Алексей Морозов
Жизнь и любовь калеки-офицера
Стихотворения и рассказы
СТИХОТВОРЕНИЯ
БУДДА
Я как-то раненным попал
В один буддийский монастырь,
И Богу душу отдавал
Забытый русский богатырь.
Был разорён приют монахов,
Там прятали своих детей,
Спасаясь от военных страхов,
Крестьянки из сожжённых деревень.
Мне раны глиной залепили,
Стянув змеёю, как бинтом,
И женщины меня поили
Грудным тягучим молоком.
Я был их сыном, братом, мужем
В своей суровой наготе.
Смеялся Будда неуклюже
Моею мнимой простоте.
Колосс огромный среди храма
Сидел на скрéщенных ногах
И, зная сýдьбы, постоянно
Смотрел, испытывая нас.
Он хочет, чтоб мы лучше стали, —
Толпою женщины твердили всей
И, мучаясь, поклоны отбивали
У золотых его ступней.
А провожали меня очень тихо,
Лаская наспех, чтоб быстрей забыть,
Глотая слёзы и молясь без крика,
Просили только жизни защитить.
Иди, солдат, судьбой приговорённый,
Сотри всё зло с лица земли
И помни – заново рожденный
Сегодня Будда – это Ты!
В один буддийский монастырь,
И Богу душу отдавал
Забытый русский богатырь.
Был разорён приют монахов,
Там прятали своих детей,
Спасаясь от военных страхов,
Крестьянки из сожжённых деревень.
Мне раны глиной залепили,
Стянув змеёю, как бинтом,
И женщины меня поили
Грудным тягучим молоком.
Я был их сыном, братом, мужем
В своей суровой наготе.
Смеялся Будда неуклюже
Моею мнимой простоте.
Колосс огромный среди храма
Сидел на скрéщенных ногах
И, зная сýдьбы, постоянно
Смотрел, испытывая нас.
Он хочет, чтоб мы лучше стали, —
Толпою женщины твердили всей
И, мучаясь, поклоны отбивали
У золотых его ступней.
А провожали меня очень тихо,
Лаская наспех, чтоб быстрей забыть,
Глотая слёзы и молясь без крика,
Просили только жизни защитить.
Иди, солдат, судьбой приговорённый,
Сотри всё зло с лица земли
И помни – заново рожденный
Сегодня Будда – это Ты!
МИЛОСЕРДИЕ
Ну, может, что-то мне зачтётся?
Поступок добрый на войне,
Когда с небес огонь так льётся,
Сжигая всё живое на земле.
Скала трещала, как жестянка,
Дымилась ржавая броня,
И деревенька спозаранку
Горела, как пасхальная свеча.
«Фантом» живое добивая тупо,
Напалмом сжёг последний дом,
Но, получив ракету в брюхо,
Он от расплаты не ушёл.
Крестьяне, озверев от горя,
Хотели бросить лётчика в огонь
И волокли его, согнувши вдвое,
В горящую деревню напролом.
На нём уже одежда загорелась.
«Help me»[1], – хрипел пуская он слюну.
Вот тут-то проявил я мягкотелость
И выстрелом снёс голову ему.
Создатель парадоксы любит.
И не боюсь я Страшного Суда,
Меня не оправдает, но осудит
Условно лишь, однако навсегда.
Поступок добрый на войне,
Когда с небес огонь так льётся,
Сжигая всё живое на земле.
Скала трещала, как жестянка,
Дымилась ржавая броня,
И деревенька спозаранку
Горела, как пасхальная свеча.
«Фантом» живое добивая тупо,
Напалмом сжёг последний дом,
Но, получив ракету в брюхо,
Он от расплаты не ушёл.
Крестьяне, озверев от горя,
Хотели бросить лётчика в огонь
И волокли его, согнувши вдвое,
В горящую деревню напролом.
На нём уже одежда загорелась.
«Help me»[1], – хрипел пуская он слюну.
Вот тут-то проявил я мягкотелость
И выстрелом снёс голову ему.
Создатель парадоксы любит.
И не боюсь я Страшного Суда,
Меня не оправдает, но осудит
Условно лишь, однако навсегда.
ПИСЬМО
А ты не верь, когда увидишь похоронку,
И не смотри на принесённые цветы,
Не наливай друзьям ты самогонку,
Чтоб пили за помин моей души.
Не верь словам фальшивым как болото,
Что в джунглях защищал я коммунизм.
Ну разве я похож на идиота,
Чтоб за такую хрень губить свой организм.
И выкинь ты в сортир мои медали,
Когда их военком тебе отдаст,
Мне в жизни ничего они не дали,
И ты не оставляй их на «показ».
Меня не жди, теперь я не приеду,
Не верь, как скажут вдруг, что я ожил.
