Педро Альмодовар
Самоинтервью-1984
Мне нравятся вещи, которые содержат в себе призыв. Эти страницы содержат очень конкретный призыв, связанный с моим последним фильмом, «Страшные привычки»: ПОСМОТРИТЕ ЕГО. С этой вот целью я прибег к самоинтервью, хотя мне не о чем себя спрашивать и уж совсем нечего себе отвечать. В Мадриде сейчас стал популярен жанр «путешествие эгоиста», и я не собираюсь оставаться в стороне. Если кто-то должен обо мне писать, то предпочитаю, чтобы это был я сам.
Вопрос. В последнее время много говорят о Мадриде.
Ответ. Слишком много.
В. Ты хочешь сказать, что оснований недостаточно?
О. В Мадриде кое-что происходит, это несомненно. Но вот в чем серьезная опасность: Мадрид начинает сам себя осознавать. Город теряет одну из основных своих особенностей. У всех нас, кто жил в этом городе, никогда не было корней, мы не испытывали чувств к месту, как это бывает, например, в Барселоне. Я жил в Мадриде, как мог бы жить в любом другом месте. Никому не приходило в голову защищать Мадрид, никто не идентифицировал себя с городом как таковым. Все, что ни происходило, воспринималось как простое стечение обстоятельств. А теперь говорят о мадридской культуре, ее защищают или противопоставляют другим. Часто говорится (я и сам так говорю), что в Мадриде есть идеи, что на этот город устремлен взгляд Европы. Появилась некая гордость оттого, что живешь там, где живешь. А так не годится. Ты перестаешь чувствовать самого себя, чтобы превратиться в город. Это нечто вроде нарциссического миража. Ты — это ты сам, и ты абсолютно одинок. Разница состоит в том, что теперь наши друзья говорят о нас.
В. Но ведь ты живешь и работаешь в Мадриде.
О. Я живу в Мадриде, не живя в Мадриде.
В. Как ты считаешь, в другом месте ты смог бы работать на той же скорости?
О. Не знаю. Зависит от продюсеров. А это не единственное место в мире, где есть продюсеры.
В. Как тебе удается убедить их продюсировать твои фильмы?
О. С помощью гипноза. Это лучший способ. Мне кажется, молодые режиссеры больше не снимают кино, потому что не владеют гипнозом.
В. Кто-нибудь тебе говорил, что в интервью, которые ты сам сочиняешь, ты получаешься интереснее, чем в других?
О. Может быть. Дело в том, что, только когда я пишу, я превращаюсь в персонаж. Все остальное время, даже если передо мной сидит журналист, я нормальный человек, который устает, который мямлит в разговоре и теряется при посторонних. В. Но твой образ оставляет ощущение агрессии. О. Это было в прошлом сезоне. В нынешнем, осень-зима, я планирую создать противоположный образ: бедный мальчик, нуждающийся в любви. Это ближе к действительности.
В. Мы много раз задавались вопросом о природе твоей безудержной активности.
О. Ее питает разочарование, как я уже не раз отвечал. Мне работа не приносит успокоения, наоборот — она распахивает двери для новой неудовлетворенности. Это не означает, что я не получаю удовольствия. То, что я делаю, приносит большое удовольствие, но я лишен снисходительности к себе самому. Когда я завершаю очередной фильм, диск или шоу, я чувствую себя намного хуже, чем перед началом работы. Мне необходимо срочно погрузиться в другой проект. Я — электростанция, внутри которой спутались разрозненные идеи, куски культур и противоречивые чувства. Стыд, неуверенность и невозможность сидеть сложа руки — такие же составляющие этой станции.
В. И каковы же ближайшие планы этой электростанции?
О. «За что мне все это?!!», жестокая комедия о домохозяйке. Еще мне хотелось бы поставить биографию Бетт Дэвис и снять в главной роли ее саму, даже в детских сценах; еще есть история параноика, терзаемого страхами: он боится контакта с металлом (поэтому не может защитить себя ножами и пистолетами) и проводит все время в академиях кэндо, джиу-джитсу и дзюдо, превращаясь, таким образом, в единственного европейца — знатока этих единоборств. Я хотел бы, чтобы его сыграл Дэвид Боуи.
В. Я считал тебя более реалистичным человеком. Тебе не кажется, что и Дэвис, и Боуи находятся за пределами нашей досягаемости?
О. Полностью согласен. Я не люблю мечтать, однако временами избежать этого не удается.
