----------------------------------------------------------------------------
Собрание сочинений в трех томах. Т. 3. М., Терра, 1994.
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
С тех пор как у проститутки Сашки провалился нос и ее когда-то красивое
и задорное лицо стало похоже на гнилой череп, жизнь ее утратила все, что
можно было назвать жизнью.
Это было только странное и ужасное существование, в котором день
потерял свой свет и обратился в беспросветную ночь; а ночь стала бесконечным
трудовым днем. Голод и холод рвали на части ее тщедушное, с отвисшею грудью
и костлявыми ногами, тело, как собаки падаль. С больших улиц она перешла на
пустыри и стала продаваться самым грязным и страшным людям, рожденным,
казалось, липкой грязью и вонючей тьмой.
И раз морозной и лунной ночью Сашка попала на новый проспект, только
осенью проложенный через обширный, покрытый ямами и свалками пустырь, на
краю города, за насыпью железной дороги. Тут было пусто и молчаливо. Цепь
фонарей неярко блестела в голубоватом лунном свете, торжественно и ровно
обливавшем молчаливое поле. Черные тени в ямах чеканились резко и жутко, а
столбы телеграфа и проволоки таинственно, как лунные привидения, ярко белели
от инея в темно-синем небе. Воздух был чист и сух, и что-то резало в нем и
жгло нестерпимым неподвижным морозом. От страшного холода, казалось,
окаменело все в мире и как будто ко всему телу, к каждой выпуклой его части,
было приложено раскаленное железо, и тело оставляя куски кожи, с кровью
отрывается от него. Изо рта облаком шел пар и тихо, незаметно таял в чистом
морозном воздухе, поднимаясь вверх к синему свету.
У Сашки не было заработка уже пять дней, и накануне ее побили, выгнали
с квартиры и отняли последнюю хорошую ватную кофту.
Странно и робко маячила по пустынному, залитому лунным светом шоссе ее
маленькая скрюченная фигурка, и ей казалось, что во всем мире она одна и
никогда не выберется из этого пустого поля, захватывающего дыхание холода и
морозного лунного света.
Ноги у нее оледенели и ступали по скрипящему снегу с болью, точно по
твердому камню окровавленной обнаженной костью.
И вот тут-то, посреди поля, Сашка в первый раз поняла весь
бессмысленный ужас своего существования и стала плакать. Слезы катились из
обмерзших воспаленных глаз и замерзали в ямке, где когда-то был нос, а
теперь гной. Никто не видел этих слез, и луна по-прежнему светло плыла
высоко над полем, в чистом и холодном голубом сиянии.
Никто не шел, и невыразимое чувство животного отчаяния, подымаясь все
выше и выше, начало доходить до того предела, когда человеку кажется, что он
кричит страшным, пронзительным голосом, на все поле, на весь мир, а он
молчит и только судорожно стискивает зубы.
- Умереть бы... хоть бы помереть бы... - молилась Сашка и молчала.
И вот тут-то на белой дороге замаячила высокая и черная мужская фигура.
Она быстро приближалась к Сашке, и уже было слышно, как снег скрипит
прерывисто и звонко, и видно, как лоснится по луне барашковый воротник.
Сашка догадалась, что это какой-нибудь из служащих на заводе, что в конце
проспекта.
Она стала на краю дороги и, подобрав закоченелые руки в рукава, подняв
плечи и перепрыгивая с ноги на ногу, ждала. Губы у нее были как из резины,
шевелились туго и тупо, и Сашка больше всего боялась, что не выговорит
ничего.
- Кава-ер... - невнятно пробормотала она.
Прохожий на мгновение повернул к ней лицо и пошел дальше, шагая
уверенно и быстро. Но со смелостью последнего отчаяния Сашка проворно
забежала вперед и, идя задом перед ним, неестественно весело и бравурно
заговорила:
- Кава-ер... пойдемте... право... Ну, что там, идем!.. Я вам такие
штучки покажу, что все животики надорвете... идет, что ли... Ей-Богу,
покажу... Пойдем, миенький...
