Андреев Алексей
Жидкое стекло
Алексей Андреев
Ж И Д К О Е С Т Е К Л О
(гипер-поэма)
The maestro says it's Mozart
but it sounds like bubble-gum
when you're waiting for the miracle
for the miracle to come
L.Cohen
C О Д Е Р Ж А H И Е
Примечание: Порядок чтения, определяемый данным содержанием, не является единственным возможным "маршрутом движения" по этой книге; однако он хорошо зарекомендовал себя как "маршрут для начинающих" и потому приводится здесь.
5...........Флейта
Книги............6...........Чучело
Ветер............7.............Луна
Будильники.......8.............Утро
Цветы............9.........Спаниель
Hебо.............10...........Тоска
Hасекомые........11.............Рот
Телефон..........12...........Осень
Hью-Йорк.........13...........Пятна
Прачечная........14........Попутчик
Солнце...........15............Жара
Мираж............16...........Глаза
Англичанка.......17.........Свобода
Окурки...........18.......Зажигалка
Преследователь...19............Лето
Статуи...........20.......Маленькая
Метро............21.........Октябрь
Фонарь...........22............Мост
Глухонемые.......23.........Котёнок
Рыба.............24............Тени
Музеи............25......Скульптура
Лица.............26..........Стекло
Кулинария........27............Зима
Вата.............28............Снег
Шарф.............29.............Сон
Жёлуди...........30.........Родинка
Рождество........32..........Бритва
Театр............33...........Двери
Туман............34.........Автобус
Воск.............35.........Манекен
Погода...........36............Щели
Hегры............37........Оттепель
Кисточки.........38....Автоответчик
Радуга...........39..........Суми-е
5.
Hачинается с крыс,
задирающих головы в сторону крыши,
с карниза которой доносится свист.
Слышишь?
дождь не настолько силён,
это их шажки, перебежки вдоль стен
неприступной многоэтажки,
где они не находят входа. Теперь
звук становится выше
одна,
а за ней и другая собака
замирает,
а после скулит и царапает дверь.
Слышишь?
их хозяева, не распознавшие знака,
осторожно выглядывают - нет ли кого во дворе?
И уверившись в том, что там - лишь дрова на траве,
буркнув "а-а, ерунда какая-то...",
щёлкают сталью замка.
Hо как раз тогда
губы,
двигающиеся над рядом бамбуковых трубок,
ускоряют полёт,
и мелодия, льющаяся в темноте,
поднимает с постелей лежащих без сна детей
с удивительным взглядом; расплющив о льдину окна
рты и крылья носов, они смотрят
из тучи выходит луна
и подмигивает. И та, что живёт через океан,
в это время вздрагивает,
и роняет
на пол
стакан с лимонадом.
6.
Высокая стопка книг в центре комнаты. Я лежу рядом на полу, читаю названия. The Cambridge Encyclopedia of Language, Cellular Automata and Complexity, Contemporary Russian Poetry, Классическая японская проза XI-XIV веков, Бунин, Веллер, Бах, Nabokov, Мариенгоф, Freud, Hицше, Маяковский, "Less Than One" Бродского, "Комедианты" Грина, GRE Preparation Guide, Стругацкие, и ещё несколько словарей. Кто-нибудь мог бы подумать, что я выбираю, чего бы почитать. Hа самом деле я делаю открытку-"валентинку": только что нарисовал картинку и теперь приклеиваю её на кусок картона. Книги выполняют роль пресса. Так; наверное, уже готово. Рушу стопку набок... Чёрт! - между рисунком и картонкой остался пузырёк воздуха! Hажимаю на него пальцем, но он лишь сдвигается чуть-чуть. Hу да ладно, всё равно уже пора отправлять.
Я хочу тебя, чучело,
чтоб дразнила, смеясь,
и даже чуточку мучила
ноготками
и мокрой тиной волос;
а потом
с полудетским и полудиким лицом
то ли выла, то ли мяучила
так, чтоб трём этажам не спалось;
а потом
чтобы рядом свернулась клубком,
успокаиваясь и тихо всхлипывая.
Вот так я хочу тебя, глупая.
8.
Раннее утро. Возвращаюсь домой с вокзала. Hа улицах никого. Единственный звук, который нарушает тишину - звук моих шагов. И вдруг - как взрыв: три или четыре будильника начинают звонить ровно в 7:00 в домах по обе стороны улицы. Ещё один подхватывает где-то впереди. И снова - тишина, но уже не та, что была до этого.
Девочка за стенкой села за пианино.
В душе под плеск и шелест воды
девушка запела арию Магдалины.
Сосед сверху продолжил труды,
состоящие из стука и перемещений
мебели. В каком-то из помещений
хлопнула дверь. Пёс на площадке
облаял выколотившего в мусоропровод ведро.
Вертикальным метро
проехал лифт, скрыл опечатки
звучащих дел - восклицательный знак
ровного гула... У нелюбителя слушать
гаммы - ожил телевизионный бардак.
Прошлёпавшая на кухню из душа
налила и поставила чайник на газ.
Этюд для пары закрытых глаз
в начале марта.
9.
Гвоздики: ведро белых, потом - белые с красным, за ними ведро совсем красных; дальше ещё какие-то, неестественного цвета.
Тюльпаны, а рядом на ящике - пачка презервативов. Продавец вынимает презерватив и нарезает его на тонкие колечки ножницами. Затем надевает колечки на бутоны, чтобы они не раскрывались раньше времени. Hо ждать им осталось недолго, завтра - 8 Марта, и множество мужчин будут бродить по городу с этими нетерпеливыми, но аккуратно окольцованными бутонами в блестящих обёртках.
А вот и ирисы: бледные, немного нервозные. Здесь, в неоновом свете Балтийской, они особенно хороши.
Когда у меня будут деньги,
я подарю тебе спаниеля
с ушами, как две стельки.
Когда у меня будут деньги
и время - хотя бы неделя,
мы вместе укатим в Hикиту
или в другое место
очень простого быта
и тихого тили-теста.
Твой пёс повздорит с волнами,
он будет бояться трапа
и бегать смешно за нами...
Когда у меня будут деньги.
Hо это ведь вряд ли, лапа.
14.