В. Ты специалист по работе с женщинами. Это одно из тех редких качеств, которые все за тобой признают…
О. Между ними и мной существует странное чувство взаимности. В женщинах я, как правило, пробуждаю материнские чувства, а женщины, как правило, пробуждают материнские чувства во мне. Вот почему мы так хорошо понимаем друг друга на съемочной площадке.
В. А вне площадки?
О. Вне площадки у меня есть несколько секретов, некоторые из них носят женские имена. Но еще не настал момент их раскрывать.
В. Ты пишешь сценарии в одиночку.
О. Я почти все делаю в одиночку.
В. А с кем бы тебе хотелось писать?
О. С моим ангелом-хранителем. Но мы с ним пока что незнакомы.
В. Такое ощущение, что ты надо всем насмехаешься.
О. Нет, только над интервью.
В. Даже так?
О. Нет. Я ни над чем не насмехаюсь. Я высказываю то, что чувствую. Но я очень стыдлив. Если я, отвечая на вопрос, прибегаю к иронии или двусмысленности, то делаю это из стыда.
В. Как ты полагаешь, в чем причина твоего успеха?
О. В том, что люди скучают, и в том, что люди меня не понимают.
В. Тебя не беспокоит это непонимание?
О. Вообще-то я тоже не понимаю людей.
В. Я видел несколько твоих автографов и обнаружил, что дарственные надписи у тебя бывают двух видов. Одни, скажем так, морального содержания. А в других — и таких большинство — ты призываешь людей к наслаждению. Поясни, какой смысл имеют для тебя дарственные надписи.
О. Есть такая книга советов и примеров, «Христианская дева», большинство выражений для своих автографов я беру оттуда. Несмотря на реакционный характер этой книжки, я считаю эти советы очень мило составленными, а их анахроничность придает им забавности. Эта книга состоит из афоризмов вроде: «Если ты находишь приятность в роскоши и развлечениях света, твое сокровище — не Бог, но Ваал» или: «Не уподобляйся глупым юницам, коим по нраву лишь многолюдные празднества, где выставляют они напоказ свои фальшивые украшения и хвалятся бренной своей красотою». Когда у меня нет под рукой этой книги, я обычно пишу примерно так: «Не надо бояться наслаждения», — видимо, потому, что мне хотелось бы лечь с этим человеком. Наслаждение для меня не воинствующая идеология, а просто вечно неудовлетворенное желание. Я подумываю, не накрутить ли целый сценарий вокруг этих автографов. Знаменитый артист вкладывает в свои посвящения зашифрованные свидетельства о собственной жизни. Артиста убивают. Его приятелю случайно попадают в руки две надписи, которые артист сделал одну за другой. Это ключ к расследованию. Приятель решает собрать все автографы артиста и найти убийцу. Это должен быть фильм сильно в хичкоковском духе.
В. Да, очень любопытно. «Страшные привычки» — первый из трех твоих фильмов, где кто-то гибнет. В фильме «За что мне все это?!!» тоже есть убийство. В последнем твоем рассказе, да и в том проекте с Дэвидом Боуи про страхи и самозащиту, снова присутствует смерть. Что означает это появление смерти в твоих последних проектах?
О. Я никогда не понимал смерти: я знаю, что она существует, но никак не могу с ней свыкнуться. Раньше, в «Пепи, Люси, Бом» и в «Лабиринте страстей» я, поскольку сочиняю свои истории сам, отвергал ее, она нигде не появлялась; теперь же, наоборот, я стараюсь заснять ее — чтобы вроде как привыкнуть к ней. К тому же это хороший драматический элемент. Но давай вернемся к «Страшным привычкам». Не забывай, у этого интервью была конкретная задача.
В. Да, пусть все посмотрят этот фильм.
О. «Страшные привычки» — это нечто вроде «Безумного Макса-II» [1], я имею в виду фильм, созданный ради денег и славы.
В. Вот как? Я думал, ты снимаешь авторское кино.
О. Лучшие авторские фильмы — это те, что созданы в расчете на публику. Взять, например, Хичкока.
В. На что ты рассчитывал со «Страшными привычками» помимо денег и славы?
О. А тебе этого кажется мало?
В. Нет, но хотелось бы знать, есть ли там что-нибудь еще.