Прохожий шел, не обращая на нее никакого внимания, и на его неподвижном
лице, как стеклянные и не живые, блестели от луны выпуклые глаза.
Сашка задом танцевала перед ним и, высоко подняв плечи, стонущим
голосом, полным тупого отчаяния, задыхаясь от перехватывающего горло холода,
говорила:
- Вы не смотрите, кава-ер, что я такая.. Я с те-а чистая... у меня
квартира есть... неда-еко... Пойдемте, право, ну...
Луна плыла высоко над полем, и голос Сашки странно и слабо дребезжал в
лунном морозном воздухе.
- Идемте, ну... - говорила Сашка, задыхаясь и спотыкаясь, но все танцуя
перед ним задом: - ну, не хотите, так хоть двугривенный дайте... на х-еб...
це-ый день не е-а... бб... да-дайте... Ну, хоть гривенник, кава-ер...
ми-енький, за-отой... дайте!..
Прохожий молча надвигался на нее, как будто перед ним было пустое
место, и его странные, стеклянные глаза все так же мертвенно блестели при
луне. У Сашки срывался голос и ресницы смерзались от слез.
- Ну, дайте, гривенник тойко... Хорошенький кава-ер... что вам стоит...
И вдруг ей пришла в голову последняя отчаянная мысль:
- Я вам что хотите сделаю... ей-Богу, такую штуку покажу... ей-Богу...
я затейная!.. Хотите, юбку задеру и в снег сяду... пять минут высижу, сами
считать будете... ей-Богу! За один гривенник сяду... Смеяться будете, право,
кава-ер!..
Прохожий вдруг остановился. Его стеклянные глаза оживились каким-то
чувством, и он засмеялся коротким и странным смехом. Сашка стояла перед ним
и, приплясывая от холода, старалась тоже смеяться, не спуская глаз
одновременно и с рук и с лица его.
- А хочешь я тебе вместо гривенника пятерку дам? - спросил прохожий и
оглянулся.
Сашка тряслась от холода, не верила и молчала.
- Ты вот... разденься догола и стой, я тебя десять раз ударю... по
полтиннику за удар, хочешь?
Он смеялся, и смех у него был дрожащий: придушенный и гадкий.
- Холодно... - жалобно сказала Сашка, и дрожь удивления, страха,
голодной жадности и недоверия стала бить все ее тело нервно и судорожно.
- Мало ли чего... За то и пятерку даю, что холодно!..
- Вы больно бить будете... - пробормотала Сашка, мучительно колеблясь.
- Ну, что ж, что больно... а ты вытерпи, пятерку получишь!
Прохожий двинулся. Снег заскрипел.
Сашку все сильнее и сильнее била какая-то жестокая внутренняя дрожь.
- Вы так... хоть пятачок дайте...
Прохожий пошел.
Сашка хотела схватить его за руку, но он замахнулся на нее с такой
внезапной страшной злобой, остро сверкнув выпуклыми бешеными глазами, что
она отскочила.
Прохожий прошел уже несколько шагов.
- Кава-ер, кава-ер!.. Ну, хорошо... кава-ер! - жалобно-одиноко
вскрикнула Сашка.
Прохожий остановился и обернулся. Глаза у него блестели, и лицо как
будто чернело.
- Ну, - сказал он хрипло и сквозь зубы.
Сашка постояла, недоуменно и тупо улыбаясь, потом стала нерешительно
расстегивать кофту мерзлыми, словно чужими пальцами и почему-то не могла
отвести глаз от этого странного, страшного лица со стеклянными мертвыми
глазами...
- Ну, ты... живей, а то кто подойдет! - проскрипел прохожий.
Страшный холод охватил голую Сашку со всех сторон. Дыхание захватило.