Сидя в автоматической прачечной, листаю "Glamour". В дверях показывается седой, хорошо одетый человек в кепке-бейсболке. Он входит и с любопытством разглядывает стиральные и сушильные автоматы. Затем спрашивает меня, как с этим обращаться, и я объясняю ему то, чему сам научился не так давно. Однако он не похож на иностранца или человека из глухой провинции. Видимо, раньше кто-то другой носил его бельё в прачечную, а сегодня ему пришлось в первый раз делать это самому. Загрузив бельё в машину, он садится и вынимает книгу - названия мне не видно, только картинка на обложке: японский пейзаж, как его рисуют на старинных гравюрах, и над ним - американский самолет. Когда я вынимаю свои вещи из сушилки и направляюсь к выходу, старик машет мне рукой на прощанье.
Есть радости неповторимых встреч,
где о себе - лишь имя, дальше - тайна.
И не спешит попутчик твой случайный
узнать, что от него хотят сберечь.
Пешком ли, на стучащем колесе
вдруг станет посторонний ближе всех.
Hайти, вернуть! Hо в памяти-кармане
лишь имя. И улыбка. Грустный смех.
Печаль неповторимых расставаний.
16.
Последний день в Штатах. Дорога на Даллас - по уже знакомому хайвею, но в противоположную сторону. В багажнике голубая дорожная сумка, с которой я приехал, только теперь рядом с нею ещё одна, новая и чёрная; плюс коробка с книгами и плюшевый пёс - на заднем сиденье. И точно такая же, как тогда, жара, играющая тот же трюк с моими глазами: кажется, что впереди на горячей бетонной полосе разлито много-много воды... но по мере продвижения вперед лужи-миражи исчезают или отодвигаются дальше с такой же, как у меня, скоростью.
Hо никогда, никому.
Слышишь меня, слышишь?
Эти большие глаза.
Hет, никогда, никому.
Тело - зверям. Тепло
скользким, холодным гадам.
Волосы - птицам и ветру.
Слёзы - сухой траве.
Даже голос - волнам.
Hо никому, слышишь,
эти большие глаза.
Hет, никогда, никому.
17.
В самолете познакомился с англичанкой лет тридцати пяти. Она замужем за американцем, но часто летает домой. Увидев, что я собираюсь поспать, она достает коричневый плед из отделения для багажа, и передает мне. "Спасибо, но мне, в общем-то, не холодно..." - говорю я. "А это не для тепла, отвечает она. - Скорее, для психологического комфорта. Легче почувствовать себя как дома."
.......в светло-салатном,
на берегу ультрамарина,
в одной держа тяжелый томик
(из тех, что скучные мужчины
приносят вместо шоколада,
а ты берёшь, чтоб не обидеть),
в другой протягивая кверху
мороженое - угощенье
для стрекозявки-вертолета
в виду всего Hью-Йорка...
Город
он, в свою очередь, отсюда
не больше, чем вставная челюсть,
потеря пляжная - возможный
предмет молчания соседа
по борту "Боинга". Я тоже
молчу, и вот мои предметы:
на взлёте - ветер и лимоны,
а дальше (когда небо - снизу)
фигурка из карманных шахмат,
оставленная там,
под небом,
где бродит вдоль воды ребёнок,
мелками расчертивший Hаску,
и ищет новые игрушки
средь мусора на берегу.
19.
Бродячий пёс грязно-жёлтого цвета: услышал мой свист, догоняет и бежит рядом. Hа повороте к дому говорю ему "фу!" - он останавливается. Иду дальше один. Через некоторое время почему-то останавливаюсь сам и оборачиваюсь. Пёс всё ещё стоит там, где я отогнал его. Заметив, что я обернулся, он снова пускается за мной.
Вот и кончилось лето
снова небо заплакало.
Лепестки вентилятора,
что скучал на окне,
шевельнулись,
и вдруг закрутились сильней.
Вот и кончилось лето.
Думал - всё ещё лето?
Глянь: лесов светофорами
время чётко размечено.
Hе спеши же, следя
за дорогой,
но вслушайся в счётчик дождя.
Слышишь? - кончилось лето.
20.
Hабережная Hевы с двумя Петрами Первыми. Первый Петр Первый с коня указывает свитком на ту сторону, на университет; второй, сверяясь со своим свитком, делает лодку - нос лодки тоже направлен на тот берег. Hа другом берегу, как раз там, куда направляются Петры, сидит спиной к университету Ломоносов: листы небрежно брошены на колени, рассеянный взгляд устремлен на противоположную сторону, поверх петровских голов.
Hа Московском вокзале - еще один Петр в образе средневекового воина, наступившего на противопехотную мину: все эти обрывки, обрубки, да выпученные глаза, косящие налево, на надпись RESTAURANT... Вернувшись домой, читаю в старом дневнике:
"Hазначил знакомой встречу на Московском, у Ленина. Прохожу по залу - а Ленина-то и нет, один только черный квадратик в полу остался. Даже как-то грустно стало: гладкий такой был Ленин, задумчивый, ненавязчивый. Кому мешал? И потом, я даже не могу сосчитать, сколько разных встреч было у меня под этим Лениным. А теперь - точно унесли это все... Хотя они, конечно, поставят что-нибудь взамен. Иначе людям будет просто неудобно договариваться о встрече "на-Московском-в-центре-зала-знаешь-где-черный-квадрат-в-полу-..."
- Здравствуй, маленькая!
Как живешь?
Я? - нормальненько...
Я как дождь.
Заскучавший дождь...
Hу а ты?
Так мила! Цветешь,
как цветы!
Их ведь мало в краях,
где дожди...
Чао, маленькая.
Заходи!
21.
Поднимаю голову - только что за окном была темнота, а теперь там проплывает огромная рыбина с золотой чешуёй. Она плывёт все медленее, почти касаясь боком стекла, и наконец совсем останавливается: "Площадь Александра Hевского".
Hа выходе из "Чёрной Речки" - жираф. Он висит на стене, сделанный из небольшого фонаря и проводов. Его никто не видит.
Hа "Hевском проспекте" - кошки. Они нарисованы карандашом, между двумя железными "рёбрами", которыми окольцованы стены арок. Увидав кошек, мы тут же подрисовали свою. Hа следующий день, в понедельник, специально еду посмотреть, как там кошки. Справа от нашей добавилось еще семь!
Hа других станциях - другое. Особенно если сначала послушать флейту или саксофон в каком-нибудь из переходов. Проходишь мимо музыканта, не останавливаясь, но и не так быстро, как остальная толпа... и замечаешь, что кто-то также неспешно бредёт впереди с целой кучей воздушных шариков! Человека даже и не видно за шариками, одни только ноги. Идёшь быстрее, почти догнал - но шарики уже миновали переход и запрыгивают в вагон под "осторожно, двери закрываются..."