А выходи ты замуж за соседа, —
Он на тебя давненько глаз уж положил.
Ну вот и всё, теперь скажу я основное:
Жить мне осталось считанные дни.
Не верь, когда болтают о покое,
Жизнь продолжается, ты только не реви.
Запомни, я хочу, чтоб ты забыла,
Что было между нами навсегда.
Запомни, я хочу, чтоб ты любила
Кого-нибудь, но только не меня.
И не смотри на принесённые цветы,
Не наливай друзьям ты самогонку,
Чтоб пили за помин моей души.
Не верь словам фальшивым как болото,
Что в джунглях защищал я коммунизм.
Ну разве я похож на идиота,
Чтоб за такую хрень губить свой организм.
И выкинь ты в сортир мои медали,
Когда их военком тебе отдаст,
Мне в жизни ничего они не дали,
И ты не оставляй их на «показ».
Меня не жди, теперь я не приеду,
Не верь, как скажут вдруг, что я ожил.
А выходи ты замуж за соседа, —
Он на тебя давненько глаз уж положил.
Ну вот и всё, теперь скажу я основное:
Жить мне осталось считанные дни.
Не верь, когда болтают о покое,
Жизнь продолжается, ты только не реви.
Запомни, я хочу, чтоб ты забыла,
Что было между нами навсегда.
Запомни, я хочу, чтоб ты любила
Кого-нибудь, но только не меня.
ЛЮБОВЬ
В хижине с тобой одни мы
ночь всю напролёт,
А любовь как Матерь Божья плакать не даёт.
Пистолет лежит угрюмо сверху кобуры, —
Это значит, осталось лишь считать часы.
Лáски, нéжности, объятья хрýпки и тонки.
Кто войдёт, тому я сразу вышибу мозги.
Муж её сгорел в напалме, нет его нигде,
Что творит жена в Союзе, ведомо ли мне?
Нам осталось в жизни
этой времени чуть-чуть,
На рассвете ухожу я в свой опасный путь.
Бог простит и всё рассудит, скажет,
что не так,
А пока любить я буду, мать твою растак!
ночь всю напролёт,
А любовь как Матерь Божья плакать не даёт.
Пистолет лежит угрюмо сверху кобуры, —
Это значит, осталось лишь считать часы.
Лáски, нéжности, объятья хрýпки и тонки.
Кто войдёт, тому я сразу вышибу мозги.
Муж её сгорел в напалме, нет его нигде,
Что творит жена в Союзе, ведомо ли мне?
Нам осталось в жизни
этой времени чуть-чуть,
На рассвете ухожу я в свой опасный путь.
Бог простит и всё рассудит, скажет,
что не так,
А пока любить я буду, мать твою растак!
ВЕДЬМА
Я помню сумасшедшую вьетнамку
С глазищами большими в пол-лица,
И как она вбегала на полянку,
Касаясь нас, суровых как скала.
Везунчик тот, кого коснётся,
Из боя целым он придёт,
А если мимо пронесётся,
То пулю тот получит в лоб.
Задабривая ведьму, что забавно, —
Ей водку наливали при бойцах,
А лейтенант один, тот регулярно
Насиловал красавицу в кустах.
Но ничего не помогало, как ни бились,
Колдунья словно бы вела свой счёт…
Кого коснется – завтра тот счастливец,
А остальным бойцам – навек почёт.
Должны мы были по приказу
Меконг форсировать к утру,
Чтоб уничтожить как заразу
Джи-Ай,[2]возникших не к добру.
Девчушка быстро нас коснулась,
Всех одарила, кроме одного,
И жалостно, но шаловливо улыбнулась,
Застывши намертво у лейтенанта своего.
Мы все замолкли обречённо,
А он, осознавая свой позор,
Прочёл в глазах её бездонных
Неотвратимый смертный приговор.
Сорвалась тут пружина напряженья,
Он ей штыком по горлу полоснул,
Ну а потом, не видя избавленья,
Себе его в живот воткнул
и дважды повернул.
Мы все стояли у могилы,
И кровь бурлила вокруг нас,
А через час вдруг сообщили,
Что отменяется приказ.
С глазищами большими в пол-лица,
И как она вбегала на полянку,
Касаясь нас, суровых как скала.
Везунчик тот, кого коснётся,
Из боя целым он придёт,
А если мимо пронесётся,
То пулю тот получит в лоб.
Задабривая ведьму, что забавно, —
Ей водку наливали при бойцах,
А лейтенант один, тот регулярно
Насиловал красавицу в кустах.
Но ничего не помогало, как ни бились,
Колдунья словно бы вела свой счёт…
Кого коснется – завтра тот счастливец,
А остальным бойцам – навек почёт.