Каленое железо разом прилипло ко всему телу и, казалось, стало сдирать всю
оледенелую обмороженную кожу.
- Бейте скорей... - пробормотала Сашка, сама поворачиваясь к нему задом
и стуча зубами.
Она стояла совсем голая, и необыкновенно странно было это голое
маленькое тело на снегу, посреди лунного, морозного, ночного поля.
- Ну... - задыхающимся от какого-то страшного ощущения голосом;
прохрипел он. - Смотри... выдержишь - пять рублей, не выдержишь, закричишь -
пошла к черту...
- Хорошо;.. бейте... - едва пробубнили прыгающие мерзлые губы, и все
оледенелое тело Сашки билось как в судороге.
Прохожий зашел сбоку и, вдруг подняв тонкую палку, изо всей силы, с
тупым и странным звуком ударил Сашку по худому, сжавшемуся заду.
Страшная режущая боль пронизала все мерзлое тело до самого мозга, и
казалось, все поле, - луна, прохожий, небо, весь мир, - все слилось в одно
несусветное ощущение ужасающей, режущей боли.
- Аб... - сорвался с губ Сашки короткий как будто испуганный звук, и
Сашка пробежала несколько шагов, судорожно ухватившись обеими руками за
место удара.
- Руки, руки пусти! - задыхаясь, крикнул он, бегом догоняя ее.
Сашка, судорожно сжав локти, отвела руки, и второй удар мгновенно обжег
ее тою же нестерпимой болью. Она застонала и упала на четвереньки. И когда
упала, со страшной быстротой, один за другим на голое тело посыпались
раскаленные режущие удары, и кусая снег, почти потеряв сознание, обезумевшая
Сашка поползла голым животом по снегу.
- Де-вять! - просчитал придушенный, захлебывающийся голос, и молния
обожгла голое тело с каким-то новым мокрым звуком. Что-то будто репнуло, как
мороженый кочан, и брызнуло на снег.
Сашка извиваясь, как змея, перевернулась на спину, пачкая кровью снег,
и впалый живот тускло заблестел при луне острыми костями бедер.
И в ту же минуту какое-то невероятное, острое, жгучее железо прорезало
ей левую, тупо подпрыгнувшую грудь.
- Десять! - где-то страшно далеко крикнул кто-то, и Сашка потеряла
сознание. Но она сейчас же очнулась.
- Ну, вставай, стерва... получай... - хрипло говорил над нею дрожащий,
захлебывающийся голос. - А то уйду... Ну?..
Луна светила высоко и ярко. Синел снег, и пусто молчало поле. Сашка,
голая, не похожая на человека, шатаясь и цепляясь за землю дрожащими руками,
поднялась посреди дороги, и по ее белому от луны телу быстро поползли вниз
черные тонкие змейки. Она уже не ощущала холода, а только странную слабость,
тошноту, мучительную дрожь и ломоту во всем теле, прорезываемом острой
жгучей болью. Крепко схватившись за избитое мокрое тело, Сашка добралась до
платья и долго одевалась в оледенелые тряпки, молча копошась посреди пустого
лунного поля.
И только когда оделась, и темный силуэт прохожего растаял далеко в
лунной дымке, разжала руку и посмотрела. Желтенький золотой искоркой блеснул
на окровавленной черной ладони.
- Пять! - подумала Сашка, и вдруг чувство огромной облегчающей радости
охватило ее всю. Крепко зажав золотой в руке, она бегом, на дрожащих ногах,
пустилась к городу. Юбка липла сзади к чему-то мокрому и бередила горящую
боль, но Сашка не обращала на это внимания и все существо ее было
переполнено светлого и поющего ощущения счастья - еды, тепла, покоя,
водки!..
О том, что ее только что странно и омерзительно били, Сашка не думала.
- Еще и лучше... не холодно! - весело заметила она себе и завернула в
переулок, где сразу засверкали веселые огоньки ночной чайной.
Собрание сочинений в трех томах. Т. 3. М., Терра, 1994.
OCR Бычков М.Н.
----------------------------------------------------------------------------
С тех пор как у проститутки Сашки провалился нос и ее когда-то красивое
и задорное лицо стало похоже на гнилой череп, жизнь ее утратила все, что
можно было назвать жизнью.
Это было только странное и ужасное существование, в котором день
потерял свой свет и обратился в беспросветную ночь; а ночь стала бесконечным
трудовым днем. Голод и холод рвали на части ее тщедушное, с отвисшею грудью
и костлявыми ногами, тело, как собаки падаль. С больших улиц она перешла на
пустыри и стала продаваться самым грязным и страшным людям, рожденным,
казалось, липкой грязью и вонючей тьмой.
И раз морозной и лунной ночью Сашка попала на новый проспект, только
осенью проложенный через обширный, покрытый ямами и свалками пустырь, на
краю города, за насыпью железной дороги. Тут было пусто и молчаливо. Цепь
фонарей неярко блестела в голубоватом лунном свете, торжественно и ровно
обливавшем молчаливое поле. Черные тени в ямах чеканились резко и жутко, а
столбы телеграфа и проволоки таинственно, как лунные привидения, ярко белели
от инея в темно-синем небе. Воздух был чист и сух, и что-то резало в нем и
жгло нестерпимым неподвижным морозом. От страшного холода, казалось,
окаменело все в мире и как будто ко всему телу, к каждой выпуклой его части,
было приложено раскаленное железо, и тело оставляя куски кожи, с кровью
отрывается от него. Изо рта облаком шел пар и тихо, незаметно таял в чистом
морозном воздухе, поднимаясь вверх к синему свету.
У Сашки не было заработка уже пять дней, и накануне ее побили, выгнали
с квартиры и отняли последнюю хорошую ватную кофту.
Странно и робко маячила по пустынному, залитому лунным светом шоссе ее
маленькая скрюченная фигурка, и ей казалось, что во всем мире она одна и
никогда не выберется из этого пустого поля, захватывающего дыхание холода и
морозного лунного света.
Ноги у нее оледенели и ступали по скрипящему снегу с болью, точно по
твердому камню окровавленной обнаженной костью.
И вот тут-то, посреди поля, Сашка в первый раз поняла весь
бессмысленный ужас своего существования и стала плакать. Слезы катились из
обмерзших воспаленных глаз и замерзали в ямке, где когда-то был нос, а
теперь гной. Никто не видел этих слез, и луна по-прежнему светло плыла
высоко над полем, в чистом и холодном голубом сиянии.
Никто не шел, и невыразимое чувство животного отчаяния, подымаясь все
выше и выше, начало доходить до того предела, когда человеку кажется, что он
кричит страшным, пронзительным голосом, на все поле, на весь мир, а он
молчит и только судорожно стискивает зубы.
- Умереть бы... хоть бы помереть бы... - молилась Сашка и молчала.
И вот тут-то на белой дороге замаячила высокая и черная мужская фигура.
Она быстро приближалась к Сашке, и уже было слышно, как снег скрипит
прерывисто и звонко, и видно, как лоснится по луне барашковый воротник.
Сашка догадалась, что это какой-нибудь из служащих на заводе, что в конце
проспекта.
Она стала на краю дороги и, подобрав закоченелые руки в рукава, подняв
плечи и перепрыгивая с ноги на ногу, ждала. Губы у нее были как из резины,
шевелились туго и тупо, и Сашка больше всего боялась, что не выговорит
ничего.
- Кава-ер... - невнятно пробормотала она.
Прохожий на мгновение повернул к ней лицо и пошел дальше, шагая
уверенно и быстро. Но со смелостью последнего отчаяния Сашка проворно
забежала вперед и, идя задом перед ним, неестественно весело и бравурно
заговорила:
- Кава-ер... пойдемте... право... Ну, что там, идем!.. Я вам такие
штучки покажу, что все животики надорвете... идет, что ли... Ей-Богу,
покажу... Пойдем, миенький...
Прохожий шел, не обращая на нее никакого внимания, и на его неподвижном
лице, как стеклянные и не живые, блестели от луны выпуклые глаза.
Сашка задом танцевала перед ним и, высоко подняв плечи, стонущим
голосом, полным тупого отчаяния, задыхаясь от перехватывающего горло холода,
говорила:
- Вы не смотрите, кава-ер, что я такая.. Я с те-а чистая... у меня
квартира есть... неда-еко... Пойдемте, право, ну...
Луна плыла высоко над полем, и голос Сашки странно и слабо дребезжал в
лунном морозном воздухе.
- Идемте, ну... - говорила Сашка, задыхаясь и спотыкаясь, но все танцуя
перед ним задом: - ну, не хотите, так хоть двугривенный дайте... на х-еб...
це-ый день не е-а... бб... да-дайте... Ну, хоть гривенник, кава-ер...
ми-енький, за-отой... дайте!..
Прохожий молча надвигался на нее, как будто перед ним было пустое
место, и его странные, стеклянные глаза все так же мертвенно блестели при
луне. У Сашки срывался голос и ресницы смерзались от слез.
- Ну, дайте, гривенник тойко... Хорошенький кава-ер... что вам стоит...
И вдруг ей пришла в голову последняя отчаянная мысль:
- Я вам что хотите сделаю... ей-Богу, такую штуку покажу... ей-Богу...
я затейная!.. Хотите, юбку задеру и в снег сяду... пять минут высижу, сами
считать будете... ей-Богу! За один гривенник сяду... Смеяться будете, право,
кава-ер!..
Прохожий вдруг остановился. Его стеклянные глаза оживились каким-то
чувством, и он засмеялся коротким и странным смехом. Сашка стояла перед ним
и, приплясывая от холода, старалась тоже смеяться, не спуская глаз
одновременно и с рук и с лица его.
- А хочешь я тебе вместо гривенника пятерку дам? - спросил прохожий и
оглянулся.
Сашка тряслась от холода, не верила и молчала.
- Ты вот... разденься догола и стой, я тебя десять раз ударю... по
полтиннику за удар, хочешь?
Он смеялся, и смех у него был дрожащий: придушенный и гадкий.
- Холодно... - жалобно сказала Сашка, и дрожь удивления, страха,
голодной жадности и недоверия стала бить все ее тело нервно и судорожно.
- Мало ли чего... За то и пятерку даю, что холодно!..
- Вы больно бить будете... - пробормотала Сашка, мучительно колеблясь.
- Ну, что ж, что больно... а ты вытерпи, пятерку получишь!
Прохожий двинулся. Снег заскрипел.
Сашку все сильнее и сильнее била какая-то жестокая внутренняя дрожь.
- Вы так... хоть пятачок дайте...
Прохожий пошел.
Сашка хотела схватить его за руку, но он замахнулся на нее с такой
внезапной страшной злобой, остро сверкнув выпуклыми бешеными глазами, что
она отскочила.
Прохожий прошел уже несколько шагов.
- Кава-ер, кава-ер!.. Ну, хорошо... кава-ер! - жалобно-одиноко
вскрикнула Сашка.
Прохожий остановился и обернулся. Глаза у него блестели, и лицо как
будто чернело.
- Ну, - сказал он хрипло и сквозь зубы.
Сашка постояла, недоуменно и тупо улыбаясь, потом стала нерешительно
расстегивать кофту мерзлыми, словно чужими пальцами и почему-то не могла
отвести глаз от этого странного, страшного лица со стеклянными мертвыми
глазами...
- Ну, ты... живей, а то кто подойдет! - проскрипел прохожий.
Страшный холод охватил голую Сашку со всех сторон. Дыхание захватило.
Каленое железо разом прилипло ко всему телу и, казалось, стало сдирать всю
оледенелую обмороженную кожу.
- Бейте скорей... - пробормотала Сашка, сама поворачиваясь к нему задом
и стуча зубами.
Она стояла совсем голая, и необыкновенно странно было это голое
маленькое тело на снегу, посреди лунного, морозного, ночного поля.
- Ну... - задыхающимся от какого-то страшного ощущения голосом;
прохрипел он. - Смотри... выдержишь - пять рублей, не выдержишь, закричишь -
пошла к черту...
- Хорошо;.. бейте... - едва пробубнили прыгающие мерзлые губы, и все
оледенелое тело Сашки билось как в судороге.
Прохожий зашел сбоку и, вдруг подняв тонкую палку, изо всей силы, с
тупым и странным звуком ударил Сашку по худому, сжавшемуся заду.
Страшная режущая боль пронизала все мерзлое тело до самого мозга, и
казалось, все поле, - луна, прохожий, небо, весь мир, - все слилось в одно
несусветное ощущение ужасающей, режущей боли.
- Аб... - сорвался с губ Сашки короткий как будто испуганный звук, и
Сашка пробежала несколько шагов, судорожно ухватившись обеими руками за
место удара.
- Руки, руки пусти! - задыхаясь, крикнул он, бегом догоняя ее.
Сашка, судорожно сжав локти, отвела руки, и второй удар мгновенно обжег
ее тою же нестерпимой болью. Она застонала и упала на четвереньки. И когда
упала, со страшной быстротой, один за другим на голое тело посыпались
раскаленные режущие удары, и кусая снег, почти потеряв сознание, обезумевшая
Сашка поползла голым животом по снегу.
- Де-вять! - просчитал придушенный, захлебывающийся голос, и молния
обожгла голое тело с каким-то новым мокрым звуком. Что-то будто репнуло, как
мороженый кочан, и брызнуло на снег.
Сашка извиваясь, как змея, перевернулась на спину, пачкая кровью снег,
и впалый живот тускло заблестел при луне острыми костями бедер.
И в ту же минуту какое-то невероятное, острое, жгучее железо прорезало
ей левую, тупо подпрыгнувшую грудь.
- Десять! - где-то страшно далеко крикнул кто-то, и Сашка потеряла
сознание. Но она сейчас же очнулась.
- Ну, вставай, стерва... получай... - хрипло говорил над нею дрожащий,
захлебывающийся голос. - А то уйду... Ну?..
Луна светила высоко и ярко. Синел снег, и пусто молчало поле. Сашка,
голая, не похожая на человека, шатаясь и цепляясь за землю дрожащими руками,
поднялась посреди дороги, и по ее белому от луны телу быстро поползли вниз
черные тонкие змейки. Она уже не ощущала холода, а только странную слабость,
тошноту, мучительную дрожь и ломоту во всем теле, прорезываемом острой
жгучей болью. Крепко схватившись за избитое мокрое тело, Сашка добралась до
платья и долго одевалась в оледенелые тряпки, молча копошась посреди пустого
лунного поля.
И только когда оделась, и темный силуэт прохожего растаял далеко в
лунной дымке, разжала руку и посмотрела. Желтенький золотой искоркой блеснул
на окровавленной черной ладони.
- Пять! - подумала Сашка, и вдруг чувство огромной облегчающей радости
охватило ее всю. Крепко зажав золотой в руке, она бегом, на дрожащих ногах,
пустилась к городу. Юбка липла сзади к чему-то мокрому и бередила горящую
боль, но Сашка не обращала на это внимания и все существо ее было
переполнено светлого и поющего ощущения счастья - еды, тепла, покоя,
водки!..
О том, что ее только что странно и омерзительно били, Сашка не думала.
- Еще и лучше... не холодно! - весело заметила она себе и завернула в
переулок, где сразу засверкали веселые огоньки ночной чайной.