Алейхем Шолом
Место в загробном мире (Из письма бобруйчанину)
Шолом-Алейхем
Место в загробном мире (Из письма бобруйчанину)
От переводчика. Меня заинтересовала популярная двухтомная монография "Бобруйск" (1967 г., Тель-Авив, под редакцией проф. Иегуды Слуцкого), так как в этом городе моей юности во время Второй мировой войны погибли вместе со всеми евреями мои родители и родственники. Около тысячи страниц большого формата, множество фотографий, десятки авторов, в том числе - видных общественных деятелей, известных писателей, поэтов, публицистов. Преобладает иврит, но есть несколько материалов на языке идиш, и среди них - рассказ Шолом-Алейхема.
В 1912 году в Бобруйске состоялся его литературный вечер, и местная газета на идиш "Бобруйскер вохнблат" ("Бобруйский еженедельник") опубликовала рассказ нашего классика, посвященный этому событию, - "Место в загробном мире". Полагая, что это произведение представляет интерес для для читателей "Еврейского камертона", я перевел его на русский язык.
Вы пишете, что желателен мой приезд в Бобруйск. отвечаю: приеду в Бобруйск с большим удовольствием. Вспоминая предыдущий визит в этот город, должен признаться, что именно в Бобруйске я получил место в загробном мире.
Это было... Но вы-то, несомненно, помните, когда я посетил ваш город, вы же бобруйчанин...
Это было зимой. Валил снег, но он вскоре растаял, превратившись в огромное болото. Я не должен вам описывать непролазную бобруйскую грязь, ведь вы же бобруйчанин...
Зал, в котором состоялся мой литературный вечер, был ярко освещен множеством ламп. Их свет отражал также окружающие болота вплоть до заезжего дома, где я остановился. И так как было светло и довольно близко, я отправился на вечер пешком. Шел один, держа в руках пачку рукописей, которые собирался прочесть публике.
Вместе со мной, чуть в сторонке, шел еще один человек, как и я, шлепая по густой грязи, которую освещали лампы, горевшие в зале.
Вскоре выяснилось, что человек, идущий следом и, как и я, хлюпающий по болоту, - женщина.
Вначале она шагала в сторонке, соблюдая дистанцию, но постепенно расстояние между нами сократилось, и она приблизилась ко мне вплотную. Это произошло неподалеку от зала.
- Будьте так добры и здоровеньки, - произнесла она с сияющей улыбкой (по ее интонации я понял, что она из местных - литовских евреев). - И не обижайтесь, что затрудняю вас. Вы же идете на вечер Шолом- Алейхема?
- А в чем дело?
- Если на вечер Шолом-Алейхема, у меня к вам большая просьба.
- А именно?
- Возьмите меня с собой, и вы совершите богоугодное дело, обретете место в загробном мире. Я бедная девушка, служу в одном из этих дворов, содержу маму и двух маленьких сестричек... И если мне удастся сэкономить несколько медяков, отнесу их Гинзбургу*) и возьму напрокат книжку на субботу. Я слышала, что здесь Шолом-Алейхем, и хочу его повидать и послушать. Если бы вы только знали, как я вырвалась на этот вечер. Догадайся об этом моя хозяйка - растерзала бы меня! Очень прошу вас совершить богоугодное дело: провести меня на вечер Шолом-Алейхема - вам обеспечено место в загробной жизни.
- Договорились, я возьму вас на Шолом-Алейхема.
Мы уже были возде зала, точнее - у самой кассы.
- Пропустите эту девушку, - сказал я, и не успел оглянуться, как она уже была внутри, растворившись среди густой публики, переполнившей зал. Народа было так много, что в воздухе висели клубы пара.
Но не в этом суть дела, как любил выражаться дедушка Менделе**).
В первом отделении я ее не видел и, признаться, почти забыл о столь легко приобретенном месте в загробном мире.
Во втором отделении я заметил во втором или третьем ряду сияющую луну с двумя глазами, которые впивались в меня, как пиявки. В третьем отделении луна переместилась ко мне поближе и оказалась в первом ряду. А в конце вечера она оказалась в большой группе юношей и девушек, окруживших столик, за которым я читал свои рассказы. Она хотела быть рядом со мной, и все попытки оттеснить ее не увенчались успехом. Даже не глядя не нее, я чувствовал, как она энергично работает локтями во все стороны, направо и налево. И лицо ее уже не было Луной, оно превратилось в сверкающее солнце Тамуза***).
Сказать, что она меня внимательно слушала, - значит ничего не сказать. Она жила вместе с моими героями, смеялась вместе с ними, вздыхала вместе с ними. Можно даже сказать, что в какой-то степени она помогала мне читать свои произведения. Глядя на строки записей, я видел, как она смеется, как она вздыхает, качает головой и даже подмигивает...
