Перевод Т. Озерской
Файл с книжной полки Несененко Алексея
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/
Когда любишь Искусство, никакие жертвы не тяжелы.
Такова предпосылка. Наш рассказ явится выводом из этой
предпосылки и вместе с тем ее опровержением. Это будет
оригинально и ново с точки зрения логики, а как литературный
прием - лишь немногим древнее, чем Великая китайская стена.
Джо Лэрреби рос среди вековых дубов и плоских равнин
Среднего Запада, пылая страстью к изобразительному
искусству. В шесть лет он запечатлел на картоне городскую
водокачку и одного почтенного обывателя, в большой спешке
проходящего мимо. Этот плод творческих усилий был заключен
в раму и выставлен в окне аптеки, рядом с удивительным
початком кукурузы, в котором зерна составляли нечетное
количество рядов. Когда же Джо Лэрреби исполнилось двадцать
лет, он, свободно повязав галстук и потуже затянув пояс,
отбыл из родного города в Нью-Йорк.
Дилия Кэрузер жила на Юге, в окруженном соснами селении,
и звуки, которые она умела извлекать из шести октав
фортепьянной клавиатуры, порождали столь большие надежды в
сердцах ее родственников, что с помощью последних в ее
копилке собралось достаточно денег для поездки "на Север" с
целью "завершения музыкального образования". Как именно она
его завершит, ее родственники предугадать не могли, впрочем,
об этом мы и поведем рассказ.
Джо и Дилия встретились в студии, где молодые люди,
изучающие живопись или музыку, собирались, чтобы потолковать
о светотени, Вагнере, музыке, творениях Рембрандта,
картинах, обоях, Вальдтейфеле, Шопене и Улонге.
Джо и Дилия влюбились друг в друга или полюбились друг
другу - как вам больше по вкусу - и, не теряя времени,
вступили в брак, ибо (смотри выше), когда любишь Искусство,
никакие жертвы не тяжелы.
Мистер и миссис Лэрреби сняли квартирку и стали вести
хозяйство. Это была уединенная квартирка, затерявшаяся в
каком-то закоулке, подобно самому нижнему ля диез
фортепьянной клавиатуры. Супруги были счастливы. Они
принадлежали друг другу, а Искусство принадлежало им. И вот
мой совет тому, кто молод и богат продай имение твое и
раздай нищим, а еще лучше - отдай эти денежки привратнику,
чтобы поселиться в такой же квартирке со своей Дилией и
своим Искусством.
Обитатели квартирок, несомненно, подпишутся под моим
заявлением, что они самые счастливые люди на свете. Дом, в
котором царит счастье, не может быть слишком тесен. Пусть
комод, упав ничком, заменит вам бильярд, каминная доска -
трюмо, письменный стол - комнату для гостей, а умывальник -
пианино! И если все четыре стены вздумают надвинуться на
вас, - не беда! Лишь бы вы со своей Дилией уместились между
ними. Ну, а уж если нет в вашем доме доброго согласия,
тогда пусть он будет велик и просторен, чтобы вы могли войти
в него через Золотые ворота, повесить шляпу на мыс Гаттерас,
платье - на мыс Горн и выйти через Лабрадор!
Джо обучался живописи у самого великого Маэстри. Вы, без
сомнения, слышали это имя. Дерет он за свои уроки крепко, а
обучает слегка, что, вероятно, и снискало ему громкую славу
мастера эффектных контрастов. Дилия училась музыке у
Розенштока - вы знаете, конечно, какой широкой известностью
пользуется этот возмутитель покоя фортепьянных клавиш.
Джо и Дилия были очень счастливы, пока не прожили всех
своих денег. Так оно всегда, но я не хочу показаться
циником. Стоявшая перед ними цель была им совершенно ясна.
Джо в самом непродолжительном времени должен был написать
такие полотна, ради обладания которыми пожилые джентльмены с
тощими бакенбардами и толстыми бумажниками будут лупить друг
друга кистенем по голове у него в мастерской. Дилия же
должна была познать все тайны Музыки, затем пресытиться ею и
приобрести обыкновение при виде непроданних мест в партере
или в ложах лечить внезапную мигрень омарами, уединившись в
своих личных апартаментах и отказываясь выйти на эстраду.