Должны мы были по приказу
Меконг форсировать к утру,
Чтоб уничтожить как заразу
Джи-Ай,[2]возникших не к добру.
Девчушка быстро нас коснулась,
Всех одарила, кроме одного,
И жалостно, но шаловливо улыбнулась,
Застывши намертво у лейтенанта своего.
Мы все замолкли обречённо,
А он, осознавая свой позор,
Прочёл в глазах её бездонных
Неотвратимый смертный приговор.
Сорвалась тут пружина напряженья,
Он ей штыком по горлу полоснул,
Ну а потом, не видя избавленья,
Себе его в живот воткнул
и дважды повернул.
Мы все стояли у могилы,
И кровь бурлила вокруг нас,
А через час вдруг сообщили,
Что отменяется приказ.
МОЙ КРЕСТ
Земля трещала как скорлупка,
Горела ржавая броня.
В засаду взвод попал наутро,
И все погибли, но не я.
Патрон последний, он заветный,
Всегда ведь я ношу с собой
Зашитый в вóрот гимнастёрки,
Вот кто подарит мне покой.
Но тут, забытое отродье,
Змея наткнулась на меня,
И над раздутым капюшоном
Блеснули смертию глаза.
Последним выстрелом с колена
Попал ей точно прямо в пасть,
И в то же самое мгновенье
Подумал: «Лучше бы пропасть».
И понял я, что не достоин
Солдат, погибших поутру,
И до сих пор, как старый воин,
Я смерть, как избавленья, жду.
Тела друзей во всём багровом…
В крови измазана броня.
Кто тащит крест в венце терновом?
Он перед вами – это я!
Горела ржавая броня.
В засаду взвод попал наутро,
И все погибли, но не я.
Патрон последний, он заветный,
Всегда ведь я ношу с собой
Зашитый в вóрот гимнастёрки,
Вот кто подарит мне покой.
Но тут, забытое отродье,
Змея наткнулась на меня,
И над раздутым капюшоном
Блеснули смертию глаза.
Последним выстрелом с колена
Попал ей точно прямо в пасть,
И в то же самое мгновенье
Подумал: «Лучше бы пропасть».
И понял я, что не достоин
Солдат, погибших поутру,
И до сих пор, как старый воин,
Я смерть, как избавленья, жду.
Тела друзей во всём багровом…
В крови измазана броня.
Кто тащит крест в венце терновом?
Он перед вами – это я!
СОЛДАТСКОЕ СЧАСТЬЕ
Кто первый был, а кто последний?
Не разобраться нам сейчас.
Дрожит огонь во тьме кромешной,
То души бродят среди нас.
Они как пьяные солдаты
Хотят нам много рассказать, —
Как первый шёл на автоматы,
Кляня какую-то там мать,
И как последний в пораженье
Взорвался, чтоб ночная мгла
Сокрыла адово сраженье,
И смерть пришла бы навсегда.
Как грифы чёрные слетались
Под пальмы маленькой страны,
И как гиены нажирались
Солдатской плотью до весны.
Их все забыли, стёрли, слили,
Никто не вспомнит всех сейчас.
Как хорошо, что их убили
В тот гулкий, предрассветный час.
Они не знают, что напрасно
Лежат бойцы в земле чужой,
И что Союз уже распался
И признан злейшею страной.
Как хорошо, что их убили
В тот гулкий предрассветный час.
Они – счастливее, чем жили,
Они – исполнили приказ!
Кто первый был, а кто последний?
Не разобраться нам сейчас.
Дрожит огонь во тьме кромешной
То души бродят среди нас.
Не разобраться нам сейчас.
Дрожит огонь во тьме кромешной,
То души бродят среди нас.
Они как пьяные солдаты
Хотят нам много рассказать, —
Как первый шёл на автоматы,
Кляня какую-то там мать,
И как последний в пораженье
Взорвался, чтоб ночная мгла
Сокрыла адово сраженье,
И смерть пришла бы навсегда.
Как грифы чёрные слетались
Под пальмы маленькой страны,
И как гиены нажирались
Солдатской плотью до весны.
Их все забыли, стёрли, слили,
Никто не вспомнит всех сейчас.
Как хорошо, что их убили
В тот гулкий, предрассветный час.
Они не знают, что напрасно
Лежат бойцы в земле чужой,
И что Союз уже распался
И признан злейшею страной.
Как хорошо, что их убили
В тот гулкий предрассветный час.
Они – счастливее, чем жили,
Они – исполнили приказ!
Кто первый был, а кто последний?
Не разобраться нам сейчас.
Дрожит огонь во тьме кромешной
То души бродят среди нас.
РАСПЛАТА
Мы шли по джунглям, шире шаг!
Нас впереди ждала измена,
Которую кровавый враг
Готовил избежавшим плена.
