Аббасзаде Гусейн
Мой друг Абдул
Гусейн Аббасзаде
МОЙ ДРУГ АБДУЛ
Я шел узкими извилистыми улочками Ичеришехера. Не покривлю душой, если скажу, что этот древний уголок Баку мне дороже новых районов с их широкими проспектами. Тут каждая пядь земли - история. Каждый камень может поведать немало интересного о наших предках, живших на этой священной апшеронской земле много столетий назад.
Я шел навестить своего школьного друга Абдула.
Мы жили за чертой старого города. В последний раз я был у Абдула осенью тридцать девятого года, когда мы всем классом пришли на похороны Гадира-киши, отца Абдула. Он работал грузчиком в бакинском порту, любил своего единственного сына, видел в нем свою надежду. Внезапно заболев, он быстро угас.
Шесть лет не был я здесь и все эти долгие годы не видел Абдула, но из всех своих друзей чаще других вспоминал на фронте именно его. Вспоминал и каждый раз корил себя: ведь в том, что мы рассорились, был виноват я. Ну да ничего, сейчас приду к нему, обнимемся по-солдатски, расцелуемся, и все неприятное забудется. Раньше, хоть война и закончилась в мае, прийти к нему я не мог - до августа находился в госпитале, вернулся в Баку только вчера. И вот иду...
Абдул был самым умным, самым начитанным не только в нашем классе, но и среди всех знакомых мне сверстников. В то время нам казалось, что он знает обо всем, что творится и на земле, и под землей. Если ребята хотели что-нибудь выяснить или узнать, они обращались к Абдулу. И на каждый вопрос у Абдула был готов ответ. Неспроста в школе ему дали кличку "Грамотей".
Абдул нравился девочкам, они постоянно вились возле него, и мы очень завидовали ему из-за этого.
Был у нас свой поэт Кафар. Обычно он писал стихи в праздничные выпуски стенгазеты. Но однажды сочинил сатирическое четверостишие про Абдула. Нам оно понравилось, мы подобрали мотив и иногда хором распевали его.
Абдул, когда слышал это, выходил из себя, лицо его краснело, становилось похожим на петушиный гребешок. Кафара он невзлюбил.
А на меня он обиделся вот из-за чего. У нас в школе был драмкружок. Под руководством Кафара мы ставили и показывали одноактные пьесы. Как-то Кафар сам написал небольшую сценку-сказку. В этой сценке Абдул играл роль отца. Кафар взял себе роль хана. Мне доверили играть роль Таги. Свой спектакль мы собирались показать на школьном новогоднем празднике. Был в пьесе такой эпизод: один крестьянский парень крадет ханского любимого коня и скрывается; арестовывают отца этого парня, приводят к хану; хан спрашивает у него, где сын; отец не говорит, его начинают пытать; не выдержав пыток, отец теряет сознание, хан приказывает придворному побрызгать старику в лицо водой, чтобы тот пришел в себя. Обычно, репетируя эту сценку, я брал пустой кувшин и только делал вид, что брызгаю, но перед спектаклем Кафар велел мне налить в кувшин холодной воды: мол, когда прикажу, выльешь ее на голову отцу - Абдулу. Поначалу я не соглашался делать это, но Кафар убедил меня, что так выйдет лучше, естественней. Конечно, Абдулу, да и другим ребятам кружка, мы ничего о своей затее не сказали, решили, что это тайна останется между нами.
Праздничные торжества проходили у нас в спортивном зале. Сначала выступали музыканты, чтецы. Мы показывали свою сценку в конце программы. Я заранее наполнил кувшин холодной водой и спрятал его подальше от посторонних глаз. Во время спектакля, когда хан - Кафар приказал мне привести старика в чувство, я принес кувшин, но в зале было холодновато, и у меня не поднялась рука вылить воду на распростертого передо мной на полу старика - Абдула. Я остановился в нерешительности. И тут хан - Кафар вскочил со своего места да как Ракричит: Что стоишь ты, эй, Таги?! Опрокидывай кувшин! И словно кто-то схватил меня за руку - полный кувшин опрокинулся на голову Абдула, на приклеенную торчащую бородку. Абдул, естественно, не ожидал такого. Он вскочил как ужаленный и с криком, со сжатыми кулаками бросился ко мне.
Наверно, он ударил бы меня, но я оказался проворнее, перехватил его руку.
Зрители, как видно, не поняли, что произошло на самом деле, все решили, что в сценке так и должно быть, засмеялись, дружно зааплодировали. А я растерялся, Я не знал, как успокоить Абдула, с которого стекала вода. Да и Кафар, видно, не ожидал такого оборота - на какой-то момент даже он оторопел.
На этом дело не кончилось. По пьесе старика нужно было еще раз допросить, но так как на сцене завязалась потасовка, о каких-то новых допросах не могло идти и речи. Мы не знали, как выйти из положения. Наконец хан - Кафар нашелся:
- Уведите! Сейчас же уведите его! И немедленно отрубите голову!
И мы, трое "придворных", тут же схватили Абдула за руки и поволокли со сцены. Абдул снова стал сопротивляться, кричать: "Отпустите! Да отпустите же меня! Что вы со мной вытворяете?!" И эти крики тоже были настолько естественны, что зрители опять рассмеялись и зааплодировали.
Абдул ушел домой, не дождавшись конца спектакля. Начинались зимние каникулы, и я несколько дней не видел его. Когда же занятия возобновились, Абдул в школу не пришел. Один из товарищей навестил его и, вернувшись, рассказал, что Абдул тяжело заболел, у него высокая температура, врач прописал постельный режим. Абдул был слабым, болезненным, стоило подуть ветерку, как у него тут же начинался насморк, а тут - холодная вода! Я понял, что заболел он по моей вине, и казнился: "Ну что из того, что мне велели? Мало ли чего другие могут придумать! Надо свою голову на плечах иметь!" Но легче, конечно, от этих терзаний ни мне, ни Абдулу не становилось.
Вот с тех пор мы и были в ссоре. Не разговаривали вплоть до окончания школы. А там началась война. Сначала ушел на фронт я, потом, слышал, послали учиться в артиллерийское училище и Абдула...
...Я шел улицами Ичеришехера и размышлял. Конечно же Абдул уже вернулся домой. Сейчас встретимся, предадимся воспоминаниям... Столько времени прошло! Столько повидали, пережили! Обоим есть что вспомнить! Конечно, он успешно закончил училище - такой-то способный! - стал офицером. В каком звании может он сейчас быть? Лейтенант? Капитан? А может, даже майор? Демобилизовался ли он? Если не ранен, могли ведь и не демобилизовать, задержать в армии. Ну да ничего, если даже и не вернулся еще домой, расспрошу о нем у его матери тетушки Шахнисы, возьму у нее адрес и напишу Абдулу...
Я шел узкими улочками Ичеришехера, постукивая палочкой по серому потрескавшемуся асфальту. Палочка помогала идти. Раненая нога зажила еще не настолько, чтобы можно было обходиться без такой помощи.
Абдул жил на улице Сабира в одноэтажном домике на самом углу. Вот она, эта улица! Вот он, этот старый домик! За шесть лет он стал старее и ниже. По крайней мере мне так показалось.
Дверь во двор была открыта. Я вошел, думая о том, что скажу при встрече Абдулу, как буду поздравлять с его возвращением тетушку Шахнису. Конечно, они обрадуются моему приходу. Вот только с пустыми руками иду. Будь проклята война и нужда! На базаре ничего невозможно достать! Разве что сушеные фрукты. Но кто ходит в гости с сухофруктами? В гости принято ходить с подарками, со сладостями. "Ну да что поделаешь,- успокоил я себя,- сначала хоть так встретимся, а потом приглашу Абдула с тетушкой Шахнисой к нам, познакомлю их с мамой..."
Я поймал себя на том, что волнуюсь. Волнуюсь, как студент перед трудными экзаменами.
Во дворе все было таким же, как и шесть лет назад. Так же капала вода из крана, который стоял посреди двора, и стекала струйкой в канаву. Эх... сколько раз играли мы возле этого дома в прятки! Сколько раз, когда у нас пересыхало горло, прибегали сюда, во двор, к этому медному потускневшему крану, пили, захлебываясь, воду до тех пор, пока наши животы не раздувались и не становились похожими на бурдюки.
Двор был пуст. На дверях квартиры, где жили Абдул и тетушка Шахниса, висел маленький замок. "Да, все так, как я и предполагал: Абдул еще не вернулся в Баку, а тетушка Шахниса на работе..."
Я слышал, что после смерти мужа тетушка Шахниса устроилась работать в красильню в Чемберекенде'. Сходить туда? Это ведь совсем близко.
Я стоял во дворе и гадал, как поступить: подождать до вечера - к тому времени тетушка Шахниса, конечно, вернется домой - или прийти как-нибудь потом? В это время открылась дверь на балконе позади меня,
- Тебе кого, сынок? - спросила женщина.
- Хотел бы повидать Абдула,- ответил я.
Женщина оглядела меня с ног до головы, задержала взгляд на палочке в моей руке и, немного подумав, спустилась во двор.
- А ты кто будешь?
- Я товарищ Абдула. Мы вместе учились. Раньше я часто приходил в этот двор, тетя.
Женщина прищурила глаза и долго всматривалась в мое лицо.
- Говоришь, раньше приходил? Что-то не припоминаю...- И опустила голову.Нет Абдула, сынок... Не вернулся с войны...
- Значит, еще не вернулся? Я так и думал. Офицеров не всех отпускают. А вы не знаете, тетя Шахниса когда вернется?
Женщина замялась, снова внимательно оглядела меня, по лицу ее пробежала тень.
- Значит, говоришь, ты товарищ Абдула? Мне непонятны были ее вопросы. И чего она так? Неужели не внушаю доверия?
- Да, мы были друзьями, учились в одном классе, Я знал и покойного дядю Гадира.
- Понимаю, понимаю...- Женщина сделала щаг в сторону, пропуская меня вперед.- Ну, проходи в дом, чего же во дворе стоять...
- Спасибо, тетя, я пойду. Что поделать, зайду вечером...
Я повернулся и собрался уже уходить, по женщина окликнула меня:
- Не спеши, сынок, зайди все-таки к нам, я должна тебе кое-что сказать.
Неудобно было входить в чужой дом, но и уходить неловко. С надеждой узнать о товарище я последовал за хозяйкой.
В комнате на ветхом диване, стоявшем в углу, облокотившись на подушки, сидела худая старуха с высохшим, покрытым глубокими морщинами лицом и совершенно белыми волосами. Я поздоровался с ней и сел на стул возле накрытого клеенкой стола. Старуха принялась внимательно рассматривать меня.
- Кто этот военный, Хадиджа?
Женщина, пригласившая меня в комнату, склонилась к уху старухи:
- Это товарищ Абдула, мама!
- Да-а-а,- протянула старуха и еще пристальнее стала всматриваться в мое лицо.- А чего он хочет? - Старуха явно не страдала отсутствием любопытства.
- Я его попросила зайти! - снова склонилась к ней тетя Хадиджа: видно, мать слышала,, совсем уже плохо.
- А-а-а,- снова протянула старуха и что-то зашамкала себе под нос.
Тетя Хадиджа села напротив меня и вздохнула.
- Эх, сынок, язык не поворачивается рассказывать. Храни бог от такого. Разрушен дом Гадира-киши, весь разрушен...- И по щекам ее покатились слезы.
Этого мне было достаточно. Как заведено, уходит отец - в его доме остается сын, он зажигает свет. В доме Гадира-киши свет зажечь некому. Идя сюда, я так настроился на встречу с Абдулом, и вот тебе на... Значит, тетушка Шахниса теперь осталась совсем одна. Бедная женщина! И мужа, и сына потеряла. Как же ей трудно будет одной! Такое тяжелое время!..
- На Абдула пришла похоронка? - спросил я с надеждой, что, может, произошла ошибка, может, он лежит где-нибудь в госпитале. Такое бывало: сообщат о том, что человек погиб, а он, оказывается, находится на излечении.
- Пришла,- всхлипнула тетя Хадиджа.- Ее сам главный командир Абдула прислал.
- Жаль Абдула,-сказал я.- Каким способным был!
- Ах, сынок, сколько они вынесли! Не дай бог никому такого...
Я слушал тетю Хадиджу и думал о том, что теперь я обязан приходить сюда, навещать Шахнису, помогать ей. И еще одна мысль не давала мне покоя: знает ли тетушка Шахниса, что это я был виновником болезни Абдула?.. Посидев еще немного, я поднялся.
- До свидания, тетя Хадиджа. Я сейчас пойду, а вечером обязательно навещу тетушку Шахнису...
Тетя Хадиджа остановила меня, вытерла слезы.
- Подожди, сынок, я ведь еще не все рассказала... Дело... в том...- она осеклась,- что в прошлом году и Шахниса приказала долго жить... Долго болела, тяжело...
Меня словно магнитом снова приковало к стулу
- Так и не узнала, что Абдул погиб,- продолжала печально тетя Хадиджа.- И Абдул о ее смерти не узнал. Когда от него письма приходили, Шахниса каждый раз просила мою младшую дочь читать их и писать ответы. После ее смерти письма Абдула мы получали. И мы отвечали ему так, будто Шахниса-баджи еще жива, благословляет сына, ждет его...
Тетя Хадиджа встала, открыла верхний ящик выцветшего шифоньера и достала оттуда связку аккуратно сложенных солдатских треугольников.
- Вот они, письма Абдула.- Она выбрала из связки один конверт.- А вот и похоронка... Так с тех пор и осталась у нас.
Старуха, хотя и сидела в стороне и плохо слышала, все же поняла, о чем говорим, вставила:
- Гадир и Шахниса приехали к нам из Урмии, жили в этом дворе, снимали комнатушку.
- Да,- с горечью подтвердила тетя Хадиджа,- мы оказались тут по-соседски самыми близкими... Вот и храним все. Никого из родственников не нашлось, чтобы забрать их вещи. Правда, кое-что мы продали. Поминки, как положено, устроили, могилу убрали... Но вот это осталось... Да,- спохватилась она,- хорошо, что вспомнила! Друзья Абдула прислали Шахнисе две фотографии. Они тоже у нас.
Она порылась в ящиках шифоньера, потом стала снимать книги с этажерки и по одной перелистывать их. Из одной толстой книги выпали два снимка.
- Вот они!
На одной из фотографий Абдул был запечатлен с таким же молодым, как и он, лейтенантом. На второй он уже был в звании капитана. И с усами. Усы очень шли ему, придавали бравый вид. Справа на груди у него красовались ордена Александра Невского, Красной Звезды, слева - орден Красного Знамени.
После долгих лет разлуки я хотел встретиться, обняться с Абдулом, а получилось так, что рассматриваю его фотографии... Не довелось нам встретиться...
Вернув фотографии тете Хадидже, я взял из пачки одно из писем Абдула, затем другое, третье... Все они начинались словами "Дорогая мама" и кончались неизменными: "Целую, крепко обнимаю".
Я читал эти письма, и мне казалось, что слышу голос Абдула. Захотелось, чтобы хоть несколько его писем было всегда со мной.
- Если бы вы позволили взять два-три на память,- попросил я.
Тетя Хадиджа придвинула мне всю пачку:
- Бери сколько хочешь, сынок. А хочешь, возьми и фотографии. Я отдала бы тебе все письма, но их хранит как память и моя дочка. Та, что писала тогда Абдулу ответы. Сейчас она учится в десятом классе...
Из фотографий я попросил разрешения взять ту, на которой Абдул был снят в форме капитана. Тетя Хадиджа не стала возражать.
Спрятав письма и снимок в нагрудный карман, я попрощался и вышел во двор. Постоял, в последний раз посмотрел на запертую дверь. Тетя Хадиджа, которая вышла проводить меня, пояснила:
- Их комнату отдали одному холостяку. Он моряк. Бывает дома раз в неделю. Переночует - и снова в море. Шахниса-баджи была совсем не такой соседкой... Да возрадуется ее дух...
* * *
Я шел узкими улочками старого города с грузом печали на плечах и с тяжелой раной в душе. О чем думал я, когда направлялся сюда, и что получилось в действительности...
Сюда я спешил. Волновался. В груди моей жила жажда встречи. Теперь мне спешить некуда. Я размышлял о судьбе Абдула, судьбе его семьи. И еще я думал о том, что все могло быть наоборот: Абдул мог вернуться с фронта и искать меня на улице Касума Измайлова...
МОЙ ДРУГ АБДУЛ
Я шел узкими извилистыми улочками Ичеришехера. Не покривлю душой, если скажу, что этот древний уголок Баку мне дороже новых районов с их широкими проспектами. Тут каждая пядь земли - история. Каждый камень может поведать немало интересного о наших предках, живших на этой священной апшеронской земле много столетий назад.
Я шел навестить своего школьного друга Абдула.
Мы жили за чертой старого города. В последний раз я был у Абдула осенью тридцать девятого года, когда мы всем классом пришли на похороны Гадира-киши, отца Абдула. Он работал грузчиком в бакинском порту, любил своего единственного сына, видел в нем свою надежду. Внезапно заболев, он быстро угас.
Шесть лет не был я здесь и все эти долгие годы не видел Абдула, но из всех своих друзей чаще других вспоминал на фронте именно его. Вспоминал и каждый раз корил себя: ведь в том, что мы рассорились, был виноват я. Ну да ничего, сейчас приду к нему, обнимемся по-солдатски, расцелуемся, и все неприятное забудется. Раньше, хоть война и закончилась в мае, прийти к нему я не мог - до августа находился в госпитале, вернулся в Баку только вчера. И вот иду...
Абдул был самым умным, самым начитанным не только в нашем классе, но и среди всех знакомых мне сверстников. В то время нам казалось, что он знает обо всем, что творится и на земле, и под землей. Если ребята хотели что-нибудь выяснить или узнать, они обращались к Абдулу. И на каждый вопрос у Абдула был готов ответ. Неспроста в школе ему дали кличку "Грамотей".
Абдул нравился девочкам, они постоянно вились возле него, и мы очень завидовали ему из-за этого.
Был у нас свой поэт Кафар. Обычно он писал стихи в праздничные выпуски стенгазеты. Но однажды сочинил сатирическое четверостишие про Абдула. Нам оно понравилось, мы подобрали мотив и иногда хором распевали его.
Абдул, когда слышал это, выходил из себя, лицо его краснело, становилось похожим на петушиный гребешок. Кафара он невзлюбил.
А на меня он обиделся вот из-за чего. У нас в школе был драмкружок. Под руководством Кафара мы ставили и показывали одноактные пьесы. Как-то Кафар сам написал небольшую сценку-сказку. В этой сценке Абдул играл роль отца. Кафар взял себе роль хана. Мне доверили играть роль Таги. Свой спектакль мы собирались показать на школьном новогоднем празднике. Был в пьесе такой эпизод: один крестьянский парень крадет ханского любимого коня и скрывается; арестовывают отца этого парня, приводят к хану; хан спрашивает у него, где сын; отец не говорит, его начинают пытать; не выдержав пыток, отец теряет сознание, хан приказывает придворному побрызгать старику в лицо водой, чтобы тот пришел в себя. Обычно, репетируя эту сценку, я брал пустой кувшин и только делал вид, что брызгаю, но перед спектаклем Кафар велел мне налить в кувшин холодной воды: мол, когда прикажу, выльешь ее на голову отцу - Абдулу. Поначалу я не соглашался делать это, но Кафар убедил меня, что так выйдет лучше, естественней. Конечно, Абдулу, да и другим ребятам кружка, мы ничего о своей затее не сказали, решили, что это тайна останется между нами.
Праздничные торжества проходили у нас в спортивном зале. Сначала выступали музыканты, чтецы. Мы показывали свою сценку в конце программы. Я заранее наполнил кувшин холодной водой и спрятал его подальше от посторонних глаз. Во время спектакля, когда хан - Кафар приказал мне привести старика в чувство, я принес кувшин, но в зале было холодновато, и у меня не поднялась рука вылить воду на распростертого передо мной на полу старика - Абдула. Я остановился в нерешительности. И тут хан - Кафар вскочил со своего места да как Ракричит: Что стоишь ты, эй, Таги?! Опрокидывай кувшин! И словно кто-то схватил меня за руку - полный кувшин опрокинулся на голову Абдула, на приклеенную торчащую бородку. Абдул, естественно, не ожидал такого. Он вскочил как ужаленный и с криком, со сжатыми кулаками бросился ко мне.
Наверно, он ударил бы меня, но я оказался проворнее, перехватил его руку.
Зрители, как видно, не поняли, что произошло на самом деле, все решили, что в сценке так и должно быть, засмеялись, дружно зааплодировали. А я растерялся, Я не знал, как успокоить Абдула, с которого стекала вода. Да и Кафар, видно, не ожидал такого оборота - на какой-то момент даже он оторопел.
На этом дело не кончилось. По пьесе старика нужно было еще раз допросить, но так как на сцене завязалась потасовка, о каких-то новых допросах не могло идти и речи. Мы не знали, как выйти из положения. Наконец хан - Кафар нашелся:
- Уведите! Сейчас же уведите его! И немедленно отрубите голову!
И мы, трое "придворных", тут же схватили Абдула за руки и поволокли со сцены. Абдул снова стал сопротивляться, кричать: "Отпустите! Да отпустите же меня! Что вы со мной вытворяете?!" И эти крики тоже были настолько естественны, что зрители опять рассмеялись и зааплодировали.
Абдул ушел домой, не дождавшись конца спектакля. Начинались зимние каникулы, и я несколько дней не видел его. Когда же занятия возобновились, Абдул в школу не пришел. Один из товарищей навестил его и, вернувшись, рассказал, что Абдул тяжело заболел, у него высокая температура, врач прописал постельный режим. Абдул был слабым, болезненным, стоило подуть ветерку, как у него тут же начинался насморк, а тут - холодная вода! Я понял, что заболел он по моей вине, и казнился: "Ну что из того, что мне велели? Мало ли чего другие могут придумать! Надо свою голову на плечах иметь!" Но легче, конечно, от этих терзаний ни мне, ни Абдулу не становилось.
Вот с тех пор мы и были в ссоре. Не разговаривали вплоть до окончания школы. А там началась война. Сначала ушел на фронт я, потом, слышал, послали учиться в артиллерийское училище и Абдула...
...Я шел улицами Ичеришехера и размышлял. Конечно же Абдул уже вернулся домой. Сейчас встретимся, предадимся воспоминаниям... Столько времени прошло! Столько повидали, пережили! Обоим есть что вспомнить! Конечно, он успешно закончил училище - такой-то способный! - стал офицером. В каком звании может он сейчас быть? Лейтенант? Капитан? А может, даже майор? Демобилизовался ли он? Если не ранен, могли ведь и не демобилизовать, задержать в армии. Ну да ничего, если даже и не вернулся еще домой, расспрошу о нем у его матери тетушки Шахнисы, возьму у нее адрес и напишу Абдулу...
Я шел узкими улочками Ичеришехера, постукивая палочкой по серому потрескавшемуся асфальту. Палочка помогала идти. Раненая нога зажила еще не настолько, чтобы можно было обходиться без такой помощи.
Абдул жил на улице Сабира в одноэтажном домике на самом углу. Вот она, эта улица! Вот он, этот старый домик! За шесть лет он стал старее и ниже. По крайней мере мне так показалось.
Дверь во двор была открыта. Я вошел, думая о том, что скажу при встрече Абдулу, как буду поздравлять с его возвращением тетушку Шахнису. Конечно, они обрадуются моему приходу. Вот только с пустыми руками иду. Будь проклята война и нужда! На базаре ничего невозможно достать! Разве что сушеные фрукты. Но кто ходит в гости с сухофруктами? В гости принято ходить с подарками, со сладостями. "Ну да что поделаешь,- успокоил я себя,- сначала хоть так встретимся, а потом приглашу Абдула с тетушкой Шахнисой к нам, познакомлю их с мамой..."
Я поймал себя на том, что волнуюсь. Волнуюсь, как студент перед трудными экзаменами.
Во дворе все было таким же, как и шесть лет назад. Так же капала вода из крана, который стоял посреди двора, и стекала струйкой в канаву. Эх... сколько раз играли мы возле этого дома в прятки! Сколько раз, когда у нас пересыхало горло, прибегали сюда, во двор, к этому медному потускневшему крану, пили, захлебываясь, воду до тех пор, пока наши животы не раздувались и не становились похожими на бурдюки.
Двор был пуст. На дверях квартиры, где жили Абдул и тетушка Шахниса, висел маленький замок. "Да, все так, как я и предполагал: Абдул еще не вернулся в Баку, а тетушка Шахниса на работе..."
Я слышал, что после смерти мужа тетушка Шахниса устроилась работать в красильню в Чемберекенде'. Сходить туда? Это ведь совсем близко.
Я стоял во дворе и гадал, как поступить: подождать до вечера - к тому времени тетушка Шахниса, конечно, вернется домой - или прийти как-нибудь потом? В это время открылась дверь на балконе позади меня,
- Тебе кого, сынок? - спросила женщина.
- Хотел бы повидать Абдула,- ответил я.
Женщина оглядела меня с ног до головы, задержала взгляд на палочке в моей руке и, немного подумав, спустилась во двор.
- А ты кто будешь?
- Я товарищ Абдула. Мы вместе учились. Раньше я часто приходил в этот двор, тетя.
Женщина прищурила глаза и долго всматривалась в мое лицо.
- Говоришь, раньше приходил? Что-то не припоминаю...- И опустила голову.Нет Абдула, сынок... Не вернулся с войны...
- Значит, еще не вернулся? Я так и думал. Офицеров не всех отпускают. А вы не знаете, тетя Шахниса когда вернется?
Женщина замялась, снова внимательно оглядела меня, по лицу ее пробежала тень.
- Значит, говоришь, ты товарищ Абдула? Мне непонятны были ее вопросы. И чего она так? Неужели не внушаю доверия?
- Да, мы были друзьями, учились в одном классе, Я знал и покойного дядю Гадира.
- Понимаю, понимаю...- Женщина сделала щаг в сторону, пропуская меня вперед.- Ну, проходи в дом, чего же во дворе стоять...
- Спасибо, тетя, я пойду. Что поделать, зайду вечером...
Я повернулся и собрался уже уходить, по женщина окликнула меня:
- Не спеши, сынок, зайди все-таки к нам, я должна тебе кое-что сказать.
Неудобно было входить в чужой дом, но и уходить неловко. С надеждой узнать о товарище я последовал за хозяйкой.
В комнате на ветхом диване, стоявшем в углу, облокотившись на подушки, сидела худая старуха с высохшим, покрытым глубокими морщинами лицом и совершенно белыми волосами. Я поздоровался с ней и сел на стул возле накрытого клеенкой стола. Старуха принялась внимательно рассматривать меня.
- Кто этот военный, Хадиджа?
Женщина, пригласившая меня в комнату, склонилась к уху старухи:
- Это товарищ Абдула, мама!
- Да-а-а,- протянула старуха и еще пристальнее стала всматриваться в мое лицо.- А чего он хочет? - Старуха явно не страдала отсутствием любопытства.
- Я его попросила зайти! - снова склонилась к ней тетя Хадиджа: видно, мать слышала,, совсем уже плохо.
- А-а-а,- снова протянула старуха и что-то зашамкала себе под нос.
Тетя Хадиджа села напротив меня и вздохнула.
- Эх, сынок, язык не поворачивается рассказывать. Храни бог от такого. Разрушен дом Гадира-киши, весь разрушен...- И по щекам ее покатились слезы.
Этого мне было достаточно. Как заведено, уходит отец - в его доме остается сын, он зажигает свет. В доме Гадира-киши свет зажечь некому. Идя сюда, я так настроился на встречу с Абдулом, и вот тебе на... Значит, тетушка Шахниса теперь осталась совсем одна. Бедная женщина! И мужа, и сына потеряла. Как же ей трудно будет одной! Такое тяжелое время!..
- На Абдула пришла похоронка? - спросил я с надеждой, что, может, произошла ошибка, может, он лежит где-нибудь в госпитале. Такое бывало: сообщат о том, что человек погиб, а он, оказывается, находится на излечении.
- Пришла,- всхлипнула тетя Хадиджа.- Ее сам главный командир Абдула прислал.
- Жаль Абдула,-сказал я.- Каким способным был!
- Ах, сынок, сколько они вынесли! Не дай бог никому такого...
Я слушал тетю Хадиджу и думал о том, что теперь я обязан приходить сюда, навещать Шахнису, помогать ей. И еще одна мысль не давала мне покоя: знает ли тетушка Шахниса, что это я был виновником болезни Абдула?.. Посидев еще немного, я поднялся.
- До свидания, тетя Хадиджа. Я сейчас пойду, а вечером обязательно навещу тетушку Шахнису...
Тетя Хадиджа остановила меня, вытерла слезы.
- Подожди, сынок, я ведь еще не все рассказала... Дело... в том...- она осеклась,- что в прошлом году и Шахниса приказала долго жить... Долго болела, тяжело...
Меня словно магнитом снова приковало к стулу
- Так и не узнала, что Абдул погиб,- продолжала печально тетя Хадиджа.- И Абдул о ее смерти не узнал. Когда от него письма приходили, Шахниса каждый раз просила мою младшую дочь читать их и писать ответы. После ее смерти письма Абдула мы получали. И мы отвечали ему так, будто Шахниса-баджи еще жива, благословляет сына, ждет его...
Тетя Хадиджа встала, открыла верхний ящик выцветшего шифоньера и достала оттуда связку аккуратно сложенных солдатских треугольников.
- Вот они, письма Абдула.- Она выбрала из связки один конверт.- А вот и похоронка... Так с тех пор и осталась у нас.
Старуха, хотя и сидела в стороне и плохо слышала, все же поняла, о чем говорим, вставила:
- Гадир и Шахниса приехали к нам из Урмии, жили в этом дворе, снимали комнатушку.
- Да,- с горечью подтвердила тетя Хадиджа,- мы оказались тут по-соседски самыми близкими... Вот и храним все. Никого из родственников не нашлось, чтобы забрать их вещи. Правда, кое-что мы продали. Поминки, как положено, устроили, могилу убрали... Но вот это осталось... Да,- спохватилась она,- хорошо, что вспомнила! Друзья Абдула прислали Шахнисе две фотографии. Они тоже у нас.
Она порылась в ящиках шифоньера, потом стала снимать книги с этажерки и по одной перелистывать их. Из одной толстой книги выпали два снимка.
- Вот они!
На одной из фотографий Абдул был запечатлен с таким же молодым, как и он, лейтенантом. На второй он уже был в звании капитана. И с усами. Усы очень шли ему, придавали бравый вид. Справа на груди у него красовались ордена Александра Невского, Красной Звезды, слева - орден Красного Знамени.
После долгих лет разлуки я хотел встретиться, обняться с Абдулом, а получилось так, что рассматриваю его фотографии... Не довелось нам встретиться...
Вернув фотографии тете Хадидже, я взял из пачки одно из писем Абдула, затем другое, третье... Все они начинались словами "Дорогая мама" и кончались неизменными: "Целую, крепко обнимаю".
Я читал эти письма, и мне казалось, что слышу голос Абдула. Захотелось, чтобы хоть несколько его писем было всегда со мной.
- Если бы вы позволили взять два-три на память,- попросил я.
Тетя Хадиджа придвинула мне всю пачку:
- Бери сколько хочешь, сынок. А хочешь, возьми и фотографии. Я отдала бы тебе все письма, но их хранит как память и моя дочка. Та, что писала тогда Абдулу ответы. Сейчас она учится в десятом классе...
Из фотографий я попросил разрешения взять ту, на которой Абдул был снят в форме капитана. Тетя Хадиджа не стала возражать.
Спрятав письма и снимок в нагрудный карман, я попрощался и вышел во двор. Постоял, в последний раз посмотрел на запертую дверь. Тетя Хадиджа, которая вышла проводить меня, пояснила:
- Их комнату отдали одному холостяку. Он моряк. Бывает дома раз в неделю. Переночует - и снова в море. Шахниса-баджи была совсем не такой соседкой... Да возрадуется ее дух...
* * *
Я шел узкими улочками старого города с грузом печали на плечах и с тяжелой раной в душе. О чем думал я, когда направлялся сюда, и что получилось в действительности...
Сюда я спешил. Волновался. В груди моей жила жажда встречи. Теперь мне спешить некуда. Я размышлял о судьбе Абдула, судьбе его семьи. И еще я думал о том, что все могло быть наоборот: Абдул мог вернуться с фронта и искать меня на улице Касума Измайлова...