Но прекраснее всего, на мой взгляд, была сама их жизнь в
маленькой квартирке: горячие, увлекательные беседы по
возвращении с уроков; уютные обеды вдвоем и легкие,
необременительные завтраки; обмен честолюбивыми мечтами -
причем каждый грезил не столько своими успехами, сколько
успехами другого; взаимная готовность помочь и ободрить, и -
да простят мне непритязательность моих вкусов - бутерброды с
сыром и маслины перед отходом ко сну.
Однако дни шли, и высоко поднятое знамя Искусства
бессильно повисло на своем древке. Так оно бывает порой,
хотя знаменосец и не виноват. Все из дома и ничего в дом,
как говорят грубые, одержимые практицизмом люди. Не стало
денег, чтобы оплачивать ценные услуги мистера Маэстри и
герра Розенштока. Но, когда любишь Искусство, никакие
жертвы не тяжелы. И вот Дилия заявила однажды, что намерена
давать уроки музыки, так как нужно свести концы с концами.
День за днем она уходила из дома вербовать учеников и,
наконец, однажды вернулась домой к вечеру в очень
приподнятом настроении.
- Джо, дорогой мой, я получила урок? - торжествующе
объявила она. - И, знаешь, такие милые люди! Генерал...
генерал А. Б. Пинкни с дочкой. У них свой дом на
Семьдесят первой улице. Роскошный дом, Джо! Поглядел бы ты
на их подъезд! Византийский стиль - так, кажется, ты это
называешь. А комнаты! Ах, Джо, я никогда не видала ничего
подобного!
Я буду давать уроки его дочке Клементине. И представь, я
просто привязалась к ней с первого взгляда. Она такая
нежная, деликатная и так просто держится. И вся в белом с
головы до пят. Ей восемнадцать лет. Я буду, заниматься с
ней три раза в неделю. Ты только подумай, Джо, урок пять
долларов! Это же чудно! Еще два-три таких урока, и я
возобновлю занятия с герром Розенштоком. Ну, пожалуйста,
родной, перестань хмуриться и давай устроим хороший ужин.
- Тебе легко говорить, Дали, - возразил Джо, вооружась
столовым ножом и топориком и бросаясь в атаку на банку
консервированного горошка. - А мне каково? Ты, значит,
будешь бегать по урокам и зарабатывать на жизнь, а я -
беззаботно витать в сферах высокого искусства? Ну уж нет,
клянусь останками Бенвенуто Челлини! Я, вероятно, тоже могу
продавать газеты или мостить улицы и приносить в дом
доллар-другой.
Дилия подошла и повисла у него на шее.
- Джо, любимый мой, ну какой ты глупый! Ты не должен
бросать живопись. Ты пойми - ведь если бы я оставила музыку
и занялась чем-то посторонним... а я сама учусь, когда даю
уроки. Я же не расстаюсь с моей музыкой. А на пятнадцать
долларов в неделю мы будем жить, как миллионеры И думать не
смей бросать мистера Маэстри.
- Ладно, - сказал Джо, доставая с полки голубой
фарфоровый салатник в форме раковины. - Все же мне очень
горько, что ты должна бегать по урокам. Нет, это не
Искусство. Но ты, конечно, настоящее сокровище и молодчина.
- Когда любишь Искусство, никакие жертвы не тяжелы, -
изрекла Дилия.
- Маэстри похвалил небо на том этюде, что я писал в
парке, - сообщил Джо. - А Тинкл разрешил мне выставить две
вещи у него в витрине. Может, кто и купит одну из них, если
они подадутся на глаза какому-нибудь подходящему идиоту с
деньгами.
- Непременно купят, - нежно проворковала Дилия. - А
сейчас возблагодарим судьбу за генерала Пинкни и эту телячью
грудинку.
Всю следующую неделю чета Лэрреби рано садилась
завтракать Джо был необычайно увлечен эффектами утреннего
освещения в Центральном парке, где он делал зарисовки, и в
семь часов Дилия провожала его, насытив завтраком, нежными
заботами, поцелуями и поощрениями.
Искусство - требовательная возлюбленная. Джо теперь
редко возвращался домой раньше семи часов вечера.
В субботу Дилия, немного бледная и утомленная, но
исполненная милой горделивости, торжественно выложила три
пятидолларовые бумажки на маленький (восемь на десять
дюймов) столик в маленькой (восемь на десять футов)
гостиной.
