труды во имя процветания «Третьего Рима». Ему оставалось только благодарно поцеловать ее в чистый лобик, за которым зрели столь замечательные мысли.
 
   – Я иду к себе, Клер, – объявил Иноземцев. Обсуждать будущее всяких неблагодарных голодранцев в прекрасной Франции ему уже наскучило – не до них.
   – Хорошо, патрон.
   – Да, к нам сегодня вечером должен заехать мсье Ледников. Это мой московский друг…
   – Я помню мсье Ледникова – вы нас знакомили в прошлом году, когда он был в Париже. Его зовут Валентин. Он мне понравился.
   – Ну еще бы! – засмеялся Иноземцев. – Давненько мне не приходилось встречать женщину, которой бы не понравился Валька. Женщины что-то в нем находят… Никак не могу понять, что именно? А то бы воспользовался его методом.
   – У вас не получится, патрон, – безапелляционно заявила Клер.
   – Ого! Это еще почему? – притворно насупился Иноземцев.
   – Просто женщины чувствуют в мсье Ледникове человека, который готов их понять. И может понять. Это очень важно для женщины.
   – А я? Я что – не могу?
   – А вы безразличны к их чувствам, – безжалостно отрезала Клер. – Вы слишком заняты своими. Вам не до женщин.
   – Клер, что я слышу?
   – Правду, – хладнокровно объяснила она. – Нет, вы тоже можете понять чувства женщины, но только тогда, когда вам это надо. И для того, чтобы это использовать.
   – Неужели я такое чудовище?
   – Чудовище тоже может нравиться. Но мсье Ледников к женщинам очень добр…
   – Та-ак… Я вернусь пораньше, чтобы не оставлять вас с этим типом вдвоем надолго! – с шутливым намеком сказал Иноземцев.
   – За меня можете не беспокоиться, патрон.
   – Клер, в вас есть что-то русское. Одна знаменитая русская женщина сказала: «…но я другому отдана и буду век ему верна». Говорят, тем самым она выразила душу русской женщины.
   – Нет, патрон, я не русская. Меня никто никому не отдавал. Я сама делала выбор и принимала решения. И потом, вы тогда сказали, что у мсье Ледникова сложные истории с несколькими женщинами сразу…
   – На сей исторический момент всего с двумя, Клер. Но какими! Впрочем, две было тогда, когда мы виделись с ним последний раз… Кто знает, сколько их сегодня? Ужас в том, что он не может расставаться с женщинами навсегда. В любой момент у него с ними все может начаться по новой.
   – Потому что он к ним снисходителен. В отличие от вас.
   Клер помахала ему пальчиками с безукоризненным маникюром и снова уставилась в бумаги.
 
   Он поднялся в свой кабинет на втором этаже, куда прямо из салона вела узкая и неудобная винтовая лестница из красного дерева.
   Иноземцев любил это свое убежище, которое было едва ли не больше самого салона. Антикварная мебель, дорогие гобелены, старинное оружие на стенах, подлинники картин старых русских художников, несколько знамен известных российских полков в углу… Тяжеловесное, величественное имперское великолепие. Давно не существующий мир, унесенный временем и человеческой глупостью. Мир, в котором он чувствует себя своим… Хотя и в нынешнем, надо признаться, устроился вполне прилично.
   Иноземцев включил компьютер и рассеянно пробежался по новостным сайтам. Опять было много сообщений о столь не любимой Клер супруге президента. Оказывается, мадам Николь провела несколько дней в Швейцарии с частным визитом. Швейцарские власти ничего о ее пребывании в Альпийской республике не знали. Выяснилось все случайно, уже в день ее отъезда. Швейцарцы перепугались и взбеленились – непорядок, нарушение всех правил и традиций! А если бы с мадам что-то случилось?! Это был бы межгосударственный скандал!
   Поступок был вполне в духе мадам Николь. Как живописал Иноземцеву один знакомый журналист, давно трущийся в коридорах французской власти, у мадам, среди предков которой были русские и цыгане – неплохая добавка к коктейлю! – не характер, а бомба, всегда готовая взорваться. Капризная, непоследовательная, несдержанная, действующая всем окружающим на нервы, но при этом бывающая обаятельной и неотразимой. Судя по всему, истеричная особа, постоянно раздираемая страхом не понравиться и одновременным желанием покорять всех. Несносный характер, но при этом умение в нужный момент взять себя в руки. После чего следует неминуемый срыв… Плюс к этому несколько замужеств и громких любовных связей.
   Выяснилось, что партизанский набег мадам Николь на Швейцарию не обошелся без последствий. Там куда-то запропастилась служанка, работавшая у мадам уже много лет. Злые языки утверждали, что несчастная молодая женщина уже просто не могла выносить капризы и причуды хозяйки, которую в последнее время несло все больше и больше.
   С мадам Николь и вокруг нее явно происходит что-то неординарное, заключил свои размышления Иноземцев. Что-то сверх обычного. Видимо, в их отношениях с президентом наступил какой-то новый этап. Дело очевидно идет к окончательному разрыву, и в Елисейском дворце все завозились, задвигались. Начались интриги, доносы, стали распространяться слухи и сплетни. Каждый обитатель дворца хлопотал о том, чтобы не остаться в дураках в новой ситуации. Развод с действующим президентом – такого никто не мог себе раньше представить. Но мадам Николь, как выясняется, способна очень на многое.
 