О. Молодежь сбил с толку накал эмоций в этом фильме. «Гольпес Бахос» [2] уже спели об этом: «Для лирики плохие времена». Но наступает момент, когда забавное перестает забавлять. И тогда возвращаешься к вечным темам, к словам, которые всегда пишутся с большой буквы. Потому что — по сути — ничего не изменилось. Эти темы не меняются на всем протяжении существования человечества: наслаждение, боль, истина, свобода, любовь, смерть… — главное, что всегда существуют новые способы прикоснуться к этим темам. «Страшные привычки» — фильм намеренно драматичный и сентиментальный. Я обожаю фанк и диско, глэм-и глиттер-рок, и даже мягкий поп. Но мне нравятся также и болеро, и блюз, милонги и даже хота. Дивайн и Бамбино [3]. Ольга Гийо [4] и Принс. Дэвид Боуи и Билли Холидей. Мей Уэст и «Сестры Уртадо» [5]. «Деррибос Арьяс» [6] и «Рокси Мьюзик». Я человек множества мелодий, одна их них «Пепи, Люси, Бом», другая — «Страшные привычки».
В. Удивительно, что, получив необычайно религиозное образование — а это твое выражение, — ты создаешь таких обаятельных монашенок.
О. Я не стремился снять реваншистский фильм. Чтобы взять реванш спустя много лет, требуется много памяти и много злобы. А я не обладаю ни тем, ни другим. И право, жаль: ведь память и ненависть — это две важные силы. Но у меня их нет. Я живу сейчас, а «сейчас» должно быть новым — по крайней мере для меня». Мой опыт общения со священниками был ужасен, однако я не чувствую себя пострадавшим. Намного более оригинально снять фильм о монашенках так, чтобы он не вышел антиклерикальным. Полагаю, это оттого, что религия для меня больше не является проблемой. Это не враг, с которым я обязан бороться. Меня не задевают все те нелепости, которые возглашает Иоанн Павел II. Как бы он ни стремился сделать грех модным делом, я не собираюсь грешить, поскольку грех полностью исчез из моей жизни.
В. Скажи какую-нибудь банальность насчет успеха.
О. Успех привносит в твою жизнь еще больше одиночества и паранойи.
В. Что ты будешь делать, когда зрители перестанут смотреть твои фильмы и ходить на твои концерты?
О. Как и все любовные связи, моя связь с публикой пройдет через множество этапов, от благосклонности до забвения. Когда я стану не нужен публике, я спою ей песенку Бамбино с такими словами? «Когда все тебя разлюбят, когда все тебя забудут, ты вернешься на дорогу, по которой прочь ушла. Разодравши душу в клочья, обязательно вернешься, чтоб найти в моих ладонях каплю веры и тепла. Когда гордости и силы хватит только, чтоб вернуться, и во взгляде глаз надменных поубавится огня, ты найдешь любовь без срока и раскрытые объятья на обочине дороги, где оставила меня».
Вопрос. В последнее время много говорят о Мадриде.
Ответ. Слишком много.
В. Ты хочешь сказать, что оснований недостаточно?
О. В Мадриде кое-что происходит, это несомненно. Но вот в чем серьезная опасность: Мадрид начинает сам себя осознавать. Город теряет одну из основных своих особенностей. У всех нас, кто жил в этом городе, никогда не было корней, мы не испытывали чувств к месту, как это бывает, например, в Барселоне. Я жил в Мадриде, как мог бы жить в любом другом месте. Никому не приходило в голову защищать Мадрид, никто не идентифицировал себя с городом как таковым. Все, что ни происходило, воспринималось как простое стечение обстоятельств. А теперь говорят о мадридской культуре, ее защищают или противопоставляют другим. Часто говорится (я и сам так говорю), что в Мадриде есть идеи, что на этот город устремлен взгляд Европы. Появилась некая гордость оттого, что живешь там, где живешь. А так не годится. Ты перестаешь чувствовать самого себя, чтобы превратиться в город. Это нечто вроде нарциссического миража. Ты — это ты сам, и ты абсолютно одинок. Разница состоит в том, что теперь наши друзья говорят о нас.
В. Но ведь ты живешь и работаешь в Мадриде.
О. Я живу в Мадриде, не живя в Мадриде.
В. Как ты считаешь, в другом месте ты смог бы работать на той же скорости?
О. Не знаю. Зависит от продюсеров. А это не единственное место в мире, где есть продюсеры.
В. Как тебе удается убедить их продюсировать твои фильмы?
О. С помощью гипноза. Это лучший способ. Мне кажется, молодые режиссеры больше не снимают кино, потому что не владеют гипнозом.
В. Кто-нибудь тебе говорил, что в интервью, которые ты сам сочиняешь, ты получаешься интереснее, чем в других?