- Клементина удручает меня порой, - сказала она чуть-чуть
устало. - Боюсь, что она недостаточно прилежна. Приходится
повторять ей одно и то же по нескольку раз. И эти ее белые
одеяния стали уже нагонять тоску. Но генерал Пинкни - вот
чудесный старик! Жаль, что ты не знаком с ним, Джо. Он
иногда заходит к нам во время урока - он ведь одинокий,
вдовец - и стоит, теребя свою белую козлиную бородку. "Ну,
как шестнадцатые и тридцать вторые? - спрашивает он всегда.
- Идут на лад?"
Ах, Джо, если бы ты видел, какие у них панели в гостиной!
А какие мягкие шерстяные портьеры! Клементина немножко
покашливает. Надеюсь, что она крепче, чем кажется с виду.
Ты знаешь, я в самом деле очень привязалась к ней - она
такая ласковая и кроткая и так хорошо воспитана. Брат
генерала Пинкни был одно время посланником в Боливии.
Но тут Джо, словно какой-нибудь граф Монте-Кристо, извлек
из кармана сначала десять долларов, потом пять, потом еще
два и еще один-четыре самые что ни на есть настоящие
банкноты - и положил их рядом с заработком своей жены.
- Продал акварель с обелиском одному субъекту из Пеории,
- преподнес он ошеломляющее известие.
- Ты шутишь, Джо, - сказала Дилия. - Не может быть,
чтобы из Пеории!
- Да вот, представь себе. Жаль, что ты не видала его,
Дилия. Толстый, в шерстяном кашне и с гусиной зубочисткой.
Он заметил мой этюд в витрине у Тинкла и принял его сначала
за изображение ветряной мельницы. Но он славный малый и
купил вместо мельницы обелиск и даже заказал мне еще одну
картину - маслом: вид на Лэкуонскую товарную станцию.
Повезет ее с собой. Ох, уж эти мне уроки музыки! Ну ладно,
ладно, они, конечно, не отделимы от Искусства.
- Я так рада, что ты занимаешься своим делом, - горячо
сказала Дилия. - Тебя ждет успех, дорогой. Тридцать три
доллара! Мы никогда не жили так богато. У нас будут
сегодня устрицы на ужин.
- И филе-миньон с шампиньонами, - добавил Джо. - А ты не
знаешь, где вилка для маслин?
В следующую субботу Джо вернулся домой первым. Он
положил восемнадцать долларов на столик в гостиной и
поспешно смыл с рук что-то черное - по-видимому толстый слой
масляной краски.
А через полчаса появилась и Дилия. Кисть ее правой руки,
вся обмотанная бинтами, была похожа на какой-то бесформенный
узел.
- Что случилось, Дилия? - спросил Джо, целуя жену Дилия
рассмеялась, но как-то не очень весело.
- Клементине пришла фантазия угостить меня после урока
гренками по-валлийски, - сказала она. - Вообще это девушка
со странностями. В пять часов вечера - гренки по-валлийски!
Генерал был дома, и посмотрел бы ты, как он ринулся за
сковородкой, можно подумать, что у них нет прислуги. У
Клементины, конечно, что-то неладно со здоровьем - она такая
нервная. Плеснула мне на руку растопленным сыром, когда
поливала им гренки. Ужас как больно было! Бедняжка
расстроилась до слез. А генерал Пинкни... ты знаешь,
старик просто чуть с ума не сошел. Сам помчался вниз в
подвал и послал кого-то - кажется, истопника - в аптеку за
мазью и бинтами. Сейчас уж не так больно.
- А это что у тебя тут? - спросил Джо, нежно приподымая
ее забинтованную руку и осторожно потягивая за кончики
каких-то белых лохмотьев, торчащих из-под бинта.
- Это такая мягкая штука, на которую кладут мазь, -
сказала Дилия. - Господи, Джо, неужели ты продал еще один
этюд? - Она только сейчас заметила на маленьком столике
деньги.
- Продал ли я этюд! Спроси об этом нашего друга из
Пеории. Он забрал сегодня свою товарную станцию и, кажется,
склонен заказать мне еще пейзаж в парке и вид на Гудзон. В
котором часу стряслось с тобой это несчастье, Дили?
- Часов в пять, должно быть, - жалобно сказала Дилия. -
Утюг... то есть сыр сняли с плиты примерно в это время. Ты
бы посмотрел на генерала Пинкни, Джо, когда он...