   В дверь постучали. В кабинет влетела Клер. Она выглядела очень встревоженной.
   – Патрон, звонила Собин, на нее было покушение! – одним духом выпалила она.
   – Собин? – не сразу сообразил, о ком речь, Иноземцев.
   – Собин Будрийон! Вы же помните ее! – умоляюще уставилась на него Клер.
   Конечно, он помнил ее. Собин Будрийон, некрасивая и невезучая школьная подруга Клер, поздний ребенок, дочь скандально известного полицейского комиссара, пребывавшего уже несколько лет на пенсии. Старик был непреклонный, самолюбивый, просто помешанный на своей работе. На днях он умер прямо на улице. Иноземцев был шапочно знаком с ним.
   – Она умоляет приехать, патрон! Она очень напугана! После смерти отца она не в себе – ей кажется, что ее тоже хотят убить.
   – Почему бы ей не позвонить в полицию? – сказал, поморщившись, Иноземцев. Влезать в эту историю у него не было никакого желания. Неуравновешенная, несчастная, одинокая женщина, которой постоянно что-то мерещится. Случай тяжелый.
   – Вы же знаете, как там не любили мсье Будрийона! – укоризненно сказала Клер. – Она боится, что в полиции ее поднимут на смех.
   Мсье Будрийона коллеги действительно не любили. В силу чрезмерно энергичного характера и неумения сидеть без дела он пытался, даже выйдя на пенсию, руководить своими более молодыми коллегами. Но те быстро дали ему понять, что в советах пенсионера не нуждаются и пусть мсье Будрийон занимается положенными старикам развлечениями. Старик надулся, затаил обиду.
   – Ты хочешь, чтобы мы поехали к Собин?
   – Патрон! – взмолилась Клер.
   – Хорошо, – вздохнул Иноземцев. – Только отправляемся прямо сейчас. У меня мало времени. Закрывай лавочку.
   Клер смотрела на него с откровенным обожанием.