Вот впереди мелькнул просвет
И хижины из тростника рядáми
Нас ждали здесь солдаты группы Z (зэт),
Чтобы повесить вверх ногами.
Мы вышли к ним, скрипел песок,
И грифы чёрные кружили,
Когда, упёршись нам в висок,
Винтовки их заговорили.
Что пуля-дура, – знали мы,
Все были тёртые ребята,
Однако по закону той войны
Нельзя повесить до заката.
Все ждали смерти матерясь,
Слова молитвы мы не знали,
Как вышел вдруг один из нас
И стал сотрудничать с врагами.
Чернел закат, как и хотел,
Нас пощадили,
посовещавшись с Чёрными богами.
Ну а предатель? Он висел
На баобабе вверх ногами.
Нас впереди ждала измена,
Которую кровавый враг
Готовил избежавшим плена.
Вот впереди мелькнул просвет
И хижины из тростника рядáми
Нас ждали здесь солдаты группы Z (зэт),
Чтобы повесить вверх ногами.
Мы вышли к ним, скрипел песок,
И грифы чёрные кружили,
Когда, упёршись нам в висок,
Винтовки их заговорили.
Что пуля-дура, – знали мы,
Все были тёртые ребята,
Однако по закону той войны
Нельзя повесить до заката.
Все ждали смерти матерясь,
Слова молитвы мы не знали,
Как вышел вдруг один из нас
И стал сотрудничать с врагами.
Чернел закат, как и хотел,
Нас пощадили,
посовещавшись с Чёрными богами.
Ну а предатель? Он висел
На баобабе вверх ногами.
МЕСТЬ
Ночь прошла. Скоро день. Голубеет рассвет.
А Меконг жёлтой дымкой клубится,
И сквозь лживую накипь минувших побед
Видно, где пролегает граница.
Пролетает она меж разорванных тел
Среди хрипов, смертельных агоний
По глазницам пустынным убийственных дел,
По скелетам в венках из бегоний.
По умершей любви пролегает моей,
По народам, по тьме преступлений,
По рычанью овчарок концлагерей,
По разбитой судьбе поколений.
Пролегает она меж крестом и звездой,
Разделяет два бурных потока,
Где менора[3]стоит во мгле золотой,
Рядом с ней – полумесяц Востока.
Невозможно понять, где добро, а где зло,
Сам Христос был распят средь Голгофы.
Однако есть сильное чувство одно, —
Месть поможет решить все вопросы.
Знаю я, кто виновен в смертях молодых,
Все они на парадах стояли.
Знаю я, кто приказывал в мирные дни,
Чтоб солдаты опять убивали.
Я точно освéдомлен, как их зовут…
Их могилы гранитом покрыты.
Как жили они, так теперь не живут,
Словно боги, в чертогах закрытых.
Но спутал создатель все планы мои.
Кому же теперь мне счетá предъявлять?
Как вдруг я услышал голос Земли:
«Есть мертвецы, которых надо убивать!»
А Меконг жёлтой дымкой клубится,
И сквозь лживую накипь минувших побед
Видно, где пролегает граница.
Пролетает она меж разорванных тел
Среди хрипов, смертельных агоний
По глазницам пустынным убийственных дел,
По скелетам в венках из бегоний.
По умершей любви пролегает моей,
По народам, по тьме преступлений,
По рычанью овчарок концлагерей,
По разбитой судьбе поколений.
Пролегает она меж крестом и звездой,
Разделяет два бурных потока,
Где менора[3]стоит во мгле золотой,
Рядом с ней – полумесяц Востока.
Невозможно понять, где добро, а где зло,
Сам Христос был распят средь Голгофы.
Однако есть сильное чувство одно, —
Месть поможет решить все вопросы.
Знаю я, кто виновен в смертях молодых,
Все они на парадах стояли.
Знаю я, кто приказывал в мирные дни,
Чтоб солдаты опять убивали.
Я точно освéдомлен, как их зовут…
Их могилы гранитом покрыты.
Как жили они, так теперь не живут,
Словно боги, в чертогах закрытых.
Но спутал создатель все планы мои.
Кому же теперь мне счетá предъявлять?
Как вдруг я услышал голос Земли:
«Есть мертвецы, которых надо убивать!»
ВОСПОМИНАНИЕ
Было или не было, —
Когда земля горит.
Было или не было, —
Когда душа болит.
Было или не было, —
Когда в чужой стране,
Было или не было, —
Я вспомнил о тебе.
Было или не было, —
Никто не разберёт
Было или не было, —
Случись наоборот.
Было или не было, —
Когда в грязи болот,
Было или не было, —
Сердце разорвет.
Было или не было, —
Ты прости слепца,
Потому что не было
У тебя отца.
Когда земля горит.
Было или не было, —
Когда душа болит.
