Алексей Николаевич Мошин
На отдых
– Эй вы, дьяволы острожные!.. Смир-р-рно?.. Что бы ни гу-гу!.. Запорю!..
Трое людей, жавшихся к углу бревенчатой просторной избы, сразу присмирели, начавшийся было между ними вполголоса спор оборвался. Всё затихло в канцелярии N-ского каторжного поста; слышно было только, как смотритель пыхтел коротенькой трубкой, да писарь шелестнул бумагой, перевёртывая исписанную страницу. Ещё слышно было, как в трубе тоскливо гудел осенний ветер.
Смотритель важно сидел на кресле, посредине стола, а писец – в сторонке, на конце этого длинного стола, накрытого испятнанным зелёным сукном.
Один из каторжных, бывший мясник, убивший купца, здоровенный рыжий мужик в рубище – взглянул на смотрителя с ненавистью; остальные двое – хлипкий, тщедушный малый, бывший сапожник, зарезавший жену из ревности, и высокий худощавый парень, бывший фальшивый монетчик – потупили головы и смотрели себе под ноги; на их лицах застыло выражение тупой покорности судьбе-мачехе. Эти двое смотрителя боялись. Смотритель был жесток и груб с каторжными.
– Ну ты, рыжий, – как тебя?.. С чем в госпиталь просишься? Обленели, черти!.. Чтобы только от работы улизнуть!.. Ишь ты: в госпиталь!..
Рыжий не успел ответить, как открылась дверь и вошёл ещё один каторжный. Одежда этого человека не была порвана и отличалась удивительной здесь опрятностью; лицо – молодое, бледное, изнурённое, с довольно тонкими, хотя и неправильными чертами было по своему красиво. Он по привычке брил усы и бороду и походил или на актёра, или на ксёндза. Этот каторжный не гнул спины, не опускал своих грустно смотревших карих глаз и вошёл к смотрителю смело как свободный и равный человек.
Трое людей, жавшихся к углу бревенчатой просторной избы, сразу присмирели, начавшийся было между ними вполголоса спор оборвался. Всё затихло в канцелярии N-ского каторжного поста; слышно было только, как смотритель пыхтел коротенькой трубкой, да писарь шелестнул бумагой, перевёртывая исписанную страницу. Ещё слышно было, как в трубе тоскливо гудел осенний ветер.
Смотритель важно сидел на кресле, посредине стола, а писец – в сторонке, на конце этого длинного стола, накрытого испятнанным зелёным сукном.
Один из каторжных, бывший мясник, убивший купца, здоровенный рыжий мужик в рубище – взглянул на смотрителя с ненавистью; остальные двое – хлипкий, тщедушный малый, бывший сапожник, зарезавший жену из ревности, и высокий худощавый парень, бывший фальшивый монетчик – потупили головы и смотрели себе под ноги; на их лицах застыло выражение тупой покорности судьбе-мачехе. Эти двое смотрителя боялись. Смотритель был жесток и груб с каторжными.
– Ну ты, рыжий, – как тебя?.. С чем в госпиталь просишься? Обленели, черти!.. Чтобы только от работы улизнуть!.. Ишь ты: в госпиталь!..
Рыжий не успел ответить, как открылась дверь и вошёл ещё один каторжный. Одежда этого человека не была порвана и отличалась удивительной здесь опрятностью; лицо – молодое, бледное, изнурённое, с довольно тонкими, хотя и неправильными чертами было по своему красиво. Он по привычке брил усы и бороду и походил или на актёра, или на ксёндза. Этот каторжный не гнул спины, не опускал своих грустно смотревших карих глаз и вошёл к смотрителю смело как свободный и равный человек.
Конец бесплатного ознакомительного фрагмента