Риглио Аллан
Отрывок из романа 'Восшествие'
Аллан Риглио
Отрывок из романа " В О С Ш Е С Т В И Е ... "
Росарио. Семь утра. Только что прошел утренний дождь и улицы, кривой переулок за собором св. Антуана и дальше - авенида Либерасьоне, да дорожка мимо универмага Хеймаркетт, где обвычно собираются взрослые шлюхи, мокры от росы; на веревках - суцшится белье. Завтрак я уже сьел, отец дал большой тяжелый песо на сендвичи и поблагодарил бога еще паз за то, что прошлой осенью удалось ему пристроить меня в эту школу. Что напротив... Туда берут из очень порядочных семей. Я бегу по переулку. В воздухе утрнняя прохлада. Текут ручьи стоков, кричат разносчики-пуэблос; мне так хочется сбросить башмаки и пойти по улице босиком, шлепая по грязным лужам...Но это запрещается; мы должны приходить в школу в Смирении, как делает наша праведная Донья Элеонора, наша классная, что в доме даже не держит ни одного журнала и ни одной книги, кои полны возбуждающих картинок... А вот Лиз высокая девчонка из Вступительных Групп, та как ни в чем не бывало идет в школу босиком по теплым булыжникам улиц; ну да ведь она - Лиз дочка бывшего мера, она может позволить показывать свои голые ноги всяким пуэблос да парням из предместий. Элеонора говорит - пальцы ног Лиз истинно аристократические, длинные... Нам же - нельзя, Смирение. Я миную угол универмага Хеймаркетт; сегодня одно из первых занятий. На грязной простыне, у стены спит шлюха-метиска.Груди прикрыты еще, а вот зад тощий ее - нет, она мертвецки спит, заснула давно. Я рискую опоздать в школу, теряя время, но присаживаюсь на корточки рядом... Улица пустынна, только где-то в трущобах лают голодные псы. Я склоняюсь над спящей женщиной. Смотрю на ее загорелые, сильные бедра: как, должно быть, они сжимают мужчину, как это тело тепло... Наверно. В ветвях поет ай-кью, серенькая птичка; я несмело касаюсь рукой обнаженного зада спящей. Господи Иисусе, кожа женская бархатная, нежная, как шелковое платье моей сесмтры. Я поглаживаю ее, чувствую, как плоть пружинит у меня под рукой. Только бы не опоздать в школу! Пальцы мои против воли ползут вниз. Да, там у нее живот, мерно колыщущийся сейчас - она спит. И еще - у женщин, я знаю - там выпуклый бугор. Шелковистый, мягкий. И вдруг она просыпается. Приподнимает голову и смотрит на меня огромными, черными как у всех метисок глазами с синевой под ними, яркие, красные губы приоткрываютя удивленно. Я чувствую: от нее пахнет потом, мужчинами... Как никогда не пахнет от доньи Элеоноры. Мое детское сердце сжимается: я понимаю, что она изумленно смотрит на склонившегося над ней богато одетого, для городка Росарио на Паране, подростка, глаза которого блестят. Я вижу, как сквозь тряпку торчат острые ее груди. Запах вина. Горло у меня перехватывает и я попятившись, бегу в школу, скорей, проч от универмага, толькобы не опоздать. ... В большой особняк, бывший кгда-то домом губернатора уже сходятся дети. Многих я только знаю по именам. Я один и мне - четырнадцать, почти пятнадцать. друзей у меня почти нет. В школе полы застелены мягкими, пружинистыми матами. На каждом этаже, у каждого класса душевая. У порога на матах мы все раздеваемся догола. Все - и мальчики и девочки. А как же - это христианско каталическая школа любви. Худые ноги, неуклюжие ступни подростков, едва оформившиеся груди и угловатые бедра. Смех, шепот, возня. Девочки из старших классов раздеваются медленно, это уже им нравится: постепенно стягивать с сея белье. Они щупают груди друг-дружки, придирчиво осматривают обнаженные свои тела, касаются друг друга. Это мы, вчера еще соплячня, скидываем быстро свою одежду. Сталшие девушки идут неторопливо, как бы невзначай касаясь нас голыми ногами, идут и пухлые их ягодицы покачиваются соблазнительно, идут, как настоящие женщины. Свет падает в окна, ежит квадратами на мягком полу, на крышках парт в светлых классах, бродят по коридорам. Я сажусь в классе на перую парту, как положено, гляжу на экран перед собой. Рядом девочки собрались в круг и взяв у Паоло монету, обмеряют свои розовые соски. О как им хочется быть в Старших Группах, где ведет Мартенсио, бывший сутенер и акробат цирка в Рио... Где девушки выделывают немыслимые позы, где Мартенсио входит в них сзади, где... Звучит звонок.