Было или не было, —
Когда в чужой стране,
Было или не было, —
Я вспомнил о тебе.
Было или не было, —
Никто не разберёт
Было или не было, —
Случись наоборот.
Было или не было, —
Когда в грязи болот,
Было или не было, —
Сердце разорвет.
Было или не было, —
Ты прости слепца,
Потому что не было
У тебя отца.
СЕЗОН ДОЖДЕЙ
Мы по колено в чёрной жиже.
Ракета наша набекрень.
А облачность всё ниже, ниже,
Не будет неожиданных потерь.
Солдаты спят вповалку под ракетой,
А офицеры пьют крепчайший луамой,[4]
Хоть миг без смерти
на истерзанной планете,
Ну а потом согласны мы в последний бой.
Начпрод принёс два ящика тушёнки,
Как обманул штабную сволочь рассказал,
Он задержал на месяц список мёртвых,
И мы теперь за них справляем бал.
Наводчик нам поведал байку,
Как между мин прополз, чудак,
И как уговорил вьетнамку
Ему отдаться за пятак.
Писал связистик, вот забота,
Что змей не видел он нигде.
Прости сыночка – идиота.
Что погибает он в п…е.
Наш капитан, весь облевавшись,
Хотел ракету разломать,
Ну а потом он, оклемавшись,
Кричал: «Убью! Ядрена мать!»
Сегодня тихо, как в могиле,
Не прилетит кровавый враг,
А замполит наш – тот в сортире
Строчит доносы – вот мудак!
Не прилетит фантом-гробокопатель
И не сожжет напалмом маленьких людей.
О будь благословен наш Создатель, —
Сегодня начался сезон дождей!
Ракета наша набекрень.
А облачность всё ниже, ниже,
Не будет неожиданных потерь.
Солдаты спят вповалку под ракетой,
А офицеры пьют крепчайший луамой,[4]
Хоть миг без смерти
на истерзанной планете,
Ну а потом согласны мы в последний бой.
Начпрод принёс два ящика тушёнки,
Как обманул штабную сволочь рассказал,
Он задержал на месяц список мёртвых,
И мы теперь за них справляем бал.
Наводчик нам поведал байку,
Как между мин прополз, чудак,
И как уговорил вьетнамку
Ему отдаться за пятак.
Писал связистик, вот забота,
Что змей не видел он нигде.
Прости сыночка – идиота.
Что погибает он в п…е.
Наш капитан, весь облевавшись,
Хотел ракету разломать,
Ну а потом он, оклемавшись,
Кричал: «Убью! Ядрена мать!»
Сегодня тихо, как в могиле,
Не прилетит кровавый враг,
А замполит наш – тот в сортире
Строчит доносы – вот мудак!
Не прилетит фантом-гробокопатель
И не сожжет напалмом маленьких людей.
О будь благословен наш Создатель, —
Сегодня начался сезон дождей!
ДЕЗЕРТИР
Он остался один. Он рискнул – и живой.
Трескотня автоматов пропала,
И тогда он увидел во мгле голубой
Лик Создателя Мира начала.
Передёрнул затвор, не поверив себе,
Неужели еще одна битва?
Как услышал вдруг голос:
«Не нужен ты мне.
И душа твоя мною забыта».
Упав на колени, он стал умолять:
«О прости!» – не жалея макушки,
Осторожность ушла, он попятился вспять
И взорвался на мине-ловушке.
Трескотня автоматов пропала,
И тогда он увидел во мгле голубой
Лик Создателя Мира начала.
Передёрнул затвор, не поверив себе,
Неужели еще одна битва?
Как услышал вдруг голос:
«Не нужен ты мне.
И душа твоя мною забыта».
Упав на колени, он стал умолять:
«О прости!» – не жалея макушки,
Осторожность ушла, он попятился вспять
И взорвался на мине-ловушке.
БЕЗЫСХОДНОСТЬ
В этом мире гнилом, где врагов батальоны,
Положу я на стол свой последний патрон.
Этот друг не изменит, не продаст никогда,
А войдёт он в висок и закроет глаза.
Крики, ругань, угрозы, злобой пышат сердцá,
Уродятся же люди с душой подлеца.
Что-то много их ныне появилось на свет,
Видно Бог с Сатаной заказали фуршет.
Россия стоит как открытый ларец,
Берут сколько хошь и несут во дворец.
А поэт одинокий, прокляв землю свою,
Стал воплем народа, словно вой на ветру.
Попались они б мне в другой стороне.
Когда мои братья горели в огне,
Ни один не ушёл бы, клянусь головой,
Их живьём закидали бы в ямах землёй.
Но устал я бороться со сворой волков,
Забывших, как видно, заветы отцов.
И в тёмную ночь, как подует муссон,
Положу я на стол свой последний патрон.