О. Может быть. Дело в том, что, только когда я пишу, я превращаюсь в персонаж. Все остальное время, даже если передо мной сидит журналист, я нормальный человек, который устает, который мямлит в разговоре и теряется при посторонних. В. Но твой образ оставляет ощущение агрессии. О. Это было в прошлом сезоне. В нынешнем, осень-зима, я планирую создать противоположный образ: бедный мальчик, нуждающийся в любви. Это ближе к действительности.
В. Мы много раз задавались вопросом о природе твоей безудержной активности.
О. Ее питает разочарование, как я уже не раз отвечал. Мне работа не приносит успокоения, наоборот — она распахивает двери для новой неудовлетворенности. Это не означает, что я не получаю удовольствия. То, что я делаю, приносит большое удовольствие, но я лишен снисходительности к себе самому. Когда я завершаю очередной фильм, диск или шоу, я чувствую себя намного хуже, чем перед началом работы. Мне необходимо срочно погрузиться в другой проект. Я — электростанция, внутри которой спутались разрозненные идеи, куски культур и противоречивые чувства. Стыд, неуверенность и невозможность сидеть сложа руки — такие же составляющие этой станции.
В. И каковы же ближайшие планы этой электростанции?
О. «За что мне все это?!!», жестокая комедия о домохозяйке. Еще мне хотелось бы поставить биографию Бетт Дэвис и снять в главной роли ее саму, даже в детских сценах; еще есть история параноика, терзаемого страхами: он боится контакта с металлом (поэтому не может защитить себя ножами и пистолетами) и проводит все время в академиях кэндо, джиу-джитсу и дзюдо, превращаясь, таким образом, в единственного европейца — знатока этих единоборств. Я хотел бы, чтобы его сыграл Дэвид Боуи.
В. Я считал тебя более реалистичным человеком. Тебе не кажется, что и Дэвис, и Боуи находятся за пределами нашей досягаемости?
О. Полностью согласен. Я не люблю мечтать, однако временами избежать этого не удается.
В. Ты специалист по работе с женщинами. Это одно из тех редких качеств, которые все за тобой признают…
О. Между ними и мной существует странное чувство взаимности. В женщинах я, как правило, пробуждаю материнские чувства, а женщины, как правило, пробуждают материнские чувства во мне. Вот почему мы так хорошо понимаем друг друга на съемочной площадке.
В. А вне площадки?
О. Вне площадки у меня есть несколько секретов, некоторые из них носят женские имена. Но еще не настал момент их раскрывать.
В. Ты пишешь сценарии в одиночку.
О. Я почти все делаю в одиночку.
В. А с кем бы тебе хотелось писать?
О. С моим ангелом-хранителем. Но мы с ним пока что незнакомы.
В. Такое ощущение, что ты надо всем насмехаешься.
О. Нет, только над интервью.
В. Даже так?
О. Нет. Я ни над чем не насмехаюсь. Я высказываю то, что чувствую. Но я очень стыдлив. Если я, отвечая на вопрос, прибегаю к иронии или двусмысленности, то делаю это из стыда.
В. Как ты полагаешь, в чем причина твоего успеха?
О. В том, что люди скучают, и в том, что люди меня не понимают.
В. Тебя не беспокоит это непонимание?
О. Вообще-то я тоже не понимаю людей.
В. Я видел несколько твоих автографов и обнаружил, что дарственные надписи у тебя бывают двух видов. Одни, скажем так, морального содержания. А в других — и таких большинство — ты призываешь людей к наслаждению. Поясни, какой смысл имеют для тебя дарственные надписи.
О. Есть такая книга советов и примеров, «Христианская дева», большинство выражений для своих автографов я беру оттуда. Несмотря на реакционный характер этой книжки, я считаю эти советы очень мило составленными, а их анахроничность придает им забавности. Эта книга состоит из афоризмов вроде: «Если ты находишь приятность в роскоши и развлечениях света, твое сокровище — не Бог, но Ваал» или: «Не уподобляйся глупым юницам, коим по нраву лишь многолюдные празднества, где выставляют они напоказ свои фальшивые украшения и хвалятся бренной своей красотою». Когда у меня нет под рукой этой книги, я обычно пишу примерно так: «Не надо бояться наслаждения», — видимо, потому, что мне хотелось бы лечь с этим человеком. Наслаждение для меня не воинствующая идеология, а просто вечно неудовлетворенное желание. Я подумываю, не накрутить ли целый сценарий вокруг этих автографов. Знаменитый артист вкладывает в свои посвящения зашифрованные свидетельства о собственной жизни. Артиста убивают. Его приятелю случайно попадают в руки две надписи, которые артист сделал одну за другой. Это ключ к расследованию. Приятель решает собрать все автографы артиста и найти убийцу. Это должен быть фильм сильно в хичкоковском духе.