- Поди-ка сюда, Дили, - сказал Джо. Он опустился на
кушетку, притянул к себе жену и обнял ее за плечи.
- Чем это та занималась последние две недели? - спросил
он.
Дилия храбро посмотрела мужу в глаза - взглядом,
исполненным любви и упрямства, - и забормотала что-то насчет
генерала Пинкни... потом опустила голову, и правда вылилась
наружу в бурном потоке слез.
- Я не могла найти уроков, - призналась Дилия. - И не
могла допустить, чтобы ты бросил живопись. Тогда я
поступила в эту большую прачечную - знаешь, на Двадцать
четвертой улице - гладить рубашки. А правда, я здорово
придумала все это - насчет генерала Пинкни и Клементины, -
как ты считаешь, Джо? И сегодня, когда одна девушка в
прачечной обожгла мне руку утюгом, я всю дорогу домой
сочиняла эту историю с гренками. Ты не сердишься, Джо?
Ведь если бы я не устроилась на работу, ты бы, может быть,
не продал своих этюдов этому господину из Пеории.
- Он, между прочим, не из Пеории, - с расстановкой
проговорил Джо.
- Ну, это уж не важно, откуда он. Ты такой молодчина,
Джо, и скажи, пожалуйста... нет, поцелуй меня сначала,
скажи, пожалуйста, как это ты догадался, что я не даю
уроков?
- Я и не догадывался... до последней минуты, - сказал
Джо. - И теперь бы не догадался, но сегодня я послал из
котельной наверх, в прачечную, лигнин и мазь для какой-то
девушки, которой обожгли руку утюгом. Я уже две недели как
топлю котел в этой прачечной.
- Так, значит, ты не...
- Мой покупатель из Пеории - так же, как и твой генерал
Пинкни, - всего лишь произведение искусства, которое,
кстати, не имеет ничего общего ни с живописью, ни с музыкой.
Оба рассмеялись, и Джо начал:
- Когда любишь Искусство, никакие жертвы... Но Дилия не
дала мужу договорить, зажав ему рот рукой.
- Нет, - сказала она. - Просто: когда любишь...
Файл с книжной полки Несененко Алексея
http://www.geocities.com/SoHo/Exhibit/4256/
Когда любишь Искусство, никакие жертвы не тяжелы.
Такова предпосылка. Наш рассказ явится выводом из этой
предпосылки и вместе с тем ее опровержением. Это будет
оригинально и ново с точки зрения логики, а как литературный
прием - лишь немногим древнее, чем Великая китайская стена.
Джо Лэрреби рос среди вековых дубов и плоских равнин
Среднего Запада, пылая страстью к изобразительному
искусству. В шесть лет он запечатлел на картоне городскую
водокачку и одного почтенного обывателя, в большой спешке
проходящего мимо. Этот плод творческих усилий был заключен
в раму и выставлен в окне аптеки, рядом с удивительным
початком кукурузы, в котором зерна составляли нечетное
количество рядов. Когда же Джо Лэрреби исполнилось двадцать
лет, он, свободно повязав галстук и потуже затянув пояс,
отбыл из родного города в Нью-Йорк.
Дилия Кэрузер жила на Юге, в окруженном соснами селении,
и звуки, которые она умела извлекать из шести октав
фортепьянной клавиатуры, порождали столь большие надежды в
сердцах ее родственников, что с помощью последних в ее
копилке собралось достаточно денег для поездки "на Север" с
целью "завершения музыкального образования". Как именно она
его завершит, ее родственники предугадать не могли, впрочем,
об этом мы и поведем рассказ.
Джо и Дилия встретились в студии, где молодые люди,
изучающие живопись или музыку, собирались, чтобы потолковать
о светотени, Вагнере, музыке, творениях Рембрандта,
картинах, обоях, Вальдтейфеле, Шопене и Улонге.
Джо и Дилия влюбились друг в друга или полюбились друг
другу - как вам больше по вкусу - и, не теряя времени,
вступили в брак, ибо (смотри выше), когда любишь Искусство,
никакие жертвы не тяжелы.