Положу я на стол свой последний патрон.
Этот друг не изменит, не продаст никогда,
А войдёт он в висок и закроет глаза.
Крики, ругань, угрозы, злобой пышат сердцá,
Уродятся же люди с душой подлеца.
Что-то много их ныне появилось на свет,
Видно Бог с Сатаной заказали фуршет.
Россия стоит как открытый ларец,
Берут сколько хошь и несут во дворец.
А поэт одинокий, прокляв землю свою,
Стал воплем народа, словно вой на ветру.
Попались они б мне в другой стороне.
Когда мои братья горели в огне,
Ни один не ушёл бы, клянусь головой,
Их живьём закидали бы в ямах землёй.
Но устал я бороться со сворой волков,
Забывших, как видно, заветы отцов.
И в тёмную ночь, как подует муссон,
Положу я на стол свой последний патрон.
ДВУСМЫСЛЕННОСТЬ
Зачем ты любила меня, дорогая?
Зачем отдавалась мне в страстном бреду?
Наверно, не знала, что есть и другая,
Что ждёт меня скоро в чёрном аду.
Соперницы, рвёте поэта на части.
Одна вознамерилась тело отнять,
Вторая хитрей оказалась отчасти, —
Она захотела всю душу забрать.
Одна прибегает тайком, воровато,
При солнечном свете ложится в постель.
Другая вспорхнёт, обнажась нагловато,
И ночь превращается в сладостный день.
Зачем ты мне ласки свои расточала?
Зачем говорила: «Единственный мой»?
Ведь завтра придёт на порог та, другая,
И душу мою уведёт за собой.
Но гения мысль зажигает лампадку
Среди полуграций, в полусвету
Попал я в железную, мёртвую хватку,
Меж Матерью Божьей и Ведьмой живу!
Зачем отдавалась мне в страстном бреду?
Наверно, не знала, что есть и другая,
Что ждёт меня скоро в чёрном аду.
Соперницы, рвёте поэта на части.
Одна вознамерилась тело отнять,
Вторая хитрей оказалась отчасти, —
Она захотела всю душу забрать.
Одна прибегает тайком, воровато,
При солнечном свете ложится в постель.
Другая вспорхнёт, обнажась нагловато,
И ночь превращается в сладостный день.
Зачем ты мне ласки свои расточала?
Зачем говорила: «Единственный мой»?
Ведь завтра придёт на порог та, другая,
И душу мою уведёт за собой.
Но гения мысль зажигает лампадку
Среди полуграций, в полусвету
Попал я в железную, мёртвую хватку,
Меж Матерью Божьей и Ведьмой живу!
К ПОТОМКАМ
Когда умрёт всё наше поколенье,
Мы не оставим ничего другим,
Ни грамма не подарим наслажденья
И растворимся, как пожаров дым.
Всё заберём с собой, и на том свете
В могилах братских мы устроим пир, —
Допьём всю водку
и долюбим наших женщин,
И побренчав костями плюнем в этот мир.
В виденьях ночных мы будем к вам являться,
Чтоб вы орали жутко в чёрный час ночной,
И будем всем чертями представляться,
Чтобы разрушить сытный ваш покой.
Вы по генетике – отбросы,
Мы слили вам всю грязь Земли…
Все девки ваши – это соски,
Все парни ваши – петухи.
Но всё ж одно, но главное, мы óтдали народу,
Чтоб смысл существования нашли,
И вы обожествите слово сладкое «свобода»,
Которую мы на штыках вам принесли!
Мы не оставим ничего другим,
Ни грамма не подарим наслажденья
И растворимся, как пожаров дым.
Всё заберём с собой, и на том свете
В могилах братских мы устроим пир, —
Допьём всю водку
и долюбим наших женщин,
И побренчав костями плюнем в этот мир.
В виденьях ночных мы будем к вам являться,
Чтоб вы орали жутко в чёрный час ночной,
И будем всем чертями представляться,
Чтобы разрушить сытный ваш покой.
Вы по генетике – отбросы,
Мы слили вам всю грязь Земли…
Все девки ваши – это соски,
Все парни ваши – петухи.
Но всё ж одно, но главное, мы óтдали народу,
Чтоб смысл существования нашли,
И вы обожествите слово сладкое «свобода»,
Которую мы на штыках вам принесли!
№ 8[5]
К семим смертным грехам
Я б добавил один, —
Он излюбленный вам,
Он ваш грех – господин.
Мы четверо суток в болоте лежали.
Сейчас на рассвете – вперёд по свистку.
Нас предали твари, нас предали твари,
Отдав наши жизни глумиться врагу.
Офицеры-калеки, два друга примчали
К жёнам московским, в родимый свой дом.
Нас предали твари, нас предали твари,
Любовь превратили в развратный Содом.