Я очень люблю нашу преподавательницу, донью Элеонору. Она начала вести у нас с первого дня и после этого - все, все двадцать мальчиков и девочек безоговорочно приняли в ней своего кумира. Донья Элеонора, высокая черноволосая испанка, как и остальные преподаватели школы, в стеах ее ходила в обязательной униформе - то бишь голышом. Вот из коридора раздаютя уверенные шаги преподавательницы; мы все всегда откровенно любуемся на ноги Элеоноры - они смуглые, тренированные и покрыты едва засеметным пушком. Мальчики смотрят на них и думают, как хорошо сжать коленями эти соблазнительные голые ноги, девочки дуамют о том, как хорошо соблазять такими мужчин... Но донья Элеонора никогда не была шлюхой; студенткой она играла в баскетбол за команду Университета, вот отчего у не такие ноги. Каждый день она растирает их маслом: ее ладони скользят по ноге, от колена до высоких бедер. Но у доньи Элеоноры еще и прекрасная грудь. Высокие крупные груди, чуть-чуть отвисшие, торчащие вбок нежно-оливковые, как и подобает женщине, увенчаны крупными темными сосками; я знаю их сладкую тайну. Еще когда толбько начинались занятия, донья Элеонора подняла с парт мальчиков и спрсила их, умеют ли они целовать. все ответили, что нет и тогда донья Элеонора, усмехнувшись и коснувшись пальчико своей голой груди, сказала: Так учитесь же, сеньоры. Девочки с зависьтливыми и горящими взорами остались на местах. А мы столпились возле Элеоноры и тогда женщина, присев на колени, притянула старшего, Мануэло, к себе. Обнаженное ее, по взрослому мягкое и теплое тело женщины воодушевило Мануэло; Элеонора легла, опрокидывая его на себя и зашептала: Целуйте, целуйте же! Нас не надо было угогваривать... Женщина легко отстранила Мануэло и прикрыла глаза. Мы облепили ее; кто целовал ее длинные загорелые ноги, кто прижимался губами к ее восхитительно мягкому животу. И вот мне выпало коснуться ртом ее груди; это была сказка! Я услышал ее возбужденное дыхание... Играла - обязательно! - музыка. Я обнял женщину и припал губами к ее обнаженной груди, как летом к источнику. Нежнейшая кожа защекотала мне щеку, а ее чуть шероховатый сосоквдруг набух и вздрогнул. Я целовал его, даже слегка покусывал, втягивая в рот. Женщина вскрикивала и ее руки прижимали нас к себе: над второй грудью ее трнудился Бертран, сын французского консула в Росарио. ... А потом меня сменил еще один, и еще... Мы обдвили Элеонору и наконец она застонала глубоко и сладко, девочки за партами замерли и женщина, лежа на матах, прошептала со смехом: Хватит, хватит, сеньоры. Бертран в это время изо всех сил поглаживал пах доньи Элеоноры и на его пальцы брызнула какая-то влага. После этого был душ. И вот сейчас донья Элеонора вошла в класс. Мы встали и спели ей, как полагалось, начальную строфу Гимна. Потом женщина легла на небольшое ложе и, посмотрев на нас, спросила: - Мальчики, кто из вас справился с домашним заданием? Оказалось, что все. Курсу онанизма у нас посвящали много времени. Не возбранялось этим заниматься в коридорах и классах Школы. Только следовало после принимать душ.