Мистер и миссис Лэрреби сняли квартирку и стали вести
хозяйство. Это была уединенная квартирка, затерявшаяся в
каком-то закоулке, подобно самому нижнему ля диез
фортепьянной клавиатуры. Супруги были счастливы. Они
принадлежали друг другу, а Искусство принадлежало им. И вот
мой совет тому, кто молод и богат продай имение твое и
раздай нищим, а еще лучше - отдай эти денежки привратнику,
чтобы поселиться в такой же квартирке со своей Дилией и
своим Искусством.
Обитатели квартирок, несомненно, подпишутся под моим
заявлением, что они самые счастливые люди на свете. Дом, в
котором царит счастье, не может быть слишком тесен. Пусть
комод, упав ничком, заменит вам бильярд, каминная доска -
трюмо, письменный стол - комнату для гостей, а умывальник -
пианино! И если все четыре стены вздумают надвинуться на
вас, - не беда! Лишь бы вы со своей Дилией уместились между
ними. Ну, а уж если нет в вашем доме доброго согласия,
тогда пусть он будет велик и просторен, чтобы вы могли войти
в него через Золотые ворота, повесить шляпу на мыс Гаттерас,
платье - на мыс Горн и выйти через Лабрадор!
Джо обучался живописи у самого великого Маэстри. Вы, без
сомнения, слышали это имя. Дерет он за свои уроки крепко, а
обучает слегка, что, вероятно, и снискало ему громкую славу
мастера эффектных контрастов. Дилия училась музыке у
Розенштока - вы знаете, конечно, какой широкой известностью
пользуется этот возмутитель покоя фортепьянных клавиш.
Джо и Дилия были очень счастливы, пока не прожили всех
своих денег. Так оно всегда, но я не хочу показаться
циником. Стоявшая перед ними цель была им совершенно ясна.
Джо в самом непродолжительном времени должен был написать
такие полотна, ради обладания которыми пожилые джентльмены с
тощими бакенбардами и толстыми бумажниками будут лупить друг
друга кистенем по голове у него в мастерской. Дилия же
должна была познать все тайны Музыки, затем пресытиться ею и
приобрести обыкновение при виде непроданних мест в партере
или в ложах лечить внезапную мигрень омарами, уединившись в
своих личных апартаментах и отказываясь выйти на эстраду.
Но прекраснее всего, на мой взгляд, была сама их жизнь в
маленькой квартирке: горячие, увлекательные беседы по
возвращении с уроков; уютные обеды вдвоем и легкие,
необременительные завтраки; обмен честолюбивыми мечтами -
причем каждый грезил не столько своими успехами, сколько
успехами другого; взаимная готовность помочь и ободрить, и -
да простят мне непритязательность моих вкусов - бутерброды с
сыром и маслины перед отходом ко сну.
Однако дни шли, и высоко поднятое знамя Искусства
бессильно повисло на своем древке. Так оно бывает порой,
хотя знаменосец и не виноват. Все из дома и ничего в дом,
как говорят грубые, одержимые практицизмом люди. Не стало
денег, чтобы оплачивать ценные услуги мистера Маэстри и
герра Розенштока. Но, когда любишь Искусство, никакие
жертвы не тяжелы. И вот Дилия заявила однажды, что намерена
давать уроки музыки, так как нужно свести концы с концами.
День за днем она уходила из дома вербовать учеников и,
наконец, однажды вернулась домой к вечеру в очень
приподнятом настроении.
- Джо, дорогой мой, я получила урок? - торжествующе
объявила она. - И, знаешь, такие милые люди! Генерал...
генерал А. Б. Пинкни с дочкой. У них свой дом на
Семьдесят первой улице. Роскошный дом, Джо! Поглядел бы ты
на их подъезд! Византийский стиль - так, кажется, ты это
называешь. А комнаты! Ах, Джо, я никогда не видала ничего
подобного!
Я буду давать уроки его дочке Клементине. И представь, я
просто привязалась к ней с первого взгляда. Она такая
нежная, деликатная и так просто держится. И вся в белом с
головы до пят. Ей восемнадцать лет. Я буду, заниматься с
ней три раза в неделю. Ты только подумай, Джо, урок пять
долларов! Это же чудно! Еще два-три таких урока, и я
возобновлю занятия с герром Розенштоком. Ну, пожалуйста,
родной, перестань хмуриться и давай устроим хороший ужин.