Я кончил читать.
Она не апплодировала, как все другие. Глубоко вздохнула, развела руки в стороны и схватилась за голову... Потом медленно направилась к выходу. Сделав несколько шагов, обернулась и пристально взглянула на меня. Потом снова зашагала и снова оглянулась, рассматривая мое лицо.
В это время из зала начали выносить скамейки. Ведь после литературного вечера полагается устраивать танцы. Разве возможен литературный вечер без танцев? Что скажут люди? Если так принято у неевреев, мои сородичи считают своим долгом следовать их примеру.
Танцуйте себе на здоровье, а я пойду домой, отдыхать.
Немного поостыв и собрав свои рукописи, я направился в заезжий дом. Вышел из зала и убедился, что на улице кромешная тьма, как всегда в Бобруйске после литературного вечера. Не буду распространяться, ведь вы же - бобруйчанин...
Пока мои провожатые - двое молодых парней - разыскивали свои галоши, я стоял возле здания, где состоялся вечер, неподалеку от дверей, всматриваясь в непроглядную бобруйскую темень. Внезапно две крепких, теплых руки обняли мою шею, притянули к себе мою голову, и я почувствовал на лице поцелуй - горячий, дружеский, звонкий и услышал:
- Дай Бог вам здоровья и долголетия. А место в потусторонней жизни вам обеспечено.
К счастью, была глубокая темень. Мне повезло, что сопровождающие меня парни задержались в поисках своих галош и не стали свидетелями того, как я заработал место в загробном мире.
У моих спутников оказался фонарь, освещавший дорогу к заезжему дому. Мы дружно шлепали по бобруйской грязи, оживленно разговаривали о вечере и громко смеялись. Вместе с нами, чуть в стороне, шла еще одна фигура. Но вскоре она отделилась, свернув налево, и исчезла в бобруйской ночной темени.
Передайте, пожалуйста, привет господину М., а также всем бобруйчанам любителям загробной жизни.
Ваш Шолом-Алейхем.
*) Яков Гинзбург - известный бобруйский книгоиздатель религиозной литературы и владелец книжной лавки. Давал также напрокат книги для чтения. (Здесь и далее - примечания переводчика.)
**) Имеется в виду писатель Менделе Мойхер-Сфорим.
***) Тамуз - самый жаркий месяц еврейского календаря, соответствующий примерно августу.
Место в загробном мире (Из письма бобруйчанину)
От переводчика. Меня заинтересовала популярная двухтомная монография "Бобруйск" (1967 г., Тель-Авив, под редакцией проф. Иегуды Слуцкого), так как в этом городе моей юности во время Второй мировой войны погибли вместе со всеми евреями мои родители и родственники. Около тысячи страниц большого формата, множество фотографий, десятки авторов, в том числе - видных общественных деятелей, известных писателей, поэтов, публицистов. Преобладает иврит, но есть несколько материалов на языке идиш, и среди них - рассказ Шолом-Алейхема.
В 1912 году в Бобруйске состоялся его литературный вечер, и местная газета на идиш "Бобруйскер вохнблат" ("Бобруйский еженедельник") опубликовала рассказ нашего классика, посвященный этому событию, - "Место в загробном мире". Полагая, что это произведение представляет интерес для для читателей "Еврейского камертона", я перевел его на русский язык.
Вы пишете, что желателен мой приезд в Бобруйск. отвечаю: приеду в Бобруйск с большим удовольствием. Вспоминая предыдущий визит в этот город, должен признаться, что именно в Бобруйске я получил место в загробном мире.
Это было... Но вы-то, несомненно, помните, когда я посетил ваш город, вы же бобруйчанин...
Это было зимой. Валил снег, но он вскоре растаял, превратившись в огромное болото. Я не должен вам описывать непролазную бобруйскую грязь, ведь вы же бобруйчанин...
Зал, в котором состоялся мой литературный вечер, был ярко освещен множеством ламп. Их свет отражал также окружающие болота вплоть до заезжего дома, где я остановился. И так как было светло и довольно близко, я отправился на вечер пешком. Шел один, держа в руках пачку рукописей, которые собирался прочесть публике.
Вместе со мной, чуть в сторонке, шел еще один человек, как и я, шлепая по густой грязи, которую освещали лампы, горевшие в зале.
Вскоре выяснилось, что человек, идущий следом и, как и я, хлюпающий по болоту, - женщина.
Вначале она шагала в сторонке, соблюдая дистанцию, но постепенно расстояние между нами сократилось, и она приблизилась ко мне вплотную. Это произошло неподалеку от зала.