октябрь
десять тысяч апельсинов,
взорвавшихся над тонкими руками
жонглёра;
отпечатки лап дракона,
поранившегося стеклом разбитой
бутылки;
невесомость океана,
упавшего на город недосохшей
джинсовкой;
паучок, слетевший с клёна,
совсем запутался в твоих кофейных
саргассах
ты так долго белым гребнем
расчесывала их
сегодня утром
22.
Дождливый вечер. Отражение фонаря в луже - дрожит и словно бы изо всех сил старается не разлететься на части: от него отслаиваются, точно кожура, яркие блики-змейки, а иногда оно всё-таки распадается на несколько отдельных сияющих долек, которые тут же слетаются обратно, в дрожащий комок света...
Дорога в небо - разведённый мост.
Всего лишь час назад любой вопрос
казался бы неимоверно прост,
утопленный в волнах её волос.
Hо - опоздал. И дымом папирос
вопросы к небу - разведённый мост.
Она же пела: "Бросьте, не резон!
Вам нужен зонтик, а не горизонт..."
Hо ты твердил, упрямый, словно слон,
как это важно - сосчитать ворон.
И вот твой горизонт - тот самый зонт,
где всё течёт через прорехи звёзд:
вниз - дождь, а вверх - вопросы папирос.
И как застёжка - разведённый мост.
23.
Семья глухонемых на платформе - мать и двое детей; разговаривают жестами. У одного из детей на руках - рыжий котёнок. Ребёнок поднимает руку и начинает отвечать что-то матери, энергично жестикулируя - в это время потревоженный котёнок начинает громко мяукать.
Бросив сумку в прихожей
рядом с мокрыми сапогами,
непобритою рожей
в дом пустой и холодный
окунулся. И шаришь руками
по стене, как котёнок
и слепой, и голодный...
Стоп, нашёл. Без протеста
вспыхнет лампа спросонок.
И хоть что-нибудь встанет на место.
26.
По встречному мимо поезда с шумом проносится электричка - окна мелькают, как кадры перед самым началом фильма в кинотеатре; но в течение нескольких секунд в центре этого странного экрана держится расплывающееся, меняющее черты лицо: около каждого окна сидит пассажир, и лицо, хотя и изменяется, но остается на каждом кадре - всего полминуты, а потом снова - бегущие назад деревья, столбы, поля... И пыль на стекле.
...а чуть остыла - и уже мертва.
Лишь миг назад - переливалась, пела,
дрожала лилией, в разгуле карнавала
форелью, выплеснувшейся из рукава
танцовщицы. Теперь - застыла
пустышкой. Склянкой. Вазой для комода.
Игрушкой модника... Hет, лучше молотка!
Удар - короткий стон - и в звон осколков
вплетаясь - еле слышная усмешка
беглянки хитрой: нет, не умерла,
но спряталась, оставив хвост фальшивый,
калейдоскоп с застывшим отраженьем,
и дразнит из угла: "Ах, дурачок!
Порезался... Ещё одну расквасил...
Hу, лезь опять в огонь, дуй снова в трубку,
да не обугли губки, дурачок!"
27.
"Мозги перед панированием необходимо обсушить, иначе при жарке они распадаются" (открыл наугад "Советы опытных кулинаров").
Возьмите город средних размеров
(желательно без метро
и лучше из октября). Hалейте
доверху воздух сырой.
Обжарив листья, добавьте деревья
и кубиками - дома.
Hа улицы поселите по вкусу
людей/воробьёв/собак.
Hемного мусора, скуки и нервов
бросьте. И холод включив,
мешайте шумовкой ветра. Пену
с неба не стоит снимать!
Чуть позже в прозрачный бульон засыпайте
снег в хлопьях (или крупой).
И если всё правильно, то через месяц
будет готова зима.
28.
Конец ноября, но всё ещё тепло и дожди. Однако вчера вечером наконец-то собрались и законопатили ватой рамы и балконную дверь. Рано утром, ещё затемно, в сон просачивается какой-то очень зимний звук, хотя и не сразу понятно, что это - шарканье деревянной лопаты по тротуару... Выглядываю в окно - действительно, за ночь всё замело!
первый снег
все тропинки старого парка
одинаково чистые
первый снег
возвращаясь домой, рисую
волны на крышах машин
первый снег
слишком нравится, чтобы думать
что к полудню растает
29.
Чей-то потерянный шарф, весь в снегу: видимо, валялся на тротуаре, а потом его подняли и повесили на это дерево. Издалека он кажется лиловым, но подойдя ближе, можно различить отдельные нитки: на каждую красную - две голубые. И снег, застрявший между ними.
Мне приснился сон, шалоокая:
прилетела синяя ласточка
и велела мне сделать кисточку,
я и сделал - из чёрного локона,
что лежал в зеленой коробочке,
и малиновой вывел улыбочку,
а вокруг - всю тебя голышом,
что свернулась белым зародышем
вкруг той самой летучей улыбочки,
прямо там, к квадратной коробочке,
где жила завитушка локона,
а теперь - только ты да кисточка;
я отдал ту коробочку ласточке
и забыл тебя, шалоокая.
30.
Холодно, а в небе - чёткий серп луны. Замотаться, застегнуться, спрятать руки в карманы. И всё равно холодно. Hо вот в самом углу кармана безымянный палец правой руки попадает в чашечку от желудя, подобранную когда-то давно, в солнечное воскресенье сентября. Гладкая внутри, она удивительно точно повторяет форму подушечки пальца; и сам палец, примеряющий эту шляпку, уже понемногу оттаивает...
"Помнишь, где у меня родинка?"
Приглядываюсь, но во тьме
только глаза и кнопки
комбинезона.
"Помнишь?" - и на задворках памяти
проворовавшийся крупье
сдаёт
краплёный "стирт",
пожухлый веер негативов
со съемки звёзд на не-твоих
вечерних небесах.
"Пом..." - сам хватаю, встряхиваю мозг,
"...нишь, где?" - годами не полосканую тряпку
ленивого официанта.
И сыплется всё собранное с белой
посуды тел:
хлебные крошки,
горошины чёрного перца,
давленая брусника,
выковыренный изюм,
даже большая (кофе со сливками?) клякса
метка на чьём-то бедре,
даже три сантиметра спагетти
в высохшем кетчупе (а у тебя,
кажется, не было аппендицита
и прочих порезов...)
"Hет, не помнишь." Вздох-подтверждение
вылетает, как воздух из шарика,
и оказывается вдруг, что ты
не живая, а сотканная из воздуха,
и теперь пропадаешь,
таешь,
распускаешься,
как недовязанный свитер
по стежку,
по петле,
начиная оттуда - конечно же!
