Человек со звезды
Сергей Абрамов
Человек со звезды
День какой-то сумасшедший выпал, заполошный прямо день, врагу злому не пожелаешь, всю дорогу – на ногах, на ногах, на ногах, а каблуки тонкие и восемь длинных сантиметров, ходули, конечно, но ходули обвальные, да плюс к тому почти задаром схалявила их Зойка, разве стольник – деньги по нынешним временам? Ой, нет, не деньги, считайте: пятерка – левак поутру, да еще за пятерку рожу скривит, гад; трояк – то, что зовется «шведский стол», хотя шведского там – только официант Свен, который вообще-то эстонец; сигареты у того же шведа недоделанного – еще десятку отдай, но это только для нее, для Зойки, – десятка, потому что она шведа сто раз от метра у себя в пенальчике прятала, отоспаться давала с большого бодуна, а для остального пипла сигаретки – по два червонца, какие ж бабки надо делать, чтобы пристойное курить!.. А поужинать? Если задерживаешься, если заезд большой – еще три чирика; три, да три, да три – будет дырка, а зарплата администраторская – кот наплакал, а пошлый зверь этот скуп на слезы, вот. Впрочем, Зойка на судьбу не в обиде, она ее себе сама выбирала, лелеяла. Грех плакаться, девушка она холостая, самостоятельная, буквально – сама стоит на красивых ногах, на обвальных каблуках, ни у кого помощи не просит и не станет. А кто говорит, что администраторы в отелях берут, плюньте тому в рожу: не про Зойку это тем более. Ладно, от конфет там, от цветов, от флакончика парфюма она не откажется, так ведь для себя же, а не на продажу, или передарить кому нужному – полезное дело, приятное настроение…
Да, ноги.
Ноги гудели часов с пяти, потому что привалили американы, человек шестьдесят, на выставку то ли компьютеров, то ли станков, а заказ был на сорок, куда, спрашивается, двадцать девать? В холлы на кресла?.. Говоров, умный, так и заявил: пусть ночку на креслах перекантуются, если не предупредили, наши люди ведь кантуются – и ничего, а у них, кстати, за бугром без предварительного заказа в приличный отель тоже гамузом не вселишься. Говорову славно: указание выдал, сел в «Волгу» и свалил на дачу. А старший администратор отдувайся. Жалко себя…
Жалко американов. Жалко девочек-регистраторш, которым приказано быть вежливыми и держать улыбку на взводе. Жалко борзых мальчиков из МИДа, которые на всех континентах голубой планеты талдычат про перестройку, которой нет альтернативы. И американам талдычат. Перестройка в державе, перестройка в отеле, двенадцатый этаж приговорили к перестройке, поставили на ремонт – подчистить, что загадили. Зойка бездомную американскую двадцатку – взвод? – уболтала, английский у Зойки легкий, активный, хотя и инязовского розлива, до семи и впрямь на креслах их продержала – «Zoya, darling, Zoya, excellent, what about little party tonight?», «Sure, quys, wait а little, you’ll get your lovely rooms and only after…» – а после семи, кроме нее, в отеле начальства нет, вот она своей хилой властью двадцатый-то этажик и распахни, благо ремонтный конь там еще валяться не начинал.
Но ноги!..
– Зоенька Александровна, – это Мария Ивановна, старшая в дежурной смене, лапочка сладкая, заботливая, – вы домой пойдете или здесь заночуете?
«Заночуете» – не шутка, не подхалимская ирония, у Зойки в пенальчике есть диван, на котором можно спать, на котором как раз и кемарил похмельно вышеупомянутый эстонский товарищ швед.
– Поужинаю и пойду.
Бог с ними, с деньгами, однова живем! – села в синем зале за служебный стол, взяла себе по-человечески, коньячку тоже, ела-пила, слушала вполуха, как еще не для публики – рано еще для публики! – тихонько стебали что-то свое и для себя ресторанные крутые лабухи, разомлела, разомлела и домой пошла.
– Спокойной ночи, девочки.
– Спокойной ночи, Зоя Александровна! – в один голос из-за стекла регистратуры, хор Пятницкого, блин…
Швейцар, сука старая, кадровый кагэбэшник из бывших, а теперь застрельщик перестройки и гласности, на собраниях рвет на груди ливрею, толкуя о нравственности, а сам без трех стольников домой не идет, увидел начальницу, Матросовым под фотоэлемент влез – двери перед ней раскрыл:
– Славно вам почивать, Зоя Александровна…
А шел бы ты… И такси тут как тут. Села на заднее сиденье, спросила:
– Ты что, на прикорме у швейцара?
Морда наглая, кулак – с голову пионера, ржет:
– Двое детишек, Зоя Александровна, все, замечу, кушать хотят, оглоеды.
– Откуда ты меня знаешь? Что-то я тебя не помню…
– Где вам всех упомнить! А мы вас знать должны …
Ну, должны – и хрен с вами, знайте. Закрыла глаза, попыталась подремать – дорога до Марьиной рощи недлинная, но хоть десять минут, хоть пять… А ноги гудят, как провода под током. Все, завязали: на службе – без каблуков, форма одежды летняя, парадная: кроссовки, шорты, майка, в руке серп, в другой – молот…
– Куда ты меня везешь, ласковый?
– Домой, куда…
– А где мой дом?
– С утра в Марьиной роще был. Девятый проезд, так?
– Ну ты жох! А ключа от моей квартиры у тебя нет?
– Ключа нет… – вроде даже обиделся. И сухо: – А все знать – работа требует.
Странная работа. Может, он из кагэбэ?.. Да хоть из цэрэу, лишь бы довез.
Довез.
С моста развернулись через сплошную осевую, въехали в черный Девятый проезд и встали.
– Дальше, пардон, некуда, Зоя Александровна, у меня не танк.
Открыла глаза – вот тебе здрасьте: за день все перекопали, ограду поставили, а на нее – красный фонарь. Кстати, почему красный? Какие такие аналогии имеют место?.. Впрочем, вопрос праздный, бессмысленный, скорее домой, скорее – в койку.
– Может, проводить? – Большого рвения в голосе таксиста не наблюдалось.
– Обойдусь.
– Ну, как знаете… – А сдачи с трояка не дал, вонючка.