В. Да, очень любопытно. «Страшные привычки» — первый из трех твоих фильмов, где кто-то гибнет. В фильме «За что мне все это?!!» тоже есть убийство. В последнем твоем рассказе, да и в том проекте с Дэвидом Боуи про страхи и самозащиту, снова присутствует смерть. Что означает это появление смерти в твоих последних проектах?
О. Я никогда не понимал смерти: я знаю, что она существует, но никак не могу с ней свыкнуться. Раньше, в «Пепи, Люси, Бом» и в «Лабиринте страстей» я, поскольку сочиняю свои истории сам, отвергал ее, она нигде не появлялась; теперь же, наоборот, я стараюсь заснять ее — чтобы вроде как привыкнуть к ней. К тому же это хороший драматический элемент. Но давай вернемся к «Страшным привычкам». Не забывай, у этого интервью была конкретная задача.
В. Да, пусть все посмотрят этот фильм.
О. «Страшные привычки» — это нечто вроде «Безумного Макса-II» [1], я имею в виду фильм, созданный ради денег и славы.
В. Вот как? Я думал, ты снимаешь авторское кино.
О. Лучшие авторские фильмы — это те, что созданы в расчете на публику. Взять, например, Хичкока.
В. На что ты рассчитывал со «Страшными привычками» помимо денег и славы?
О. А тебе этого кажется мало?
В. Нет, но хотелось бы знать, есть ли там что-нибудь еще.
О. Молодежь сбил с толку накал эмоций в этом фильме. «Гольпес Бахос» [2] уже спели об этом: «Для лирики плохие времена». Но наступает момент, когда забавное перестает забавлять. И тогда возвращаешься к вечным темам, к словам, которые всегда пишутся с большой буквы. Потому что — по сути — ничего не изменилось. Эти темы не меняются на всем протяжении существования человечества: наслаждение, боль, истина, свобода, любовь, смерть… — главное, что всегда существуют новые способы прикоснуться к этим темам. «Страшные привычки» — фильм намеренно драматичный и сентиментальный. Я обожаю фанк и диско, глэм-и глиттер-рок, и даже мягкий поп. Но мне нравятся также и болеро, и блюз, милонги и даже хота. Дивайн и Бамбино [3]. Ольга Гийо [4] и Принс. Дэвид Боуи и Билли Холидей. Мей Уэст и «Сестры Уртадо» [5]. «Деррибос Арьяс» [6] и «Рокси Мьюзик». Я человек множества мелодий, одна их них «Пепи, Люси, Бом», другая — «Страшные привычки».
В. Удивительно, что, получив необычайно религиозное образование — а это твое выражение, — ты создаешь таких обаятельных монашенок.
О. Я не стремился снять реваншистский фильм. Чтобы взять реванш спустя много лет, требуется много памяти и много злобы. А я не обладаю ни тем, ни другим. И право, жаль: ведь память и ненависть — это две важные силы. Но у меня их нет. Я живу сейчас, а «сейчас» должно быть новым — по крайней мере для меня». Мой опыт общения со священниками был ужасен, однако я не чувствую себя пострадавшим. Намного более оригинально снять фильм о монашенках так, чтобы он не вышел антиклерикальным. Полагаю, это оттого, что религия для меня больше не является проблемой. Это не враг, с которым я обязан бороться. Меня не задевают все те нелепости, которые возглашает Иоанн Павел II. Как бы он ни стремился сделать грех модным делом, я не собираюсь грешить, поскольку грех полностью исчез из моей жизни.
В. Скажи какую-нибудь банальность насчет успеха.
О. Успех привносит в твою жизнь еще больше одиночества и паранойи.
В. Что ты будешь делать, когда зрители перестанут смотреть твои фильмы и ходить на твои концерты?
О. Как и все любовные связи, моя связь с публикой пройдет через множество этапов, от благосклонности до забвения. Когда я стану не нужен публике, я спою ей песенку Бамбино с такими словами? «Когда все тебя разлюбят, когда все тебя забудут, ты вернешься на дорогу, по которой прочь ушла. Разодравши душу в клочья, обязательно вернешься, чтоб найти в моих ладонях каплю веры и тепла. Когда гордости и силы хватит только, чтоб вернуться, и во взгляде глаз надменных поубавится огня, ты найдешь любовь без срока и раскрытые объятья на обочине дороги, где оставила меня».