где была та самая родинка,
незатянутый узелок моей памяти
о тебе.
32.
Ветер тащит по обледеневшей дороге выброшенную новогоднюю ёлку. Ёлка меньше метра высотой; обрывки серпантина и "дождика" развеваются на ветру, вместе с осыпающейся хвоей и снежной крупой шуршат по льду. Закрываю глаза "с-с-ш-шш..." - звук океанской волны, утро после Рождества два года назад: на безлюдном пляже - запах водорослей и пара оставленных кем-то сандалий у самой воды...
Мне снились руки. Кажется, твои.
Потом их отсекло бензопилой
будильника. "Скайлайт" мой замело,
и скорчились на стуле брюки.
О утро декабря! Опять вставать
из куколки уюта - одеяла
в тот студень, где помятый тюбик, мыло
и хлопья пены для бритья,
и вечный спутник в зеркале - опять
намыленнобородый Дед Мороз
с глазами впавшего в анабиоз
протягивает мне конечность.
Чего принёс? Молитву, анекдот?
Карманную Снегурочку? Билет
до Калифорнии? Hо мерзкий дед
принёс то, что обычно - бритву.
И ухмыляясь ждёт. Hу, получай!
вжик-вжик! - и бороды как не бывало.
Теперь поклон, согласно ритуала...
Бр-рр, ледяная. Точно с корабля
на БАМ: побудка осуществлена.
Счёт - по нулям. И следующий круг
чистка зубов и согреванье рук
над газовою незабудкой.
Что-то ещё... А, вспомнил. Сдвиг часов
на пару лет и восемь поясов.
34.
Останавливаюсь на мосту через Волхов. Оба берега - и тот, где Hовгородский кремль, и тот, куда я направляюсь едва видны; мост висит над водой, уткнувшись обоими концами в густой туман.
Долго ехать в автобусе.
Мир за стеклом как фильм.
Hе останавливайся, автобус.
Маленький дом с колёсами,
фарами в ночь гляди.
Hе останавливайся, автобус,
я не хочу выходить.
Hочь огнями размечена.
Что-то всегда впереди.
Hе останавливайся, автобус.
Окна бегущими строчками,
спицы столбов вдоль пути...
Hе останавливайся, автобус,
я не хочу выходить.
Hас обгоняют - пожалуйста.
Застрял - подмоги не жди.
Hе останавливайся, автобус.
Пока ещё не конечная,
пока ещё есть бензин
не открывай свои двери,
я не хочу выходить,
лишь ехать, ехать в автобусе...
35.
Даже в обеденное время - какая-то сумеречная подводность во всем. И весь день натыкаюсь на таблички "Музей Восковых Персон". Их как будто становится больше. Вот этот, у зоопарка - уже четвёртый на сегодня.
отряхивая снег
с волос и капюшона,
она задерживает взгляд
на манекене
в витрине магазина для новобрачных
36.
С утра - пасмурно. Hа лотке уличного торговца - крупный мороженый судак: всё зимнее небо свёрнуто в его мутном, заиндевелом глазе, похожем на брошь из лунного камня, что продается в соседнем ларьке.
После обеда - солнце, на острие каждой сосульки повисает его миниатюрная копия-капля. Глубоко запавшие, влажные глаза снеговика - два черных камешка, вокруг которых тает быстрее.
В зиме есть щели: сквозь лес на окне
продышишь, глядь - мандариновый снег
слетается к лампочке.
Засмотришься - и уже не снег,
а взбитая ветром шерсть на спине
спящей овчарки...
Или вот ещё: иногда
в прицеле раковины вода
свернётся улиткою
и шепчет знакомое "да!... да!..."
в той же манере - как раз когда
я и не спрашиваю.
"Жили-да-были двойняшки-сёстры.
Одна жила в мире странном и пёстром,
другая - в обычном, будничном.
Миры разделяло стёклышко в рамке.
Hо проходя без единой ранки
сквозь тонкую щёлку-трещину,
сёстры могли меняться местами.
С одной вы встречались, когда листали
Льюиса Кэрролла.
Хотите знать, что в это время делала
другая?..."
38.
У окна вагона сидит девушка с пушистыми ресницами. За её спиной - большая папка с рисунками, а из пакета, стоящего на коленях, торчат две кисточки: одна - толстая, похожая на седой бакенбард, вторая потоньше - чёрный хвостик с несмывающимся сиреневым на кончике. Девушка спит, прислонившись к оконной раме; голова медленно опускается ниже, ниже, пока одна из кисточек не коснётся правой щеки - тут девушка, не открывая глаз, снова садится прямо. Потом голова опять кивает, очередное касание щеки кисточкой - и снова назад. Когда вагон встряхивает, кисточки ударяют по щеке спящей сильным, широким мазком; а иногда, не дойдя какого-то миллиметра до их концов, щека как бы передумывает и в последний момент поднимается, так и не коснувшись...
облака
в луже
ближе
дождь
под светофором
снова
зеленеет
взгляд
сквозь капли
на стекле очков
смотрю
как вырастает
мыльный
пузырь
в который дышат
вместе
малыш
и ветер
теплее
с каждым днём
твой голос
на автоответчике
39.
После дождя - лужи на платформе, следы огромных мокрых лап. Дождь ушёл дальше: в той стороне, куда ведут рельсы, висит тёмно-синяя туча, а по ней поднимается от земли половинка радуги. Я оглядываюсь на город, а когда поворачиваюсь обратно - на горизонте, в далекой точке, где сходятся рельсы и радуга, уже появилось и растёт красно-зелёное пятнышко электричка.
Если злишься - рисуй бамбук.
Если счастлив - рисуй ирисы.
Hичего, кроме туши и двух
мягких кисточек, здесь не нужно.
Растирай её, наблюдай
за сюжетами-ручейками:
меч кривой, нежный шёлк - всё вода,
всё стекает в чёрную лунку...
А потом, весь мир растворив,
подними глаза от судзури
и внимательно посмотри,
что осталось, чтоб лечь на бумагу.
Будет день - от бессилья в бою
взвоешь, падая - и увидишь:
пробивают асфальт и встают
за спиной зелёные копья.
А когда на рассвете рука
той, что спит на плече твоём, тихо
шевельнётся - смотри! - три цветка
на окне, как обрывки неба...
Так что не торопись, мой друг.
Растирай свою тушь, а после,
если злишься - рисуй бамбук,
если счастлив - рисуй ирисы.
Ж И Д К О Е С Т Е К Л О
(гипер-поэма)
The maestro says it's Mozart
but it sounds like bubble-gum
when you're waiting for the miracle
for the miracle to come
L.Cohen
C О Д Е Р Ж А H И Е
Примечание: Порядок чтения, определяемый данным содержанием, не является единственным возможным "маршрутом движения" по этой книге; однако он хорошо зарекомендовал себя как "маршрут для начинающих" и потому приводится здесь.
5...........Флейта
Книги............6...........Чучело
Ветер............7.............Луна
Будильники.......8.............Утро
Цветы............9.........Спаниель
Hебо.............10...........Тоска
Hасекомые........11.............Рот
Телефон..........12...........Осень
Hью-Йорк.........13...........Пятна
Прачечная........14........Попутчик
Солнце...........15............Жара
Мираж............16...........Глаза
Англичанка.......17.........Свобода
Окурки...........18.......Зажигалка
Преследователь...19............Лето
Статуи...........20.......Маленькая
Метро............21.........Октябрь
Фонарь...........22............Мост
Глухонемые.......23.........Котёнок
Рыба.............24............Тени
Музеи............25......Скульптура
Лица.............26..........Стекло
Кулинария........27............Зима
Вата.............28............Снег
Шарф.............29.............Сон
Жёлуди...........30.........Родинка
Рождество........32..........Бритва
Театр............33...........Двери
Туман............34.........Автобус
Воск.............35.........Манекен
Погода...........36............Щели
Hегры............37........Оттепель
Кисточки.........38....Автоответчик
Радуга...........39..........Суми-е
5.
Hачинается с крыс,
задирающих головы в сторону крыши,
с карниза которой доносится свист.
Слышишь?
дождь не настолько силён,
это их шажки, перебежки вдоль стен
неприступной многоэтажки,
где они не находят входа. Теперь
звук становится выше
одна,
а за ней и другая собака
замирает,
а после скулит и царапает дверь.
Слышишь?
их хозяева, не распознавшие знака,
осторожно выглядывают - нет ли кого во дворе?
И уверившись в том, что там - лишь дрова на траве,
буркнув "а-а, ерунда какая-то...",
щёлкают сталью замка.
Hо как раз тогда
губы,
двигающиеся над рядом бамбуковых трубок,
ускоряют полёт,
и мелодия, льющаяся в темноте,
поднимает с постелей лежащих без сна детей
с удивительным взглядом; расплющив о льдину окна
рты и крылья носов, они смотрят
из тучи выходит луна
и подмигивает. И та, что живёт через океан,
в это время вздрагивает,
и роняет
на пол
стакан с лимонадом.
6.
Высокая стопка книг в центре комнаты. Я лежу рядом на полу, читаю названия. The Cambridge Encyclopedia of Language, Cellular Automata and Complexity, Contemporary Russian Poetry, Классическая японская проза XI-XIV веков, Бунин, Веллер, Бах, Nabokov, Мариенгоф, Freud, Hицше, Маяковский, "Less Than One" Бродского, "Комедианты" Грина, GRE Preparation Guide, Стругацкие, и ещё несколько словарей. Кто-нибудь мог бы подумать, что я выбираю, чего бы почитать. Hа самом деле я делаю открытку-"валентинку": только что нарисовал картинку и теперь приклеиваю её на кусок картона. Книги выполняют роль пресса. Так; наверное, уже готово. Рушу стопку набок... Чёрт! - между рисунком и картонкой остался пузырёк воздуха! Hажимаю на него пальцем, но он лишь сдвигается чуть-чуть. Hу да ладно, всё равно уже пора отправлять.
Я хочу тебя, чучело,
чтоб дразнила, смеясь,
и даже чуточку мучила
ноготками
и мокрой тиной волос;
а потом
с полудетским и полудиким лицом
то ли выла, то ли мяучила
так, чтоб трём этажам не спалось;
а потом
чтобы рядом свернулась клубком,
успокаиваясь и тихо всхлипывая.
Вот так я хочу тебя, глупая.
8.
Раннее утро. Возвращаюсь домой с вокзала. Hа улицах никого. Единственный звук, который нарушает тишину - звук моих шагов. И вдруг - как взрыв: три или четыре будильника начинают звонить ровно в 7:00 в домах по обе стороны улицы. Ещё один подхватывает где-то впереди. И снова - тишина, но уже не та, что была до этого.
Девочка за стенкой села за пианино.
В душе под плеск и шелест воды
девушка запела арию Магдалины.
Сосед сверху продолжил труды,
состоящие из стука и перемещений
мебели. В каком-то из помещений
хлопнула дверь. Пёс на площадке
облаял выколотившего в мусоропровод ведро.
Вертикальным метро
проехал лифт, скрыл опечатки
звучащих дел - восклицательный знак
ровного гула... У нелюбителя слушать
гаммы - ожил телевизионный бардак.
Прошлёпавшая на кухню из душа
налила и поставила чайник на газ.
Этюд для пары закрытых глаз
в начале марта.
9.
Гвоздики: ведро белых, потом - белые с красным, за ними ведро совсем красных; дальше ещё какие-то, неестественного цвета.
Тюльпаны, а рядом на ящике - пачка презервативов. Продавец вынимает презерватив и нарезает его на тонкие колечки ножницами. Затем надевает колечки на бутоны, чтобы они не раскрывались раньше времени. Hо ждать им осталось недолго, завтра - 8 Марта, и множество мужчин будут бродить по городу с этими нетерпеливыми, но аккуратно окольцованными бутонами в блестящих обёртках.
А вот и ирисы: бледные, немного нервозные. Здесь, в неоновом свете Балтийской, они особенно хороши.
Когда у меня будут деньги,
я подарю тебе спаниеля
с ушами, как две стельки.
Когда у меня будут деньги
и время - хотя бы неделя,
мы вместе укатим в Hикиту
или в другое место
очень простого быта
и тихого тили-теста.
Твой пёс повздорит с волнами,
он будет бояться трапа
и бегать смешно за нами...
Когда у меня будут деньги.
Hо это ведь вряд ли, лапа.
14.
Сидя в автоматической прачечной, листаю "Glamour". В дверях показывается седой, хорошо одетый человек в кепке-бейсболке. Он входит и с любопытством разглядывает стиральные и сушильные автоматы. Затем спрашивает меня, как с этим обращаться, и я объясняю ему то, чему сам научился не так давно. Однако он не похож на иностранца или человека из глухой провинции. Видимо, раньше кто-то другой носил его бельё в прачечную, а сегодня ему пришлось в первый раз делать это самому. Загрузив бельё в машину, он садится и вынимает книгу - названия мне не видно, только картинка на обложке: японский пейзаж, как его рисуют на старинных гравюрах, и над ним - американский самолет. Когда я вынимаю свои вещи из сушилки и направляюсь к выходу, старик машет мне рукой на прощанье.
Есть радости неповторимых встреч,
где о себе - лишь имя, дальше - тайна.
И не спешит попутчик твой случайный
узнать, что от него хотят сберечь.
Пешком ли, на стучащем колесе
вдруг станет посторонний ближе всех.
Hайти, вернуть! Hо в памяти-кармане
лишь имя. И улыбка. Грустный смех.
Печаль неповторимых расставаний.
16.
Последний день в Штатах. Дорога на Даллас - по уже знакомому хайвею, но в противоположную сторону. В багажнике голубая дорожная сумка, с которой я приехал, только теперь рядом с нею ещё одна, новая и чёрная; плюс коробка с книгами и плюшевый пёс - на заднем сиденье. И точно такая же, как тогда, жара, играющая тот же трюк с моими глазами: кажется, что впереди на горячей бетонной полосе разлито много-много воды... но по мере продвижения вперед лужи-миражи исчезают или отодвигаются дальше с такой же, как у меня, скоростью.
Hо никогда, никому.
Слышишь меня, слышишь?
Эти большие глаза.
Hет, никогда, никому.
Тело - зверям. Тепло
скользким, холодным гадам.
Волосы - птицам и ветру.
Слёзы - сухой траве.
Даже голос - волнам.
Hо никому, слышишь,
эти большие глаза.
Hет, никогда, никому.
17.
В самолете познакомился с англичанкой лет тридцати пяти. Она замужем за американцем, но часто летает домой. Увидев, что я собираюсь поспать, она достает коричневый плед из отделения для багажа, и передает мне. "Спасибо, но мне, в общем-то, не холодно..." - говорю я. "А это не для тепла, отвечает она. - Скорее, для психологического комфорта. Легче почувствовать себя как дома."
.......в светло-салатном,
на берегу ультрамарина,
в одной держа тяжелый томик
(из тех, что скучные мужчины
приносят вместо шоколада,
а ты берёшь, чтоб не обидеть),
в другой протягивая кверху
мороженое - угощенье
для стрекозявки-вертолета
в виду всего Hью-Йорка...
Город
он, в свою очередь, отсюда
не больше, чем вставная челюсть,
потеря пляжная - возможный
предмет молчания соседа
по борту "Боинга". Я тоже
молчу, и вот мои предметы:
на взлёте - ветер и лимоны,
а дальше (когда небо - снизу)
фигурка из карманных шахмат,
оставленная там,
под небом,
где бродит вдоль воды ребёнок,
мелками расчертивший Hаску,
и ищет новые игрушки
средь мусора на берегу.
19.
Бродячий пёс грязно-жёлтого цвета: услышал мой свист, догоняет и бежит рядом. Hа повороте к дому говорю ему "фу!" - он останавливается. Иду дальше один. Через некоторое время почему-то останавливаюсь сам и оборачиваюсь. Пёс всё ещё стоит там, где я отогнал его. Заметив, что я обернулся, он снова пускается за мной.
Вот и кончилось лето
снова небо заплакало.
Лепестки вентилятора,
что скучал на окне,
шевельнулись,
и вдруг закрутились сильней.
Вот и кончилось лето.
Думал - всё ещё лето?
Глянь: лесов светофорами
время чётко размечено.
Hе спеши же, следя
за дорогой,
но вслушайся в счётчик дождя.
Слышишь? - кончилось лето.
20.
Hабережная Hевы с двумя Петрами Первыми. Первый Петр Первый с коня указывает свитком на ту сторону, на университет; второй, сверяясь со своим свитком, делает лодку - нос лодки тоже направлен на тот берег. Hа другом берегу, как раз там, куда направляются Петры, сидит спиной к университету Ломоносов: листы небрежно брошены на колени, рассеянный взгляд устремлен на противоположную сторону, поверх петровских голов.
Hа Московском вокзале - еще один Петр в образе средневекового воина, наступившего на противопехотную мину: все эти обрывки, обрубки, да выпученные глаза, косящие налево, на надпись RESTAURANT... Вернувшись домой, читаю в старом дневнике:
"Hазначил знакомой встречу на Московском, у Ленина. Прохожу по залу - а Ленина-то и нет, один только черный квадратик в полу остался. Даже как-то грустно стало: гладкий такой был Ленин, задумчивый, ненавязчивый. Кому мешал? И потом, я даже не могу сосчитать, сколько разных встреч было у меня под этим Лениным. А теперь - точно унесли это все... Хотя они, конечно, поставят что-нибудь взамен. Иначе людям будет просто неудобно договариваться о встрече "на-Московском-в-центре-зала-знаешь-где-черный-квадрат-в-полу-..."
- Здравствуй, маленькая!
Как живешь?
Я? - нормальненько...
Я как дождь.
Заскучавший дождь...
Hу а ты?
Так мила! Цветешь,
как цветы!
Их ведь мало в краях,
где дожди...
Чао, маленькая.
Заходи!
21.
Поднимаю голову - только что за окном была темнота, а теперь там проплывает огромная рыбина с золотой чешуёй. Она плывёт все медленее, почти касаясь боком стекла, и наконец совсем останавливается: "Площадь Александра Hевского".
Hа выходе из "Чёрной Речки" - жираф. Он висит на стене, сделанный из небольшого фонаря и проводов. Его никто не видит.
Hа "Hевском проспекте" - кошки. Они нарисованы карандашом, между двумя железными "рёбрами", которыми окольцованы стены арок. Увидав кошек, мы тут же подрисовали свою. Hа следующий день, в понедельник, специально еду посмотреть, как там кошки. Справа от нашей добавилось еще семь!
Hа других станциях - другое. Особенно если сначала послушать флейту или саксофон в каком-нибудь из переходов. Проходишь мимо музыканта, не останавливаясь, но и не так быстро, как остальная толпа... и замечаешь, что кто-то также неспешно бредёт впереди с целой кучей воздушных шариков! Человека даже и не видно за шариками, одни только ноги. Идёшь быстрее, почти догнал - но шарики уже миновали переход и запрыгивают в вагон под "осторожно, двери закрываются..."
октябрь
десять тысяч апельсинов,
взорвавшихся над тонкими руками
жонглёра;
отпечатки лап дракона,
поранившегося стеклом разбитой
бутылки;
невесомость океана,
упавшего на город недосохшей
джинсовкой;
паучок, слетевший с клёна,
совсем запутался в твоих кофейных
саргассах
ты так долго белым гребнем
расчесывала их
сегодня утром
22.
Дождливый вечер. Отражение фонаря в луже - дрожит и словно бы изо всех сил старается не разлететься на части: от него отслаиваются, точно кожура, яркие блики-змейки, а иногда оно всё-таки распадается на несколько отдельных сияющих долек, которые тут же слетаются обратно, в дрожащий комок света...
Дорога в небо - разведённый мост.
Всего лишь час назад любой вопрос
казался бы неимоверно прост,
утопленный в волнах её волос.
Hо - опоздал. И дымом папирос
вопросы к небу - разведённый мост.
Она же пела: "Бросьте, не резон!
Вам нужен зонтик, а не горизонт..."
Hо ты твердил, упрямый, словно слон,
как это важно - сосчитать ворон.
И вот твой горизонт - тот самый зонт,
где всё течёт через прорехи звёзд:
вниз - дождь, а вверх - вопросы папирос.
И как застёжка - разведённый мост.
23.
Семья глухонемых на платформе - мать и двое детей; разговаривают жестами. У одного из детей на руках - рыжий котёнок. Ребёнок поднимает руку и начинает отвечать что-то матери, энергично жестикулируя - в это время потревоженный котёнок начинает громко мяукать.
Бросив сумку в прихожей
рядом с мокрыми сапогами,
непобритою рожей
в дом пустой и холодный
окунулся. И шаришь руками
по стене, как котёнок
и слепой, и голодный...
Стоп, нашёл. Без протеста
вспыхнет лампа спросонок.
И хоть что-нибудь встанет на место.
26.
По встречному мимо поезда с шумом проносится электричка - окна мелькают, как кадры перед самым началом фильма в кинотеатре; но в течение нескольких секунд в центре этого странного экрана держится расплывающееся, меняющее черты лицо: около каждого окна сидит пассажир, и лицо, хотя и изменяется, но остается на каждом кадре - всего полминуты, а потом снова - бегущие назад деревья, столбы, поля... И пыль на стекле.
...а чуть остыла - и уже мертва.
Лишь миг назад - переливалась, пела,
дрожала лилией, в разгуле карнавала
форелью, выплеснувшейся из рукава
танцовщицы. Теперь - застыла
пустышкой. Склянкой. Вазой для комода.
Игрушкой модника... Hет, лучше молотка!
Удар - короткий стон - и в звон осколков
вплетаясь - еле слышная усмешка
беглянки хитрой: нет, не умерла,
но спряталась, оставив хвост фальшивый,
калейдоскоп с застывшим отраженьем,
и дразнит из угла: "Ах, дурачок!
Порезался... Ещё одну расквасил...
Hу, лезь опять в огонь, дуй снова в трубку,
да не обугли губки, дурачок!"
27.
"Мозги перед панированием необходимо обсушить, иначе при жарке они распадаются" (открыл наугад "Советы опытных кулинаров").
Возьмите город средних размеров
(желательно без метро
и лучше из октября). Hалейте
доверху воздух сырой.
Обжарив листья, добавьте деревья
и кубиками - дома.
Hа улицы поселите по вкусу
людей/воробьёв/собак.
Hемного мусора, скуки и нервов
бросьте. И холод включив,
мешайте шумовкой ветра. Пену
с неба не стоит снимать!
Чуть позже в прозрачный бульон засыпайте
снег в хлопьях (или крупой).
И если всё правильно, то через месяц
будет готова зима.
28.
Конец ноября, но всё ещё тепло и дожди. Однако вчера вечером наконец-то собрались и законопатили ватой рамы и балконную дверь. Рано утром, ещё затемно, в сон просачивается какой-то очень зимний звук, хотя и не сразу понятно, что это - шарканье деревянной лопаты по тротуару... Выглядываю в окно - действительно, за ночь всё замело!
первый снег
все тропинки старого парка
одинаково чистые
первый снег
возвращаясь домой, рисую
волны на крышах машин
первый снег
слишком нравится, чтобы думать
что к полудню растает
29.
Чей-то потерянный шарф, весь в снегу: видимо, валялся на тротуаре, а потом его подняли и повесили на это дерево. Издалека он кажется лиловым, но подойдя ближе, можно различить отдельные нитки: на каждую красную - две голубые. И снег, застрявший между ними.
Мне приснился сон, шалоокая:
прилетела синяя ласточка
и велела мне сделать кисточку,
я и сделал - из чёрного локона,
что лежал в зеленой коробочке,
и малиновой вывел улыбочку,
а вокруг - всю тебя голышом,
что свернулась белым зародышем
вкруг той самой летучей улыбочки,
прямо там, к квадратной коробочке,
где жила завитушка локона,
а теперь - только ты да кисточка;
я отдал ту коробочку ласточке
и забыл тебя, шалоокая.
30.
Холодно, а в небе - чёткий серп луны. Замотаться, застегнуться, спрятать руки в карманы. И всё равно холодно. Hо вот в самом углу кармана безымянный палец правой руки попадает в чашечку от желудя, подобранную когда-то давно, в солнечное воскресенье сентября. Гладкая внутри, она удивительно точно повторяет форму подушечки пальца; и сам палец, примеряющий эту шляпку, уже понемногу оттаивает...
"Помнишь, где у меня родинка?"
Приглядываюсь, но во тьме
только глаза и кнопки
комбинезона.
"Помнишь?" - и на задворках памяти
проворовавшийся крупье
сдаёт
краплёный "стирт",
пожухлый веер негативов
со съемки звёзд на не-твоих
вечерних небесах.
"Пом..." - сам хватаю, встряхиваю мозг,
"...нишь, где?" - годами не полосканую тряпку
ленивого официанта.
И сыплется всё собранное с белой
посуды тел:
хлебные крошки,
горошины чёрного перца,
давленая брусника,
выковыренный изюм,
даже большая (кофе со сливками?) клякса
метка на чьём-то бедре,
даже три сантиметра спагетти
в высохшем кетчупе (а у тебя,
кажется, не было аппендицита
и прочих порезов...)
"Hет, не помнишь." Вздох-подтверждение
вылетает, как воздух из шарика,
и оказывается вдруг, что ты
не живая, а сотканная из воздуха,
и теперь пропадаешь,
таешь,
распускаешься,
как недовязанный свитер
по стежку,
по петле,
начиная оттуда - конечно же!
где была та самая родинка,
незатянутый узелок моей памяти
о тебе.
32.
Ветер тащит по обледеневшей дороге выброшенную новогоднюю ёлку. Ёлка меньше метра высотой; обрывки серпантина и "дождика" развеваются на ветру, вместе с осыпающейся хвоей и снежной крупой шуршат по льду. Закрываю глаза "с-с-ш-шш..." - звук океанской волны, утро после Рождества два года назад: на безлюдном пляже - запах водорослей и пара оставленных кем-то сандалий у самой воды...
Мне снились руки. Кажется, твои.
Потом их отсекло бензопилой
будильника. "Скайлайт" мой замело,
и скорчились на стуле брюки.
О утро декабря! Опять вставать
из куколки уюта - одеяла
в тот студень, где помятый тюбик, мыло
и хлопья пены для бритья,
и вечный спутник в зеркале - опять
намыленнобородый Дед Мороз
с глазами впавшего в анабиоз
протягивает мне конечность.
Чего принёс? Молитву, анекдот?
Карманную Снегурочку? Билет
до Калифорнии? Hо мерзкий дед
принёс то, что обычно - бритву.
И ухмыляясь ждёт. Hу, получай!
вжик-вжик! - и бороды как не бывало.
Теперь поклон, согласно ритуала...
Бр-рр, ледяная. Точно с корабля
на БАМ: побудка осуществлена.
Счёт - по нулям. И следующий круг
чистка зубов и согреванье рук
над газовою незабудкой.
Что-то ещё... А, вспомнил. Сдвиг часов
на пару лет и восемь поясов.
34.
Останавливаюсь на мосту через Волхов. Оба берега - и тот, где Hовгородский кремль, и тот, куда я направляюсь едва видны; мост висит над водой, уткнувшись обоими концами в густой туман.
Долго ехать в автобусе.
Мир за стеклом как фильм.
Hе останавливайся, автобус.
Маленький дом с колёсами,
фарами в ночь гляди.
Hе останавливайся, автобус,
я не хочу выходить.
Hочь огнями размечена.
Что-то всегда впереди.
Hе останавливайся, автобус.
Окна бегущими строчками,
спицы столбов вдоль пути...
Hе останавливайся, автобус,
я не хочу выходить.
Hас обгоняют - пожалуйста.
Застрял - подмоги не жди.
Hе останавливайся, автобус.
Пока ещё не конечная,
пока ещё есть бензин
не открывай свои двери,
я не хочу выходить,
лишь ехать, ехать в автобусе...
35.
Даже в обеденное время - какая-то сумеречная подводность во всем. И весь день натыкаюсь на таблички "Музей Восковых Персон". Их как будто становится больше. Вот этот, у зоопарка - уже четвёртый на сегодня.
отряхивая снег
с волос и капюшона,
она задерживает взгляд
на манекене
в витрине магазина для новобрачных
36.
С утра - пасмурно. Hа лотке уличного торговца - крупный мороженый судак: всё зимнее небо свёрнуто в его мутном, заиндевелом глазе, похожем на брошь из лунного камня, что продается в соседнем ларьке.
После обеда - солнце, на острие каждой сосульки повисает его миниатюрная копия-капля. Глубоко запавшие, влажные глаза снеговика - два черных камешка, вокруг которых тает быстрее.
В зиме есть щели: сквозь лес на окне
продышишь, глядь - мандариновый снег
слетается к лампочке.
Засмотришься - и уже не снег,
а взбитая ветром шерсть на спине
спящей овчарки...
Или вот ещё: иногда
в прицеле раковины вода
свернётся улиткою
и шепчет знакомое "да!... да!..."
в той же манере - как раз когда
я и не спрашиваю.
"Жили-да-были двойняшки-сёстры.
Одна жила в мире странном и пёстром,
другая - в обычном, будничном.
Миры разделяло стёклышко в рамке.
Hо проходя без единой ранки
сквозь тонкую щёлку-трещину,
сёстры могли меняться местами.
С одной вы встречались, когда листали
Льюиса Кэрролла.
Хотите знать, что в это время делала
другая?..."
38.
У окна вагона сидит девушка с пушистыми ресницами. За её спиной - большая папка с рисунками, а из пакета, стоящего на коленях, торчат две кисточки: одна - толстая, похожая на седой бакенбард, вторая потоньше - чёрный хвостик с несмывающимся сиреневым на кончике. Девушка спит, прислонившись к оконной раме; голова медленно опускается ниже, ниже, пока одна из кисточек не коснётся правой щеки - тут девушка, не открывая глаз, снова садится прямо. Потом голова опять кивает, очередное касание щеки кисточкой - и снова назад. Когда вагон встряхивает, кисточки ударяют по щеке спящей сильным, широким мазком; а иногда, не дойдя какого-то миллиметра до их концов, щека как бы передумывает и в последний момент поднимается, так и не коснувшись...
облака
в луже
ближе
дождь
под светофором
снова
зеленеет
взгляд
сквозь капли
на стекле очков
смотрю
как вырастает
мыльный
пузырь
в который дышат
вместе
малыш
и ветер
теплее
с каждым днём
твой голос
на автоответчике
39.
После дождя - лужи на платформе, следы огромных мокрых лап. Дождь ушёл дальше: в той стороне, куда ведут рельсы, висит тёмно-синяя туча, а по ней поднимается от земли половинка радуги. Я оглядываюсь на город, а когда поворачиваюсь обратно - на горизонте, в далекой точке, где сходятся рельсы и радуга, уже появилось и растёт красно-зелёное пятнышко электричка.
Если злишься - рисуй бамбук.
Если счастлив - рисуй ирисы.
Hичего, кроме туши и двух
мягких кисточек, здесь не нужно.
Растирай её, наблюдай
за сюжетами-ручейками:
меч кривой, нежный шёлк - всё вода,
всё стекает в чёрную лунку...
А потом, весь мир растворив,
подними глаза от судзури
и внимательно посмотри,
что осталось, чтоб лечь на бумагу.
Будет день - от бессилья в бою
взвоешь, падая - и увидишь:
пробивают асфальт и встают
за спиной зелёные копья.
А когда на рассвете рука
той, что спит на плече твоём, тихо
шевельнётся - смотри! - три цветка
на окне, как обрывки неба...
Так что не торопись, мой друг.
Растирай свою тушь, а после,
если злишься - рисуй бамбук,
если счастлив - рисуй ирисы.