На каблуках по таким рытвинам – туфель не жалеть, а Зойка жалела, туфелек у нее – по счету. Сняла, в полиэтиленовый пакет сунула, пошла босиком, пошла своим тридцать пятым номером по сухой земле, по теплой и рассыпчатой марьинорощинской почве, как по летнему полю, как где-нибудь у сестры в деревне Сафарино по Ярославке, а если зажмурить глаза, то и вовсе как в дальнем-предальнем детстве, когда вообще никаких туфель у Зойки не наличествовало. Однако глаза легко было и не зажмуривать: мгла в Девятом проезде, повторим, стояла египетская, а свет из окон дорогу не слишком освещал. Осень. Двадцать один час с копейками, а темно, как в полночь. Зойка миновала первую девятиэтажку, подгребала уже ко второй, к родимой, как из темноты, из-под еле видного тополя услыхала длинный и явно больной стон.
Ей бы опрометью – мимо, в подъезд под кодом, а она, дура, встала и стоит, как неизвестная ей жена неизвестного ей Лота.
– Кто здесь?
Стон повторился, но тише, приглушеннее, словно Существо – кто там? человек? зверь? не видать – понемногу слабело, отходя, быть может, в мир иной. Это что же такое я здесь стою, не шибко грамотно, зато взволнованно подумала Зойка. Она уронила – именно так: пальцы разжала и уронила – на асфальт пакет со сторублевыми баретками и сумку с документами, деньгами, всякими причиндалами для марафета, она уже не думала, не помнила ни о туфлях, ни о малых деньгах в сумке, она, человек действия, для оного освободила руки и шагнула к тополю – из темноты, значит, в темноту.
Маленькое отступление, чтобы чуть-чуть перевести дух.
Зойка, Зоя Александровна, была, как вы просекли, женщиной решительной, не страшащейся возможно нежелательных последствий своих неосторожных шагов. Неженских шагов. Что может, к примеру, повлечь за собой история с малозаконным вселением американских соратников по технической революции в приготовленные к плановому ремонту номера? Выговорешник? Лишение квартальной премии? Временное понижение в чине? Да что бы ни повлекло, Зойке на это начхать: дело сделано, доброе дело, люди спят в постелях, а не в креслах, это – главное, остальное – фуфло. Дальше. Что стрясется, если под означенным тополем лежит… ну кто?.. пьянь?.. убивец?.. насильник-извращенец?.. Что-нибудь, конечно, стрясется, факт. А если не пьянь, не убивец, не насильник? Если там человек концы отбрасывает и одна только Зойка, одна в целом мире – ну нет кругом ни души! – может накрутить «ноль три» и вызвать спасение?..
Людей, способных на поступок, – не на подвиг, нет, на обыкновенный человеческий поступок, не влезающий в рамки всякого рода умных инструкций и правил! – в нашей державе с гулькин нос. С безоблачного детства, с яслей и детсадов всех стригут под одну гребенку, учат не высовываться, не лезть в пекло поперек батьки, а сам батька тоже в пекло не рвется, подавая растущей смене наглядный урок осторожности. Никто не хочет принимать решения сразу. Любимые аргументы: надо подумать, посоветоваться, желательно – с народом. Или так: надо создать комиссию по изучению того-то и сего-то, комиссия изучит и доложит – опять же народу. А если ситуация требует немедленных действий? Если завтра, через час, через секунду будет поздно?..
Хотя, хотя… Немедленные действия мы тоже проходили, и ни к чему толковому они не приводили. Наоборот. Это объяснимо: нежелание принимать экспресс-решение логично рождает неумение его принимать. Опять-таки никто и не умеет…
Ладно, туманные аналогии – побоку. Эдак мы часом в высокие государственные сферы залетим, а при чем они здесь, в Девятом проезде Марьиной рощи? Кесарю – кесарево, а Зойке, выходит, – Зойкино…
Под тополем прямо на мать – сыре – земле полулежал, подперев спиной дерево, какой-то мужичок. Старый или молодой – Зойка не рассмотрела, да не очень-то и рассматривала. Села на корточки, спросила деловито:
– Что стряслось? Пережрал, болезный?
Болезный взглянул на Зойку долгим, как писали в старых романах, взглядом. Странная штука: темнота темнотой, а Зойка резко увидела глаза, будто подсветили их изнутри невесть как, или – что реальнее! – отразилось в них чье-то кухонное окно на первом этаже Зойкиной «башни». И явилось оттуда – из глаз, конечно, а не из окна – эдакое настороженное ожидание. Кого? Чего?..
– Что молчишь? – Зойка не оставила привычно-фамильярный тон, коим вела беседы с многочисленными алкашами из отельной обслуги, хотя и понимала, что болезному худо: то ли сердце прижало, то ли почки, то ли печень, то ли селезенку скрутил летучий приступ, бывает. Но тон сей для Зойки был некой защитной реакцией от разных «вдруг»: мужик все-таки, существо непредсказуемое. Может, придуривается?.. Пусть решит, что перед ним рядовая хабалка из овощного, которая – в факте посягательств на честь запросто врежет по вышеуказанным внутренним органам. – «Скорую» тебе позвать, а, милый?..
Мужик разлепил губы и вроде что-то вякнул.
– Чего-чего? – Ничего, пардон, за дурную рифму, не поняла Зойка и бесстрашно наклонилась над мужиком. – Повтори…
Скорее догадалась, чем услышала:
– Идите… Я полежу…
– Во блин! – изумилась хабалка из овощного. – Полежит он… А помрешь?.. Я, выходит, виноватая буду.
– Я полежу… – через силу повторил мужик и – вот странность-то! – чуть растянул губы вроде в улыбке.
Вроде, значит, улыбнулся он, и Зойка увидела: мужик нестарый, лет, может, сорока, рано такому под тополями концы отбрасывать. Улыбка и решила дело: насильник и убивец, по мнению Зойки, улыбаться жертве не станет.
Сидеть на корточках было неудобно, да и напомним: ноги у Зойки гудели по-прежнему. Она подтянула юбку и бухнулась на колени.
– Видишь, я перед тобой на коленях стою. А ты лежишь. Погано… Почему «скорой» не хочешь? Боишься – упекут? Ну, давай я твоим домашним звякну. Давай телефон. – Все еще хабалка, все еще Художественный театр.
– Нет, – выдохнул мужик.
– Телефона?
– Дома…
– Бомж, что ли? – удивилась Зойка.
Нет, на бомжа мужик не гляделся. Ну ковбоечка, ну джинсы, ну сандалии все хоть и отечественной постройки, однако аккуратное. Провела ладонью по щеке: явно брился с утра, явно. Где, как не дома?
– Приезжий? – новый вопрос задала, потому что на бомжа мужик не среагировал.
– Вроде…
Вот ведь идиотская ситуевина! Поздний вечер, глухая улица, мужик помирает, а Зойка стоит перед ним на красивых – подчеркнем лишний раз коленях и пытает биографию по пунктам стандартной отельной анкеты. Бред!
– Ладно, – вновь мгновенно решила она, – я в этом доме живу. Встать сможешь?
– Я полежу, – занудно повторил мужик.
Зойка уже и злиться начала:
– Заладил: полежу, полежу… Подымайся!
Ухватила его за подмышки (или под мышки? или вообще под мышки? Один разве что Даль знает…), потащила. Мужик не противился, но особо и не помогал. Тяжел был, как боров. Тащить его было скучно, поэтому не станем описывать процесс, а сразу перейдем к результату оного. Впихнула мужика в квартиру, подтолкнула к дивану, он плюхнулся на него (мужик – на диван) и отключился. Зойка уж на что вымоталась, а испугалась: ой, не помер ли, ой, не зря ли тащила? Нет, не помер, не зря: дышал, сопел, хрипел – и то хорошо. Сняла с него сандалии, чтобы обивку диванную ценную не загваздал, прикрыла пледом – пусть спит. Если спит…
И только тогда села в кресло напротив, вытянула – наконец-то по-прежнему красивые ноги, закрыла глаза (или куртуазнее к ситуации: смежила вежды?..) и немедля ужаснулась содеянному: на кой черт она его к себе притаранила? Мало ей своих забот, мало? Сама сегодня еле-еле дышит, бюллетень на раз дадут, а тут еще и полутруп на больную голову. Не-ет, «скорую», и притом – немедленно!
– Не надо «скорую», – внятно, хотя и не открывая глаз, произнес мужик.
Кто возразит против реальности телепатии, поднимите руки. Кто хоть раз в жизни не испытал ее странное, воздействие на издерганный неверием организм сапиенса советикуса? Нет таких, не ищите. А те, кто с пеной у рта отрицает непреложные факты – они-де антинаучны и антинародны! обыкновенные ретрограды, рутинеры и мракобесы. Природа антинаучной быть не может – вот вам афоризм к случаю…
Непреложный факт бревном лежал на югославском диване и на первый взгляд никак не реагировал на окружающую действительность. Просил-просил, чтоб ему полежать дали, и выпросил – дали. Но Зойка, женщина начитанная, охотно верящая в телепатию, телекинез, не говоря уж об экстрасенсах, живо встрепенулась и, не обращая внимания на трупное состояние гостя, потребовала ответа.
– Але, – оригинально начала она, – вы не спите?
Подметим: на «вы» перешла, зауважала…
Но мужик на пустой вопрос не откликнулся.
– Откуда вы узнали, что я про «скорую» подумала? – Плевать было Зойке на явное нежелание гостя вести салонную беседу, жажда знаний оказалась сильнее Зойкиного милосердия. – Ну вы же не спите, я ж вижу же! Откуда вы узнали, откуда? Может, я вслух сказала?
Кто бы устоял перед таким напором? Праздно спрашивать. Мужик тяжко вздохнул и, по-прежнему не открывая глаз, кратко ответил:
– Нет.
– Что – нет? – завела было, но тут же сообразила, что мужик ответил лишь на последний вопрос – про «сказала вслух». Такая тонкая избирательность Зойку не устроила, и она бульдозером поперла далее: – Вы телепат?
Мужику пришлось сознаться.
– Да, – произнес он.
Сознаться-то он сознался, а ни позы не сменил, ни глаз не открыл, всем видом являя, сколь претит ему допрос, навязанный хозяйкой дома и положения. Да и коли хозяйка, так что, можно издеваться над немощным странником?..
Но Зойке его переживания – по фигу. Зойке, как в известных стихах, во всем хотелось дойти до самой сути. И потом: он же полежать просился, так никто его с дивана и не гонит, а о нежелании разговаривать он заранее не заявлял.
– А вот что я сейчас подумала? – Допрос плавно перетекал в стадию легкого эксперимента.
Мужик открыл один глаз – ближний к Зойке, колко глянул на нее и опять же лапидарно ответил:
– Свен.
Вот тут Зойка испытала нечто вроде легкого шока, нечто вроде мистического ужаса испытала любознательная Зойка, поскольку ответ попал в точку, эксперимент можно было закруглять. А подумала-то Зойка буквально вот что: интересно, как его зовут? И узнала – как. Но знание требовало уточнений, и Зойка не смогла молчать:
– Вы швед?
– Нет, – в рифму сказал Свен.
Раз он так назвался, будем так его и называть.
– А кто тогда?
– Все равно не поверите, – ответил Свен и невежливо отвернулся к стене.
Может, невежливо, а может, и обиженно. Зойке стало стыдно: привела в дом больного, говоря красиво, полила цветы своей благотворительности, а дальше, получается, пусть они сами растут? Получается так. А так получаться не должно. По неписаным законам гостеприимства. И хотя ей жутко хотелось выпытать, во что это она не поверит, смирила научный пыл, сказала коротко:
– Я чай поставлю. Чай вам можно?
– Можно, – не поворачиваясь, подтвердил Свен.
Зойка отправилась на кухню, размышляя по пути, почему ей в последнее время везет на Свенов. Другие за всю жизнь ни одного Свена не встретят, а она вон сразу двоих, если считать алкаша официанта. Тот, как мы помним, тоже шведом не был…
Не пожадничала, разорилась, заварила «Липтон» из дареной английской жестянки. Подумала: жрать он, наверно, хочет. Слепила пару бутербродов с дефицитной салями, помыла единственный помидор – больше ничего в холодильнике не отыскалось. Да и откуда бы? Жизнь Зойки, повторим, текла в унылых берегах общепита, где особых деликатесов не водится. Водрузила приготовленное на поднос и понесла в комнату.
Мужик Свен как лежал, так и лежал. То ли спал, то ли телепатировал полегоньку. Зойка встала у дивана этакой шоколадницей с картины Лиотара и послала Свену мощную телепатему: мол, просыпайся, просыпайтесь, мол, я расстаралась, мол, поесть тебе, вам принесла. Свен на посыл не отреагировал. Тогда Зойка поставила поднос на журнальный столик и внаглую потрясла Свена за плечо. Он, похоже, и впрямь спал, поскольку от тряски дернулся, резко сел и глупо спросил:
– Что?
На сей раз открыты были оба глаза, и смотрели они на Зойку довольно-таки испуганно. Зойка машинально – женщина! – отметила, что глаза у него по-шведски голубые. Может, врет, что не швед?..
– Просыпайтесь, – повторила она вслух свою телепатему. – Я принесла чай и бутерброды.
– Спасибо. – Свен опустил ноги на пол, уселся ровненько, руки на колени положил – ну прямо пионер – всем – детям – пример. – Я есть не буду.
– Как так?
– Мне не надо.
– Это еще почему? – возмутилась Зойка. Возмутилась она тем, что труд ее бескорыстный пропадал даром. А вслух возмущение объяснила иначе: – Вы потеряли много сил, вам надо чуть-чуть подкрепиться. Надо.
– Не надо. Мне нельзя. Только вода. Чай. – Все ровненько, без эмоций. Больной?..
– Диета?
– Что есть диета?
Точно, больной.
– Это когда нельзя есть то, что есть нельзя. Но очень хочется.
– Мне не хочется. – Похоже, он получше себя чувствовал. Говорил вот отлично. – Не уговаривайте. Я все равно буду отказывать.
И говорил-то безо всякого акцента, а предложения строил не очень по-русски. Может, тоже эстонец, мельком подумала Зойка, как тот Свен? Или литовец?.. И устыдилась: какая разница? Да хоть папуас. Другое дело, что какой-то он… какой?.. непонятный, вот какой, больной – не больной, псих – не псих, ест – не ест, жидкость ему подавай, что-то не то. А вдруг он шпион? Или круче: инопланетянин?..
Что на уме – то на языке:
– Свен, а вы не шпион? Или вы с летающей тарелки, инопланетянин, extra-terrestrial?
Ну конечно же она не всерьез, конечно же она схохмила, little конечно же joke, sir, не более того – надо ж как-то расшевелить истукана, сидит сиднем, глазами ее сверлит-колет-буравит, страшно аж жуть. Пусть улыбнется, ведь умеет же он улыбаться. Наверно… А Свен не улыбнулся. Скорей испугался. Зойка уловила его испуг то ли пресловутым шестым, то ли сто шестым чувством и тоже испугалась, чего – сама не ведая.
– Я ж пошутила, – на всякий случай объяснила она, отмазалась, есть такой милый термин.
Но Свен на отмазку не клюнул, а вовсе даже ответил:
– Вы угадали.
– Что угадала? – Испуг легко пролетел, а его незаконное место тотчас заняла стерва злость: на Свена, идиотствующего почем зря, на себя – дуру бабу, приволокшую этого клоуна-соблазнителя в квартиру, на работу свою бешеную, заставляющую порядочную женщину черт-те когда поздно возвращаться домой. – Что, блин, угадала? Что шпион? Так это ж голому ежу ясно! – Опять Художественный театр попер, помноженный на упомянутую злость. – И не отпирайся! Я сейчас на Лубянку позвоню, за тобой приедут, колись с ходу. Запишут как явку с повинной, на суде учтут… – несла что ни попадя, сама себя накачивала по системе К. С. Станиславского, потому что решила: Свена этого мороженого надо гнать в три шеи, нет – в четыре, в десять шей, пока он не полез к ней с глупостями приставать или не слямзил из дому чего-нибудь высокоценного. Но выгнать так просто – этого Зойка не умела, поэтому и заводилась, как каратист перед схваткой – ууоохха! Или что-то вроде.
Свен, несколько ошарашенный неожиданной атакой, на секунду выполз из своего коллапса и мирно, вполне по-русски, спросил:
– Вы чего?
– А ничего, блин! – разорялась Зойка, не покидая, однако, глубокого кресла, диванного родственника, куда забралась с ногами и откуда, в случае сексуальных посягательств, ногами же могла отбиться. – Я-то ничего, блин, а вот ты чего? Вот чего, швед, полежал, посидел, пора и честь знать. Вали отсюда по холодку. Мне завтра на службу к девяти…
– Конечно-конечно, я уйду, спасибо, – быстро и безропотно сказал Свен, нашарил у дивана свои сандалики, встал. – Извините. Я понимаю. Я пошел. Да?
– Всего вам доброго, – благовоспитанно попрощалась Зойка. – Не стоит благодарности…
Злость канула так же скоро, как и набежала. Свена стало жаль, но менять решения на скаку – это, считала Зойка, ниже ее высокого женского достоинства. Да и к чему менять? Пусть себе идет. Завтра и вправду рано вставать…
Свен пошел к выходу, шлепая и шмыгая незастегнутыми сандалиями, уже у двери обернулся, заявил:
– Вы хороший человек, Зоя. Добрый. Зря вы себя другой придумываете это больно. А я не шпион, я не знаю такого слова. Я еще не все ваши слова знаю, но буду очень скоро знать все. Вы правы, я – инопланетянин. И прибыл к вам меньше часа назад по вашему времени.
– Ага, – подтвердила Зойка, не покидая кресла по-прежнему: мало ли что… – Тарелка присела на Шереметьевской возле церкви Нечаянной Радости. И вся Нечаянная Радость – мне одной. Спасибочки…
– Тарелка?.. Это как?.. Да, я помню… Unknown flying object. Так, кажется, в научной литературе?.. – Выходит, он не только русский «будет скоро знать», выходит, он и английский по научной литературе помаленьку прикидывает. – Нет, я прибыл иначе.
– Нуль-транспортировка? Телепортация? – Зойка была фантастически подкована. В том смысле, что знала фантастику.
– Как вы сказали?.. Нуль-транспортировка? Хороший термин. Да, похоже.
И с этими прощальными словами он дверь открыл и вышел в никуда. Стихи.
Самое время перевести дух и вспомнить хороший американский фильм про человека со звезды, про обаятельного стармена, внезапно материализовавшегося в доме молодой вдовы, материализовавшегося в родимом облике ее покойного супруга и, как водится, преследуемого гадами учеными, возжелавшими на нем, на воскресшем, значит, муже-пришельце, ставить свои преступные опыты, резать там, кислотами травить, под микроскоп совать, ничуть не думая о межзвездном гуманизме. Зойка сей фильм глядела, в свое время отнеслась к нему с теплом, и сейчас, естественно, вспомнила обаятельного актера, чем-то, кстати, похожего на шведа, хотя и с типично английской фамилией.
Ситуация из фильма повторилась если не в деталях, то в сути. Правда, предстал он перед Зойкой в чужом обличье, а не под маской бывшего благоверного, слинявшего от нее три года назад с посторонней юницей. Но, в отличие от киновдовы, Зойка не прониклась бедой инопланетянина, не рванулась сломя голову помогать ему, а просто-напросто выставила за дверь: мол, разбирайся сам со своими проблемами, мол, рули в Академию наук, мол, советские ученые – самые гуманные в мире, они резать не станут, и микроскопов у них не хватает, так что помогут бескорыстно. Логично поступила Зойка. По-советски. Так будет с каждым, кто покусится. Ни пяди родной земли не отдадим инопланетным агрессорам. Так поступают пионеры… Да и в самом деле: какой, к чертям собачьим, пришелец? Это в конце двадцатого века, на исходе лета, посреди Марьиной рощи?.. Нечаянная радость… А в «Вечерней любимой газете Москве», между прочим, регулярно печатаются сводки уголовных происшествий, где легко проследить рост изнасилований и квартирных краж, совершенных как раз такими пришельцами.