Глава 2
Валентин Ледников
Il a mange de plus d'un pain
Он ел не только хлеб

   Старый барон Ренн более всего походил на чудаковатого английского лорда – вельветовые брюки, твидовый пиджак с кожаными заплатками на локтях, рассеянно-предупредительная улыбка, невыносимая вежливость, снисходительно-терпеливое внимание к собеседнику, какую бы чушь тот ни нес, и ясное ощущение, что про себя он давно уже знает, что в этой жизни важно, а что нет. Между тем в нем не было ни капли британской крови – в основном французская, итальянская и русская, а в Лондоне он бывал только несколько раз наездом. Видимо, предки его, прожившие немало лет в России, куда попали еще во времена Екатерины Великой, совершенно обрусели в том смысле, что прониклись пресловутой всемирной отзывчивостью русского человека, которая позволяет ему быть при нужде или желании французом, немцем или узбеком.
   Той самой, из-за которой русские так и не могут разобраться, что они за народ такой, и за границей своего отечества вовсе не тянутся друг к другу.
   – И что это за фантазия, мой милый, вдруг вспоминать какого-то там присяжного поверенного Переверзева, ничем особенным тут, в Париже, себя не проявившего?
   Ренн смотрел на Ледникова выцветшими до прозрачности глазами и, как всегда, улыбался чему-то своему.
   – Так ведь тут не столько в нем дело, Петр Карлович, сколько в принципе, – как бы извиняясь, пожал плечами Ледников. – Раз уж мы с отцом приняли на себя обязанность рассказать обо всех генеральных прокурорах России, то придется писать и о Переверзеве, и о Зарудном, и о Ефремове – самых последних. Их сегодня уже никто и не помнит, но… Принцип есть принцип – раз уж возложил на себя такую обязанность, так будь любезен.
   Ледников невольно улыбнулся про себя – в общении с Ренном он незаметно переходил на какую-то старорежимную речь с весьма замысловатыми устаревшими оборотами. Видимо, и тут проклятая всемирная отзывчивость срабатывала.
   – Да-да, принсипы, – опять безмятежно улыбнулся Ренн. – Принсипы… Извините, дорогой мой, не напомните, кто же это так говорил – принсипы? А то помню, что какой-то литературный герой, а какой именно – нет! Запамятовал, старый хрыч!
   – Павел Петрович Кирсанов так говорил. У Тургенева в «Отцах и детях».
   – Ах да! Конечно! Это ведь тот самый, который был неисправимым англоманом?
   – Тот самый.
   – И чего он мне вдруг в голову пришел? Принсипы… Отвратительно звучит. Но привязалось… Экое наказание!
   Старик был совершенно неотразим. Но сразу чувствовалось, что он вовсе не прост. В своей долгой и крученой жизни он, как выражаются французы, a mange de plus d’un pain. То есть ел не только хлеб. Ему пришлось вкусить самые экзотические блюда и пережить многое и многих. Отец Ледникова познакомился с ним и его сестрой Ирен, когда участвовал в организации перезахоронения праха Деникина и Ильина. Ренн с его многочисленными знакомыми по всей Европе помог преодолеть бесконечные юридические и прочие рогатки. С тех пор они перезванивались и встречались, когда судьба заносила одного в Москву, а другого в Париж. Узнав, что Ледников прилетает в Париж по делам, связанным с книгой о генеральных прокурорах России, он тут же предложил ему жить в его пустующей квартире на рю Дарю, рядом со знаменитой православной церковью Александра Невского недалеко от Триумфальной арки. Той самой, где отпевали Тургенева, Шаляпина, Бунина. Место для русских намоленное. После революции церковь была единственным местом, куда сходились русские эмигранты вне зависимости от убеждений и положения в эмиграции. Золотые купола пятиглавого собора вздымали к парижскому небу свои православные кресты, глядя на которые из окон квартиры Ренна Ледников, как и положено образованному русскому человеку, невольно впадал в меланхолические размышления о том, что было и чего уже не будет никогда в его грешной жизни. Рядом с церковью был православный магазин со старинными книгами, картинами, иконами и церковной утварью. Здесь часто можно было встретить бородатого батюшку в черном облачении, с тяжелым крестом на груди.
   – Ну а что господин Переверзев? – с улыбкой спросил Ренн. – Чем он может быть любопытен сегодня?
   – В принципе этот человек мог переменить историю России.
   – Что вы говорите? Вот уж не подумал бы. Как любопытно! И каким же способом он мог это сделать?
   – Он мог арестовать Ленина в июле 1917 года как изменника и шпиона, и тогда…
   Ренн улыбнулся какой-то своей мысли.
   – Но, как я могу догадываться, не арестовал. Что же так?
   – Ну, тут несколько обстоятельств сыграли свою роль. Во-первых, Переверзев, как и его коллеги по Временному правительству, просто не понимали, что происходит после отречения царя и куда влечет их рок событий. Привыкшие бороться с самодержавием и считать его самым главным и страшным врагом, они продолжали бороться с ним и тогда, когда оно пало и не представляло никакой опасности. А они продолжали сводить с ним счеты… Какая-то Чрезвычайная комиссия – кстати, вот откуда ЧК пошло! – расследовала деятельность царя, его министров, искала какие-то злоупотребления властью, допрашивала фрейлин, выясняла, что было у императрицы с Распутиным… Ну и прочая такая дребедень. Они зачем-то готовили некий грандиозный процесс над царизмом. А процесс-то этот дурацкий тогда уже был никому не нужен… Занятые этой чепухой, они не хотели видеть, что по Петрограду уже рыщет другая сила, которая не будет следовать никаким законам и установлениям, а просто уничтожит их всех без всякого суда и следствия. Раздавит, как блох, сметет, как ненужный исторический мусор…
   – Знаете, мой друг, я думаю, они просто не представляли себе, что такое возможно – просто убивать миллионы людей как… «чуждый элемент». Было тогда такое славное выражение.
   – Не представляли! Книжки надо было читать. Например, про французскую революцию. В них все было описано. Кстати, сразу после первой революции 1905 года в России специально выпустили книгу «Революционный невроз» – про ужасы и закономерности французской и всякой другой революции. Хотели предупредить, предостеречь… Куда там!
   – Так ведь они, все эти господа, и сами, кажется, были революционерами?
   – В том-то и дело. Они не могли бороться с Лениным, потому что он для них был – свой. Тоже борец с ненавистным самодержавием.
   – В общем, что называется, свои люди – сочтемся, – засмеялся Ренн.
   – И сочлись. Очень скоро. В подвалах уже другой Чрезвычайной комиссии…
   Ренн поерзал в кресле, вздохнул и ничего не сказал. Да и что тут было говорить?
   В дверях возникла пожилая экономка, которая работала у Ренна, по его словам, с каких-то допотопных времен и, как это заведено у русских людей, давно стала самым настоящим членом семьи.
   – Мадам приехала, – с каким-то особым значением сказала она.
   – Ну и слава богу! – оживился Ренн. – Спускаемся вниз, в гостиную, мой друг. Уверяю вас, там нас ждет магнит попритягательнее, чем этот самый революционный невроз.
   Он подхватил Ледникова под руку и повлек к лестнице, ведущей из его кабинета прямо в гостиную на первом этаже.
 
   Она стояла у камина, смотрела на огонь, обхватив себя руками за плечи. Высокая, стройная, темноволосая. Когда она обернулась, он сразу узнал это лицо. Это была всего-навсего первая леди Франции.
   Ледников несколько озадаченно посмотрел на Ренна. Старик рассмеялся:
   – А я вас предупреждал!
   Ренн подошел к женщине, и они по-родственному расцеловались.
   – Здравствуй, дорогая! А я уже стал бояться, что ты никогда не выберешься ко мне!.. Сейчас я тебя познакомлю с моим молодым другом из Москвы…
   Женщина внимательно посмотрела на Ледникова. Лицо ее было вежливо-безучастным.