- Тебе легко говорить, Дали, - возразил Джо, вооружась
столовым ножом и топориком и бросаясь в атаку на банку
консервированного горошка. - А мне каково? Ты, значит,
будешь бегать по урокам и зарабатывать на жизнь, а я -
беззаботно витать в сферах высокого искусства? Ну уж нет,
клянусь останками Бенвенуто Челлини! Я, вероятно, тоже могу
продавать газеты или мостить улицы и приносить в дом
доллар-другой.
Дилия подошла и повисла у него на шее.
- Джо, любимый мой, ну какой ты глупый! Ты не должен
бросать живопись. Ты пойми - ведь если бы я оставила музыку
и занялась чем-то посторонним... а я сама учусь, когда даю
уроки. Я же не расстаюсь с моей музыкой. А на пятнадцать
долларов в неделю мы будем жить, как миллионеры И думать не
смей бросать мистера Маэстри.
- Ладно, - сказал Джо, доставая с полки голубой
фарфоровый салатник в форме раковины. - Все же мне очень
горько, что ты должна бегать по урокам. Нет, это не
Искусство. Но ты, конечно, настоящее сокровище и молодчина.
- Когда любишь Искусство, никакие жертвы не тяжелы, -
изрекла Дилия.
- Маэстри похвалил небо на том этюде, что я писал в
парке, - сообщил Джо. - А Тинкл разрешил мне выставить две
вещи у него в витрине. Может, кто и купит одну из них, если
они подадутся на глаза какому-нибудь подходящему идиоту с
деньгами.
- Непременно купят, - нежно проворковала Дилия. - А
сейчас возблагодарим судьбу за генерала Пинкни и эту телячью
грудинку.
Всю следующую неделю чета Лэрреби рано садилась
завтракать Джо был необычайно увлечен эффектами утреннего
освещения в Центральном парке, где он делал зарисовки, и в
семь часов Дилия провожала его, насытив завтраком, нежными
заботами, поцелуями и поощрениями.
Искусство - требовательная возлюбленная. Джо теперь
редко возвращался домой раньше семи часов вечера.
В субботу Дилия, немного бледная и утомленная, но
исполненная милой горделивости, торжественно выложила три
пятидолларовые бумажки на маленький (восемь на десять
дюймов) столик в маленькой (восемь на десять футов)
гостиной.
- Клементина удручает меня порой, - сказала она чуть-чуть
устало. - Боюсь, что она недостаточно прилежна. Приходится
повторять ей одно и то же по нескольку раз. И эти ее белые
одеяния стали уже нагонять тоску. Но генерал Пинкни - вот
чудесный старик! Жаль, что ты не знаком с ним, Джо. Он
иногда заходит к нам во время урока - он ведь одинокий,
вдовец - и стоит, теребя свою белую козлиную бородку. "Ну,
как шестнадцатые и тридцать вторые? - спрашивает он всегда.
- Идут на лад?"
Ах, Джо, если бы ты видел, какие у них панели в гостиной!
А какие мягкие шерстяные портьеры! Клементина немножко
покашливает. Надеюсь, что она крепче, чем кажется с виду.
Ты знаешь, я в самом деле очень привязалась к ней - она
такая ласковая и кроткая и так хорошо воспитана. Брат
генерала Пинкни был одно время посланником в Боливии.
Но тут Джо, словно какой-нибудь граф Монте-Кристо, извлек
из кармана сначала десять долларов, потом пять, потом еще
два и еще один-четыре самые что ни на есть настоящие
банкноты - и положил их рядом с заработком своей жены.
- Продал акварель с обелиском одному субъекту из Пеории,
- преподнес он ошеломляющее известие.
- Ты шутишь, Джо, - сказала Дилия. - Не может быть,
чтобы из Пеории!
- Да вот, представь себе. Жаль, что ты не видала его,
Дилия. Толстый, в шерстяном кашне и с гусиной зубочисткой.
Он заметил мой этюд в витрине у Тинкла и принял его сначала
за изображение ветряной мельницы. Но он славный малый и
купил вместо мельницы обелиск и даже заказал мне еще одну
картину - маслом: вид на Лэкуонскую товарную станцию.
Повезет ее с собой. Ох, уж эти мне уроки музыки! Ну ладно,
ладно, они, конечно, не отделимы от Искусства.
- Я так рада, что ты занимаешься своим делом, - горячо
сказала Дилия. - Тебя ждет успех, дорогой. Тридцать три
доллара! Мы никогда не жили так богато. У нас будут
сегодня устрицы на ужин.