Завидую тем, кто убит, а не ранен, —
Они никогда не узнаю про то, что
Нас предали твари, нас предали твари,
Родную страну превратили в дерьмо.
Предательство – самое гнусное зло.
Создателя также предали давно,
Он вас простил. Как бывало всегда,
Он-то простил, ну а я – никогда!
Я б добавил один, —
Он излюбленный вам,
Он ваш грех – господин.
Мы четверо суток в болоте лежали.
Сейчас на рассвете – вперёд по свистку.
Нас предали твари, нас предали твари,
Отдав наши жизни глумиться врагу.
Офицеры-калеки, два друга примчали
К жёнам московским, в родимый свой дом.
Нас предали твари, нас предали твари,
Любовь превратили в развратный Содом.
Завидую тем, кто убит, а не ранен, —
Они никогда не узнаю про то, что
Нас предали твари, нас предали твари,
Родную страну превратили в дерьмо.
Предательство – самое гнусное зло.
Создателя также предали давно,
Он вас простил. Как бывало всегда,
Он-то простил, ну а я – никогда!
ПОСВЯЩАЕТСЯ Е…
Давайте мы забудем всё, что было.
Целую ножки, благодарен всей душой,
Но как же быстро стали Вы постылы
Своим жеманством, щедростью и красотой.
Из-за меня расстались Вы, известно свету,
С одним владельцем маленькой страны,
Он даже отчеканил на монетах
Ваш гордый профиль, не боясь своей жены.
Но не достоин я, поэт московский,
Постичь холёного мизинца, уж давно
Хотя и серебристый кварц Сваровски
Блестит на шинах Вашего авто.
Ни голод мне не страшен, ни отрава,
Меня спасли вы, когда бредил я в тоске,
Теперь же каждый столик ресторана
По всей Тверской всегда оплачен мне.
Неблагодарен я, кичусь своим талантом.
К подаркам Вашим – отношенье без затей,
И золотую авторучку с бриллиантом
Пропил вчера в компании бомжей.
Через меня в Истории прославиться хотите?
Запишут там, что я народный был поэт,
А чтоб о Вас упомянули, то молите,
Чтоб посвятил Вам стих,
за изумительный минет.
Целую ножки, благодарен всей душой,
Но как же быстро стали Вы постылы
Своим жеманством, щедростью и красотой.
Из-за меня расстались Вы, известно свету,
С одним владельцем маленькой страны,
Он даже отчеканил на монетах
Ваш гордый профиль, не боясь своей жены.
Но не достоин я, поэт московский,
Постичь холёного мизинца, уж давно
Хотя и серебристый кварц Сваровски
Блестит на шинах Вашего авто.
Ни голод мне не страшен, ни отрава,
Меня спасли вы, когда бредил я в тоске,
Теперь же каждый столик ресторана
По всей Тверской всегда оплачен мне.
Неблагодарен я, кичусь своим талантом.
К подаркам Вашим – отношенье без затей,
И золотую авторучку с бриллиантом
Пропил вчера в компании бомжей.
Через меня в Истории прославиться хотите?
Запишут там, что я народный был поэт,
А чтоб о Вас упомянули, то молите,
Чтоб посвятил Вам стих,
за изумительный минет.
ПОСЛЕДНЯЯ ПРОСЬБА
Господи,
Был Ты суровым примером отца,
Желанья мои отвергал без конца.
Что не просишь, – сразу вразрез:
«Время ещё не пришло, молодец».
Но хоть сейчас исполни, молю,
По сути последнюю просьбу мою:
Если по счастью падý я в бою,
Сразу возьми к себе душу мою,
Если к несчастью умру я во сне,
Душу мою забери ты к себе,
Если умру я во время молений,
Душу мою забирай без сомнений,
Если умру в Кремле я нахально,
Душу мою забери моментально,
Если умру я целуя жену,
Душу мою изыми на ходу,
Если умру я красотку лаская,
Душу мою помести возле рая,
Если с друзьями я в бане умру,
Душу мою забери ты к утру,
Если умру, объевшись я утки,
Душу мою забери через сутки,
Если умру, согрешивши раз десять,
Душу мою забери через месяц,
Если рифмой играя умру без забот,
Душу мою забери через год,
А если пущу пулю в лоб я в запое,
Душу мою ОСТАВЬ ТЫ В ПОКОЕ!
Был Ты суровым примером отца,
Желанья мои отвергал без конца.
Что не просишь, – сразу вразрез:
«Время ещё не пришло, молодец».
Но хоть сейчас исполни, молю,
По сути последнюю просьбу мою:
Если по счастью падý я в бою,
Сразу возьми к себе душу мою,
Если к несчастью умру я во сне,
Душу мою забери ты к себе,
Если умру я во время молений,
Душу мою забирай без сомнений,
Если умру в Кремле я нахально,
Душу мою забери моментально,
Если умру я целуя жену,
Душу мою изыми на ходу,
Если умру я красотку лаская,
Душу мою помести возле рая,
Если с друзьями я в бане умру,
Душу мою забери ты к утру,
Если умру, объевшись я утки,
Душу мою забери через сутки,
Если умру, согрешивши раз десять,
Душу мою забери через месяц,
Если рифмой играя умру без забот,
Душу мою забери через год,
А если пущу пулю в лоб я в запое,
Душу мою ОСТАВЬ ТЫ В ПОКОЕ!
8 МАРТА
(Маленькая шутка с большим смыслом)
Танцующей походкой арахнида [6]
Ты подошла и бросила «пойдём»,
А тот ответил, что боится СПИДа,
И вообще, он управляющий «Газпрём».
О, сколько их, таких убогих,
Зелёный доллар застит белый свет,
Они готовы зад лизать у многих,
Чтоб получить купюрами в ответ.
Предназначенье вы своё забыли
Мать, дочь в своею алчной простоте,
Я слышал в церкви, как они молили
Стать содержанками богатого рантье.[7]
Россия также не лежит в могилке,
Нефть жалом из Земли сосёт, дай Бог,
Нефтепрóводы у ней кончаются в затылке,
А из достоинств – дырки с газом между ног.
Создатель отличается терпеньем,
Однако скоро, в день 8 Марта, например,
Он шлюхам на Земле устроит представленье,
Завоют все, на сучий свой манер.
Я слышал в этот день весенний
У всех блудниц в средине лба
Проступит буква «Б», как знак гонений
На дьявола, чтобы очистить Землю навсегда.
А если Бог не сделает, пожалуй
По доброте душевной, то пойдём
Клеймить давалок всей державой,
Хоть пробы негде ставить, мы найдём!
Ты подошла и бросила «пойдём»,
А тот ответил, что боится СПИДа,
И вообще, он управляющий «Газпрём».
О, сколько их, таких убогих,
Зелёный доллар застит белый свет,
Они готовы зад лизать у многих,
Чтоб получить купюрами в ответ.
Предназначенье вы своё забыли
Мать, дочь в своею алчной простоте,
Я слышал в церкви, как они молили
Стать содержанками богатого рантье.[7]
Россия также не лежит в могилке,
Нефть жалом из Земли сосёт, дай Бог,
Нефтепрóводы у ней кончаются в затылке,
А из достоинств – дырки с газом между ног.
Создатель отличается терпеньем,
Однако скоро, в день 8 Марта, например,
Он шлюхам на Земле устроит представленье,
Завоют все, на сучий свой манер.
Я слышал в этот день весенний
У всех блудниц в средине лба
Проступит буква «Б», как знак гонений
На дьявола, чтобы очистить Землю навсегда.
А если Бог не сделает, пожалуй
По доброте душевной, то пойдём
Клеймить давалок всей державой,
Хоть пробы негде ставить, мы найдём!
ПО ЗАСЛУГАМ
Я пришёл ниоткуда
И уйду в никуда.
Ты должна мне, Россия,
А всё грабишь меня.
Я пришёл ниоткуда
И уйду в никуда.
Если б не был бы сыном,
Я бы проклял тебя.
Я пришёл ниоткуда
И уйду в никуда.
На прощанье, воровка,
Похороним тебя.
Я пришёл ниоткуда
И уйду в никуда,
Не надейся, Россия,
Сын не вспомнит тебя.
И уйду в никуда.
Ты должна мне, Россия,
А всё грабишь меня.
Я пришёл ниоткуда
И уйду в никуда.
Если б не был бы сыном,
Я бы проклял тебя.
Я пришёл ниоткуда
И уйду в никуда.
На прощанье, воровка,
Похороним тебя.
Я пришёл ниоткуда
И уйду в никуда,
Не надейся, Россия,
Сын не вспомнит тебя.
РУССКИЕ ЛОНДОНЦЫ
Вот посмотрел на вас и приуныл —
Разряженные, словно павианы,
И каждый здесь про смертный час забыл,
Набивши золотом свои карманы.
Наверно отказал рассудок, как всегда,
Когда гремит фуршет, и лижется тоска.
У вас ведь только деньги, «Господа»,
А остальные так, пустая мелюзга.
Ведь скоро распахнутся двери в ад,
Разряженные, словно павианы,
И каждый здесь про смертный час забыл,
Набивши золотом свои карманы.
Наверно отказал рассудок, как всегда,
Когда гремит фуршет, и лижется тоска.
У вас ведь только деньги, «Господа»,
А остальные так, пустая мелюзга.
Ведь скоро распахнутся двери в ад,
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента