Акунин Борис. Кладбищенские истории. Пер-Лашез

---------------------------------------------------------------
© Copyright 2004 Борис Акунин, Григорий Чхартишвили
WWW: http://www.akunin.ru
WWW: http://akunin.inostranka.ru
Date: 05 Dec 2004
© Издательство "Иностранка"

Книгу можно купить в интернет-магазинах
"Озон"
и >"Болеро"
Полная версия романа будет доступна в библиотеке lib.ru летом 2005-го


---------------------------------------------------------------

издательством "КоЛибри" (http://akunin.inostranka.ru/).

Книга составлена из шести самостоятельных глав, каждая из которых
посвящена одному из известнейших и загадочнейших кладбищ мира:

Донское кладбище (Москва)
Хайгейтское кладбище (Лондон)
Кладбище Пер-Лашез (Париж)
Кладбище Грин-Вуд (Нью-Йорк)
Иностранное кладбище (Иокогама)
Кладбище Патриархов на Масличной горе (Иерусалим)

Каждая из глав, в свою очередь, подразделяется на два разнородных по
стилю и жанру фрагмента: документальный очерк-эссе, чьим автором следует
считать Григория Чхартишвили, и беллетристическую детективную новеллу,
написанную "рукой" Бориса Акунина. Таким образом, книга представляет собою
как бы плод коллективного творчества, равноправного соавторства двух
писателей - реального и выдуманного. На наших глазах рядом существуют
своеобразные "Доктора Джекилл и мистера Хайд" современной русской
литературы, наподобие знаменитых персонажей Стивенсона.

Книга богато иллюстрирована: очерки Чхартишвили - фотографиями,
сделанными самим автором в путешествиях по знаменитым кладбищам мира;
новеллы Бориса Акунина - специально заказанными рисованными иллюстрациями в
стиле "готического" триллера.

Единый день начала продаж книги в России - 20 октября 2004 года.

Книгу можно купить в интернет-магазинах
"Озон"
и >"Болеро"









РАЗЪЯСНЕНИЕ



Я писал эту книгу долго, по одному-два кусочка в год. Не такая это
тема, чтобы суетиться, да и потом было ощущение, что это не просто книга, а
некий путь, который мне нужно пройти, и тут вприпрыжку скакать негоже -
можно с разбегу пропустить поворот и сбиться с дороги. Иногда я чувствовал,
что пора остановиться, дождаться следующего сигнала, зовущего дальше.
Дорога эта оказалась длиной в целых пять лет. Началась от стены старого
московского кладбища и увела меня очень-очень далеко. За это время многое
изменилось, "и сам, подвластный общему закону, переменился я" - раздвоился
на резонера Григория Чхартишвили и массовика-затейника Бориса Акунина, так
что книжку дописывали уже вдвоем: первый занимался эссеистическими
фрагментами, второй беллетристическими. Еще я узнал, что я тафофил,
"любитель кладбищ" - оказывается, существует на свете такое экзотическое
хобби (а у некоторых и мания). Но тафофилом меня можно назвать лишь условно
- я не коллекционировал кладбища и могилы, меня занимала Тайна Прошедшего
Времени: куда оно девается и что происходит с людьми, его населявшими?
Знаете, что кажется мне самым интригующим в обитателях Москвы, Лондона,
Парижа, Амстердама и тем более Рима или Иерусалима? То, что большинство из
них умерли. Про нью-йоркцев или токийцев такого не скажешь, потому что
города, в которых они живут, слишком молоды.
Если представить себе жителей действительно старого города за всю
историю его существования как одну огромную толпу и вглядеться в это море
голов, окажется, что пустые глазницы и выбеленные временем черепа
преобладают над живыми лицами. Обыватели городов с прошлым живут, со всех
сторон окруженные мертвецами.
Нет, я вовсе не считаю старые мегаполисы городами-призраками. Они
вполне живы, суетны и искрятся энергией. Речь о другом.
С некоторых пор я стал чувствовать, что люди, которые жили раньше нас,
никуда не делись. Они остались там же, где были, просто мы с ними существуем
в разных временных измерениях. Мы ходим по одним и тем же улицам, невидимые
друг для друга. Мы проходим сквозь них, а за стеклянными фасадами новомодных
строений мне видны очертания некогда стоявших здесь домов: классические
фронтоны и наивные мезонины, чваные ажурные ворота и полосатые шлагбаумы.
Все, что когда-то было, и все, кто когда-то жил, остаются навсегда.
Вам не случалось увидеть где-нибудь в густой толпе на Кузнецком Мосту
или на Никольской невесть откуда взявшийся и тут же растаявший силуэт в
шляпе-веллингтоне и плаще-альмавиве? А прозрачный девичий профиль в чепце с
лентами-мантоньерками? Нет? Значит, вы еще не научились видеть Москву
по-настоящему.
Старинные города - это совсем не то, что города новые, которым
каких-нибудь сто или двести лет. В большом и древнем городе родились,
любили, ненавидели, страдали и радовались, а потом умерли так много людей,
что весь этот океан нервной и духовной энергии не мог взять и исчезнуть
бесследно.
Перефразируя Бродского, рассуждавшего об античности, можно сказать, что
предки для нас существуют, мы же для них - нет, потому что мы про них
кое-что знаем, а они про нас ровным счетом ничего. Они от нас не зависят. И
городу, в котором они жили, тоже не было до нас, нынешних, никакого дела.
Поэтому чем старее город, тем меньше обращает он внимания на своих
теперешних обитателей - именно потому, что они в меньшинстве. Нам, живым,
трудно удивить такой город; он видел и других, таких же смелых,
предприимчивых, талантливых, а может быть, те, умершие, были качеством и
получше.
Нью-Йорк существует в том же ритме, что сегодняшние нью-йоркцы, он их
современник, напарник и подельник. А вот Рим или Париж с равнодушной
снисходительностью взирают на тех, кто развесил по старым стенам рекламы
"Нескафе" и стирального порошка "Ариэль". Старинный Город знает: прокатится
волна времени и смоет с улиц всю эту мишуру. Вместо шустрых человечков в
джинсах и пестрых майках здесь будут разгуливать другие, одетые по-другому,
да и нынешние тоже никуда не денутся - лишь переселятся из одних кварталов в
другие, подземные. Полежат там несколько десятилетий, а потом сольются с
почвой и окончательно станут безраздельной собственностью Города.
Кладбища в мегаполисах обычно живут недолго: ровно столько, сколько
нужно, чтобы заполнить могилами выделенную под погост территорию, да еще
полсотни лет, пока не вымрут те, кто приходил сюда ухаживать за надгробьями.
Через каких-нибудь сто-полтораста лет поверх костей нарастет слой земли, на
ней раскинутся площади или встанут дома, а на окраинах расширившегося Города
появятся новые некрополи.
Мертвецы - наши соседи и сожители. Мы ходим по их костям, пользуемся
выстроенными для них домами, разгуливаем под сенью посаженных ими деревьев.
Мы и наши мертвые не мешаем друг другу.
Под Парижем несколько лет назад было обнаружено целое царство кадавров
- катакомбы, где лежат миллионы и миллионы прежних парижан, чьи останки были
некогда перенесены туда с городских кладбищ. Любой может доехать до станции
Данфер-Рошро, спуститься в подземелье и обозреть бескрайние ряды черепов,
представить собственный где-нибудь в уголочке, в семнадцатом ряду сто
шестьдесят восьмым слева и, возможно, внести некоторую корректировку в
масштабирование своей личности.
Но возможность заглянуть в земные недра, где поселились жившие прежде
нас, - это редкость. Парижанам, можно сказать, повезло. Чаще местом встречи
с предшественниками для нас становятся чудом сохранившиеся старые кладбища,
островки сгустившегося и застоявшегося времени, где давно уже никого не
хоронят. Последнее условие обязательно, потому что разрытая земля и свежее
горе пахнут не вечностью, а смертью. Этот запах слишком резок, он помешает
вам уловить хрупкий аромат другого времени.
Если хотите понять и почувствовать Москву, погуляйте по Старому
Донскому кладбищу. В Париже проведите полдня на Пер-Лашез. В Лондоне
съездите на Хайгейтское кладбище. Даже в Нью-Йорке есть территория
остановившегося времени - бруклинский Грин-Вуд.
Если день, погода и ваше душевное состояние окажутся в гармонии с
антуражем, вы ощутите себя частицей того, что было прежде, и того, что будет
потом. И, может быть, услышите голос, который шепнет вам: "Рождение и смерть
- это не стены, а двери".






* ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Кладбище Пер-Лашез (Париж) *







Voila une belle morte, или Красивая Смерть



Здесь чувствуешь себя Наполеоном на поле Аустерлица. Повсюду пир
смерти, много бронзового оружия, картинно распростертых тел, и периодически
возникает искушение воскликнуть: "Voili>французская земля,
даже когда попадаешь в армянский или еврейский сектора. И если на Старом
Донском кладбище в Москве возникает ощущение, что там похоронена прежняя,
ушедшая Россия, то Франция кладбища Пер-Лашез выглядит вполне живой и полной
энергии. Может быть, дело в том, что это главный некрополь страны, а
подобное место подобно фильтру: все лишнее, примесное, несущественное уходит
в землю; остается сухой остаток, формула национального своеобразия.
Франция - одна из немногих стран, чей образ у каждого складывается с
детства. У меня такой же, как у большинства: д'Артаньян (он же Наполеон и
Фанфан-Тюльпан), великий магистр тамплиеров (он же граф Сен-Жермен и граф
Монте-Кристо) и, конечно, Манон Леско ( она же королева Марго и мадам
Помпадур). Можно обозначить эту триаду и иначе, причем прямо по-французски -
слова понятны без перевода: aventure, mystзнакомство с реальной Францией уже не способны этот образ изменить
или хотя бы существенно дополнить. А главное, не хочется его менять.
Настоящая, а не книжная Франция - такая же скучная, прозаическая страна, как
все страны на свете; ее обитатели больше всего интересуются не любовью,
приключениями и мистикой, а налогами, недвижимостью и ценами на бензин.
Поэтому Пер-Лашез - истинная отрада для франкофила, к числу которых
относится 99% человечества за исключением разве что корсиканских и
новокаледонских сепаратистов. На Пер-Лашез ни бензина, ни налогов.
Недвижимость, правда, представлена весьма наглядно, но метафизический смысл
этого слова явно перевешивает его коммерческую составляющую.
Если все же говорить о коммерции, то первый участок на Шароннском холме
площадью в 17 гектаров был приобретен городом Парижем у частных владельцев
23 прериаля двенадцатого (и последнего) года Первой республики, то есть в
1804 году. Кладбища, располагавшиеся в городской черте, превратились в
рассадники антисанитарии, посему мэрия распорядилась перевезти миллионы
скелетов в Катакомбы, а для новых покойников учредила паркообразные
некрополи в пригородах.
Поначалу кладбище нарекли Восточным, но прижилось другое название,
нынешнее. Оно означает "Отец Лашез" - когда-то здесь доживал свой век
знаменитый Франсуа де ла Шез, духовник Короля-Солнце.
В первые годы, как это обычно и бывает, мало кто хотел хоронить дорогих
родственников в непрестижном захолустье, поэтому власти предприняли
грамотный пиаровский ход: переселили на Пер-Лашез некоторое количество
"звезд". Начало было не вполне удачным - перезахоронение останков Луизы
Лотарингской, ничем не выдающейся супруги ничем не выдающегося Генриха III,
не сделало кладбище модным. Однако за что я больше всего люблю Францию - так
это за то, что здесь с давних пор литература значила больше, чем монархия.
Когда в 1817 году на Шароннский холм перенесли останки Абеляра, Лафонтена,
Мольера и Бомарше, упокоение на Пер-Лашез стало почитаться за высокую честь.
Тогда-то и было положено начало пер-лашезовскому туризму.
Двести лет здесь закапывают в землю знаменитых и/или богатых
покойников, поэтому такого количества достопримечательностей нет ни в одном
другом некрополе мира.
Начну, пожалуй, с той, про которую детям советской страны рассказывали
в школе - со Стены Федералов. Отлично помню школьный урок истории,
посвященный столетию Парижской Коммуны: "Кровавая майская неделя",
версальские палачи, мученики кладбища Пер-Лашез. Вероятно, именно тогда я
впервые услышал это название. Сегодня поражает не сам факт казни (в конце
концов, коммунары, пока были в силе, тоже расстрелами не брезговали), а
соединение несоединимого. Обычно Смерти доступ на погост закрыт. Умирают и
убивают где-то там, за оградой, в большом и опасном мире, а сюда привозят
лишь бренные останки, уже распрощавшиеся с душой. На Пер-Лашез же попахивает
живой кровью, потому что здесь убивали много и шумно. Сначала в 1814 году,
когда русские казаки перекололи засевших на холме кадетов военной школы. А
потом в 1871 году, во времена Коммуны: французы несколько дней палили друг в
друга, прячась между гробниц, и убили почти тысячу человек, но этого им
показалось мало, и полторы сотни уцелевших революционеров были расстреляны
майским утром у невысокой стенки. Теперь в этом секторе хоронят коммунистов,
и венки на окрестных могилах почти сплошь красного цвета.
Никогда не видел на старинных кладбищах, у могил, которым сто или даже
больше лет, такого количества живых цветов. Многих из тех, кто лежит на
Пер-Лашез, помнят и любят - должно быть, именно поэтому здесь совсем не
страшно и даже не очень грустно.
Вот розы, хризантемы и лилии на респектабельно-буржуазной гранитной
плите, приютившей Эдит Пиаф и ее молодого мужа, греческого парикмахера,
которого великая певица хотела сделать звездой эстрады, но не успела.
Моих скромных ботанических познаний не хватит, чтобы назвать всю флору,
которой усыпана могила Ива Монтана и Симоны Синьоре. В этом изобилии
чувствуется некоторая истеричность - у всех свежа в памяти недавняя история
с эксгумацией тела Монтана. Некая Аврора Дроссар, 22 лет от роду,
утверждала, что он - ее отец, и добилась-таки генетической экспертизы через
суд. Покойника достали, отщипнули кусочек, но анализ ДНК факта отцовства не
подтвердил, и певца закопали обратно. Жалко Монтана. Я помню его молодым,