- И филе-миньон с шампиньонами, - добавил Джо. - А ты не
знаешь, где вилка для маслин?
В следующую субботу Джо вернулся домой первым. Он
положил восемнадцать долларов на столик в гостиной и
поспешно смыл с рук что-то черное - по-видимому толстый слой
масляной краски.
А через полчаса появилась и Дилия. Кисть ее правой руки,
вся обмотанная бинтами, была похожа на какой-то бесформенный
узел.
- Что случилось, Дилия? - спросил Джо, целуя жену Дилия
рассмеялась, но как-то не очень весело.
- Клементине пришла фантазия угостить меня после урока
гренками по-валлийски, - сказала она. - Вообще это девушка
со странностями. В пять часов вечера - гренки по-валлийски!
Генерал был дома, и посмотрел бы ты, как он ринулся за
сковородкой, можно подумать, что у них нет прислуги. У
Клементины, конечно, что-то неладно со здоровьем - она такая
нервная. Плеснула мне на руку растопленным сыром, когда
поливала им гренки. Ужас как больно было! Бедняжка
расстроилась до слез. А генерал Пинкни... ты знаешь,
старик просто чуть с ума не сошел. Сам помчался вниз в
подвал и послал кого-то - кажется, истопника - в аптеку за
мазью и бинтами. Сейчас уж не так больно.
- А это что у тебя тут? - спросил Джо, нежно приподымая
ее забинтованную руку и осторожно потягивая за кончики
каких-то белых лохмотьев, торчащих из-под бинта.
- Это такая мягкая штука, на которую кладут мазь, -
сказала Дилия. - Господи, Джо, неужели ты продал еще один
этюд? - Она только сейчас заметила на маленьком столике
деньги.
- Продал ли я этюд! Спроси об этом нашего друга из
Пеории. Он забрал сегодня свою товарную станцию и, кажется,
склонен заказать мне еще пейзаж в парке и вид на Гудзон. В
котором часу стряслось с тобой это несчастье, Дили?
- Часов в пять, должно быть, - жалобно сказала Дилия. -
Утюг... то есть сыр сняли с плиты примерно в это время. Ты
бы посмотрел на генерала Пинкни, Джо, когда он...
- Поди-ка сюда, Дили, - сказал Джо. Он опустился на
кушетку, притянул к себе жену и обнял ее за плечи.
- Чем это та занималась последние две недели? - спросил
он.
Дилия храбро посмотрела мужу в глаза - взглядом,
исполненным любви и упрямства, - и забормотала что-то насчет
генерала Пинкни... потом опустила голову, и правда вылилась
наружу в бурном потоке слез.
- Я не могла найти уроков, - призналась Дилия. - И не
могла допустить, чтобы ты бросил живопись. Тогда я
поступила в эту большую прачечную - знаешь, на Двадцать
четвертой улице - гладить рубашки. А правда, я здорово
придумала все это - насчет генерала Пинкни и Клементины, -
как ты считаешь, Джо? И сегодня, когда одна девушка в
прачечной обожгла мне руку утюгом, я всю дорогу домой
сочиняла эту историю с гренками. Ты не сердишься, Джо?
Ведь если бы я не устроилась на работу, ты бы, может быть,
не продал своих этюдов этому господину из Пеории.
- Он, между прочим, не из Пеории, - с расстановкой
проговорил Джо.
- Ну, это уж не важно, откуда он. Ты такой молодчина,
Джо, и скажи, пожалуйста... нет, поцелуй меня сначала,
скажи, пожалуйста, как это ты догадался, что я не даю
уроков?
- Я и не догадывался... до последней минуты, - сказал
Джо. - И теперь бы не догадался, но сегодня я послал из
котельной наверх, в прачечную, лигнин и мазь для какой-то
девушки, которой обожгли руку утюгом. Я уже две недели как
топлю котел в этой прачечной.
- Так, значит, ты не...
- Мой покупатель из Пеории - так же, как и твой генерал
Пинкни, - всего лишь произведение искусства, которое,
кстати, не имеет ничего общего ни с живописью, ни с музыкой.
Оба рассмеялись, и Джо начал:
- Когда любишь Искусство, никакие жертвы... Но Дилия не
дала мужу договорить, зажав ему рот рукой.
- Нет, - сказала она. - Просто: когда любишь...