Отрывок из романа " В О С Ш Е С Т В И Е ... "
Росарио. Семь утра. Только что прошел утренний дождь и улицы, кривой переулок за собором св. Антуана и дальше - авенида Либерасьоне, да дорожка мимо универмага Хеймаркетт, где обвычно собираются взрослые шлюхи, мокры от росы; на веревках - суцшится белье. Завтрак я уже сьел, отец дал большой тяжелый песо на сендвичи и поблагодарил бога еще паз за то, что прошлой осенью удалось ему пристроить меня в эту школу. Что напротив... Туда берут из очень порядочных семей. Я бегу по переулку. В воздухе утрнняя прохлада. Текут ручьи стоков, кричат разносчики-пуэблос; мне так хочется сбросить башмаки и пойти по улице босиком, шлепая по грязным лужам...Но это запрещается; мы должны приходить в школу в Смирении, как делает наша праведная Донья Элеонора, наша классная, что в доме даже не держит ни одного журнала и ни одной книги, кои полны возбуждающих картинок... А вот Лиз высокая девчонка из Вступительных Групп, та как ни в чем не бывало идет в школу босиком по теплым булыжникам улиц; ну да ведь она - Лиз дочка бывшего мера, она может позволить показывать свои голые ноги всяким пуэблос да парням из предместий. Элеонора говорит - пальцы ног Лиз истинно аристократические, длинные... Нам же - нельзя, Смирение. Я миную угол универмага Хеймаркетт; сегодня одно из первых занятий. На грязной простыне, у стены спит шлюха-метиска.Груди прикрыты еще, а вот зад тощий ее - нет, она мертвецки спит, заснула давно. Я рискую опоздать в школу, теряя время, но присаживаюсь на корточки рядом... Улица пустынна, только где-то в трущобах лают голодные псы. Я склоняюсь над спящей женщиной. Смотрю на ее загорелые, сильные бедра: как, должно быть, они сжимают мужчину, как это тело тепло... Наверно. В ветвях поет ай-кью, серенькая птичка; я несмело касаюсь рукой обнаженного зада спящей. Господи Иисусе, кожа женская бархатная, нежная, как шелковое платье моей сесмтры. Я поглаживаю ее, чувствую, как плоть пружинит у меня под рукой. Только бы не опоздать в школу! Пальцы мои против воли ползут вниз. Да, там у нее живот, мерно колыщущийся сейчас - она спит. И еще - у женщин, я знаю - там выпуклый бугор. Шелковистый, мягкий. И вдруг она просыпается. Приподнимает голову и смотрит на меня огромными, черными как у всех метисок глазами с синевой под ними, яркие, красные губы приоткрываютя удивленно. Я чувствую: от нее пахнет потом, мужчинами... Как никогда не пахнет от доньи Элеоноры. Мое детское сердце сжимается: я понимаю, что она изумленно смотрит на склонившегося над ней богато одетого, для городка Росарио на Паране, подростка, глаза которого блестят. Я вижу, как сквозь тряпку торчат острые ее груди. Запах вина. Горло у меня перехватывает и я попятившись, бегу в школу, скорей, проч от универмага, толькобы не опоздать. ... В большой особняк, бывший кгда-то домом губернатора уже сходятся дети. Многих я только знаю по именам. Я один и мне - четырнадцать, почти пятнадцать. друзей у меня почти нет. В школе полы застелены мягкими, пружинистыми матами. На каждом этаже, у каждого класса душевая. У порога на матах мы все раздеваемся догола. Все - и мальчики и девочки. А как же - это христианско каталическая школа любви. Худые ноги, неуклюжие ступни подростков, едва оформившиеся груди и угловатые бедра. Смех, шепот, возня. Девочки из старших классов раздеваются медленно, это уже им нравится: постепенно стягивать с сея белье. Они щупают груди друг-дружки, придирчиво осматривают обнаженные свои тела, касаются друг друга. Это мы, вчера еще соплячня, скидываем быстро свою одежду. Сталшие девушки идут неторопливо, как бы невзначай касаясь нас голыми ногами, идут и пухлые их ягодицы покачиваются соблазнительно, идут, как настоящие женщины. Свет падает в окна, ежит квадратами на мягком полу, на крышках парт в светлых классах, бродят по коридорам. Я сажусь в классе на перую парту, как положено, гляжу на экран перед собой. Рядом девочки собрались в круг и взяв у Паоло монету, обмеряют свои розовые соски. О как им хочется быть в Старших Группах, где ведет Мартенсио, бывший сутенер и акробат цирка в Рио... Где девушки выделывают немыслимые позы, где Мартенсио входит в них сзади, где... Звучит звонок.
Я очень люблю нашу преподавательницу, донью Элеонору. Она начала вести у нас с первого дня и после этого - все, все двадцать мальчиков и девочек безоговорочно приняли в ней своего кумира. Донья Элеонора, высокая черноволосая испанка, как и остальные преподаватели школы, в стеах ее ходила в обязательной униформе - то бишь голышом. Вот из коридора раздаютя уверенные шаги преподавательницы; мы все всегда откровенно любуемся на ноги Элеоноры - они смуглые, тренированные и покрыты едва засеметным пушком. Мальчики смотрят на них и думают, как хорошо сжать коленями эти соблазнительные голые ноги, девочки дуамют о том, как хорошо соблазять такими мужчин... Но донья Элеонора никогда не была шлюхой; студенткой она играла в баскетбол за команду Университета, вот отчего у не такие ноги. Каждый день она растирает их маслом: ее ладони скользят по ноге, от колена до высоких бедер. Но у доньи Элеоноры еще и прекрасная грудь. Высокие крупные груди, чуть-чуть отвисшие, торчащие вбок нежно-оливковые, как и подобает женщине, увенчаны крупными темными сосками; я знаю их сладкую тайну. Еще когда толбько начинались занятия, донья Элеонора подняла с парт мальчиков и спрсила их, умеют ли они целовать. все ответили, что нет и тогда донья Элеонора, усмехнувшись и коснувшись пальчико своей голой груди, сказала: Так учитесь же, сеньоры. Девочки с зависьтливыми и горящими взорами остались на местах. А мы столпились возле Элеоноры и тогда женщина, присев на колени, притянула старшего, Мануэло, к себе. Обнаженное ее, по взрослому мягкое и теплое тело женщины воодушевило Мануэло; Элеонора легла, опрокидывая его на себя и зашептала: Целуйте, целуйте же! Нас не надо было угогваривать... Женщина легко отстранила Мануэло и прикрыла глаза. Мы облепили ее; кто целовал ее длинные загорелые ноги, кто прижимался губами к ее восхитительно мягкому животу. И вот мне выпало коснуться ртом ее груди; это была сказка! Я услышал ее возбужденное дыхание... Играла - обязательно! - музыка. Я обнял женщину и припал губами к ее обнаженной груди, как летом к источнику. Нежнейшая кожа защекотала мне щеку, а ее чуть шероховатый сосоквдруг набух и вздрогнул. Я целовал его, даже слегка покусывал, втягивая в рот. Женщина вскрикивала и ее руки прижимали нас к себе: над второй грудью ее трнудился Бертран, сын французского консула в Росарио. ... А потом меня сменил еще один, и еще... Мы обдвили Элеонору и наконец она застонала глубоко и сладко, девочки за партами замерли и женщина, лежа на матах, прошептала со смехом: Хватит, хватит, сеньоры. Бертран в это время изо всех сил поглаживал пах доньи Элеоноры и на его пальцы брызнула какая-то влага. После этого был душ. И вот сейчас донья Элеонора вошла в класс. Мы встали и спели ей, как полагалось, начальную строфу Гимна. Потом женщина легла на небольшое ложе и, посмотрев на нас, спросила: - Мальчики, кто из вас справился с домашним заданием? Оказалось, что все. Курсу онанизма у нас посвящали много времени. Не возбранялось этим заниматься в коридорах и классах Школы. Только следовало после принимать душ.