- Будьте так добры и здоровеньки, - произнесла она с сияющей улыбкой (по ее интонации я понял, что она из местных - литовских евреев). - И не обижайтесь, что затрудняю вас. Вы же идете на вечер Шолом- Алейхема?
- А в чем дело?
- Если на вечер Шолом-Алейхема, у меня к вам большая просьба.
- А именно?
- Возьмите меня с собой, и вы совершите богоугодное дело, обретете место в загробном мире. Я бедная девушка, служу в одном из этих дворов, содержу маму и двух маленьких сестричек... И если мне удастся сэкономить несколько медяков, отнесу их Гинзбургу*) и возьму напрокат книжку на субботу. Я слышала, что здесь Шолом-Алейхем, и хочу его повидать и послушать. Если бы вы только знали, как я вырвалась на этот вечер. Догадайся об этом моя хозяйка - растерзала бы меня! Очень прошу вас совершить богоугодное дело: провести меня на вечер Шолом-Алейхема - вам обеспечено место в загробной жизни.
- Договорились, я возьму вас на Шолом-Алейхема.
Мы уже были возде зала, точнее - у самой кассы.
- Пропустите эту девушку, - сказал я, и не успел оглянуться, как она уже была внутри, растворившись среди густой публики, переполнившей зал. Народа было так много, что в воздухе висели клубы пара.
Но не в этом суть дела, как любил выражаться дедушка Менделе**).
В первом отделении я ее не видел и, признаться, почти забыл о столь легко приобретенном месте в загробном мире.
Во втором отделении я заметил во втором или третьем ряду сияющую луну с двумя глазами, которые впивались в меня, как пиявки. В третьем отделении луна переместилась ко мне поближе и оказалась в первом ряду. А в конце вечера она оказалась в большой группе юношей и девушек, окруживших столик, за которым я читал свои рассказы. Она хотела быть рядом со мной, и все попытки оттеснить ее не увенчались успехом. Даже не глядя не нее, я чувствовал, как она энергично работает локтями во все стороны, направо и налево. И лицо ее уже не было Луной, оно превратилось в сверкающее солнце Тамуза***).
Сказать, что она меня внимательно слушала, - значит ничего не сказать. Она жила вместе с моими героями, смеялась вместе с ними, вздыхала вместе с ними. Можно даже сказать, что в какой-то степени она помогала мне читать свои произведения. Глядя на строки записей, я видел, как она смеется, как она вздыхает, качает головой и даже подмигивает...
Я кончил читать.
Она не апплодировала, как все другие. Глубоко вздохнула, развела руки в стороны и схватилась за голову... Потом медленно направилась к выходу. Сделав несколько шагов, обернулась и пристально взглянула на меня. Потом снова зашагала и снова оглянулась, рассматривая мое лицо.
В это время из зала начали выносить скамейки. Ведь после литературного вечера полагается устраивать танцы. Разве возможен литературный вечер без танцев? Что скажут люди? Если так принято у неевреев, мои сородичи считают своим долгом следовать их примеру.
Танцуйте себе на здоровье, а я пойду домой, отдыхать.
Немного поостыв и собрав свои рукописи, я направился в заезжий дом. Вышел из зала и убедился, что на улице кромешная тьма, как всегда в Бобруйске после литературного вечера. Не буду распространяться, ведь вы же - бобруйчанин...
Пока мои провожатые - двое молодых парней - разыскивали свои галоши, я стоял возле здания, где состоялся вечер, неподалеку от дверей, всматриваясь в непроглядную бобруйскую темень. Внезапно две крепких, теплых руки обняли мою шею, притянули к себе мою голову, и я почувствовал на лице поцелуй - горячий, дружеский, звонкий и услышал:
- Дай Бог вам здоровья и долголетия. А место в потусторонней жизни вам обеспечено.
К счастью, была глубокая темень. Мне повезло, что сопровождающие меня парни задержались в поисках своих галош и не стали свидетелями того, как я заработал место в загробном мире.
У моих спутников оказался фонарь, освещавший дорогу к заезжему дому. Мы дружно шлепали по бобруйской грязи, оживленно разговаривали о вечере и громко смеялись. Вместе с нами, чуть в стороне, шла еще одна фигура. Но вскоре она отделилась, свернув налево, и исчезла в бобруйской ночной темени.
Передайте, пожалуйста, привет господину М., а также всем бобруйчанам любителям загробной жизни.
Ваш Шолом-Алейхем.
*) Яков Гинзбург - известный бобруйский книгоиздатель религиозной литературы и владелец книжной лавки. Давал также напрокат книги для чтения. (Здесь и далее - примечания переводчика.)
**) Имеется в виду писатель Менделе Мойхер-Сфорим.
***) Тамуз - самый жаркий месяц еврейского календаря, соответствующий примерно августу.