А что до кино – так это ж в кино!
Зойка вылезла из спасительного кресла, пошла в прихожую, накинула на дверь очень стальную цепочку. Есть ей, как и Свену, не хотелось, но чай выпить стоило. Чай снимает последствия стрессов, а Зойка только что испытала сильный стресс, который сама на собственный зад словила.
Да, ноги.
Ноги гудели часов с пяти, потому что привалили американы, человек шестьдесят, на выставку то ли компьютеров, то ли станков, а заказ был на сорок, куда, спрашивается, двадцать девать? В холлы на кресла?.. Говоров, умный, так и заявил: пусть ночку на креслах перекантуются, если не предупредили, наши люди ведь кантуются – и ничего, а у них, кстати, за бугром без предварительного заказа в приличный отель тоже гамузом не вселишься. Говорову славно: указание выдал, сел в «Волгу» и свалил на дачу. А старший администратор отдувайся. Жалко себя…
Жалко американов. Жалко девочек-регистраторш, которым приказано быть вежливыми и держать улыбку на взводе. Жалко борзых мальчиков из МИДа, которые на всех континентах голубой планеты талдычат про перестройку, которой нет альтернативы. И американам талдычат. Перестройка в державе, перестройка в отеле, двенадцатый этаж приговорили к перестройке, поставили на ремонт – подчистить, что загадили. Зойка бездомную американскую двадцатку – взвод? – уболтала, английский у Зойки легкий, активный, хотя и инязовского розлива, до семи и впрямь на креслах их продержала – «Zoya, darling, Zoya, excellent, what about little party tonight?», «Sure, quys, wait а little, you’ll get your lovely rooms and only after…» – а после семи, кроме нее, в отеле начальства нет, вот она своей хилой властью двадцатый-то этажик и распахни, благо ремонтный конь там еще валяться не начинал.
Но ноги!..
– Зоенька Александровна, – это Мария Ивановна, старшая в дежурной смене, лапочка сладкая, заботливая, – вы домой пойдете или здесь заночуете?
«Заночуете» – не шутка, не подхалимская ирония, у Зойки в пенальчике есть диван, на котором можно спать, на котором как раз и кемарил похмельно вышеупомянутый эстонский товарищ швед.
– Поужинаю и пойду.
Бог с ними, с деньгами, однова живем! – села в синем зале за служебный стол, взяла себе по-человечески, коньячку тоже, ела-пила, слушала вполуха, как еще не для публики – рано еще для публики! – тихонько стебали что-то свое и для себя ресторанные крутые лабухи, разомлела, разомлела и домой пошла.
– Спокойной ночи, девочки.
– Спокойной ночи, Зоя Александровна! – в один голос из-за стекла регистратуры, хор Пятницкого, блин…
Швейцар, сука старая, кадровый кагэбэшник из бывших, а теперь застрельщик перестройки и гласности, на собраниях рвет на груди ливрею, толкуя о нравственности, а сам без трех стольников домой не идет, увидел начальницу, Матросовым под фотоэлемент влез – двери перед ней раскрыл:
– Славно вам почивать, Зоя Александровна…
А шел бы ты… И такси тут как тут. Села на заднее сиденье, спросила:
– Ты что, на прикорме у швейцара?
Морда наглая, кулак – с голову пионера, ржет:
– Двое детишек, Зоя Александровна, все, замечу, кушать хотят, оглоеды.
– Откуда ты меня знаешь? Что-то я тебя не помню…
– Где вам всех упомнить! А мы вас знать должны …
Ну, должны – и хрен с вами, знайте. Закрыла глаза, попыталась подремать – дорога до Марьиной рощи недлинная, но хоть десять минут, хоть пять… А ноги гудят, как провода под током. Все, завязали: на службе – без каблуков, форма одежды летняя, парадная: кроссовки, шорты, майка, в руке серп, в другой – молот…
– Куда ты меня везешь, ласковый?
– Домой, куда…
– А где мой дом?
– С утра в Марьиной роще был. Девятый проезд, так?
– Ну ты жох! А ключа от моей квартиры у тебя нет?
– Ключа нет… – вроде даже обиделся. И сухо: – А все знать – работа требует.
Странная работа. Может, он из кагэбэ?.. Да хоть из цэрэу, лишь бы довез.
Довез.
С моста развернулись через сплошную осевую, въехали в черный Девятый проезд и встали.
– Дальше, пардон, некуда, Зоя Александровна, у меня не танк.
Открыла глаза – вот тебе здрасьте: за день все перекопали, ограду поставили, а на нее – красный фонарь. Кстати, почему красный? Какие такие аналогии имеют место?.. Впрочем, вопрос праздный, бессмысленный, скорее домой, скорее – в койку.
– Может, проводить? – Большого рвения в голосе таксиста не наблюдалось.
– Обойдусь.
– Ну, как знаете… – А сдачи с трояка не дал, вонючка.
На каблуках по таким рытвинам – туфель не жалеть, а Зойка жалела, туфелек у нее – по счету. Сняла, в полиэтиленовый пакет сунула, пошла босиком, пошла своим тридцать пятым номером по сухой земле, по теплой и рассыпчатой марьинорощинской почве, как по летнему полю, как где-нибудь у сестры в деревне Сафарино по Ярославке, а если зажмурить глаза, то и вовсе как в дальнем-предальнем детстве, когда вообще никаких туфель у Зойки не наличествовало. Однако глаза легко было и не зажмуривать: мгла в Девятом проезде, повторим, стояла египетская, а свет из окон дорогу не слишком освещал. Осень. Двадцать один час с копейками, а темно, как в полночь. Зойка миновала первую девятиэтажку, подгребала уже ко второй, к родимой, как из темноты, из-под еле видного тополя услыхала длинный и явно больной стон.
Ей бы опрометью – мимо, в подъезд под кодом, а она, дура, встала и стоит, как неизвестная ей жена неизвестного ей Лота.
– Кто здесь?
Стон повторился, но тише, приглушеннее, словно Существо – кто там? человек? зверь? не видать – понемногу слабело, отходя, быть может, в мир иной. Это что же такое я здесь стою, не шибко грамотно, зато взволнованно подумала Зойка. Она уронила – именно так: пальцы разжала и уронила – на асфальт пакет со сторублевыми баретками и сумку с документами, деньгами, всякими причиндалами для марафета, она уже не думала, не помнила ни о туфлях, ни о малых деньгах в сумке, она, человек действия, для оного освободила руки и шагнула к тополю – из темноты, значит, в темноту.
Маленькое отступление, чтобы чуть-чуть перевести дух.
Зойка, Зоя Александровна, была, как вы просекли, женщиной решительной, не страшащейся возможно нежелательных последствий своих неосторожных шагов. Неженских шагов. Что может, к примеру, повлечь за собой история с малозаконным вселением американских соратников по технической революции в приготовленные к плановому ремонту номера? Выговорешник? Лишение квартальной премии? Временное понижение в чине? Да что бы ни повлекло, Зойке на это начхать: дело сделано, доброе дело, люди спят в постелях, а не в креслах, это – главное, остальное – фуфло. Дальше. Что стрясется, если под означенным тополем лежит… ну кто?.. пьянь?.. убивец?.. насильник-извращенец?.. Что-нибудь, конечно, стрясется, факт. А если не пьянь, не убивец, не насильник? Если там человек концы отбрасывает и одна только Зойка, одна в целом мире – ну нет кругом ни души! – может накрутить «ноль три» и вызвать спасение?..
Людей, способных на поступок, – не на подвиг, нет, на обыкновенный человеческий поступок, не влезающий в рамки всякого рода умных инструкций и правил! – в нашей державе с гулькин нос. С безоблачного детства, с яслей и детсадов всех стригут под одну гребенку, учат не высовываться, не лезть в пекло поперек батьки, а сам батька тоже в пекло не рвется, подавая растущей смене наглядный урок осторожности. Никто не хочет принимать решения сразу. Любимые аргументы: надо подумать, посоветоваться, желательно – с народом. Или так: надо создать комиссию по изучению того-то и сего-то, комиссия изучит и доложит – опять же народу. А если ситуация требует немедленных действий? Если завтра, через час, через секунду будет поздно?..
Хотя, хотя… Немедленные действия мы тоже проходили, и ни к чему толковому они не приводили. Наоборот. Это объяснимо: нежелание принимать экспресс-решение логично рождает неумение его принимать. Опять-таки никто и не умеет…
Ладно, туманные аналогии – побоку. Эдак мы часом в высокие государственные сферы залетим, а при чем они здесь, в Девятом проезде Марьиной рощи? Кесарю – кесарево, а Зойке, выходит, – Зойкино…
Под тополем прямо на мать – сыре – земле полулежал, подперев спиной дерево, какой-то мужичок. Старый или молодой – Зойка не рассмотрела, да не очень-то и рассматривала. Села на корточки, спросила деловито:
– Что стряслось? Пережрал, болезный?
Болезный взглянул на Зойку долгим, как писали в старых романах, взглядом. Странная штука: темнота темнотой, а Зойка резко увидела глаза, будто подсветили их изнутри невесть как, или – что реальнее! – отразилось в них чье-то кухонное окно на первом этаже Зойкиной «башни». И явилось оттуда – из глаз, конечно, а не из окна – эдакое настороженное ожидание. Кого? Чего?..
– Что молчишь? – Зойка не оставила привычно-фамильярный тон, коим вела беседы с многочисленными алкашами из отельной обслуги, хотя и понимала, что болезному худо: то ли сердце прижало, то ли почки, то ли печень, то ли селезенку скрутил летучий приступ, бывает. Но тон сей для Зойки был некой защитной реакцией от разных «вдруг»: мужик все-таки, существо непредсказуемое. Может, придуривается?.. Пусть решит, что перед ним рядовая хабалка из овощного, которая – в факте посягательств на честь запросто врежет по вышеуказанным внутренним органам. – «Скорую» тебе позвать, а, милый?..
Мужик разлепил губы и вроде что-то вякнул.
– Чего-чего? – Ничего, пардон, за дурную рифму, не поняла Зойка и бесстрашно наклонилась над мужиком. – Повтори…
Скорее догадалась, чем услышала:
– Идите… Я полежу…
– Во блин! – изумилась хабалка из овощного. – Полежит он… А помрешь?.. Я, выходит, виноватая буду.
– Я полежу… – через силу повторил мужик и – вот странность-то! – чуть растянул губы вроде в улыбке.
Вроде, значит, улыбнулся он, и Зойка увидела: мужик нестарый, лет, может, сорока, рано такому под тополями концы отбрасывать. Улыбка и решила дело: насильник и убивец, по мнению Зойки, улыбаться жертве не станет.
Сидеть на корточках было неудобно, да и напомним: ноги у Зойки гудели по-прежнему. Она подтянула юбку и бухнулась на колени.
– Видишь, я перед тобой на коленях стою. А ты лежишь. Погано… Почему «скорой» не хочешь? Боишься – упекут? Ну, давай я твоим домашним звякну. Давай телефон. – Все еще хабалка, все еще Художественный театр.
– Нет, – выдохнул мужик.
– Телефона?
– Дома…
– Бомж, что ли? – удивилась Зойка.
Нет, на бомжа мужик не гляделся. Ну ковбоечка, ну джинсы, ну сандалии все хоть и отечественной постройки, однако аккуратное. Провела ладонью по щеке: явно брился с утра, явно. Где, как не дома?
– Приезжий? – новый вопрос задала, потому что на бомжа мужик не среагировал.
– Вроде…
Вот ведь идиотская ситуевина! Поздний вечер, глухая улица, мужик помирает, а Зойка стоит перед ним на красивых – подчеркнем лишний раз коленях и пытает биографию по пунктам стандартной отельной анкеты. Бред!
– Ладно, – вновь мгновенно решила она, – я в этом доме живу. Встать сможешь?
– Я полежу, – занудно повторил мужик.
Зойка уже и злиться начала:
– Заладил: полежу, полежу… Подымайся!
Ухватила его за подмышки (или под мышки? или вообще под мышки? Один разве что Даль знает…), потащила. Мужик не противился, но особо и не помогал. Тяжел был, как боров. Тащить его было скучно, поэтому не станем описывать процесс, а сразу перейдем к результату оного. Впихнула мужика в квартиру, подтолкнула к дивану, он плюхнулся на него (мужик – на диван) и отключился. Зойка уж на что вымоталась, а испугалась: ой, не помер ли, ой, не зря ли тащила? Нет, не помер, не зря: дышал, сопел, хрипел – и то хорошо. Сняла с него сандалии, чтобы обивку диванную ценную не загваздал, прикрыла пледом – пусть спит. Если спит…
И только тогда села в кресло напротив, вытянула – наконец-то по-прежнему красивые ноги, закрыла глаза (или куртуазнее к ситуации: смежила вежды?..) и немедля ужаснулась содеянному: на кой черт она его к себе притаранила? Мало ей своих забот, мало? Сама сегодня еле-еле дышит, бюллетень на раз дадут, а тут еще и полутруп на больную голову. Не-ет, «скорую», и притом – немедленно!
– Не надо «скорую», – внятно, хотя и не открывая глаз, произнес мужик.
Кто возразит против реальности телепатии, поднимите руки. Кто хоть раз в жизни не испытал ее странное, воздействие на издерганный неверием организм сапиенса советикуса? Нет таких, не ищите. А те, кто с пеной у рта отрицает непреложные факты – они-де антинаучны и антинародны! обыкновенные ретрограды, рутинеры и мракобесы. Природа антинаучной быть не может – вот вам афоризм к случаю…
Непреложный факт бревном лежал на югославском диване и на первый взгляд никак не реагировал на окружающую действительность. Просил-просил, чтоб ему полежать дали, и выпросил – дали. Но Зойка, женщина начитанная, охотно верящая в телепатию, телекинез, не говоря уж об экстрасенсах, живо встрепенулась и, не обращая внимания на трупное состояние гостя, потребовала ответа.
– Але, – оригинально начала она, – вы не спите?
Подметим: на «вы» перешла, зауважала…
Но мужик на пустой вопрос не откликнулся.
– Откуда вы узнали, что я про «скорую» подумала? – Плевать было Зойке на явное нежелание гостя вести салонную беседу, жажда знаний оказалась сильнее Зойкиного милосердия. – Ну вы же не спите, я ж вижу же! Откуда вы узнали, откуда? Может, я вслух сказала?
Кто бы устоял перед таким напором? Праздно спрашивать. Мужик тяжко вздохнул и, по-прежнему не открывая глаз, кратко ответил:
– Нет.
– Что – нет? – завела было, но тут же сообразила, что мужик ответил лишь на последний вопрос – про «сказала вслух». Такая тонкая избирательность Зойку не устроила, и она бульдозером поперла далее: – Вы телепат?
Мужику пришлось сознаться.
– Да, – произнес он.
Сознаться-то он сознался, а ни позы не сменил, ни глаз не открыл, всем видом являя, сколь претит ему допрос, навязанный хозяйкой дома и положения. Да и коли хозяйка, так что, можно издеваться над немощным странником?..
Но Зойке его переживания – по фигу. Зойке, как в известных стихах, во всем хотелось дойти до самой сути. И потом: он же полежать просился, так никто его с дивана и не гонит, а о нежелании разговаривать он заранее не заявлял.
– А вот что я сейчас подумала? – Допрос плавно перетекал в стадию легкого эксперимента.
Мужик открыл один глаз – ближний к Зойке, колко глянул на нее и опять же лапидарно ответил:
– Свен.
Вот тут Зойка испытала нечто вроде легкого шока, нечто вроде мистического ужаса испытала любознательная Зойка, поскольку ответ попал в точку, эксперимент можно было закруглять. А подумала-то Зойка буквально вот что: интересно, как его зовут? И узнала – как. Но знание требовало уточнений, и Зойка не смогла молчать:
– Вы швед?
– Нет, – в рифму сказал Свен.
Раз он так назвался, будем так его и называть.
– А кто тогда?
– Все равно не поверите, – ответил Свен и невежливо отвернулся к стене.
Может, невежливо, а может, и обиженно. Зойке стало стыдно: привела в дом больного, говоря красиво, полила цветы своей благотворительности, а дальше, получается, пусть они сами растут? Получается так. А так получаться не должно. По неписаным законам гостеприимства. И хотя ей жутко хотелось выпытать, во что это она не поверит, смирила научный пыл, сказала коротко:
– Я чай поставлю. Чай вам можно?
– Можно, – не поворачиваясь, подтвердил Свен.
Зойка отправилась на кухню, размышляя по пути, почему ей в последнее время везет на Свенов. Другие за всю жизнь ни одного Свена не встретят, а она вон сразу двоих, если считать алкаша официанта. Тот, как мы помним, тоже шведом не был…
Не пожадничала, разорилась, заварила «Липтон» из дареной английской жестянки. Подумала: жрать он, наверно, хочет. Слепила пару бутербродов с дефицитной салями, помыла единственный помидор – больше ничего в холодильнике не отыскалось. Да и откуда бы? Жизнь Зойки, повторим, текла в унылых берегах общепита, где особых деликатесов не водится. Водрузила приготовленное на поднос и понесла в комнату.
Мужик Свен как лежал, так и лежал. То ли спал, то ли телепатировал полегоньку. Зойка встала у дивана этакой шоколадницей с картины Лиотара и послала Свену мощную телепатему: мол, просыпайся, просыпайтесь, мол, я расстаралась, мол, поесть тебе, вам принесла. Свен на посыл не отреагировал. Тогда Зойка поставила поднос на журнальный столик и внаглую потрясла Свена за плечо. Он, похоже, и впрямь спал, поскольку от тряски дернулся, резко сел и глупо спросил:
– Что?
На сей раз открыты были оба глаза, и смотрели они на Зойку довольно-таки испуганно. Зойка машинально – женщина! – отметила, что глаза у него по-шведски голубые. Может, врет, что не швед?..
– Просыпайтесь, – повторила она вслух свою телепатему. – Я принесла чай и бутерброды.
– Спасибо. – Свен опустил ноги на пол, уселся ровненько, руки на колени положил – ну прямо пионер – всем – детям – пример. – Я есть не буду.
– Как так?
– Мне не надо.
– Это еще почему? – возмутилась Зойка. Возмутилась она тем, что труд ее бескорыстный пропадал даром. А вслух возмущение объяснила иначе: – Вы потеряли много сил, вам надо чуть-чуть подкрепиться. Надо.
– Не надо. Мне нельзя. Только вода. Чай. – Все ровненько, без эмоций. Больной?..
– Диета?
– Что есть диета?
Точно, больной.
– Это когда нельзя есть то, что есть нельзя. Но очень хочется.
– Мне не хочется. – Похоже, он получше себя чувствовал. Говорил вот отлично. – Не уговаривайте. Я все равно буду отказывать.
И говорил-то безо всякого акцента, а предложения строил не очень по-русски. Может, тоже эстонец, мельком подумала Зойка, как тот Свен? Или литовец?.. И устыдилась: какая разница? Да хоть папуас. Другое дело, что какой-то он… какой?.. непонятный, вот какой, больной – не больной, псих – не псих, ест – не ест, жидкость ему подавай, что-то не то. А вдруг он шпион? Или круче: инопланетянин?..
Что на уме – то на языке:
– Свен, а вы не шпион? Или вы с летающей тарелки, инопланетянин, extra-terrestrial?
Ну конечно же она не всерьез, конечно же она схохмила, little конечно же joke, sir, не более того – надо ж как-то расшевелить истукана, сидит сиднем, глазами ее сверлит-колет-буравит, страшно аж жуть. Пусть улыбнется, ведь умеет же он улыбаться. Наверно… А Свен не улыбнулся. Скорей испугался. Зойка уловила его испуг то ли пресловутым шестым, то ли сто шестым чувством и тоже испугалась, чего – сама не ведая.
– Я ж пошутила, – на всякий случай объяснила она, отмазалась, есть такой милый термин.
Но Свен на отмазку не клюнул, а вовсе даже ответил:
– Вы угадали.
– Что угадала? – Испуг легко пролетел, а его незаконное место тотчас заняла стерва злость: на Свена, идиотствующего почем зря, на себя – дуру бабу, приволокшую этого клоуна-соблазнителя в квартиру, на работу свою бешеную, заставляющую порядочную женщину черт-те когда поздно возвращаться домой. – Что, блин, угадала? Что шпион? Так это ж голому ежу ясно! – Опять Художественный театр попер, помноженный на упомянутую злость. – И не отпирайся! Я сейчас на Лубянку позвоню, за тобой приедут, колись с ходу. Запишут как явку с повинной, на суде учтут… – несла что ни попадя, сама себя накачивала по системе К. С. Станиславского, потому что решила: Свена этого мороженого надо гнать в три шеи, нет – в четыре, в десять шей, пока он не полез к ней с глупостями приставать или не слямзил из дому чего-нибудь высокоценного. Но выгнать так просто – этого Зойка не умела, поэтому и заводилась, как каратист перед схваткой – ууоохха! Или что-то вроде.
Свен, несколько ошарашенный неожиданной атакой, на секунду выполз из своего коллапса и мирно, вполне по-русски, спросил:
– Вы чего?
– А ничего, блин! – разорялась Зойка, не покидая, однако, глубокого кресла, диванного родственника, куда забралась с ногами и откуда, в случае сексуальных посягательств, ногами же могла отбиться. – Я-то ничего, блин, а вот ты чего? Вот чего, швед, полежал, посидел, пора и честь знать. Вали отсюда по холодку. Мне завтра на службу к девяти…
– Конечно-конечно, я уйду, спасибо, – быстро и безропотно сказал Свен, нашарил у дивана свои сандалики, встал. – Извините. Я понимаю. Я пошел. Да?
– Всего вам доброго, – благовоспитанно попрощалась Зойка. – Не стоит благодарности…
Злость канула так же скоро, как и набежала. Свена стало жаль, но менять решения на скаку – это, считала Зойка, ниже ее высокого женского достоинства. Да и к чему менять? Пусть себе идет. Завтра и вправду рано вставать…
Свен пошел к выходу, шлепая и шмыгая незастегнутыми сандалиями, уже у двери обернулся, заявил:
– Вы хороший человек, Зоя. Добрый. Зря вы себя другой придумываете это больно. А я не шпион, я не знаю такого слова. Я еще не все ваши слова знаю, но буду очень скоро знать все. Вы правы, я – инопланетянин. И прибыл к вам меньше часа назад по вашему времени.
– Ага, – подтвердила Зойка, не покидая кресла по-прежнему: мало ли что… – Тарелка присела на Шереметьевской возле церкви Нечаянной Радости. И вся Нечаянная Радость – мне одной. Спасибочки…
– Тарелка?.. Это как?.. Да, я помню… Unknown flying object. Так, кажется, в научной литературе?.. – Выходит, он не только русский «будет скоро знать», выходит, он и английский по научной литературе помаленьку прикидывает. – Нет, я прибыл иначе.
– Нуль-транспортировка? Телепортация? – Зойка была фантастически подкована. В том смысле, что знала фантастику.
– Как вы сказали?.. Нуль-транспортировка? Хороший термин. Да, похоже.
И с этими прощальными словами он дверь открыл и вышел в никуда. Стихи.
Самое время перевести дух и вспомнить хороший американский фильм про человека со звезды, про обаятельного стармена, внезапно материализовавшегося в доме молодой вдовы, материализовавшегося в родимом облике ее покойного супруга и, как водится, преследуемого гадами учеными, возжелавшими на нем, на воскресшем, значит, муже-пришельце, ставить свои преступные опыты, резать там, кислотами травить, под микроскоп совать, ничуть не думая о межзвездном гуманизме. Зойка сей фильм глядела, в свое время отнеслась к нему с теплом, и сейчас, естественно, вспомнила обаятельного актера, чем-то, кстати, похожего на шведа, хотя и с типично английской фамилией.
Ситуация из фильма повторилась если не в деталях, то в сути. Правда, предстал он перед Зойкой в чужом обличье, а не под маской бывшего благоверного, слинявшего от нее три года назад с посторонней юницей. Но, в отличие от киновдовы, Зойка не прониклась бедой инопланетянина, не рванулась сломя голову помогать ему, а просто-напросто выставила за дверь: мол, разбирайся сам со своими проблемами, мол, рули в Академию наук, мол, советские ученые – самые гуманные в мире, они резать не станут, и микроскопов у них не хватает, так что помогут бескорыстно. Логично поступила Зойка. По-советски. Так будет с каждым, кто покусится. Ни пяди родной земли не отдадим инопланетным агрессорам. Так поступают пионеры… Да и в самом деле: какой, к чертям собачьим, пришелец? Это в конце двадцатого века, на исходе лета, посреди Марьиной рощи?.. Нечаянная радость… А в «Вечерней любимой газете Москве», между прочим, регулярно печатаются сводки уголовных происшествий, где легко проследить рост изнасилований и квартирных краж, совершенных как раз такими пришельцами.
А что до кино – так это ж в кино!
Зойка вылезла из спасительного кресла, пошла в прихожую, накинула на дверь очень стальную цепочку. Есть ей, как и Свену, не хотелось, но чай выпить стоило. Чай снимает последствия стрессов, а Зойка только что испытала сильный стресс, который сама на собственный зад словила.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента